Мир подвергается колоссальным изменениям. Никогда прежде условия жизни не менялись так быстро и значительно, как они изменились для человечества за последние пятьдесят лет. Мы были увлечены - без возможности измерить нарастающую быстроту последовательности событий. Мы только сейчас начинаем осознавать силу и мощь бури перемен, которая надвигается на нас.
Эти изменения пришли в наш мир не извне. На нашу планету не упал метеорит из космоса; не было никаких сокрушительных вспышек вулканического разрушения или странных эпидемических заболеваний; солнце не раскалилось до чрезмерного жара и не сжалось внезапно, погрузив нас в арктическую зиму. Изменения произошли благодаря самим людям. Довольно небольшое количество людей, не обращая внимания на конечные последствия того, что они сделали, один человек здесь и группа там, сделали открытия, создали и переняли изобретения, которые изменили все условия общественной жизни.
Сейчас мы только начинаем осознавать природу этих изменений, подбирать для них слова и фразы и записывать их. Сначала они начали происходить, а потом мы начали видеть, что они происходят. И сейчас мы начинаем видеть, как эти изменения связаны друг с другом, и оценивать их последствия. Мы настолько ясно понимаем их, что скоро будем способны продемонстрировать их и объяснить их нашим детям в наших школах. В настоящее время мы этого не делаем. Мы не даём нашим детям шанса обнаружить, что они живут в мире всеобщего изменения.
Каковы основные направления, в которых происходят эти изменения условий?
Будет удобнее разбираться с ними в том порядке, в котором они стали понятны и ясно видны, а не в том, в котором они возникли, или в их логическом порядке. Это более или менее взаимозависимые изменения; они перекрываются и влияют друг на друга.
Лишь в начале двадцатого века люди начали осознавать реальное значение того аспекта наших изменяющихся условий, к которому была применена фраза "отмена расстояния". В течение целого столетия до этого постоянно возрастали скорость и безопасность путешествий и транспорта, а также лёгкость и быстрота, с которой можно передавать сообщения, но этот рост не казался делом первостепенной важности. Различные следствия применения железной дороги, пароходства и телеграфа стали очевидными; города росли, распространяясь на сельскую местность, некогда недоступные земли превратились в районы быстрого заселения и культивирования, промышленные центры начали жить за счёт привозной еды, новости из отдалённых уголков утратили свою временную задержку и стремятся стать одновременными, но никто не приветствовал эти вещи как нечто большее, чем просто "улучшения" существующих условий. Они не рассматриваются как начало глубокой революции в жизни человечества. Они не привлекают внимание молодых людей; не была предпринята или сочтена необходимой попытка приспособить политические и социальные институты к этому надвигающемуся расширению масштабности.
До последних лет девятнадцатого века не было осознания реального положения дел. Затем несколько наблюдательных людей довольно неуверенно принялись за своего рода комментарий, чтобы привлечь внимание к тому, что происходит. Похоже, их не задела идея о том, что с этим нужно что-то делать; они просто заметили, блестяще и вдумчиво, что это происходит. А затем они пришли к осознанию того, что эта "отмена расстояния" была лишь одним из аспектов гораздо более далеко идущих достижений.
Люди путешествовали намного быстрее и немедленно передавали свои сообщения о мире, потому что продолжалось прогрессивное покорение силы и материи. Улучшенный транспорт было лишь одним из многих удивительных последствий этого завоевания, первым, что должно бросаться в глаза и заставлять людей задуматься, но, пожалуй, не первым по важности. Людей осенило, что за последние сто лет произошёл колоссальный прогресс в получении и использовании механической энергии, значительное увеличение эффективности механизмов и связанное с этим огромное увеличение видов материи, доступных для человеческих целей, от вулканизированной резины до современной стали, от нефти и маргарина до вольфрама и алюминия. Сначала обычный интеллект был склонен считать эти вещи как удачные "находки", счастливые случайные открытия. Не предполагалось, что поток находок - систематический и непрерывный. Популярные писатели рассказывали об этих вещах, но сначала они рассказывали о них как о "чудесах" - "чудесах" вроде пирамид, Колосса Родосского и Великой Китайской стены. Немногие осознавали, насколько это превосходило любые "чудеса". "Семь чудес света" оставили людям свободу продолжать жить, трудиться, жениться и умирать, как они привыкли с незапамятных времён. Если бы "Семь чудес" исчезли или были умножены шестьдесят раз, это не изменило бы жизнь значительной части человеческих существ. Но эта новая мощь и новые виды материи незаметно, надёжно, неуклонно и очень обстоятельно модифицировали и трансформировали нормальную жизнь человечества.
Они увеличили объём производства и методы производства. Они сделали возможным "Большой бизнес", чтобы вытеснить с рынка мелких производителей и мелких поставщиков. Они смели фабрики и породили новые. Они изменили облик полей. Они привносили в нормальную жизнь, предмет за предметом и день за днём, электрическое освещение и отопление, освещённые по ночам города, улучшенное вентилирование, новые типы одежды, свежую чистоту. Они изменили мир, в котором этого никогда не доставало, в мир потенциального достатка, в мир чрезмерного достатка. После осознания "отмены расстояния" умы людей осенило, что нехватка поставщиков также была устранена и что утомительный труд больше не нужен для производства всего материала, который может потребоваться человеку. Лишь за последнюю дюжину лет этот более обширный и глубинный факт проник в умы значительного числа людей. Большинству из них в своём осознании ещё предстоит сделать один шаг вперёд и увидеть, насколько полной является революция в характере повседневной жизни, которую эти вещи затрагивают.
Но есть и другие изменения помимо этого огромного продвижения в темпе и мощи материальной жизни. Биологические науки подверглись соответствующему расширению. Медицинское искусство достигло нового уровня эффективности, так что во всех модернизирующихся обществах мира средняя продолжительность жизни продлевается, и, вопреки большому падению рождаемости, наблюдается устойчивое тревожное увеличение населения мира. Доля живущих взрослых больше, чем когда-либо прежде. Всё меньше и меньше человеческих существ умирают молодыми. Это изменило социальную атмосферу вокруг нас. Трагедия внезапно прерванных и преждевременно завершившихся жизней исчезает из всеобщего опыта. Здоровье становится распространённым. Постоянные зубные боли, головные боли, ревматизм, невралгии, кашель, простуда, расстройства желудка, которые занимали столь значительную часть более коротких жизней наших дедов и бабушек, исчезают из опыта. Мы открываем, что мы все можем жить сейчас без какого-либо великого бремени страха, здраво и изобильно, пока в нас есть желание жить.
Но мы этого не делаем. Вся эта возможная свобода передвижения, эта мощь и изобилие остаются для большинства из нас не более чем возможностью. Есть чувство глубокой нестабильности относительно этих достижений нашей расы. Даже те, кто наслаждаются, наслаждаются без защищённости, а для огромного множества людей нет ни простоты, ни достатка, ни свободы. Тяжёлые задачи, нехватка и бесконечные денежные заботы по-прежнему являются обычной сутью жизни. Над всем человеческим нависает угроза такой войны, какой человек не знал никогда прежде, вооружение которой была бы усилено всей мощью и открытиями современной науки.
Когда мы спрашиваем, почему достигнутая мощь оборачивается бедой и опасностью в наших руках, мы получаем очень неудовлетворительные ответы. Любимая банальность политика, извиняющего себя за тщетность своего дела, заключается в том, что "нравственный прогресс не успевает за материальным продвижением". Кажется, это полностью удовлетворяет его, но не может удовлетворить никакого другого мыслящего человека. Он говорит: "Нравственный". Он оставляет это слово необъяснённым. Очевидно, он хочет переложить ответственность на наших религиозных учителей. Самое большее, он делает лишь неопределённый жест для ответа. И всё же, когда мы обдумываем это, доброжелательно и сочувственно, кажется, что действительно есть зерно реального в этой его фразе.
Что значит нравственный? Нравы - это манеры и обычаи. Нравственность - это образ жизни. Это то, что мы делаем со своей социальной жизнью. Это то, как мы ведём себя по отношению к другим существам. И действительно, кажется, что сейчас существует гораздо большее разногласие, чем было (скажем) пару сотен лет назад, между преобладающими идеями о том, как продолжать жизнь, и возможностями и опасностями эпохи. Мы видим всё яснее и яснее, что определённые устоявшиеся традиции, которые веками составляли костяк человеческих взаимоотношений, не только больше не пригодны так, как были, но и являются безусловно вредными и опасными. И всё же в настоящее время мы не знаем, как избавиться от этих традиций, этих привычек социального поведения, которые нами управляют. В ещё меньшей степени мы можем утвердить - и в ещё меньшей степени ввести в действие - новые концепции поступков и обязательств, которые должны их заменить.
Например, общее управление людскими делами до сих пор распределено между рядом суверенных государств - сейчас их около семидесяти, - и до недавнего времени это была вполне терпимая система рамок, в которых мог быть установлен общий образ жизни. Уровень жизни, возможно, был не таким высоким, как наш нынешний уровень, но социальная стабильность и уверенность были выше. Молодёжь учили быть преданной, законопослушной, патриотичной, и определённая система преступлений и проступков с правильно ассоциированными наказаниями, штрафами и репрессиями удерживала социальный организм целостным. Каждого учили истории, прославляющей его собственное государство, и патриотизм был главной из добродетелей. Теперь с большой скоростью проиcходит эта "отмена расстояния", и каждый стал ближайшим соседом для всех остальных. Государства, когда-то разделённые, социальные и экономические системы, прежде удалённые друг от друга, теперь яростно сталкиваются друг с другом. Коммерция в новых условиях постоянно нарушает националистические пределы и совершает воинственные набеги на экономическую жизнь других стран. Это обостряет патриотизм, которому всех нас научили и которым мы все, почти без исключения, пропитаны. А между тем война, которая когда-то была сравнительно медленной стычкой на фронте, превратилась в войну в трёх измерениях; она затрагивает невоюющего почти так же глубоко, как и воюющего, и получает оружие колоссальной жестокости и разрушительности. В настоящее время не существует выхода из этой парадоксальной ситуации. Наша подготовка и традиции постоянно побуждают нас к антагонизму и конфликтам, которые и наших антагонистов, и нас ведут к обеднению, голоданию и уничтожению. Мы все приучены подозревать и ненавидеть иностранцев, салютовать нашему флагу, послушно деревенеть во время нашего национального гимна и готовиться следовать за маленькими человечками в шпорах и перьях, которые изображают глав наших государств, к самому ужасному общему уничтожению. Наши политические и экономические идеи о жизни устарели, и нам очень трудно их приспособить и реконструировать, чтобы они отвечали гигантским и изнурительным требованиям нового времени. Это действительно то, что имеют в виду наши граммофонные политики - в той неопределённой форме, в которой они что-либо имеют в виду, - когда они ставят заезженную запись о нравственном прогрессе, не успевающем за материальными изобретениями.
В социальном и политическом плане мы желаем иметь исправленную систему идей о поступках, обновлённую панораму социальной и политической жизни. Мы не делаем ничего эффективного для наших жизней, мы плывём по течению, нас обманывают, одурачивают и вводят в заблуждение те, кто торгует старыми традициями. Это нелепо, что нас всё ещё преследует и донимает война, что нас облагают налогами на подготовку к войне и угрожают физическому существованию и нашей свободе из-за этого ненужного, преувеличенного и искажённого пережитка разобщённого мира донаучной эры. И не только наш политический образ жизни сейчас не лучше, чем унаследованный дефект и порок развития, но и наша повседневная жизнь, наше питание, питьё, одежда, жилище и общение также ограничены, подвержены трудностям и обеднены, потому что мы не знаем, как избавиться от старых привычек и приспособить общую жизнь к нашим новым возможностям. Деформация принимает форму роста безработицы и снижения покупательной способности. Мы не знаем, тратить или копить. Многие из нас беспричинно оказываются без работы. Несправедливо, иррационально. Колоссальная реконструкция бизнеса проводится для увеличения производства и накопления прибыли, а тем временем количество клиентов с покупательной способностью сокращается и исчезает. Экономическая машина скрипит и выявляет все признаки остановки, а её остановка означает всеобщую нужду и голодание. Она не должна остановиться. Должна быть реконструкция, перестройка. Но что за перестройка?
Хотя никому из нас ещё не ясно, каким именно образом должна быть осуществлена эта великая перестройка, сейчас во всём мире ощущается, что нас ожидает такая перестройка или огромная катастрофа. Всё большее число людей разделяет это непростое ощущение небезопасного перехода. В течение одной жизни человечество перешло от состояния дел, которое сейчас нам кажется медленным, унылым, плохо обеспеченным и ограниченным, но хотя бы живописным и спокойным для ума, к новой фазе возбуждения, провокации, угроз, срочности и реальных или потенциальных проблем. Наши жизни являются частью друг друга. Мы не можем уйти от этого. Мы элементы социальной массы. Что нам делать с нашими жизнями?
II. Идея Открытого заговора
Я писатель, пишущий на социальные и политические темы. По сути, я самый обычный, непримечательный человек. У меня посредственный ум, очень средний ум, и поэтому то, как мой разум реагирует на эти проблемы, во многом совпадает с тем, как на них реагирует большинство умов. Но поскольку моё занятие - писать и обдумывать эти вопросы, поскольку в связи с этим я могу уделять им больше времени и внимания, чем большинство людей, я могу опережать равных мне и писать статьи и книги немного раньше того, как идеи, которые я переживаю, станут понятны десяткам тысяч, затем сотням тысяч и наконец миллионам других людей. Так случилось, что несколько лет назад (примерно в 1927 году) я очень стремился прояснить и оформить ряд предложений, которые, мне казалось, заключали в себе решение этой загадки адаптации наших жизней к огромным новым возможностям и огромным новым опасностям, с которыми сталкивается человечество.
Мне казалось, что во всём мире умные люди начинают осознавать унизительность и абсурдность того, что они подвергаются опасности, ограничиваются и беднеют из-за простой некритической преданности традиционным формам правления, традиционным идеям экономической жизни и традиционным формам поведения, и что эти пробуждающиеся умные люди должны образовать сначала протест, а затем созидательное сопротивление инерции, которая душила и пугала нас. Эти люди, которых я воображал, сказали бы сначала: "Мы плывём по течению; мы не делаем ничего стоящего в нашей жизни. Наша жизнь скучная, глупая и недостаточно хорошая".
Затем они сказали бы: "Что нам делать с нашей жизнью?"
А затем: "Давайте вместе с другими людьми нашего типа превратим мир в великую мировую цивилизацию, которая позволит нам реализовать обещания и избежать опасностей этого нового времени".
Мне казалось, что, так как мы пробуждаемся один за другим, нам следует говорить именно об этом. Это становилось протестом, сначала умственным, а затем практическим, это становилось своего рода непреднамеренным и неорганизованным заговором против фрагментарных и недостаточных форм правления и широко распространённых жадности, присвоения, неповоротливости и расточительства, которые существуют сейчас. Но в отличие от заговоров в целом этот расширяющийся протест и заговор против всего утверждённого по самой своей природе происходил бы при дневном свете и был бы готов принять участие и помощь отовсюду. Фактически это превратилось бы в Открытый заговор, необходимый, естественно возникший заговор, чтобы наладить наш беспорядочный мир.
Я делал разные попытки развить эту идею. Я опубликовал небольшую книгу под названием "Открытый заговор" ещё в 1928 году, в которую вложил то, что имел в виду в то время. Это маленькая книжка оказалась неудовлетворительной, даже когда я её опубликовал, недостаточно простой, недостаточно утвердительной и, видимо, ненадёжной для её читателей. В то время я не мог придумать, как сделать её лучше, и казалось, что в ней говорилось что-то живое и актуальное, поэтому я опубликовал её, но устроил так, что мог изъять её через год или около того. Я так и сделал, и настоящая книга представляет собой значительно переписанную версию, более ясную и точную. После той первой публикации мы все удивительно продвинулись вперёд. События подталкивали мысль, и мысль подталкивала события. Идея реорганизации мировых дел в довольно крупном масштабе, которая была "утопической" или вроде того в 1926 и 1927 годах и всё ещё "дерзкой" в 1928 году, теперь распространялась по миру, пока не появилась почти у всех. Она вспыхнула повсюду, во многом благодаря умственной стимуляции российского пятилетнего плана. Сотни тысяч людей повсюду сейчас думают о курсе, намеченном моим Открытым заговором, не потому, что они когда-либо слышали о книге или фразе, а потому, что так думали.
Первый "Открытый заговор" передавал общую идею реконструированного мира, но книга была очень расплывчатой насчёт конкретного пути, которым может быть прожита та или иная индивидуальная жизнь по отношению к этой общей идее. Она дала общий ответ на вопрос: "Что нам делать с нашей жизнью?" В ней было сказано: "Помогите построить Новый мир среди суматохи Старого". Но когда был задан вопрос: "Что мне делать с моей жизнью?" - ответ был гораздо менее удовлетворительным.
Промежуточный период размышлений и опыта теперь делает возможным привести эту общую идею реконструктивного усилия, попытки построить новый мир в пределах опасностей и дисгармонии нашего нынешнего состояния, гораздо более тесно и более точно по отношению к индивидуальному Открытому заговорщику. Мы можем представить предмет в лучшем свете и уверенней обращаться с ним.
III. Мы должны прояснить и очистить наши умы
Теперь одно обстоятельство совершенно очевидно для большинства из нас, которые начинают осознавать потребность прожить нашу жизнь по-новому и изменить состояние, которое является основой нашей жизни, чтобы удовлетворить новые требования к нему, и оно заключается в том, что мы должны привести в порядок наши умы. Почему мы только сейчас осознали кризис в людских делах? Происходящие изменения продолжаются с неизменным ускорением в течение нескольких столетий. Конечно, все мы, должно быть, оказались очень ненаблюдательными, наши знания, как они достались нам, должно быть, оказались очень плохо организованы в наших умах, и наш способ обращаться с ними, должно быть, оказался туманным и запутанным, иначе мы наверняка давно осознали бы огромные потребности, которые сейчас бросают нам вызов. И если это так, если потребовались десятилетия, чтобы пробудить нас, то вполне вероятно, что мы ещё не полностью проснулись. Даже сейчас мы, возможно, не выполнили стоящую перед нами работу во всей её полноте. Мы, может быть, всё ещё должны многое прояснить в наших умах, и мы, безусловно, должны многому научиться. Поэтому одна из первичных и постоянных обязанностей - продолжать наши раздумья и думать так хорошо, как только мы можем, о том, каким образом мы думаем, и о том, каким образом мы получаем и используем знания.
В основе Открытый заговор должен быть интеллектуальным возрождением.
Человеческое мышление всё ещё сильно запутано из-за несовершенства слов и других символов, которые оно применяет, и последствия этого запутанного мыслительного процесса гораздо более серьёзны и обширны, чем обычно думают. Мы всё ещё видим мир сквозь туман слов; только вещи, находящиеся непосредственно вокруг нас, являются очевидным фактом. Посредством символов, и особенно слов, человек поднялся над уровнем обезьяны и достиг значительного господства над своей вселенной. Но каждый шаг его умственного восхождения порождал запутанность в этих символах и словах, которые он использовал; они были одновременно и полезными, и очень опасными и обманчивыми. Большая часть наших дел, социальных, политических, интеллектуальных, сегодня находится в затруднительном и опасном состоянии из-за нашего расплывчатого, некритического и неряшливого использования слов.
На протяжении всего позднего Средневековья среди схоластов возникали великие диспуты об использовании слов и символов. В человеческом уме существует странная предрасположенность думать, что символы, слова и логические выводы более верны, чем подлинный опыт, и эти великие споры были вызваны борьбой человеческого интеллекта против этой предрасположенности. С одной стороны были реалисты, которых называли так потому, что они фактически верили, что имена более реальны, чем факты, а с другой стороны были номиналисты, кого с самого начала наполняли подозрения относительно имён и слов в целом; кто думал, что в вербальных процессах может быть какая-то ловушка, и кто постепенно продвигались к проверке путём эксперимента, что является фундаментальным в экспериментальной науке - экспериментальной науке, которая дала нашему человеческому миру всю эту огромную мощь и возможности, которые соблазняют и пугают его сегодня. Эти споры схоластов имели огромное значение для человечества. Современный мир не мог начать формироваться, пока человеческий разум не порвал с ограниченным вербальным образом мышления, которому следовали реалисты.
Но на протяжении моего обучения мне никогда не объясняли этот вопрос. В Лондонском университете дали понять, что я хорошо образованный молодой человек, присвоив мне диплом с отличием и право иметь и носить элегантную мантию и капюшон, а Лондонский колледж для учителей дал мне и всему миру свои высочайшие гарантии. что я способен обучать и готовить умы своих собратьев, и всё же мне ещё предстояло открыть, что реалист не был прозаиком, который вкладывал в свои книги слишком сильно приправленную сексуальную привлекательность, как и номиналист, - ничего особенного. Но мне закралось в голову, раз я узнал об индивидуальности во время своей биологической работы, а также о логике и психологии во время своей подготовки стать идеальным наставником, что нечто очень важное и существенное было упущено, а я совсем не так хорошо подготовлен, как тогда было сказано в моих дипломах, и за следующие несколько лет я нашёл время, чтобы довольно основательно прояснить этот вопрос. Я не сделал чудесных открытий, всё, что я узнал, было уже известно; однако мне пришлось заново узнавать кое-что из этого для себя, как будто этого никогда не было, - настолько недоступным было полное описание человеческого мышления для обычного человека, который хотел привести свой ум в надлежащее рабочее состояние. И дело не в том, что я упустил какие-то непонятные драгоценные тонкости философии; дело в том, что моё фундаментальное мышление было неправильным с самых основ моего политического и социального поведения. Я принадлежал к человеческому сообществу, и это сообщество, и я с ним, думало о фантомах и фантазиях, как если бы они были реальными и живыми существами, было в мечтах о нереальности, было слепым, неряшливым, загипнотизированным, низменным и неумелым, неловким в чрезвычайно красивом и чрезвычайно опасном мире.
Я решил переучить себя и после писательской практики написал об этом в различных пробных брошюрах, очерках и книгах. Здесь нет необходимости ссылаться на эти книги. Суть дела изложена в трёх сборниках, к которым я почти сразу же вернусь. Это "Очерк истории" (глава XXI, § 6 и глава XXXIII, § 6), "Наука жизни" (книга VIII, о мышлении и поведении) и "Работа, богатство и счастье человечества" (глава II, §§ 1-4). В последнем совершенно ясно показано, как человек боролся за господство над своим умом, как только после великих споров открыл правильное и эффективное использование своего интеллектуального орудия и должен был научиться избегать некоторых широко распространённых ловушек и ям прежде, чем смог достичь своего нынешнего господства над материей. Мыслить ясно и эффективно не свойственно природе. Охотиться за правдой - это искусство. Мы заблуждаемся естественным образом в тысяче обманчивых обобщений и ложных процессов. Всё же сегодня в школах мира практически не проводится какая-либо интеллектуальная, умственная подготовка. Мы должны научиться этому искусству, если мы вообще хотим его практиковать. Наши школьные учителя сами не прошли должной подготовки, они неправильно учат примерами и наставлениями, поэтому наша пресса и текущие дискуссии больше похожи на импровизированный бунт искалеченных, глухих и слепых умов, чем на интеллектуальный обмен идеями. Какую чушь приходится читать! Какие поспешные и дерзкие предположения! Какие глупые умозаключения!
Но переучивание, оздоровление своего разума, его тренировка и подготовка к правильному мышлению - это только начало задачи, стоящей перед пробуждающимся Открытым заговорщиком. Он должен не только ясно мыслить, но и видеть, что его ум снабжён надлежащими общими идеями, чтобы сформировать подлинную основу для его ежедневных суждений и решений.
Первая мировая война впервые дала мне понять, насколько я был невежественный, насколько плохо образованным и беспорядочным был мой ум в отношении самых важных вещей в жизни. Эта гибельная трата жизни, материальных ценностей и счастья, поскольку она была практически повсеместной, явно была результатом процессов, которые составляют основную часть истории, и всё же я обнаружил, что не знал - и, похоже, никто другой не знал - истории в такой форме, чтобы быть способным объяснить, как случилась Первая мировая война или что должно было из этого выйти. Версальский мир, как все мы, кажется, сегодня согласны, был глупым, но как Версальский мир мог быть чем-то другим, кроме того, чем он был ввиду несовершенных, однобоких исторических знаний и последующих подозрений, эмоций и предубеждений тех, кто там собрался? Они не знали лучше, чем остальные из нас, какой была война, и поэтому как они могли знать, каким должен быть мир? Я осознал, что я такой же, как все, и прежде всего определил себе для саморуководства получение конспекта всей истории и получение какой-то карты для более полезных выводов о политическом состоянии человечества. Этим конспектом, который я сделал, был "Очерк истории", бесстыдная компиляция и систематизация основных фактов мировой истории, написанная без примеси искусства или изысканности, написанная действительно в большой спешке и волнении, и продажа книги, тираж которой сейчас стремится к трём миллионам, показала, как много у меня общего с огромной рассредоточенной толпой простых людей, желающих знать, испытывающих отвращение к патриотической, спорной, праздной болтовне, преподносимой им как история их школьными учителями и учительницами, которые привели их к гибельной войне.
"Очерк истории" - это не вся история жизни. Главная тема книги - рост человеческого взаимодействия и человеческих сообществ, их правители и конфликты, история о том, как и почему мириады небольших племенных систем десять тысяч лет назад сражались и соединялись в нынешние шестьдесят или семьдесят с лишним правительств, и сейчас прилагают усилия и трудятся в тисках сил, которые вскоре должны достичь своего окончательного единства. И когда я закончил "Очерк истории", я понял, что за его пределами остаются более широкие, более фундаментальные и близкие, более актуальные области знания, которыми мне, чтобы избежать тщетности моего существования, всё ещё нужно овладеть для моих собственных практических целей и целей единомышленников, которые хотели эффективно использовать свои жизни.
Я понял, что недостаточно знаю о жизни в моём теле и его отношениях с миром жизни и материей вне его, чтобы принимать правильные решения по ряду срочных вопросов - от расовых конфликтов, контроля рождаемости и моей личной жизни до общественного контроля за здоровьем и сохранения природных ресурсов. К тому же я обнаружил, что был удивительно невежественным в повседневных жизненных делах, в "как" и "почему" шахтёра, который добывал уголь для приготовления моего обеда, и банкира, который взял мои деньги в обмен на чековую книжку, и лавочника, у которого я покупал вещи, и полицейского, который для меня поддерживал порядок на улицах. Всё же я голосовал за законы, влияющие на мои отношения с этими людьми, платил им прямо или косвенно, выказывал своё невежественное мнение о них и в целом способствовал своим поведением поддержке их жизни и влиянию на неё.
Поэтому с помощью и под руководством двух очень компетентных биологов я принялся за работу, чтобы получить как можно более чёткое и ясное изложение того, что было известно об источниках и природе жизни, а также об отношении видов к особям и другим видам и процессах сознания и мышления. Я опубликовал это как "Наука жизни". И пока это происходило, я поставил перед собой задачу сделать обзор всех видов человеческой деятельности по отношению друг к другу, работы людей и потребностей людей, культивации, производства, торговли, руководства, форм правления и всего остального. Самой трудной частью этой попытки было получение рационального представления о современном мире, и это требовало помощи и советов самых разных людей. Мне пришлось задать вопрос и найти на него общий ответ: "Что делают почти два миллиарда живущих сегодня человеческих существ, как и почему они это делают?" Фактически это был очерк экономической, социальной и политической науки, но поскольку после "Очерка истории" слово "очерк" было порядком обесценено различными предприимчивыми издателями, я назвал его "Работа, богатство и счастье человечества".
Теперь я обнаружил, создав эти три взаимосвязанные компиляции, что наконец, хотя и приблизительно, собрал воедино полную систему идей, на которую может опираться Открытый заговорщик. Прежде чем кто-либо мог надеяться добраться до чего-то вроде практично пригодного, указующего ответа на вопрос "Что нам делать с нашей жизнью?" - необходимо было знать, что такое наша жизнь - "Наука жизни"; что привело к её нынешнему виду - "Очерк истории"; и эта третья книга, чтобы рассказать, что мы в действительности делаем и предполагаем делать в нашей трудовой жизни, день за днём, в настоящее время. К тому времени, когда я закончил эти книги, я почувствовал, что у меня действительно есть что-то здравое и всеобъемлющее, на что можно опереться, "идеология", как говорят люди, на основании которой можно думать о построении нового мира без фундаментальных сюрпризов, и, более того, я обнажил свой разум и очистил его от многих иллюзий и вредных привычек, чтобы он мог распоряжаться жизнью с уверенностью, которой никогда прежде не знал.
В этих моих компиляциях нет ничего удивительного. Любой стабильный писатель среднего интеллекта с той же волей и теми же ресурсами, который мог бы уделить около девяти или десяти лет этой задаче и получить надлежащую помощь, мог бы их написать. Это может быть сделано, это, без сомнения, делается снова и снова другими людьми для себя и, возможно, для других, гораздо красивее и адекватнее. Но получение представления и знаний в таком объёме, достижение такой общей систематизации и понимания было обязательным условием, которое необходимо было удовлетворить прежде, чем даже попытаться дать любой ответ на вопрос "Что нам делать со нашей жизнью?" - и сделать это прежде, чем кто-либо смог бы действительно стать Открытым заговорщиком.
Даже сейчас, повторяю, в этих трёх конкретных книгах нет ничего незаменимого. Я знаю об этом и ссылаюсь на них потому, что сам составил их, и поэтому они мне удобны, чтобы объяснять свою позицию. Но большую часть того, что они содержат, можно извлечь из любой хорошей энциклопедии. Некоторые люди составили для себя аналогичные очерки истории, много читали, усвоили главные принципы биологии, справились с современной литературой по бизнес-науке и совсем не нуждаются в моём конкретном конспекте. Что касается истории и биологии, существуют аналогичные книги, которые не менее хороши и полезны. Например, книги ван Луна. Тем не менее даже для высокообразованных людей эти конспекты могут быть полезны для объединения вещей, известных с разной степенью полноты, в общую схему. Они устанавливают соотношения и заполняют пробелы. Они многое охватывают, и в некотором роде это многое необходимо охватить прежде, чем ум современного гражданина будет готов к решению стоящих перед ним проблем. Иначе он - некомпетентный гражданин, он не знает, где находится он и где находится мир, и если он богатый или влиятельный, он даже может быть очень опасным гражданином. Вскоре появятся гораздо лучшие компиляции, чтобы удовлетворить эту потребность, или, возможно, экстракт всех трёх разделов знания, концентрированный и сделанный более ясным и привлекательным, будет доступен в качестве интеллектуальной основы современного образования во всём мире, в качестве Общего отчёта о жизни, который следует дать каждому.
Но, конечно, никто не сможет начать жить правильно и удовлетворительно, пока не узнает, кто он есть, где он находится и как соотносится с людьми и вещами вокруг него.
IV. Революция в образовании
Поэтому назрела некая форма расплаты между людьми, пробудившимися к новому миру, который зарождается вокруг нас, и школами, колледжами и механизмом формального образования. Как организм образованный человек не получает ничего подобного тому Отчёту о жизни, который необходим, чтобы направлять наши поступки в современном мире.
Венцом абсурда в современном мире является то, что эти учреждения должны торжественно продемонстрировать подготовку нового поколения к жизни и что затем незначительное количество жертв, обнаружив, что такая подготовка оставила их почти полностью неподготовленными, должны по собственной воле выкарабкиваться из нашей мировой груды голодных и искалеченных умов ради какого-то настоящего образования. Такое меньшинство спасшихся и перевоспитанных умов не может управлять миром одно, против всей остальной кучи. Наши потребности требуют интеллекта и услуг каждого, кто может быть подготовлен, чтобы их предоставлять. Поэтому новый мир требует новых школ, чтобы дать каждому здоровую и основательную умственную подготовку и вооружить каждого ясными идеями об истории, о жизни и о политических и экономических отношениях вместо распространённой в настоящее время чуши. Учителя и школы старого мира должны быть реформированы или заменены. Энергичное движение за реформу образования возникает как естественное и необходимое самовыражение пробуждающегося Открытого заговорщика. Революция в образовании - это самая необходимая и фундаментальная часть адаптации жизни к её новым условиям.
Эти различные сборники знаний, составляющие Современный отчёт о жизни, на которых мы сделали упор в предыдущем разделе, эти дополнения к образованию, которые теперь создаются и читаются вне установленного формального образовательного мира и вопреки его явной враждебности, возникают из-за отсталости этого мира, и так как этот мир медленно, но верно уступает давлению нового духа, то они будут проникать и заменять его учебники и перестанут быть отдельным классом книг. Образование в это новое опасное время, в которое мы сейчас живём, обязательно требуется начинать правильно, с самого начала, и не нужно будет ничего в нём менять и ничему переучивать. Прежде чем мы сможем говорить о политике, финансах, бизнесе или морали, мы должны увидеть, что у нас есть правильные умственные привычки и правильный фундамент из осознанных фактов. С нашей жизнью больше нечего делать, пока мы не позаботимся об этом.
V. Религия в новом мире
"Да, - возразит читатель, - но разве наша религия не говорит нам, что нам делать с нашей жизнью?"
Мы должны включить в эту дискуссию религию по причине её фундаментальной сущности. С нашей нынешней точки зрения, религия является той центральной и существенной частью образования, которая определяет поступки. Религия, безусловно, должна сказать нам, что нам делать с нашей жизнью. Но в условиях необозримой суеты и событий современной жизни многое из того, что мы называем религией, остаётся неуместным или бессмысленным. Религия, кажется, не "присоединяется" к основным аспектам общей проблемы жизни. Она потеряла связи.
Давайте попробуем сопоставить с традициями религии эту проблему Открытого заговора: обнаружить и создать новый мир. Ясно мыслящий Открытый заговорщик, у которого есть его современная идеология, его ясно упорядоченная оценка порядка во вселенной, вынужден верить, что лишь посвятив свою жизнь великим процессам социальной реконструкции и формируя своё поведение с учётом этого, он может хорошо поступать в своей жизни. Но это просто кидает его в самую коварную и непрекращающуюся борьбу, борьбу против непрерывного притяжения наших интересов к нам самим. Он должен жить широко и бежать от тесной узкой жизни. Мы все пытаемся достичь величия и радости великодушия и избежать мучительных потребностей личного желания. В прошлом эта борьба обычно принимала форму религиозной борьбы. Религия - антагонист самого себя.
В своей полноте, в жизни, которая была профессионально религиозной, религии всегда требовали значительного подчинения себе. В этом их творческая сила. Они требовали преданности и давали объяснения этому требованию. Они отделяли волю от эгоистических потребностей, часто - в полной мере. Не существует такой вещи, как замкнутая религия, личное религиозное одиночество. Определённые формы протестантизма и некоторые типы мистики приближаются к тому, чтобы сделать религию уединённым дуэтом между индивидом и его божеством, но здесь это можно рассматривать как извращение религиозного импульса. Как нормальный сексуальный комплекс возбуждает и вытряхивает человека из его эготизма, чтобы служить целям расы, так и нормальный религиозный процесс выводит человека из его эготизма ради служения сообществу. Это не сделка, не "общественный договор" между индивидом и сообществом; это подчинение как существующего индивида, так и существующего сообщества по отношению к чему-то, божественности, божественному порядку, норме, праведности, более важному, чем индивид или сообщество. То, что во фразеологии некоторых религий называется "осуждением греха" и "бегством из города разрушения", является знакомыми примерами отсылки эгоцентричного индивида и нынешней социальной жизни к чему-то гораздо лучшему, чем то или другое.
Это третий элемент в религиозных отношениях, надежда, обещание, цель, которая уводит новообращённого не только от себя, но и от "мира", каков он есть, к лучшему. Сначала идёт пренебрежение к себе, затем служение, а затем эта восстановительная творческая потребность.
Для более тонких умов в этом аспекте религии всегда была её главная привлекательность. Следует помнить, что существует настоящая воля к религии, рассеянная по всему человечеству - настоящее желание уйти от себя. Религия никогда не преследовала своих особых приверженцев; они шли навстречу ей. Желание посвятить себя более высоким целям, чем позволяет повседневная жизнь, и сделать это свободно явно доминирует в этом меньшинстве и прослеживается в несметной численности большинства.
Но до сих пор религия никогда не представлялась просто как преданность универсальной причине. В ней всегда присутствовала преданность, но она осложнялась другими соображениями. Лидеры каждого великого религиозного движения считали необходимым, чтобы оно объясняло себя в форме истории и космогонии. Считалось необходимым сказать "Почему?" и "С какой целью?". Поэтому каждая религия должна была перенимать физические концепции и, как правило, также допускать многое из моральных и социальных ценностей, существовавших во времена её формирования. Она не могла превзойти философские фразы и взгляды, которые, похоже, тогда поддерживали естественную основу веры, или опираться на что-либо, выходящее за рамки научного знания того времени. В этом таились семена окончательного упадка и подавления каждой последующей религии.
Но раз идея постоянного изменения, идущего всё дальше и дальше от существующей реальности и никогда не возвращающегося к ней, является новой, раз никто до недавнего времени не осознавал того факта, что сегодняшнее знание - это невежество завтрашнего дня, то каждое новое развитие религии в мире до сих пор совершенно чистосердечно провозглашается кульминационной и окончательной истиной.
Эта окончательность утверждения имеет важное непосредственное практическое значение. Предложение возможности дальнейшего пересмотра - тревожное предложение; оно подрывает убеждения и раскалывает ряды верующих, потому что есть огромные различия в способностях людей распознавать один и тот же дух под меняющейся формой. Эти различия сегодня являются причиной бесконечных трудностей. Пока некоторые разумные создания могут распознать одного Бога под разными именами и символами без какого-либо серьёзного напряжения, другие не могут обнаружить даже наиболее различающихся между собой богов при условии, что те носят одну маску и титул. Многим кажется совершенно естественным и разумным пересмотреть сейчас религию с точки зрения биологической и психологической необходимости, тогда как для других любые различия, какие только есть в формулировке веры, кажутся не чем иным, как атеистическими искажениями самого ужасного рода. Для этих последних Бог, Бог всё ещё достаточно антропоморфный, чтобы иметь волю и цель, чтобы проявлять предпочтения и отвечать взаимными эмоциями, чтобы быть действительно личным, должен сохраняться до скончания веков. Для других о Боге можно мыслить как о Великой Первопричине, такой же безличной и бесчеловечной, как атомная структура.
Это происходит из-за того, что они взяли на себя исторические и философские обязательства, а также из-за уступок, сделанных общим человеческим слабостям в отношении таких некогда вроде бы незначительных, но теперь жизненно важных моральных вопросов, как собственность, умственная деятельность и общественная правдивость, а не из-за какой-либо неадекватности в их адаптации к психологическим нуждам, - вот что привело к нынешней широкой дискредитации организованных религий. Они больше не кажутся правдивыми даже в общих чертах в спорных вопросах о фактах и не дают никаких императивов в отношении обширных поведенческих сфер, где преобладает растерянность. Люди скажут: "Я мог бы быть совершенно счастлив, ведя жизнь приверженца католицизма, если бы только мог верить". Но большая часть основы религиозных объяснений, на которую опирается эта жизнь, слишком старомодна и слишком неуместна, чтобы допустить ту полноту веры, которая необходима для преданности разумных людей.
Современные писатели и мыслители показали большую изобретательность в адаптации почитаемых проявлений религии к новым идеям. Peccavi. Разве я не описал творческую волю человечества в "Бог - Невидимый король" и не представил её в образе юного и предприимчивого конечного бога?
Слово "Бог" в сознании большинства людей настолько ассоциируется с концепцией религии, что от него отказываются лишь с величайшей неохотой. Слово остаётся, хотя идея постоянно слабеет. Уважение к Нему требует, чтобы Он не был ограничен. Поэтому Его всё дальше и дальше отодвигают от действительности, и Его определение всё больше превращается в связку отрицаний, пока наконец в Своей роли Абсолюта Он не станет полностью отрицательным проявлением. Пока мы можем говорить о добре, утверждают некоторые, мы можем говорить о Боге. Бог - возможность добра, хорошая сторона вещей. Они утверждают, что если отказаться от фраз, в которых используется имя Бога, религия во многих случаях лишится дара речи.
Конечно, есть что-то помимо существующего индивида и существующего мира; на этом мы уже настаивали как на характеристике всех религий; это убеждение - суть веры и ключ к смелости. Но следует ли это рассматривать, даже после самых усердных упражнений в персонификации, в качестве более великой личности или всеобъемлющей личности - это другой вопрос. Личностность - это последний остаток антропоморфизма. Современное стремление к точной достоверности противоречит таким уступкам традиционных проявлений.
С другой стороны, многим тонким религиозным умам присуще желание, почти равносильное необходимости в объекте преданности, настолько индивидуализированном, чтобы по меньшей мере быть способным к восприимчивому осознанию, даже если не допускается какой-либо определённый ответ. Один тип ума может принять реальность в себе, которую другой должен спроектировать и драматизировать прежде, чем он сможет её постигнуть и на неё отреагировать. Человеческая душа - сложная штука, которая не вынесет толкования, когда оно перейдёт за пределы определённой степени резкости и грубости. Человеческий дух научился любви, преданности, послушанию и смирению по отношению к другим личностям и с трудом делает последний шаг к трансцендентному подчинению, с которого сорван последний клочок личностности.
В вопросах, не являющихся непосредственно материальными, язык должен работать с метафорами, и хотя каждая метафора несёт в себе особый риск путаницы, мы не можем обойтись без них. Поэтому необходима большая интеллектуальная терпимость - развитая склонность переводить и ретранслировать с одного метафизического или эмоционального диалекта на другой, чтобы в нашем мире не было плачевной утраты моральной силы. Только что я написал Peccavi, потому прежде написал "Бог - Невидимый король", но в конечном итоге я не думаю, что использовать эту фразу, "Бог - Невидимый король", было таким большим грехом, как ошибка в речевом обороте. Если вокруг нас нет симпатичного персонального лидера, по крайней мере в нас есть та позиция, которую мы должны занимать по отношению к симпатичному персональному лидеру.
Нужно осознать три глубоких различия между новыми умственными склонностями настоящего и тенденциями предшествующих веков, если текущее развитие религиозного импульса необходимо увидеть в его правильном отношении к религиозной жизни прошлого. Был достигнут большой успех в анализе психических процессов и смелости, с которой люди зондировали истоки человеческого мышления и чувств. Вслед за биологическими достижениями, которые заставили нас распознавать рыбу и земноводных в телесной структуре человека, последовали параллельные разработки, в которых мы видим, как элементарный страх, похоть и себялюбие формируются, видоизменяются и сгущаются под давлением социального прогресса в сложные человеческие побуждения. Наше понимание греха и наше отношение к греху были глубоко изменены этим анализом. Наши прежние грехи рассматриваются как невежество, неадекватность и дурные привычки, а моральный конфликт лишён трёх четвертей своего эгоцентричного мелодраматического качества. Мы больше не стремимся быть менее порочными; мы стремимся привести в порядок наши условные рефлексы и вести менее фрагментарную и глупую жизнь.
Во-вторых, концепция индивидуальности подверглась влиянию и ослаблению биологической мыслью, так что мы не думаем об индивидуальном contra mundum так охотно, как наши отцы. Мы начинаем осознавать, что мы эготисты из-за недоразумения. Природа обманывает себя, чтобы служить целям рода, наполняя себя желаниями, воюющими против её личных интересов. Когда наши глаза открываются на эти вещи, мы видим себя существами большими или меньшими, чем окончательное "я". Душа человека больше ему не принадлежит. Он обнаруживает, что это часть более великого существа, которое жило до его рождения и переживёт его. Идея выживания определённого индивида со всеми присущими ему случайностями и особенностями его временной природы превращается в ничто с этим новым взглядом на бессмертие.
Третье из основных различий между современной и прежней мыслью, сделавших общие формы установленной религии старомодными и непригодными, - это переориентация нынешних представлений о времени. Мощная предрасположенность человеческого ума объяснять всё как неизбежное раскрытие прошлого события, которое, так сказать, беспомощно сметает перед собой будущее, сдерживается массой умелой критики. Концепция прогресса как расширяющейся и нарастающей цели, концепция, которая всё крепче и крепче захватывает человеческое воображение, обращает религиозную жизнь в будущее. Мы больше не думаем о подчинении окончательным приказам абсолютного господства, но думаем об участии в приключении от имени силы, которая набирает прочность и утверждает себя. История нашего мира, которую раскрывает нам наука, противоречит всем версиям истории, на которых основывались религии. Мы начинаем осознавать, что в прошлом не было Творения, но оно есть вечно; не Падение было причиной конфликта добра и зла, а бурный взлёт. Жизнь, как мы её знаем, - всего лишь начало.
Кажется неизбежным, что если религия должна развить объединяющую и руководящую силу в нынешнем беспорядке людских дел, она должна приспособиться к такому дальновидному, индивидуально-анализирующему складу ума; она должна избавиться от своих священных историй, своих грубых забот, своего посмертного продления личных целей. Стремление к служению, подчинению, постоянному результату, избавлению от мучительной мелочности и смертности индивидуальной жизни - это неумирающий элемент каждой религиозной системы.
Пришло время обнажить религию вплоть до этого, обнажить её для более важных задач, чем те, с которыми она сталкивалась раньше. Истории и символы, служившие нашим отцам, обременяют и разделяют нас. Таинства и ритуалы подпитывают споры и растрачивают наши скудные эмоции. Объяснение того, почему существуют вещи, - ненужное усилие в религии. Существенный факт в религии - это желание религии, а не то, как она возникла. Если вы не желаете религии, никакие уговоры, никакие убеждения относительно вашего места во вселенной не могут дать вам это желание. Первым предложением современного символа веры должно быть не "Я верю", а "Я отдаю себя".
К чему? И как? К этим вопросам мы сейчас и обратимся.
VI. Современная религия объективна
Религиозно отдавать себя - это непрерывная операция, выраженная в серии актов. Иначе быть не может. Вы не можете посвятить себя и уйти жить так же, как жили прежде. Это жалкая пародия на религию, которая не производит необходимого изменения в жизни избравшего этот путь. Но в устоявшихся и более старых религиях нашей расы это изменение поведения приводит к излишнему самоуничижению только перед Богом или богами или к излишнему умерщвлению плоти только в целях нравственного самосовершенствования. Христианская преданность, например, на этих ранних стадиях, прежде чем жизнь отшельника уступила место организованной монашеской жизни, ни в коей мере не направляла себя на служение, кроме духовного служения другим человеческим существам. Но как только христианство стало определённой социальной организующей силой, оно взялось за целую серию целительных, утешительных, содействующих и образовательных мероприятий.
Современная тенденция находилась и полностью находится в русле минимизации того, что можно назвать эгоцентричной преданностью и подчинением себе, а также в русле расширения и развития внешнего служения. Идея внутреннего совершенствования истощается по мере уменьшения значения, придаваемого индивидуальности. Мы перестаём думать об умерщвлении, возвышении или совершенствовании себя и стремимся потеряться в более великой жизни. Мы всё меньше и меньше думаем о "победе" над собой и всё больше и больше - о побеге от себя. Если мы пытаемся совершенствовать себя в каком-либо отношении, то лишь так, как солдат точит и полирует необходимое оружие.
Наше возбуждённое понимание продолжающихся изменений, наше более широкое и полное видение истории жизни избавляют наши умы от многих ограничений, наложенных на воображение наших предшественников. Многое из того, что они считали незыблемым и определённым, мы считаем преходящим и регулируемым. Они видели, как жизнь предопределена в своём роде и подчиняется неизменным законам. Мы видим жизнь, борющуюся рискованно, но с нарастающим успехом за свободу и власть против ограничений и смерти. Мы видим жизнь, наконец приближающуюся к нашему трагическому и обнадёживающему человеческому уровню. Мы осознаём, что перед человечеством сегодня стоят беспрецедентные возможности, огромные проблемы. Они обрамляют наше существование. Практический аспект, материальная форма, воплощение модернизированного религиозного импульса - это направление всей жизни к решению этих проблем и реализации их возможностей. Альтернатива перед человеком сейчас - либо величие духа и величие достижений, либо катастрофа.
Современная религиозная жизнь, как и все формы религиозной жизни, должна иметь свою собственную тонкую и глубокую внутреннюю активность, свои медитации, свои самоконфронтации, свои фазы стресса, поиска и мольбы, своё спокойное молитвенное настроение, но эти внутренние аспекты не входят в задачи настоящего исследования, которое полностью касается внешней формы, направления и организации современных религиозных усилий, касается вопроса о том, что, учитывая религиозную преданность, мы должны делать и как это должно быть сделано.
Теперь, в новой и более крупной вселенной, для которой мы пробуждаемся, её безмерные возможности предоставляют совершенно новые рамки и условия для нравственной жизни. В незыблемом и ограниченном кругозоре прошлого практические добрые дела в основном принимали форму паллиативных мер против зла, которое считалось неискоренимым; религиозная община ухаживала за больными, кормила голодных, предоставляла укрытие беглецам, умоляла сильных мира сего о пощаде. Она не мечтала предотвратить болезни, голодание или тиранию. Потустороннее было её готовым убежищем от непобедимого зла и неразберихи существующего порядка вещей.
Но теперь можно вообразить себе такой порядок в людских делах, при котором это зло в значительной степени или полностью устранено. Всё больше и больше людей начинают осознавать, что такой порядок - материальная возможность. И с осознанием того, что это - материальная возможность, мы больше не можем довольствоваться сферой "добрых дел" и правильных поступков, ограниченных паллиативной и утешительной активностью. Такие действия - лишь "первая помощь". Религиозный ум становится смелее, чем когда-либо прежде. Он просовывается сквозь занавес, который когда-то воображал препятствием. Он предвидит свои обширные обязанности. То, как наша активность способствует реализации этого постижимого, лучшего порядка в людских делах, становится новым критерием поступков. Потустороннее стало ненужным.
Осознание этого возможного лучшего порядка сразу приводит нас к определённым, конкретным линиям поведения. Мы должны положить конец войне, а чтобы положить конец войне, мы должны быть космополитичными в нашей политике. Для любого здравомыслящего человека невозможно предположить, что всё более разрушительные глупости войны можно устранить из людских дел, пока на земле не господствует какой-то общий политический контроль и пока не избавились от определённого давления из-за роста населения, из-за расширяющихся масштабов экономических операций и из-за противоречивых норм и традиций жизни.
Чтобы избежать позитивных бедствий войны и достичь новых уровней процветания и могущества, которые теперь становятся различимы, требуется эффективный мировой контроль не только над вооружёнными силами, но и над производством и основными перемещениями главных продуктов потребления, а также над миграцией и ростом населения. Абсурдно мечтать о мире и мировом прогрессе без такого контроля. Он гарантировал бы, что способности и энергия значительно увеличившейся части человеческих существ могли бы быть направлены на счастливую деятельность научных исследований и творческую работу с постоянно растущим высвобождением и расширением человеческих возможностей. С политической точки зрения очевидно, что наша жизнь должна быть отдана развитию этого союза.
Такой шаг вперёд в человеческой жизни, первый шаг непрерывного могущественного продвижения, продвижения, которому не видно предела, - теперь не просто материально возможен. Он необходим. Эта возможность открыта перед человечеством. Это альтернатива социальному разложению. Но нет уверенности, нет материальной необходимости, что его вообще следует совершать. Человечество не совершит его непреднамеренно. Он может быть совершён только посредством такой организации воли и энергии для его совершения, которой этот мир никогда раньше не видел.
Это новые императивы, которые раскрываются перед более бдительными умами нашего поколения. Вскоре они станут общим умственным фоном, когда утвердятся современные интерпретации истории жизни с материальными и умственными возможностями, касающимися нас. Вредные политические, социальные и экономические обычаи и соглашения могут казаться закоснелыми и масштабными, но они не являются постоянными или неуправляемыми. Однако ими можно управлять только усилием, более мощным и непреклонным, чем поддерживающие их инстинкты и инертность. Религия, современная и лишённая иллюзий, имеет своей внешней задачей утвердить себя для контроля и руководства политической, социальной и экономической жизнью. Если этого не произойдет, то это будет не более чем лекарство для облегчения дискомфорта, "опиум для народов".
Может или нет религия синтезировать необходимое усилие, чтобы вывести человечество из наших нынешних беспорядков, опасностей, низости, разочарований и тщетности к фазе относительной безопасности, накопления знаний, систематического и непрерывного роста власти и обширного глубокого счастья полной надежд и роста жизни?
Наш ответ здесь состоит в том, что религиозный дух в свете современного знания может это сделать, и наша задача сейчас - выяснить, каковы необходимые начальные этапы синтеза этого усилия. С этого момента мы пишем для тех, кто верит, что это возможно, и кто уже постигает смысл мировой истории и современных научных достижений.
VII. Что человечество должно делать
Прежде чем мы сможем рассмотреть виды и методы штурма этой неизбежной задачи реконструкции, будет хорошо провести основные линии и попытаться в некоторой мере оценить масштабы этой задачи. Каковы новые формы, которые предлагается таким образом навязать человеческой жизни, и как они должны быть развиты из текущих форм или навязаны им? И с каким пассивным и активным сопротивлением придётся столкнуться?
В жизненных делах не может быть паузы для замены. День должен следовать за днём, и общая деятельность продолжается. Новый мир как действующее предприятие должен возникнуть из старого как действующего предприятия.
Сейчас наиболее всеобъемлющая концепция этого нового мира представляет собой нечто, объединённое политически, социально и экономически. В эти рамки попадают все другие идеи наших прогрессивных амбиций. С этой целью мы обращаем наши лица и стремимся к руководству нашей жизнью. Многие в настоящее время воспринимают это как возможность, но, похоже, не смеют желать этого из-за огромных трудностей, которые возникают, и из-за того, что они ещё не видят намёков на то, как преодолеть или обойти эти трудности. Они не видят пути, чтобы избавиться от лоскутного одеяла правительств, которое захватывает их и разделяет человечество. Подавляющему большинству человеческих существ ещё нужно увидеть человеческую затею как единое целое; они одержимы атмосферой постоянства и завершённости во всём укоренившемся; они принимают текущую реальность как окончательную реальность. Как говорится, они принимают мир таким, каким его находят.
Но здесь мы пишем для мыслящих по-современному, и для них невозможно думать о мире как о безопасном и удовлетворительном, пока не будет существовать единое мировое содружество, предотвращающее войну и контролирующее те моральные, биологические и экономические силы и потери, которые иначе могут привести к войнам. И контролировать их в том смысле, что наука, а также осознание и контроль человеком своей мощи и возможностей постоянно движутся вверх.
Давайте проясним, каким типом правительства мы пытаемся заменить сегодняшнее лоскутное одеяло. Это будет новый тип руководства с новой психологией. Метод руководства таким мировым содружеством вряд ли будет имитировать методы существующих суверенных государств. Это будет что-то новое и совсем другое.
Обычно этот пункт пока не осознаётся. Слишком часто предполагается, что мировое содружество будет, так сказать, просто единственным наследником и выжившим существующим государством и что оно будет своего рода мегатерием той же формы и анатомии, что и его предшественники.
Но простое размышление покажет, что это ошибка. Существующие государства - это в первую очередь воинственные государства, а мировое государство не может быть воинственным. Не будет большой необходимости в президенте или короле, чтобы возглавлять сплочённые войска человечества, ибо там, где нет войны, нет необходимости в каком-либо лидере, чтобы вести войска куда-либо, а в многоязычном мире парламент человечества или какой-либо вид совета, который проводит встречи и переговоры, является немыслимым правительственным инструментом. Голос перестанет быть подходящим посредником. Мировое правительство, как и научный процесс, будет руководимо посредством заявлений, критики и публикаций, которые будут допускать эффективный перевод.
Фундаментальная организация современных государств по-прежнему явно милитаристская, а это именно то, чем не может быть мировая организация. Флаги, униформа, национальные гимны, патриотизм, усердно культивируемый в церкви и школе, хвастовство, рёв и бахвальство наших состязающихся суверенных правителей относятся к той фазе развития, которую Открытый заговор вытеснит. Мы должны избавиться от этого беспорядка. Разумное желание всех нас состоит в том, что соответственно оснащённым группам наиболее заинтересованных, умных и преданных людей следует управлять коллективными делами мира и что их деятельность следует подвергать свободной, открытой, бдительной критике, ограниченной от скачкообразных прерываний, но достаточно мощной, чтобы без спешки или задержки изменить или вытеснить всё, что является ослабляющим или неудовлетворительным в общем руководстве.
Ряд читателей будет склонен сказать, что это очень расплывчатая, неопределённая и сложная концепция мирового правительства. Но на самом деле это упрощение. Нынешние правительства мира не только представляют собой фрагментарный беспорядок конкурентов, но ни одно из них не является таким простым, как кажется. Они видятся простыми потому, что для принятия решений у них есть формальные главы и определённые формы, советы, собрания для голосования и прочее. Но формальные главы, короли, президенты и прочие на самом деле не являются руководящими главами. Они всего лишь условные главы. Они ничего не решают. Они просто делают жесты убедительного и величественного согласия, когда им передаются решения. Они усложняют притворство. Советы и собрания в действительности тоже ничего не решают. Они регистрируют, часто очень неполно и озлобленно, аккумулируемую цель внешних сил. Эти внешние силы, действительно руководящие, являются, бесспорно, очень сложными в своих действиях; в конечном итоге они зависят от религиозных и образовательных форм и от волн стадного чувства, но это ничуть не упрощает процесс коллективной человеческой деятельности - притворяться, что это просто, и создавать символы и куклы под видом правителей и диктаторов, чтобы воплотить это притворство. Осознать неисправимую сложность коллективных действий - это умственное упрощение; оставаться удовлетворённым претензиями существующих правительственных институтов и сносить все проблемы их процедур и взаимодействия - значит усложнять вопрос.
Нынешнее зачаточное развитие коллективной психологии обязывает нас считать неопределённым и условным путь, которым коллективный разум может наилучшим образом определить свою волю к цели административных действий. Мы можем знать, что нечто возможно, но пока не способны этого сделать, точно так же, как мы знали, что авиация возможна в 1900 году. Конечно, должен быть какой-то метод решения и определённая административная машина. Но может оказаться, что это гораздо более незначительная и менее продуманная организация, чем могло бы представляться нам при рассмотрении существующих методов. Она может никогда не стать единой взаимосвязанной административной системой. Мы можем иметь системы мирового контроля вместо единого мирового государства. Практические правила, принуждение и должностные лица, необходимые для поддержания мира в хорошем состоянии, могут, например, быть очень слабо связаны с системой контроля, которая будет поддерживать свои коммуникации в эффективном состоянии. Принуждение и судебные решения, какими мы их знаем сейчас, могут быть сочтены нашими потомками чрезвычайно и без нужды обременительными. Поскольку разумность вещи становится ясной, необходимость в принуждении уменьшается, а необходимость в судебном разбирательстве отпадает.
Открытый заговор, мировое движение за суперцессию, расширение или слияние существующих политических, экономических и социальных институтов, обязательно должен по мере роста всё ближе и ближе подходить к вопросам практического контроля. Вероятно, в процессе его роста в него войдут многие активные государственные служащие и многие промышленные и финансовые лидеры и директора. Он может ассимилировать огромные массы умных рабочих. По мере расширения его деятельности будет вырабатываться целая система особых методов сотрудничества. По мере и с помощью его роста будут изучаться дела общего руководства и то, как развивать его критические функции. Ясная, беспристрастная и имманентная критика - это первейшая необходимость, живой дух мировой цивилизации. Открытый заговор является по сути такой критикой, и претворение такой критики в действующую реальность является задачей Открытого заговора. По самой своей природе она будет нацелена не столько на установление мирового руководства, сколько на то, чтобы стать мировым руководством, и воинственные воспитательные формы его начальной фазы будут пробуждать, шаг за шагом, по мере накопления опыта и приобретения власти и ответственности, формы администрирования, исследований и взаимосвязей.
Различия в природе и функциях между мировым контролем в будущем и государственными правительствами нынешней эпохи, на которые мы только что указали, вселяют надежду на то, что Открытый заговор сможет во многих случаях стать самостоятельным скорее за счёт ослабления этих государственных правительств благодаря подавлению и парализации их разрушительной военной и конкурентной деятельности, а не за счёт прямых конфликтов для их свержения. С развитием нового мирового контроля высшим делом Открытого заговора станет поддержание их беспристрастными во всём мире, спасение их за счёт непрерывной критической просветительской и пропагандистской деятельности от втягивания в старое традиционное соперничество и вражду государств и наций. Вполне возможно, что такое мировое управление сможет развиваться независимо, но, с другой стороны, весьма вероятно, что оно будет по-прежнему запутано, как сегодня, и что его нужно будет отделить от борьбы. Мы повторяем: новые руководящие организации по делам людей не будут иметь ту же природу, что и устаревшие правительства. По своей природе они будут биологическими, финансовыми и в целом экономическими, а старые правительства главным образом не были такими. Их руководящей силой будет (1) эффективная критика, качественно схожая с наукой, и (2) растущая в людях воля ко всему правильному. Руководящей силой старых правительств были некритические фантазии и своеволие индивида, класса, племени или большинства.
Модернизация религиозного импульса ведёт нас прямо к усилию для установления мирового государства как к долгу, и подробное рассмотрение необходимой организации этих усилий приведёт читателя к выводу, что движение, направленное на установление мирового директората, каким бы ограниченным по численности и влиянию оно ни было вначале, должно или рассматривать перспективу своего развития до мирового директората, а через поглощение и ассимиляцию вытесненных элементов - до всего современного мирового сообщества, или с самого начала признать тщетность, досужее дилетантство своих поступков.
VIII. Общие характеристики мирового научного содружества
Продолжая наше исследование практической задачи, стоящей перед современными умами, мы можем теперь отметить основные направления современных устремлений в рамках этого всеобъемлющего контура мирового содружества. Любой вид унификации людских дел не будет служить целям, которые мы ищем. Мы стремимся к особому виду унификации; с прогрессивной точки зрения, мировой Цезарь вряд ли лучше, чем мировой хаос; единство, которое мы ищем, должно означать всемирное освобождение мысли, экспериментов и творческих усилий.
Успешный Открытый заговор просто для захвата правительств, овладения мировой властью и её удержания был бы в лучшем случае лишь пустой оправой успеха. Это может быть и полной противоположностью успеха. Освобождение от угрозы войны и убытков международных экономических конфликтов - плохое освобождение, если оно требует в качестве своей цены потерю всех других форм свободы.
Оттого, что мы хотим унификации человеческого руководства не просто ради единства, но как средство высвобождения к счастью и могуществу, необходимо любой ценой - с задержкой, с потерей эффективной силы, со стратегическими или тактическими недостатками, - чтобы свет свободной, обильной критики воздействовал на это руководство, а также на движения и унифицирующие организации, ведущие к установлению этого унифицирующего руководства.
Человек - несовершенное животное, ему нельзя доверять вслепую. Ни морально, ни интеллектуально он не защищён от ошибок. Большинство из нас, у кого уже прошла первая молодость, знают, как мало мы можем доверять себе, и рады, что наша деятельность проверяется и охраняется ощущением полезной ревизии. Именно по этой причине движение за осознание постижимого лучшего состояния мира должно отказываться от преимуществ секретных методов и тактического лицемерия. Оно должно оставить это своим противникам. Мы должны с самого начала ясно заявить о нашей цели и не рисковать неправильным пониманием нашего порядка действий.
Открытый заговор против традиционных, теперь уже тесных и опасных институтов мира должен быть вариантом Открытого заговора и не может оставаться справедливым иначе. Он гибнет, когда уходит в подполье. Каждый шаг к мировому единству необходимо делать при дневном свете с отзывчивой симпатией как можно большего числа людей, иначе будет обнаружено, что вид единства, который будет достигнут, едва ли стоит победы. Основную задачу следует возобновить всего лишь в рамках достигнутого таким образом единства.
Эта откровенная попытка завладеть всем миром, этот наш Открытый заговор должен быть предпринят во имя и ради науки и творческой деятельности. Его цель - высвободить науку и творческую деятельность, и каждый этап борьбы необходимо наблюдать и критиковать, чтобы эти цели не принесли в жертву острой необходимости конфликта.
Безопасность творческого прогресса и творческой активности предполагает компетентное регулирование экономической жизни в коллективных интересах. Для всех должны быть еда, кров и досуг. Фундаментальные потребности животной жизни должны быть обеспечены прежде, чем у человеческой жизни появится свобода действий. Не хлебом единым жив человек; он ест, чтобы учиться и творчески рисковать, но если он не ест, он не может рисковать. Его жизнь является прежде всего экономической, поскольку дом - прежде всего фундамент, а экономическая справедливость и эффективность должны лежать в основе всех других видов деятельности; но судить человеческое общество и организовывать политическую и социальную деятельность исключительно на экономической почве значит забывать о целях жизненной борьбы, озаботившись снабжением.
Верно, что человек, как и животный мир в целом, из которого он вырос, является творением борьбы за пропитание, но в отличие от животных человек может прибегать к методам избавления от этого конкурентного давления на средства существования, который является уделом всех других видов животных. Он может сдерживать рост своей численности и кажется способным на всё ещё неопределённое увеличение своей производительности на душу населения. Поэтому он может полностью избежать борьбу за выживание при таком избытке энергии, каким никогда не обладал ни один другой вид животных. Интеллектуальный контроль над населением - это возможность, которая ставит человека за пределы конкурентных процессов, которые до сих пор управляли модификацией видов, и он не может быть освобождён от этих процессов никаким другим путём.
Есть светлая надежда, что управляемое размножение позже войдёт в его задачи, но это выходит за текущий диапазон его практических достижений, и нам нет необходимости далее обсуждать это здесь. Для нас здесь достаточно того, что желанное нами мировое сообщество, организованное мировое сообщество, ведущее и обеспечивающее свой собственный прогресс, требует намеренного коллективного контроля над населением в качестве первичного условия.
Как такового сильного инстинктивного желания иметь многочисленное потомство нет в женском характере. Репродуктивные импульсы действуют косвенно. Природа обеспечивает давление популяции через страсти и инстинкты, которые при наличии достаточных знаний, интеллекта и свободы со стороны женщин могут быть полностью удовлетворены и успокоены, если это необходимо, без рождения многочисленных детей. Крайне незначительные изменения в социальных и экономических соглашениях в мире ясных доступных знаний и прямолинейной практики в этих вопросах послужат достаточным стимулом или препятствием, чтобы повлиять на общую рождаемость или рождаемость определённых типов, как руководящее сознание сообщества может счесть желательным. До тех пор, пока большинство человеческих существ вынужденно порождаются похотью и невежеством, до тех пор человек пребывает, как и любое другое животное, под давлением соперничества за выживание. Социальные и политические процессы полностью меняются по своему характеру, когда мы осознаём возможность и осуществимость этой фундаментальной революции в человеческой биологии.
В мире, настолько облегчённом, производство предметов первой необходимости представляет ряд проблем, в целом менее мучительных, чем проблемы нынешней схватки за имущество и самоугождение со стороны преуспевающих и за работу и бедную жизнь со стороны масс. При неумеренном росте населения не было, как цели экономического процесса, практической альтернативы массовому равенству на уровне прожиточного минимума кроме такого неравенства экономических соглашений, которое позволяло меньшинству поддерживать более высокий уровень жизни, удерживая всякий излишек производства, который оно могло захватить, от потребления лишь для пролетарского размножения. В прошлом и в настоящем так называемая капиталистическая система, то есть бессистемная эксплуатация производства частными собственниками под защитой закона, в целом, несмотря на большие убытки и конфликты, приносила пользу, сдерживая то тяготение к универсальному низкопробному потреблению, которое было бы неизбежным результатом социализма, не замечающего биологические процессы. А при эффективном сдерживании роста населения перед человечеством открываются совершенно новые возможности.
Преобладающий порок экономической науки, как ортодоксальной, так и неортодоксальной, был пороком "воздушных начинаний", с текущей практикой и текущими убеждениями, с вопросами заработной платы, цен, ценностей и имущества, тогда как более глубокие вопросы человеческого сотрудничества на самом деле вообще не найти на этих уровнях. Первичные проблемы человеческого сотрудничества являются биологическими и психологическими, а сущность экономики - это проблемы прикладной физики и химии. Первое, что мы должны изучить, - что мы хотим делать с природными ресурсами, а затем - как заставить людей делать то, что должно быть сделано, как можно более приятно и эффективно. Тогда у нас должен быть критерий, по которому мы будем судить о методах сегодняшнего дня.
Но академические экономисты, а тем более Маркс и его последователи, отказываются заниматься этими фундаментальными основами и, в глупой позе здравой практической мудрости, настаивают на своём открытии с некритическим признанием общего антагонизма работодателей и рабочих и долгой болтовнёй о прибыли и заработной плате. Собственность и экспроприированный труд - лишь одни из множества возможных экономических методов.
Однако экономисты серьёзно займутся только текущим состоянием дел; остальное они игнорируют; а марксисты, с их неудержимой склонностью использовать прозвища вместо суждений, проклинают всё остальное как "утопическое" - слово, столь же окончательное в своем отказе для избранных умов, как и другой любимый контрвыпад в коммунистическом суррогате мысли: "буржуазный". Если они могут убедить себя в том, что идея или утверждение "утопично" или "буржуазно", для них не имеет никакого значения, правильные они или неправильные. От них избавляются. Так же, как в светских кругах избавляются от всего, что можно назвать "атеистическим", "подрывным" или "нелояльным".
Если бы полтора века назад мир указал на свои проблемы транспорта экономистам, они бы отложили в сторону, как можно меньше тратя слов и чернил, все разговоры о железных дорогах, автомобилях, пароходах и самолётах и с тонким чувством укора в мотовстве настроились бы на длинные невралгические диссертации, диспуты и трактаты о магистралях и методах их соединения, пропускных пунктах платных дорог, каналах, влиянии комиссионной платы на барочников, местах высадки при приливе, якорных стоянках, избыточной вместимости, перевозчиках, караванах, ручных тачках и пешеходах. Между меньшинством, владеющим лошадьми, и пешим большинством появилось бы простое скоростное различие в чувствах и потребностях; обиды последнего мучили бы ум каждого философа, который не мог бы ездить верхом, и были бы сведены к минимуму каждым философом, который мог бы; и возник бы большой разрыв между школой узких дорожек, школой без дорожек и школой, которая с нетерпением ждала бы того времени, когда каждую лошадь пришлось вести по одной всеобщей дорожке под диктатурой пешеходов. Всё с глубочайшей серьезностью и достоинством. Они - дорожки, дороги и каналы с их движением - были бы "реальными", и "утопические" проекты для движения со скоростью тридцать или сорок миль в час или более в гору, против ветра и прилива, не говоря уже о куда более невероятном намёке на воздушный транспорт, бесспорно вызывали бы улыбки и насмешки. Жизнь двигалась бы по ним при помощи колёс или плыла, гребла и носилась с ветром по воде; так было тогда - и так было бы всегда.
Психология экономического сотрудничества только зарождается, поэтому экономисты и доктринёры-социалисты имеют самый свободный диапазон для педантизма и авторитетной напыщенности. В течение ста лет они спорили и спорили о "ренте", о "прибавочной стоимости" и так далее и создали литературу в десять тысяч раз более объёмную, скучную и глупую, чем худшие излияния средневековых схоластов.
Но как только эта освящённая веками озабоченность распределением в общем продукте долей учредителей, организаторов, рабочих, собственников материалов, продавцов в кредит и сборщиков налогов перестаёт обсуждаться как главный вопрос экономики; как только мы освобождаем наши умы от озабоченности, которая с самого начала неизбежно делает из этой науки ссору, а не науку, и начинаем нашу атаку на предмет с обзора машин и другого производственного материала, необходимого для того, чтобы основные потребности человечества были удовлетворены, то если мы продолжим рассмотрение способа, каким весь этот материал и машины могут быть задействованы, а продукт распределяется с наименьшими трудозатратами и наиболее возможной удовлетворенностью, мы сдвинем нашу трактовку с экономических вопросов в сторону критериев, по которым обо всех текущих методах эксплуатации, занятости и финансирования можно скорее судить, чем спорить. Мы можем опустить вопрос о требованиях того или иного типа участников для последующего второстепенного обсуждения и рассматривать каждый вид человеческой помощи в общих усилиях целиком с точки зрения того, что делает эту помощь наименее тягостной и наиболее эффективной.
Зародыши такой действительно научной экономики уже существуют в изучении промышленной организации и промышленной психологии. В особенности по мере развития промышленной психологии мы обнаружим, что все эти дискуссии о собственности, прибыли, заработной плате, финансах и накоплении, которые до сих пор рассматривались как основные вопросы экономики, окажутся уместны при более широком исследовании того, каковы условности в этих вопросах, какая денежная система и какие концепции собственности дают наибольший стимул и наименьшие трения в этой всемирной системе сотрудничества, которая должна составлять общую экономическую базу деятельности объединённого человечества.
Очевидно, что высшее руководство комплексом экономической деятельности людей в таком мире должно быть сосредоточено в бюро информации и советов, которое будет учитывать все ресурсы планеты, оценивать текущие потребности, распределять производственную деятельность и контролировать распределение. Топографические и геологические исследования современных цивилизованных сообществ, их правительственные планы, их периодические выпуски сельскохозяйственной и промышленной статистики - это первые грубые несогласованные зачатки такого экономического мирового интеллекта. В пропагандистской работе Дэвида Любина, пионера, о котором человечество не должно забывать, и в его Международном сельскохозяйственном институте в Риме были зачатки беспристрастного, месяц за месяцем и год за годом, обзора мирового производства, мировых потребностей и мирового транспорта. Подобная крупная центральная организация экономической науки обязательно определила бы направления; она указала бы, что лучше всего сделать здесь, там и повсюду, разрешила бы общие споры, исследовала, одобрила и инициировала новые методы и урегулировала процесс перехода от старого к новому. Это не было бы организацией, навязывающей свою волю упорной или непокорной расе; это было бы направлением, так же как план - это направление.
План никому не навязывает волю, никого не ломает под свою "политику". И всё же мы подчиняемся нашим планам.
Воля к тому, чтобы план был полным, точным и актуальным, и решимость соблюдать указания плана должны охватить всё сообщество. Питать и поддерживать эту волю должно стать задачей не какого-либо конкретного социального или экономического подразделения сообщества, а всего корпуса разумно мыслящих людей в этом сообществе. Поэтому организация и сохранение этой силы воли является первоочередным делом мировой революции, нацеленной на всеобщий мир, благополучие и счастливую деятельность. И благодаря этой воле она создаст в качестве центрального органа мозг современного сообщества, огромную энциклопедическую организацию, которая будет постоянно обновляться и определять приблизительные оценки и направления для всей материальной деятельности человечества.
Более старая и всё ещё преобладающая концепция правительства - это запугивание, вторжение и подчинение "субъекта" Богу, королю или знати сообщества. Сгибание воли, одоление тех непокорных, кто младше и ниже по рангу, было важным процессом в установлении примитивных обществ, и эта традиция по-прежнему правит нашим образованием и законом. Бесспорно, должно быть необходимое приспосабливание нормальной человеческой воли к любой форме общества; никто не наделён врождённой добродетелью; но принуждение и сдерживание - это трение социальной машины, и при прочих равных условиях менее принудительные социальные установки, которые охотней, естественней и легче принимаются, являются менее опустошительными для нравственных усилий, и тем счастливее будет это сообщество. При прочих равных условиях идеальное государство - это государство с наименьшим возможным количеством столкновений воли и подавлений воли. Это должно быть первичным соображением при устройстве экономической, биологической и умственной организации мирового сообщества, к которому мы стремимся.
Мы выдвинули точку зрения, что контроль над популяционным давлением осуществим без какого-либо насильственного конфликта с "человеческой природой", что при надлежащей атмосфере знаний и намерений необходимо гораздо меньшее подавление воли по отношению к воспроизводству, чем это преобладает сегодня. Точно так же возможно, что общая экономическая жизнь человечества может стать повсеместно удовлетворительной, что возможно изобилие, вне всякого сравнения превышающее существующий запас вещей, необходимых для человеческого благополучия, свободы и деятельности, с не только не большим, а с бесконечно меньше подчинением и порабощением, чем сейчас. Человек всё ещё наполовину рождается в результате слепой борьбы за существование, и его природа всё ещё вкушает бесконечную расточительность его материнской Природы. Ему ещё нужно научиться оценивать товары, которые он жаждет, в пересчёте на человеческую жизнь. Фактически он только начинает осознавать, что в этом вопросе есть чему поучиться. Он чрезмерно растрачивает волю и человеческие возможности на свои текущие экономические методы.
Теперь мы знаем, что девятнадцатый век потратил огромное богатство ума на бесплодный спор между индивидуализмом и социализмом. Их считали взаимоисключающими альтернативами вместо рассмотрения вопроса о степени родства. Человеческое общество было и всегда должно быть сложной системой согласования безусловной свободы с дисциплиной и подчинением совместного предприятия. Дела не переходят попросту от более индивидуалистического к более социалистическому государству или наоборот; здесь может происходить высвобождение индивидуальной инициативы, а там - усиление стандартизации или сдерживания. Личная собственность никогда не может быть социально гарантирована, как того желали крайние индивидуалисты, и не может быть "отменена", как предлагали крайние социалисты. Как заявлял Прудон, собственность - это не грабёж, это защита чего-то от беспорядочного и в основном расточительного использования. Собственность не обязательно является личной. В некоторых случаях собственность может ограничивать или запрещать использование того, что может быть в целом выгодным, и это может быть и часто является несправедливым при передаче инициативы, но лекарством для этого является не отмена, а пересмотр собственности. В действительности это форма, необходимая для свободы действий с материальными объектами, хотя и абстрактная, как деньги, которые являются ликвидированной обобщённой формой собственности; это билет для индивидуальной свободы передвижения и индивидуального выбора вознаграждения.
Экономическая история человечества - это история воздействия идеи собственности; это связано с конфликтом безграничного стяжательства эгоистичных индивидов с возмущением обездоленных, неудачников и гораздо менее эффективным осознанием всеобщего благополучия. Деньги выросли из системы абстрагированных условностей и подвергались разнообразным ограничениям, монополизации и регулированию. Это никогда не было полностью логическим приёмом и допускало самое обширное и сложное развитие кредита, долга и лишения собственности. Всё это развитие повлекло за собой характерные формы злоупотреблений и коррупции. История сложна, и сплетение взаимоотношений, зависимости, давления, препятствий, неверно работающих служб, вредоносных помех и тяжелейших обязательств, в котором мы живём сегодня, не допускает таких простых и общих решений, которые многие сторонники социализма, например, считают возможными.
Но мысли и исследования прошлых ста или около того лет ясно показали, что классификация собственности согласно природе реализуемых прав и согласно диапазону предполагаемого права собственности должна быть базой любой системы социальной справедливости в будущем.
Определённые объекты, например, океан, воздух, редкие дикие животные, должны быть коллективной собственностью всего человечества и не могут находиться в полной безопасности, пока к ним не будут так относиться и пока не будет существовать какой-то конкретный орган для осуществления этих прав собственности. Любой существующий коллективный контроль должен защищать эту всеобщую собственность, море - от отступления воды, странных застенчивых существ дикой природы - от истребления охотниками и глупыми коллекционерами. Исчезновение многих прекрасных созданий - одно из наказаний, которое наш мир платит за его медлительность в выработке коллективного общего правила. И есть много основных объектов и общих потребностей, которые теперь также требуют единого контроля в общих интересах. Сырьё земли должно быть для всех, а не быть монополизированным каким-либо жадным индивидом или жадным суверенным государством, и не должно быть отказа в эксплуатации ради общей выгоды из-за каких-нибудь случайных претензий на территориальный приоритет того или иного отсталого или занимающегося торговлей лица или племени.
В прошлом большинство из этих всеобщих интересов приходилось оставлять конкурирующий предприимчивости искавших прибыли индивидов, потому что пока ещё не было коллективов, организованных на уровне, необходимом для развития и контроля этих интересов, но, конечно, никто в здравом уме не верит, что запас и распределение основных товаров по всему миру безответственными лицами и компаниями, работающими только для денежной выгоды, является наилучшим возможным методом с точки зрения расы в целом. Почва земли, все используемые природные продукты в значительной степени подпадали под правила и обычаи личной собственности, потому что в прошлом это была единственная признанная и осуществимая форма административного права собственности. Развитие как крупных частных компаний, так и государственных ведомств с экономическими функциями было делом последних нескольких столетий, развитие, так сказать, общественного, более или менее безличного права собственности, и только благодаря этому развитию идея организованной коллективности собственности стала правдоподобной.
Даже на вполне современных государственных предприятиях есть тенденция вспоминать о роли бдительного, ревнивого и примитивного личного собственника под влиянием фикции права собственности Его Величества Короля. В Великобритании, например, король Георг всё ещё должен смутно парить над генеральным почтмейстером своего почтового отделения, одобрять, не одобрять и призывать его к ответу. Но Всемирный почтовый союз, который направляет заказное письмо из Чили в Норвегию или из Ирландии в Пекин, почти полностью оторван от согласия индивидуального владельца. Он работает; его критикуют без страха и злобы. Кроме воровства и вскрытия писем, практикуемых политической полицией разных стран, он работает неплохо. И единственная сила, которая поддерживает его работу, - это здравый смысл человечества.
Но когда мы оговорили замену индивидуального частного права собственности более высокоорганизованными формами коллективного права собственности, подлежащими свободной критике и ответственными перед всей республикой человечества, в общем контроле над морем и сушей, в добыче, подготовке и распределение основных продуктов, в транспортировке, мы действительно назвали все возможные обобщения конкретного права собственности, которое склонны требовать самые ярые социалисты-современники. И если мы добавим к этому необходимое поддержание денежной системы центральным мировым влиянием на основании, которое заставит доверить деньги рабочему, заработавшему их, чтобы они представляли для него от начала до конца стоимость основных товаров, о которых ему дали понять, будто они нужны, и если мы представим себе кредит, адекватно контролируемый в общих интересах социализированной всемирной банковской организацией, то мы должны определить всю сферу, из которой исключены индивидуальная собственность и неограниченное индивидуальное предпринимательство. Кроме того, наука социальной психологии, вероятно, убедит нас, что лучшая работа для мира будет сделана индивидами, свободными использовать свои способности по своему желанию. Если индивидуальный землевладелец или собственник полезных ископаемых полностью исчезнет из мира, он, вероятно, будет заменён на больших территориях арендаторами со значительным правом пользования, домовладельцами и лицензиатами под управлением коллективных собственников. Это будет практикой, признанным лучшим курсом, позволяющим земледельцу наиболее полезно использовать свою индивидуальную производительность и оставляющим домовладельцу возможность оформлять свой дом и сад по своему собственному желанию.
Таков в самом широком смысле характер мирового содружества, к которому движется современная фантазия в том, что касается руководства и экономической жизни. Организация коллективных органов, способных осуществлять это более широкое право собственности, которое не может должным образом использоваться в общих интересах несвязанными индивидуальными собственниками, является положительной практической проблемой, стоящей перед разумной частью человечества сегодня. Природа таких коллективных органов всё ещё содержит ряд открытых вопросов даже по такому пункту: будут ли они выборными органами или группами, получившими своё влияние путём иного официального утверждения. Их масштабы и методы работы, их отношения друг с другом и с центральным бюро информации также подлежат определению. Но прежде чем мы закончим это эссе, мы, возможно, сможем уточнить хотя бы начальную форму такого определения.
Социализм девятнадцатого века в его различных формах, включая сильно закосневшую формулу коммунизма, являлся серией проектов по установлению такого коллективного контроля, по большей части очень схематичных проектов, в которых почти полностью отсутствовал необходимый фактор здравого психологического анализа. В первую очередь движения протеста и восстания против вопиющей несправедливости, возникающей от эгоистичной индивидуалистической эксплуатации новыми и более производительными техническими и финансовыми методами восемнадцатого и девятнадцатого веков, - в своих требованиях эти движения стремились выйти за рамки разумной социализации и до абсурда минимизировать трудности и опасности коллективного контроля. Их преобладающим настроением было негодование и нетерпение, и если они мало что создавали, то многое разоблачали. Благодаря внесению ясности и урокам, полученным этими пионерскими движениями, мы способны лучше измерить масштаб стоящей перед нами задачи.
IX. Стабильная утопия сейчас не вообразима
Этот объединённый мир, в котором Открытый заговор направлял бы свою деятельность, не может быть изображен для читателя как какое-нибудь статичное и стереотипное зрелище счастья. В самом деле, кто-то может усомниться в том, что такое состояние, как счастье, возможно без неизменно меняющихся условий, включая постоянно разрастающиеся взбадривающие возможности. Человечество, освобождённое от давления популяции, военных потерь и частной монополизации источников богатства, станет перед вселенной с огромным, растущим избытком воли и энергии. Изменения и новизна будут порядком жизни; каждый день будет отличаться от предыдущего огромной массой интересного. Жизнь, которая когда-то была рутиной, терпением и неудачами, станет аватюрой и открытием. Она больше не будет "старой, старой историей".
До сих пор мы едва выделяемся из ряда животных в их борьбе за существование. Мы живём лишь на заре человеческого самосознания и при первом пробуждении духа господства. Мы верим, что постоянное исследование нашего внешнего и внутреннего мира с помощью научных и художественных усилий приведёт к развитию могущества и активности, которые в настоящее время мы не можем ни ограничить, ни придать им какую-либо определённую форму.
Наши антагонисты - растерянность ума, недостаток храбрости, недостаток любопытства и недостаток воображения, леность и расточительный эготизм. Это враги, против которых строится Открытый заговор; это тюремщики человеческой свободы и достижений.
X. Открытый заговор не следует рассматривать как одиночную организацию; это представление о жизни, из которого возникнут усилия, организации и новые направления
Это открытое провозглашённое намерение установить мировой порядок из нынешнего лоскутного одеяла партикуляристских правительств, стереть милитаристские концепции, которые до сих пор придавали правительствам их типичную форму, и вынести кредит и широкие фундаментальные процессы экономической жизни за пределы досягаемости частных искателей прибыли и индивидуальной монополизации, намерение, которое является сутью этого Открытого заговора, к которому современный религиозный ум должен обязательно обратиться в своей практической деятельности, не может не вызвать огромного сопротивления. Это не творческое усилие в чистом поле; это творческое усилие, которое едва ли может развиться без нападения на установленный порядок вещей. Это отказ плыть по течению, "оставить всё как есть". Это - критиковать всё в человеческой жизни, сверху донизу, и находить, что всё недостаточно хорошо. Это удар по всеобщему человеческому желанию чувствовать, что "всё в порядке".
Кто-то может заключить, и это было бы поспешным, необоснованным выводом, что единственными людьми, у которых мы могли бы искать симпатии и какой-либо страстной энергии для ускорения революционных изменений, были бы несчастные, недовольные, обездоленные и проигравшие в жизненной борьбе. Эта идея лежит в основе догм марксистов о классовой войне и опирается на совершенно грубую концепцию человеческой природы. Предполагается, что у успешного меньшинства не должно быть действенного мотива, кроме желания сохранить и усилить свои преимущества. Этой цели приписывают совершенно воображаемую солидарность, нелепую, основную классовую активность. С другой стороны, предполагается, что неудачливая масса - "пролетариат" - способна ясно постигать своё невыгодное положение, и чем больше она обеднена и озлоблена, тем сознательней она становится, тем ближе её восстание, её созидательная "диктатура" и "тысячелетнее царство".
Несомненно, в этой теории марксистской революции можно найти значительную долю истины. Человеческие существа, как и другие животные, склонны оставаться там, где их условия жизни являются терпимыми, и желают изменений, когда условия являются некомфортными, поэтому большая часть людей, которые "состоятельны", желают лишь в малой степени или не желают совсем изменений нынешних условий, особенно те, которые слишком тупоумные, чтобы томиться от непрогрессивной жизни, тогда как большая часть тех, которые на самом деле чувствуют неудобства от ограниченных средств и популяционного давления, томятся. Но гораздо более многочисленные массы простых людей привыкли к неполноценности и тому, что их лишили собственности, они не чувствуют этого до такой степени, что даже не желают изменений, или даже если они действительно ощущают своё невыгодное положение, то всё равно боятся перемен больше, чем не любят своё невыгодное положение. Более того, те, кто достаточно истощены, чтобы осознать, что "с этим нужно что-то делать", гораздо более склонны к ребяческим грозным требованиям к небу и правительству о компенсации и мстительным и карательным действиям против завидных счастливчиков, с которыми они оказались в непосредственном контакте, чем на любой шаг к такой сложной, пробной, дисциплинирующей конструктивной работе, которая сама по себе может улучшить судьбу человечества. На практике марксизм проявляет готовность к пагубной деструктивной деятельности и является настолько несозидательным, что практически бессилен перед лицом материальных трудностей. В России, где - по крайней мере в городских центрах и около них - марксизм подвергнут испытанию, доктрина Республики рабочих остаётся объединяющим лицемерием, испытанием ортодоксальности с такой же малой практической значимостью, как коммунизм Иисуса и связь с Христом в христианском мире, тогда как за этим вероучением малочисленная олигархия, добившаяся власти благодаря своему профессиональному кредо, упорно совершенствует его при сильных затруднениях из-за подозрительности и враждебности западных финансистов и политиков, чтобы проводить серию различных интересных успешных экспериментов по социализации экономической жизни. Здесь у нас нет возможности обсуждать нэп и пятилетний план. Они рассматриваются в книге "Работа, богатство и счастье человечества". Они не подлинно коммунистические. Пятилетний план осуществляется как автократический государственный капитализм. С каждым годом всё яснее и яснее видно, что марксизм и коммунизм - это отклонения от пути человеческого прогресса, а линия продвижения должна идти курсом, более сложным и менее льстивым к общим побуждениям нашей природы.
Одной из основных нитей истины в теории общественного развития, сотканной Марксом и Энгельсом, является то, что успешные, довольные люди склонны не любить, препятствовать и даже активно сопротивляться любым значительным изменениям в нынешнем лоскутном одеяле соглашений, сколь бы велики ни были предельная опасность этого лоскутного одеяла или лишения и страдания других людей, вовлечённых в это. Одной из основных нитей ошибок в этой теории является поверхностное предположение, что люди, находящиеся в невыгодном положении, будут устремляться к чему-то большему, чем хаотичное и деструктивное выражение негодования. Если сейчас мы отвергнем ошибку и примем истину, мы потеряем иллюзорный комфорт веры в этого волшебного гиганта, в Пролетариат, который будет диктовать, упорядочивать, восстанавливать и творить, но мы расчищаем путь для признания интеллектуальной элиты, творчески мыслящих людей, разбросанных по всему сообществу, и для изучения метода, как сделать в людских делах этот творческий элемент эффективным против массового сопротивления себялюбия и лишённого воображения самозащитного консерватизма.
Ныне некоторые классы людей, такие как бандиты и грабители, кажутся вредными для общества без какой-либо возможности искупления с их стороны, а другие, такие как букмекеры на скачках, похоже, имеют минимум отвлекающих и развлекающих факторов при максимуме вреда. Сознательные бездельники - лишь бремя для сообщества. Опять же, другие социальные классы, например, профессиональные солдаты, обладают определённым традиционным благородством, которое маскирует преимущественно паразитическое отношение их службы к развивающемуся современному сообществу. Армии и вооружение - это раковые опухоли, порождённые злокачественным развитием патриотического вируса в современных условиях преувеличений и массового внушения. Но поскольку сегодня в мире есть армии, готовые действовать принудительно, необходимо, чтобы Открытый заговор развил в себе способность противостоять милитаристскому принуждению, сражаться и уничтожать армии, стоящие на его пути. Возможно, первые два типа, здесь представленные, можно осудить как классы и исключить как классы из любого участия в организованной попытке переделать мир, но совершенно очевидно, что солдат исключить нельзя. Мировому содружеству потребуются свои собственные научные методы защиты, пока есть люди, бегающие по планете в униформе, с флагами и оружием, предлагающие насилие своим собратьям и мешающие свободным перемещениям товаров во имя национального суверенитета.
И когда мы обращаемся к общим деятельным классам, землевладельцам, организаторам промышленности, банкирам и так далее, которые контролируют нынешнюю систему такой, какая она есть, должно стать ещё яснее, что руководящие силы нового порядка должны появиться в основном из этих классов с их накопленным опытом и традициями методологии. Открытый заговор не может иметь ничего общего с ересью, будто путь человеческого прогресса пролегает через масштабную классовую войну.
Рассмотрим, например, как Открытый заговор соотносится с таким комплексом действий, обычаев, накоплений и выгоды, который составляет банковский мир. Бесспорно, есть много практик в банковском деле и много банкиров, которые получают личную или групповую выгоду из-за общего ущерба. Они предугадывают, монополизируют, принуждают и вымогают - и так увеличивают своё богатство. А другая крупная часть этого банковского мира следует рутине и установленным обычаям; она сохраняет и поддерживает ход вещей, она не вредит и не способствует развитию прогрессивной мировой финансовой организации. Но сохраняется остаток оригинальных и умных людей в банковском деле или связанных с ним, или мысленно заинтересованных в нём, которые осознают, что банковское дело играет очень важную и интересную роль и в мировых делах, которые интересуются своей сложной деятельностью и склонны к научному исследованию её происхождения, условий и будущих возможностей. Люди такого типа естественно движутся к Открытому заговору. Их запросы неизбежно выводят их за пределы привычного поля банковского дела к изучению природы, течению и судьбе всего экономического процесса.
Теперь тема предыдущего параграфа может быть повторена с вариациями во множестве параграфов, в которых соответствующие модификации адаптировали бы её к промышленному организатору, торговцу и организатору транспорта, рекламодателю, розничному распространителю, земледельцу, инженеру, строителю, специалисту по прикладной химии и ряду других типов, деятельных в современном сообществе. В целом мы должны различать, во-первых, низменный и вредный слой, затем посредственный слой, следующий установленному обычаю, и, наконец, активный, прогрессивный слой, к которому мы естественно обращаемся ради развития, ведущего к прогрессивному мировому содружеству наших желаний. И наш анализ может пойти дальше разделения личностей на типы. Почти в каждом отдельном случае нам следует найти смешанный состав, человеческое существо с переменными настроениями и спутанными целями, иногда низменного, иногда плывущего по течению, а иногда бдительного, интеллектуально и морально возбудимого. Открытый заговор должен довольствоваться тем, что забирает часть человека, как он обращается к частям многих классов, если не может получить человека полностью.
Идея собрать воедино часть всех или почти все деятельные классы современного сообщества, чтобы соткать основу мирового сообщества из их отбора, довольно очевидна - и всё же она должна завоевать практическое признание. Человек - существо патологически стадное и пристрастное; он глубоко погружён в свою непосредственную борьбу и поддерживает себе подобных, потому что, поступая так, защищает себя; промышленник лучше всех подготовлен, чтобы критиковать своего товарища-промышленника, но он находит корень всех зол в банкире; наёмный работник перекладывает вину за всю социальную несправедливость на "класс работодателей". В большинстве экономических и социальных реакций присутствует доля раздражённости, и вряд ли в истории есть реформаторское или революционное движение, которое по сути не является неразборчивой атакой одного деятельного класса или типа на другой при условии, что атакованный класс полностью виноват в столкновении и что атакующий класс самодостаточен в содружестве и может обойтись без надоедливого соучастника. В таких взаимных обвинениях обычно имеется значительная доля справедливости. Но Открытый заговор не может воспользоваться этой классовой враждой как своей движущей силой. Поэтому у него не может быть единого подхода. Для каждого класса у него есть концепция модификации и развития, и поэтому к каждому классу он подходит под определённым углом. Некоторые классы, без сомнения, он вытеснил бы совсем; другие - например, научно-исследовательский - он должен рассматривать как почти полностью полезные и стремиться только их умножать и укреплять, но принимать предрассудки и причуды какого-либо конкретного класса в качестве своего базиса он может не более, чем принимать требования какого-либо существующего государства или империи.
Когда чётко понятно, что связующие звенья Открытого заговора, которые мы имеем в виду, являются определёнными обширными идеями общего характера и что, кроме, возможно, случая научных работников, у нас нет текущей группы лиц со складом ума и навыками деятельности, которых мы можем напрямую и без переподготовки направить на службу заговору, то мы в состоянии осознать, что движение, которое мы рассматриваем, должно с самого начала быть многообразным по своим традициям и элементам и разнообразным по своим методам. Оно должно воевать на нескольких фронтах и использовать различные виды оснащения. У него будет общий дух, но вполне возможно, что между многими сотрудничающими силами могут быть очень большие расхождения в понимании и симпатиях. Оно - не разновидность простой организации.
XI. Силы и источники сопротивления, ныне преобладающие в крупных современных сообществах и являющиеся антагонистами Открытого заговора. Война с традицией
Теперь мы в общих чертах, но ясно изложили идею мирового содружества, которое является целью Открытого заговора, и провели предварительное исследование состава этого движения, показав, что оно обязательно должно быть не классовым развитием, а конвергенцией разных типов людей касательно общей идеи. Его начальной задачей должна быть проработка, изложение и пропаганда этой общей идеи, постоянная кампания, чтобы революционизировать образование и утвердить современную идеологию в умах людей, и, как следствие этого, несравненно более широкая задача реализации его идей.
Эти задачи нельзя выполнять in vacuo; они должны быть выполнены в плотном мире скопления людей, в мире неустанной, страстной, нескоординированной деятельности, в мире рынка и газет, сезонов посева и урожая, рождений, смертей, тюрем, больниц, мятежей, казарм и армейских манёвров, ложных пророков и королевских шествий, игр и зрелищ, огня, бури, эпидемии, землетрясения, войны. Каждый день и каждый час будут происходить события, помогающие или мешающие, стимулирующие или подрывающие, затрудняющие или подавляющие творческие усилия по установлению мирового содружества.
Прежде чем мы перейдём к обсуждению отбора и организации этих гетерогенных и в основном религиозных импульсов, на которые мы возлагаем наши надежды на лучшую жизнь человечества, прежде чем мы спланируем, как эти импульсы могут быть объединены в систему скоординированных действий, будет неплохо рассмотреть основные антагонистические силы, с которыми с самого начала Открытый заговор будет находиться - и сейчас находится - в конфликте.
Для начала мы рассмотрим эти силы так, как они проявляются в сегодняшних высокоразвитых западноевропейских государствах и их американских производных, производных, которые, несмотря на тот факт, что в большинстве случаев они далеко переросли страны, их породившие, всё ещё в значительной степени обязаны Европе своими социальными склонностями и политическими концепциями. Все эти государства связаны с Атлантическим океаном или его морями; все они выросли до своего нынешнего вида после открытия Америки; они имеют общую традицию, уходящую корнями в идеи христианского мира, и родственное сходство методов. В экономическом и социальном плане они представляют то, что в современном языке называется капиталистической системой, но мы избавимся от значительного груза спорных вопросов, если назовём их здесь просто "атлантическими" цивилизациями и сообществами.
Для настоящей главы будет достаточно рассмотрения этих атлантических цивилизаций по отношению к грядущей мировой цивилизации. Позже мы рассмотрим модификацию сил, антагонистичных Открытому заговору, поскольку они вне формальных границ этих ныне доминирующих государств проявляют себя в мировых делах, в социальных системах, ослабленных и повреждённых их экспансией, и среди таких менее высокоорганизованных сообществ, какие до сих пор сохранились от дикого и варварского человеческого прошлого.
Открытый заговор не обязательно антагонистичен любому существующему правительству. Открытый заговор - творческое, организующее, а не анархическое движение. Он не хочет разрушать существующие средства контроля и формы человеческого сотрудничества, но он их либо вытеснит, либо сольёт в единое мировое управление. Если конституции, парламенты и короли могут рассматриваться как временные институты, опекуны для достижения совершеннолетия мировым содружеством, и поскольку ими руководят в этом духе, то Открытый заговор не станет нападать на них.
Но большинству правительств не придётся заниматься своими делами, ведь при любом временном варианте они и их сторонники настаивают на почтении и послушании, которые отвергают любую возможность вытеснения. Что должно быть инструментом, становится божеством. Почти в каждой стране мира из уважения к мнимым потребностям возможной войны существует очень унизительное и опасное культивирование преданности и механического подчинения флагам, униформе, президентам и королям. Президент или король, выполняющий назначенную ему работу хорошо и праведно, должен так же подчиняться, как каменщик, выполняющий свою работу хорошо и праведно, и не более, но вместо этого есть постоянные попытки дать ему привилегии идола над критикой или осуждением, и организованное почитание флагов стало - с изменившимися условиями отношений и ведения войны - совершенно вредным ложным направлением стадных побуждений нашей расы. Эмоции и сентиментальность пробуждают ради дисциплины и сотрудничества, которые можно было бы довольно легко поддерживать и которые лучше поддерживаются рациональными убеждениями.
Открытый заговор неизбежно противостоит такой непримиримой преданности, а тем более агрессивному утверждению и пропаганде такой преданности. Когда эти явления принимают форму подавления разумной критики и запрета даже предлагать другие формы правления, они становятся прямо антагонистичными любому всеобъемлющему проекту человеческого благополучия. Они становятся явно, с более широкой точки зрения, бунтарскими, и преданность "королю и стране" переходит в прямую измену человечеству. В настоящее время почти повсюду образовательные институты создают препятствия на пути прогресса, и есть лишь самые слабые попытки какого-либо контробразования, которое разрушит эти препятствия. Нет никаких или почти никаких усилий для сдерживания агрессивного националиста, когда он машет своим флагом против благополучия нашей расы, или для защиты детей мира от заражения его энтузиазмом. И последнее верно сейчас для американской системы, как и для любого европейского государства.
В огромной массе современного сообщества наблюдается не более чем благоприятное согласие с патриотическими идеями и поклонением патриотическим символам, и во многом это базируется на подобной подготовке. Эти вещи не являются необходимыми для сегодняшнего дня. Изменение умственной направленности сейчас было бы возможным для большинства людей без какой-либо насильственной дезорганизации их интимной жизни или каких-либо серьёзных социальных или экономических корректировок для них. Умственной инфекции в таких случаях можно было бы противодействовать умственной санитарией. Большинство людей в Европе и ещё больше в Соединённых Штатах и других американских республиках могли бы стать гражданами мира без каких-либо серьёзных помех для их нынешних профессий и с неисчислимо огромным улучшением их нынешней безопасности.
Но в каждом сообществе остаётся ряд особых классов, от королей до таможенников, которых гораздо глубже затрагивает патриотизм, потому что это их ремесло и источник почестей, и они, следовательно, подготовлены инстинктивно сопротивляться любой переориентации идей в сторону более широкого кругозора. Для таких людей умственная санитария невозможна без опасных и тревожных изменений в их образе жизни. Для большинства этих патриотов по профессии Открытый заговор отпирает ворота, ведущие из суетного рая превосходства, уважения и привилегий, и направляет их в суровую пустыню, которая не даёт им ни малейшего обещания приятной, особенной жизни. Почти всё в человеческой природе будет склонять их отвернуться от этих ворот, открывающихся навстречу миру во всём мире, закрыть и запереть их снова, если они это могут, и как можно быстрее вырастить заросли, чтобы скрыть ворота и забыть о них. Большинству таких людей предложение стать опекуном в переходный период покажется лишь камуфляжем окончательной деградации.
Ясно, что от таких классов патриотов по профессии Открытый заговор может ожидать только противодействия. Он может отрывать индивидов от них, но только путём лишения их непременных классовых особенностей и классовой преданности. Тем не менее класс останется антагонистическим как класс. Что касается королевских дворов и президентских резиденций, дипломатических, консульских, военных и военно-морских кругов, то везде, где люди носят титулы и униформу и наслаждаются гордостью и превосходством, основанными на существующих политических институтах, будет полнейшая всеобщая неспособность понять необходимость Открытого заговора. Этих людей и их женщин, их друзей и связи, их слуг и иждивенцев укрепляют освящённые веками традиции социальных обычаев, сантиментов и романтического престижа. Они будут утверждать, что они реальны, а Космополис - мечта. Только от индивидов с исключительной живостью, редкой интеллектуальной мощью и врождённой моральной силой можно ожидать, что они избавятся от антипрогрессивных привычек, навязанных им такими классовыми условиями.
Этот клубок традиций и преданности, ремесленной и профессиональной и заинтересованности, привилегированных классов и официальных патриотов, этот комплекс человеческих существ, воплощающих очень простые, естественные и освящённые веками идеи вечного национального разделения и бесконечных международных и классовых конфликтов, является главной целью Открытого заговора в его начальной фазе. Этот клубок должен быть распутан по мере продвижения Открытого заговора, и пока он в значительной мере не будет распутан и устранён, Открытый заговор не может стать чем-то гораздо большим, чем мечта и проект.
Этот клубок "необходимых патриотов", как их можно назвать, отличается по своей природе, менее сложный и обширный по своим пропорциям в Соединённых Штатах и государствах Латинской Америки, чем в старых европейских сообществах, но по этой причине он не менее опасен по своему действию. Лишь недавно военные и военно-морские службы стали важным фактором в социальной жизни Америки, и по-настоящему оживлённые контакты заинтересованных патриотов и государства до сих пор были сосредоточены в основном на таможне и концессиях. Вместо мягкой и романтической преданности "королю и стране" американец просто думает об Америке и своём флаге.
Американское раздувание патриотизма началось как сопротивление заокеанской эксплуатации. Даже когда была добыта политическая и фискальная свобода, продолжалась длительная фаза промышленной и финансовой зависимости. Склад ума американца, несмотря на недавнее осознание им огромного могущества и относительного процветания Соединённых Штатов, а также на увеличивающиеся возможности их испано- и португалоязычных соседей, по-прежнему является во многом самозащитным от ныне воображаемой европейской опасности. В течение первых трёх четвертей девятнадцатого века люди американского континента, особенно люди Соединённых Штатов, чувствовали промышленное и финансовое господство Великобритании и разумно опасались европейской атаки на их континент. Растущий поток иммигрантов с неопределённой симпатией поставил под угрозу их самые заветные привычки. Поклонение флагу было навязано прежде всего как отрицание Европы. Европа больше не маячит перед Америкой с намёками поглотить её, американская промышленность больше не имеет никакого практического оправдания для защиты, без неё было бы благоприятней для американских финансов, но патриотические интересы теперь настолько укоренились, что они существуют и будут существовать. Вряд ли американский государственный деятель, решившийся быть космополитом в своих высказываниях и взглядах, полностью избежит шумного внимания патриотического журналиста.
Мы сказали, что совокупность классов в любой стране, заинтересованной в текущем методе правления, поддерживается традициями и склонна из-за своей природы и обстоятельств защищать себя от пробной критики. Поэтому она не может отделаться от форм соперничающего и воинственного национализма, в которые она развилась. Она не может изменить любую такую исконную форму без серьёзной опасности ослабления. Таким образом, хотя схожие совокупности патриотических классов более или менее сложно сгруппированы около флагов и правительств большинства существующих государств, эти совокупности по своей природе обязаны оставаться раздельными, националистическими и взаимно антагонистическими. Нельзя рассчитывать на мировой союз солдат или дипломатов. Их природа и существование зависят от идеи, что национальное разделение реально и неискоренимо и что война в конечном счёте неизбежна. Их концепции преданности включают антагонизм ко всем иностранцам, даже к иностранцам того же типа, что и они сами, и создают постоянную кампанию раздражения, подозрений и предосторожностей - вместе с затрагивающей все другие классы общей пропагандой необходимости международного антагонизма, - упорно сползающую к войне.
Но пока методы провокации войны, используемые патриотическими классами, являются традиционными, современная наука создаёт новый и гораздо более мощный способ ведения войны, и, как показала Первая мировая война, даже самые консервативные генералы с обеих сторон не способны предотвратить гигантское вмешательство механика и химика. Так создаётся ситуация, при которой милитаристский элемент не может сражаться без поддержки современной промышленной организации и уступчивости огромной массы людей. Поэтому в настоящее время мы сталкиваемся с парадоксальной ситуацией, когда патриотическая традиция поддерживает могущество и авторитет воинственных классов, которые совершенно неспособны вести войну. Другие классы, к которым они должны обратиться за поддержкой, когда военная катастрофа действительно свершилась, - это классы, развившиеся в мирных условиях, которые не только не имеют положительных преимуществ в войне, но в целом должны страдать от сильного беспорядка, дискомфорта, разрушений и бедствий войны. Поэтому для формально доминирующих классов первостепенно важно, чтобы эти новые социальные массы и силы оставались под влиянием старых социальных, сентиментальных и романтических традиций, и не менее важно для Открытого заговора, чтобы они были освобождены.
Здесь мы принимаем к рассмотрению ещё одну значительный комплекс личностей, интересов, традиций - мир образования, различные религиозные организации и помимо этого разветвлённый, неопределённый мир газет и других периодических изданий, книг, драмы, искусства и всех инструментов представления и внушения, которые штампуют мнение и прямое действие. Итогом действий этого комплекса будет либо поддержание, либо разрушение старого националистически-милитаристского господства. Простейший непосредственный вариант для этого комплекса - принять это. По этой причине образовательные организации в настоящее время главным образом являются консервативной силой в обществе; в большинстве случаев они напрямую контролируются властями и официально, а также практически обязаны не нарушать существующие страхи и предрассудки. Для них возникнет меньше трудностей, если они будут ограничивать и штамповать, а не освобождать молодёжь. Поэтому школьный учитель склонен принимать, стандартизировать и делать шаблонными даже живые, прогрессивные области науки и философии. Даже там он тормозит движение вперёд. Ясно, что Открытый заговор должен либо постоянно беспокоить и оживлять его, либо откровенно противодействовать ему. Университеты также бьются между благородным прошлым, на котором покоится их престиж, и необходимостью адаптации к миру исследований, экспериментов и изменений. Остаётся открытым вопрос, имеют ли эти особые организации интеллектуального престижа какую-либо реальную ценность в живом мире. В современном мире, спланированном de novo, вряд ли возникло бы нечто вроде современного университета. Можно утверждать, что современные исследования скорее будут стимулироваться, а не терпеть урон из-за полного отстранения от сохраняющейся средневековости таких институтов, их вовлечённости в образование подростков и их древних и заразительных концепций старшинства и чести.
Обычные религиозные организации, опять же, существуют для самосохранения и склонны скорее следовать за течением народной мысли, чем направлять его. На самом деле они поддерживаются стремлением к возрождению и новыми отклонениями, которым в итоге они способны сопротивляться, как, например, католическая церковь, сопротивлявшаяся францисканскому пробуждению; но их формальный настрой консервативен. Они говорят о религиозном развитии - пределе, которого не перейти.
Здесь, в школе, колледже и церкви, есть активность мысли и наставлений, которая, вообще говоря, тянет колёса прогресса, но которая не обязательно должна это делать. Учитель может быть оригинальным, побуждающим и творческим, а если он везуч и хороший боец, то может даже добиться значительного успеха в жизни; университетские педагоги и исследователи могут наметить новые линии и несмотря на это избежать разгрома старшими донами. Университеты конкурируют с другими университетами в стране и за рубежом и не могут полностью уступить силам тупости и раболепства. Они должны сохранять определённое отличие от вульгарных мнений и определённую репутацию интеллектуальной мужественности.
По мере перехода от более организованной интеллектуальной деятельности к менее организованной мы обнаруживаем, что важность консервативного влияния убывает, а творческое движение становится свободней. Оригинальность - первичное условие журналистского, литературного и художественного успеха, и ничего нового ортодоксальность не скажет и не сделает. Но жажда оригинальности может быть слишком легко удовлетворена просто экстравагантными, поверхностными и бессвязными изобретениями.
Однако влияние этой старой традиционной националистической социальной и политической иерархии, которая блокирует путь в новый мир, проявляется не только через её контроль над школами и университетами. На деле не это является её более влиятельной активностью. Если бы всё было так! Есть также прямая, менее определённая связь старого порядка с зарождающимися силами, которая играет гораздо более эффективную роль в замедлении развития современного мирового содружества. Старый порядок неизбежно определяет установленный образ жизни, который в лучшем случае является общепринятым, удобным, занятным и уважаемым. Он владеет всеми входами и выходами, всеми средствами контроля установленного ежедневного цикла. Он способен добиваться, и добиваться точно, почти без планирования, большой согласованности. Поэтому не может быть очень насыщенной общественной жизни у тех, кто явно является инакомыслящим. К тому же старый порядок полностью обеспечивает рост, благополучие и развитие своих детей. Он контролирует честь и самоуважение; он определяет обозначенные аспекты поведения. Новые инициативы появляются тут и там как деятельность отдельных индивидов, тут изобретатель, там смелый организатор или кипучий мыслитель. Помимо своей особой работы люди новаторского типа обнаруживают, что должны придерживаться установленных вещей, иначе их женщин подвергнут остракизму, и они будут страдать от чувства изоляции даже в разгар успешной деятельности. Чем интенсивнее он вводит новшества в частном, тем более вероятно, что он будет слишком занят, чтобы искать родственные души и организовывать новую социальную жизнь в целом. Новые вещи и идеи, даже когда они возникают в изобилии, возникают разрозненно и неорганизованно, и старый порядок захватывает их в свои сети. Например, Америка - как латинская, так и англоязычная - во многих отношениях является триумфом старого порядка над новым.
Люди вроде Уинвуда Рида думали, что Новый мир действительно будет новым миром. Они идеализировали его очевидную эмансипацию. Но так как наиболее успешные из трудившихся фермеров и торговцев республиканской Америки один за другим возвышались к богатству, досугу и свободе, им становилось гораздо легче принять отточенные и готовые социальные модели и обычаи Европы, чем выстраивать новую цивилизацию в соответствии со своими эгалитарными обетами. Всё же в их адаптированном "Обществе" остаётся пробел. Генри Джеймс, этот проницательный наблюдатель тонких социальных вкусов, указал на своеобразную безголовость социальной жизни в Америке из-за отсутствия судебных функций, чтобы "идти дальше" и обосновать судебное заседание и судейское облачение. Социальная жизнь имитировала подготовку к Суду без какого-либо политического обоснования. В Европе ассимиляция богатого европейского промышленника и финансиста старым порядком происходила параллельно и, конечно, более логично. Он действительно нашел суд, чтобы "идти дальше". Его социальный план всё ещё был необезглавленный, пока после 1917 года королевства не стали превращаться в республики.
Таким образом, совокупность классов, жизненно вовлечённых в старый воинственный националистический порядок, мощно усиливается гораздо более многочисленными массами подражающих, присоединившихся и более или менее приспособившихся богатых и активных людей. Крупный промышленник женился на дочери маркиза и имеет пару сыновей в гвардии и дочь принцессу. Деньги американца Лидса, бежавшего от социальной бесполезности своей родной земли, помогли укрепить бесшабашную монархию в Греции. Таким образом, деятельная и частная стороны жизни новых людей находятся в состоянии войны друг с другом. Настоящие интересы крупного промышленника или финансиста лежат в космополитической организации и материальном развитии мирового содружества, но его женщины обвешивают его флагами, а его сыновья готовы пожертвовать собой и всеми его деловыми достижениями ради банального великолепия и руританского романа.
Но поскольку крупный деловой организатор - умелый и творческий человек, постольку он может осознавать и возмущаться тем разочарованием, которым старый порядок обязывает его оплачивать развлечения, социальную заинтересованность, домашний мир и комфорт. Открытый заговор ничем ему не угрожает; он даже может оказаться воздухом свободы. Если бы у него были женщины, которые интересуются его делами, а не женщины, которых он держит для забавы, и если бы он вовремя осознал практическое, интеллектуальное и моральное похищение сыновей и дочерей старым порядком, которое продолжается, он смог бы очень легко перейти от согласия к антагонизму. Но в этом отношении он не может действовать в одиночку. Это социальная, а не индивидуальная работа. Ясно, что Открытый заговор должен включать в свою деятельность великую борьбу за души экономически действенных людей. Он должен отделить от Общества собственное Общество. Только создав новую, лучшую социальную жизнь, он сможет противостоять многим преимуществам и привлекательным сторонам старого порядка.
Это постоянное тяготение к традиционному использованию со стороны того, что может стать новым социальным типом, относится не только к большим людям, но и к таким маленьким людям, которые действительно деятельны в современной экономической схеме. У них нет социальной жизни, адаптированной к их новым экономическим отношениям, и они вынуждены отказаться от методов поведения, принятых для тех, кто примерно аналогичен им в старом порядке вещей. Например, самые разные менеджеры и мастера на крупных современных концернах ведут образ жизни, который они заимствовали у управляющих, торговцев, арендаторов и высших служащих аристократической территориальной системы. Они освобождаются и оказываются освобождёнными почти наперекор себе, медленно, поколение за поколением, от привычек социального подчинения, которые больше не нужны и не пригодны в социальном процессе, обретают официальную гордость за себя и принимают новые концепции надёжной преданности схеме. И они оказываются под влиянием классовой отчуждённости и превосходства над общей массой менее значимых рабочих, что часто непростительно в новых условиях. Машины и научная организация революционизировали и продолжают революционизировать производственную деятельность, постепенно устраняя неквалифицированного рабочего, "негра", простого труженика. Но социальную организацию современного сообщества и совместное поведение объединённых рабочих, оставшихся после этого устранения, всё ещё преследуют традиции лорда, арендатора среднего класса и раболепного батрака. Развитие самоуважения и взаимного уважения среди массы современных деятельных рабочих очевидно является сокровенной задачей Открытого заговора.
Огромные моральные силы были растрачены за последние сто лет из-за антагонизма Труда и Капитала, как если бы это было главной проблемой в людских делах. Но это никогда не было главной проблемой, и прежняя значимость этого неуклонно падает. Древние цивилизации фактически опирались на обширный базис рабства и крепостничества. Мышцы человека были основным источником энергии наряду с солнцем, ветром и половодьем. Но изобретения и открытия настолько изменили условия, при которых направляют и используют производственную мощность, что мускулы становятся экономически второстепенными и несущественными. Нам больше не нужны те, кто рубят лес и черпают воду, носильщики, рудокопы и землекопы. Нам больше не нужен этот размножающийся рой дюжих потных тел, без которого прежние цивилизации не смогли бы выжить. Нам нужны бдительные и понимающие охранники и операторы сложных хрупких машин, с которыми очень легко не справиться, обращаясь грубо, и полностью сломать. Чем менее склонны эти мастера наших машин к чрезмерному размножению, тем больше в мире места и пищи для их более богатой жизни. Даже на самом низком уровне полностью механизированной цивилизации требуется, чтобы человеческий элемент проходил отбор. Толпы в современном мире - это пережиток, и теперь они станут анахронизмом, поэтому психология толпы не может служить базисом нового порядка. Именно потому, что труженики становятся более интеллектуальными, ответственными и индивидуально эффективными, они становятся более весомыми и нетерпеливыми в социальных делах.
Именно потому, что это больше не простой артельный труд, а сотрудничество становится всё более и более интеллектуальным в деталях, труженики теперь возмущаются, когда их считают крепостными, содержат, как крепостных, кормят, как крепостных, и пасут, как крепостных, а их гордостью, мыслями и чувствами пренебрегают. Труженик восстаёт, потому что, по сути, вообще перестаёт быть тружеником в древнем точном смысле этого слова.
Более прогрессивные элементы руководящих классов осознают это, но, как мы показали, существуют грозные силы, всё ещё стремящиеся поддерживать старые социальные отношения, когда высокомерие стало править, а простой человек принял свой рабский статус. Большая часть зажиточных и обеспеченных постоянно сопротивляется более широким притязаниям осовремененного рабочего, и в ответ восстающие и отделяющиеся рабочие проявляют гневный антагонизм по отношению к этим руководящим классам, которые позволяют контролировать себя консервативным и реакционным элементам. Более того, относительно возрастающий интеллект трудовых масс, беспрецедентная художественная стимуляция, которую они испытывают, постоянно расширяющееся осознание доступной свободы, комфорта и послаблений, которые должны бы, но не разделяют все в современном государстве, развивают упорство там, где когда-то было лишь фаталистическое согласие. Возражение против руководства и обязательств, всегда безгласно присутствующее в толпе трудящихся с начала экономической жизни человека, становится отчётливым и активным. Вкус свободы - то, что формирует желание трудящихся быть свободными. Эти трения - совершенно неизбежный аспект социальной реорганизации, но они не составляют первичный антагонизм данного процесса.
Классовая война была придумана классами; это естественная традиция высших страт старого порядка. Это было настолько общепринятым, что не было необходимости это утверждать. Это подразумевается почти во всей мировой литературе до девятнадцатого века кроме Библии, Корана и им подобных. "Классовая война" марксистов - это всего лишь жалкая снобистская имитация, tu quoque, патетичная, глупая, гневная инверсия старого высокомерия и резкий ответ на него, патетическое вознесённое высокомерие.
Эти конфликты скорее пресекают прогрессивное развитие, которому посвящён Открытый заговор, а не противостоят и не помогают этому развитию. Пробуждённый, вопрошающий и возмущённый труженик не обязательно прогрессивен; если обычного незаметного рабочего больше нельзя гонять как вьючного зверя, он должен - что тоже идёт вразрез нормам - быть обучен, чтобы достигнуть как можно более высокого уровня эффективности сотрудничества. Он должен работать лучше, даже если работает намного меньше и в лучших условиях, а его работа всё ещё второстепенная; труженики не могут массово стать единоличными собственниками и господами при мироустройстве, которое они не создавали и которым не способны руководить. Всё же это - амбиция, присущая исключительно движению Труда. Либо Труженик революционно надеется воспользоваться услугами выдающихся людей без их признания или возврата на сентиментальную почву, либо он действительно верит, что каждый одарён не меньше других, если не больше. Рабочий низкой квалификации может обольщаться мечтами о "классово-сознательном" массовом господстве, из которого изгнано всякое чувство неполноценности, но мечты останутся мечтами. Глубокая инстинктивная зависть обыкновенного человека к выдающимся качествам и новаторской инициативе может быть организована и обращена в саботаж и разрушение, маскируясь под новый социальный порядок и стремясь стать им, но это будет тупик, а не путь прогресса. Наша надежда на человеческое будущее заключается не в психологии толпы и неразборчивом правлении всемирной демократии.
Открытый заговор может незначительно использовать простые обиды как движущую силу для достижения своих целей; он начинается с предложения не возвысить, а упразднить рабочий класс, его опорная цель - выкинуть работяг с работы и устранить неумелых, и он с гораздо большей вероятностью вызовет подозрение и недоверие в нижних слоях развивающегося промышленного строя сегодня, чем добьётся там поддержки. Там, как и везде в меняющихся социальных комплексах нашего времени, он может обращаться только к исключительно понимающему индивиду, который может без личного унижения рассматривать свою нынешнюю деятельность и отношения как временные и, не обижаясь, выдержать острую критику его нынешних качеств и образа жизни.
XII. Сопротивление менее индустриализированных народов побуждению Открытого заговора
До сих пор при учёте власти, институтов, тенденций, типов и классов, которые естественно будут противопоставлены Открытому заговору, мы рассматривали только такую территорию в области будущего мирового содружества, которая представлена сложными, прогрессивными, высокоиндустриальными сообществами, основанными на предшествующей, атлантического типа системе землевладельцев-воинов, арендаторов, городских купцов и лавочников. Эти сообщества продвинулись дальше всех в направлении механизации, и они настолько эффективны и могущественны, что теперь доминируют над остальным миром. Индия, Китай, Россия, Африка представляют собой смешение социальных систем, брошенных вместе, отставших, перегруженных, разбитых, захваченных, эксплуатируемых и в большей или меньшей степени порабощённых финансами, оборудованием и политической агрессией атлантической, балтийской и средиземноморской цивилизации. Во многом они проникнуты духом самоуподобления этой цивилизации, развивают современные типы и классы и отказываются от большинства своих особенных традиций. Но то, что они берут у Запада, это в основном новые разработки, материальные достижения, а не социальные и политические достижения, которые, подкреплённые современными изобретениями, подчиняют их мировому господству. Они могут в определённой мере имитировать европейский национализм; для них это становится удобной формой самоутверждения вопреки давлению осознанной практической социальной и политической неполноценности; но степень, в которой они берут или могут взять на себя социальные допущения и обычаи давно установившейся европейско-американской иерархии, является, вероятно, очень ограниченной. Их национализм останется по большей части туземным; социальные традиции, которым они попытаются подчинить новые материальные силы, будут традициями восточной жизни, сильно отличающейся от подлинной жизни Европы. Поэтому у них будут собственные формы сопротивления Открытому заговору, но отличные от тех, которые мы до сих пор рассматривали. Автомобиль и радиоприёмник, комбайн и здание из стальных конструкций придут к радже в джунглях и охотнику за головами, брамину и индийскому крестьянину с посланием, подобным, но всё же несхожим с тем, которое они принесли британскому землевладельцу или занимающимся кукурузой и рогатым скотом фермерам Аргентины и Среднего Запада. Также можно ожидать, что это вызовет несхожие реакции. Для ряда более тонких, более энергичных умов этих тёмных сообществ, более или менее отставших от материальных достижений, которыми обусловлено нынешнее господство Западной Европы и Америки, Открытый заговор может иметь эффект колоссального стимула. За один шаг они могут переместиться с тонущей посудины своего устаревшего порядка благодаря своим нынешним завоевателям в братство мировых правителей. Они могут обратиться к проблеме сохранения и приспособления к общим целям гонки всего ценного и особенного в их наследии. Но менее энергичным интеллектуалам этого отдалённого мира новый проект Открытого заговора покажется не лучше, чем новая форма западного захвата, и они будут бороться с великим освобождением, как если бы оно было дальнейшим порабощением европейской традицией. Они будут высматривать в Открытом заговоре любые признаки сознательного превосходства и расового пренебрежения. Они обязательно признают его продуктом западного менталитета, и у них вполне может возникнуть соблазн рассмотреть его как проработку и организацию текущих тенденций, а не как эволюцию новой фазы, которая наконец не будет проводить различий между истощёнными традициями Востока или Запада. Их подозрения будут поддерживаться и расти из-за неуклюжей и бестолковой политической и экономической агрессии современных политических и деловых систем, таких, которые в настоящее время развиваются на Западе. Западное мышление неизбежно надвигается на них позади этой тучи агрессии. Оно не смогло бы привлечь их внимание никак иначе.
Частично это сопротивление и критика декадентских сообществ за пределами атлантической капиталистической системы будут нацелены не на методы развития грядущего мирового сообщества, а на европейские традиции и ограничения, которые навязываются этими методами, и пока можно считать, что столкновение Востока и Запада служит целям Открытого заговора. В конфликте старых традиций и в последующих безвыходных ситуациях лежит большая надежда на прямое принятие групп идей, составляющих ядро Открытого заговора. Одной из наиболее интересных зон человечества в этом отношении является крупная система сообществ, находящихся под властью или влиянием Советской России. Россия никогда не была полностью включена в европейскую систему; она была лишь сносной имитацией западноевропейской монархии семнадцатого и восемнадцатого веков и наконец заговорила о конституциях и парламентах, но сущность этой огромной империи осталась азиатским деспотизмом, а европейская маска была полностью разбита последовавшими одна за другой революциями 1917 года. Возникшая в результате система - это правительство, возглавляющее огромное число крестьян и скотоводов с помощью дисциплинированного товарищества, исповедующего веру и догмы Маркса, как их истолковали и определили Ленин и Сталин.
Во многих отношениях это правительство представляет собой необычайно интересную новинку. Оно преодолевает огромные трудности внутри и вне себя. Удивительным образом ввергнутая в условия невероятной власти, его интеллектуальная гибкость сильно ограничена острой воинственной необходимостью умственного единомыслия и последовательного подавления критики. Оно оказывается интеллектуально и морально отделённым огромной пропастью от миллионов неграмотных, которыми оно правит. Пожалуй, более открытое для научных и творческих концепций, чем любое другое правительство, и безусловно более склонное к экспериментам и новшествам, оно в своих начинаниях испытывает нужду из-за экономического истощения страны в Первой мировой войне и из-за технической и промышленной отсталости населения, на которое оно вынуждено опираться в кадровых вопросах. Более того, внутри него идёт борьба между концепциями современной научной социальной организации и смутной анархической мечтой, для которой Государство должно исчезнуть, а освобождённый пролетариат, вольно размножаясь и плюя на всё, навсегда заполнит будущие века. Традиция многолетнего безнадёжного противостояния испортила мировую политику марксистского культа вредным и раздражающим качеством, которое фокусирует на нём враждебность каждого правительства в господствующей атлантической системе. У марксизма никогда не было иных, кроме самых смутных, представлений об отношении одной нации к другой, и новое русское правительство, несмотря на все его космополитические фразы, всё более и более явно становится наследником навязчивых идей царского империализма, используя коммунистическую партию, как другие страны использовали христианских миссионеров, чтобы поддерживать пропагандистские правительства для продвижения своих планов. Однако советское правительство удерживается более двенадцати лет, и кажется, что оно скорее будет развиваться, чем коснеть. Вполне возможно, что оно будет развиваться в сторону концепций Открытого заговора, и тогда Россия может снова стать свидетелем конфликта между новыми идеями и старой верой. Пока же коммунистическая партия в Москве поддерживает значительную пропаганду идей во всём остальном мире, особенно через свою западную границу. Многие из этих идей сейчас банальные и устаревшие. Возможно, не за горами время, когда волна пропаганды хлынет в обратном направлении. Тщеславию коммунистической партии угождает то, что она воображает себя ведущей пропаганду мировой революции. Её жребием может стать развитие в направлении, которое сделает её более понятливые группы легко приспосабливающимися к Открытому заговору для мировой революции. По мере своего распространения и роста Открытый заговор для проверки экономического развития, присущего его концепциям, может найти в России и Сибири менее загромождённое пространство, чем где-либо ещё в мире.
Как бы строго ни критиковались ведущие темы и практические методы нынешнего советского правительства в России, остаётся фактом то, что оно устранило со своего пути многие главные препятствующие элементы, которые мы находим по-прежнему крепкими в более высокоорганизованных сообществах Запада. Оно освободило обширные территории от родственных монархических предрассудков и необходимости частного собственнического контроля над крупными экономическими интересами. И оно представило Китаю и Индии волнующее зрелище социальной и политической системы, способной отбросить многие наиболее характерные особенности победоносного западничества, но при этом сохранить свои собственные. В те дни, когда Япония столкнулась с потребностями современности, не существовало моделей для подражания, которые не были бы сообществами атлантического типа, наполненными методами частного капитализма, и в результате японцы перестраивали свои дела чётко по европейскому плану, приняв парламент и доведя свою монархию, социальную иерархию, деловые и финансовые методы до общего соответствия этой модели. Крайне сомнительно, что какое-либо другое азиатское сообщество сейчас задастся целью подобного подражания, и этот разрыв с европеизацией произошёл во многом благодаря русской революции.
Но из этого не следует, что такой разрыв обязательно напрямую приведёт к Открытому заговору. Если нам придётся столкнуться с менее высокоорганизованной системой интересов и предрассудков в России и Китае, нам придётся иметь дело с гораздо более широким невежеством и гораздо более грозным анимализмом. Россия - это земля десятков миллионов крестьян, управляемых небольшим отрядом интеллигенции, который можно оценить только десятками тысяч. Лишь эти несколько десятков тысяч человек подвержены идеям мирового строительства, и единственная надежда на активное участие российской системы в мировом заговоре - благодаря этому небольшому меньшинству и благодаря его образовательному влиянию на бесчисленных подчинённых. По мере нашего движения на восток от европейской части России пропорция хорошо подготовленных интеллектуалов, к которым мы можем обратиться ради понимания и участия, уменьшается до ещё более пугающей доли. Устраните эту долю, и вы останетесь лицом к лицу с рудиментарным варварством, неспособным к социальной и политической организации выше уровня военного вожака или главаря разбойников. Сама Россия всё ещё никак не защищена от дегенеративного процесса в этом направлении, и надежда на то, что Китай вырвется оттуда без какого-либо насильственного управляющего вмешательства, является надеждой, за которую созидательный либерализм цепляется очень неуверенно.
Поэтому от России, Китая и сообществ Центральной Азии мы возвращаемся к атлантическому миру. Только в этом мире возможны достаточный диапазон и размах мнений и дискуссий для адекватного развития Открытого заговора. В этих сообществах он должен начаться, и в течение долгого времени его основная деятельность должна будет поддерживаться этими необходимыми центрами распространения. Он будет развиваться среди непрерывной умственной борьбы, и благодаря этой борьбе он пребудет живым. Немалая часть практической слабости современного коммунизма состоит в том, что он пытается сосредоточить свою интеллектуальную жизнь и свою руководящую деятельность в Москве и тем самым отрезает себя от свободных и открытых дискуссий западного мира. Марксизм потерял всемирность, когда перебрался в Москву и перенял традиции царизма, как христианство потеряло всемирность, когда перебралось в Рим и переняло традиции Цезаря. Окопавшись в Москве от острой критики, марксистская идеология может становиться всё более и более догматичной и непрогрессивной, повторяя своё священное кредо и отдавая игнорируемые приказы пролетариату мира, и таким образом оставаться неэффективно выкристаллизованной до тех пор, когда нарастающая волна Открытого заговора затопит, растворит её заново и поглотит всё, что сможет усвоить.
Индия, как и Япония, отрезана от основных азиатских дел. Но пока Япония становится формально западнической нацией в сообществе таких наций, Индия остаётся самодостаточным миром. На одном этом полуострове можно найти почти все типы сообществ, от племени дикарей в джунглях и огромного разнообразия варварских и средневековых княжеств до фабрик, выжимающих соки из детей и женщин, и энергичного современного меркантилизма Бомбея. Над всем этим преобладает британский империализм, принудительное и сдерживающее влияние, поддерживая мир, препятствуя эпидемиям, увеличивая запасы продовольствия за счёт орошения и тому подобного и не прилагая почти никаких усилий, чтобы пробудить отклики на современные идеи. Британия в Индии не является пропагандистом современной закваски: все они остались по ту сторону Суэца. В Индии британец - правитель столь же твёрдый, самоуверенный и нетворческий, как и римлянин. Старые религиозные и социальные традиции, сложные обычаи, касты, табу и исключения странно смешанного, но не сплочённого сообщества, хотя и несколько дискредитированные чужеземным превосходством, всё ещё владеют умами людей. Они, так сказать, замаринованы в консерванте британского господства в Индии.
Открытый заговор должен захватить этот индийский "комплекс", конфликтуя с предрассудками и правителя, и подчинённых. Он должен надеяться на отдельные бреши в вялом романизме администрации: здесь искренний педагог, здесь творческий государственный служащий, здесь чиновник, затронутый далёким брожением живой родины; и он должен пытаться наладить между этими типами отношения сотрудничества: тут - с прекрасным местным учеником или активно мыслящим князем, там - с землевладельцем или промышленником. По мере того как старые методы пассажирских перевозок заменяются перелётами, будет всё труднее скрывать брожение живой родины от осознания его официальной иерархией или осведомлённости непокорных "туземцев".
Очень схожей с индийской является ситуация в заморских владениях Франции: те же административные препятствия для Открытого заговора наверху, а внизу то же озлобленное подчинение без воодушевляющей ответственности. В пределах этих областей со сдерживающими факторами, Индии и её малых, более простых аналогов в Северной Африке, Сирии и на Дальнем Востоке, происходит быстрый рост низкопробного населения, неполноценного физически и умственно и тормозящего механическое развитие цивилизации своим постоянным предложением дешёвой рабочей силы бессовестному подрядчику и доступного жалкого повстанческого материала бессовестному политическому авантюристу. Невозможно оценить, насколько медленно или быстро знания и идеи, которые сдерживали скорость роста всех атлантических популяций, могут быть ослаблены в этих менее оживлённых сообществах.
Мы должны завершить наш обзор источников сопротивления, против которых должен работать Открытый заговор, несколькими словами о негритянском мире и краях лесов и джунглей, в которых варварская и даже дикая человеческая жизнь всё ещё ускользает от заражения цивилизацией. Кажется неизбежным, что развитие современных средств связи и победа над тропическими болезнями должны закончиться повсеместной доступностью современных административных и экономических методов, и повсеместное включение прежней дикой природы в современный экономический процесс означает уничтожение материального базиса, свободной охоты, свободной доступной земли таких варварских и диких сообществ, которые продолжают шатко существовать. Тёмные народы, которые раньше были владыками этих ещё недостаточно освоенных областей, становятся эксплуатируемыми рабочими, рабами, крепостными, плательщиками налога на хижины, рабочими для касты белых иммигрантов. Дух плантаторства навис над всеми этими землями. Негр в Америке отличается от своего покорённого брата в Южной Африке или в Кенийской колонии только тем, что он, как и его белый хозяин, является иммигрантом. Поэтому ситуация в Африке и Америке подходит под схожие условия, основное отличие заключается в относительных пропорциях двух рас и в деталях методов, которыми труд чёрных заставляют служить целям белых.
В этих чёрных и белых сообществах, которые утверждают себя во всех частях земли, где когда-то чёрное сообщество было коренным, или в которых субтропический климат благоприятен для существования этого сообщества на низком уровне социального развития, есть - и неизбежно будет в течение многих лет - большая расовая напряженность. Устойчивое развитие контроля над рождаемостью может впоследствии смягчить биологические факторы этого напряжения, а общее повышение культуры манер и поступков может стереть ту склонность преследовать непохожие типы, которую человек разделяет со многими другими стадными животными. Но пока это напряжение возрастает, и огромное множество живущих сталкивается с трагическими проблемами.
Преувеличивать опасности и зло смешения рас - слабость нашего времени. Человек скрещивается со всеми своими разновидностями и всё же заблуждается, что есть расы выдающейся чистоты: "нордические", "семитские" и так далее. Это фантомы воображения. Реальность более запутанна, менее драматична и менее легко овладевает разумом; фантомы же овладевают слишком хорошо и поощряют ужасное угнетение. Изменения численности полукровок и соотношения белых и цветных являются изменениями временного характера, которые могут стать управляемыми и исправимыми через несколько поколений. Но пока не будет достигнут этот уровень цивилизации, пока цвет мужской кожи или курчавость женских волос не перестанут иметь значение шибболетов, затрагивающих образовательное, профессиональное и социальное вымирание или выживание, чёрное и белое сообщества должны быть постоянно озабоченными непрерывной враждой, слишком глубокой и убедительной, чтобы допускать какие-либо долгосрочные взгляды на судьбу мира.
Следовательно, мы приходим к выводу, что основные начинания Открытого заговора должны развиваться в более энергичных, разнообразных и менее "одержимых" центрах атлантических цивилизаций в умеренном поясе, с их обширными возможностями для публикаций и обсуждений, их традициями умственной свободы и огромным разнообразием взаимодействующих свободных типов. Для остального мира пропаганда Открытого заговора, находящая пусть и скудную поддержку в местных условиях, может на долгие годы сохранить миссионерский характер.
XIII. Сопротивление и антагонистические силы нашего сознательного и бессознательного "я"
В предыдущих двух главах мы имели дело с крупными классами и группами человеческих существ, которые в массе могут быть более или менее антагонистичными Открытому заговору, и в этих главах было трудно избежать утверждения, что "мы", своего рода окружение писателя, находились в стороне от этих препятствующих и враждебных множеств и полностью отождествляли себя с Открытым заговором. Но нет ни этого множества, так определённо противящегося Открытому заговору, ни тех, кто с нами, всецело поддерживающими его, чтобы учредить мировое сообщество, как автор был вынужден представить в своём стремлении к ясности и контрасту при, возможно, слишком человеческой склонности к очевидным эгоцентричным "боевым" проблемам. Не существует "мы" и не может быть "мы" в сфере Открытого заговора.
Открытый заговор частично владеет нами, и мы пытаемся служить ему. Но Открытый заговор - это естественное и необходимое развитие современной мысли, возникающей здесь, там, повсюду. Есть сомнения и симпатии, которые почти для каждого делают Открытый заговор весомей, но не у одного из нас, сдерживая и ограничивая наше служение, сохраняются многочисленные импульсы, привычки и идеи, противоречащие нашей общей преданности.
Поэтому давайте в этой главе прекратим обсуждение классов и типов и рассмотрим общие умственные склонности и реакции, которые охватывают всё человечество.
В первых главах мы указывали, что религия распространена в человеческом обществе не всюду. И никем, кажется, она не владеет полностью. Она захватывает некоторых из нас и возвышает порой на час, порой на день; она может на некоторое время оставить свой след в наших поступках; она может укрепить ограничения и привычные склонности; иногда она господствует над нами, но это короткие перемены среди долгих промежутков, и тогда мы можем быть святыми и мучениками. Во всех наших религиозных фазах проявляется желание удержать эту фазу, подчинить остальную нашу жизнь нормам и требованиям этой фазы. Наш оживлённый интеллект настраивается на общий анализ наших поступков и на проблему установления контроля над нашими периодами "неозарённости".
И когда религиозные составляющие ума настраиваются на такой самоанализ и попытку упорядочить и объединить всё существо на этой основе служения и развития расы, сначала обнаруживается длинная цепь безразличных умонастроений, при которых сопротивление мыслям и словам за Открытый заговор просто пассивно и по природе инертно. Существует целый класс состояний ума, которые можно объединить под названием "каждодневность". Обеденный звонок и игровые поля, кинотеатр и газета, визит в выходные и заводская сирена - множество таких ожидаемых вещей побуждает подавляющее большинство людей в нашем современном мире перестать думать и заняться насущными интересами, и так до следующего эпизода, не задумываясь об общей обстановке и драматизме, в которых эти мгновенные и личные эпизоды разворачиваются. Нас ведут по этим размеченным и укоренившимся маршрутам и направляют туда или сюда случайности воспитания, соперничества и любви, удачные встречи и яркие переживания, и для многих из нас фазы свободных размышлений и самоанализа возникают редко, а для некоторых не возникают никогда. Для многих людей религиозная жизнь сегодня, как и в прошлом, была довольно безнадёжной попыткой отвлечь достаточно внимания и энергии от потока событий, чтобы хоть как-то понять отношения "я" к целому и удержать достигнутый контроль над этим. Куда важней отшатнуться в ужасе от такой возможности и напряжённо бороться против одиночества в пустыне, одиночества под звёздами, одиночества в тихой комнате или даже любого повода для всеобъемлющих размышлений.
Но инстинкт и цель религиозного типа - держаться за всеобъемлющую драму, и в сердцевине всех великих мировых религий мы находим схожее стремление некоторым образом избежать бесцельного побуждения и принуждения, оказываемых случайностью и повседневностью. Бегство предпринимается либо через уход от наличествующих стесняющих обстоятельств в мистическое созерцание и суровое уединение, либо - что более трудно, безнадёжно и разумно - через применение грандиозных критериев постоянных проблем ко всей массе временных затруднений, которые составляют подлинное дело жизни. Мы уже отметили, каким образом современный разум отказывается от отступления как узнаваемого метода религии и прямо сталкивается со второй альтернативой. Нужно встретить и победить суматоху жизни. Цель должна преобладать над бесцельным. Живя нормальной жизнью, мы всё же должны сдерживать нашу волю и мысли от нормальной жизни и сосредоточиваться на творческих процессах. Какими бы занятыми мы ни были, каким бы вызовам ни подвергались, мы всё же должны сохранить что-то от нашей лучшей умственной деятельности для самопроверки и быть бдительными в отношении бесконечных внутренних измен, которые могут вернуть нас в каждодневность и к разобщённым реакциям на стимулы жизни.
Религии в прошлом хотя и были склонны отдавать предпочтение отказу от мирского, с помощью значительного разнообразия уловок пытались сохранить веру тех, кого случай или долг всё ещё поддерживали в состоянии нормального контакта с миром. Это явилось бы материалом для интересного исследования, чтобы узнать, как организации, занимающиеся этим, работали в прошлом, и насколько им можно подражать и проводить параллели в прогрессивной жизни будущего. Все распространённые религии, которые возникли за пять веков до и за пять веков после Христа, широко использовали регулярные собрания для взаимного уверения, священные книги, символы веры, фундаментальные сердечные искания, исповедь, молитву, таинства, периоды воздержания, медитации, поста и молитвы. Знаменуют ли эти методы фазу мирового развития или их всё ещё следует рассматривать как доступные?
Это указывает на очень сложный клубок психологических проблем. Автор в своём более раннем варианте этой книги писал, что современный религиозный человек ведёт, говоря духовно, жизнь в крайне расточительной и опасной изоляции. Он всё ещё считает религию правдивой, но осознаёт, что создание способов исправления находится не в его сфере. Он не может представить светскую мессу или собрания, поющие гимны об Открытом заговоре. Возможно, современная душа, попав в беду, обратится к психоаналитикам вместо вероисповедников; в этом случае нам нужно молиться о лучших психоаналитиках.
Способен ли современный разум работать в обществе? Может ли ежедневная газета постепенно узурпировать функции утренней молитвы, ежедневного мысленного напоминания о значительных вещах, с большей живостью и в данное время на более низком уровне? Одним из самых печальных фактов распространения образования в девятнадцатом веке была бессовестная эксплуатация новой читающей публики группой торговцев макулатурой, ставших от этого богатыми и могущественными. Всегда ли популярный издатель и владелец газеты остаётся торговцем макулатурой? Или мы увидим в будущем публикации, на которые иногда частично или полностью будет влиять стремление к возрождению, и отдельные газеты, которые поднимутся до задачи поддержания общей веры у части публики?
Современный храм, куда мы пойдём медитировать, может быть музеем; современный дом религии с его религиозной жизнью может быть исследовательской организацией. Открытый заговорщик должен позаботиться о том, чтобы явно выявить значение музеев. В настоящее время не только литература, но даже пьесы, спектакли и музыка могут поддерживать новые идеи вместо торговли традицией.
Совершенно очевидно, что читать и вдохновляться великими идеями, а также принимать полезные решения без последующих напоминаний и критического нравственного анализа недостаточно, чтобы удерживать людей на пути Открытого заговора. Слишком легко сорваться в каждодневность. Современный Открытый заговорщик может забыться, и ему ничто не напомнит; он может сорваться и не услышать упрёка, предостерегающего его о срыве. Он нигде не засвидетельствовал клятву. "Каждый день" имеет бесконечное число способов оправдать возвращение верующего к скептичному небрежению. Легко убедить себя, что человек воспринимает жизнь или себя "слишком серьёзно". Ум хорошо самозащищён и имеет склонность отказываться от слишком больших или чреватых слишком серьёзными последствиями усилий и возвращаться к вещам, которые бесспорно находятся в сфере его возможностей. Мы инстинктивно предпочитаем думать, что "всё в порядке"; мы сдерживаем тревогу, защищаем заблуждения, с которыми можем свыкнуться, даже если наполовину осознаём, что они не более, чем заблуждения. Мы возмущаемся предостерегающим голосом, критическим вопросом, который лишает нашу деятельность уверенности. Наши повседневные настроения не только антагонистичны нашим религиозным настроениям, но в них есть возмущение всеми внешними призывами к нашим религиозным настроениям и приветствие любой помощи против религиозных призывов. Мы очень легко переходим от простого оборонительного к оборонительно-агрессивному и от отказа услышать слово, которое может всколыхнуть нашу совесть, к энергичным усилиям для подавления дара речи.
Церкви, религиозные организации стараются сохранить фазу оживления и обычай там, где это может подстегнуть угасающую или дремлющую веру новообращённого, но современная религия пока ещё не имеет таких организованных средств напоминания. Их нельзя импровизировать. Грубые попытки внести необходимые коррективы в поступки могут принести больше вреда, чем пользы. Каждый из нас для себя должен делать всё, что может, чтобы помнить о своём высоком решении и защищать себя от ловушек собственной усталости или небрежности.
Но эти пассивные и активные оправдания текущих факторов, которые действуют на нас самих и находят такое готовое сочувствие и содействие в мире вокруг нас, эти массивные системы сопротивления являются только началом нашего рассказа о силах, антагонистичных Открытому заговору, которые таятся в нашей многогранности.
У людей есть другие недостатки, выходящие за рамки нашей общей склонности быть глупыми, ленивыми, обычными и защищающимися. У нас есть не только активные творческие импульсы, но и резко деструктивные. Человек - животное завистливое. В юности и подростковом возрасте эготизм экстравагантен. Впрочем, быть экстравагантным в данном случае естественно, и ничего с этим не поделаешь. Многие из нас на этом этапе предпочли бы не видеть, как возникает нечто красивое или чудесное, чем если бы оно возникло, не имея отношения к нам. Что-то от этой завистливой злобы, этой самонадеянной бессердечности остаётся в каждом из нас на протяжении всей жизни. В худшем случае человек может быть крайне воинственным, злым, вредным и жестоким животным. Никто из нас полностью не преодолевает возможность таких жизненных фаз. Когда мы рассматриваем оппозицию Открытому заговору, которая действует в нормальной личности, мы ценим здравый катехизис, который учит нас отказываться не только от банального мира и тягостной плоти, но и от активного и воинственного дьявола.
Создавать - долгое и утомительное дело с множеством задержек и разочарований, а ломать - получать мгновенное возбуждение. Все мы кое-что знаем о восторге от взрыва. Для Открытого заговорщика хорошо временами спрашивать себя, насколько он влюблён в мечту о приведённом в порядок мире и насколько далеко зашла его ненависть к институтам, которые утомляют или унижают его. Он может быть не более чем мстительным подстрекателем под маской созидательного работника. Насколько же он тогда защищён от реакции на некое новое унижение? Открытый заговор, который теперь его убежище и оправдание, может в настоящее время оставить его без желаемого вознаграждения, может предложить ему не более чем второстепенную роль, может проявить вызывающие раздражение, непонятные предпочтения. И для множества предметов, явно антагонистичных великой цели Открытого заговора, он по-прежнему найдёт в себе не просто податливость, но сочувствие и искренний, хотя и противоречивый восторг. Они ожидают его фазы разочарования. Он может вернуться к старой любви с новой неприязнью к более великому плану. Он может с радостью избавиться от педантов и притворщиков и вновь оказаться среди добрых товарищей, не представляющих ничего особенного.
Человек изображал солдата в реальности и фантазиях в течение стольких поколений, что немногие из нас могут полностью освободить своё воображение от блестящих претензий на флаги, империю, патриотизм и агрессию. Деловые люди, особенно в Америке, похоже, испытывают некое тщеславие, называя даже снижение цены и активную рекламу конкурирующих предприятий "борьбой". У поставщиков таблеток и государственных ведомств могут быть свои "войны", свой героизм, свои безрассудные шалости, и так они чувствуют себя по-наполеоновски. Мир и наши грёзы полны сентиментальности, фальшивого тщеславия и преданности старым боевым традициям, тянущими за собой, как обычно, так много ценностей и добродетелей, унылых и отупляющих. Трудно устоять перед изящной серьёзностью, высоким самоуважением, образцами чести и хорошего стиля в мелочах, которые военные и военно-морские службы способны нам показать несмотря на то, что они теперь не более чем тлетворные паразиты в зарождающемся мировом содружестве. Во Франции нельзя сказать ни слова против армии; в Англии против флота. Вначале будет много Открытых заговорщиков, которые вряд ли осмелятся сказать это слово даже себе.