Ну, какую получил. Будешь губы топырить - и то отымется!
Стах и не топырил - вежливой улыбочкой складывал: научила жизнь улыбаться.
Принимал её - как есть. На Бога не роптал. Поклоны низкие отвешивал. Благодарил со смирением.
А - и было за что. Ладились работы, достаток лепился. Разбирался тонко Стах в делах купецких, с артелями ладил, в промыслах смекал - а главное, мимо кармана не сыпал.
Однако - и не жадничал. Ну, настолько, насколько благоразумие подсказывало. Угодить - все не угодишь, а делу навредишь. Для пользы можно и попоститься. И люди поймут. Им же тоже интерес - крепкое дело накатанное.
Кроме крепкого дела - яблоневые сады цвели у Стаха, и яблоки зрели. Тут уж он с боязнью на иконы в храме поглядывал, особенно где страшный суд или во ад сошествие. На исповеди - горько каялся: прости, Господи, беспутного. Но - сколько раз пытался на путь стать - столько раз с пути воротил: не стоялось по младости лет. Все блуждал в благоуханных дебрях.
И бежали себе годы бойко, увлеченно. Бежали - да к тридцати подкатывали...
Вот тогда и попустил Господь.
За грехи. За яблоки.
Юркий и пакостный бес высунул из тайной норки шильца рогов - и молодца боднул...
Для исполнения злодейских козней бес свел вместе и сплетенья дорог, и соцветья времен, и букет соблазнов. Все в один узел закрутил! И не в препон оказался нечистому день праздничный, Троичный. А, может, как раз и в помощь: тем негожей Гназду незадачливому на женскую красу пялиться и по той красе соками исходить. Это - только что в храме причастившись! Едва многотонные грехи с плеч свалив!
Попался мужик!
В чужом городишке оказавшись и не имея, где главу преклонить - Стах после службы в харчму заглянул: брюхо подводило: со вчера не ел и пред тем постился. Ничего худого не чуял. Привлек запах похлебки.
Вот - пока Гназд похлебку ложкой черпал - меж крепко сколоченных столов и появилось откуда-то - ну, заморское фламинго! На этаких ножках, всем на обозрение выставленных из-под юбки короткой, которая в коралловых да снежно-палевых фестонах, там, да закрутах завивалась - вся как жар горя, выступала фря! И самое главное - чего Стах ни в жизнь не видал и чего понять не мог - голова у этой фри сплошь в золотых колечках.
Встречал он, конечно, людей кудрявых, и даже очень - но тут что-то иное, чудное было. Никакие кудри не скрутятся тебе такими чёткими, литыми кольцами и вкруг головы выложатся рядами твёрдыми и нерушимыми, как металл.
Так прям и винтились над румяным лицом с чёрными, блестящими глазами червонные спирали! Простоволосая, да ещё кольца эти у ней во все стороны торчат, а не вниз свисают, как бы положено. Не ходят бабы так.
Бабы не ходят, а на эту взглянешь - и глаз не отведёшь! Царица Клеепудра!
Вот как-то так устроен мужик, что все может он выдержать и всему отпор дать, а перед фрёй в колечках - грохает замертво на истоптанный заплеванный пол.
То же и со Стахом случилось. Грохнул.
Нет, не сам. Ложка упала. А миску Стах поймал.
Этак ловко поймал - что фре уж больно понравилось! Обернулась на звон - и смотрит, как молодец, танцором балаганным вывернувшись, посудину подхватывает.
И подходит к нему.
Такими шажками - как вот бабочка порхает. Легонько так - аж земли не касаясь. А сама - тугая да налита́я вся. Колышется да переливается - фестоны не спасают! Какая там бабочка!
Стах не совладал с искушением - глаза в глаза упер - и точно потянул на себя взглядом. И девка повлеклась - ближе некуда. Молодцу колени обволокла текучим телом. Обняла руками шелковыми могучую Гназдовскую шею. А потом вдруг - от шеи одной рукой - как пробежит пальчиками-игрунчиками, ласковыми да цепкими, по спине, по бокам. Хохочет, щекочет, под кафтан забирается - сама долго так в очи смотрит: зовет...
Молодец дыханье затаил. Грудь теснится, горло сохнет, слова нейдут... Еле-еле с надрывом из себя вытолкнул, хрипло да прерывисто:
- Чего хочешь, кралечка? Ну? Назови!
Краля называть не торопится. Шутит-жмётся, льнёт-шалит. Баловство ей, что мужик доходит - гляди, помрёт. Голос ласковый журчит-перекатывается, слабенко так усмехается:
- Угоди мне - может, и столкуемся... Ты ссади мне, молодец, чёрна ворона - вон того, что с берёзины каркает!
Стах стрелял хорошо: нужда заставляла. В другое время плечами пожал бы: чего губить зря тварь Божью? А тут - и не задумался: в открытое окно руку выставил. Каркнул ворон перепугано...
Кабы Гназд хоть сколько прислушался - может, уловил бы в грае сдавленном: 'Опомнись, дурак! Оглянись в обе стороны!' Да только с такими фрями - разве услышишь? Грянул Гназдовский выстрел - грянулся вран о сыру землю.
Девка в ладоши захлопала, разахалась, развосхищалась:
- О! Меткий же стрелок ты, добрый молодец!
Только больше никто Гназду не славословит, хвалебных рулад не выкрикивает и цветы не бросает, хоть и не безлюдна харчма. Стаху заботы нет: он себе цену знает: знай, на фрю косится - нет бы коситься на двери, входные да хозяйские. Фрям-то что? Спляшут вам да хвалебных рулад напоют! У них отработано. Вот такие штучки, например...
- Молодец уда́лый! Дозволь-ка подержать... - прошептала фря низким, дрожащим шёпотом - и глаз угольный сощурила. А розовый точёный носик вдруг возьми да и сложись пятачком... Стах и не заметил: перевернуло всего, аж задёргало:
- Ах, роза эдемская... пух лебяжий...
Лебёдушка покатилась со смеху. Выкрикнула звонко:
- Погоди! Не сторговались! Ты сперва вот это... дуло железное... дай подержать! Дай стрельнуть!
Стах сник. Отрезвел - но весьма незначительно. Хмуро повертел в руках хороший английский пистолет, вынул кремень. Досадливо протянул девке за ствол. Девка с подчеркнутым любопытством долго его разглядывала и болтала всякий вздор:
- Откуда стреляют? Отсюда? А здесь что? А это зачем?
- Нет-нет! - раскокетничалась эдемская роза, - я непременно - непременно! - должна разбить этот горшок!
И - прихотливым жестом направляя дуло в стоявший над хозяйской стойкой большой глазурованный горшок - она меж тем изящно и бесцеремонно стянула с головы кавалера шапку и с важностию надела на себя:
- Я меткий стрелок! Похоже?
Стах залюбовался.
Эта женщина, определённо, умела себя преподнести. Грубая мужская шапка, напяленная на голову Гназда неприхотливо и абы как - на золотистых кручёных кудрях черноглазой красавицы сидела с очаровательной лихостью, лёгким озорством. Мерцали, переливались изумрудные, рубиновые искры - и призывно таяли в червонной гуще колец, оттенённых потёртым и выцветшим сукном шапки. Краля коварно взглянула на Стаха - и многозначительно мигнула. Стах мучительно зарычал.
- Угу... - лукаво согласилась бабёнка, а пятачок опять - раз! - и возник на кончике изящного носика. И на миг кого-то напомнил молодцу...
- Напоминаю сейчас я стрелка? - спросила фрюшечка, понизив голос. - Дай второй пистолет! Буду смотреться?
- Что ж ты нетерпеливый такой? Уж коль выбрал меня - потрудись! Я по красной цене! А мы покуда не сторговались...
'Щас убью...' - внезапно понял Стах. Внутри разом ослепительно вспыхнули то ли звёзды, то ли молнии - и с размаху стрельнули в голову. Всё это вылилось в рёв раненого зверя:
- Ну, сколько?!
Девка только метнула в потолок россыпи смеха - и, с криком:
- А вот как поглядишь на меня при двух пистолетах - так узнаешь! - мгновенно спрыгнула со Стаховых колен, да так проворно, что Стах прозевал её. Крутанувшись причудливым зигзагом, замерла перед затравленным мужиком, дерзко потребовала:
- Давай второй!
Истерзанный Гназд с отчаяньем выхватил из-за пояса другой ствол.
- Ну? - шикарно повела полулунными плечами красотка, перехваченная на талии блестящим поясом, за который она с вычурной бесшабашностью заткнула два верных Стаховых пистолета.
- Да... - Стах судорожно и жалко покивал головой и через силу протолкнул в горло глоток воздуха, - звонка́ ты, краля! Хоть с пистолетами, хоть с пушкой... - но потом, запнувшись, скромно признался, - только мне без них больше нравится...
- Ах, вот как? - кокетка многозначительно подняла алебастровый пальчик:
- Значит, - изрекла важно, - картина неполная. Чего-то не хватает.
И внезапно тягуче уставилась на Гназда широко распахнувшимися глазами. Разом налившимися вишнёвой спелостью устами жарко и жадно вдруг забормотала дрожащим низким полушёпотом:
- Чего же не хватает мне, молодец удалый, для гордой стати твоей, обличья княжеского? Мощью ты точно зубр упрямый! По земле ступаешь царственным львом. Как олень легконогий - быстр и строен! Зорок, как орёл! Стремителен, как сокол!
Ну, что говорить... Умела краля подливать, где надо - масло, где надо - мёд. Да и вообще... когда роскошная баба ползает у тебя в ногах и всякое такое говорит... орёл ты... лев... ещё, там, другое зверьё... - поднимать её как-то не хочется... приятно, что ползает!
Потому Стах и купился, когда преданно и восхищённо вытаращившись ему в глаза, сирена начала вдруг медленно стекать ко Стаховым ногам, пылко и трепетно их обнимая и прижимаясь взволнованно вздымавшейся грудью. Опустившись до сапог, прилипла к ним с таким огнём, что - ещё мгновение - Стах рухнул бы вместе с девкой тут же на пол без всякого торга. Но вот дальнейшие женские нежности ему не понравились. Потому как во мгновение ока движеньем ласковым и страстным красотка выдернула из-за голенищ его два засапожных ножа. Устрашающие лезвия хищно блеснули во мраке закопчённой харчмы.
Спохватившись, Стах успел сграбастать тонкие запястья:
- Ну-ну-ну, сладкая... - забормотал растерянно и несколько испуганно, - не балуйся, девочка, оставь... это нехорошие игрушки...
Глаза коленопреклонённой красавицы мгновенно наполнились слезами. Самые настоящие слёзы крупными градинами побежали по её щекам, а влажный рот приоткрылся так трогательно, так беззащитно:
- Пожалуйста... - дрогнувшим голосом пролепетала она и взглянула Стаху в глаза столь жалобно и покорно, что у него сама собой ослабла хватка, и чувства стыда и сострадания отключили все остальные, - пожалуйста, не отбирай у меня... мне так хочется... совсем чуть-чуть, одну минуту... я думала, ты позволишь... только в зеркало посмотреться, а главное, - тут она всхлипнула и заглянула Стаху в самую глубину зрачков с такой нежностью, что мужика окончательно развезло, - чтоб ты́ на меня посмотрел! Как я выгляжу при настоящем молодецком оружии.
Стах не выдержал атаки. Стах сдался.
Красотка тут же взвилась ослепительной кометой, сверкая двумя ножами - и закружилась перед Стахом в пространстве меж столами. Ножи быстро вращались, со свистом рассекая воздух. Девка ловко перекидывала их из руки в руку, взметала над головой, стремительно роняла вниз, высоко подбрасывая ноги - и быстрый напористый звон ножей и стук подбитых гвоздочками каблуков успешно заменял ей музыку.
Таких кручёных дробных танцев Стах в жизни не видал. Аж голова закружилась от грома и мерцанья! До того рьяно выплясывала девка, до того истово лупила каблуками в земляной утоптанный пол - что Стах лишь восхищённо глазами её пожирал и прыгающее сердце в груди даже унять не пытался. Девка плясала - потихоньку к низкой двери в глубине тёмной харчмы отступала. Девка плясала - сквозь пляску то и дело к молодцу обёртывалась, чёрным отчаянным глазом мигала и кричала задорно:
- А так погляди! - и пускалась в новые невиданные выкрутасы. Ножи звенели, пистолеты гремели, сердце Стаха колотилось неистово, мучительно... Сквозь всё это вязко тянулась мысль: ах, не дело это... отобрать бы... не ровён час...
В какой-то миг стряхнул Гназд наваждение. 'Не дело... не дело...' - продолжало стучать внутри, а хорошенький фрюшечий носик внезапно шевельнулся и сплющился в откровенный пятачок. И Стах его наконец разглядел.
Под стук каблучков подстроившись, сам сапогом притопнул. Следовало плясать: с ней, с девкой-то, иначе, видно, не столкуешься. Повёл Гназд плечами, подбоченился - лениво в танец вступил. Не лежала душа на ловкие коленца, на размахи залихватские. По старой привычке потянуло шапку на затылке заломить... ах, ты! Шапка-то на девке... вон, занятно этак средь колечек торчит - не падет. Ничего у этой крали не падает. Всё ладно, всё притёрто-пристроено.
Кое-как размялся Стах, приладился. Этак небрежно - вроде как для начала, для затравки - вкруг девки пошёл, приноровляясь поближе подплясать... Девка весело в сторону скакнула, расхохоталась, к молодцу голыми коленками развернулась и ну! каблуками дробить - искры высекать из пола негорючего, из Гназда горячего. Чего ж? Горел Гназд - а к ножам мелькающим всё ж подступался. Да и к девке. Одно другому не мешает.
- Погляди на меня, удалец, ясный сокол, орёл могучий! - всё так же лихо крикнула забавница.
- Гляжу, козочка резвая, - отозвался Гназд как-то уж очень вкрадчиво... без надрыва жаркого, без угара тёмного, а даже с прохладцею. - Уж так хороша ты, белочка прыткая! Уж так-то пригожа!
В ярких чёрных глазах кудрявой чаровницы мелькнуло сомнение. Ещё быстрей завертевшись, откатываясь от теснящего Гназда, она высоко завскидывала стройные белые ноги. Ноги стремительно выстреливали из множества пенистых кружевных юбок, вихрящихся вокруг. И - несомненно - эти выстрелы сразили бы Гназда наповал, если б звоном им не вторили ножи, рассекающие воздух не менее стремительно.
- Погляди же на меня! - уже с отчаяньем взвизгнула танцорка. Гназд не ответил, прицеливаясь перехватить её руки.
В этот самый момент у молодца за спиной раздался голос, со странной усмешкой прозвучавший:
- А на меня поглядеть не хочешь?
Яростный голос, едкий, горький. Женский голос - и это сбило с толку. Будь мужской - Гназд разом разоружил бы отступающую к стене красотку и не с голыми руками обернулся бы на злой вызов. А тут - миг недоумения стреножил молодца. Растерялся он, - да и повернулся на голос. Уловил только тёмный силуэт в светлом проёме раскрытой двери. Не успел ничего разглядеть. И понять не успел. Дальше произошло всё молниеносно. Порснуло что-то сзади - и Гназд мгновенно уяснил, что поздно дёргаться за ножами-пистолетами: с двух сторон ринулись на него два здоровых бугая.
Бугаёв Гназд успел за грудки ухватить и вместе сшибить, а сам вниз ушёл. Вывернулся, было. Тут же другие навалились. Но тех уж встретил. Ближнюю лавку из-под кого-то выдернул.
Не так много людей было в харчме - это Гназд, ещё входя, отметил. Случайные сразу в стороны отлетели, к стенам прибились. Из каких углов понаползли бойкие молодчики, Стах после только диву давался. Но - вот они, деваться некуда. Против Гназда пятеро. Люди, не люди - серой вёрткой стаей подступают. Недобро, по-волчьи, глаза поблёскивают, а лиц не видать: тёмными платками тщательно лица повязаны. Отчего-то им не по сердцу миру личико казать - точно невестам подмененным. Прут на Гназда неотвратимо - но осторожно. Каждый миг схорониться-отпрыгнуть готовы.
Не успели отпрыгнуть - угодила в самое скопление своры сосновая лавка. Кому по лбу, кому по спине, кто увернулся.
Смёл Гназд кодло подкрадывающееся - к выходу отступил. А дальше - некогда стало удары считать. Слева-справа кинулись волки - и крушил их молодецкий кулак, долго не метя, налево-направо - под дых ли, промеж глаз - куда придётся. И почти к дверям уж пробился Стах - как откуда-то сзади да сверху метнулась на него сеть рыбачья с грузилами по краям, обернула единым махом, руки спутала - и враз повисли на плечах хрипящие от злости вороги. Рванул Стах сеть, тряхнул с плеч ненашей безликих - но сразу сбили его с ног, затоптали, башкой о пол ударили, горло сдавили, так что в глазах померкло. Обмяк Гназд. Издаля, из тумана услышал голоса: истошный женский, потом беспокойный мужской... и проплыло в сознании, что уж слышал их где-то... Где и когда?
- Вы побережней! Череп расколете - на что нам калека? - и пророкотал примирительно, - ничего! Это он здесь такой! В порубе покиснет - отгладится!
'В порубе... в порубе... в порубе... в порубе...' - запульсировало в звенящей голове. Сознание слабо прояснялось - но независимо от него, привычкой отработанной, напрягались все мышцы и жилы, пытаясь сбросить противников. И, всё не сдаваясь, корчился да вывёртывался придавленный Стах на полу.
- Вяжите... вяжите... - по-хозяйски советовал всё тот же давно слышанный мужской голос, - щас скрутим - уймётся.
- Легко в стороне болтать, - с тяжким хрипом пробурчали ему в ответ, - не даётся!
- Давай... как есть... вожжами обкручивай! - прикрикнул хозяйский голос, - что бревно, вынесем... вон телега... в сено зароем, - и скомандовал напористо, - ну! быстрей, ребята! И так завозились.
Всё ещё выкручивающегося Гназда облепили пыхтящие от напряжения недруги. 'Погубить опасаются... - мелькало в блёклом сознании, - в колодки, значит...'
Стах рванулся с неожиданной силой. 'Эк!'
Насевшие враги крякнули. В какой-то миг все три головы ненароком оказались вместе.
И тут же - тяжкий снаряд просвистел через всю харчму, точно приземлившись на три взъерошенные, мокрые от пота кочки голов.
Это ещё одна сосновая лавка выступила на сцену, сметая на своём пути не к месту торчащие кочки.
Дружно грохнулись три головы, как пустые горшки о пол. Стаху - вскользь: чутьём в сторону дёрнулся молодец.
И тут же прыгнул кто-то, дробный и быстрый. И тут же выстрел грянул под низкой крышей продымлённой харчмы. И тут же рядом рявкнул мужик - и тоненько, с подвыванием - застонал. А Стаху - совсем рядом, аж, под правую руку - нежданно отлетел нож.
Встряхнувшись, глазам Гназд не поверил: на вершок от него лежал хороший большой нож и поблескивал голубой наточенной гранью...
Сколько удалось собрать сил - потянулся Стах спутанной рукой к тому ножу. С мукой выворачивая - кое-как выпростал из крепкой сети два пальца. Самыми кончиками еле-еле дотянулся до острия. Осторожно захватил его - и подтащил к себе. А там - перехватывая лезвие ещё... ещё - аккуратно подвёл к тонкой верёвке сетки...
Освободив руку, сразу заработал молодец ножом. Как можно быстрее и незаметнее. Но никто не препятствовал ему. Отвлеклась боевая братия. Четверо из строя выбыли, двое других под дулами двух пистолетов дыхнуть не смели, и покорные руки подрагивали на уровне белых от страха глаз.
Два пистолета в обеих руках направлял на них невысокий жилистый молодец. Глаза его из-под нахлобученной шапки, над повязанным лицом - торжествующе сверкали. Голос меж тем рокотал сдержанно и насмешливо:
- Что? Не узнал, Дормедонт Пафнутьич?
Вот от этого имени у Стаха по мышцам холодная волна прошла. Господи! Да разве могло прийти в голову?! Вон, что за призрак из прошлого! Не то, чтобы Стах его напрочь из памяти вымел - но если и вспоминал когда - только так:
'Ну, почему умерла добрая любящая Токла - а дочка его всё живёт и живёт?!'
А самого давно похоронил мысленно. Думал - никогда и не столкнётся. Ан - объявился Дормедонт Пафнутьич. И - похоже - в большую силу вошёл, коль на Гназдов замахнуться дерзнул. А это кодло его - поди, наймиты? Э, нет... не все... вон тот, что рядом - похоже, сын. Смутно помнил Стах это лицо - тогда ещё мальчишеское. Что ж? Возмужал. А сам Дормедонт раздался да поседел ещё. Только всё - не старик. Объявился, значит.
Что ж нужно Лавану спустя десять лет? С какой стати так понадобился ему Гназд в порубе - что на лихое дело рискнул?
Так ведь, - заскулило с тоской в душе у молодца, - у него ж вся жизнь - лихое дело. Вот и до этого дозрело. Не хочешь, зятёк, доброй волею - будешь в колодках - а стад Лавановых тебе не миновать.
Плюнуть захотелось Гназду. Недаром - подумалось - всегда в харчме пол заплёван. Не где-нибудь - а в харчме, девки пляшут, роняют ложки дураки да Лаваны сети развешивают.
- А? Дормедонт Пафнутьич? - звучал едкий и негромкий голос удалого молодца с прицельными пистолетами, - вижу, запамятовал. А ну - как напомню? - слова поцедились медленней, размеренней, - вот как среднему твоему... ишь, поёт! Ладошка-то... сможет ли ещё ковшичком воды черпнуть?
Хрипящий мужик мычал и корячился на полу.
- Помилосердствуй... - почти прошептал Дормедонт, - ты ж мне двух сынов покалечил. Будет!
- Тот отойдёт, - хмыкнул грозный молодец, - жив. Это мне ты жизнь обломал - не поправить.
Пристальный взгляд его сделался безжалостным. Концы ржаных усов приподнялись лютым оскалом:
- Ты ж мне семью сгубил! Мне ж теперь, трудами твоими - вот эти два ствола - всё, что есть в жизни! Зато уж, - обнадёжил злорадно, - не промахиваюсь!
- Слышь... милый... не губи, - тихо и со слезой пролепетал Дормедонт, - я тебе денег дам... все дам, что с собой.
Молодец хохотнул:
- Ты мне дашь... Я и сам возьму... не чужое, поди!
И жёстко произнёс:
- Умереть боишься? Да я за твою жизнь поганую греха на душу не возьму - только не дёргайся, не искушай.
Уразумевший ситуацию Стах не торопился поднялся на ноги. Голова ещё звенела, но тело слушалось, руки-ноги действовали. Однако нужно было обезопаситься - а значит оговорить условия. И он спокойно и предупреждающе произнёс:
- Эй! Товарчу! Я тебе подспорье. Согласен?
- Давай, - не глядя, обронил воитель с пистолетами.
- Тогда так... - Стахий решительно встал с замызганного пола, - сеть порезал - за вервие сойдёт... и ещё есть... про меня заготовлено. Гляди в оба - свяжу нижних, потом верхних...
И Гназд добросовестно и ловко проделал обещанное. Крепко-накрепко сплёл попарно и троекратно шесть рук лежащих рядом с перевёрнутой лавкой - да и с лавкой соединил для верности. Потом так же по-деловому подошёл к Дормедонту с сыном. Обоим по две вместе руки связал, обоих подтащил с поддерживающему крышу столбу и прикрутил к нему. Тут же прощупал, отобрал оружие, а был навар недурен: плохого Дормедонт не держал.
Новый товарищ опустил два пистолета. Третий, из которого пробил руку Дормедонтычу-среднему, колыхался сбоку на ремне. Впрочем, стрелок не прятал пушки, ненароком приглядывая: дверь, окна, народ, за углами да столами хоронящийся. Однако ж увязанных розеткой пленников обыскал основательно. И ножи, и стволы отобрал - а денег при них не было. Деньги у Дормедонта все были. Как и следовало ожидать. Их и забрал молодец все до последнего, пройдясь по пазухам-карманам вдругорядь. И табак выгреб.
- Уходим, - кивнул ему Стах.
Задерживаться - верно - не стоило. Неизвестно, что за силы заполнят в следующие минуты пространство под чёрной от копоти крышей просаленной харчмы. Ещё раз внимательно оглядев покидаемые рубежи, оба молодца быстро выскользнули за двери и, покуда не отходя, осмотрелись.
У коновязи не было лошади Стаха. Стах не удивился - только с досадой дёрнул ртом. Переведя взгляд левее, он вдруг обнаружил её, уже без седла - на постромке впряжённую в ладную телегу, с каурым коренным. Призывно толкнул товарища. Рванулись, было, оба к обретённой упряжке, как вдруг, прыгнув невесть откуда, невиданное явление преградило Стаху дорогу...
Тигрица!
Свирепая и кровожадная, ощерила клыкастую пасть - тут любой закалённый в боях воитель дрогнет и оторопеет...
Ну - это, конечно, в первый момент причудилось. В самом деле - откуда ж в белых краях метелей и берёз - этакая тропическая живность. Понятно, никакая не тигрица - хоть поразительное сходство доне́льзя потрясало. Дыбом вставшая шерсть на загривке. Сощуренные глаза, мечущие злобный пламень. Разъятый в глухом рычании провал жадной глотки. Стена готовых вгрызться в трепетную плоть зубов. Выпущенные на всю природную длину, скрюченные и отточенные - когти-пальцы. И - клокочущая ярость в каждом движении. Вся эта стихия насмерть встала у Стаха на пути:
- Думаешь, вырвался?! А я - не пущу! От меня не уйдёшь! - рыкнула - и блеснула на солнце рыжей полосатой спиной. Спина выгнута - словно бросится зверюга. Из оскаленного рта безумные речи летят:
- Вот этими руками вцеплюсь - и не пущу! Зубами вопьюсь - не вывернешься! Хватит! Жила одна - больше не хочу! Это что ж ты творишь-то?! Меня, венчанную - знать не хочешь, а девке в ноги стелешься - головы не жаль!
С ужасом и омерзением признал Стахий в страшной твари законную супругу.
Разменяв четвёртый десяток - краше Гаафа не стала - стала злее. От обиды ли, от безбрачия... или просто от чёрной души. Поняла, наконец, что не дождётся мужа - и вот, любой ценой готова заполучить.
Стах, приостановившись, несколько мгновений разглядывал свою 'судьбу'. Такую - с лихорадочно горящими глазами, с зубами оскаленными - не успокоишь, не уговоришь. Вздохнув, он тихо спросил:
- А на что я тебе, Гаафу? Ты ж видишь - жить с тобой не буду. Не заставишь же...
- Заставлю! - выкрикнула Гаафа, нацеливаясь паучьими пятернями, - за глоток воды... за кусок хлеба... смолой прилипну - а муж законный у меня будет! Не отцепишься! А уйдёшь - чёрта тебе вслед! Порчей изведу! Яду подошлю!
- Да ты никак рехнулась, жёнушка? - как можно холоднее и насмешливей бросил Стах, отстраняясь от девки. Бежать и бежать от её страстной ненависти. Бывает всесокрушающая страсть любви - а тут...
Однако ж - любовь ли, ненависть - а ведь сожрёт, и без шуток. Приходится признать. Её бы - на цыпочках и подальше - миновать. Кто знает, что может необузданная девка выкинуть...
Стах повертел головой в лёгкой панике. Товарищ слегка приостановился, оглянувшись на него. Присмотрелся к обезумевшей тигрице, мигнул Гназду на коновязь. Эта мера была не лишней. Не хочется терять время - но оставлять в тылу бешеное чудовище неразумно.
И другой вариант у Стаха в голове мелькнул... Вот повздорь он с Миндой (а с Миндой сильно задержались яблоневые сады... из-за редких встреч ли... из-за хорошего ночлега... из-за тягучих зелёных глаз... да и привычка...) - что б предпринял Стах, дабы смирить женский гнев? Глянул бы нежно в глаза, за плечи притянул, сказал бы голосом дрогнувшим, и с придыханием: 'Никого на свете, миндаль мой цветущий, нет тебя прекрасней...' И сработало бы! Сразу!
Содрогнулся Стах, представив что-то подобное по отношению к остервенелой Гаафе: взгляд свой нежный, посулы ласковые - и ту тигриную лапу, которая пройдётся когтями вслед сладким речам. Ну, нет! Подавишься таким словом, и от взгляда такого окривеешь!
Торопливо шагнул к Гаафе и, полоумных глаз стараясь не видеть, цепко схватил за острые локти. Девка рявкнула - и как саблями, локтями взмахнула, коленками запинала, зубами заклацала, норовя цапнуть мужа. Однако ж, удержал её Гназд, закрутил локти концами повязанного на ней - крест-накрест через всё тулово - рыжего полосатого платка, притянул к коновязи - и, отскочив, в три прыжка оказался в телеге, где союзник честно поджидал его. Тот сразу стегнул лошадей, лошади рванули с места - повозка мгновенно исчезла в поднявшейся дорожной пыли, и сквозь пыль ещё долго слышал Стах вопли и проклятия драгоценной супруги.
Товарищ гнал и гнал лошадей. Так и гнал бы - столько, сколько хватит лошадиного духу. Оно и понятно: хотелось уйти как можно дальше от возможных враждебных промышлений. Упряжка, разумеется, у Лавана не одна, и ружья могут найтись, и развяжут, гляди, добрые люди. Только добрые. Потому как - корыстным с Дормедонтовой своры сейчас и взять нечего.
Оттого - едва дорога пошла поглаже, и пыль развеялась - удивлённо нахмурился спутник, когда Гназд вдруг сжал его плечо. Мрачно оглянулся:
- Чего?
- Постой... - Стах напряжённо всматривался в придорожную листву.
- Чего там?
- Вон... видишь? - подельник махнул рукой в мелькающий мимо кустарник - и спрыгнул на землю.
Всё, чего смог разглядеть сквозь частые ветки склонный к возмездию мужичок - это торопливо продвигающееся, то и дело выныривающее из зелени розоватое пятно.
- Фрюшка! - радостно выкрикнул Гназд - и на бегу пояснил:
- Танцорка! Тропка там. Небось, фрями протоптана, к маклакам, - и, ломая кусты наперерез розовому существу - грозно засвистел в два пальца.
Напарник приостановил лошадей и напряжённо следил за ним, вытянув шею. Вслед за мелькающим розовым низкие поросли стремительно захрустели под несущимся Гназдом. Свист - ещё оглушительней - завершился далёким, но пронзительным поросячьим, визгом.
- Брось! Не трону! - долетел до возницы требовательный Стахов крик, и спустя какое-то время он сам с шелестом и треском выбрался из ольшаника прямо к поджидавшему партнёру. Со смехом потряс кожаным мешком, высоко подняв его в руке:
- Перепугал бабёнку... Швырнула - и дёру! Ничего! Поделом!
И Гназд окинул товарища благодарным взглядом:
- Спасибо - дождался.
Тот только плечами пожал:
- Вместе - значит вместе. Что ж я - брошу, что ль?
И - вслед за этими словами - с усмешкой полюбопытствовал:
- И почто такая прыть?
Вскочив в телегу, Гназд смущённо крякнул. Запнувшись, раскрыл мешок. Молча вынул и показал спутнику два родных и милых сердцу пистолета. Следом извлёк оба ножа, что недавно сверкали в изящных ручках, причудливо вертящихся в диковинном танце.
Приятель, постёгивая лошадей, заметил:
- Да ты, вроде, и так не безоружный...
Гназд кашлянул и поморщился. Пробормотал, точно извиняясь:
- Это верно... Только к своему - больно привык уже. По руке. С чужим - когда ещё подружишься, а моё - и целиться не надо. Само всё умеет.
Товарищ понимающе покивал. Потом задумчиво хмыкнул:
- Ишь как... Привычка... Есть такое. Кажется, пустяк - а ведь хоть не живи без этого.
И, помолчав, неторопливо молвил:
- Я слыхал историю... как один удалец от погони уходил. Враги за ним по пятам гнались, а всё ушёл бы, не оброни трубку. Вот представь - за трубкой за этой за своей - с коня долой - да в траве шарить. Ну, и пропал, конечно! Во как! - и внезапно, будто вспомнив что - прервал речь, - ну-ка, держи вожжи! Поделиться надо.
Не глядя, Стах забрал у спутника вожжи - и при этом свободной рукой наконец-то вытащил из глубины мешка старую потрёпанную шапку. Обрадовался так, что лошадок аж в галоп пустил!
- Ах, ты, драгоценная моя! - чмокнул шапку и напялил по самые брови, - вот теперь - всё в порядке! Теперь - заживём!
Товарищ не ответил, озабоченно и хмуро обшаривая кафтан.
- Слышь... - спохватившись, обернулся к нему Стах, - а тебя как звать-то?
- Харитон, - глухо пробурчал приятель, старательно выгребая содержимое карманов, что было, несомненно, удобнее и надёжнее кисетов на поясе, которые так же имели место.
- Харитон? - дружески повторил Стах, - Хартика? Ну, будем знакомы! - и, назвавшись сам, шутливо спросил, - а ты чего распотрошился-то весь?
- Да вот... пока затишье, не одолевает никто... давай добычу делить, - Харитон со скрипом выпростал последний карман.
- Чего? - удивился Стах и глянул на ссыпанную в шапку груду монет. Хартика пояснил:
- Мы с тобой добычу взяли? Взяли. Давай поделим.
Гназд насмешливо поддел его:
- Да ты, никак, разбойник?
- Разбойник, - уверенно и с удовольствием согласился Харт. Стах откровенно расхохотался.
- Чего? - приподнял бровь союзник. Стах, наконец, отсмеялся:
- Ну, какой ты разбойник? Ты ж честный человек. Богобоязненный. Дормедонта, вон - и то не порешил. Ни жадности в тебе, ни жестокости, душа открытая. И глаза, вон - как у славной дворняги!
Харт угрюмо помолчал, потом сказал:
- У меня ни кола, ни двора. Все близкие по могилам лежат. В душе тоска лютует, а глаза - света б не видели... Мне терять нечего.
Стах подумал, спросил:
- Давно так?
- С год, - пожал плечами Харитон.
- И чего? - поинтересовался Гназд, - многих ограбил?
- Да было пару раз, - нехотя пробормотал отчаянный мужик, - как вижу - гад - наблюдаю за ним и случая ищу. Ну, и находил...
- Ну, это понятно... А всё ж не дело, - Гназд задумчиво опустил вожжи, - тут... погоди... помозговать надо...
- А ты голову-то не ломай зазря, - осадил его задетый Робин Гуд, - хватит, что моя обломанная. Как складывается - так и складывается. Лучше не болтать, а дело сделать. Давай доход пополам рассчитаем.
- Какой доход, Харт?! - Стахий даже привстал в телеге, - ты меня из беды выручил! Я ж в долгу у тебя!
- Да не выручал я тебя, - с досадой проворчал товарищ, - я Дормедонта выслеживал - о тебе думать не думал. Я его ещё вчера заприметил. Так и караулил с тех пор. Видел, как на тебя указывали, как в харчму засели, как с девкой уговаривались. А что помог тебе - так это его пресёк - потому как зарок себе дал - Дормедонту от меня до последнего дня будут препоны да обломы - за что б он ни взялся!
- Зарок хороший, - согласился Гназд, - только не будешь же жизнь на Дормедонта тратить. Год прошёл - и другой пройдёт, а там и третий. Оно проходит, Харт! Ты мне поверь, уж я-то знаю... Тебя бы к хорошему делу пристроить...
Харитон сердито отвернулся и промолчал.
- Чего воротишься? - с усмешкой поддел его дотошный союзник, - я тебе доброе говорю. Будет ещё жизнь.
- Ладно... - буркнул напарник, - проповедник ещё тут.
- Ну, бурчи, бурчи... - усмехнулся Стах.
- Да хватит тебе! - неожиданно взорвался Харт и с силой шмякнул шапку с тяжёлым содержимым в рыхлость соломы, - будем мы делиться или нет?! Что ты мне зубы заговариваешь?!
- Не будем! - отрезал Гназд. - Мне Дормедонт денег не должен. Скорее, я ему. Он тебе должен. Вот и забирай. С телегой и конём. Всё по-честному.
- Ладно! - с неожиданной злостью гаркнул Харион и яростно пнул шапку с деньгами, - два раза не предлагаю! Тогда - и табак весь мой! - и, словно опомнившись, он вдруг заполошно зашарил в поисках трубки - и тут же, по нечайности, проронил - совсем мирно и даже жалобно:
- Сто лет без табаку...
- Ну, вот и покури, - ухмыльнулся Стах, - а то больно свирепый... Разбойничек...
От трубки Хартика размяк и разнежился. Перестал хмуриться, стал на Стаха поглядывать с любопытством, потом с вопросами не удержался:
- Слушай... объясни мне... ты - никак - родственник Дормедонтов?