До сих пор большую часть дня бандит отсутствовал или дрых, обожравшись, сосуществование с ним было терпимо. Завихрения полового садизма оставались локальными водоворотами в течение суток. Нормальные часы дня, как щепки, выныривали и плыли дальше. Начался сентябрь и стало не здорово.
Помимо изобилия, наливающегося в саду, персиково-грушево-яблочно-сливового духа, сушившегося, варившегося, превращавшегося в джемы и пастилу, ничто не выдавало упадка лета. Тем не менее это была она самая - птичья тоска наоборот. Сопротивление птичьей тоске. Алмасу не хотелось улетать. Ему стало тревожно смотреть за пределы мшистой каменной стены. Недомогание велит зверью прятаться по углам, тихо сидеть. А монстры там и растут: в темноте, под кроватями и в шкафах, как свёкла под землёй. Корнеплод цвета густой венозной крови. Думитру резал её кубиками. Бандит колобродил по дому, словно пытался обломать о косяки дверей враждебные ему, готовые к полёту крылья. Он упирался в эти стены лбом: думай, думай! Реши уже что-нибудь!
Посреди коридора Алмас врезался в старика, не понимавшего, что происходит.
- Ты намерен убить меня, что ли?! Но не можешь решиться? - не выдержал Думитру, пойманный между его рук, прижатый к стене который раз, сбился со счёта.
Алмас цеплял подтяжки то одну, то другую и, отпуская, щёлкал по груди. Глаза полуприкрытые. Ужасно грустные. Вроде лунатика.
- Беспочвенные... Подозрения... - произнёс он.
Закрыл старику рот и нос ладонью. Дождавшись, пока тот дёрнется, убрал руку.
Ненормальный.
- Мальчик мой, объясни, что ты хочешь? - ловя воздух ртом, который раз повторил Думитру.
- Ничего хочу...
Его изводило желание прикасаться. Удерживать, кусать, щипаться - держать. Схватить и держать. Чувствовать ладонями. Знать, что он крепко держит всё это: сентябрьский день, запахи сада и кухни, старика, тело сквозь рубашку. Его ломало от неисполнимости этого желания. Не держалось, не чувствовалось в руках. Когда уставал пытаться, то вцеплялся в свои ключицы и замирал с руками наперекрест. Безумие росло и ветвилось из-за попыток выглядеть не безумием. Притвориться, например, заходом сексу, которого Алмас почти не хотел, к разговорам, которые его не интересовали по этой самой причине - он затевал их мимо, в обход тоски...
***
Сорок-баро всегда пугала одна комната в доме - северная гостиная.
Родовое имение семьи Адажио занимало примерно квадратный в плане кусок земли. За садом грунтовка вела на юго-восток в предгорья. С противоположной стороны фасад и терраса крестообразного дома выходили на главную улицу. Её старинная брусчатка, охраняемая законом, как и эдикула в саду, не сменялась асфальтовым шоссе до самого города.
Алмас избегал этой части дома: северной гостиной. Ему не импонировал антиквариат в шкафах, потускневшие линогравюры на стенах, но дело было не в них, а в самой двери. Сразу за прямоугольником дверного проёма зиял ненавистный реальный мир. Оттуда точилась угроза, хотя массивная дверь плотно закрыта. Через неё ни старик, ни Алмас не ходили, лавки закрыты, супермаркет разграблен, им просто незачем было в ту сторону.
Алмас точно знал: из-под брусчатки дымом поднимется дьявол в погонах. Фуражка на рогах, копыта в ботинках. Дьявол-армеец загодя отпечатал перед северной дверью свой след: не забыть этот адрес! Когда сорок-баро захочет надышаться перед смертью, удар копыта распахнёт дверь настежь. Верёвка сдавит ему шею, выволочет наружу, отнимет последний глоток райского воздуха.
Алмас заколотил бы эту дверь! Но ему всерьёз, до галлюцинации ясно представлялось, что стуком он выдаст себя, погубит! Не безумным решением отдалиться от группы, не наглыми грабежами. Алмас был уверен, что с первыми ударами молотка он услышит из-за двери дьявольский хохот и холодным, непререкаемым тоном произнесённое своё паспортное имя, которое Алмас ненавидел.
***
Бродя по крестом выстроенному дому, по этой сетке комнат и кладовок, словно расчерченной для игры в крестики-нолики, загоняя Думитру в тупик всяким новым ходом, Алмас извёл его своим нервическим состоянием.
Думитру варил сливовый джем и задумался над пропорциями приправ... Сколько гвоздичек положить? А лимонной цедры?
Алмас постоял, понюхал. Окунул палец в кастрюлю, обжёгся. Облизал палец. Резко цапнул старика клешнёй за локоть и увёл его из кухни. Откликнувшись на слабые протесты, вернулся переставить кастрюлю с плиты.
В центральном зале сорок-баро вытащил из стопки альбом шириной с три кирпича. Подарочное издание, многочисленные иллюстрации проложены папиросной бумагой. Положил на кофейный столик, раскрыл.
- Ты использовал какие-нибудь из этих статуй, как порно?
Удивительный вопрос. Старик вздохнул:
- В смысле?
- Попробуй.
- Что?
- Подрочить на них.
- Алмас, и всё-таки, что с тобой?
- Со мной ничего... Телефон сел... Порнушки не поглядеть...
На кисть руки у него была намотана металлическая струна.
В своих безумных приказах, сорок-баро всегда был так убедителен, что Думитру подчинялся, лишь постфактум сознавая поспешность этого. Может, парень шутил и передумал бы через минуту?
Абсурдный перфоманс имитирующего онанизм старика без эрекции над фолиантом, не раздражил и не смутил сорок-баро. Критичность к своим фантазиям у него, как будто, отсутствовала напрочь.
- Не получается, - меланхолично констатировал бандит, - на то они и статуи. Культура... Кого из вас наказать?.. Тебя или его?..
- За что же наказывать, если культура?
- Хорош спорить. Клади.
Думитру положил большой мягкий член на разворот с Дианой охотницей и Алмас легко стегнул по нему струной. Прикусив губы досмотрел, как с болью сощурились глаза в морщинках, как лег наискосок, не задев головку, тонкий след от струны. Послюнявил палец и провёл, залечивая.
Развернулся, ушёл.
Ненормальный.
***
Кухня, дверь в сад... Мохноногий голубь пешком ушёл за склонившийся цветущий топинамбур. В сарае расквохтались курицы.
"Отсюда не придёт зло, - думал Алмас, - только не с этой стороны. С юга уже пришёл я сам, лимит зла исчерпан. А по северной улице ему раскатана красная дорожка".
Тропинка к эдикуле в два камня шириной...
Поворот вдоль ручья - в один камень...
Мшистые камни ограды...
Иссиня-зелёные огромные тополя над ней...
Так нарезал круги.
Вокруг плавали тысячи запахов согретых фруктов, наливающихся груш, каких-то ягод гроздьями... Наверное, это сорта крыжовника и смородины. Алмас не спрашивал, не интересовался. Слова подобно укусу выдавливают начинку из пирога, он разламывается и остывает. Названий цветов Алмас тоже почти никаких не знал, а ведь густые пучки чего-нибудь ярко благоухающего торчали из каждого угла. Розу перепутал бы с шикарной бегонией. Да что цветы, сорок-баро отличал съедобное от декоративного только в тарелке. Он понятия не имел, что на грядках посажено ради корней, что ради ароматической зелени. Которую Думитру и рвал сейчас для маринада...
Сорок-баро возник из-за георгиновых шаров, отнял у Думитру лейку, снял распылитель, оттянул штаны на нём и струйкой вылил в них всю воду.
Ненормальный.
- Что ты ещё придумал? - устало спросил старик.
- Ничего придумал.
- В последние дни ты меня очень, - Думитру замялся, - удивляешь.
- Я тебя пугаю. Не специально.
Кончиками пальцев, ладонями, тыльной стороной рук-клещей он трогал угол воротника когда-то дорогой, старой рубашки Думитру. Загорелое плечо под ветхой клетчатой тканью...
Ушёл.
В левом крыле дома мастерская. Зашёл, постоял, глядя на верстак с тисками по углам...
Ушёл.
В правом крыле - спальня Думитру и его библиотека. Сел за письменный столик, дёрнул витой шнурок - выключатель антикварной лампы. Электричества нет.
Ушёл.
Центральный проходной зал был вроде как ни о чём: шкафы у стен. На полках ни то, ни сё: где стамески, где блокноты с рецептами. Тёмное пространство без окон, как будто притопленное в доме. Вытертый ковёр с драной бахромой. Так много раз на нём лежал старик... Открытый-открытый, совершенно весь открытый перед Алмасом. Происходящее в этой комнате, расположенной в середине креста, не переливалось через порог, не оскверняло кухонных и садовых ароматов. Распрощавшись с ними, Алмас возвращался в этот центральный зал дома и падал на спину, лежал крестом, раскинув руки и ноги. Перед смертью не надышишься.
***
Алмас ждал старика, поглядывая на дверь. Что-то долго ждал. Ночь на носу, после заката обещал его не трогать. Что за шутки? Чего там Думитру: в погребе заснул или в кабинете пасьянс раскладывает?
Завтра сорок-баро с братвой решили отправиться старые нычки делить. Хотелось бы выспаться перед дорогой...
Нелеченные язвы прогрессируют. Ноющая тревога, как воспаление, распространяется на вчера ещё здоровые места. Грошовые потери, временные неудачи теперь вызывали у бандита страх и злобное нетерпение. Алмас давно не трахался. Вкупе с тревогами приближающегося дня возбуждение пенилось, бродило в нём... Неудачный коктейль: слишком крепкий, раздражающе острый... До ломоты в пальцах ему хотелось податливого живого мяса, бьющееся рыбьими рывками. Хотелось лечь сверху, придавить до хруста в костях, прижать член куда попало и кончить от скулежа, от высачивающейся боли и бесполезных рывков. Утопиться в нём на считанные минуты.
Сколько ещё ждать?.. Давно мог бы крикнуть, конечно. Мог развлечься - беззвучным шагом искать пойти...
***
Судьбы часто диссонируют, но момент всегда резонирует с моментом. Взаимная глухота им не помеха.
Никаких пасьянсов Думитру не раскладывал. Он именно в этот день решил, что с него хватит. Ещё под первыми лучами солнца у него не было такой мысли, под закатными не осталось других.
После обеда он улучил минутку посидеть за последней неопубликованной статьёй, за распечаткой. Думитру предпочитал по старинке редактировать себя - от руки. Надо вспоминать мирную жизнь, так же как бриться надо. Иначе одичаешь совсем.
Не читалось... И не сиделось... Он посмотрел на своё имя, на профессорское звание в шапке черновика и усмехнулся. Весной старик мог допустить в будущем самое абсурдное и страшное: атомный гриб над цветущими вишнями, прилёт НЛО, победу плоскоземельцев на выборах, но не такое!.. Не настигший его абсурд. Он, мужчина на седьмом десятке попал в сексуальное рабство. Это до такой степени так дико звучало, что Думитру и в уме не проговаривал единственно точное название произошедшего. До последнего дня.
Отложив бумаги, Думитру решил полить домашние цветы. Они хоть и суккуленты, но иногда хотят пить. Он потянулся с бутылкой к окну, облокотился на спинку дивана и зря. Пружины дрянные, старый механизм внезапно раскрылся. Думитру полетел в подоконник лицом и взвыл от заклинившей спины, от невозможности ни днём, ни ночью принять хоть какое-то положение, в котором она не болит, когда не ноют синяки по всему телу, страх не отдаётся под ложечкой ожиданием следующей пытки.
"С меня хватит. Достаточно".
***
Дверь скрипнула. Бледный Думитру остановился, не войдя.
Обхватив колени, Алмас раскачивался на полу. Выдохнул:
- Ну, наконец-то!
Поманил его.
Старик произнёс:
- Нет, - и остался на месте.
- Что нет?
- Всё нет.
Алмас тучей поднялся над ковром, над всей комнатой, а может и выше.
"Белый медведь опасен тем, что по нему нельзя угадать момента нападения", - вспомнилось Думитру.
Подойдя вплотную, Алмас оглядел его, как вещь:
- С каких это пор?
- С этих.
- Так, значит?
- Именно так.
Думитру не пытался скрыть дрожь в ногах и не намерен был опускать взгляд.
***
Сорок-баро полез в задний карман.
- Значит, так...
Со щелчком он выдавил какую-то капсулу из блистера и кивком указал Думитру на его дрожащие ноги:
- Не дело. Рот открой.
Пропихнул капсулу ему в губы и дал запить из кувшина.
Застоявшаяся вода. Чаще менять надо.
- Я сейчас приду.
Вернулся.
Кусочек хлеба, смоченный в чём-то спиртовом, порошковом, вонючем отправился Думитру под язык, и его тут же отпустило! Мгновенно!
Это было заметно.
- Комбо! - улыбнулся Алмас. - Вместе лучше работает!
Он протянул Думитру блистер с двумя целыми рядами капсул.
- Две: утром и вечером. Веришь, не отравлю. Я уйду дня на три. Не скучай тут.
Бандит всё время обыгрывал, опережал старика. Избранные ругательства, отрепетированные жесты, готовность перенести страшные побои, ничего не пригодилось. Заставить себя вторично испытать праведный гнев Думитру тоже не мог.
Алмас погладил его, в прострации стоящего, по щеке:
- Старик, не выходи из усадьбы, ладно? Я кое-что знаю по новостям. Оно далеко, не здесь, но мало ли что... Послушай, взгляни на меня... Худшее, что ты можешь сделать - это бежать из своего дома. Не лгу. Хочешь киношку покажу? Включить? Чтобы ты не сомневался?
Думитру качнул головой:
- Я верю тебе.
Он пригляделся к блистеру, прочёл название. Это был дорогущий рецептурный анальгетик.
- Откуда?
- Давнишние. Аптеку дёрнули по пути. В них кассы такие богатые наличкой, оказывается!.. Я бы раньше поделился, да оно на желудок не очень.
- Спасибо, - горько усмехнулся Думитру.
- Всё нормально, - кивнул сорок-баро, многозначительно добавив, - ты будешь рад моему возвращению, правда?.. До встречи, старик.
Оттолкнул его и умотал на чердак, не прикрыв дверь. Топот взлетел по лестнице, затих над вздрогнувшей дубовой люстрой... Она качнулась туда-сюда незаметно, если бы подвес не выдал скрипом - комариными тонкими всхлипываниями. Морёная древесина, резные дубовые листики. Дуб - символ мужества, знак стойкости...
Думитру присел на подлокотник такого же резного кресла. Фиаско.