Мог не направлять лодку к пристани Танцующих Духов. Но кто тогда перевёл бы 'Поэму о деве-цикаде, стопы которой не касались земли' по мостику в три шага?
Сложись его судьба иначе, звенящую, глохнущую от цикад, жару Кирсан-ончи впитывал бы сейчас всей кожей, сам блистающий как солнце. Не скрывался в глубокой тени. Не разговаривал с кувшинками и дождевыми кругами на глади Нефритового Покоя. А он разговаривает. Уходящее солнце видно ему лишь вдалеке, на вершинах гигантских тополей Южного холма. Кирсан-ончи мог восседать там под генеральским балдахином. Перед ним лежала бы до горизонта полевая-мозаичная земля, а не один лист зеленоватой 'сливовой бумаги'. Полупрозрачный, будто сияющий изнутри прохладными цветками. Рука Кирсан-ончи могла лежать не на нём, а на инкрустированных перламутром ножнах. Не ранили бы слух голоса захватчиков, носящиеся над этими священными островами. Грубые, лишённые интонаций, отрывистые. Чужеродные голоса. Но не судьба: по рождению - 'ончи', маленький аристократ задолго до совершеннолетия решительно выбрал стилус. Монархия пала. Безоружный Кирсан-ончи выжил. С тех пор подметал дорожки и мостики в саду Ожерелья Тенистых Островов.
...
Кто имеет выбор и в чём?
К моменту рождения судьба уже соткана молчанием духов и пением цикад. Нити полотна - цикадами, промежутки - духами. Чему быть, чему не бывать - всё готово заранее. Прохудиться может верхняя и нижняя одежда, но не та, которая ближе всего к телу, сотканная из неосязаемого благословенного полотна. Она укрывает и от сквозняков наступившего дня, и от знания будущего. Дважды милосердный дар.
....
'Опора лестницы - в небе'.
Так говорят старики, подразумевая волю человека. В раннем детстве приняв одно безоглядное решение, Кирсан-ончи не отступал от него и не гадал на успех. 'Исток ручья уже знает про берег озера, лодочный нос узнает, когда его тростник пощекочет!' Более чем наглядная поговорка для края, живущего разливами горных речушек. Благословляя своевременные дожди, проклиная затяжные ливни, от домишек на сваях долина Цикад поднималась к монаршей резиденции террасами и лестницами. Символически тоже поднималась: от простонародья - к 'ончи', от них - к 'энчи', полусакральной жизни монаршего двора. Его павильоны располагались в саду Ожерелья Тенистых Островов. Там в числе озёр, не высыхающих и не переполняющихся рукотворных озёр были широкие - для лодочных катаний, проточные - для омовения, причудливых форм - для любования, родниковые - для питья. Были дикие острова, были полные цветников, были запретные монаршие острова - с мозаичными дорожками из кубиков стекла виноградных и янтарных оттенков. От павильона Регалий, в котором оглашались законы, до последнего уголка, где ополаскивали ноги, сад был целиком священен. Потому что нём незримо жила дева-цикада и таким образом сообщала всей долине благословение надменных по своей природе духов. Только цикады видят духов, и поют для них, и танцуют с ними. Только пение цикад объединяет наш и сокрытый миры.
Чуть раньше положенного мать взяла его с собой в павильон Танцующих Духов. Ежегодное представление называлось: 'Танец девы-цикады, чьи стопы не касались земли'. Вышло это случайно, детей аристократов ждал праздник в Игральном павильоне того же острова. Но Кирсан-ончи, гордый собой, сидел на руле лодки и направил её к другому причалу. Так его взяли на взрослое представление. Вопреки опасениям, маленький ончи вёл себя тихо. Слишком тихо для ребёнка. Он провёл рядом со сценой все пять часов. Не бегал, не хныкал, не просил со столика с лакомства. На сцене дальним планом шла беззвучная нескончаемая битва. В пределах одного рефрена хор изменял язык с высокого штиля на церемониальный женский, затем на обыденный благородный, затем на древний храмовый:
'Один шаг навстречу его,
Один шаг навстречу её,
А третий в тумане
Вдвоём'.
Как необычно! На середине сцены, над раскатанным рулоном синего шёлка дугой поднимался мостик в три шага. Танцовщицы и танцоры поднимались на него с противоположных сторон. Юноши в схожих доспехах, а танцовщицы абсолютно разные! Кто-то плавно-плавно шёл между двумя нитями песчаной яшмы, обозначавшими дорожку. Кто-то вылетал из-за многослойных вуалей тумана. Кто-то спускался с качелей, верёвки которых уходили под крышу павильона - в небо, неведомо где крепились... На девушках сверкали, переливались неповторимые украшения, и у каждой была полупрозрачная 'крылатая накидка'. Никто из танцовщиц не задерживался надолго. Пропадали, таяли, уступали место следующим.
...
Полунагие актрисы были волшебством.
Их красота захватила Кирсана-ончи, но приковало другое - вопиющие нарушение всех усвоенных им правил... Так не должно быть! История рассказывается от начала до конца! Более того, в обязательном порядке начинается строками об устройстве земли и времён года. Непременно завершается благословениями земле и временам года. На уроках истории так, и в сказках так! Например, эпос 'О том, как пришёл в долину Цикады старик, держащий посох' содержал полную биографию вождя и сокращённую - его рода. Также была выстроена поэма 'О муже без перстней на руке' - самоотверженном великом строителе, отказавшемся от перстня титула и от перстня брака. Все рассказы ведутся, как должно - с рождения до смерти героя. А здесь что? Что происходит? Обворожительные сценки парили в пустоте, вне фундаментальных законов! Кирсан-ончи всё пытался разобраться: отчего история на мостике каждый раз прерывается и начинается сначала? Кто эта девушка? Кто этот юноша? Откуда они? Что с ними было дальше?
...
Не существует её поэмы.
Дома наставник ему объяснил, - с понимающей улыбкой, - что не родился ещё тот человек, который расскажет историю девы-цикады от начала до конца. Выйдя из тумана полей, она скрылась в тумане сада Ожерелья Тенистых Островов. Вот весь её зримый путь. Большего никому не открылось ни во сне, ни в откровении храмовых воскурений... О, это была бы величайшая из поэм! А то, что видел Кирсан-ончи, всего лишь соревнование красавиц. Обычное представление в монаршею честь и на радость придворным. Наставник ещё что-то говорил о чинах и сословиях, о происхождении неподобающе одетых танцовщиц, о должном и недолжном в аристократическом кругу... Кирсан-ончи не слушал. Он подумал... Не воскликнул, как свойственно детям, а про себя твёрдо возразил: 'Такой человек уже родился. Когда я вырасту, я напишу поэму о деве-цикаде, сошедшей на землю по мостику в три шага'. 'Ончи' - это немногословность. Быть настоящим 'ончи', значит, действовать, а не трещать о себе, как на рыночном балагане. Зримым следствием принятого решения явилось лишь то, что нетерпеливый мальчишка в один момент стал действительно прилежным учеником.
...
Песен про встречу на мостике великое множество.
Он стоял на полпути от места окраинных сражений до столицы. Энчи-гонец - реальный монарший гонец, его имя его не сохранилось. Неизвестно даже его происхождение: обычный аристократ, возвышенный до придворной знати? Юноша монаршей крови, разжалованный в посыльные? Своё имя дева-цикада не произнесла, и уж совсем невозможно знать её предыдущую судьбу. Как пронзает солнечный луч воду Нефритового Покоя, Кирсана-ончи тогда пронзила гневная мысль: 'Но ведь цикадам и духам всё известно! Всё видно насквозь! Если бы они пожелали сочинить эту поэму, то не имели своему желанию никакой преграды! А значит, это возможно'.
...
Сон.
Однажды Кирсан-ончи задремал, положив голову на письменный столик, не дойдя до тюфяка. Маленьких ончи не баловали перинами. Ложе для полуденного отдыха наставника было чуть выше, на ножках, тюфяк ученика на полу. Вот и вся разница. Кирсану-ончи приснилась добрая, очень красивая девушка. Будто он лежит головой у неё на коленях, а она дописывает текст за него и свободной рукой гладит его по волосам. Так нежно, так бесконечно приятно... В конце концов он проснулся с мыслью, что это наяву сестра пришла его навестить, но нет. Рядом сидел вернувшийся с прогулки наставник.
- Чему ты улыбаешься? - проворчал он. - Выдержка нужна не только воинам и не только в бою.
- Я улыбаюсь, наставник, потому что увидел во сне прекрасную девушку... И она не ругала меня, как ты!
Кирсан-ончи рассказал ему сон.
Наставник пощёлкал языком и неожиданно спросил:
- Ты вообще-то читаешь текст, который копируешь?
Сердится...
- В чём я провинился, кроме сна?
- Прочти вслух третью страницу.
Кирсан-ончи начал: 'Туман голубого шёлка обволакивал её...' Пробежал глазами дальше и обомлел.
- Мне приснилась дева-цикада! Как волшебно!
- Нет, юный ончи. То есть, да, но не в этом дело.
- А в чём?
- Ты сказал, что она продолжила твою каллиграфию?
- Верно.
- Но при этом гладила тебя по голове?
Чувство лёгких прикосновений опять пробежало теплом от макушки до плеча, изгоняя вечерний знобкий холод, и Кирсан-ончи сощурился от наслаждения:
- Да... Но я всё-таки не понимаю...
- Дева держала стилус в правой руке, не так ли? Значит, на твоей голове оказалась левая?
Кирсан-ончи кивнул.
Наставник покачал головой, глядя в его непонимающие глаза, и проговорил вслух общеизвестное:
- Но у неё нет левой руки.
Кирсан-ончи замер с отрытым ртом. В этой особенности была суть, развилка всех легенд, предмет тысячи толкований. Традиционный максимализм храмовой символики считал всякое увечье и уродство дурным знаком, признаком злой силы. Но дева-цикада была символом кротости и добра, всегда. Ни одна легенда о ней содержала иного смысла.
Наставник прикрыл глаза и добавил:
- Миру духов принадлежит её левая рука. Значит, и ты отчасти принадлежишь миру духов.
Можно ли такое забыть!
...
Меч и стилус.
Каждую минуту, свободную от обязательных занятий с оружием, Кирсан-ончи отдавал разным аспектам театральных, то есть, всеобъемлющих искусств. По завершении обучения одиннадцать упоительных лет были посвящены старым говорам и напевам простонародья. Ведь легенда пришла из народа. Кирсан-ончи не сомневался, не суетился, не ревновал других к их успехам. Он ставил себе вопросы и отвечал на них. Как выразить связь эпитетов - не оспариваемых, но и не разгаданных - девы-цикады с книгой 'Предсказаний случайного и неизбежного'? Какая параллель есть между гравировкой на доспехах энчи-гонца с великой гадательной книгой 'Успеха в делах и в покоях'?
...
Игра слов.
'Изысканная правота' - такую он заказал себе личную печать в день совершеннолетия. Девиз павильона Красоты и Церемоний, надзиравшего за старым и новым, звучал как 'Изысканная простота'. Но Кирсан-ончи намерен был изыскать правду. Так рассказать её, чтобы хватило трёх жестов танцу девы-цикады. Что бы хватило трёх строф хору, когда энчи-гонец шёл вместе с девой в сад Ожерелья Тенистых Островов. Что бы хватило трёх часов непрерывному танцу на дальнем плане, свирепому бою, где каждый удар достигает цели, но нет ни погибших, ни раненых. Чтобы любому и каждому на представлении передалась глубокая тайна, скрытая в его простоте. Прошлое и будущее должны сквозить, угадываться подобно свету за бумажными окнами. Такие же бесконечно открытые и обыденные, как солнечный день там, снаружи.
...
Кирсан-ончи не влюблялся никогда.
Подаренные на совершеннолетие наложницы мало интересовали его, одержимого другой страстью. Даже энчи - монаршей крови красавицы, улыбавшиеся ему на лодочной прогулке, были просто картинками. Внутренним зрением Кирсан-ончи видел, как, медленно сминая воду, Паром Духов жемчужно-белого цвета идёт через большое озеро... Хор, музыканты и танцоры чинно расселись на борту... Весёлые, нарядные как маргаритки... Одна танцовщица укрыта с головы до ног вуалями из той редкостной ткани, которая называется 'покров духов'. Находясь в тени, она цвета солнца, под открытым небом - цвета тени. Эта девушка как будто смотрит на него. Танцовщица или сама дева-цикада? Паром скоро достигнет причала возле павильона Танцующих Духов. По берегам уже собрались лодочки зрителей. Скоро исполнят его пьесу, где у Кирсана-ончи будет главная роль, где он сам подаст руку деве-цикаде на мостике в три шага. Ради этого Кирсан-ончи учился танцевать. Он мечтал танцевать с ней.
...
Жизнь народа Цикад была устроена по вертикали, регламентирована до тончайших градаций.
Высшие - низшие, старшие - младшие, провинциалы - горожане, ончи - энчи, семья монарха... Поразивший Кирсана-ончи момент легенды был не тем, что разыгрывают в качестве кульминации, не прощание. Главной он считал сцену, когда энчи-гонец стоит на мостике и протягивает деве-цикаде руку. Высший - низшей, сельской девушке! А она - цикада, опирается на руку простого смертного! Без слов. В этот миг образовалась связь между людьми и духами. Отсюда берут исток все книги гаданий и предсказаний. Дева-цикада случайно встретила юношу, отсюда и книги предсказаний! Энчи-гонец не знал, кто перед ним, отсюда и книги гаданий! Он молча подал ей руку на мостике в три шага. Она молча приняла. Это подлинный аристократизм, тот, где заканчивается разделение на высшее и низшее. Это не переход по мостику, а переход от слепого случая к всеведению судьбы. В саду Ожерелья Тенистых Островов их ждала вторая - любовная встреча. Можно сказать, она не состоялась. Можно сказать, длится до сих пор. За день юноша и девушка достигли столицы. На закате энчи-гонец ушёл с посланием к монарху, а вернувшись, не нашёл никого в саду. Хотя дева-цикада была там, среди духов. Говорят, что до её прихода туман из сада никогда не улетучивался целиком. Густел и редел, поднимался выше павильонов, льнул к траве, то здесь, то там блуждал над озёрными зеркалами. Тогда на заре он впервые рассеялся вместе со зримым обликом девы-цикады. Множество цветов раскрылось к долгожданному солнцу. Дева не исчезла, она осталась там - хранительницей времён года. Не удивительно, что безыскусная 'поэзия закатов и рассветов' считается наиболее благородной.
...
Уловить и запечатлеть.
Кирсан-ончи слушал цикад, слушал себя, слушал песни и речи от народных до придворных и однажды понял, что простота зависит не от избирательной утончённости, а от сбалансированной совокупности. С глубоким волнением Кирсан-ончи обнаружил, что народные припевы идеально ложатся в самое начало поэмы. Не достаточно высокого храмового языка и элегантной поэзии. Цикады не обитают в храмах, духи не устраивают поэтические пикники на шёлковых коврах. Поэме необходим весь простор долины. Ночные туманы и звонкая дневная жара... Кузнечики, трясогузки, блеяние овец, дорожный шум, ярмарочные крики, пляски, прибаутки... Надтреснутые, вибрирующие голоса деревенских заклинательниц, пляски в ряженых в лапах-сандалиях, в деревянных копытах-башмаках... Храмовые заклинания дождя... Поклонение деве-цикаде, возносимое одной флейтой, без слов.
...
Отринуть предвзятость.
В подражание грубым, резкими голосам цикад древние люди создали множество трещоток. Деревянных, глиняных, каменных, фарфоровых, костяных. Рычащих и звенящих, квакающих, взвизгивающих на разные голоса. Все, издающее нежные звуки: флейты, лютни возникло после того, как энчи-гонец протянул руку деве-цикаде на мостике в три шага, изобретено в подражание её голосу. Только вот, произнесла ли она хоть слово? В том-то и дело, что нет! Помнится, один из сельских учителей, записывавший по просьбе Кирсана-ончи старые припевы, обмолвился, что мелодии народных заклинаний и рисунки на трещотках очень древние, они созданы ещё жителями предгорий. Это было настолько странно, что... Подобное невозможно вообразить. Культура есть только у народа Цикад. Как могли - мы - что-то заимствовать у дикарей? Может, тогда и дева-цикада спустилась с предгорий? Кирсан-ончи отмахнулся, но не забыл. Предчувствие промелькнуло холодной облачной тенью.
...
Неизбежно его выносило к философии.
Собранное необходимо было упорядочить. В храмовых ритуалах Кирсан-ончи увидел строй будущей поэмы. В тонкостях этикета - изящество слога. В простонародных запевах - нашёл сердцевину главной идеи. 'Что идёт за хаосом? - размышлял Кирсан-ончи. - Иерархия. Что она несёт? Гармонию. А что будет плодом гармонии? Свобода от иерархии. Чистота и тишина. Заходя под купол храма Цикады, простолюдины и аристократы погружаются в общую тишину, молчат на одном языке. Круг замкнулся. Так и поэма должна восходить от полностью случайного - к абсолютно неизбежному. Решающий момент - касание двух рук через накидку. Поэма взойдёт от соприкосновения неба и земли сквозь туман - к растворению неба и земли в тумане. От встречи на туманной заре - к расставанию на туманном закате. От слитного звона тысячи цикад - через благородный строй песни - к неделимому пространству тишины. Да! Поэма 'О деве-цикаде, сошедшей на землю по мостику в три шага' должна завершиться тем же, чем и открылась: танцем духов без пения и музыки.
...
Переплести разнородное воедино.
Песни высших надо переложить на язык низших и наоборот. Дева-цикада, сама утончённость, должна выйти из круга бесшумно танцующих духов под звуки трещоток. Под утренними звёздами мостик лишь угадывается в тумане... Вьётся дымок очагов, закипает вода в котелках... На полях начинается жизнь... Как прекрасно, как удивительно просто... Кирсан-ончи не смеет выдумывать что-то от себя! Это было бы кощунством. До хрустального звона чистый хор пусть изобразит звук трещоток. Грудные, более низкие голоса начнут эпический рассказ о долине Цикад, о дворе монарха. Затем вступят речитативы - хроника окраинной войны. Сражения в предгорьях затихнут, и оттуда появится энчи-гонец, чтобы встретить деву-цикаду на мостике в три шага. Кирсан-ончи нашёл эту поэму, а не сочинил её! Вычислил по звёздам! Расшифровал в книгах древних гаданий! Провидел в своём сердце и теперь...
...
Гхэ!..
Зачем теперь всё это? В руках горных дикарей впервые увидев нашпигованную камнями дубину, он изумился больше, чем если бы узрел бога грома верхом на синем козле. Это люди или демоны? Они шли, чтобы раздробить и вогнать в землю всё, оказавшееся на пути. Стрелы с тонкими наконечниками втыкались в мускулистые волосатые торсы, принося гибель не с одного попадания. На следующий день после разгрома павильонов Несокрушимости - какой стыд!.. - в окружении свиты приехали на скрипучих повозках главари синеротых дикарей. Их косматые быки были великолепны... Сами главари тоже. Невиданные ростом, гремящие бусами - крупней абрикоса гранёные камни нанизаны на кожаные шнуры. Украшения из тусклого золота и яркой бирюзы на ушах, пальцах, запястьях, щиколотках. Свирепая охрана. Готовность окоротить любого недостаточно быстро поклонившегося. Внушавшие содрогание, невероятной длины и тяжести бичи - как выяснилось, средство общения, часто даже и снисхождения. Единственный удар означает, что нарушитель отделался упрёком. Оглушительный хлопок бича - кого-то ласково пожурили. Между разрушенными павильонами сада Ожерелья Тенистых Островов, встали шатры из шкур зверей, воняющие падалью и дымом. Потому что не гравировкой доспехов следует интересоваться генералам! Не дуэлями. А тактикой боя, разведкой, укреплениями, и так далее... Ах, какие инкрустированные ножны красовались у них на боках!.. Какие изысканные намёки летели в сторону дам, в чьи ножны они мечтали погрузить свои клинки!.. Ах, это разгуливание вдоль цветущих шпалер... Поцелуи сорванные мимоходом... Как всё это жалко, эфемерно! Почему же слёзы накатываются на глаза?
...
Что дальше?
Горло сжалось. Ничего. Всё. Никто не исполнит поэму Кирсана-ончи. Вовеки веков некому оценить нюансы, тонкости, переклички... Театральное представление, где каждый поворот головы, каждый взмах руки осмыслен и озвучен строкой, не может быть воплощено. Именно в тот момент, когда Кирсан-ончи был готов коснуться стилусом бумаги, сочинение потеряло смысл. В земле обрели покой знатоки языков и оттенков. Храбрые - в родной земле, прямо здесь, на островках дворцового сада. Многие тысячи, угнанные дикарями, - в каменистой земле предгорий. В жёсткой и бедной, как грубая речь полузверей. Никто больше не знает, как отпустить лучший комплимент, не сказав ни слова о самой девушке. Как сочинить вереницу мадригалов, скрывающих имя возлюбленной. Как правильно смягчать стиль в дружеском письме к вышестоящему. Как подчеркнуть охлаждение дружбы с равным. Как обозначить искренность при переходе от имени к вопросу. Как подчеркнуть двусмысленность, если настоящая цель письма допускает лишь намёки. В будущей поэме Кирсан-ончи лишь перестановкой слов намеревался показать: энчи-гонец встретил не обычную девушку... И уж только избранные могли уловить, почему в следующей фразе хор трижды повторяет обращение не к утренней, а к вечерней заре из храмовых гимнов. Когда энчи-гонец молча предлагает деве-цикаде опереться на закрытую накидкой руку, хор это проговаривает на священный мотив, но словами, уместными лишь в простонародье. Как тонко... Великолепно... Кирсан-ончи знал, что будет неопровержим в своих поэтических доказательствах! Безупречен в каллиграфии!.. Теперь для кого?
...
Синеротые дикари.
Для Кирсана-ончи захватчики различались одеждой больше, чем лицами. Они... - женщины тоже! - непрерывно что-то жевали, отчего их губы и слюна делались чернильно-синими. А главное - на виду, на людях! Ончи с малолетства воспитывались брать на тарелку маленькую порцию еды, класть в рот столько, чтобы он слегка приоткрывался. Речь не про монарший обед. Когда собиралась дружеская пирушка, пригласивший заказывал повару такие нежные блюда, которые сами тают во рту. Грызут, обсасывают, чавкают лишь простолюдины! Медовые уличные сладости на палочках - только их развлечение, увы...
...
Синелобые дикари!
В пылу горячей перебранки они с размаху били себя в лоб ладонью, кулаком и даже камнем! Так обозначая клятву: правота будет доказана или обещание исполнено прежде, чем рана заживёт. Среди, если можно её так называть, дикарской знати было много людей с иссечёнными рябыми лбами. Кирсан-ончи удивился: как они не боятся ран? Ведь у дикарей не может быть хороших лекарств. Ан, синяя слюна отлично заживляла. Только лбы затем обретали голубоватый метрвецкий оттенок. Кирсану-ончи тоже помогла мазь из чернильных орешков, когда досталось и ему. Всех решительно: своих и чужих главарь дикарей приказал собрать в огромный шатёр, лечить всех без разбора. Теперь это его воины и слуги. Выздоравливая, Кирсан-ончи был так потрясён свершившимся, что ходил и ходил по саду, по мостикам, от павильона к павильону... Открывал и закрывал уцелевшие раздвижные двери... Поднимал и перекладывал вещи в сакральных монарших покоях... Этих вещей при ином раскладе он бы в жизни не коснулся, даже не увидел их. За великие заслуги получить в дар императорскую пиалу - это была невероятная честь... Кирсан-ончи повторял по кругу: 'Черепки, осколки, прах, сон, пустота...' Дикари приняли его за тронувшегося умом слугу. Что ж, пусть остаётся.
...
Ончи-слуга...
Уборка и садовничество не были пустым занятием, выданным ему из милости. Синеротые дикари опасались пожаров. Вокруг шатров не должно быть сухой травы, веток. Однажды поймут, что равнине угрожают скорей подтопления. В монарших покоях Кирсан-ончи выбрал для себя самое роскошное, однако, соответствовавшее родовой ветви, одеяние из тёмно-изумрудного атласа. Длиннополое, с двумя рядами серебряных пуговиц-палочек, с витыми шнурами, верхней и нижней накидкой. Такой получился слуга... Дикарям было всё равно. Они устраивали себе ложа, набивая мешки клочьями разодранных шёлковых тканей, а носили по-прежнему кожу. Шутки ради из спиц золотых вееров Кирсан-ончи сделал для себя длинные грабли. Полое древко скрывало тонкий, упругий клинок. Зарезать их царька? Нет. Что теперь... Просто не привык ходить без оружия. Хотя именно отсутствию меча в руке на тот момент Кирсан-ончи и был обязан жизнью, ему не понравилось. Золотыми граблями он убирал серёжки отцветших ив, лепестки облетевших слив, орехи, косточки, листву, руины прежней жизни, приметы финального разгрома, и повторял: 'Черепки, осколки, тлен, сон, пустота...' Всё утратило ценность разом, а главное - накопленные им знания. Дни шли, боль не утихала.
...
Одичавшая земля по-прежнему гремела цикадами.
Наверно... Кирсан-ончи не слышал. Их заглушал треск чернильных орешков на зубах, орущие синие рты, бормочущие, ворчащие, угрожающие, как горные обвалы, где от века жили захватчики, где им самое место. Что дикарям понадобилось в долине Цикад? Ведь всё разломали. Кирсан-ончи не разбирался в горных племенах, эти люди здесь никого здесь не интересовали. Сам он тоже не видел какого-то намеренного унижения от синеротых. Его будущее перестало существовать. Дикари, плюющие чёрной слюной на землю, не присвоили, а уничтожили её. Растоптали высшую, самую утончённую из когда-либо существовавших цивилизаций. А всё потому что не является магическая гравировка - лучшей защитой нагрудного панциря! Да и не генералы-энчи виноваты по большому-то счёту. Дикарь с дубиной - это само время. 'Не Гхэ принадлежит сад Ожерелья Тенистых Островов, - говорил себе Кирсан-ончи, - а озёрным духам и деве-цикаде. Их владычество нерушимо'.
...
Год выходил на новый круг.
Весна засевала пыльцой солнечных пихт каменные ступени Благого причала. Дождь смывал. Лето колыхало у берега звёздочки мускатной сирени. Дождь топил. Осень держала в косых столпах лучей мошкару. Дождь прогонял. Дождь приводил сумрак. Но и зимой строфы несозданной поэмы внутри Кирсана-ончи перекликались незабвенными дворцовыми канарейками. Золотые спицы шуршали по гравию, сгребали чернеющий листопад - Кирсан-ончи слышал рифмы, аккорды, строфы. Холодный ветер гнал через всю долину с севера на юг тёмно-синие ливни. Кирсан-ончи видел, как театральную ширму отодвигает рука в синей кружевной перчатке, принадлежащая конферансье-тени. Этому артисту - благородной горечи судьба! - не дозволено играть никакой другой роли, но и уходить со сцены нельзя... Потому что и представление, и жизнь - всё открывают духи. За ширмой ещё только лунный круг и горизонт полей. Издалека приближается ритм звонкой можжевеловой трещотки. Потому что вторыми приходят цикады. Лишь затем люди.
...
Его ранило всё.
Гораздо больней рассечённой руки - 'Хэ! Пхэ!' Словно окрики, повсеместное грубое: 'Эй, ты!' К главарю обращались чётче и мягче, сделав паузу: 'Гхэ...' Дальше речь - каменистое бормотание. Кирсан-ончи быстро освоил их примитивный язык. Девочки, которые прежде ловили для фрейлин светлячков и цикад, были переодеты в дикарское и отданы жёнами ближнему кругу. Казалось, они онемели. Услышав 'пхээ...' от одной из них Кирсан-ончи едва не застонал. Всё, что он постиг и намеревался облечь в слово, стало подобным саженцу, который негде укоренить. Кто бы мог предвидеть такое: древнее корневище легенды его трудами даст юный побег, но за это время исчезнет плодородная земля! Эти люди... Они хотят есть, пить, греться у костра. Драться на кулаках и бичах. Играть в кости. Всё. Между тем, на берегу Зеркального озера - до сих пор невредимый - стоял паром Духов жемчужно-белого цвета. На нём пировали когда-то, медленно плавая от островка к островку... Рядом на песке Кирсан-ончи заметил разбитую мраморную пудреницу. Это не сугубо дамский аксессуар. Для всех ончи желателен ровный, слегка бледный цвет лица, припудренные брови. Однотонная одежда, негромкая безэмоциональная речь. Внешний вид и экспрессия не должны отвлекать от смысла беседы. Красотой для простонародья была яркость, для ончи - простота. Этот последний, как бы общепризнанный, факт с юности озадачивал и смешил Кирсана-ончи. Ведь украшалось всё подряд, но мотивы должны быть изысканно просты!
...
Что снаружи сада?
Из дворцовой знати за первый месяц вторжения никого не осталось. Энчи бросались на дикарского царька Гхэ. Телохранители их убивали. Ради очередного безнадёжного покушения вернулся один из придворных, знакомых Кирсана-ончи. Рассказал про ситуацию. Они были везде. Дикари. Поля заставлены шатрами, в уцелевших домиках вынесены окна и двери. Быки, свиньи там пережидают непогоду. Вернувшийся придворный не услышал родной речи за месяц пути. А речь была жизнью Кирсана-ончи. Свои полвека он мечтал - и небезосновательно! - увенчать главной монаршей наградой. Кирсан-ончи понял, что его народа больше не существует, как и его семьи. Лодки по каналам, фургоны по дорогам никогда больше не повезут в дар правителю чудеса мастерства и плодородия земли. В открытых фургонах, медленно, похвальбы ради... Всё кончено.
...
Из уцелевших монарших слуг пожилая семейная пара осталась при кухне.
- Они думают, что ты колдуешь. Наводишь порчу, призываешь пожар. Не делай так, убьют.
Кирсан-ончи прислушался к нему, однако, неожиданно для себя ощутил жажду, потребность исполнить всё целиком. Не из чувства противоречия, а как воды напиться и окунуться, всем телом ощутить прошлое. Он пошёл на Ирисовый островок, предназначенный для танцев, куда вёл лишь один мостик. Плотные кроны прибрежных ив скрывали танцевальную площадку. На ней сочным лазуритом был выложен обод неба, светлым тигровым глазом - спираль солнца. По периметру круг жёлтых шаров-фонарей сиял не изнутри, а снаружи - отражённым светом... Залюбовался... Впоследствии Кирсан-ончи порой зажигал в них масляные плошки. Иногда оставался ночевать в павильоне со шпилем, где раньше переодевались танцовщицы, а приплывавшие втихаря парочки творили шуры-муры. Дикари не приплывут, чего им тут делать.
...
Очередная весна.
Кирсан-ончи вставал на заре, подметал сад, относил на кухню сухие ветки, обедал, подметал сад, ложился спать, вставал, но не жил. Полный сил, накопивший знаний, в должной мере овладевший словом, лютней, танцем и мечом, он был обречён худшей из пыток - бездействию. Как-то раз, формируя по канону 'зелёный водопад ниспадает тонкими струями' молодые карликовые липы, Кирсан-ончи поднял с земли, только что срезанную, ровную ветку. Классические девять взмахов лезвия превратили бы её в стилус. Покрутил задумчиво... И обточил садовым ножом. Идеальный стилус. Кирсан-ончи сошёл к пруду и по воде начертил своё имя, усмехнулся. Золотые на концах - иглы солнечной пихты отражениями гладили рябь пруда. Иглы мягкие и длинные настолько, что фрейлины плели ожерелья, браслеты. Мелководье вымощено затонувшими листьями воскового клёна. Фрейлины гадали на них... Не трогали воду, но терпеливо ждали, когда порыв ветра, карп или утёнок побеспокоят воду. Случай, долг или взаимные чувства приведут к свадьбе? Какой листок поднимется со дна. Красный? Зелёный? Ржавый? Такой и жених будет: сильный мужчина, юнец, старик... Безнадёжно красивые полупрозрачные рыбы-сон проплыли на дне. Последняя развернулась, сделав медленную восьмёрку веером плавника, и к свету начал подниматься широкий, старей старого, из одних прожилок состоящий лист. Дух листа. Кирсан-ончи до боли сжал стилус между пальцами. Людей нет. Надежды нет и не будет. А поэма будет. Он сочинит её - для цикад и духов.
...
Как должно.
На сливовой бумаге Кирсан-ончи запишет целостную и совершенную 'Поэму о туманной деве-цикаде, сошедшей на землю по мостику в три шага'. Без лакун и упрощений. Текст, песни, танцы. В храмовом театральном стиле: указывая символизм декораций, перемещений, пауз, направлений взгляда. Округлыми каллиграфическими буквами - простонародные речи, овальными - древние песни, элегантно вытянутыми - аристократические беседы, чеканными строками - волю монарха. Запишет с тысячекратной переменой стилуса: один стилус на каждый из тысячи листов. Он станет работать, как благородный поэт-ончи, по листу в день.
...
Когда решение принято, всё остальное - дело техники.
У него был запас бумаги, чернильница и веточки для стилусов, сколько угодно. То, что жевали дикари, феноменально долго сохраняло цвет. Кирсан-ончи сказал, что тоже хочет, и без проблем получил свою долю чернильных орешков. Перетёр их в порошок, щепоткой испачкал губы, настоял массу в тёплой воде, отфильтровал и закрыл ониксовую чернильницу обычной плоской галькой. Чернильница храмовая. Иметь такую среди аристократов было признаком хорошего вкуса. Но вообще-то ей пользовались гадатели для предсказаний, которые должны быть запечатаны и прочитаны в некий отдалённый срок. Отверстие выточено в гладкой почти шаровидной форме. Плоское основание шириной с ноготь. Неустойчивая чернильница. Нарочно. Если опрокинется или покачнётся, когда вокруг печати заказчик пишет своё имя и назначенную дату, значит, цикады подали знак. В будущем следует провести дополнительное гадание. Обсидиановые чернильницы ценились за древность, передавались по наследству, воплощали саму твердь земли...
...
Стилус - воплощение пролетающих минут.
Он делался собственноручно из мягкой древесины карликовых лип не старше десяти лет, не выше человеческого роста. Окунаемый в чернила, стилус размокал и тупился, был непригоден для письма уже внизу страницы. И это нарочно. Верхние строки должны выглядеть чёткими, будто прорезаны острым ножом. Самая нижняя - будто ребёнок баловался водными красками. Если страница заполнена не так или не полностью, это плохая работа. Пишущий ворон считал, торопился, задумался, отвлёкся. Каждая страница должна быть отдельной песней. На протяжении всего повествования стили меняются в пределах трёх возвышенных. Ровно так же и в пределах листа бумаги сверху вниз: от лаконичного изложения - к развёрнутому объяснению - и к лирическому финалу. Размокшим стилусом обычно запечатлевался короткий обмен репликами, значимые детали обстановки. Последняя строка традиционно - пейзаж, где теряется взгляд повествователя, до того, как он положит стилус.
...
Кирсан-ончи улыбнулся.
Изо всех сил сдерживал до этого момента ностальгию. Хватит. О, сколько поговорок всплыло в его памяти, относительно принадлежностей для письма! Нравоучительных и фривольных, любых! 'Мягкий стилус слаще напьётся' - про флирт и соитие. Да, среди ончи не прославляется натиск мужской плоти, это неблагородно. Искусство любви заключалось в мягком и нежном сближении. Вдогонку этой поговорке: 'Стилус твердеет в чернилах'. Внутри. И это прямая параллель: деревянный кончик при письме вначале становится твёрдым, но затем окончательно мягким. Поговорки возвышенных значений сравнивали дорогой прочный обсидиан с благородной молчаливой дамой. Стилус из обычной древесины, понятно, с натурой мужчины аристократа, каким ему следует воспитать себя. Слова ончи должны быть простые, как эта древесина, прямые, вежливые. Крышка чернильницы - суть воспитания ончи, хоть мужчины, хоть женщины. На ней иногда гравировали узор, но изречения никогда. Потому что её суть - молчание, скрывающее глубину. 'Пока стилус чист, обсидиан бездонен'. 'Тысяча цикад знает одну громкую песню. Один дух знает сто тысяч безмолвных танцев'.
...
Кирсан-ончи испортил первый же лист сливовой бумаги.
Когда тот уже был покрыт строками, упала капля дождя. Ещё и ещё... В глубоком сосредоточении Кирсан-ончи не заметил ни поднявшегося ветерка, ни потемневшего небосвода. Нарушить канон сочинительства 'под солнцем и луной' ему и в голову не приходило. В комнатах работают писари монарших канцелярий и учатся дети! Аристократы на пирушке или в уединении сочиняют, будучи открыты небу, как лист бумаги, прислушиваясь внутри себя к голосам цикад и молчанию духов. Пропавшего дневного труда Кирсану-ончи не было жаль, но в преддверии следующих дождей он засомневался... Как быть? Терять время или забыть традицию? На следующий день эти размышления снова привели его на Ирисовый остров. У заводи там был сделан лёгкий навес, чтобы отдыхать после танцев, любоваться погодой и непогодой. Желтели кубышки, на травянисто-зелёную полупрозрачную гладь срывалась капель, разбегались круги, сминая друг друга. Идеально. Кирсан-ончи сел перед столиком, без подстилки. Двумя руками приподнял к небу новый стилус и обмакнул его в чернила.
...
Стопка росла.
Шли годы. Последний тысячный лист бумаги лёг сверху поздним вечером, и ларец был закрыт. Кирсан-ончи встал размять ноги, вдохнуть свободу, послушать ночь. А это ещё что? С другой стороны к мостику приближался мерцающий свет переносного фонаря. Его несла девушка из дикарей. Кайма головного покрывала серебряная: девушка из новой знати. Если решилась после заката солнца через острова пробираться в город, значит действительно надо. Не Кирсану-ончи её судить. Безотчётно закрыв накидкой, он подал ей руку и перевёл на ту сторону. Остановился...
- Вы заблудились, - сказал Кирсан-ончи на их дикарском языке, - с островка Ирисов нет второго моста.
Девушка потупилась... Сбросила ткань с головы, подняла взгляд и тихо спросила:
- Ончи, можешь ли ты научить меня вашему старому танцу?
Кирсан-ончи недоумевая, кивнул... и вздрогнул: она обратилась к нему на забытом языке! С ошибкой в интонации, твёрдо, не вопросительно, при том всё-таки - на вежливом придворном языке!
- Откуда ты знаешь?! - воскликнул он и, спохватившись, приглушил тон, для ончи куда более неуместный, чем для неё - милая ошибка.
- Нянька пела мне... Ваши песни такие нежные.
Нянька? Они были только в гареме. По причине бессчётного количества детей. Вероятно, это - дочь одной из наложниц хочет отличаться от других, чтобы стать заметней, ближе к отцу, а через это - к выгодному браку.
- Ты дочь Гхэ?
Девушка кивнула.
При этом у неё на лбу - ясном, чистом, без синих отметин, - прокатился лунный блик в подвеске-капле. На шее блеснул овал крупного грубого медальона с нацарапанным слогом 'гхэ'. В благородном кругу такой на собачонку бы не повесили, с дикарей, что взять... Слог 'гхэ'... Только сейчас Кирсан-ончи заметил, что губы девушки розовые, они совершенно чисты от синей жвачки. Выгодный брак? Это старшая дочь Гхэ-ма - главной жены царька! У неё будет муж, выбранный ей самой. Гхэ не передаёт власти сыновьям во избежание междоусобицы.
Девушка между тем добавила:
- Я давно люблю ваш язык. И танцы... Но я боялась, что рассердится отец, и что вы откажетесь учить меня. Позвольте задать вам один вопрос? Когда отец вас упомянул, нянька тихо-тихо, но я услышала её, сказала: 'Ишь ты какой, приказывает ончи!' Это ваше имя?
- Нет.
- Тогда что?
Кирсан-ончи собрался ответить: 'высшая каста', но, поскольку именно так ончи и не должен говорить о себе, то запнулся.
Девушка почти угадала:
- Это слово означает ваш титул? Какой у него смысл?
Кирсан-ончи вдруг онемел, после чего зашёлся в смехе! Прикрыл глаза рукой. Громкий смех недостоин аристократа. В ореоле чуть теплящегося фонарика, его лицо светилось сквозь пальцы, как белый фарфор сквозь рисунок теней. А лицо девушки, заглядывающей снизу вверх, светилось целиком. Густая ночная зелень отражалась в карих глазах влажной, голубоватые белки сияли чистотой.
Отсмеявшись, он приложил палец к губам:
- Тсс!..
- Я спросила что-то недопустимое?
- Нет-нет... Просто раньше мне не доводилось задумываться об этом. Ончи - значит всего-навсего 'тсс!..' - тихо...
Кирсан-ончи приложил палец к её губам, а девушка продолжала смотреть ему в глаза.
...
Прошли годы.
Сын Гхэ-ма вместе с ней обходил острова, разглядывал старые павильоны. Шаг его был всё медленней. Поднявшись на мостик в три шага длиной, он остановился, нахмурился и жестом прогнал свиту.
Обернулся к матери:
- Я помню, вот там, в мощёном кругу... Где цветут лиловые ирисы... Горят янтарные фонари... Ночью... Скажи, Гхэ-ма, было ли такое: высокий человек в изумрудной накидке танцует плавно и долго, я смотрю, и ты смотришь на него?
Именно так всё и было.
- От него ты знаешь их язык, Гхэ-ма?
Она кивнула.
- От него мой высокий рост и светлые глаза?
Она снова кивнула.
- Я выбираю Ирисовый остров местом для своей резиденции. Я знаю, что править будет муж сестры, но мне и не надо, - жестом он подозвал свиту. - Через год я хочу знать, как жили те, кто жил тут до нас. Я хочу видеть их развлечения и слышать их песни через год.
- Исполняем.
Через десять лет, воскресший язык народа Цикад вошёл в моду среди знати. Через пятьдесят новый правитель учредил бывшую систему правления и экзаменов, оценив её разумность. А через сто лет долина Цикад называлась своим прежним именем. Её жители по-дикарски завязывали пучками тёмные волосы, но мода на чернильные орешки осталась лишь у простолюдинов. Да и те не жевали их во время представления 'Тысячи строф о деве-цикаде, сошедшей на землю по мостику в три шага'.