Судачили разное, а кто и жалел после. Умерла она прошлой весной, сгорела от чахотки. Отчего возвратилась ты, Саяна? Отчего не загадала, звонкая девочка-ромашка, долгой себе жизни?
Восемь, девять...
Тянется, тянется в полночь подземелья нитка лестницы. Ступени искрошены, иные поросли фиолетовым мхом. Бубнят в темноте ручьи, точат камень, оборачиваются гулкой капелью.
Семнадцать...
Безымянные говорили - слушай себя. Арайя слушал и вернулся с двадцать первой. Что нёс ты в сердце, брат мой названный, льняной человечек? Отчего не пустил тебя дальше каменный бог? Что подсказал? От чего уберёг?
Двадцать три...
Трогает лицо слабый ветер, словно дышит кто в темноте. Дрожит пламя факела, роняет слёзы искр. Не оступиться бы.
Двадцать девять, тридцать...
Тусклым был вчерашний восход, но никто не выбирает дня. Однажды встречает за порогом один из безымянных, берёт за руку. И хлопают, закрываясь, ставни: не должно смотреть вслед уходящему по запретной не зарастающей тропе в объятья Восточного предела; где камень и ничего, кроме камня, не было от начала времён; где в тихой обители потерявших корни прозвучали для меня слова: "Отпусти себя, Наяда, дочь череды..."
Осталось несколько десятков ступеней. И на каждой можно ещё передумать.
Сорок шесть, сорок семь...
Я не знаю никого, кто вернулся бы, зайдя так далеко. Но знаю других, чьи желания осыпались несобранной пыльцой.
Улия, лебёдушка, плакала на равноденствие. Пустым семенем легло желание во тьму подземелья. Не услышал её каменный бог: прозрачный сок выступил на скрученном стебле зверобоя.
Дабани, сын горькой полыни, возвратясь, не открыл семье загаданного; сказал лишь, что не сбылось.
Верно, и моё слово унесут быстрые ручьи.
Шестьдесят четыре...
"Отпусти себя, Наяда, дочь череды. Принеси каменному богу пустое сердце, ибо путь сходится в пустоте. Слушай себя..."
Сколько уже часов сижу я на этой ступени?
О чём просить мне, чужой да привенчанной, каменного бога, если уж дети травы уходят ни с чем?
Бегут, бегут ручьи-говоруны к подземным озёрам...
Очнись, Наяда, приёмная дочь череды. Не насмешка ли безымянных - выбрать на этот раз тебя?
...
Факел вздохнул, погас. Сомкнулась каменная ночь, подсказала: верь только на ощупь.
Наяда потянулась сквозь тяжесть базальта, обняла шёпот далёкой воды.
...
Шестьдесят пять...
Ещё можно вернуться. И будет назначен безымянными другой день, и вновь прозвучат в нём слова: "Отпусти себя, Наяда..."
Терпелив каменный бог. Однажды должен прийти к нему каждый.
Мудр каменный бог. Сто шестнадцать ступеней - и на каждой можно передумать.
Жесток каменный бог. Не всякому желанию выпадает исполниться.
Семьдесят три...
Чем провинились перед тобой дети полыни и лебеды? Отчего не подсказал ты им вернуться, коли не брался исполнить загаданного? Ужель только дети льна привечаемы тобой?
Семьдесят девять, восемьдесят...
Саяна, девочка-ромашка. Я ушла бы в красные пески искать тебя, да наказала ты остаться и быть. Не выпало тебе вернуться в обитель безымянных; вызрело время твоё. Винить ли каменного бога за четыре твоих шага из ста шестнадцати? Винить ли тебя: не сумела ты сделать сердце своё пустым? Винить ли себя, за то, что жила в сердце твоём?
Девяносто шесть...
"Забудь о корнях своих, Наяда. Всматривайся в незримое и вслушивайся в беззвучное. Путь сходится в пустоте..."
Сто одиннадцать...
Таять. Дышать.
Сто шестнадцать...
...
Чадят светильники в обители безымянных.
- С чем вернулась ты, дочь череды?..
Шелестят за пологом горсти песка в ладонях ветра. Вскрикивают, остывая, скалы.
Я всё ещё вижу, как просит Арайя, брат мой названный, за отца; сгинул старик в чёрный год, когда метелью шла засуха. И входит в дом льна увядшая тень: нельзя просить за того, кто по своей воле ушёл в красные пески.
Я вижу, как обретает Дабани силу корней. И принимает земля кровь детей травы, павших в развязанной сыном горькой полыни междоусобной войне.
Я вижу, как выступает красный сок на скрученном стебле зверобоя. И в одночасье теряет разум дочь лебеды: не принесла никому ещё счастья украденная любовь.
Чадят светильники. Копотью пишет ночь на камнях.
- Говорил ли с тобой каменный бог, Наяда?..
Я смотрю сквозь лица спрашивающих. Я всё ещё вижу не загаданные и не исполнившиеся желания детей травы.
"Да не будет у тебя других", - шепчет Саяна, прислонившись к холодному камню... Так вот от чего бежала ты, девочка-ромашка. Вот почему не пожелала ты долгой жизни себе: боялась однажды потерять меня. Но и той судьбы не смогла попросить ты для дочери череды у каменного бога.
- Ответь нам, Наяда...
Плачет за пологом ветер.
Я вижу, как дождь выпадает, прежде чем соберутся облака, а листья и травы увядают, не успев пожелтеть. Об этом просила я каменного бога, загадывая: "Да сбудутся желания детей травы".
Мудр каменный бог. Не всякому желанию выпадает исполниться.
Не исполниться и моему.
- С чем вернулась ты, дочь череды?..
Катится утро в Восточный предел.
Я протягиваю руку в огонь светильника и, принимая боль, пережигаю вдвое скрученную нить на запястье. Отсекаю корни свои, забываю имя своё.
Встречать мне отныне у порога детей травы, брать за руку.
Пусть сбудется не загаданное желание твоё, Саяна.
Не будет других. Никого.
...
Катится утро в Восточный предел. Далеко ещё его рыжая колесница.