Суханов Сергей Владимирович. До и после Победы. Книга 2. Становление

С.В.Суханов

До и после Победы. Книга 2. Становление.

После создания Западно-Русской ССР пути назад отрезаны, остается только держать удар.

ГЛАВА 1.

...

- Да, все поработали отлично, предстоит поработать так и дальше. Павел Яковлевич, как закончите со станками, начинайте плотно работать с двигателистами, прежде всего - по коробкам передач для грузовика.

- Ладно.

Он грустно вздохнул, обмяк, я а еле сдержался, чтобы не заржать. По сравнению с нашими попытками скопировать немецкие механизмы, цирк с конями выглядел солидным предприятием. Начиная с моего предложения 'а давайте скопируем немецкую коробку передач из четверки'. Помню, как наши инженеры посмотрели на меня как на дебила, но ничего не сказали - еще сильна была привычка брать под козырек и делать любую глупость, высказанную устами начальства. А я тогда еще не обращал внимания на подобную особенность, поэтому воспринял отсутствие возражений как здоровый энтузиазм советских людей, а их взгляды исподлобья показались мне взглядами профессионалов, уже начавших решать сложную проблему. Проблема действительно оказалась сложной, вот только инженеры знали - почему именно, а я - нет. И узнал обо всем уже дней через десять, когда зашел в их группу проверить как идут дела.

Зашел без предупреждения, поэтому застал 'рабочий' процесс в самом разгаре - это когда семеро солидных и не очень мужиков стоят и орут друг на друга сквозь клубы сизого дыма. Причем сам процесс своей хаотичностью и непредсказуемостью напоминал детскую игрушку - забыл какую - там смотришь в трубу, поворачиваешь, и складываются новые узоры. А! Калейдоскоп ! Мне она очень нравилась. А вот то, что происходило здесь, мне не нравилось совсем.

Проблема выглядела простой - у нас не было нужных сталей, знания процессов термообработки, хитрых станков и множества опытных станочников. Другими словами, не было ничего. Начать с того, что одна из шестеренок на самом деле несла на себе три зубчатых поверхности, да еще со шлицами. И для ее вытачивания был нужен станок с синхронизированными вращающимися столами, чтобы инструмент и заготовка входили в контакт в нужных точках поверхностей и только в них с детали снималась бы стружка. Я по простоте предложил разбить деталь на более простые части, соединив их болтами. Мне тут же, еле сдерживаясь от перехода на мат, объяснили, что для перехода на болты нужны либо толстые болты, либо болты из поверхностнолегированной стали, но с мягкой сердцевиной - иначе их либо сломает, либо промнет поверхность. А толстые болты не применишь, потому что потребуются большие отверстия, которые ослабят детали, и уже те будут ломаться по радиусу отверстий. И стали такой нет, а если бы была - нужна поверхностная закалка, для которой нет специалистов. А если бы были специалисты, то все-равно это не прокатит, так как размер такой составной детали будет больше, чем выточенная из единого куска, а значит надо удлинять ось, переносить остальные детали, то есть делать полный пересчет прочностей и нагрузок. Вилы.

- Может, тогда рассчитывать на меньшие нагрузки ? - чуть ли не проблеял я, задавленный ворохом проблем, про которые даже не подозревал.

- Тогда двигатель нельзя будет разгонять на полную мощность. - ответили суровые мужики.

- Ну хоть как ...

Так и сделали - даже сумели уместить свою коробку в габариты посадочных мест старой. Хотя скорость танка и упала на максимуме с сорока пяти до тридцати километров в час, но зато у нас была полностью своя коробка передач, которой мы могли заменять изношенные родные коробки на немецкой трофейной технике. А главное - у инженеров появился какой-то опыт в проектировании и решении проблем, технологи приблизились к производству мирового уровня - все - инженеры, рабочие, прочнисты, термообработчики - подтянули свой профессиональный уровень и далее улучшали уже свою конструкцию - как технологически, так и конструктивно.

И вот, сунувшись в этот клубок матерых змей со своими станками-автоматами, Павел Яковлевич так там огреб, что вихрем прибежал ко мне жаловаться на 'этих подзаборных хамов'. Пришлось разбираться, почему обижают нашего заслуженного автоматизатора механообработки. Разобрался. В принципе, он им предложил то же, что и я ранее - 'все переделать'. Ну не то чтобы такими словами, но смысл был тот же. Дело в том, что в станках-автоматах, какими бы замечательными они не были, сложновато обрабатывать некоторые поверхности - до них просто не дотянуться инструментом этих станков - держатели не дадут подступиться. Ну или делать специнструмент, но до этого Павел Яковлевич дойти не успел - огреб раньше. Он предложил упростить детали - перенести плоскости, снизить точность обработки - все-таки автомат - бездушная железка, без частой переналадки тонко не сточит. А переносить плоскости - это новый пересчет всего и вся - и кинематики, и нагрузок, и температурных режимов. Приди он к ним скажем хотя бы через неделю - все бы еще обошлось. Но народ только-только закончил проектирование и внедрение в производство своей первой нормальной коробки передач, не остыл и был горячим. Вот и досталось на орехи в общем-то хорошему человеку. Пришлось мирить и сводить заново, пообещав перед началом работ всем трехдневный отпуск. Но и после него пух и перья летели от всех сторон процесса только так. Поэтому-то Павел Яковлевич малость сник. Придется поговорить с этими повелителями шестеренок, чтобы не обижали человека. Все-равно надо будет переводить производство на автоматы - иначе не хватит людей для наших планов. А без этих планов нам не выстоять.

И планы-то у нас, точнее - у меня, были громадные, жаль, на их реализацию по факту требуется в два-три раза больше времени, чем предполагалось изначально. С теми же патронами все началось в августе, когда я спросил:

- Слушайте, а как вообще делают патроны ?

Разрезали патрон, посмотрели. Гильза - похоже цельнотянута из кружка - по крайней мере, никаких соединительных швов между дном и стенками не видно. Пуля - стальная сердцевина, свинец, оболочка из какого-то медного сплава. Капсюль - и тот не простой - и углубление в дне гильзы под него, и два просверленных отверстия, через которые сноп искр проходит к пороху, и он сам запрессован - тоже в виде чашки из латуни что ли ... Какая на редкость сложная конструкция ... Ну, тут я сразу отрубил:

- Так. Все делаем из стали по максимуму. Меди и прочей латуни и так мало, а еще их надо пустить на электромоторы.

- А свинец ?

- Без свинца, как я понимаю, никак ... Надо же будет пуле чем-то деформироваться, чтобы врезаться в нарезы ...

- Так медная оболочка будет лучше, чем стальная - и износ ствола меньше, и плотнее будет прилегать к стенкам ...

- Считайте, что меди у нас нет, давайте из этого и будем исходить.

- Давайте ...

Из этого и изошли. Первые станки были обычные прессы, в которые вставляли пуассоны для выдавливания гильз из заготовок. Сначала потренировались все-таки на латуни - ее можно было выделить несколько десятков килограммов, благо гильз от гаубиц МЛ-20 калибра 152 миллиметра у нас было завались. А одна такая гильза весом под восемь килограммов от могла дать почти две тысячи гильз от ТТ. Первое время выделывали такие, чтобы только приноровиться к работе с самой вытяжкой, но параллельно переходили на стальные гильзы. Хотя народ и ворчал - типа война скоро закончится, зачем тратить силы и время. Да, в августе сорок первого все еще питали надежды на скорый перелом, благо фрица приостановили на Днепре или чуть дальше. Но я-то знал, что война продлится долго, поэтому продавливал работы по стальным гильзам - типа 'даже если наступление скоро, то в нем тем более потребуются гильзы для гаубиц - чем оборону-то прорывать будем ? Поэтому много их расходовать не дам. А фрица надо бить уже сейчас - полмесяца, ну край месяц - и все запасы патронов израсходуем. Может, Красная Армия управится с фрицем и раньше, но и лишним технология все-равно не будет - это какая же экономия выйдет для страны, если перейдем на стальные гильзы ! Да нам наверняка премии выдадут !' - в общем, демагогией и пряником затаскивал народ в новую тематику. Впрочем, люди и сами не особо возражали - интересно ведь.

Заготовками для гильз были круглые пластинки толщиной миллиметров пять, нарубленные из прутка. Как из этого можно было вытянуть гильзу, я не представлял. Но технологи заверили, что такое возможно. И действительно, уже через неделю они показали мне наши первые стальные гильзы, пока для ТТ. Из их объяснений я понял только то, что малоуглеродистую сталь можно вытягивать до трети, пока она не начнет рваться, а потом - делай ей отжиг, чтобы снять напряжения после вытяжки, и по новой. И так - четыре-пять вытяжек, чтобы получить цилиндр, потом еще обжать дульце, отрезать от него неровные края, проштамповать отверстие под капсюль - и можно засыпать порох, крепить капсюль, вставлять пулю - и стреляй этим патроном, сколько влезет. Причем, судя по всему, одним, чтобы застрелиться - производительность на нашем прессе была триста гильз в час - с учетом смены матриц и пуансонов под разные вытяжки - ставили один комплект и прогоняли через него партию заготовок, потом ее отправляли на отжиг, ставили другой комплект и прогоняли через него другую партию на следующей вытяжке, и так далее, пока не получатся эти жалкие триста гильз в час, или, при круглосуточной работе, где-то семь тысяч гильз в сутки. Ну ... в принципе, это уже звучит солиднее - на хороший такой бой двум десяткам человек этого хватит. Вот только нам надо двум десяткам тысяч ... то есть производительность надо увеличить в тысячу раз. Это по минимуму.

- А если ставить несколько матриц и пуансонов и вытягивать сразу несколько заготовок за один ход ? Скажем - десять сможем ?

- Десять - сможем. Уже делаем на двенадцать заготовок.

- А двадцать ?

- Двадцать не сможем - не хватит мощности пресса.

- Так ... А может как-то по быстрее делать ход ? вот у вас сейчас пять ходов в минуту - это пять заготовок ... Если увеличить скорость хода в два раза ...

- Не получится.

- Э ... ?

- Скорость деформации будет слишком высокой, соответственно повысится наклеп, металл будет слишком жестким и его начнет рвать - и так сейчас половина уходит в брак.

- Половина ?!? Ничего себе ... Что же делать ?

- Мы сейчас подбираем углы вытяжки - если сделать слишком малым, то деформация за один проход небольшая, но потом при отжиге слишком быстро растут кристаллы и ухудшается пластичность для последующих операций. Ну и производительность тоже уменьшается. А если сделать слишком большим, то инструмент изнашивается сильнее, да и разрывы металла происходят чаще.

- Понятно. Там у нас исследуют напыление на металлы - зайдите, может у них найдется для вас что-то полезное.

- Хорошо.

И действительно, за пару недель для матриц и пуансонов подобрали покрытие, которое значительно увеличило срок службы одного комплекта - с пяти до почти восьмидесяти тысяч гильз, после чего требовалось повторное напыление и шлифовка, чтобы восстановить поверхность и геометрические размеры. Ну, это если пуансон не растрескивался от внутренних напряжений - с ними иногда такое случалось, когда эти напряжения выходили на поверхность с громким треском - в буквальном смысле этого слова - пуансон вдруг издавал резкий кряк и 'радовал' всех свежей трещиной. Это накопленные напряжения все-таки вырывались наружу.

Вообще, мне было несколько странно, что вот так вот можно вытягивать металлы с помощью инструментов из практически такого же металла, ну почти - все-таки пуансоны и матрицы делались из легированной стали, закаливались, да еще на них напылялись износостойкие покрытия. Но секрет был прост - заготовка была в общем случае тонкостенной, и ее металл начинал течь раньше, чем металл пуансона, так как в пуансоне напряжения распределялись по большему объему металла - если сравнивать например гильзу с толщиной стенок в два-три миллиметра на промежуточных стадиях и пуансон толщиной почти сантиметр - в нем напряжения уже по факту меньше в пять раз, а еще напряжения уходили и в матрицу, то есть в инструменте они были меньше уже в десять раз, а за счет состава стали - во все двадцать. Поэтому все и работало - пуансоны продавливали металл заготовки через матрицу, выдавливали его в нужную сторону, мяли гильзу, прогоняя ее вдоль матрицы заставляли ее металл течь вверх ото дна, пока он не образовывал стенки. И самым сложным было рассчитать и подобрать все эти матрицы и пуансоны - чтобы в каждом проходе металл перетек в нужный объем, но при этом не был превышен предел деформации и сохранилась целостность заготовки, чтобы внутренние напряжения не превысили его стойкости. Поэтому приходилось ограничивать степень деформации на каждом из этапов, а еще периодически проводить отжиг, чтобы снять все эти напряжения. А еще и состав металла для заготовок был каждый раз разным ... тонкостей было хоть отбавляй.

Заставить всю эту систему работать было очень сложной инженерной задачей. И то, что люди работали с энтузиазмом - это еще мягко сказано. В конструкторских и опытно-производственных коллективах пришлось ввести должность ответственного за рабочий режим - человек следил, чтобы люди регулярно питались, ложились спать, делали зарядку, чтобы в помещениях был свежий воздух, комфортная температура. Народ буквально дорвался до настоящего дела. Еще бы - работая на производствах, они занимались в основном поддержанием их функционирования. Тоже, конечно, интересно - всякие нештатные ситуации требовали быстрых и точных технических и технологических решений, что вносило остроту и адреналин во внешне, для незнающих людей, скучную работу. Но тут - совсем другое дело - поднять новые производства с нуля - это мечта любого амбициозного человека. И людям была предоставлена возможность реализовать эту мечту. Новые возможности захватили даже тихих и скромных людей, которые ранее, в обычной жизни, ничем особым себя не проявили - просто не представилось случая. А сейчас он представился. Даже Ерофеев - тихий забитый домашний подкаблучник - построил не только более сотни печей для отжига и прочей обработки металла, но и свою жену - бабе всего-то и надо было, чтобы человек, с которым она связала свою жизнь, рыкнул на нее пару раз твердым, не терпящим возражений голосом. И такой голос у него вдруг проявился, когда появилось в его жизни большое дело - ни одна женщина не может помыкать мужиком, когда у того есть такое дело - оно просто не дает ему времени на мелкие дрязги.

К сожалению, с выделкой гильз все было гораздо сложнее. Только чтобы подобрать друг к другу степень деформации и режим отжига на разных вытяжках, ушел почти месяц. Появлявшиеся крупнозернистые кристаллы и окалина сопротивлялись инструменту и в результате разрывали металл. Слишком большие кристаллы приводили к перекосу заготовки при последующей вытяжке, разрывам стенок или их неравномерному утоньшению - крупный кристалл тоже сдвигается внутри массы металла, он как камешек в однородном песке - сколько ни разравнивай, все-равно будет бугор. С ними боролись - подбором степени деформации, температуры и времени последующего отжига заготовок, чтобы снялись напряжения после очередной протяжки и вместе с тем атомы металла не начали соединяться, перестраиваясь в более крупные формы, а так и оставались бы в мелкокристаллической структуре, которую можно так хорошо мять на прессах. Ведь при отжиге энергия атомов повышается, они перемещаются внутри кристаллов из одной решетки в другую, искаженная структура разрушается, восстанавливается исходная кристаллическая решетка, что снимает напряжения, кристаллы восстанавливают свою форму, атомные слои решетки выпрямляются, повышается пластичность металла, так как исчезли напряжения и сжатия, которые могли бы препятствовать внешнему усилию деформации. То есть отжиг - это своего рода массаж для металла, когда его внутренняя структура расслабляется, расправляется, он снова становится мягким и податливым.

Окалину травили серной кислотой, и сдирали пескоструйкой - каждый из вариантов обработки требовал своего рабочего места, оборудования и времени, и по-другому никак - эта окалина налипала на инструмент, и он начинал оставлять задиры, а то и вовсе рвал стенки заготовок. Проблем было море, но к концу сентября они были решены, и начались проблемы следующего этапа - крупносерийного производства. К этому времени работало уже семь прессов, на каждом из которых был установлен комплект из шестнадцати матриц и пуансонов, так что каждый пресс постоянно работал только над одной вытяжкой. Уже то, что не требовалось менять инструмент, увеличивало полезное для выработки время на три часа в сутки. И, с учетом брака в пятнадцать процентов, эта линия прессов выдавала в минуту по сто девяносто две гильзы - по пять секунд на каждую партию - быстрее не позволяли ограничения по скорости деформации металла. Хорошо хоть распараллелили снятие и установку заготовок - пока шло прессование очередной партии, рабочий устанавливал на матрицу из штырьков следующую, и затем разом вставлял все шестнадцать заготовок в матрицы оправок.

Будь работа непрерывной и без брака, мы получали бы почти двести восемьдесят тысяч гильз в сутки, то есть более восьми миллионов в месяц, и почти сто миллионов - в год. Если брать расход на бой в двести пятьдесят патронов, то получилось бы четыреста тысяч человеко-боев - четыреста боев по тысяче человек. В принципе, в ситуации осени сорок первого это превосходило интенсивность боевых действий, которые мы вели, где-то в три раза - у нас больше были обстрелы колонн, нападения на склады, а все эти действия выполнялись небольшими группами, то есть мы могли бы провести и четыре тысячи таких боев. К тому же, помимо автоматов в них принимали участие и пулеметы, и винтовки - как наши, так и немецкие. Так что можно было бы успокоиться на достигнутом. Но надеяться на сохранение ситуации не следовало. Просто на тот момент немцы еще не считали нас такой уж большой угрозой. Да, досадная помеха, но не более того - они рвались к Москве, Ленинграду и Киеву. Но в моих-то планах было увеличение давления на немцев с нашей стороны. И, когда оно достигнет хотя бы десяти процентов от того, что они испытывали на основном фронте, тогда, думаю, мы так легко не отделаемся, нам придется вести бои интенсивнее - я примерно полагал, что на сорок второй год нам потребуется миллиард патронов, и это только на войну. А еще нужно обучать, то есть еще четверть миллиарда вынь да положь. А у нас с одной линии выходило хорошо если шестьдесят процентов от максимально возможной выработки. Замена изношенного инструмента, брак, поломка станков - все это останавливало работы. По сути, нам требовалось двадцать таких линий, и на них будет задействовано более пяти тысяч человек. Можно подумать, нам некуда больше пристроить такую прорву народа ...

Поэтому я и продавливал создание ротороно-конвейерных линий. К ним мы подкрадывались тоже постепенно. Сначала сделали виброустановщик заготовок - он с помощью вибрации своих поверхностей ориентировал заготовки и одновременно отправлял их из бункера по спускающейся наклонной канавке на массив штырьков, с помощью которых рабочий устанавливал всю группу в пресс. Потом появились калибры, которыми можно было быстро проверить степень износа инструмента. А потом - раз! - и заработал первый роторный станок, который выдавал по восемь гильз в секунду, сразу же увеличив выработку в четыре раза. И это был еще не предел - мы отлаживали работу, да и вообще - знакомились с новой технологией.

Тут еще никто не знал о таком способе производства, когда обработка заготовок шла непрерывно - из накопителя каждая заготовка направлялась к инструментам, где соскальзывала в проходящую матрицу, и сверху давил пуансон, пока, проехав под нарастающим давлением почти по всему по кругу, заготовка не попадала в приемник. Причем время обработки, то есть скорость деформации, была сохранена как и в старом прессе - просто за счет большего количества инструмента на станке одновременно обрабатывалось уже полсотни заготовок. И если время обработки одной заготовки составляло те же пять секунд, то количество пуансонов было уже не шестнадцать, а пятьдесят. Только за счет этого была увеличена производительность. Каждый пуансон имел свой отдельный механизм передачи мощности от рельсовых направляющих, между которых, протаскиваемая цепью, и катилась вся система матрица-деталь-пуансон. Давление шло как раз от рельсовых направляющих, которые постепенно сходились, вдавливая пуансон в матрицу, а затем расходились, чтобы освободить обработанную заготовку, чтобы она в нужном секторе этого круга обработки провалилась из матрицы в приемный бункер. И мы сразу же добавили автоматическую замену изношенного инструмента - как только через матрицу или пуансон проходил шаблон определенного калибра, это означало, что инструмент изношен и его надо заменить - и тогда, подталкиваемый механизмом подачи калибра, инструмент освобождался из защелок и падал в бункер, а в секторе смены инструмента на его место подавалась новая пара из накопителя свежего инструмента - он заменял своего 'товарища' на ходу, без остановки конвейера. На каждую операцию - установку заготовки, обработку, выталкивание заготовки, проверку и смену инструмента - отводился свой сектор - часть всего круга обработки. А для смены инструмента сделали отдельный роторный механизм, чтобы не держать для каждой из пятидесяти позиций запасную пару матрица-пуансон - достаточно и десятка, который уже вручную пополнялся по мере замены новым или восстановленным инструментом. Ну и еще оставили сектор в двадцать градусов 'на вырост' - мало ли что понадобится добавить, так чтобы два раза не вставать ...

В итоге у нас получились махины диаметром три метра и высотой почти пять, с мощными распорками, чтобы выдержать усилия, которые рельсовые направляющие должны были передать на инструмент. К ним притулились роторные станки измерительных шаблонов и смены инструмента. Конечно, по началу вся эта сложная инженерия не работала круглосуточно. Техника была новой, что-то ломалось, заедало, перекашивалось, поэтому выделка увеличилась пока не в четыре, а только в два с половиной раза. Но неделю за неделей блохи вылавливались, вносились изменения в конструкцию - там укрепить разбалтывающиеся соединения, тут нанести износостойкое покрытие - и к декабрю одна линия из восьми роторных станков и двадцати двух вспомогательных уже выдавала больше миллиона гильз в сутки, и это с учетом регламентных работ. То есть в год одна линия даст триста семьдесят миллионов гильз, и для миллиарда с четвертью нам понадобиться всего три таких линии. Уже терпимо.

Тем более что в октябре на одну линию работало триста человек, а в декабре - уже сто. Прежде всего, удалось механизировать проверку заготовок и гильз. После каждого станка бункеры с обработанными заготовками поступали на линию проверки, где на похожем роторном станке они автоматически проверялись шаблонами на выдерживание размеров, скребками на задиры и несквозные трещины и сжатым воздухом - на отсутствие сквозных трещин - если размеры не выдерживались или воздух подтравливался, то гильза отправлялась в контейнер брака. И уже там контролер следил, и в случае, если брак вдруг вырастал - давал команду на остановку конкретного станка. Но и если брака было немного - он все-равно изучался на предмет выявления причин. Одними этими автоматическими проверками мы высвободили почти сто работниц, которые до этого вручную проверяли каждую обработанную заготовку. И оставались на линии инструментальщики, наладчики и контроллеры, которые постоянно делали новый и восстанавливали изношенный инструмент, проводили регламентные работы или ремонт, контролировали качество работы. От этой деятельности пока было не избавиться - слишком много было неоднозначностей, чтобы оставлять их на откуп механическим проверкам - все-таки они были еще очень примитивны.

ГЛАВА 2.

Самое смешное, что когда мы наконец вышли на проектные нормы, нам требовались уже другие патроны. Пришлось повторять работу. Но дорога один раз уже была пройдена, и новые линии заработали через месяц после начала работ. Плохо только, что их пришлось по несколько раз переделывать - мы все улучшали наши новые патроны. Точнее - избавлялись от тех косяков, которые выявились в процессе их использования.

Пули и оборудование для их производства тоже мутировали. Ставка на автоматическое стрелковое оружие заставила нас естественным образом отталкиваться от патронов для ТТ, которые мутировали исходя не столько из конечных требований военных, сколько исходя из наших производственных, а точнее - ресурсных возможностей. Так, экономия на свинце заставила нас удлинять головную часть пули - свинца было немного, несколько сотен тонн, и то если разденем все паровозные колеса, где он применялся для противовесов, а также переведем весь свинец аккумуляторов, поставив на рации, скажем, щелочные элементы питания. И замена свинцу была одна - сталь. Которая легче, поэтому если оставлять ту же конструкцию пули, центр сопротивления воздуха выносился слишком далеко вперед от центра масс, усиливалось опрокидывающее действие воздуха, и чтобы его компенсировать, требовалось либо сильнее закручивать пулю, то есть уменьшать шаг нарезов в стволе, либо, как я сказал, делать пулю длиннее. Сначала, конечно, мы попытались уменьшить шаг нарезов, но в таком варианте пуля сильнее давила на стенки ствола, из-за чего существенно повышалось трение, в результате возрастал износ ствола. Поэтому в первых вариантах нашей пули ствол приходилось менять уже после тысячи выстрелов, так что пришлось ее удлинять, чтобы сместить центр давления назад, что позволило снова увеличить шаг нарезов. С увеличением шага на пять сантиметров этот промежуток вырос до трех тысяч - на пять-десять боев. Дополнительным бонусом стало повышение кучности - вибрации системы пуля-ствол уменьшались, и пуля вылетала при меньшем разбросе положений среза ствола - на ста метрах разброс пуль уменьшился с двадцати до восьми сантиметров. В пулеметах разброс был еще меньше - их более толстые стенки ствола лучше сопротивлялись изгибу и кручению от движения пули, поэтому разброс в десять сантиметров был уже на двухстапятидесяти метрах - почти снайперские показатели, где для трехсот метров кучность должна составлять 7.5 сантиметра.

Также пришлось удлинить и ведущую часть пули, чтобы повысить кучность - в старом варианте пуля плохо центрировалась в канале ствола и был слишком высок разброс угла вылета из ствола. В результате у нас и получилась пуля наподобие АК.

С переходом в декабре сорок первого к такой конструкции пошли новые проблемы. Стрельба с открытого затвора, когда он свободно отталкивается гильзой, нами к этому времени уже была отлажена, автомат шел в серии, но я тащил всех именно на известный мне АК - не зря же он стал настолько знаменит. Соответственно, эскизы затворной группы, спускового механизма и общей компоновки тоже рисовал я - школа, а затем, пусть и в меньшей степени, институт - вбили в голову примерные черты деталей, ну а уж конкретику дорабатывали всем миром. Народ еще было пытался ввести какие-то свои элементы - творил, блин - но я с упорством танка продавливал известный мне вариант, разве что позволял проверить некоторые идеи. Например, поворот затвора помощью вырезов на оси, а не бокового выступа - якобы это будет технологичнее. Да, технологичнее, вот только уменьшается плечо рычага поворота - полсантиметра в сравнении с двумя. Отказы пошли сразу же, так что вскоре этот и подобные изыски были отложены в сторону и оружейники наконец выкатили достаточно стабильно работающий автомат практически в том виде, что запомнился мне.

Разве что гильзы были не с таким конусом, как на АК - мы ведь шли от патрона ТТ, который конуса вовсе не имеет. В первых вариантах мы слишком закладывались на большой разброс параметров материала гильз. Но металлурги внушили нам надежды, что разброс будет меньшим, поэтому мы облегчили конструкцию оружия. Но все-равно, изредка попадались партии металла, которые нарушали работу автоматики - то излишне упругий материал патронника слишком сильно позволял деформироваться гильзе и та разрывалась, то наоборот - слишком твердый патронник не позволял гильзе как следует раздаться вширь, и остаточные зазоры оказывались недостаточными для нормальной экстракции гильзы. И это несмотря на то, что над экстракцией мы работали особенно много - все-таки она - основной ответственный за безотказность оружия. Так, расчеты конечных зазоров после выстрела между гильзой и патронником потребовали изменить форму гильзы на увеличение конусности. Без этого получались слишком большие усилия по экстракции гильз - расчеты показывали, что при этом автоматике не всегда хватит энергии, чтобы довести затвор до заднего положения, то есть в ряде случаев может не произойти перезарядки оружия. А увеличивать сечение газоотводного канала, чтобы увеличить энергетику работы системы перезарядки, тоже не хотелось - все-таки это и потеря полезной энергии газов, что уменьшит скорость пули, и увеличение нагрузки на конструкцию автомата. Лишнее все это, когда можно добиться облегчения экстракции простым изменением формы гильзы. Похоже, мы пришли к тому же варианту патрона, что был и в моей истории в сорок третьем году - видимо, конструктора сталкивались с теми же проблемами и решали их так же, как и мы. Автомат тоже назвали - Автомат Калашникова, образца сорок второго года. А все из-за того, что я назвал тут себя фамилией Калашникова - первым, что пришло в голову - просто растерялся, когда спросили ФИО для оформления документов. Потому так и вышло. И АК-42, как и его прообраз из будущего, служил затем много десятилетий. Мы же, запустив в феврале его поточное производство, развивали всю гамму вооружения под этот патрон, и прежде всего - единый пулемет и снайперскую винтовку.

Для снайперов мы все-таки делали чисто свинцовые пули, ну, с оболочкой, но без стального сердечника -по по сравнению с пулями со стальным сердечником, они, более пластичные и однородные, тогда как дополнительный элемент - сердечник - всегда будет размещен в теле пули с некоторым, пусть и минимальным, эксцентриситетом, который при быстром вращении будет сильнее толкать стенки ствола вбок. Однородные же пули оказывали меньшее противодействие стенкам ствола, соответственно, и ствол меньше вибрировал, поэтому и рассеяние пуль было меньше. К тому же более тяжелая пуля была устойчивее на большей дальности. Потом, когда научились делать сердечники с пониженным разбросом размеров, вернулись к снайперским пулям со стальным сердечником - эксцентриситет, вызванный неточным изготовлением, уже не так болтал пулю в канале ствола, соответственно повысилась кучность и с такими пулями. И вообще, для снайперского оружия ввели отдельные линии - как по производству патронов, так и самого оружия - стволов, запорных механизмов. В таких линиях работа шла медленнее, но выдерживался меньший допуск на изготовление, отчего характеристики оружия были ближе к расчетным. Так, уменьшенные допуски в изготовлении канала стволов и их нарезов, а также выдерживание минимальных допусков для пуль, обеспечило почти равные усилия давления пуль на канал ствола, отчего они испытывали практически одинаковые сопротивления ствола от партии к партии патронов, и снайперу не требовалось пристреливать винтовку под каждую партию патронов. В патронном производстве даже ввели отдельные линии - и по выявлению элементов пуль с минимальным эксцентриситетом, и снаряжательные линии с повышенной точностью навески пороха - ввели более точные весы, которые хоть и работали медленнее, но могли выдерживать навеску в пределах микрограммов.

Разрывы гильз случались еще полгода, пока мы не догадались измерить размеры пуансонов в разных направлениях. И действительно, механизм давления через рельсы на пуансон был немного несимметричен относительно его окружности, поэтому наружная и внутренняя по отношению к станку стороны пуансонов и матриц изнашивались быстрее - появлялась разностенность гильз, а это увеличивало число разрывов - при стрельбе более тонкие, а следовательно и более пластичные участки стенок гильзы быстрее прижимались к патроннику и трением 'прирастали' к нему, тогда как более жесткие еще двигались назад - тогда-то и мог произойти разрыв. После ввода механизма проворачивания, когда матрица и пуансон взаимно поворачивались после каждого цикла на один градус, количество разрывов практически свелось к нулю - износ пуансонов и матриц стал равномерным по окружности, соответственно, стали гораздо более равномерными и стенки гильз, так что они работали в казеннике без больших различий между отдельными участками.

Совершенствовалась и сама конструкция автомата. Если для пистолетного патрона штампованный из листовой стали корпус автомата служил нормально, то для более мощного промежуточного патрона он разбалтывался уже через пять тысяч выстрелов. Вихляющий ствол сильно воздействовал на переднюю часть корпуса - на замедленной съемке было четко видно, как ствол мало того что идет винтом, так он еще откидывает переднюю часть коробки назад и вверх, причем существенно, чуть ли не на сантиметр - ослабленная прорезью под магазин, коробка не обладала достаточной жесткостью, чтобы противостоять таким мощным нагрузкам. Поэтому мы постоянно усиливали ее конструкцию - вводили местные утолщения, приваривали ребра жесткости, вводили более толстый лист. Автомат стал тяжелее на триста граммов, но зато удалось избежать перехода на фрезерованную коробку и сохранить массовую штамповку и сварку при его изготовлении, а под дополнительные элементы конструкции мы просто разработали новые автоматические станки с оснасткой для быстрого зажима и ориентирования корпуса и привариваемых деталей.

Тем более что с марта сорок второго потребность в автоматах под промежуточный патрон несколько снизилась - мы начали выпускать автомат по типу УЗИ - с магазином в пистолетной рукоятке, под старый добрый патрон ТТ. Этим автоматом стали вооружаться бойцы технических специализаций - водители, танкисты, артиллеристы, минометчики, связисты. По трудоемкости изготовления он был проще автомата под промежуточный патрон раза в три, а указанным специальностям не часто требовалось вступать в непосредственный огневой контакт с противником. Тем более что его дальность прямого выстрела при стволе длиной в двадцать сантиметров составляла сто пятьдесят метров - вполне достаточно, чтобы отстреляться от набегающего противника и быстренько свалить, или же дождаться подхода пехотного прикрытия, которое могло вломить непрошенным гостям из более мощного и длинноствольного оружия. Так что при весе в два килограмма и общей длине всего сорок сантиметров этот аппаратик очень полюбился нашим технарям. Вес и размер удалось уменьшить за счет полусвободного затвора - два рычага и эксцентрик позволяли обойтись меньшей массой затвора - с помощью этой системы он достаточно надежно тормозился в начале каждого выстрела и затем резво откатывался назад, когда давление газов через дно гильзы на зеркало затвора наконец преодолевало инерцию сопротивления этой механической системы, тогда как в системах со свободным затвором такое торможение достигалось массой самого затвора - его инерцией - и трением затвора о направляющие, из-за чего затвор надо было делать достаточно массивным. А складной приклад и складная же передняя рукоятка мало того что экономили габариты, позволяя носить его в полужестком чехле на разгрузке, так еще и обеспечивали достаточную устойчивость при стрельбе. Дополнительно устойчивость позднее была повышена введением дульного компенсатора, а еще двести грамм удалось сэкономить при введении в сорок третьем пластиковых и алюминиевых деталей. Надо заметить, что позднее, к концу сорок второго, мы ввели такой полусвободный затвор и для автоматов на промежуточном патроне, что также уменьшило вес автомата, а надежность хоть и снизилась, но незначительно - поваляв автомат в болоте, его конечно придется чистить, но среднее запыление или вода стрельбе не препятствовали. Поэтому у нас на вооружении были обе системы - мы продолжали их совершенствовать, а обкатку новые конструкции проходили в учебных частях и на поле боя.

Прочувствовав вкус к автоматизированному изготовлению смертоносных изделий, конструкторы разохотились. Более двух десятков команд за несколько недель разрабатывали и отлаживали одну линию для производства какой-либо нужной убойной штуки, узла или детали. К тому же мы ввели перекрестную проверку проектов другими командами, поэтому обмен идеями и скорость вылавливания косяков резко возросли. Так что начиная с декабря эти команды выдавали в среднем по одной новой линии в неделю - взрыватели, детали двигателей, мины - среди рабочих и конструкторов развернулось целое движение, внедрявшее роторные станки и целые линии в производство вещей, нужных для убийства немцев. Так, линия отливки минометных мин калибра 82 миллиметра представляла собой множество металлических кокилей, перемещавшихся на цепи вдоль разливочного, центрифужного, охлаждающего и экстрагирующего секторов. Линия строилась и отлаживалась практически параллельно с отладкой режима непрерывной отливки. Режим отливки отлаживали на единичных кокилях - изменяли скорость вращения центрифуги, длительность заливки, режим охлаждения, чтобы выходило как можно меньше брака. И одновременно, с изменением параметров техпроцесса, в опытную линию встраивались новые участки или изменялись существующие - она тут и там добавляла в свою цепочку новые сектора, меняла сектор охлаждения - длину термошкафа, отращивала новые вводы охлаждающего воздуха и воды, подбирала скорость вращения кокилей в разных секторах - ее пришлось делать переменной в зависимости от времени, прошедшего с отливки. В общем, линия постоянно мутировала по мере уточнения техпроцессов. В результате первая линия была слеплена наживую из множества кусков, врезок, времянок, и поэтому напоминала больного кадавра. Но работала. Этот шестиметровый монстр выдавал по десять мин в минуту, или пятьсот в час, а при работе круглосуточно - ровно десять тысяч мин - с учетом брака и технологических остановов. Позднее, когда в него встроили участок замены износившихся кокилей, ее производительность увеличилась до двенадцати тысяч мин в сутки.

И так во всем. Массовое привлечение людей в производство начинало давать свои плоды, тем более, что в СССР мобилизация на производство лиц старше шестнадцати лет - подростков, женщин, пенсионеров - была объявлена только в феврале сорок второго года, мы же объявили такую мобилизацию еще в августе сорок первого, соответственно, у нас было больше времени на профессиональное обучение новобранцев трудового фронта. Как и в 'моей' истории, мы планировали завалить немцев танками, самолетами, боеприпасами.

Тем более что по технике, особенно авиационной, был постоянный прогресс. Штурмовики и транспортники на базе У-2 стали получать новые моторы. Наши мастерские начали выпускать моторы М-11 малыми партиями еще в октябре, тогда они конструктивно ничем не отличались от оригинала - 'лишь бы было'. Но мы сразу же стали бороться за качество - ввели точную развесовку и наплавление материалов. Развесовка снижала вибрации двигателя, что позволяло увеличить ресурс. Каждая деталь сверялась с эталоном с точностью до грамма и лишний вес сошлифовывался, а недостаточный - наплавлялся газопламенной горелкой - конструктора ввели в детали одну или две отдельные области для такой корректировки, чтобы сохранять общий весовой баланс. Этими работами занимались в основном женщины как более терпеливые и методичные работники. Газопламенная наплавка жаростойких и износостойких покрытий также увеличила ресурс двигателя и позволяла наращивать степень сжатия. Поначалу степень сжатия ограничивалась октановыми числами нашего топлива, но добавка спирта выправляла ситуацию в первое время, а потом, по мере совершенствования технологий, химики стали выдавать все более совершенное топливо, поэтому уже к декабрю степень сжатия выросла на три единицы и мощность повысилась на 50 лошадиных сил - с изначальной сотни - в полтора раза, что очень неплохо.

К этому времени дизелисты отработали технологию непосредственного впрыска топлива форсунками и плунжерными насосами и уже выпускали моторы в 50 л.с. для грузовиков, тракторов, тягачей, легкобронированной и строительной техники. Авиадвигателисты, увидев такую полезную штуку, тоже попробовали примерить новую технологию к своим моторам, и в январе встроили-таки эту систему, повысив мощность еще на 20 лошадей. Новая система давала слишком жесткую работу двигателя. Для снижения одномоментного импульса в цилиндре была введена двухфорсуночная схема - вторая форсунка подавала топливо через небольшой промежуток после возгорания первой порции - это растянуло во времени сгорание топлива в цилиндре, и нагрузка на детали уменьшилась. Побочным эффектом стало увеличение мощности еще на 10 лошадей, причем при небольшом снижении расхода топлива - теперь оно сгорало полнее. Еще одним побочным эффектом, который выявился позднее, стало повышение живучести мотора в бою - так как форсунки и их насосы располагались с разных сторон цилиндра, то в случае, когда пуля разбивала топливную систему одной из форсунок, вторая позволяла цилиндру продолжать работу, хотя и при пониженной мощности.

Качественным скачком - сразу на 80 лошадей - стал переход на двухтактную схему работы. Несмотря на худшую экономичность, эта схема выдавала минимум на пятьдесят процентов больше мощности чем четырехтактная, так как рабочий процесс повторялся каждые два, а не четыре такта работы двигателя. Казалось бы, переход на двухтактную схему должен был дать прирост в сто процентов, но нет - половина пока съедалась повышением трения из-за вдвое увеличившейся нагруженности поршня и неполным сгоранием топлива из-за недостатка кислорода - экономичность конечно можно было повысить, снизив подачу топлива, но это снижало отдачу мощности от цилиндра. Нам же надо было получить как можно больше удельной мощности. Конструктора предвидели эту проблему и уже через две недели был готов вариант с нагнетанием воздуха - он подавался в цилиндры не только из-за всасывания, как было в старых двигателях, но и нагнетанием дополнительным насосом, что быстрее прочищало цилиндры и полнее наполняло их воздухом. Так, к марту мощность мотора была повышена с изначальных ста до двухсот шестидесяти лошадиных сил - по сути это был уже совершенно другой мотор. При этом его масса возросла несильно - с исходных 165 до 210 килограммов, прежде всего за счет дополнительной аппаратуры - системы непосредственного впрыска и насосов воздуха. Также из-за возросших требований форсунок к качеству топлива пришлось добавить топливные фильтры, а из-за повышения расхода воздуха - воздушные.

Двадцать лошадиных сил съедало переключение на глушитель повышенного глушения - из-за роста давления в выходном канале при выхлопе через такой глушитель, цилиндры прочищались хуже. Зато с ним самолет даже на полной мощности не было слышно с пятисот метров. А на пониженной мощности в воздухе было слышно только легкое стрекотание деталей двигателя - этим мы активно пользовались для внезапных налетов на колонны и места дислокации противника - штабы, склады, лагеря, пункты обороны. Немцы нервничали, проклинали чертовых призраков, но ничего не могли поделать - когда из-за деревьев вдруг выползали несколько штурмовиков, им оставалось только прятаться, так как те первым делом выбивали зенитную артиллерию и крупняк, а мелкие калибры стрелкового оружия были им не страшны - мы нарастили композитную броню, которую винтовочная пуля немецкого калибра не брала уже со ста метров, а наши самолеты начинали стрельбу осколочными 23-мм снарядами с гораздо больших дистанций. Попытки немцев увеличить количество дозорных групп, следящих за небом, лишь увеличивали счет наших снайперов и ДРГ, поэтому они опасались далеко удаляться от расположения своих частей, а нахождение рядом не давало эффективности их применения - они обнаруживали самолеты лишь на пару секунд раньше, чем те открывали огонь, а рассылать по округе многочисленные наблюдательные посты, на которые не нападут наши диверсанты - это потребует отвлечения больших сил. Немного спасало, если на базе у немцев было много МЗА и крупняка - через пару недель они организовали круглосуточную службу - насыщали позиции стволами и распределяли небо по участкам, так что самолет и пулемет могли увидеть друг друга одновременно. Потеряв так пару штурмовых самолетов, мы выработали другую тактику - сначала наземный налет минометами и снайперами с ПТР, а уже затем налет штурмовиками. Позднее к ним добавились бомбардировщики.

При этом мы не отказывались от бипланной схемы - хотя она и ограничивала максимальную скорость, но для штурмовиков и транспортников была важна прежде всего минимальная скорость - первым - чтобы дольше висеть над целью и соответственно лучше прицеливаться и дольше ее обрабатывать, вторым - чтобы уменьшить пробег и разбег при той же грузоподъемности, что для монопланной схемы. Но грузоподъемность и максимальная скорость самолетов обоих типов все-равно увеличилась за счет повышения мощности моторов. Штурмовик мог брать теперь до тонны нагрузки в виде бомб, снарядов и патронов, и шустрее убегать из зоны обстрела зенитной артиллерией и от истребителей противника. Кроме того, композитная броня была увеличена еще на пятьдесят килограммов, что еще больше повысило защищеннось экипажа и живучесть самолета - порой он приносил на себе до двухсот дыр и отметин от пуль. Транспортники могли брать до полутора тонн груза, а если с перегрузом и на небольшое расстояние, то и до двух тонн. Это потребовало увеличения корпуса планера, для чего крылья были сдвинуты для сохранения центровки и удлинены для сохранения удельной нагрузки.

И это все на пяти цилиндрах прародителя - М-11. Двигателисты работали уже над семи- и девятицилиндровыми версиями, но скорого окончания работ не обещали - необходимо было выполнить много расчетов и проверок. Их и так работало почти пятьсот человек - несколько команд из двух-трех инженеров и десятка мастеров и технологов одновременно прорабатывали разные варианты одного и того же устройства.

А массовое применение вибростендов позволяло им еще на процессе проектирования выявлять много блох. Двигатель или отдельный блок закрепляли на вибростенде, запускали и начинали трясти в разных направлениях, периодически и хаотично, с меняющейся или постоянной амплитудой - 'программа' проверки задавалась набором эксцентриков и тяг, в которых можно было менять плечо усилий по отдельным направлениям и тем самым моделировать различные режимы работы - вертикальные колебания, колебания вправо-влево и вперед-назад, причем все направления можно было сочетать с разной частотой и амплитудой - для каждой оси был отдельный электромотор, колебательная система, в которой амплитуда колебаний настраивалась перемещением тяг, и настроечный щит, с помощью которого настраивалась частота вращения электродвигателя а, следовательно, и частота колебаний.

После того, как испытуемый образец как следует протрясут на этом устройстве для пыток, его снимали и тщательно изучали поверхности, соединения, уплотнения - не возникло ли где малейших проминаний, через которые вскоре потечет масло или будут прорываться продукты сгорания, не возникли ли на полированных поверхностях задиры, говорившие о недостаточном учете температурного расширения или о появлении стружки - высматривали через увеличительные стекла и микроскопы каждый миллиметр конструкции. И по результатам меняли конструкцию отдельных элементов, что-то усиливали - делали толще или добавляли ребра жесткости, повышали поверхностную жесткость отдельных участков поверхностей - напылением металлов или закалкой - и снова пропускали агрегат через 'пыточную'. Мы наращивали конструкторский опыт - пока человек не пощупает, не прочувствует все на своем горбу - ему сложновато представить все возможные тонкости и нюансы работы конструкции, отчего могут появляться досадные ляпы - не учел возможного бокового момента - а деталь из-за него и разлетелась, хотя и была вроде бы спроектирована по всем правилам. Вибростенды стали отличной учебной партой для нашего подрастающего конструкторского 'молодняка' от двадцати до шестидесяти.

Длительность проверок также была различной - от нескольких минут до дней и - для почти до конца доведенных образцов - даже недель. Тестируемый образец трясло на неимоверных 'ухабах', которых ему вряд ли придется встретить на своем пути ну или по крайней мере с такой скоростью - но эта проверка давала возможность гарантировать ресурс тех же вездеходов до пяти лет, а так они позднее служили при надлежащем уходе и обслуживании и по двадцать, и по тридцать лет.

Большую роль сыграли инструментальщики - они совместно с конструкторами разработали и изготовили специнструмент, технологическую оснастку и измерительные калибры, которые позволяли выполнять обработку деталей быстрее и с большей точностью - собственно, проектирование и разработка специнструмента и оснастки шли одновременно с проектированием и отлаживанием механизмов, точнее - эти работы были неотъемлемой частью конструирования - зачем нам механизм, который смогут делать только высококвалифицированые мастера ? Поэтому порой конструктора шли даже на ухудшение характеристик проектируемых механизмов - зато получим их 'много и дешево'.

Но и в процесс производства были внесены новации - введение контроля на каждом этапе работ позволило выявлять брак на ранних стадиях изготовления мотора, и сборщикам не приходилось тратить время на доделку конкретных экземпляров двигателя - ломом и такой-то матерью. Причины брака тут же разбирались совместно с рабочим, мастером и контроллером, что позволяло постоянно повышать квалификацию рабочих - мастер указывал, на что надо обратить внимание при изготовлении и почему - поджимать рукоятку зажима резче, чтобы деталь хорошо захватилась зажимом, или подводить резец только с одной стороны, чтобы убрать ошибки из-за люфта со стороны базы измерений. Это требовало времени на этапе освоения новой продукции, но очень много экономило на последующих этапах - и времени и материалов. Уже через две недели после начала работ по новой модели или детали брак снижался с 70 до 20 процентов и мог быть еще снижен по некоторым деталям вплоть до пяти процентов, а по некоторым деталям от мастеров начинали идти предложения по изменению оснастки или технологии изготовления с указанием причин - почему сейчас идет брак и как их предложение изменит ситуацию. Затем они совместно с конструкторами рассматривали предложение и при необходимости меняли технологии и инструмент. Благодаря этим мерам передаваемая в мастерские оснастка и документация позволяла быстро наладить выпуск моторов рабочими со средней и ниже квалификацией - грамотная организация труда и насыщение производства специнструментом и приспособлениями, рассчитанными под конкретным детали, снизила требования к квалификации персонала, позволив включить в создание моторов больше людей. Причем их обучение продолжалось параллельно производственной деятельности, хотя и требовало много времени. Мы вам устроим войну моторов !

ГЛАВА 3.

Дмитрий Шаповал попал в армию в июле. Первые дни все было незнакомо и непонятно, но терпимо - зарядка, пробежки, штурмовые полосы. Он достаточно быстро освоился с новой обстановкой, научился отлично собирать и разбирать оружие - и наше, и немецкое - винтовки, автоматы, пулеметы - ему нравилось разбирать их механизмы, они были логичны, понятны и надежны. Еще больше ему понравилось, когда их отделение привели в мастерские. Какое же это было удовольствие отвинчивать гайки, протирать ветошью оси, вставлять в двигатель поршни. Он просто млел от этой работы. И вскоре ему предложили перейти на учебу в эти мастерские. Дмитрию было неудобно перед товарищами - как же так ? Они будут бороться с врагом, а он - ковыряться в железе. Но после некоторых объяснений, что поддержание работы техники не менее важное дело, чем стрелять во врага, Дмитрий согласился, тем более и у самого душа лежала к железу. В колхозе он еще мальчишкой видел трактор, и его даже пускали посидеть на его сиденье и подержаться за руль, но поводить так и не дали. И он собирался идти в училище, учиться на тракториста, но тут грянула война, и, когда его мечта, хоть и по-другому, снова ему улыбнулась, он был рад. Работа ему действительно нравилась, тем более что его начали серьезно натаскивать на изучение работы разных механизмов и их ремонт.

Проработав в мастерских два месяца, Дмитрия отправили на завод, работать токарем. Он уже поработал в мастерских с разными станками, и обучение в процессе производства далось ему легко, заодно он выучился и работе на шлифовальных станках, а несколько позднее - и на фрезеровщика, поэтому Новый, сорок второй год он встретил уже довольно грамотным рабочим. Иногда, когда он выплывал из омута работы, его дух захватывало от произошедших за такой короткий срок перемен. Его голубой мечтой было водить трактор, а тут - он их делает ! И не только их - как ответственного рабочего, его ставили на проточку сложных пазов в осях, применявшихся в разных двигателях. А Дмитрий все никак не мог понять, почему эта работа считается такой ответственной. Сделай шаблон, которым можно сориентировать ось в креплении станка, зажим, чтобы закрепить конструкцию - и проточить эти пазы сможет любой мало-мальски грамотный человек - только следи за скоростью подачи фрезы да остановись, когда пройдешь нужное расстояние - это ведь легко отследить по нониусам на рукоятках управления. Похоже, самой сложной операцией считалось именно правильное ориентирование детали в зажиме. И Дмитрий не выдержал - выточил из стальной планки шаблон - с круглым отверстием для оси, имеющим скос, в который она войдет своей базовой площадкой - ее делали на предыдущих этапах. И действительно, выточив так несколько осей, Дмитрий проверил теорию практикой, как и учил Владимир Ильич. Обсудил это дело с другом - Колькой Седых - таким же парнем, пришедшим на завод из армии, только на два года старше. 'Как же так ? Почему не введут шаблоны ?!? Так работать неправильно, непродуктивно !!!' Доказывал горячо и убедительно, посетовал на начальство, что вот опять оно не продумало. На весь этот поток Колька только сказал:

- Так сообщи.

- И сообщу !

И уже через три минуты Дмитрий входил в закуток к мастеру участка.

- Ну что там у тебя ? - Петрович устало смотрел на молодого рабочего.

- Да вот ... - тот протянул лист.

- Тааак ... - после двухминутного молчания мастер разразился руганью - что, рабочий думает, что он самый умный, тогда как все это придумали люди с высшим образованием и не ему с его семилеткой и тремя месяцами работы указывать - как надо делать.

Дмитрий вышел от мастера понуро. Да, наверное, технологию же разрабатывали инженеры, а он еще недавно пас коров. Ну куда ему лезть ...

- Ну как ? - спросил друг.

- Обругал. Да наверное это и правильно - там люди чай поумнее меня будут.

- Но ведь по-твоему получается, что это не так. Иди к главному инженеру.

- Да неудобно через голову.

- Неудобно должно быть Петровичу, что разговаривал с тобой не по существу, а лозунгами, давил авторитетом - вон и в газете писали про пагубность такого подхода. - заговорил тот газетными штампами - больно часто их слышал и они уже въелись в подкорку. Но что, собственно, и был расчет, чтобы люди в критических ситуациях вспоминали 'правильный' образ мыслей и действий. Колька не знал таких тонкостей, но говорил правильные вещи.

Дмитрий все же попытался еще раз сходить к мастеру, с газетой, где как раз была та статья. Тот снова отмахнулся, и такая злость напала на Дмитрия !!! Ну хоть бы объяснил, в чем конкретная проблема !!! Так нет же - 'не годится' - и все тут. Хотя - вот шаблон, вот ось - работает же ! И тогда Дмитрий, кипя негодованием, пошел к главному инженеру - стало вдруг все-равно, что про него подумает мастер, да и любой другой. Да и пусть 'думают' ! Это характеризует их, а не его - Дмитрий быстро вывел фокус вины вовне - курс рабочей психологии не прошел даром.

Говоря по правде, Димка сильно робел, когда входил в кабинет главного инженера. Но тот его выслушал, вник, и дальше все завертелось как-то слишком быстро. С некоторыми поправками и после непродолжительной проверки на практике его рацпредложение внедрили в работу, самому Димке повысили категорию, выдали премию и отправили на курсы технологов, мастеру влепили выговор, но учитывая его опыт в наставничестве - не понизили в должности а обязали, чтобы его рабочие выдвинули еще десять рацпредложений, и за каждое рацпредложение мастер получит часть премии рабочего. Как хитро все завернули.

Петрович, собрав всех, объявил, что теперь они все чертовы рационализаторы, и каждый - каждый! тут он многозначительно поднял палец - должен придумать 'что-нибудь эдакое', и палец снова пошел вверх - что бы он сделал по-другому в своей работе, 'А главное - чтобы каждый объяснил - почему. Иначе ...' Что будет в случае 'иначе', он не сказал, но, зная крутой нрав Петровича, каждый вполне мог представить последствия, хотя и не смог бы их описать. В результате к концу недели у него собралось только восемь более-менее дельных рацпредложений. Посмотрев с укором на подчиненных, он - 'Учишь вас, учишь, а все как об стенку горох ...' - быстренько придумал еще два, договорился с парой токарей, что они выдадут их за свои - приказали же чтобы выдвинули рабочие, вот он и делал как сказано, сказано десять - вот вам десять. И выдал их на гора.

Все рацпредложения рассмотрели, внедрили, выплатили премии, написали в газете без упоминания конкретных имен, и отдельно - о порыве на участке - уже с конкретными именами. Остальные производства начали соцсоревнования по рацпредложениям и их внедрению, посыпались предложения, нормальных было процентов тридцать, но и они хоть по чуть-чуть, но улучшали производство - делали его эффективнее, менее трудоемким или требующим меньше материала или энергии. Такой почин надо было поддержать, и мы подогревали их статьями в газетах.

А потом всплыла история с подлогом. Я, честно говоря, когда об этом узнал, ржал минут пятнадцать. Не, ну надо же ухарь !!! Взял под козырек и исполнил буквально. Нам-то в принципе без разницы, кто внесет эти рацпредложения. А этот ... деятель ... Ну да ладно. Мастера дружески пожурили за слишком дословное исполнение приказов, посоветовали думать в зависимости от ситуации, не бояться высказывать свое мнение, отстаивать его, требовать того же от подчиненных. Сомневаюсь, что этот тертый калач так же дословно будет исполнять и это пожелание. Прямо таки двойные стандарты в действии.

Тем не менее, и из этой ситуации мы постарались выжать по максимуму - опубликовали в газете статью, в виде курьеза рассказавшую о данном случае, естественно, без указания имен. Так на примерах мы воспитывали новые трудовые отношения в трудовых и боевых коллективах, ведь война - такой же труд - тоже внедряли такую мысль - а также цель - победить быстрее и с минимальными затратами - материальными и людскими, но вместе с тем - беречь людей - лучше истратить тысячу снарядов чем одну жизнь.

И я-то, да и многие другие, отлично понимал мотивы этого деятеля. Власти многих приучили показывать беспрекословное подчинение, хотя бы внешне. А уж как обстоят дела на самом деле - пойди проверь, особенно если действует профессионал. В данной ситуации еще все обошлось, потому что сама ситуация была направлена на развитие. А ну как где-то выйдет по-другому ? Вдруг ради красивой картинки будет нанесен такой вред, что никак не исправишь ? Да почему 'вдруг' ? Так и бывало, и не раз. Порассказывали нам наши пленные, которых мы выменяли из немецкого плена, как некоторые командиры, исполняя приказ, отправляли бойцов в губительную атаку, и даже не заикнувшись о том, что у них нет артиллерийской поддержки - 'раз приказали, значит им виднее'. Сами - в шоколаде, а бойцы - в земле. Мы брали таких 'деятелей' на заметку и собирали по ним данные. Также в целях исправления национальной политики собирали компромат на и государственных деятелей большого СССР, по которым пока не было подобных фактов - непропорциональное представительство одной народности до 37го года и другой - после этого года отрицательно сказалось на основной массе населения. Одно слово - 'чужие'. Поэтому на будущих политических деятелей собирали компромат, подставляли их, постепенно мешая их карьере - не надо ждать, пока они себя 'покажут'. Также мы старались создать неофициальные связи с будущими жертвами ленинградского дела и собирали компромат на инициаторов этого дела - прежде всего Жданова. В этом времени он не успел 'отличиться' в провальной подготовке Ленинграда к блокаде, потому что блокады как таковой не было, но я-то помнил его 'заслуги', поэтому не выпускал из внимания. Наши технические возможности по прослушке позволили собирать интересный и в будущем полезный материал, который многое прояснял в отношениях в руководстве СССР. Скрытое недовольство части населения советской властью также позволяло собирать материалы и вести нужную нам деятельность - узнавать настроения, мысли, планы, выцеплять к себе нужных людей, как бы их ни прятали - ученых, мастеров, военных, крестьян, членов их семей - всех, кто попал или мог попасть под каток внимания недобросовестных представителей органов власти, которые восприняли ее получение как отмашку для вседозволенности.

ГЛАВА 4.

Но это все была политика. Физики же порадовали - начали выпускать первые детекторы ИК-излучения. Благо работы по обнаружению самолетов по их тепловому излучению были начаты в СССР еще в 1929м году, а на флоте уже использовались теплоулавливатели ТУ-1 - похожие на прожекторы индикаторы ИК-излучения, которые могли обнаруживать крупные корабли на расстояниях до двадцати километров - они концентрировали своим полутораметровым зеркалом тепловое излучение на индикатор. Наши физики смогли значительно повысить чувствительность приборов - тщательной очисткой материалов и подбором легирующих примесей, так что для обнаружения тепловых целей на расстояниях до километра было достаточно зеркала в 15 сантиметров. Моей идеей было их ставить на реактивные снаряды чтобы эффективно бороться с авиацией, но там пока не ладилось с избирательностью - снаряды теряли источники тепла чаще чем было допустимо.

Зато эти детекторы неожиданно стали очень полезными в наземных операциях. Пока это конечно был не полноценный прибор ИК-видения. Квадрат из девяти детекторов с узконаправленными прицелами выдавал напряжение в зависимости от теплоты того места, куда был направлен. Это напряжение измерялось вольтметром и так можно было узнать - насколько то место теплее, чем соседние. Морока была ужасная, но спецназеры просили их все чаще. А когда какой-то умник придумал звуковую сигнализацию - народ был готов к бунту, лишь бы заполучить прибор. Высота тона звукового генератора управлялась напряжением с индикатора - и, проведя визиром по местности, оператор по повышению и понижению тона мог указать, где находятся источники тепла. Потом другой умник предположил, что для такого использования достаточно и одного детектора вместо девяти - поток приборов, поставляемых в войска, тут же возрос почти на порядок - в неделю клепали почти двести штук, на время даже приостановили производство радиостанций. Жаль только не успели к зиме - прибор эффективно различал источники тепла при разности с окружающей средой не менее тридцати градусов. То есть еще три-четыре недели, оставшиеся до середины апреля - и прибор станет менее полезен - если недавно стрелявший ствол орудия или проехавший танк он еще различит, то живую силу - уже нет.

Но и оставшееся время мы использовали с максимальной пользой. Самолетами каждую неделю находилось пять-семь немецких складов, после чего в рейд уходила сначала РДГ для доразведки и отсечения подмоги, за ней - группа захвата в соответствии с обнаруженной охраной и за ней следом тянулась транспортная колонна для вывоза хабара - на автомобилях или вездеходах - в зависимости от проходимости местности и наличия в округе немцев. Эти склады позволили нам дотянуть до мая - продуктов отчаянно не хватало на слишком возросшее население - к апрелю наша численность перевалила за пять миллионов - небольшая европейская страна, причем настроенная довольно агрессивно.

Используя новую технологию, РДГ выискивали в лесах на временно оккупированной фашистами и уже освобожденной нами территории вражеские группы, засады, ДОТы. С помощью этой же технологии в конце марта мы за две недели вскрыли и затем за три дня боев взломали оборону Орши - немцам было не до нее, точнее они откровенно прохлопали наш бросок или понадеялись на хорошо спланированную оборону. Тут они были правы - если бы не новые приборы, мы ее взяли бы с очень большими потерями и были бы тут же отброшены назад, а скорее всего просто разгромлены - тяжелой техники после этого у нас бы не оставалось. А так - до Смоленска от Орши оставалось более ста километров и хотя дорога на него нами не перерезалась, но создалась нешуточная угроза их коммуникациям. Орша конечно располагалась уже в более-менее проходимой местности, поэтому была менее удобна для обороны. Зато для наступления она подходила как нельзя лучше - от нее шли прямые пути к Витебску и Смоленску - и расстояния небольшие - около ста километров до каждого. Орша стала нашей стартовой точкой для следующего рывка.

Но немцы думали так же. Более того - они занервничали гораздо сильнее чем мы предполагали - под угрозой оказался становой хребет снабжения их центральной группировки, и это накануне новых боев на Восточном фронте. Тем более что мы рейдовыми группами практически прекратили движение по нему - разрушением дорожного полотна, мостов, ограблениями и разрушением составов. Такого немцы конечно терпеть не собирались.

К первой неделе апреля они подтянули две танковые дивизии - более пятисот танков, мотопехотную и две обычных пехотных дивизии, два гаубичных полка и почти тысячу самолетов - истребителей, пикирующих и обычных бомбардировщиков. Так на нас еще не наседали. Бои шли три недели.

Все началось на дальних подступах - как обычно, наши рейдовые бронетанковые группы и легкопехотные ДРГ на вездеходах устраивали засады на колонны, производили кратковременные минометные обстрелы с дальних дистанций, а сверху еще и штурмовики поливали фрицев огнем. Потери немцев были страшными, а свою главную ударную силу - бомбардировщики и гаубицы - они пока применять не могли - цели были многочисленными, но малоразмерными и высокоманевренными - пока поднимешь бомберы, пока они прилетят - кого бомбить уже и след простыл. С артиллерией то же самое - пока найдешь подходящую площадку, пока развернешься, сделаешь привязку к местности ... и все - можно сворачиваться - 'цели' уже усвистали бог знает куда.

Так что мы устроили им бойню на дорогах, но зато они просто задавили нас в воздухе - на одного нашего истребителя приходилось три немецких. Все наши двести истребителей истаяли буквально за пять дней - оставшиеся двадцать мы припрятали на самый черный день. Небо расчистилось для их пикировщиков, и они открыли охоту на наши ударные колонны. Немцы теряли в каждой атаке по два-три самолета, но разменивали их как минимум на одну зенитку и два-три автомобиля или вездехода, а иногда их добычей становился и танк. Маневренность групп стала падать. Оставлять группы в том же количестве становилось опасно - плотность противовоздушного прикрытия снизилась ниже той отметки, когда налет всего лишь десятка самолетов мог привести к печальным последствиям. Поэтому мы начали сливать группы и выводить на стационарные позиции лишнюю технику, для которой не хватало зенитного прикрытия.

Скорость продвижения немцев увеличилась, но не намного. Они выработали новую тактику сильных фланговых охранений, которые продвигались параллельно основному маршруту колонн - по параллельным дорогам, а по лесу еще пускали и дозорные группы, целью которых было обнаружить наши засады и сообщить координаты летчикам и танкистам. Вместе с тем, численность этих групп уже не позволяла нам быстро их уничтожить - обнаружив нас, они вцеплялись как клещи и старались уже не отлипать от нас чего бы это им не стоило.

В ответ мы стали оборудовать одноразовые мини-аэродромы для штурмовиков. Обнаружив дозор немцев, ДРГ запрашивала обработку квадрата, и с ближайшего аэродромчика вылетало звено, буквально пять минут прорабатывало местность разрывными малокалиберными снарядами и 20-килограммовыми кассетными осколочными бомбами и тут же пряталось на тот же или другой аэродром от истребителей противника. Сразу после ухода штурмовиков мы зачищали местность от остатков немцев. Это позволяло бороться с их дозорами, но нападения на колонны все-равно были очень редкими - потеряв связь с дозором, немцы останавливались и просто подтягивали следующее охранение и танки. Потом они стали поступать еще 'проще' - протаскивали гаубичные батареи вперед под сильным пехотным и воздушным прикрытием, разворачивали их и таким образом получали маневренное огневое прикрытие в радиусе десяти километров. Пять батарей - и сто километров дороги могут получить быструю огневую поддержку. Нам пришлось вертеться буквально ужом - все-таки между обнаружением и передачей координат, изменением наводки и первыми выстрелами проходит где-то пять минут. За эти-то пять минут наши ДРГ и пытались нанести максимальный урон и быстренько свинтить - ведь главное, чтобы стрельба не была корректируемой, а стрелять по квадратам в надежде угадать точное местоположение убежавших 'партизан' ... ну, флаг им в руки и вагоны снарядов в довесок - ведь в лесу много деревьев, которые значительно снижают радиус действия снарядов

В такой войне наши потери были невелики - в день мы теряли один, максимум два штурмовика, до десятка солдат убитыми и полусотни раненными, из них почти все - с легкими ранениями. Такие малые потери пехоты в лесных боях объяснялись тем, что, во-первых, мы действовали довольно большими подразделениями с плотным автоматическим огнем, которым практически выкашивали все подозрительные места, обрабатывали их гранатами и только потом, под прикрытием фланкирующего огня, зачищали очередную ложбинку или холм - большое количество стволов позволяло делать все тщательно, без спешки и излишнего риска. Во-вторых, в лесу немцы старались использовать свои маломощные пистолеты-пулеметы, чью пулю наши бронежилеты эффективно держали на расстояниях вплоть до двадцати метров. Пулеметы были опасны и на ста метрах, но при малейшем их проявлении мы их старались загасить всеми доступными средствами. В обнаружении засад нам также помогали ИК-приборы. Несколько раз наши группы пытались после разгрома немецкой охраны колонн броском разбить передовые порядки немецких колонн, но те не только останавливались после потери связи со своими охранниками, но и разворачивали порядки противотанковой обороны, так что, потеряв в таких контратаках пять танков, мы их прекратили и ограничились минометными обстрелами - менее эффективно, но все-равно какие-то потери им наносили.

Как бы то ни было, эти сто километров немцы шли более двух недель и вышли к нашим оборонным рубежам довольно потрепанными, но еще боеспособными. Вскрыв пробными атаками нашу систему обороны первой линии, они подтянули крупнокалиберную артиллерию и начали утюжить наши укрепления 15-сантиметровыми снарядами, бомбами с горизонтальных и пикирующих бомбардировщиков. Первая линия была выстроена нами наспех - мы не собирались крепко за нее держаться, поэтому после первых же атак отвели войска, оставив по десятку человек на километр для имитации обороны, так что удар пришелся в пустоту. Цель первой линии и была в том, чтобы немцы развернули позиции крупнокалиберной артиллерии, что у них еще оставалась после наших налетов на колонны - у нас был для них сюрприз. Свой крупный калибр мы также успели подтянуть и теперь они эффективно подавляли немецкую артиллерию с помощью высотных разведчиков на основе планеров ДОСААФ. Сделав с одной позиции по паре пристрелочных выстрелов и пять залпов на подавление, наши батареи сворачивались буквально за пять минут и как правило успевали уходить до воздушного налета на их позиции - в лесах мы проложили много узких дорожек для перемещения гаубичной артиллерии между запасными позициями - вездеходы таскали тяжелые орудия не то чтобы как пушинки, но довольно легко.

Но у нас был еще один козырь - высотные ударные разведчики. Их сделали целиком из стеклопластика. Они представляли собой увеличенный в полтора раза планер, могли подниматься на 15 километров и нести до тонны управляемых бомб. Именно эти 100-килограммовые бомбы и были главной ударной силой против немецкой артиллерии - если контрбатарейная борьба прежде всего подавляла немецкие батареи - косила расчеты осколками, иногда выводила из строя и орудие - то управляемые бомбы можно было положить очень близко к орудию, и после такого попадания они уже не могли стрелять в принципе и как правило годились только на переплавку - крупные высокоскоростные осколки рвали казенники, стволы, затворы, ударная волна корежила всю конструкцию орудия, превращая его в скульптуру импрессиониста. Как правило, после обнаружения немецкой батареи ударный разведчик за пять минут спускался со своих 12 километров до семи-восьми, сбрасывал три бомбы и тут же начинал подниматься вверх. Наводчики через двадцатикратные обзорные телескопы и спаренные с ними пятидесятикратные телескопы точной наводки вели каждый свою бомбу по радиоканалу - каждая пара 'пульт управления - бомба' настраивалась на свой канал. Эти же телескопы использовались и для разведки.

За три дня, потеряв больше половины крупнокалиберной артиллерии и израсходовав почти все ее боеприпасы, немцы ворвались на наши позиции и никого в этом лунном пейзаже не застали, но тем не менее оставили на поле перед ними порядка пятидесяти танков - наши до сих пор молчавшие САУ-88 и -85 выползли из укрытий, расположенных в полукилометре за нашей первой линией, и где лобовым, где фланкирующим огнем в пять минут расстреляли немецкие танки сколько смогли - пока те не разобрались откуда их убивают и не прыснули с поля под защиту холмов и ложбин.

Широкие гусеницы на всей нашей технике позволили выйти из-под удара по лесам с подготовленными путями движения. Немцы сунулись следом, частью завязли, частью попали в засады и вернулись на шоссе.

Вторая линия обороны готовилась нами гораздо тщательнее. Туда были свезены тысячи кубометров бетона, десятки тонн железного прутка, и из этих материалов были построены десятки железобетонных дотов, которые могли выдержать попадание пятисоткилограммовой бомбы, около сотни каменно-бетонных ДОТов, способных выстоять против стокилограммовых бомб и 105-мм гаубиц, и две тысячи укрытий от осколков, пуль и легких бомб и снарядов для личного состава, зениток и техники. Все это было увязано в три узла, подготовленных к круговой обороне, с отсечными позициями между и за ними.

Третьей линией был сам город - укреплялись подвалы, расчищались сектора обстрела, рылись пути перемещения солдат.

Мы были готовы сражаться.

Целые две недели на строительстве работало более двухсот тысяч человек, пятьдесят экскаваторов, триста грузовиков, двенадцать ленточных землеройных машин, пять машин установки заграждений из колючей проволоки и три постановщика противопехотных мин - если немцы не подберутся к самым амбразурам - им нас не взять. Не все еще было доделано, работы продолжались еще и после первых атак, но главное мы успели - и выстроить систему огня, и запасти боеприпасы, еду, медицинские средства, оборудовать лазареты и хирургические отделения. Сжав зубы, мы с хищным прищуром смотрели на север.

Основой нашей обороны в поле был минометный огонь против пехоты и плотный фланкирующий огонь из средств ПТО - против танков. Ближние подступы, если найдутся такие безбашенные, что пройдут через насыщенный осколками воздух, были защищены плотным пулеметным огнем, также фланкирующим, как минимум по три ствола с разных направлений на каждую точку ближнего пространства. Ну и автоматчики в ходах сообщений - если кто-то сможет доползти к амбразурам.

По дальним подступам работала гаубичная артиллерия крупного и среднего калибра - снарядов оставалось уже немного, по сотне-полторы выстрелов на ствол, но и сами стволы были уже довольно сильно изношены, так что скорее всего после этого сражения у нас уже не будет крупнокалиберной артиллерии, и ее роль возьмут на себя пока немногочисленные высотные ударные разведчики и штурмовики У-2Ш.

Каждый опорный пункт был насыщен малокалиберной зенитной артиллерией - установленные в открытых сверху капонирах, они были надежно защищены от осколков - орудие можно было уничтожить только прямым попаданием, что не так-то просто. Каждому орудию был нарезан определенный сектор. Их подстраховывали минимум полсотни крупно- и более двух сотен мелкокалиберных пулеметов. Мало кто протиснется через такой стальной купол. И это все на территории размером три на три километра для каждого ОП - мы перекрыли ими все танкоопасные направления, ну а если кто и просочится между ними струйками пехоты - сами виноваты.

Все пространство вокруг каждого опорного пункта было размечено с точностью до двадцати метров - достаточно для поражения в этом пространстве всей живой силы а если удачно попасть - то и техники. Артиллеристы и минометчики после установки орудий почти две недели рассчитывали поправки для каждой точки, что в дальнейшем значительно ускорило маневр огнем - им было достаточно получить координаты точки и по таблице, рассчитанной для конкретной позиции конкретного орудия, они сразу выдавали установки для стрельбы. Воронки от пристрелочных выстрелов мы постарались максимально замаскировать, чтобы не насторожить немцев раньше времени.

А чтобы не стрелять 'по кустам', мы развернули плотную разведку местности перед нашими укреплениями на десять километров в сторону врага. Нашими основными глазами стали планеры-разведчики с телескопами и ИК-детекторами. Немецкие рамы мы сдернули с неба еще в первую неделю - ударные разведчики, пользуясь преимуществом в высоте, выводили на рамы планирующие радиоуправляемые бомбы, затем бросали их в пике и подрывали максимально близко к немцу. Из семи самолетов удалось уйти только одному, да и то на одном моторе и без половины хвоста - подрыв двадцати килограммов тротила был сам по себе неприятен, а эффект еще усиливался двумястами стальными шариками, разлетающимися конусом вперед и цилиндром по бокам. Как правило рама просто разваливалась в воздухе. Так что неподвижно висящих над нами глаз у немцев не было, а истребители были слишком быстры для качественной разведки - так - краем глаза что-то усмотреть - не более того. Учитывая нашу маскировку сетями и ветками - хорошо если они что-то замечали в десяти случаях из ста.

Это же оружие мы применяли и против горизонтальных бомбардировщиков, хотя и менее эффективно - все-таки их скорость была выше скорости рамы. Но все-равно из каждого вылета не возвращалось один-два самолета и еще с пяток и более имели повреждения. Не знаю, бомбил ли кто до нас самолеты в воздухе. Интересно - книга Рекордов Гиннеса уже есть ? Может - заявить о рекорде ? Или это секретные сведения ? Хотя долго они такими все-равно не пробудут - все-таки немцы на бытовом уровне не дураки и могут сложить два плюс два.

Вроде бы все было продумано и учтено - оставалось дождаться проверки этих планов реальностью.

ГЛАВА 5.

Итак, 12го апреля началось то, что позднее назовут 'Бойня под Оршей'.

Примерные очертания наших укреплений немцы конечно же выяснили - и наземная, и воздушная разведка сработала неплохо. Поэтому утром на нас волнами пошли горизонтальные бомбардировщики. Они были встречены бомбами с ударных разведчиков, зенитными радиоуправляемыми ракетами и неплотным огнем крупнокалиберной зенитной артиллерии - все-таки много стволов мы отдали танкистам и в ПТО. Поэтому, потеряв три самолета сбитыми и еще сколько-то поврежденными, больше половины немцев довольно удачно отбомбилось по нам - были разрушены два средних дота, с десяток укрытий и выбито пять малокалиберных зениток. Потери убитыми составили более сотни человек - практически все от прямых попаданий в укрытия. Да, тяжелая бомбардировочная авиация становилась нашим главным врагом.

Еще одной новинкой были наши зенитные управляемые ракеты. Мы выставили их на боевое дежурство все, сколько было - все шесть штук. Скажем так, их первое боевое применение я оценивал неоднозначно. Из шести только три долетели до немецких самолетов. Из остальных - одна просто не взлетела, еще одна сразу ушла куда-то вбок, а третья, взлетев метров на сто, бодро развернулась к земле и грохнула где-то в районе третьего опорника, откуда радио тут же разнесло все, что те думали про эти ... ракеты и этих ... ракетчиков. К счастью, курьез не имел трагических последствий.

К сожалению, и у немцев тоже все обошлось лишь общим испугом, да одним все-таки сбитым бомбером - одна из ракет все-таки как по нитке дошла до немца, воткнулась ему в брюхо и там взорвалась. По бегающим глазам наводчика я потом стал подозревать, что взрыватель все-таки не сработал штатно - ведь мы рассчитывали подрывать ракеты на подходе к целям и не рассчитывать прямое попадание. Ну да ладно - попали и попали. Тем более что атакованная девятка, судя по радиообмену, бодро отложила в кабинах кучи кирпичей, отчего их самолеты резко потяжелели, и именно поэтому-то они резво скинули остальную нагрузку в виде бомб куда-то в поля и резким креном свалили с горизонта.

Что ж, если каждые шесть ракет будут сбивать один самолет и срывать атаку девятки - затею можно считать очень выгодной - недополучить на свои головы несколько тонн бомбовой нагрузки дорогого стоит. Хотя, если говорить по правде, я был малость разочарован. Ведь даже на учениях процент успешных пусков у нас уже достигал семидесяти. Правда, их и было-то всего чуть больше сотни. Но динамика-то радовала. Ведь в первые два десятка попыток успешных пусков не было вообще. Затем уже понемногу их количество стало нарастать - все-таки создать систему стабилизации для ракет оказалось очень сложной штукой. Это я думал, что взяли гироскоп, мостовые схемы - и готово. А то, что все это будет подвергаться вибрациям и высоким температурам от двигателя - как-то не подумал. С бомбами-то все пошло не то чтобы сразу, но довольно быстро. Все из-за этих вибраций. Бомбы падают себе и падают. Ну, подергает их немного воздушными потоками, ну потеряют две бомбы из десяти ориентацию и начнут крутиться, так что наводчик уже не сможет ее обуздать - так это ерунда по сравнению с ракетным двигателем - это в дополнение к тем же воздушным потокам. Вот и не выдерживали хрупкие и точные механизмы таких издевательств. Ну ничего, мы их научим Родину любить и строем ходить ...

Потом мы узнали, что реактивными снарядами палили по бомбардировщикам и под Ленинградом, правда, там они были неуправляемыми - обычный заградительный огонь. Придумал такую схему младший лейтенант Н. И. Баранов - командир взвода зенитных пулеметов 64-го батальона аэродромного обслуживания. В опытном порядке в полевых мастерских одного из авиаполков, базировавшегося в деревне Сарожа под Тихвином, были изготовлены две двенадцатизарядные пусковые установки для стрельбы авиационными реактивными снарядами РС -82 и РС -132 с использованием штатных направляющих и других элементов авиационных пусковых устройств . Установки предназначались для стрельбы по воздушным целям. После их испытаний в боевых условиях стрельбой по воздушным целям, по указанию генерала И. П. Журавлева к концу лета 1941 года на полевом авиаремонтном заводе в Пикалево было изготовлено еще шесть подобных установок для стрельбы по наземным и воздушным целям - две 12-зарядные для 132-мм снарядов и четыре 24-зарядные для 82-мм РС. Для подрыва на заданной дальности использовались дистанционные взрыватели. Реактивные установки могли поражать воздушные цели на высотах до 3000-3500 метров. Причем этими штуками даже кого-то сбили - что уж говорить про наши - управляемые - ракеты.

Как бы то ни было, ракеты немного поучаствовали в отражении воздушного налета, да и потом немцы были некоторое время более осторожны - мы показывали им пуски ракет, и они порой малодушно меняли свои планы. И по показаниям пленных, после применения 'Катюш' немцы до усрачки боялись любых дымных шлейфов, выходящих с нашей территории. А то, пока мы не запустили по ним своими ракетами, немецкие летуны ощущали свое превосходство над ползающими под землей. И тут такой облом - 'Сталинские оргАны' дотянулись и до них. Правда, немецкие пилоты назвали новое оружие 'Воздушная Метла Сталина'. Мне даже стало немного обидно - да причем тут вообще Сталин ?!? неблагодарные сволочи, ну я вам ... !!! Как бы то ни было, попавшая под раздачу группа в полном составе отказалась от дальнейших вылетов и немецкому командованию пришлось выводить ее в тыл на реабилитацию. Так что польза от ракет несомненно была и, дай бог, будет еще больше.

А сейчас мы начали подсчитывать потери после налета и как-то восстанавливать укрепления, и тут, еще не успела осесть пыль от бомб, на нас на бреющем налетели три волны истребителей. Очень грамотно поступили. А мы прохлопали. Думали что все - пережили бомбардировку - и расслабились, повылезали из щелей. Потери были страшными - почти восемьдесят человек убитыми и две сотни раненными, а эти гады ушли безнаказанно - пока зенитчики схватились за рычаги наводки, высокоскоростные самолеты уже ушли за пределы досягаемости МЗА. Забыли с кем имеем дело, воспарили от успешных маневренных боев - вот и поплатились.

Зато последовавшая затем волна пикировщиков нарвалась по полной. Зенитчики уже сидели на боевых местах и еще не успели отпустить рукоятки наводки, поэтому вломили нахалам на расплав стволов, сбив за первые пять минут чуть ли не десяток немцев, как раз начинавших заваливаться в атакующее пике. Оставшиеся в живых стали поспешно отворачивать от разверзшегося вулкана и сбрасывать груз куда придется, чтобы максимально увеличить вертикальную и горизонтальную скорость драпа. Таких нестойких подловили еще парочку. Пикировщики двух следующих волн еще не успели выйти на рубеж атаки и поэтому просто отвернули. Бомбардировщикам мы тоже смогли отомстить - ударные разведчики проследили за отходящими волнами, засекли один из аэродромов и подловили при заходе на посадку три самолета и еще два не смогли разминуться с горящими обломками. Остальные отвернули на восток и разведчики их потеряли - на них ринулось сразу двадцать истребителей и им пришлось подниматься наверх.

А немцы продолжали подготовку наступления, но как-то вяло. Гаубичный огонь был несильным - сказывались и потери орудий на предыдущих этапах, и недостаток боеприпасов - наши ДРГ, штурмовики и ударные разведчики сильно сковали передвижение по дорогам - и разрушением мостов, и атакой колонн. А вот наш ответный огонь был эффективным - высотные разведчики по крупным тепловым пятнам и дополнительной визуальной разведкой засекли пункты сосредоточения готовящихся к атаке войск противника и по этим целям был нанесен краткий но интенсивный артиллерийский удар. Потери немцев нам были неизвестны, но атака сразу после бомбардировки не последовала. Она началась в десять утра - одновременно с повторной бомбардировкой и артподготовкой немцы выдвинулись уже с рассредоточенных исходных позиций и довольно сильно продвинулись к нашим рубежам обороны - высотные разведчики занимались отражением воздушного налета и корректировкой артогня по позициям немецких батарей и на все их не хватало. Поэтому огонь по наступающим пехоте и танкам открыли с опозданием, но зато сразу и мощно - поле покрылось множеством кустов земли от мин и снарядов. Пехота залегла, танки без нее вперед не пошли и через некоторое время первая волна откатилась под укрытие леса. Снова начала постреливать средними калибрами вражеская артиллерия, но это скорее был беспокоящий огонь. До вечера состоялось еще три воздушных налета и пять наземных атак с разных направлений - немцы старались выявить систему огня чтобы составить план его подавления. Замучаются давить.

На поле они оставили семнадцать дымящихся коробочек танков, несколько бронетранспортеров и наверное полторы сотни трупов. Зато наши разведчики выявили еще два немецких аэродрома, причем один из них накрыли очень удачно - мало того, что самолеты заходили на посадку, так еще попали в склад ГСМ, от которого сдетонировал и склад бомб - на день-другой аэродром выбыл из строя. Мы потеряли один высотный разведчик старого образца - до него смог дотянуться истребитель, а наши не увидели вовремя его атаку и не успели увести самолет - на таких высотах немцы могли атаковать только по прямой и было достаточно немного отвернуть чтобы сбить атаку. Не судьба. Потеря чувствительная - у нас и так то было семь обычных и три ударных разведчика, и тут - лишились одного из-за немцев и еще одного - по техническим причинам - при заходе на посадку подломилась опора шасси и сломалось длинное и тонкое, а потому хрупкое крыло. Причем эти крылья ломались все и сразу - заполненные сотами стеклопластика, они были чрезвычайно прочными и гибкими, но и неремонтопригодными - соты должны быть склеены за один проход, последующие подклеивания не давали нужного сцепления и крыло ломалось - это мы уже выяснили на нагрузочных стендах. Мастерские выпускали по одному ударному разведчику в месяц, делалась оснастка и обучались рабочие еще на пять штук в месяц, но увеличенный выпуск начнут не ранее чем через три недели - опять вроде и есть вундервафля, но мало, недостаточно для решительной победы.

Зато с производством истребителей ситуация уже начала исправляться - за неделю мы делали уже десять истребителей. Так как наше производство перешло к корпусам из стеклопластика непосредственно от фанерно-тканевых корпусов, мы не разрабатывали техпроцессы массовой клепки. А в СССР это была одна из основных тем для автоматизации - на одном самолете ставили под сто тысяч, и даже до полумиллиона заклепок, соединявших множество алюминиевых листов, гнутых по сложным профилям. Нашей же темой для автоматизации было создание пространственных тканых конструкций из стеклонити и стеклоленты, проектирование и разработка литьевых штампов для пропитывания основы из стеклоткани синтетическими смолами. Вот в проектировании и разработке штампов мы тесно сотрудничали с другими заводами - и им и нам требовалось множество поверхностей сложной формы.

Так что за время прошедших боев мы смогли подкопить порядка тридцати самолетов. Вводить в бои по мере готовности мы их не стали - такие малые группы быстро выбьют. И вот теперь немцев ждал неприятный сюрприз - на подходе к нашим позициям на группу их бомбардировщиков из-за облаков, со стороны солнца вынырнула стая в тридцать две машины - все что смогли, мы собрали в ударный кулак. Немцы уже отвыкли видеть наши истребители в небе, поэтому были застигнуты врасплох. Истребительное прикрытие мы частично смахнули, остальных связали боем, и, пока их добивали более верткие, энерговооруженные и-16о, пятнадцать наших стали наскоками вертеться вокруг сбившихся в плотный строй бомбардировщиков. Двоих сбили сразу во время первого налета, остальные успели быстро оправиться и начали огрызаться. Два наших самолета задымило и потянулось к своей территории, но остальные не отставали и раз за разом наскакивали на туши бомбардировщиков, выбивая своими мелкокалиберными пушками стрелков, пилотов, моторы, отгрызая куски фюзеляжа, хвостового оперения и вырывая листы из обшивки крыльев. Немцы держались три минуты, а затем дружно сбросили бомбы в лес и начали уходить на север. Истребители еще покусывали их за хвосты, но все внимательнее смотрели по сторонам и таки не пропустили атаку немецких истребителей, которые изменили планы отстреляться по нашим наземным позициям и рванули спасать свои бомбардировщики. В короткой лобовой атаке мы разменяли два наших на пять немецких истребителя и, пока те разворачивались, отошли на свою территорию, но не слишком далеко от немцев - те в надежде поквитаться ломанулись за нашими и налетели на подготовленную зенитную засаду. Двоих ссадили сразу, те даже пикнуть не успели. Остальные отвернули в стороны, получили напоследок еще несколько попаданий от наших истребителей и ушли вслед за бомбардировщиками - своим истребителям мы запретили преследование, опасаясь аналогичной засады со стороны немцев. Пикировщики показались вдали, но шустро развернулись и прошлись по какой-то непонятной цели - мы оборудовали много ложных позиций с макетами орудий и техники - видимо, жертвой немцев стал один из таких узлов.

В целом эта воздушная битва была на удивление удачной. Мы потеряли три самолета и одного летчика, еще пять самолетов были повреждены серьезно и встали на ремонт минимум на неделю, остальные, хоть и все, отделались мелкими повреждениями, которые исправлялись максимум за день. Немцы же потеряли одиннадцать бомбардировщиков и восемь истребителей - пару подранков-бомбардировщиков добили ударные разведчики. Немцы выработали против наших управляемых бомб неплохую тактику - так как бомбы были медленными и инертными при наведении по горизонтали, немецкие пилоты просто отворачивали в сторону, или делали зигзаг - и бомба проскакивала мимо. Может и задевала при подрыве какой-то мелочью, но прямых попаданий, что были при первом применении этого оружия, больше не было. Правда, немцам теперь приходилось внимательно смотреть наверх, да и при взлете-посадке они были беззащитны - теперь как правило там их и подлавливали, так что немцам пришлось отвлекать на охрану своих аэродромов значительные истребительные силы. Подранки же не могли маневрировать по горизонтали и все еще были легкой добычей наши управляемых бомб - они были уничтожены прямыми попаданиями, как в старые добрые времена, которые были буквально пару дней назад. Быстро учатся сволочи.

А наземная операция захлебнулась так и не начавшись. Считая, что разведали нашу систему огня, немцы пошли в атаку двумя танковыми волнами на поле шириной с километр. Естественно они увидели много, но только больше половины были нашей имитацией выстрелов ПТО - стальная трубка на треноге, холостой выстрел, разлетающиеся пороховые газы и пыль - много ли надо, чтобы показать, откуда 'стреляет' пушка. Эти позиции были тщательно обработаны артиллерией и пикировщиками - стоило им это семи самолетов и двух батарей, зато их совесть была чиста, как и обстрелянные позиции.

Так что, в предвкушении успеха, первая волна перевалила через холм и, постреливая, двинулась вперед. Мы вели вялый огонь - чтобы пехота окончательно не залегла, но вместе с тем чтобы это было похоже на оборону. Стреляли даже в заведомо пустые клетки - чтобы немцы видели что по ним все-таки стреляли, но при этом думали, что мы стрелять не умеем - еще была надежда, что нас считают дураками. Реальный огонь мы открыли только когда вторая волна также перевалила через гребень и прошла треть холма. Первая волна к этому времени была уже в двухстах метрах от нас, и тут мы вдарили. Амбразуры орудий были повернуты почти параллельно нашим позициям, поэтому каждое орудие на самом деле стреляло на триста-пятьсот метров, но для них это все-равно было практически в упор. Первые и вторые цели были распределены, как только мы увидели построение немцев, по каждой стреляло минимум один, а по некоторым особо жирным целям и два ствола. Почти никто не промахнулся, и двадцать танков тут же встали и дружно задымили. Второй залп добавил к ним еще больше десятка. Дальше, так как у разных орудий тяжесть снарядов и скорость работы заряжающих и наводчиков была разной, выстрелы пошли вразнобой, но от этого не менее смертельные, поэтому семьдесят танков первой волны мы расстреляли менее чем за три минуты и тут же перенесли огонь на вторую волну.

В это же время по пехоте первой волны открыли огонь и минометы - до этого они молчали, чтобы своими разрывами не сбивать наводку ПТО. Танки второй волны наконец рассмотрели реальные позиции - хоть мы и выкопали много ловушек для пороховых газов, закрыли от немцев амбразуры почти двухметровыми насыпями и обильно полили землю водой, но все-равно через несколько минут интенсивной стрельбы стали появляться пыль и дым, по которым можно было определить хотя бы примерно где находятся стволы нашей ПТО. Но это не особо помогало - все больше танков замолкало и начинало дымить, а пока остающиеся на ходу начали спешно пятиться за холм. Из восьмидесяти танков второй волны ушло не больше десятка, из них до леса дошло пять - остальных подловили штурмовики.

Расстрелянная немецкая пехота залегла и старалась слиться с землей. Поэтому, пока немецкая артиллерия еще боялась ударить по своим, наши стрелки, вышедшие в поле под прикрытием пулеметчиков, собрали пленных и некоторые трофеи и втянули их в свои укрепления. Аллес. Последующий продолжительный артналет немцев был скорее актом ярости, так как существенных потерь нам не принес, но стоил им нескольких подавленных батарей. И, похоже, в этом артналете они истратили последние снаряды - в дальнейшем огонь артиллерии был минимальным.

В последующие дни было еще несколько авиационных налетов, артобстрелов и небольших атак, но это была агония - немцы потеряли три четверти своей крупнокалиберной артиллерии, более трехсот танков и около трехсот самолетов, и поняли, что раз они не смогли взять нас даже с такими потерями, то им потребуется гораздо больше сил, чтобы прорвать нашу оборону, и этих сил им взять неоткуда - на главном фронте началось шевеление советских войск. Вскоре появились признаки, что немцы оттягиваются от наших позиций. Но делали они это грамотно - видимо, сказались уроки Припяти - они оставляли крупные заслоны и также охраняли свои фланги сильными пехотными подразделениями, поэтому мы могли покусывать их снайперским и минометным огнем и делать налеты штурмовиками, но в целом потери были не такими большими, как в припятском отступлении.

В общем - они вырвались. Но и мы не были готовы к наступлению - сказывались потери в живой силе и технике и большой расход боеприпасов. Единственное что мы могли сделать - это окончательно перерезать мобильными группами и штурмовиками железнодорожное и, несколько хуже, автомобильное сообщение со Смоленском, постоянно висеть над немцами своими разведчиками, сливая нашим информацию о перемещении более-менее крупных сил немцев и делая точечные удары по обнаруженным штабам, складам, мостам и казармам. Понемногу, но каждый день.

Ведь что сейчас произошло ? По сути, мы выдержали первый настоящий крупный общевойсковой бой. Две танковые, несколько пехотных дивизий, мощное воздушное прикрытие - и мы от всего этого не то чтобы отмахнулись, но отделались легким испугом. Одних убитых фрицев мы насчитали более трех тысяч - и это только тех, кого нашли на поле боя. Наверняка еще до тысячи осталось в лесах и на лесных дорогах. Раненных же у немцев было никак не меньше. Плюс ко всему - почти двести уничтоженных танков, которые достались нам (еще более сотни фрицы уволокли с собой), более трехсот самолетов, под сотню уничтоженной артиллерии крупных калибров, более тысячи автомашин и бронетранспортеров - немцы понесли существенный урон, особенно если сравнивать с нашими потерями в семьсот убитыми, две с половиной тысячи раненными, ну и техники - под сотню самолетов, семнадцать танков, восемь пушек и двадцать три зенитки. Скорее всего, теперь-то немцы возьмутся за нас всерьез - еще никто не мог противостоять таким их силам, Красная Армия только к весне начала как-то лишь прогибаться, а не просто рушиться под такими ударами. А тут - какие-то партизаны ...

Естественно, я понимал, что сейчас была некоторая проба сил - немцы решали, стоит ли тратить на нас время и средства. Поэтому-то все прошло так удачно. Само собой, большую роль в победе сыграла наша тактика, прежде всего диверсионных действий. Но немцы уже начинали подбирать к ней ключи, обкладывая пути продвижения плотной сетью дозоров. Сыграла свою роль и техника - помимо ИК-приборов у нас была и другая разведывательная аппаратура. Электронщики сделали качественный усилитель низких частот, акустики - чувствительные направленные микрофоны - и разведка пополнилась высокоточными звуковыми постами. Потом эти же УНЧ применялись в радиоаппаратуре. Станции радиоразведки тоже совершенствовались. Если ранее оператор следил за узкой частотой, постоянно слоняясь взад-вперед по диапазону своего дежурства, то новые станции оснащались приемными контурами пониженной добротности - так они могли отследить передачи в более широком диапазоне - несколько таких контуров последовательно отслеживались переключениями между ними. Это позволяло оперативнее обнаружить передачу словами или кодом, соответственно, раньше включались и глушилки. Высокая концентрация артиллерийских стволов, буквально замурованных в бетонные ДОТы, достаточное время на подготовку оборонительных позиций и путей для маневра - все это тоже сыграло немаловажную роль.

ГЛАВА 6.

Главное же - у нас наконец-то родилась качественно новая армия - как раз за девять месяцев. И дело было не столько в вооружении и тактике - из бойцов мы сделали оптимистов. И большую роль в этом сыграла служба психологического обеспечения.

Работа велась прежде всего по индивидуальной психологии бойца. Психологи этой службы постоянно беседовали с солдатами, собирали фактический материал с описаниями их действий, что бойцы чувствовали в разные моменты, почему такое происходило, как они справлялись с проблемами, как преодолевали себя. На основе этих сведений составлялись методички по работе с военнослужащими разных уровней и склада характера, профессиональной ориентации и в разных ситуациях, и одновременно эта же информация доводилась и до военнослужащих с тем, чтобы они сами могли контролировать свое психологическое состояние и давали обратную связь по тем методикам, которые им предлагались. По результатам составлялись мотивационные карты - способы побуждения бойцов к ответственному и качественному выполнению боевых задач, преодолению отсутствия мотивации, когда не хочется и страшно, но надо. Естественно, к бойцам был индивидуальный подход - кто-то живо откликался на беседы с психологами, им было интересно узнать что-то новое, поучаствовать в опросах, экспериментах, а другим все это было до лампочки. В таких случаях психолог только отслеживал состояние бойца, особо на него не наседая с беседами - ну не хочет человек общаться, и не надо лезть к нему в душу, делает дело - и ладно. Вот если дело не делает - тут уж другой разговор, с привлечением как минимум командира.

В месяц ротный психолог тратил до восьми часов на бойца - как на корректировку его психического состояния и мотивационных целей, так и на анализ, описание возникавших ситуаций, методическую и аналитическую работу по новым данным, изучение новых методик и приемов, поступавших от руководства.

Упор в работе с бойцами делался прежде всего на психологическое консультирование, психопрофилактику негативных состояний - лучше обучить человека самому отслеживать и корректировать свою психику, чем потом исправлять последствия психологических травм. Конечно, получалось это не у всех и не сразу - тогда немедленная помощь психолога или более подкованного товарища оказывалась неоценима - 'минуты года берегут' - пока травмирующая ситуация не создала устойчивые нейронные связи, ее необходимо выговорить, разрушить зарождающуюся проблему, заместить ее нормальным отношением, чтобы в дальнейшем как можно меньше возникало проблем.

Одновременно продолжалась работа по составлению и уточнению методик психологического воспитания и поведения бойцов в разные периоды и моменты - получение повестки, прибытие в военкомат, поступление в обучающий центр, подбор ВУС, ознакомление с новыми знаниями и навыками, переход в боевую часть, заступление на караул, в засаду, первый бой - оборонительный, наступательный, последующие бои, гибель однополчан, ранение, победа в бою - общая и индивидуальная, убийство врага - все эти моменты постоянно прорабатывались и уточнялись на основе бесед с конкретными бойцами и наблюдением за ситуациями.

Результатом работы психологов были не только методические указания, но и популярные брошюры по психологии, проведение лекций и семинаров с бойцами и командирами - люди сами становились себе психологами, чем и снижали нагрузку на штатных психологов и политруков, и вовремя купировали негативные явления как у себя, так и у своих товарищей.

Немаловажным фактором в повышении роли и значимости работников службы психологического обеспечения было то, что каждый психолог был не только кабинетным работником, он сам проходил все те шаги, что и рядовые бойцы, в том числе ходил в атаку, отстреливался в окопах, сидел в засадах - иначе бойцы не будут доверять его рассказам и рекомендациям. Хотя и не в первых рядах, но все-равно - всегда был рядом. Наряду с политруками и корреспондентами психологи стали тем дополнением, что сцементировало нашу армию, сделало ее однородным организмом, направленным на победу над врагом.

Эти три информационные вертикали не только доносили политику до рядовых бойцов, но и позволяли четко отслеживать ситуацию в воинских коллективах. Теперь у командиров уже не было возможности зажать невзлюбившегося бойца или покрыть просчеты любимчиков - эта информация сразу становилась доступна и такие проблемы решались уже на более высоком уровне. Естественно, командиры были не особо рады такому положению дел, но и с ними постоянно велась разъяснительная и воспитательная работа, да и, что уж говорить, многие видели и пользу от этих вспомогательных служб - далеко не всегда у командира хватало сил или времени, чтобы поддерживать своих бойцов. Так что в общем и целом процесс хоть и со скрипом, но налаживался, а особо упорствующих в нежелании работать по-новому мы как минимум не продвигали дальше, а то и заменяли на более вменяемых командиров, передвигая упрямцев на должности, не связанные непосредственно с работой с людьми, а то и понижая в звании или должности. Естественно, при этом учитывалась и эффективность действия этих командиров - в ряде случаев лучше было наоборот - оставить под командой такого командира только тех людей, с которыми он как-то мог взаимодействовать, а остальных вывести в другие подразделения - мы старались не выплеснуть с водой и ребенка. В любом случае, взаимодействие командира подразделения и психолога в случае конфликта сводилось к тому, чтобы прежде всего разбираться в ситуации, с целью не наказать, а выправить ее.

К апрелю же мы вполне отладили и процессы подбора под людей военно-учетных специальностей и боевых заданий.

Подбор ВУС выполнялся на основе тестов, которыми мы выявляли особенности человека - подходимость к конкретным ВУС, устойчивость в бою, склонность к трусости, способность подчиняться и командовать, нервно-психологическая неустойчивость - склонность к срывам при больших физических и психологических нагрузках. Естественно, все эти тесты проходили не одномоментно, а за два-три подхода - человек мог просто разнервничаться или растеряться в незнакомой обстановке, и тем самым показать совсем не те результаты, на которые он способен. Поэтому в учебке он проходил тесты ежедневно - каждый день по два-три теста, с повторением каждую неделю - так и мы отслеживали динамику, и человек, привыкнув к новой обстановке, мог сосредоточить внимание на самих заданиях, а не на том, что о нем подумают если он ошибется или вообще о каких-то отвлеченных вещах - той же потертости от неправильно намотанной портянки. Но и в дальнейшем тестирование так же повторялось - человек ведь развивался, узнавал что-то новое, овладевал новыми навыками - все это, естественно, отражалось и на его настрое, знаниях, целеустремленности. Поэтому-то мы и отслеживали с помощью тестов изменения в человеке, чтобы при случае направить его еще на какие-то курсы, и так получить еще более подготовленного бойца или командира.

Подбор командиром военнослужащих к решению задач по их волевым и психологическим качествам также проходил с учетом свойств конкретного бойца - не было смысла посылать неторопливого увальня в разведку, пусть лучше таскает пулемет и гвоздит фрица из окопа. А чтобы человек не застаивался, получал возможность развиваться, командир и психолог под каждого подбирали задания, с которыми они смогут справиться и вместе с тем которые будут развивать самого человека. Уж воспользуется он или нет предоставившейся возможностью - лежало целиком на самом человеке, но саму возможность и соответствующие установки ему предоставлялись. Не сидеть постоянно в окопе, а сходить в группе огневого прикрытия разведки, не рубить постоянно дрова в хозвзводе, а оборудовать окоп, отразить атаку - людям постоянно предоставлялась возможность попробовать и узнать что-то новое.

Мы еще и дополнили тягу к новому соответствующей системой вознаграждений, и не только денежными премиями, или наградами и нашивками, которые кстати также влекли доплаты, но и повышением их статуса в коллективе - позволять больше вольностей, выделять их из массы путем прислушивания к их советам и возражениям, в том числе и публично - чтобы и остальные захотели, чтобы они могли поступать так же. Но и не позволять садиться на шею - командиров учили делать внушения корректно, чтобы не ранить ценного бойца и вместе с тем чтобы воздействие достигало своих целей.

А если уж кто-то и после такого подхода все время старался спрятаться в тину, прикрыться товарищем - тут уж не взыщи - сначала - месяц в штрафной роте, чтобы прочувствовал альтернативу, а потом - и вплоть до суда и расстрела за проявленную трусость - как ни ценен каждый человек, но хитрожопость сразу и мгновенно деморализует весь коллектив - когда все видят, что можно схитрить и пересидеть в безопасности, то многие так и начинают делать - 'а чем я хуже ?' - и тогда потери возрастают многократно - просто перестает хватать стволов, чтобы надежно перекрыть все сектора стрельбы - и привет - немцы подбираются и закидывают гранатами. Поэтому-то и приходилось действовать порой жестоко, да еще и описывать подобные случаи в газетах и боевых листках, чтобы остальные, кому придет в голову 'умная' мысль схитрить за счет товарищей, сто раз подумал, прежде чем решиться на такое. Риск погибнуть от хитрожопости становился выше риска погибнуть в бою.

Но все эти поощрения и наказания были лишь дополнением к основной движущей силе. Мы старались сделать мотивацию к действиям, направленным на общественное благо. Этому способствовала разработка пирамиды целей, о которой постоянно писалось в газетах, и которая была не отвлеченной абстракцией, но к ней привязывались конкретные задачи, которые командиры ставили перед подчиненными товарищами. Самый верхний - стратегический уровень - включал в себя базовые для нашего общества цели - как насущные, так и отдаленные на каждом из этапов - какие вообще цели хотим достичь, и соответственно создание общего настроя, способствующего достижению этих целей. Естественно, сейчас главной целью была победа в войне, соответственно, под нее и подгонялся настрой общества, который кратко можно было охарактеризовать двумя словами - 'Всех порвем'. Но и про более долгосрочные цели мы не забывали - обеспечение достойной жизни - 'уважаем своих и помогаем им, всячески вредим врагам'. Тактический уровень - какие есть подцели в достижении цели. Уничтожить врага в таком-то квадрате, обстрелять колонну, построить дом - вот подцели, которые вели к основным целям стратегического уровня. Ну и, на оперативном уровне, рассматривались уже конкретные действия, от которых зависело достижение тактических целей - взять высоту, подбить танк, обучить новобранцев. И на каждом из уровней пирамида целей обеспечивалась соответствующим настроем и мотивацией бойцов и сотрудников, с по возможности соответствующим обеспечением их ресурсами и навыками.

И мы постоянно обучали командиров, чтобы они четко встраивали текущие задачи в эту пирамиду, чтобы бойцы видели, как выполнение приказа продвинет их к глобальным целям - и общим, и личным. Такая уверенность в полезности приказов очень повышала мотивацию к действиям - бойцы видели, что их усилия не напрасны, а это много значит для человека. И мы постоянно продвигали эти мысли через печатные органы, начальников и командиров, психологическую службу, партийные органы, общественные организации, куда входит человек, коллектив, его актив, общество, клубы, семью - для каждого из путей воздействия мы старались разработать методики продвижения взглядов, направленных на достижение поставленных нами самими целей. Так что каждый человек находился под постоянным прессом, который не давал ему забывать, для чего он прилагает столько усилий на боевом и трудовом фронте.

Единственное, на что я надеялся, что наш идеологический пресс, в отличие от советского, все-таки более конкретный, привязанный к повседневной жизни людей, отчего он был более понятным каждому человеку, и соответственно легче им воспринимался - не набивал оскомину своими пустыми лозунгами, а закалял характер, давал подпитку в те моменты, когда встречающиеся трудности начинали превышать возможности конкретного человека. Мы старались добраться до активного начала каждого человека, старались его пробудить и направить на достижение нужных обществу целей и отвлечь от ненужных. Проблема была в том, что у каждого человека свои побудительные мотивы к действию - кто-то верит в светлое будущее, кто-то хочет, чтобы на его улице было чисто и горело освещение, а кто-то - просто чтобы не искать еду и в доме было тепло и сухо. И к каждой группе подходили свои доводы, мы лишь пытались совмещать их в одних статьях и радиопередачах. Но делали это постоянно, день за днем, чтобы у людей стержень нарастал в нужную нам сторону.

Естественно, мы полагались не только на пропаганду в газетах, по радио, на собраниях и в разборе бытовых ситуаций. Основным средством нашей пропаганды я считал конкретные дела. Вся наша система обучения была направлена на то, чтобы снизить энергетические затраты человека в конкретных ситуациях. Ведь чем меньше человек подготовлен, тем непривычнее для него обстановка и тем меньше его способности к адаптации - слишком много новых факторов распыляют его внимание и он просто теряется - мозг не успевает обработать поступающую информацию - ведь по каждому факту надо сделать множество вещей - распознать его, оценить степень опасности, выработать алгоритм противодействия или использования в своих целях. Естественно, даже если все это множество факторов приятно и полезно, человек все-равно впадает в ступор - 'столько много счастья !!!'. Что уж говорить, когда эти факторы опасны - напряжение в человеке нарастает, его психика истощается - тупо перестает хватать нейромедиаторов, вырабатываемых мозгом - человек внешне начинает 'тормозить', хотя попросту у него перестает хватать химических веществ для передачи сигналов и выстраивания в мозгу новых связей, которые будут обрабатывать конкретные ситуации.

Поэтому мы вводили новобранцев, в том числе и из освобожденных из плена и уже повоевавших бойцов, в новую для них среду постепенно. С первых же дней службы они приучались к рваному ритму жизни - постоянные тревоги, марши, сборы, во время которых мы старались максимально воспроизвести постоянно присутствующую опасность - делали холостые взрывы, организовывали заход нашей авиации в атаку на маршевые колонны и окопавшиеся подразделения, производили танковые атаки на расположение - только заранее предупреждали противотанкистов и зенитчиков, чтобы те не приняли учебную атаку за настоящую. Имитация действий диверсантов, распускание слухов об успешных действиях противника - все было направлено на то, чтобы человек привыкал к звукам, запахам, ощущениям боевой обстановки, учился быстро выбирать правильную последовательность действий. Учебное поле должно быть более зловещим, чем поле боя. Дым, сжигание покрышек и ведер с бензином, резкие хлопки взрывпакетов, звук пуль, которые пролетали поверх голов, немецкие трупы - настоящие, и наши - в виде муляжей, 'ранения' товарищей с фонтанирующей кровью - мы старались воспроизвести поле боя как можно точнее. Но вводили все эти элементы постепенно, по одному-двум за раз, чтобы человек смог сначала с ними познакомиться, а потом, после повторений, если и не привыкнуть, то хотя бы смириться с их наличием. Темп тренировок также постепенно наращивался до запредельного - командами, вводными, имитацией появления противника - командиры учебок день ото дня все быстрее и быстрее грузили бойцов этой информацией, постоянно изощрялись в продумывании все более злокозненных тренировок. Дым, пыль, шум от взрывов, который перекрывает команды и звук летящих снарядов, выстрелов, свиста пуль - все это дополнительно мешало воспринимать команды и обстановку. Так боец выстраивал в своем мозгу цепочки из нейронов, с помощью которых затем быстрее, практически на автомате распознавал разные факты и ситуации боевой обстановки, и уже не тратил время на них, просто отмечая фоном 'это мне известно, как действовать - знаю'. Все - ради выработки психологической устойчивости.

Ведь чем больше энергетических усилий требует ситуация для своего распознавания, тем больше снижается психический ресурс. При экстремальных нагрузках человек просто не знает как поступить и цена неудачи для него очень высока. Все из-за того, что новое - это неизвестное, оно пугает своей неизвестностью, возможными страданиями, ущербом. И мы своими тренировками старались зародить в бойцах ощущение того, что новое таит неожиданности, с которыми человек справится, так же как он и раньше справлялся с другими неожиданностями. Ожидание успешного действия в неожиданной ситуации, или - в ожидаемой, но неизвестно когда именно наступящей, а потому внезапной - это и было целью всех этих тренировок. Мы старались снизить напряженность - предвосхищение негативных последствий, уменьшить негативное ожидание, постоянно держать чувство позитивного ожидания, что все будет хорошо. Ожидание удачи, успеха - вот что было целью всех тренировок.

И тренировки 'ощущениями' дополнялись теоретическим и практическим материалом. Негативные состояния ведь возникают и при отсутствии навыков адекватной оценки критических ситуаций. И КМБ включал рассказы про различные поражающие факторы и как их избежать. Про обстрел снарядами - бойцам объясняли поражающие действия снарядов и у человека появятся знания, как их избежать. Про ранения - как происходят ранения, к каким последствиям они приводят, как минимизировать негативные последствия - главное - не потерять много крови, треть - вполне допустимо - тут рассказывали про депо крови в печени и селезенке, за счет которого организм частично компенсирует резкую потерю крови при ранениях, то есть даже если ранили, какое-то время еще есть - да, больно, но не смертельно, если вовремя остановить кровь. Про стрельбу - учили оценивать - откуда могут стрелять, как уйти от выстрела - двигаться перебежками, чтобы противник не успел прицелиться, и зигзагом, чтобы затруднить прицеливание и заставить взять неверное упреждение, использовать укрытия, чтобы или бойца просто не было видно немецкому пулеметчику, или чтобы пули попадали в землю и изменяли траекторию или хотя бы теряли энергию. Рассказывали, как бронежилет снижает вероятность серьезных поражений за счет снижения энергии осколков и пуль и сколько энергии нужно, чтобы серьезно повредить человека.

То же - про танки - что нужно сделать, чтобы танк был подбит и был поражен экипаж - о мертвой зоне, в которой бойца не видно из танка, о непростреливаемой зоне, из которой бойца не достать, об уязвимых местах - как гранатой порвать гусеницу или сбить каток и тем самым обездвижить танк, как закинуть бутылку с зажигательной смесью на жалюзи двигателя, чтобы горящая смесь протекла вниз и сожгла, расплавила уплотнения и трубопроводы, подпалила топливо и масло, или - просто закинуть на те же жалюзи гранату, чтобы она перебила топливопроводы осколками и взрывной волной. То есть в процессе подготовки мы старались сформировать у воина максимальное количество образов действий и ситуаций, с которыми он может встретиться на войне, в этом случае эти ситуации уже не будут для него новыми и он не впадет в ступор или еще какие-то неадекватные действия.

А при адекватной оценке ситуации снижается и стресс - у более-менее обученного новобранца попадание в боевую обстановку приводило уже не к ступору, а к обычному мандражу. Тут уже начинали работать методики по саморегуляции психики и поддержка коллектива. Так, бойцов обучали отслеживать свое внутреннее состояние, и, как только оно станет непривычным - тут же пытаться выяснить, что именно не так. Сам по себе стресс - это нехарактерный для данного человека набор реакций на внешние раздражители. Соответственно, отследив, что он вдруг стал вести себя как-то по-другому, боец понимал, что у него наверняка стресс - само наблюдение уже частично его разрушает, и оставалось только подкорректировать свое состояние поиском подходящих ощущений, чтобы более-менее прийти в норму. Каждого учли приему - отследить появление мысли, ощущения - страха, скованности - и подумать - 'а с чего это он появился ? из какой области мозга ?' и найти - откуда он появился, понаблюдать за ним - от этого страх тает. И при тренировках - бойцов внезапно спрашивали - какие он испытывает ощущения, где именно - так у них в голове откладывалась привычка следить за своим состоянием, знать, в каких именно ощущениях проявляется страх. И учить преобразовывать его в приятное чувство. Бесстрашие - не отсутствие страха, а его преодоление. Каждый воин должен определить - как именно он ощущает страх, что он при этом чувствует, и затем преобразовывать его в ощущения радости, подъема. 'Страх - это радость !' - бойцы справлялись со страхом в том числе и такими мантрами, вбитыми им в голову многократным повторением - ведь не всегда есть возможность сосредоточиться на ощущениях, и тогда такие якоря давали временную передышку. Тем более что мы постоянно твердили бойцам, что страх - это нормальная реакция, не надо бояться, что кто-то увидит что вы боитесь - ваша задача - победить врага несмотря на свой страх. Если это получится - вы молодцы. 'Cтрах не может помешать', 'Страх не мешает', 'Страх. Мне. Не. Мешает.'. 'Убить источник страха'. 'Убьешь источник - страх пропадет'. Приветствовалось для снятия страха и подшучивать над собой. Можно и над знакомым, если знаете друг друга уже давно и у вас хорошие взаимоотношения - тогда он не воспримет это как оскорбление.

Естественно, такое возможно только при умеренных нагрузках, которые со временем приводят к адаптации. Чрезмерные же нагрузки быстро приводили к срывам - за этим уж следили более опытные товарищи и психолог. Они первое время отслеживали состояние новичка и, заметив странности, заводили с ним разговор, чтобы он выговорил свои переживания, тем самым освободившись от них, пусть и частично. Тут главное сильно не давить - мягкий обволакивающий разговор, и уже в конце - можно немного и встряхнуть человека. Тогда уж он и сам был способен взять себя в руки. Вообще, большинство новичков сначала перед выполнением заданий боялись и нервничали, но уже через некоторое время шли на то же самое уже с шуточками. Страх скорее всего оставался, но уже не мешал боевой работе. А командир и психолог следили, чтобы на новичка не наваливать сразу слишком много - ведь ситуация для него новая, ему еще неизвестны или непривычны пути ее преодоления, и если к нему применить слишком высокие требования, у него возникнет дисбаланс между этими требованиям и недостатком собственных возможностей, пусть и мнимым - дело-то субъективное, и если нет веры - нет и возможностей. Поэтому новичков вводили в дело постепенно - каждый раз требовали все больше и больше, но не намного - только чтобы человек взял следующую планку, такую, которая кажется достижимой. А для этого ему объясняли, почему она уже достижима - исходя из его текущего опыта и прежних достижений - и как он может улучшить свои действия, чтобы взять новую высоту.

ГЛАВА 7.

Собственно, именно так мы выстраивали и нашу армию - постепенно, мелкими шажками, от простого к сложному. Новичков ведь тоже не бросали сразу в пекло - сначала просто побыть под обстрелом, бомбежкой, посмотреть на них со стороны или переждать в надежном укрытии, потом - поучаствовать в отражении атаки в задних линиях. Было замечено, что уже в четвертом-пятом бою влияние внезапности, неожиданности, опасности, новизны снижается в полтора-два с половиной раза, так что достаточно перетерпеть первые два боя - и тревога упадет на треть, пять боев - в два раза, десять - уже в четыре. Главное - обкатать новобранцев в этих боях - не ставить их на опасные направления, пусть успеют привыкнуть.

Парни в общем были такими же, как и в мое время - кто-то не испытывал страха и рвался в бой, кто-то наоборот трусил, но крепился, чтобы не потерять лицо. Так что все разговоры про то, что вот раньше были люди, а в мое время - трусы - ерунда. Так было всегда. Да и разговоры, что в Великую Отечественную повыбили весь генофонд - тоже странные. Про Гражданскую тоже говорили, что повыбили лучший генофонд, но кто же тогда победил фашизм во Второй Мировой ? Вот так-то. Да и потом герои не переводились. Так что всегда на смену одним придут другие. Главное - идеология и настроение общества.

Эти два момента тоже уже активно использовались в воспитании бойцов. И мы усиливали мотивацию к бою на всех трех уровнях мотивов - социальных - любовь к родине, ненависть к врагу, чувство долга; коллективных - товарищество, взаимовыручка, страх группового презрения; и индивидуальных - премии, награды, возможность повысить свой статус, испытать свои силы. Проще всего вырабатывались коллективные уровни мотивации - коллектив как никто другой мог оперативно оказать влияние и воздействие на индивида. Но уже от них боец рос и до социальных, а уже если подключались еще и индивидуальные из тех, что направлены на личностный рост, то можно было считать, что психолог, командир и коллектив поработали просто отлично. Наши мотивы, цели, настроения, воля должны были быть сильнее, чем у противника.

Социальные факторы, как наиболее доступную для массовой пропаганды сторону психологического воспитания, мы продвигали всеми способами - статьи в газетах, выступления на радио, кинофильмы, спектакли - каждая единица культмассовой продукции поднимала те или иные стороны и вопросы - составление правильного - священного и освободительного - образа войны в глазах общества, правильного, нацеленного на победу над врагом, отношения к войне - все эти вопросы раз за разом поднимались и разжевывались в многочисленных произведениях и статьях. Отмечу, что в первые недели и месяцы войны эти образы в глазах людей были достаточно негативны - и по причине наших поражений, и по причине особенностей, и это мягко сказано, поведения значительного количества представителей советской власти. Поэтому-то и приходилось преодолевать отсутствие энтузиазма - частенько настрой был негативный, и мы его выправляли фразами 'вот суки что делают, ну ща мы им вломим, раз не хотят по-хорошему'. К армии и к нам отношение тоже порой было негативным, у многих она потеряла доверие, ее воспринимали как нахлебника, который не смог справиться с врагом, хотя ее так много кормили. Поэтому по началу в отношении к нам бывали и такие настроения, что 'вы тут воюете, а нас потом из-за вас убьют'. С такими разговорами мы справлялись в легкую - 'не, дед - убьют тебя не из-за нас, а из-за того, что они на нас напали'.

Образ немцев тоже по началу был не слишком-то и мрачным, многие в Западной Белоруссии помнили про немецкую оккупацию времени Первой Мировой Войны, якобы не все было так уж и ужасно, жили неплохо, пусть и были реквизиции - ну так это дело понятное - война. И нам приходилось бороться с этим образом культурной европейской нации - 'да они сжигают деревни и расстреливают раненных', с образом братского пролетариата - 'этот пролетариат только и ждет, чтобы стать барином - им обещали наделы, а ты на них будешь горбатиться батраком - вот и будет тебе пролетарское братство. Ты пойми - они сейчас отравлены своей буржуазией - та влила им в уши, что их жизненное пространство находится на востоке - думаешь, почему они подержали Гитлера ? А вот - захотели землицы. Ну мы им обеспечим ... пару метров - больше-то и не надо' - 'А-гагагагга'. Так мы постепенно растили образ ненавистного врага, посягнувшего на нашу свободу. Правда, на это тоже находились возражения - 'А у нас можно подумать больше свободы' - 'Так ты же за нее не дрался - так с чего тебе немцы ее дадут ? Дерись - и будет тебе свобода'. Против возражений 'эта война нужна только коммунякам' делалось возражение, что 'гитлеровцы воюют не против коммуняк, а против народов СССР - им нужно жизненное пространство независимо от того, есть ли здесь коммунисты, и мы тут в любом случае - лишние - им не нужно столько людей, чтобы обслуживать новых помещиков. А разговоры что они воюют против коммуняк - это их пропаганда, чтобы разделить наше общество - выделить самых нестойких и сделать из них предателей. Ты хочешь быть предателем ? Хочешь предать соседа, брата ? Чтобы твоя сестра или дочь прислуживали немцам ?'. Так, постепенно, уже к зиме сформировался прочный настрой нашего общества на победу, который был подкреплен и нашими успехами.

И эти успехи базировались не только на обеспечении и тренировках, они базировались и на том, что мы прививали бойцам особый настрой - давить врага всеми силами и средствами, не считаясь ни с какими законами человечности. Врага надо убить. Точка.

Постепенно мы пришли к тому, что объектом противоборства для нас стали не сами немцы, а прежде всего их способность и воля к сопротивлению. Именно на подавление воли были направлены множество акций - массированные и короткие обстрелы, снайперский террор, когда одну часть загоняли под перекрестный огонь снайперов, и не давали выйти из-под него несколько часов, вместе с тем не позволяя другим частям фрицев прийти к ним на помощь. А потом отпускали выживших, чтобы они разносили панические настроения. Дополнительно до немцев довели, что если случится попадание в санитарный БТР или в госпиталь - уничтожаем всю часть и пленных не берем. И это работало - за все время было уничтожено под корень только три немецких полка. И еще два - из-за расстрела пленных. Причем если немец переходил в другой полк - на тот полк тоже распространялось 'проклятие' - про него доводили до немцев. С летчиками разговор тоже был коротким - если хоть одна бомба упадет на жилое здание - в течение недели уничтожается вся эскадрилья - перекидывали на этот участок фронта усиление и вырезали, уничтожали их снайперами, засадами, фугасами. Даже раненных из этих частей. Сбивали в воздухе выпрыгнувших с парашютом. Правда, это удавалось не всегда - последнего летчика из последней такой эскадрильи уничтожили только в 1969 году, в Сиэтле.

И боевая устойчивость немцев после этих акций начала снижаться - если вначале они были боеспособны при потерях до 70%, то к весне 42го уже и 20% потерь выводило из боя все подразделение - они просто знали, что если уж пошли такие потери, то за них принялись всерьез, и просто остаться в живых, пусть даже и в плену, будет чудом. Тем более неизвестно - вдруг кто-то из их полка накосячил, вот нас из-за него и мочат - все эти слова немцы уже отлично знали из листовок, в которых мы рассказывали - кого и за что конкретно замочили. Был период, когда мы и присочиняли истории - тогда фронт немецкого полка порой рушился после первых же выстрелов. Но продолжалось это недолго - расстрелами и отправками в штрафбаты немецкое командование снова заставило солдат бояться себя больше, чем нас. Но и то хлеб.

Одновременно мы всячески способствовали повышению духа и устойчивости наших бойцов, и не только тренировками. Прежде всего, мы старались снизить число стрессоров, которые воздействуют на бойцов на поле боя. Вот почему много сил и средств мы тратили на уничтожение артиллерии и авиации. Если остальные виды огневого поражения еще как-то были терпимы, то взрывы снарядов, прилетавших неизвестно откуда и неизвестно в какой момент, или бомб, которые своей разрушительной силой были просто огромны по сравнению с маленьким человечком, сильно снижали воинственный настрой. И мы всячески старались снизить давление этих и других внешних условий на психику бойца.

Чтобы человек не тратил силы хотя бы на борьбу с предметными проблемами - надо организовать его предметное окружение - тогда у него будет больше сил на решение собственных проблем. Но нужно знать - как те или предметы отражаются в его психике - может оказаться так, что их изменение никак не повлияет на его психику. Например, привычность территории - для нас более привычен лес, для немцев - открытая местность. Поэтому для боев мы старались выбирать местность, подходящую нам. В Красной Армии почему-то не учитывалось, как окружающая среда, обстановка, динамика ситуации влияет на человека - там считалось, что важен только дух. Ну да - дух-то важен конечно, без него никакие благоприятные условия не помогут, но и дух - не всесилен, лишь у малого количества людей дух может победить все обстоятельства. Но воюют-то не только они, так вот для остальных - кто менее силен духом - и важно создавать благоприятные условия, учитывать, как они влияют на этот дух и при необходимости создавать условия, которые укрепят этот дух - да просто пролететь звеном истребителей над войсками - уже укрепит дух, покажет, что про них не забыли, их поддерживают. Перекинуть пару крупнокалиберных батарей, показать на пару часов танковую роту - это сильно повышает устойчивость бойцов. Не надо рассматривать людей как машины - включил - и поехала. Машины, и те ломаются, что уж говорить о людях. Нужна профилактика их психического состояния.

Мы старались найти средства укрепления психики, чтобы даже в самые критичные моменты боя подразделения и бойцы сохраняли боеспособность. Сейчас немецкая армия находится на пике своих возможностей - предыдущие два победных года подняли их воинский дух на небывалую высоту. Соответственно, нам надо в ближайшее время опустить их на землю и ниже, обломать так, чтобы в следующие тысячу лет у них не возникало даже мысли чтобы хоть как-то пытаться на нас напасть. Для этого и нужно укреплять воинский дух - как специальными методиками, так и победами - постепенно, не торопясь, но и не задерживаясь. Поэтому мы и уделяли столько внимания психопрофилактике и психогигиене - отслеживание изменений в психике военнослужащих - как психологами, их командирами и коллегами, так и самими бойцами, и созданием комфортных условий - не бросать в бессмысленные атаки, обеспечивать боеприпасами, гарантировать эвакуацию при ранении, гарантировать прикрытие в случае неблагоприятного развития ситуации, объяснять приказы, обучать нужным навыкам, объяснять варианты поражающих факторов и как их избежать, обеспечивать сносные бытовые условия, хорошая кормежка, спиртное, ротация частей, отпуска чтобы повидаться с родными - такие технические, внешние моменты психопрофилактики, которые можно сделать независимо от психики бойца, мы старались использовать на всю катушку, чтобы только снизить нагрузку на психику.

Так, мы выяснили, что процесс адаптации к боевым действиям длится примерно две недели, после чего боец достигает пика морально-психологических возможностей - просто привыкает к боевой обстановке, входит в нее, становится внимательным, осторожным, агрессивным. Но после шести-семи недель наступает быстрый спад. То есть боец максимально действует две-три недели - потом его надо отводить на отдых. И мы снижали удельную интенсивность боевых действий, то есть просто чаще делали ротации, чтобы солдаты не начинали ускоренно переутомляться от постоянных боев. Нехватку солдат старались компенсировать техникой и вооружением, прежде всего автоматическим и осколочным, особенно минометами - мы прикинули, что один минометный расчет 60мм миномета заменяет взвод бойцов. Поэтому старались максимально насытить войска минометами, а автоматические роторные линии позволяли давать в войска мин 'хоть залейся' - в апреле мы вышли на показатель производства в двадцать тысяч килограммовых мин в сутки. И наши старательно заливали немецкие позиции и колонны этими огурцами - прицельно или просто в беспокоящем режиме - нехрен тут спать. Тем более, что минометчики не видели результатов своей работы, поэтому им было проще заниматься такой механической деятельностью.

Но и 'труп врага пахнет приятно', поэтому специальные команды как можно быстрее убирали наших убитых бойцов и подбитую технику, а немецкие - наоборот подтаскивали к маршрутам колонн. Надо было снижать страхи перед 'непобедимыми' немцами, так пусть увидят, что эти 'непобедимые воины' - обычные куски мяса. С этой же целью по подразделениям водили немецких пленных, чтобы народ видел, во что он может превратить этих 'победителей Европы', что они тоже боятся, просто воевали-тренировались уже два года, поэтому у них и были временные успехи. А теперь - все, 'Гитлер-капут'. Ничего, мы их быстро нагоним и перегоним. Надо только поднапрячься, потренироваться, и сделать свою работу. 'Вы делаете работу' - мы вбивали в головы эту речевку-мантру - 'Мы делаем работу'. Перед атакой, после атаки, в любой момент - чтобы это было якорем для человека в любую сложную ситуацию, требующую риска и убийства - 'Мы делаем работу' - и 'мы' - чтобы человек чувствовал, что это не только он, но и все делали ту же работу, поэтому и ответственность лежит не только на нем, а на всех, что это нормально - убивать врага, потому что это не прихоть конкретного человека, а необходимость для каждого защитника своей Родины.

Самым сложным элементом боя была для нас атака. Поначалу в лучшем случае четверть бойцов вела осознанную деятельность - прицельно стреляли, целесообразно перемещались на поле боя. Остальные проявляли активность лишь на виду у командира, а при его отсутствии - прятались, ломали технику, 'сопровождали' раненных в тыл. Решением как раз и стало создание боевых троек и пятерок во главе с опытным и бесстрашным воином - он мобилизовывал, подталкивал остальных на продолжение атаки. Самым сложным было подняться в атаку - в этот момент воин еще видит возможность не делать этого, вернуться обратно в такой безопасный окоп. А уж когда поднялся - другого пути нет как только вперед. И мы уделяли моменту выхода в атаку особое внимание - многократно проигрывали этот момент в тренировках, настрополяли, что этим он не бросит товарищей. После выхода в атаку мы старались, чтобы боец уловил чувство эйфории от того, что все-таки смог это сделать, победил свой страх. И потом, перед очередными 'атаками', также старались, чтобы воин стремился к этому чувству, которое он может получить, выйдя в атаку. Дальше, после выхода, тоже все непросто. На поле боя, пока боец бежит вперед, его страх усиливается, усиливается ожидание что сейчас его убьют. Но если он смог пробежать за 200 метров до врага - снова появляется эйфория, что вот не убили, и осталось немного - надо преодолеть броском, ворваться и кромсать сук. А после атаки наступает амнезия - боец не может вспомнить, что чувствовал. Поэтому психологам приходилось подлавливать моменты и делать многократные короткие опросы, чтобы составить психологическую картину атаки.

Так мы старались разработать технологическую систему по поддержанию высокого психологического ресурса, нужного для выполнения боевых, а впоследствии и трудовых задач. Этого ресурса должно быть достаточно и для выполнения боевой задачи, и для сохранения психического здоровья, и для обеспечения нормального возврата к мирной жизни.

- А Вы думаете, что все доживут до этой мирной жизни ?

- Вот. - я указал пальцем на задавшего вопрос - Именно об этом я и говорю - вот что значит - 'не хватает психологического ресурса'. У человека пропадает вера в удачный исход, он не надеется выжить, он себя уже похоронил. Будет ли он эффективно выполнять поставленные перед ним задачи ? Нет. Ему это уже не надо. И это надо исправлять, товарищи ! Надо, чтобы каждый такой разуверившийся снова нашел в себе силы верить в благоприятный исход, и чтобы имеющие веру ее не растеряли.

- Бога нет !

- Я разве говорил что-то про Бога ?

- Но ведь вера ...

- Вера никак не связана с Богом ! Да, можно верить и в Бога. И кому это помогает - Бога ради ! но можно верить и в себя, в своих товарищей, в свои силы, в нашу победу. И это тоже будет вера ! Которая поможет справиться с трудностями. Не зря Революция освободила нас от оков мракобесия ! Теперь человек сам может выбрать - во что он будет верить ! Главное, чтобы: во-первых - эта вера была и, во-вторых - чтобы она помогала преодолевать трудности. Все. Вот два единственных критерия, которые помогут нам победить фашистов. И нам надо разработать приемы, чтобы разбудить и поддерживать веру. В себе и других. Вот задача, которую сейчас ставят перед вами, товарищи психологи, партия, народ и правительство !

И мы действовали, исходя из таких постулатов, которые я или кто-то из сподвижников выдавали на многочисленных совещаниях, в статьях и на митингах:

- Солдата надо встряхивать. На поле боя командиры групп должны следить за состоянием бойцов - бойцы должны стать оружием в руках командира. Ни в коем случае нельзя потворствовать трусости, паникерству - это временные явления, но если позволить затрусившему бойцу отсидеться за спинами, многие тоже начнут проявлять трусость - ведь это позволит не лезть под пули - жить-то хочется всем. Поэтому все мысли бойца должны быть направлены на то, чтобы как можно быстрее уничтожить источник опасности, а не отсидеться за спинами товарищей. Каждый боец должен быть уверен, что ему не удастся профилонить. Командирам - всячески избегать грузить на тех, кто и так везет. Нагрузка боевыми заданиями должна быть равномерной. Допускается новичкам поначалу выдавать более простые задания и страховать опытными бойцами. Но. Работать. Должны. Все. Это потребует от командира больше сил и внимания. Подключайте к руководству опытных бойцов. Цель командира - не только выполнить задачу и сберечь подчиненных, но и вырастить других командиров - себе на смену. Поэтому. Если видите, что солдат не готов к заданию - проведите с ним беседу, другую - сколько надо. Поставьте над ним персонального куратора на время выполнения задания. Но заставьте его сделать дело. А еще лучше - заставьте его найти в себе силы сделать дело. - Такие краткие речи я готовил для наших занятий - продумывал тезисы и потом мы разбирали их - как решить, что поправить или дополнить - у нас вовсю шло коллективное творчество.

И командиры все чаще при разработке операций учитывали условия, в которых будет происходить операция - динамика предыдущих действий, погода, степень подготовленности личного состава. Исходя из этих условий психологи составляли план психологической подготовки, командиры - потребности в боевом обеспечении, подготовке - покормить, сводить в баню, потренировать в определенных действиях, которым недостаточно обучены бойцы, но которые потребуются в предстоящей операции. И уже перед и во время проведения операции командиры мотались по окопам и встряхивали бойцов - соберись ! твои товарищи сражаются ! не бросай их !!! убей фашистов !!! - и боец начинает трясти головой, его взгляд становился жестким, рука сжималась на цевье, и вот он уже осознанно выцеливает ненавистные серые фигурки и жмет спусковой крючок своего оружия.

Дополнительно, из наиболее устойчивых бойцов мы формировали группы активности, которые направляли действия остального коллектива - формировали стадный инстинкт. В атаку выгоняли не пинками, а тихими быстрыми словами давай-давай, пошли, быстрее, все наверх - и так далее - часть актива шла первыми, подавая пример, часть - следила чтобы вышли все. Выход в атаку выполнялся группами - 'на миру и смерть красна' - так легче решиться, чем если решение будет принимать каждый индивидуально. Выход в атаку тренировали многократно, так что он становился естественным для человека, поэтому в реальную атаку боец выходил уже не задумываясь, действуя только подкоркой - после сотни учебных выходов этот выход становился всего лишь сто первым. Тем более что перед выходом проводились ритуалы - переклички, проверки оружия, рассказ анекдотов, пение песен и так далее - было разработано более десятка ритуалов, которые внешне выглядели целесообразными или полезными, но единственное назначение которых - не дать солдату задуматься - а что же он здесь делает. Не нужны уже эти мысли - под градом снарядов до добра они точно не доведут. Все, что надо - было сказано ранее, теперь остается только пойти и убить врага. Люди-то не дураки - многие догадывались, для чего все это делается, благо что обучались на курсах психологии боя - именно поэтому-то они и поддерживали все эти действия, активно участвовали в обсуждениях, шутках, перекличках - от знания принципов действия таких приемов возникал кумулятивный эффект, который многократно усиливал эти самые приемы.

Одним из основных способов снятия мандража было проговаривание командирами предстоящих действий - сначала общих, потом - конкретно по людям - кто куда движется, где останавливается и стреляет - вплоть до рисования на дне окопа. И все это - словно действия уже произошли - 'так, вышел - и сразу вправо наискосок к бугру - залег там и ждешь', в разных вариациях, по кругу, раз за разом, пока не прозвучит сигнал к атаке. И тогда - 'Пошли-пошли-пошли ! Смирнов - не зевать, Кондратьев - прими вправо, Желябов - подтяни сумку чтобы не порвать' - загрузить мозг мелочами, чтобы не думали о глобальном. А до выхода между отделениями мечется комвзвода и руководит процессом, напоминает комодам что делать, подбадривает - 'Сейчас, еще положит арта три десятка - и пойдем на зачистку'.

Как результат - все больше бойцов начинало проявлять осознанные акты мужества, когда подвиги совершались не под действием внезапного фактора, так удачно подействовавшего на бойца, а когда боец постоянно находился в состоянии эмоционального подъема. Именно для этого мы и разрабатывали все эти методики и приемы - чтобы каждого научить вызывать это состояние - каждый должен под руководством психолога осознать это состояние - как оно отзывается в теле конкретного человека - и затем научиться осознанно, по своей воле, нащупывать эти ощущения и таким образом приходить в это состояние.

Дополнительным фактором, который способствовал психической устойчивости бойцов и командиров, было то, что мы с февраля начали обучать их знаниям следующей ступени. Каждый солдат должен знать свой маневр - не только что делать, но и почему именно это надо делать. Поэтому, пропустив новобранца через КМБ, его тут же отправляли на двухнедельные сержантские курсы, где ему кратко давались знания о руководстве отделением во время боя. Конечно, после таких курсов новобранец был еще неспособен взять на себя руководство отделением, но он начинал понимать, почему ему отдаются именно такие приказы. А это придавало ему уверенности как в правильности понимания им своей задачи, так и в самой поставленной задаче. А, зная, что и на более высоких уровнях практикуется такая же методика, он спокойнее относился и к общей обстановке на поле боя - лейтенант не подставит по-глупому сержанта - ведь сержант знает что к чему, капитан - лейтенанта, ну и так далее, глядишь - и сам боец выживет и вернется с победой.

Медики также были включены в разработку методик по морально-психологическому воспитанию и восстановлению бойцов. Они изучали воздействие нагрузок на организм и способы их устранения, методы ускоренного отдыха - как продуктами питания, так и самовнушением, массажем, иглоукалыванием, растяжкой, специальными упражнениями - и все - на разные случаи жизни. Это потом пригодилось нам и в профессиональном спорте, пока он не стал работать в других странах на препаратах. Но к тому моменту мы уже нащупали способы максимизации физических сил без применения медикаментозных препаратов, то есть практически без последствий - ну или как раз применяли препараты для реабилитации после чрезмерных нагрузок - это-то было не запрещено.

Все это отражалось и на гражданском обществе. Мы постоянно проводили мысль, что если человек не видит за собой прегрешений, а его без объяснений пытаются арестовать, то норма поведения в такой ситуации - это оказать максимальное сопротивление - попытка ареста означает, что человеку хотят навредить враги - и неважно, что они пытаются выдать себя за своих - это еще хуже. Так я пытался сделать обществу прививку от произвольных арестов - те, кто арестовывает, должны знать, что наши люди окажут сопротивление - таким сопротивлением они если и не помогут себе, то помогут другим - и примером для них, и примером для арестующих - те будут понимать, что тезисы о сопротивлении - это не слова, а руководство к действию. Тут, конечно, мы подкладывали свинью и себе - человек ведь будет сопротивляться и нам. Но тут остается уповать на то, что мы не ошиблись и арестуемый действительно виноват, поэтому его возможная гибель при сопротивлении окажется законно обоснованной.

Вообще, норма - если кто-то наезжает на человека - тот вправе отвечать максимально неадекватно. А не надо было наезжать, а уж наехал - будь готов получить по полной. Именно такой принцип мы исповедовали в отношении к фашистам. Конечно, в мирной жизни степень ответки можно наращивать и постепенно. Сначала, после начала наезда, если нет непосредственной опасности, можно сказать, что это не нравится, и попросить прекратить так делать - и уже если он не прислушался - тут уж не взыщи. Все чаще суды оправдывали человека в случаях, если в ответ на оскорбления он избил того, кто оскорблял. А оскорблявшего приговаривал к штрафу - за агрессивное действие путем оскорбления или распространения заведомо порочащих слухов. Непорочащие слухи - это подкрепленные - это уже сопротивление неправильным действиям, и то - если человек после предупреждения их прекратил, то его не надо за это преследовать, если не был нанесен материальный или моральный урон - например, если он оболгал и ложь распространилась, то урон уже нанесен - и можно врезать - акт словесной агрессии уже непоправимо состоялся. Ведь оценка морального ущерба субъективна - разные люди по-разному реагируют, для них разные уровни оценки ущерба - один спокойно относится к тому, что его обзовут дураком, а другой - болезненно. И только пострадавший может оценить адекватность ответного наказания.

Несмотря на все эти успехи, к моему сожалению, мы очень отставали в разработке методик от реалий жизни. Так, только к маю сорок второго нами были более-менее проработаны вопросы индивидуальной подготовки бойцов и командиров, и только сейчас приступили к разработкам для малых групп - то же понятие сплоченности воинского коллектива было для нас сплошным туманом. Так-то, на обывательском уровне, оно было понятно. Но как измерить уровень сплоченности, как ее повысить, как отслеживать динамику - этими вопросами еще предстояло заниматься. Когда займемся большими - уровня батальона и выше - коллективами, сказать было пока трудно - все шло гораздо медленнее, чем я бы хотел. И ускорить работы уже не получалось - слишком много было взаимосвязей, и тупое наращивание количества работников психологической службы ни к чему не приведет - просто возрастут накладные расходы на координацию - это мы уже проходили и пока от такой практики отказались - просто не нашли пока способа, как уменьшить эти расходы. Но все-равно, в этом направлении мы были впереди всех остальных соперников и союзников.

Как бы то ни было, в результате всех этих мероприятий за первые три месяца дезертирство рядовых снизилось с восьми до двух человек на сотню в неделю, а за первый год - до двух, но уже на тысячу.

ГЛАВА 8.

За заботами об армии я не забывал и о себе. Моя личная СБ выросла к этому времени до тридцати человек. Два руководителя, технический отдел из пяти человек, десять топтунов, семь аналитиков и шесть боевиков, они же - личная охрана. Людей я подбирал тщательно, выискивал по крупицам самородков и вместе с тем старался подбирать их так, чтобы не снюхались. Так, руководителями были бывший офицер охранки и опальный НКВДшник, вытащенный мною чуть ли не из расстрельной камеры. Топтунами были и милиционеры, и карманники, и просто наблюдательные крестьяне. Аналитиками работали и бывшие корреспонденты, специалисты разогнанной Сталиным СВР, секретарь обкома, а боевиками были краснофлотец, два казака и кое-кто из спецназеров новой волны. Все эти люди были в неладах со властью - по их или ее вине, так что они были моими глазами и руками в щекотливых вопросах личной безопасности, а я - их крышей от властей. Все эти самородки постоянно тренировали свои навыки - я объяснил им элементы паркура, чтобы могли преодолевать непреодолимые для нормального человека препятствия городской среды, они между собой делились своими знаниями - карманника, медвежатника, актера - для перевоплощения личности и маскировки, наблюдения, экстремального вождения, метания ножей, стрельбы с двух рук и так далее. Эти люди работали в непосредственном моем окружении, так сказать - последний рубеж. Кроме этого республиканская СБ работала на более далеких рубежах и более обширно, хотя структура была примерно такой же, только больше народа.

Под это дело, еще на этапе становления республики, я выбил закрытую статью в расходах республиканского бюджета - средства и ресурсы поступали исключительно в мое распоряжение - в виде оговоренных позиций или же, как я их называл, открытых кредитных линий - комнатку там выделить, получить строительных материалов и рабочих под новый полигон и так далее - я старался не зарываться и как правило мы с нашими комфином и компланом находили общий язык - у каждого была возможность немного подвинуться в своих требованиях и возможностях. Естественно, я их не тратил непосредственно на собственное потребление, а только на такие вот цели - личная безопасность, обеспечение каких-то прорывных работ на начальном этапе, поддержка талантов, которые мне попадались в поле зрения.

Глядя на меня, остальные члены республиканского правительства также стали заводить личные гвардии. Хоть и малочисленнее, и с меньшим опытом и навыками, они были дополнительной страховкой моих коллег-соратников. И это меня радовало - зная, что твоя тушка хоть как-то прикрыта, легче отдавать приказания и действовать решительнее. А уж чтобы человек не зарвался - это мы друг за другом проследим.

Я не старался влезть на самую вершину, стать самым главным - слишком много это место отнимет на представительские обязанности, слишком многих придется обойти. А так - у нас был формально главный - секретарь советов республики, но все понимали, что он один из равных. А так у нас сложился своеобразный красный олигархат, ограниченный социалистической идеологией. У каждого - своя поляна, и если уж кому-то приспичило влезть на чужую - все сначала обсуждалось кулуарно. Мне так вообще не надо было светиться - я предпочитал свои мысли передавать другим, а уже те оформляли их как свои и так и продолжали пиарить. Мне хватало пиара и в своих областях - промышленности, частично - в военном деле, пропаганде (ну тут мы все пиарились, согласовывая свои статьи), культуре.

Руководству республики по разным каналам ежедневно доставлялась оперативная сводка о событиях, происшествиях - как правило пересекающаяся между собой - для контроля самих исполнителей. Причем составители были уже обучены передавать не только текущий срез, но и динамику какого-либо процесса, высказывать свои соображения - почему так происходит, вносить предложения - как по их мнению можно было бы поступать, почему, к чему это приведет. Привыкший в своем времени к большому потоку информации, я легко проглатывал эти сообщения и постоянно имел картину происходящего в республике и за ее пределами - куда мы могли дотянуться. Эти сводки были для меня неплохой заменой Интернету, по которому я поначалу скучал. Остальным членам руководства приходилось сложнее - они осваивали хорошо если половину из этого потока. Поэтому так получилось, что я становился самым компетентным из руководства - не в силу какого-то особого ума, а лишь из-за навыка работы с большими объемами разнородной информации. Но я не старался быть в каждой бочке затычкой - иногда лучше уйти в тень чем лезть в епархию другого человека. Правда и отдавать на откуп совсем вопиющие случаи я не собирался - мягко и вскользь порой затрагивал в беседах темы, которые, как мне кажется, упустил тот или иной человек. А уж он дальше сам решал - как и на что реагировать. И пока вроде получалось не сплотить против себя своих единомышленников - они хоть и единомышленники, но в своем роде зубры от политики - еще бы - пробиться наверх в такое непростое время (а когда оно бывало простым ?) - это говорит о многом. И лучше на пустом месте людей не раздражать. Вот если человек явно делает что-то не то несмотря на неоднократные намеки - тут уже можно и даже нужно его раздражать по полной - если человек не хочет говорить, то и говорить с ним не имеет смысла - только время потеряем. Но к счастью пока серьезных проблем между нами не возникало, а мелкие шероховатости мы приучились сглаживать.

Так, вскрылась вопиющая ситуация в зоне ответственности одного из наших товарищей - похоже, нас решили наколоть с включением русских областей в нашу республику - по конституции, менять границы республик мог только Верховный Совет СССР, а его-то и не было. Мда, с этими ухарями надо держать ухо востро. А юристы этого товарища, который и занимался организационными моментами оформления наших территорий, это дело то ли прошляпили, то ли ... об альтернативах не хотелось даже и думать, хотя надо - это вопрос выживания. Мы сразу же настояли на встрече с представителями СССР максимально высокого уровня. Переговоры с Молотовым и Кагановичем шли тяжело. Вроде бы уже договорились ранее, а тут снова какие-то непонятки. Все никак не могли забыть свое уголовное прошлое, прикрытое громкими фразами о всеобщем счастье - как были уголовниками, так и остались. Но вроде бы дело сдвинулось - после нескольких телефонных разговоров со Сталиным было решено провести Съезд Верховного Совета СССР, на котором отразить изменения в административном делении республик, заодно приняв поправки и по будущим нашим территориальным освобождениям от фашистов. К сожалению, следствие по юристам поздно выявило предательство начальника одного из комитетов - он и пара его подчиненных успели сбежать в СССР. Товарищу влепили выговор, поставили на вид, и временно отстранили от руководства этим проектом - благо на нем лежало все ЖКХ и строительство - вот пусть и занимается.

ГЛАВА 9.

В моих же вотчинах жизнь тоже била ключом - физики наконец смогли выдать приличный радар. Всего-то через полгода работы. Даже два радара - в ноябре мы нашли двух светил радиотехники, к ним прибились такие же увлеченные светильники с большим потенциалом и амбициями. Образовалось две группы, каждая со своими подходами к проектированию, со своим видением того, каким должен быть радар. Разрешить свои споры между собой они не смогли, поэтому обратились в технический комиссариат республики с жалобами друг на друга. Мы рассмотрели на заседании оба обращения. Обе стороны проявили сопоставимый напор в атаках на позиции оппонентов и невероятное упорство в отстаивании своих позиций. Настоящие бойцы, побольше бы таких. Причем, что особенно порадовало, обсуждение шло в основном именно по технической стороне, попытки перехода на личности пресекались либо членами комиссии либо же самими выступающими - при всей противоречивости взглядов стороны относились друг к другу уважительно. Прямо наша мечта.

Но это не помогло выбрать какой-то один из вариантов. Поэтому, после пяти часов обсуждений, я выдал предложение, которое повергло всех в ступор - делать оба варианта. Первые две минуты стояла звенящая тишина, прерываемая краткими междометиями и шумными выдохами - настолько народ не привык к таким подходам. Затем плотина молчания начала истончаться, и наконец прорвало. И не хватит средств, и потеря времени, и еще что-то наподобие. Но всех хватило на пять минут, потом я стал выяснять сколько каждой команде потребуется времени и ресурсов для получения очередных результатов по своим направлениям. И тут стало выясняться, что времени обеим командам потребуется немного, затраты по ресурсам тоже не будут критичными, то есть проблема не стоила выеденного гроша. Так и решили - обе группы идут каждая по своему направлению, но с дополнениями в организации работ - еженедельно собираем совещания по итогам новых этапов, технологическая база мастерских у обеих групп будет общей - благо всем требовались вакуумные лампы, сверхточная токарная обработка, антенные работы. И координатором работ назначили бывшего учителя физики - хотя его знаний и не хватало для полноценной работы в качестве радиоинженера-конструктора, но все-таки их было достаточно, чтобы понять, что вешают лапшу на уши, или он мог задать такие вопросы, после ответа на которые становилось понятно - лапша это или дельная вещь, а самый главный плюс - долгая работа учителем дала ему опыт терпеливого но въедливого общения с людьми.

В итоге наши ученые выдали две разные конструкции, обе - со своим достоинствами и недостатками. Одна работала в непрерывном режиме и могла хорошо отсеивать отражения от неподвижных объектов, но требовала громоздкой аппаратуры охлаждения и была не слишком дальнобойной - надежное обнаружение целей она обеспечивала на дальностях до тридцати километров, что было достаточно для подготовки к бою зенитных расчетов и наведению истребителей, находящихся в воздухе, но недостаточно для подъема с аэродромов крупных групп самолетов в случае массового нападения, чем так полюбили заниматься немцы под Оршей. Ученые обещали увеличить дальность повышением мощности и избирательности приемника, но нескоро.

Вторая установка работала в импульсном режиме и ловила самолеты на дальности до ста километров, но не всегда надежно - иногда за самолеты принималась засветка от холмов. Ученые обещали повысить помехозащищенность, правда пока не предложили путей для этого.

Но в целом опыт оказался удачным, тем более что в процессе изготовления деталей для экспериментов оказалось, что много деталей и конструкций - общие у обеих установок - поворотные платформы для антенн, корпуса, некоторые лампы, части систем охлаждения, индикаторов сигналов на основе ЭЛТ и систем развертки. Поначалу обе группы требовали изготовить детали точно по их чертежам, естественно, даже по одинаковым деталям они не совпадали. В мастерских побухтели но приняли заказ. Хорошо что бывший учитель увидел рядом почти одинаковые чертежи, начал разбираться, устроил товарищеское пожурение в отсутствии координации и потребовал свести к общему знаменателю все что только можно. Ученые сначала бухтели, опасаясь, что конкуренты выведают их секреты, а потом оказалось, что специфических секретов ни у одной из групп нет, более того, совместное проектирование наводило конструкторов на новые мысли, которые позволяли взглянуть на стоящие перед ними проблемы под другим углом и порой находить неожиданные решения. Так что в итоге все остались довольны, тем более что оба аппарата пошли в малую серию и работы по обоим проектам было решено продолжить ввиду их полезности не только для радиолокации, но и в плане изготовления электровакуумных приборов.

В дальнейшем оказалось, что два типа установок отлично дополняют друг друга - импульсные имели большую дальность, но и большую мертвую зону - они стали основной системы дальнего обнаружения. Постоянные наоборот видели недалеко, но точнее, и мертвая зона у них была сто метров - они стали станциями ближнего радиуса действия точного наведения.

Для обнаружения самолетов использовалось два типа антенн. Антенны с диаграммой луча в виде веера давали азимут и расстояние при вертикальном веере или высоту - при горизонтальном - они просматривали пространство в поиске объектов и за счет широкого луча могли быстро осматривать небо. Позднее, когда у нас появились и РЛС на дециметровых волнах, появились и параболические антенны, которые своим узким лучом позволяли измерить сразу все три координаты, но были бесполезны в поиске - они просматривали каждую точку пространства, то есть работали слишком медленно. Поэтому такие антенны использовались для точного определения координат целей, обнаруженных веерным лучом.

Но всего этого мы, естественно, добились далеко не сразу, постепенно наращивая возможности нашей техники. Эти усилия привели к тому, что немцы узнавали о наших все возрастающих возможностях в радиолокации постепенно, с опозданием, по косвенным признакам в виде очередного роста потерь самолетов определяя, что 'эти чертовы русские опять сделали новые локаторы'.

А чертовым русским локаторы давались с большим трудом. Так, первые полтора года с момента их появления, до лета сорок третьего, наши локаторы были исключительно на метровых волнах - только для них еще можно было использовать наши наиболее мощные электронные лампы из тех, что были, да и подвод сигнала к антенне можно было делать на коаксиальном проводе, а не через волновые каналы. И, как потом оказалось, нам вообще-то очень повезло, так как дециметровые и сантиметровые радары таили в себе столько подводных камней, что хоть стой, хоть падай. Быстро бы мы их точно не осилили бы, а это - новые потери.

А ведь исследования в СССР до войны шли прежде всего именно по этим длинам волн. К весне сорок второго мы собрали приличную библиотеку по этой теме. Так, в технической периодике тридцатых годов - том же 'Журнале технической физики' - было много статей о радиообнаружении самолетов и СВЧ-технике. Также много рассказали наши энтузиасты радиолокации, да и начавшееся сотрудничество с разработчиками из СССР принесло немало информации по истории разработок, так что мне удалось составить какую-то картину.

В тридцатых-начале сороковых в СССР по теме радиолокации работало порядка пяти коллективов человек по пять, десять, ну максимум пятнадцать. Причем у некоторых коллективов работы прерывались. К тому же большинство электронного оборудования им приходилось делать на коленке - промышленность не могла, а иногда просто отказывалась делать для них нужные электровакуумные приборы. Когда я узнал именно об отказах заводов, меня прямо-таки взяла оторопь - и это-то в тоталитарном СССР ... !!! Вот и верь после этого ...

Так что ученые мало того что делали их на коленке (что, кстати, порой даже лучше чем на производстве), так они работали в основном по дециметровым и сантиметровым волнам, где все было сложнее на порядок - прежде всего из-за неотработанности электровакуумных приборов - магнетронов, клистронов и прочих заумных вещей. Ну это еще ладно - они ведь почти все проводили работы по схеме с непрерывным излучением, которая, хотя и давала хорошую селекцию движущихся целей на основе эффекта Доплера, но требовала непрерывного излучения больших мощностей. А мало того что обеспечить такие мощности было непростой задачей - и из-за повышенных напряженностей полей, и из-за повышенной температуры, так еще и обеспечить стабильность работы приборов на таких мощностях было очень трудной задачей - все из-за тех же повышенных полей и температур. А еще и микрофонный эффект, когда надо одновременно с приемом отраженного сигнала продолжать передавать облучающий - ведь их надо как-то разводить друг с другом. И на одной антенне сделать это непросто - оба сигнала-то должны идти через одни и те же волноводы - и как их развести, чтобы исходящий сигнал выходных каскадов не попадал на входящие каскады приемника ? А сами волноводы ? Надо рассчитать геометрию каналов, точно изготовить все эти полости, а если выход, например, с магнетрона был круглой формы, а волновод - прямоугольной - нужен переходник с плавно переходящими поверхностями из одной формы в другую.

Другое дело - метровые волны в импульсном режиме. Да, обнаружить низколетящую цель на небольших дальностях для них проблема. Но. Лампы метрового диапазона - в принципе довольно отработанная и известная конструкция. Импульсный режим не требует постоянного излучения мощности, поэтому меньше проблем с нагревом. Да и стабильностью работы - в лампах, по сравнению с теми же магнетронами, фактически отсутствует критическая для их работы геометрия. Это в магнетронах точно выверенные объемы полостей, расстояния между ними - основа стабильной, да и вообще гарантированной работы. И все это мало того что надо изготовить - высверлить, выфрезеровать - с повышенной точностью, так еще и предохранять от изменения геометрии в процессе работы из-за повышения температуры. Передача сигналов на метровых волнах - тоже гораздо проще. Не надо никаких волноводов - достаточно 'обычных' коаксиальных кабелей. Да, там тоже важно выдерживать волновое сопротивление, но его выдержать гораздо проще - отсутствуют такие требования к точности внутренних каналов - их там просто нет. Вот антенны - те да - на метровых волнах они гораздо больше, собственно, пропорционально длине волн. Ну, перетерпим.

Самое главное - чем больше длина волны - тем больше дальность обнаружения цели, причем пропорционально квадрату длины волны, то есть если волна в два раза длиннее, то дальность повысится в четыре раза - там и проще распространение вдоль поверхности, и меньше влияние атмосферы, и выше ЭПР целей, и менее изрезанная поверхность отраженного сигнала. Сейчас не беру в расчет то, что на более коротких волнах можно построить более направленную антенну, что несколько сглаживает разницу. Также пока не рассматриваю схемы с накоплением сигнала.

Соответственно, поначалу нам требовались совершенно не те мощности излучения, что были бы необходимы на более коротких волнах и при непрерывном излучении сигнала. И это стало на начальном этапе большим преимуществом для наших работ по радиолокации - быстро полученные первые результаты вселили в людей уверенность в свои силы, дали прочувствовать вкус победы над сложной тематикой, они перестали, ссылаясь на историю разработок в СССР, говорить, что вон сколько работали - и не то что мы, так что куда нам ...

Нет, раз мощность пропорциональна квадрату частоты, то уменьшать длину волны - в принципе полезное дело, да и размеры антенны уменьшаются, и ее можно сделать либо компактнее, либо, при тех же общих размерах, получить более острую диаграмму направленности, и тем самым еще повысить дальность. То есть желания ученых и конструкторов СССР работать в дециметровых и сантиметровых волнах были обоснованы. Вот только они не согласовывались с возможностями промышленности.

Ну и выбранная нами импульсная схема тоже не потребовала поддержания больших мощностей излучения со всеми вытекающими.

Что интересно, когда мне начали втирать про постоянку, я даже сначала не понимал - про что они ? зачем она вообще нужна ? У меня как-то так сложилось, что 'радар - это импульс'. При этом не мог же я сказать, что 'так всегда делали'. Когда 'всегда' ? Не рассказывать же про будущее, где все, ну или почти все РЛС работали на импульсе - про это я помнил чуть ли не из детских книжек. Поэтому пришлось давить авторитетом и начальственным самодурством (да, вопреки собственной же политике), после чего на постоянке остались только самые упертые - не отправлять же их, как Гинзбурга, в окопы, раз разбираются в радиотехнике - глядишь, что-то и получится. А основные усилия мы с моей очень сильной подачи направили именно на импульсные станции.

Многие импульсники, или, как их вскоре начали называть - пульсЫ - поначалу работали с неохотой, но польза от них все-равно была, хотя бы в том, что они все-таки делали расчеты по антеннам, лампам, схемам питания - пусть и чуть ли не из-под палки, но все-таки делали, благо эта работа пригодилась бы и для постоянных схем. К счастью, в это сложное время нашлись энтузиасты импульсных схем, которые и тащили все проекты. Ну а потом, после первых успехов, лед тронулся, и все больше 'принужденцев' загоралось энтузиазмом и втягивалось в работы уже не из-под палки, а ради интереса и здорового самолюбия.

А все этот Бонч-Бруевич - ярый поклонник непрерывного метода. Именно после его назначения научным руководителем в ЛЭФИ там на три года прекратились работы по импульсным схемам. Хотя сам же в тридцать втором использовал эту схему при зондировании верхних слоев атмосферы. Странно. Ну да, в тридцать пятом они давали большую засветку из-за самой схемы. Так и работа их шла на дециметровых волнах. Перешли бы на метровые - было бы меньше проблем - все-таки они не дадут засветку от птичьих стай или леса, как случилось при испытаниях. Ну, по крайней мере - не такую, как дециметровые, у которых длина волны вполне сравнима с размерами гораздо большего количества препятствий - теми же птицами, ветками деревьев ...

Даже успехи ЛФТИ по импульсной технике не изменили его мнения. Хорошо хоть ГАУ не стало выплескивать с водой ребенка и заказало работы по дальнейшему развитию их систем. Ну а что ? Раз у людей есть результаты, то и надо их развивать. А Бонч-Бруевич ... Его слова не отменяют результатов, так что ... В общем, ГАУ оказались молодцами, когда не пошли на поводу у авторитета.

Но в итоге получалось, что авторитет Бонч-Бруевича замедлил работы по локаторам. Не только он, конечно, но и он тоже приложил руку. Хотя - многие из научной элиты были за непрерывный метод.

Да и гонка за совершенством ... Был ведь радиоискатель Буря - уже в тридцать шестом. Обнаруживал самолеты на десяти километрах, и это на излучении мощностью всего семь ватт и антеннах диаметром всего два метра. Так нет - ГАУ захотело его доработать - вот и не стали перестраивать промышленность еще и на их выпуск.

Нет, был у импульсной схемы один явный защитник - Ощепков. Он предложил использовать импульсную схемы еще в тридцать третьем, но не настоял, поэтому в ЛЭФИ работали над непрерывным локатором. Потом он еще пытался продвигать импульсные РЛС, но в тридцать седьмом попал в дело Тухачевского (технического специалиста ! вязать к 'делу' !!! удивительно, что вообще хоть что-то умудрялись делать с такими политиканами). В тридцать девятом его выпустили, но радиолокацией не занимался - вроде бы поставили на разработки ИК-техники, но в сорок первом снова упекли - и пока мы его не нашли - то ли хорошо спрятали, то ли ...

Так что основная масса наших радиолокаторщиков начала работы именно по импульсной тематике. Хотя в начале, осенью сорок первого, народа было не так уж много. Но постепенно к работам подключалось все больше народа - большое количество выращенных в СССРрадиолюбителей-энтузиастов позволило развернуть широкие исследовательские работы - уже к весне их было более двух тысяч человек и еще пять тысяч подручных - слесарей, токарей, фрезеровщиков, сварщиков и так далее. Работали в комплексе с химиками, металлургами - радиолампы стали на время горячей темой. А вообще - как же много было радиолюбителей среди подрастающего поколения ! Нам бы еще пять лет - и сам черт не был бы нам братом. Подрубили на взлете. Но чего теперь горевать ... надо пользоваться плодами Советской власти, что вовремя организовала мощное общественное движение радиолюбителей.

И мы пожинали обильные плоды такой государственной политики. Это поначалу у нас было мало радистов, не говоря уж о проектировщиках схем. Постепенно эта масса народа проступила сквозь сито кадровой службы. Да, массовость наших радиотехнических исследований обязана не только Советскому государству, все это богатство у нас появилось еще и благодаря централизованной кадровой службе с ее картотекой. Много ли Вы знаете о навыках, допустим, соседа ? А мы знали все. Ну, что человек пожелал нам рассказать. Включая и чем он интересовался, но не занимался - знания нам были важны не менее, чем навыки. Именно так мы нашли более тридцати человек, интересовавшимися СВЧ-приборами - магнетронами и прочими штуками - в тридцатые 'Журнал технической физики' и другая научно-техническая периодика печатала много статей и про дециметровые волны, и про радиообнаружение. Литературу мы также собирали и создавали централизованную картотеку статей и знаний, в том числе и с перекрестными ссылками - эдакий аналог интернета. В этих-то работах и выяснилось, что по поводу работы РЛС было несколько мнений, порой различающихся очень сильно. Например, дальность радиообнаружения разные авторы пытались вычислять исходя из различных предпосылок и по разным формулам. Нам-то вначале это было по барабану - 'лишь бы хоть что-то да работало', но этот фактик был еще одним плюсиком в пользу моего авторитета - другие-то авторитеты, получалось, противоречили друг другу, соответственно, снижался и вес их слов, доведись мне еще когда-либо их оспаривать.

ГЛАВА 10.

Так что работы по РЛС начались, и я периодически заходил поинтересоваться - как там идут дела. Дела шли странно. Если с ламповиками все было привычно, то антенщики занимались чем-то странным. Я-то ожидал увидеть какие-то параболические изогнутые решетчатые поверхности, а увидел в мастерских набор металлических трубок и штырей - продольных, поперечных им, у которых тоже были поперечные, но еще короче.

Что за черт ?

Мне объяснили. Оказывается, это были антенны из штыревых элементов.

- А параболические ?

- А параболические для метровых волн не особо подходят. Их будем применять для дециметровых и сантиметровых, да и то еще посмотрим ...

- И как все это работает ? В параболических-то луч падает на поверхность отражателя - и вперед ... угол падения равен углу отражения и так далее ... А здесь ?

- А здесь ... - и далее мне на полчаса закатили лекцию об основах распространения радиоволн и радиолокации. Оказавшуюся очень интересной.

Оказывается, штыревые антенны, или, как их называют, антенны на вибраторах, работают на другом принципе, нежели параболические - на интерференции. Как я понял из объяснений, формирование диаграмм направленности таких антенн основано на сложении фаз. И в РЛС применяются симметричные вибраторы - два провода, штыря или трубки, расположенных в одну линию, то есть их оси совпадают, но не соединенных между собой, и на расположенные по центру концы которых подаются сигналы с генератора - скажем, на левую трубку с одного разъема, на правую - с другого. Такая вот электрически незамкнутая система - она замыкается именно через свое излучение. Переменные токи, подводящиеся к такому излучателю, отражаются от открытого - незамкнутого - конца и образуют стоячие волны. При подборе длины излучателя пропорционально целой части четверти длины волны генератора, в нем образуются стоячие волны, которые и излучают электромагнитные волны. То есть каждый элементарный участок этих излучателей излучает одну фазу при прохождении через них электрического тока от генератора - излучает электромагнитную волну. И, так как ток проходит через участок в какой-то фазе, то и излучать волну он будет в какой-то фазе. Причем эта фаза отлична от фазы излучения соседнего участка. Но, так как вибраторы симметричные, то на соседнем излучателе на таком же расстоянии от центрального конца будет расположен другой участок, который также излучает волну в той же фазе проходящего через него тока. Потому и вибраторы - симметричные. И вот излучение таких симметричных участков одного и другого излучателя и даст общую интерференционную картинку этих двух участков, а совокупность излучения всех участков - общую картину излучения всего вибратора.

И картинка излучения одного вибратора будет зависеть от соотношения длины плеча - длины одного излучателя - и длины волны. Например, если взять симметричный вибратор длиной в полволны, то есть длина каждого плеча будет равна половине длины волны, то в нем установятся полуволны одного направления. Соответственно, каждая пара симметричных участков будет излучать в одной и той же фазе. То есть в направлении, перпендикулярном оси вибратора, излучение будет максимально - фазы излучения сложатся и усилят друг друга. Если же брать направления под углом к этой линии, то излучение одного провода с какого-либо его участка будет уменьшаться излучением симметричного ему участка - ведь излучение второго участка отстает от излучения первого - второй волне надо будет пройти большее расстояние. И чем ближе будет рассматриваемое направление к оси вибратора, тем значительнее будет это ослабление - пока излучение участка со второго вибратора доберется до симметричного ему участка первого вибратора, этот участок излучает волну уже в противофазе - вот они взаимно и 'уничтожаются'. Так что, рассмотрев по кругу все направления излучения, получим диаграмму направленности в виде восьмерки, чьи окружности будут прилегать к середине вибратора. Сама диаграмма направленности будет иметь раскрытие в 78 градусов - это угол между прямыми, выходящими из центра вибратора по касательной к краям любой из двух окружностей 'восьмерки'. Но это для полуволнового вибратора. Для вибраторов с другим соотношением длины плеча и длины волны получим другие диаграммы, так как в них излучение симметричных участков будет идти в других соотношениях фаз. В том числе у них появляются не только основные лепестки, но и боковые.

То есть уже одним вибратором можно создать антенну РЛС, так как им можно получить какое-то направленное излучение, а, следовательно, можно определить и направление на отраженный от цели сигнал. Но конструкторы идут еще дальше.

Они создают сложные антенны, но на том же принципе наложения излучений, только уже от нескольких вибраторов. Так, если взять два вибратора и расположить их параллельно на некотором расстоянии друг от друга, их излучения будут также складываться, в результате получим какое-то общее поле излучения. Форма этого поля будет зависеть от вида самих вибраторов - четвертьволновых, полуволновых, три четверти волновых и так далее; а также расстояния между вибраторами и соотношением фаз, подаваемых на них. Меня буквально очаровала та простота, которой можно было образовывать нужную форму излучения путем простого подбора длин и расстояний. Конечно, это была кажущаяся простота, на самом деле там было много тонкостей и нюансов, но вот сам способ, сама возможность управлять невидимым излучением путем видимой перестановки вполне осязаемых предметов - излучателей - это было сродни волшебству.

Возвращаясь к нашей системе из двух вибраторов, если, например, полуволновые вибраторы расположены на расстоянии тоже полволны друг от друга, то в направлении плоскости, в которой они расположены, их излучение будет гасить друг друга, так как когда от первого вибратора туда идет максимум, от второго туда же идет минимум. А в направлении, перпендикулярном их плоскости, излучение, наоборот, будет удваиваться, так как когда первый вибратор излучает туда максимум, то и второй излучает туда максимум. То есть из двух восьмерок двух отдельных вибраторов получаем одну восьмерку системы из двух вибраторов.

Но такая диаграмма получится, если подавать на них сигналы в одинаковой фазе. А ведь фазами тоже можно поиграть. Так, если же на один из вибраторов подать сигнал, сдвинутый по фазе на сто восемьдесят градусов, то есть противоположный, то диаграмма излучения развернется, и теперь излучение будет идти вдоль оси системы двух вибраторов - когда один вибратор излучает вдоль оси, его сигнал пройдет полволны до второго вибратора и дойдет до него как раз в тот момент, когда тот также начнет излучать этот же сигнал - по фазе-то он отстает, и это отставание будет компенсировано расстоянием между вибраторами как раз в полволны. Соответственно, их сигналы сложатся, и вдоль плоскости системы пойдет удвоенный сигнал. А поперек, соответственно, излучения не будет (пока берем вибраторы без боковых лепестков) - пока один излучает туда максимум, второй будет излучать туда минимум - противоположные сигналы уничтожат друг друга. Так, меняя фазы на вибраторах, можно менять направление диаграммы излучения. Например, если подавать сигналы с разницей в девяносто градусов на вибраторы, расположенные на расстоянии в четверть волны, получим уже однонаправленную диаграмму, правда, пока более широкую, чем отдельный лепесток восьмерки из предыдущих вариантов. Но факт то, что играясь видами излучателей, соотношениями фаз и расстояниями между излучателями, можно получать совершенно разные диаграммы направленности.

Но это самый простой случай - с двумя вибраторами. Тут усиление и острота диаграммы направленности еще не такие большие по сравнению с одним вибратором. Гораздо больший выигрыш дает система из нескольких вибраторов. Собственно, чем больше вибраторов - тем лучше. Направленность излучения и коэффициент усиления возрастают пропорционально количеству вибраторов. Поставим четыре вибратора - коэффициент направленного действия и коэффициент направленного усиления возрастут в четыре раза по сравнению с одним вибратором, поставим восемь - в восемь. И такие синфазные антенны мне показывали - это были массивные сооружения с несколькими этажами излучателей и по горизонтали, и по вертикали, и вперед от рефлекторов, гасивших задний лепесток. Вот только перенастраивать ее было уж очень сложно - поди подай в каждый из вибраторов правильную фазу сигнала - это ведь и тянуть провод, и согласовывать его волновое сопротивление ... Мороки просто море. А перейти на другую рабочую частоту - так лучше повеситься. То ли дело - милые моему сердцу антенны 'Волновой канал'.

Я когда их увидел в первый раз, чуть не спросил про телевидение - хорошо, вовремя опомнился - ну откуда тут сейчас телевидение ? Нет, какое-то тут было, про него писали в газетах, но это были еще не те системы, что были известны в моем времени. А так - видели, наверное, конструкции с закрепленными на длинной трубке поперечными стержнями или трубками. Это Он - Волновой Канал. Уххх ... чуть не прослезился, насколько тогда повеяло родным, современным ...

Но меня поспешили расстроить.

- Нет, эти уже для дециметровых волн, а для метровых антенны будут побольше ... раза в три, или даже пять. Вон они.

Вдалеке как раз устанавливали растяжки для довольно большой конструкции - наверху решетчатой фермы высотой метров десять горизонтально располагался длинный - метров десять - шест, на котором, перпендикулярно ему, через метр-полтора шли палки длиной метра по три - всего штук семь наверное. Все это стягивалось в устойчивую конструкцию растяжками (я тут же вспомнил про дельтапланы - не забыть бы) - получалась ажурно-фантастическая конструкция, какая-то ненастоящая, как карусель.

- Ого ...

- Да, это уже шестая версия антенны на сто километров.

- Ого ... а сейчас что у нас есть ?

И мне показали первые рабочие варианты, которые уже эксплуатировались в войсках в тестовом режиме. Да, антенны представляли собой совсем не ту конструкцию, что я видел на картинках, да и от того, что показывали мне в мастерских, они были далековато. Длина центрального шеста ну метра три, и на нем - четыре поперечины через каждые полметра. Мда, это были вовсе не те ажурные параболические антенны, что солидно вращались и надежно высвечивали самолеты на экране. Ни-фи-га. Я даже сначала подумал, что это какой-то научный прибор, ну или антенна для радиосвязи - у нас было уже полно таких конструкций, с помощью которых мы обеспечивали устойчивую связь с нашими ДРГ на довольно больших расстояниях. О чем и спросил.

- Нет, это радар.

- Радар ?

- Радар.

На мой-то взгляд, радар был обыкновенной радиоантенной, только установленной на вертлюге. Как оказалось, так оно и было - оператор обеими руками шуровал отходящей от антенны длинной рукояткой, поворачивая антенну в нужном направлении, и слушал отраженный сигнал - если было его изменение, то это означало, что что-то в том направлении было. Что именно ? Как далеко ? На эти вопросы конструкция ответа не давала.

- Ну не все же сразу !

- Ну да ... не все ...

Люди были явно расстроены моей реакцией - не помогло даже мое актерское 'мастерство' - настолько я не был готов к встрече ... с 'этим' ...

Как выяснилось из дальнейших рассказов, все было не так уж и плохо.

Принцип формирования диаграммы направленности у этих антенн примерно такой же, что и у синфазных антенн - интерференция. Только излучение от выходного каскада генератора подается лишь на один излучатель - активный. Сзади него устанавливается тоже излучатель, только пассивный, который работает рефлектором - обрубает задний лепесток, чтобы его сигнал не ловил то, что находится сзади. А впереди стоят несколько также пассивных излучателей - директоры, то есть направляющие. Все пассивные излучатели получают энергию только от излучения активного излучателя, от генератора к ним никаких проводов не идет. И полученную энергию они переизлучают, тем самым усиливая излучение активного вибратора в направлении оси антенны. Разница между рефлектором и директорами заключается в том, что рефлектор расположен сзади активного излучателя на расстоянии четверти волны и он чуть длиннее. За счет большей длины его сопротивление становится индуктивным. И за счет индуктивного сопротивления и четверти расстояния от активного излучателя он излучает вперед - в фазе с активным, а назад - в противофазе - и тем самым излучение назад гасится, а вперед - дополнительно усиливается. С директорами то же самое, только они расположены на расстояниях полволны друг от друга и чуть короче, за счет чего их сопротивление становится емкостным - все это приводит к тому, что они также излучают вперед в фазе с активным излучателем и рефлектором и в противофазе - назад. Так вся система излучает вперед и не излучает назад. Ну, практически не излучает - задний и боковые лепестки у нее все-таки остаются. Но излучение вперед становится основным.

Именно на таком излучателе и был построен первый локатор - еще с ручным управлением с помощью вертлюга. Конструктора даже проработали вопросы использования и уже тестировали систему из нескольких таких аппаратов. Поймав какой-то сигнал, оператор РЛС давал координатору предварительные сведения - направление, по которому обнаружился. Причем, так как диаграмма направленности антенны представляла собой конус с закругленным днищем, оператор давал направление именно этого конуса. То есть, при раскрытии его, скажем, на тридцать градусов, можно было говорить, что в этом угле и в направлении, в котором смотрит антенна, что-то есть. Ну, это уже было что-то. При дальности обнаружения до пятнадцати километров ... да поставить аппараты, скажем, километров через десять ... получим десять аппаратов на сто километров, и они триангуляцией позволят вычислить хотя бы квадрат, в котором 'что-то есть'. Терпимо.

Все оказалось еще лучше. Координатор передавал предварительные координаты в центр, а оператор тем временем пытался уточнить положение 'цели' - поворотом антенны он находил положение, при котором сигнал пропадал и снова появлялся, если вести антенну обратно. Так, границей диаграммы направленности, нащупывалось более точное направление на цель. Ну да - это уже примерно пять градусов - а это очень высокая точность обнаружения воздушных целей для этого времени, где основным способом обнаружения самолетов, находившихся вне границ видимости, было звуковое обнаружение ... И ведь далее оператор продолжал вручную отслеживать цель и сообщать координатору данные по ней, а тот постоянно сообщал их в штаб. И уже в штабе, собирая эти сведения с нескольких станций, пытались выстроить картину воздушного пространства. Естественно, ни о какой супер-точности определения координат речи не шло, но и сведения 'в том квадрате что-то есть' частенько давали возможность упредить воздушные налеты. Причем, уже на момент демонстрации образца у нас были организованы работы по тренировке расчетов и штабных работников, а уже через месяц после начала работы системы из двадцати станций операторы, координаторы и штабные так наловчились в поиске целей и триангуляции по квадратам, что количество ложных вылетов наших истребителей снизилось с семи до двух на десять вылетов, а количество пропущенных пролетов - с пяти до одного.

А наша техника не стояла на месте. Тем более что она основывалась на уже существовавших работах как советских, так и зарубежных ученых и конструкторов. Правда, не все там соответствовало действительности, и мы порой на этом теряли время, когда данные какого-либо 'корифея' не бились с результатами испытаний. Ну, как-то справлялись - и мы косячили, и корифеи ...

Но вперед двигались. Самым важным для второго варианта станций было добавить определение дальности, чтобы отвязаться от триангуляции, ну и сделать более тонкой диаграмму направленности - в первом-то варианте она была очень большой, то есть разрешающая способность по направлению не позволяла различить несколько самолетов. Да, когда в створе луча находился только один летательный аппарат, его координаты можно было уточнить с помощью границ диаграммы направленности. Но если целей было несколько, то могло быть так, что обе отражают сигнал и когда луч уйдет с одной цели, сигнал все-равно будет возвращаться от второй - диаграмма-то широкая, и она не дает различия между двумя целями. Тут уж оставалось ориентироваться на мощность ответа - если он уменьшился, то, скорее всего, одна из целей вышла из створа луча. Но если не уменьшился - не факт что не вышла - могла войти другая. А еще и в зависимости от дальности сигнал был более или менее мощный - соответственно, по громкости можно определить примерную дальность - чем дальше, тем слабее сигнал, тем тише играет динамик. Соответственно, если новая цель входит в створ дальше, чем была вышедшая, то сигнал изменится - уменьшится, и опытный оператор еще как-то мог определить дальность и даже количество целей, но это было доступно только отдельным виртуозам, причем не у всех главным был идеальный слух - парочка уникумов отлавливала количество целей мелкими вибрациями антенны, когда какая-либо цель находится на границе диаграммы - пляски с антенной напоминали какие-то танцы мумба-юмба, настолько человека захватывал сам процесс ловли, охоты на цель. Но вот если обе цели были примерно на одинаковом расстоянии - различить невозможно уже никакому уникуму.

Поэтому конструктора заужали диаграмму направленности как только можно. Пока с дециметровыми волнами не ладилось, размер антенн рос невообразимо. Ведь чем больше директоров у волнового канала, тем острее ее направленность - каждый директор добавлял не только 500% к коэффициенту усиления, но и где-то 10% к остроте диаграммы направленности. А при длинах волн и соответственно расстояниях между директорами в полволны при волнах длиной, скажем, четыре метра ... Поэтому-то и получались монстры под десять метров длиной, поднятые на высоту до двадцати метров.

Почему так высоко задирали ? А это еще и мало. Ведь на диаграмму направленности в метровом диапазоне очень влияет земная поверхность. Она очень хорошо отражает метровые волны (в отличие от дециметровых и тем более сантиметровых), и эти отраженные волны создают сложные эффекты интерференции, дифракции, наложения с основными волнами. Грубо говоря, в точку пространства приходит волна не только непосредственно от антенны, но и отраженная от земли. И пока она отражалась, она могла поменять фазу, это помимо того, что и по пути в интересуемую точку волны проходят разное расстояние - напрямую и с отражением, то есть под углом, соответственно, как там сложится фаза этих волн - известно одному богу. А он известный шутник. Вот только эти шутки нам не всегда нравились. Вроде бы обнаруженные самолеты, с известной дальностью и направлением, вдруг пропадали. А потом появлялись. Или это появлялись другие ... ? Неизвестно ... - сигнал возникал вдруг, неожиданно, и вроде бы его положение совпадало с положением 'пропавшего' ранее самолета, но почему тогда самолет пропадал ?

Проблему решил один студент. Все дело в этой чертовой интерференции. Прямой и отраженный лучи пересекаются в точках пространства и накладываются друг на друга. Совпадут по фазе - сигнал усиливается, не совпадут - уменьшается вплоть до полного пропадания. И отраженных лучей на пути прямого луча может быть много - отражаются-то они от всей земной поверхности, со всеми ее неровностями и строениями. Поэтому картинка радиопокрытия оказалась вовсе не однородной. Она была рисунком импрессиониста. Причем как по дальности, так и по объему облучаемого пространства.

По дальности образовывались 'пальцы' и провалы - при удачном наложении волн дальность обнаружения по некоторым углам вырастала чуть ли не вдвое, а снизу и сверху этого направления могла упасть до нуля - ну не сложилось ... а сверху снова вдаль глядел дальнобойный 'палец'. То есть вдаль смотрела не одна плотная 'сосиска', а 'пятерня', причем количество пальцев в ней зависело от длины волны, местности, и еще бог знает каких факторов. И вот какой-нибудь самолет, залетев в один из пальцев, давал отличный сигнал, а потом, залетев в нулевую зону - просто пропадал - как будто его и не было.

Сами 'пальцы' тоже были с изъянами. Они могли тянуться непрерывным пространством покрытия, а могли иметь прорехи от сотни метров до нескольких километров - смотря как наложатся прямая и отраженная волны в конкретном облучаемом объеме. Упадут на самолет в противофазе - и 'нет' самолета, даже если он 'наблюдается визуальными средствами наблюдения', как любят говорить военные, да и я пристрастился вслед за ними.

Так в дополнение ко всем этим бедам, интерференция могла отжать пальцы от поверхности, они были направлены под углом к горизонту, как бы тянулись из локатора все выше и выше, никак не желая идти непосредственно вдоль поверхности - они отжимались от земли этой интерференцией, так что низколетящие самолеты были 'не видны' вплоть до самых близких дистанций. Фрицы какое-то время пользовались этой особенностью наших РЛС - просто подныривали под лучи и шпарили к целям. Мы же, получив первое радиолокационное покрытие, расслабились под его 'защитой', отчего получили несколько чувствительных ударов - два аэродрома и колонна с грузами были расчехвосчены немцами почти под ноль. Правда, сами фрицы не ушли, так как были все-таки связаны нашими дежурными эскадрильями и затем хорошо так потрепаны налетевшими на подмогу истребителями с соседних аэродромов, но потери были ... обидными, да. Я столько надежд возлагал на РЛС, а тут такая подлянка. Хорошо, тот студент быстро нашел причину проблем. Мы его тут же засадили за исследования в этой области, и ему с командой пришлось нехило так покататься по нашим позициям радиолокаторщиков, полетать вокруг них, прежде чем нам удалось как-то наладить проектирование плотного радиолокационного покрытия нашей территории.

ГЛАВА 11.

Ну, проектирование - это, конечно, несколько сильно сказано. Назначали на определенное направление частоту, разворачивали РЛС, включали облучение и на самолете исследовали его диаграмму - и по дальности, и по объему. Если получалась плохая - переводили на другую частоту, и снова делали облет. А перевод на другую частоту - не так уж и просто. Это не в приемнике покрутить рукоятку. Антенны-то сконструированы в расчете на волну определенной длины, ну или совсем небольшого диапазона волн вокруг нее. И поменяешь длину - получишь другую картинку излучения, изменится диаграмма направленности. Если вообще получишь что-то разумное - при изменениях более пяти процентов проще было поставить другую антенну, чем пытаться выжать хоть что-то из этой, для другой волны.

Но антенны мы не переставляли - инженеры внесли в их конструкции элементы для настройки под другую частоту. Собственно - выдвинуть или задвинуть стрежни из трубок излучателей, передвинуть сами излучатели вперед или назад, поменять согласующие элементы в подводе радиосигнала к антенне - и вот она 'легким' движением рук чуть более десятка человек начинала работать на другой частоте. И все очень радовались, если при этом не требовалось перенастраивать антенну соседнего участка, а то были случаи, когда на каком-то направлении диаграмма ну никак не получалась на тех диапазонах, что еще были свободны от соседей. И тогда приходилось залезать в их диапазон, двигать тех на другие частоты, а там уже как повезет - у них ведь тоже на тех частотах могло что-то не высвечиваться ... но бог миловал - 'падения домино' не случилось ни разу.

Иногда удавалось решить проблему 'простым' поднятием антенны повыше - ведь чем больше соотношение высоты антенны к длине волны, тем более узкие пальцы и тем больше их в диаграмме - повышается плотность облучаемого пространства, а пустоты, наоборот, уменьшаются. Под такую настройку мы разработали секции для ферменных держателей, которые могли поднять антенну на высоту до тридцати метров на одной стойке, а на четырех стойках - до семидесяти. Но на семьдесят, к счастью, забираться не пришлось, хотя общая высота одной из антенн над окружающей местностью была под сотню метров - просто стояла на удачно высоком холме. Подъем на другую высоту менял картину облучения поверхности, соответственно, менялась картина отражения и, как результат - интерференционная картина в облучаемом объеме. Дополнительным бонусом от высоты оказалось 'прижатие' диаграммы направленности к земле - самолеты начинали обнаруживаться на меньших высотах, на чем уже фрицы, разбалованные нашей слепотой на низких высотах, пару раз обожглись, попав прямо в лапы загодя расставленной засаде.

А в остальных случаях надо было благодарить наших конструкторов, которые быстренько так, уже с мая сорок второго, стали переходить на многоантенные системы. Ну а действительно - раз диаграмма направленности антенны формируется наложением полей ее излучателей, то чего бы так же не понакладывать друг на друга поля двух антенн, а то и трех, или даже ... Словив эту мысль, конструкторы долго не думали - привезли еще одну антенну на РЛС, в которой все никак не удавалось подобрать высоту и частоту так, чтобы видеть все в направлении строго на запад. Прикинули примерное расположение второй антенны, чтобы ее излучение давало нужную интерференцию в интересующем направлении с излучением первой, поставили ее на фермы чуть повыше первой, запитали, согласовали по волновому сопротивлению сигнальные каналы, и ....

И сработало !

Такой хорошей диаграммы у нас не получалось до этого практически никогда. Плотная, выпуклая, чуть ли не блестящая. Ну, конечно мощности одного передатчика на прежнюю дальность не хватало, так это дело поправимое.

Нет, все-таки помимо уменьшившейся дальности при более детальном обследовании нашлись изъяны - у кого они не найдутся, если как следует поискать ... И не такая уж плотная, и пальцы с провалами все-таки есть. Но размеры областей, где сигнал пропадал, был гораздо меньше. Это уже не потерять самолет на пять километров и потом гадать - тот же выскочил из 'темной зоны', или другой. Пара-тройка сотен метров, которые любой нормальный самолет проскочит за минуту ... 'Ерунда, отловим' - сказали операторы. И потом добавили - 'Ну если конечно не будет лететь вдоль провала ... а тогда мы ему помашем ыыы ...'.

Да, введение многокомпонентных антенн стало новым прорывом нашей радиолокационной техники. После этого антенны стали расти вширь и ввысь. Ну, если каждый элемент, допустим, десять метров длиной и три - шириной, и таких элементов торчит из общей конструкции в ряд пять штук по горизонтали и в две по вертикали, да еще между ними расстояния метр, два, три - в зависимости от требовавшейся для данной местности диаграммы - конструкции оказывались просто циклопические. Я уже не удивлялся тем антеннам, что видел в фильмах про войну. У нас они так же покоились на прочном фундаменте, или хотя бы на рельсовом основании, и мне было понятно, что на таких волнах сделать что-то более компактное просто не получится. Физика, итить ее налево ...

Хочешь получить узкую диаграмму в горизонтальном направлении - делай антенну шире, чтобы боковые сегменты сильнее поджимали диаграмму своим излучением. Хочешь сделать ее поуже в вертикальном направлении, или уменьшить провалы в диаграмме направленности, или измерять высоту полета - делай ее выше. Мы-то продолжали использовать веерные диаграммы направленности, когда луч был узким только в горизонтальной плоскости, а в вертикальной он захватывал тридцать градусов, но вот померять высоту мы были не прочь - именно поэтому и приходилось вводить вторые, а то и третьи этажи антенн. Излучал только один этаж, чтобы сохранить широкий веер по вертикали - так можно быстро осмотреть пространство. А вот принимали сигнал все этажи. И в зависимости от соотношения времени или фазы приема сигнала разными этажами и делались выводы о высоте полета цели.

Дополнительно выбор излучающего этажа позволял отстраиваться от помех, если те вдруг появлялись - изменение высоты излучения практически всегда меняло интерференционную картинку так, что отражения от помех если и не пропадали, то изменяли мощность или поляризацию. Ну и с провалами боролись так же - делали излучающими два этажа и подбирали высоту другого этажа такой, чтобы его излучение заполняло провалы диаграммы первого этажа. Количество способов настроек конструкции возросло даже не на порядок, а гораздо больше. Общее количество элементов, их распределение по строкам и столбцам, расстояние между элементами в строках и столбцах - конструкторы подгоняли параметры каждой антенны под конкретную местность и ее назначение - если это дальнее обнаружение - делали одну диаграмму, чтобы она добивала километров на сто-сто пятьдесят, если это обнаружение в средней зоне - тут уже надо, чтобы антенна была по-поворотистее - тогда на ее не навесишь уже много элементов, и надо прикидывать, как ограниченным числом элементов обеспечить нужную дальность и заполненность диаграммы, и вместе с тем получить довольно узкий основной лепесток, чтобы определение координат не было с точностью плюс-минус лапоть. А уже если военные затребуют определение высоты ... тут уже сколько им надо будет высотных коридоров, столько и будут ставить приемных антенн. И хорошо, если получится поставить их рядом, отдельной конструкцией ...

Но улучшение антенного хозяйства путем его усложнения было не единственной причиной наших достижений в радиолокации. Много сил было потрачено и на начинку - приборы и оборудование. Ведь импульс надо отправить, принять и распознать. И для всего этого нужны генераторы, усилители, линии передачи, согласователи нагрузки, переключатели, приемные каскады, средства отображения сигнала - лампы, резисторы, провода ...

Ведь попытка искать самолеты с помощью радиолокации - это погружение в другой, по сути виртуальный мир. Вот отправили сигнал, он вернулся. От чего он отразился ? Это тот сигнал, что мы отправили только что, или это пришел еще предыдущий импульс, который отразился от более дальней цели ? Загадка ...

Да что там говорить, если сама физика процесса была неоднородна. Даже скорость распространения электромагнитных волн была непостоянной - по пути сигналу встречаются области воздуха с различными коэффициентами преломления - чуть больше водяных паров над озером чем над окружающим лесом - и общая скорость на дистанции уже поменяется. Нам-то, с нашими погрешностями, пока это было неважно, но в будущем, чувствую, предстоит еще много интересных задач. А разная скорость - это разные и траектории лучей - и поди угадай - с той ли стороны пришло отражение, или оно где-то еще погуляло сбоку на пару градусов от оси антенны ? Когда еще и само излучение - не прямая линия, а веер.

И все это накладывало ограничения на точность измерений. Та же веерность поначалу позволяла определять нам цели в диапазоне плюс-минус пятнадцать градусов - и куда лететь летчикам, кого стрелять ? Хорошо хоть дистанции на тот момент были небольшими - пара-тройка десятков километров - ну мотнутся на минуту-другую в сторону - некритично. Весной сорок второго ширина луча у нас была уже семь градусов, что позволяло определить направление с точностью до двух градусов - по исчезновению цели, хотя этот способ и был доступен далеко не всем, да и упомянутая непрямолинейность хода излечения тоже вносила поправки ... А вот по дальности дела обстояли все так же плохо - два-три километра ошибки - вынь да положь. И все - из-за метровых волн - не успевали мы на нашей аппаратуре отследить начало таких длительных импульсов - она всегда давала разброс. Про звуковую сигнализацию я уж молчу - там могли хоть как-то определить дальность считанные единицы. Но и с введением индикации на ЭЛТ ситуация хотя и улучшилась, но только в плане того, что дальность могли определять уже все, кого обучим вертеть рукоятки и думать, когда и что надо вертеть. А вот точность по-прежнему хромала. Ну да нам сейчас было важно определить 'хотя бы примерно'.

И помимо проблем из-за неоднородности сигналов у нас были и проблемы из-за неоднородности их обработки. Проще говоря, параметры передающей и приемной аппаратуры плавали. В начале работ осенью сорок первого разброс мог составить до десяти процентов, причем он мог измениться за пять минут - и это несмотря на то, что в РЛС мы старались использовать советские или немецкие радиокомпоненты, а уж если какие-то свои, то выбирали максимально стабильные экземпляры.

И только к весне сорок второго был накоплен достаточный опыт производства электровакуумной и радиотехники. К этому времени мы создали насос высокого вакуума. В одном экземпляре. Зато он давал очень высокую степень вакуума, и мы использовали его только для производства ламп для РЛС. Высокий вакуум существенно снизил шум - меньше электронов сталкивалось с остатками воздуха, уменьшилась неоднородность их потока - снизились и шумы. Шумы снижали и другими способами. Ведь главное в этом деле - стабильность, стабильность и еще раз стабильность. Если питание дергается, то о каком постоянстве сигналов может идти речь ? В один момент, при понижении питания, усиление будет идти до одного уровня, в другой момент - при повышении питания над номиналом - до другого - вот уже получаем разные уровни сигнала, даже если изначальный не имел никаких изменений и был постоянен - и истребитель 'превращается' в бомбардировщик. Наводки излучений тоже доставляли проблем - даже если сигнал усилен нормально, ему еще надо добраться до следующего каскада или до антенны. А если в линии наводятся посторонние сигналы - они явно будут изменять уровень нужного нам сигнала. И хорошо еще, если они не совпадут по частоте с нашим сигналом. А могут ведь и совпасть - и тогда уйдет, например, повышенный сигнал, в ответ соответственно тоже придет сигнал выше по уровню, чем было бы при нормальной работе - и привет - снова вместо истребителя 'видим' бомбардировщик. А если сигналы вычтутся - вместо бомбардировщика будет истребитель. А если еще и биение по фазам - можем увидеть вообще целую армаду. Или наоборот - мы ее видеть перестанем, 'а она есть'. Да даже вибрации от работы генераторов электричества, двигателей техники, взрывов бомб и снарядов вносили помехи - если сетка лампы от них завибрирует, то тем самым она своими механическими колебаниями внесет неоднородность в поток электронов - снова помехи. Так что стабильность источников питания, экранировка всего чего только можно, виброзащита, термостабилизация были далеко не последними по значимости моментами, которые позволили нам существенно повысить дальность и надежность обнаружения целей. Мы вылизывали чуть ли не каждый винтик, благо что, несмотря на разнообразие конструкций, многие составные части и детали их были унифицированы - разъемы, ламп, провода, шкафы, термостаты.

Но помимо конструкторских улучшений было множество схемных решений, повышавших избирательность приемников. Причем разные команды отрабатывали разные решения. Так, одна команда сосредоточилась на повышении частотной избирательности принимаемых сигналов. Они разделили фильтрами полосу частот на несколько каналов, и для каждого канала сделали отдельный усилитель, который хорошо усиливал частоты только своего канала. Это повысило чувствительность приемника почти в пять раз, и дальность выросла более чем в два раза на той же антенне - просто начали различать более слабые сигналы ответов, которые раньше терялись среди шума. По сравнению с одним усилителем на все частоты, проектирование и настройка под конкретный частотный диапазон позволила проще обеспечить линейность усилительных каскадов - лампы загонялись в линейные части своих АЧХ и удерживались там переменными резисторами как можно дольше. Еще одним плюсом стала возможность избирательно усиливать только некоторые диапазоны частот, тем самым более эффективно отстраиваясь от помех. Но был и минус - само регулирование системы превратилось в непростую и очень трудоемкую задачу - попробуйте-ка поднастроить каждый из десяти каналов, подкручивая резисторы и конденсаторы, чтобы вернуть лампы в линейные области своих АЧХ - они ведь - параметры ламп - плавают из-за температуры. Тут на помощь пришли термостатированные ячейки, в которые и помещались отдельные каскады.

Еще одна команда прорабатывала схему с кратковременным отпиранием входных цепей с тем, чтобы ответный сигнал принимался только через определенное время после отправки зондирующего импульса. То есть фактически они делали схему, которая будет принимать сигналы только с определенного диапазона расстояний. Из-за этого, конечно, могли потеряться ответы с других дистанций, но зато исключались засветки от близкорасположенных препятствий. Такую настройку мы потом использовали во многих локаторах, и операторы ее активно применяли, когда им ставилась задача отслеживать определенные квадраты - чем подкручивать рукоятки отстранения от помех, проще было просто отрубить их сигналы вообще.

Если можно разбить на диапазоны прием, то почему бы не разбить на диапазоны и передачу ? Таким вопросом задалась другая команда и, не долго раскачиваясь, создала передатчик, который мог формировать сигнал в нескольких частотах одновременно. Излучая такие сигналы с близкими частотами, получалось более качественно заполнить диаграмму направленности антенны - ведь излучение одной антенной разных частот давало разные диаграммы направленности, которые, будучи довольно близкими друг другу, дозаполняли промежутки, которые 'пропускали' соседние частоты. Правда, ухудшилась общая направленность, диаграмма стала более размытой. Но посмотрим ... Тем более что мощные диапазонные приемники и передатчики мы стали активно использовать с станциях пеленгации и глушения, так что эти работы полюбому оказались полезными.

А ламповики игрались с напылением металлов и оксидов - проверяли разные сочетания с тем, чтобы уменьшить энергию выхода электронов, получить максимальную мощность, долговечность, стабильность характеристик.

То есть были заняты все. Даже провода подверглись тщательной инспекции. Ведь с увеличением диаметра проводов и уменьшением расстояния между ними погонная индуктивность уменьшается, а емкость растет - уменьшается волновое сопротивление линии. И если нагрузка в линии равна волновому сопротивлению, она поглощает всю энергию и является для генератора чисто активной нагрузкой - получаем бегущие волны. Это согласованная линия. В режиме бегущей волны должны работать все линии передачи, поэтому согласованием разных источников, линий передачи и приемников сигналов занимались несколько десятков человек.

И все эти конструкции и блоки тут же обкатывались в реальных условиях. Разработав блок, схему, конструкцию антенны, команда отправлялась на одну из РЛС и там шаманила со своим детищем.

В какой-то момент из-за множества конструктивных решений возник кризис операторов - обслуживать многие станции могли только сами конструкторы или их помощники, а ведь им еще надо было конструировать и отлаживать новые схемы. Поэтому волевым решением, как только появилось более-менее полное радиолокационное покрытие наших территорий, я засадил конструкторов за обучение - то есть они находились рядом, а обучаемые работали под их руководством. Пусть получим новые РЛС немного позднее, но это хоть как-то вытащит нас из клинча - обслуживать станции могут только конструкторы, но конструировать им некогда - надо обслуживать станции.

Причем, раз пошла такая пьянка, к делу обучения операторов мы активно подключили и пилотов, тем более что им все-равно надо было учиться взаимодействию с 'радиоглазами'. Так что пилоты проводили воздушные бои, имитировали налеты и перехваты, а локаторщики пытались их обнаружить, разобрать по группам и одиночным самолетам, навести 'перехватчики' - фактически, шла полноценная боевая работа, только без окончательного поражения целей. Причем новую технику до поры до времени мы спрятали от немцев, держали ее в глубине территории - уж слишком были заметны новые антенные конструкции. Так что на внешний периметр работали старые варианты станций, а новые пока находились в 'песочнице', так как обнаружился печальный казус - несмотря на заверения конструкторов, способность их новых творений обнаружить и отследить самолеты была не так уж выше по сравнению со старыми вариантами. Это было странно, тем более что первые варианты новых конструкций все-таки немного успели поработать какое-то время и по немцам, пока те не отследили и не раздолбали их антенные установки - собственно, после этого мы и решили припрятать их до поры до времени - уж больно немцы навалились тогда на новую аппаратуру - такими темпами не успеем ее отладить ни в жизнь. Естественно, обнаружив такое рвение со стороны фрицев, мы подставили им несколько макетов - хотите сладкого - получайте. И они хорошо так вляпались в подготовленные засады, и после трех случаев больше уже не наседали на эти конструкции. Но к тому-то времени и обнаружилось отсутствие преимуществ перед старыми станциями. А если нет преимуществ - зачем делать более трудоемкие локаторы, когда и старые работают более-менее сносно.

Собственно, именно после этих неудач с новой техникой мы и выделили дополнительно на радиолокаторное направление кучу народа - перевели их с направления радиосвязи, тем более что там пока был уже полный набор аппаратуры и оставалось ее только штамповать, да еще выдернули из войск несколько десятков наиболее подготовленных радистов, чтобы переучивать их на операторов и конструкторов. Вот народ и навалился, не сразу, после некоторых организационных и межличностных неурядиц, но дело пошло. Уже через пару месяцев станции наконец-то начали превосходить старую аппаратуру в обнаружении самолетов. Все вроде бы вздохнули с облегчением, но какая-то червоточина оставалась - неужели мы пошли не в том направлении ? Причем с моей же подачи ... может, действительно надо было плотнее работать по станциям с непрерывным излучением ? Но у тех коллективов, кто работали по ним, результаты были еще хуже...

Дело разрешилось внезапно. Вдруг один из коллективов, установивший новый блок усилителей в одну из станций, сказал:

- Ой, а мы там кого-то видим ...

А видеть не должны ... никого 'там' в данный момент не было - немцы не пролетали, наши тоже там не околачивались ...

- Далеко ?

- эммм ...

- Что ?

- Ну, километров сто пятьдесят ...

- Сколько ?!?

- Может, и двести ...

- У вас что-то с аппаратурой. Проверяйте на эталонных отражателях.

- Да проверили уже ...

- Проверьте еще раз.

- Семь раз уже проверили. По-прежнему видим.

- Сколько и кого ?

- Кого - не знаем, а пара летает, нарезает круги.

- Хорошо, сейчас выясним, давайте координаты

....

- Семнадцатый, у вас там летает пара самолетов ?

- Да, фрицы на дежурстве. А что ?

- Да так ... отбой.

....

- Так. Вы видите двух фрицев. Перенастройтесь по азимуту сто - там должно быть две пары наших и две - фрицев, дальность сто семьдесят.

- Есть.

....

- Докладываю. Вижу пару. Азимут сто-сто пять, дальность сто пятьдесят-сто семьдесят.

- Только одну пару ?

- Так точно только одну пару.

- Так ... ну и кого вы там видите ... ?

....

- Орел-десять, отзови своих из квадрата семь-три. Повторяю - из квадрата семь-три.

- Есть .... Отозвал.

....

- Сколько видите ?

- Вижу пару. Азимут сто два-сто семь, дальность сто шестьдесят пять-сто восемьдесят.

- Понятно. Ждите. Продолжайте наблюдения.

- Есть.

Срочное совещание было собрано буквально через час. Странности в радиолокации вызвали у всех серьезные опасения - ведь она, при небольшом количестве самолетов, была фактически нашей единственной надеждой хоть как-то сдерживать немцев в воздухе. И тут такие чудеса. А если не можешь объяснить чудеса - это не к добру - жди проблем.

- Итак. У нас есть проблемы. Первая: новая аппаратура работает не так эффективно, как мы ожидали. Вторая: она видит на таких расстояниях, на которых видеть не должна. Ваши предложения ?

Народ загомонил, заспорил, пошли обсуждения, прерываемые возгласами и другими обсуждениями. Повысить мощность, перейти на более длинные волны, перейти на более короткие волны, понизить мощность, запросить об аналогичных происшествиях у разработчиков из Союза ... И тут я уловил '... наших-то не видит ...'.

- Стоп !!! Всем тихо !!! Повторите то, что Вы только что сказали !

- Применить модулированные импуль...

- Нет, перед этим.

- Наших он не видит, немцев - видит ...

... повисла тишина ... потом кто-то хрюкнул ... еще один зашелся было в смехе но тут же закашлялся, так как как раз в этот момент ел печеньку ...

- Думаю, все уже поняли, в чем проблема ...

- ЭПР, итить ее в коромысло !!!

- Именно !!!

И тут всех прорвало. Ржали так, что двери выгибались наружу. Охрана сунулась было в кабинет, но увидела ситуацию, которую видела не часто - кабинет, полный начальства, дико ржал. Да, ситуация была из разряда 'сами себе дураки'. Первые станции мы отлаживали в том числе и с привлечением нашей авиации. Все работало. Последующие модели мы также отлаживали с привлечением нашей авиации. И все тоже работало, хотя и не так, как мы ожидали. И мы не учли только одного - авиация-то была в обоих случаях нашей, вот только состав авиапарка уже сильно различался. На момент работ по первым радарам у нас было много трофейной техники. Сделанной из алюминия. С хорошей отражающей способностью, а потому приличной эффективной поверхностью рассеяния электромагнитных волн. А когда мы работали по следующим поколениям РЛС, немецкую технику у нас уже повыбили. Нет, еще некоторое их количество оставалось в строю, но вся она была задействована на диверсионных вылетах, когда фрицы могли и зевнуть, увидев свой самолет, подпустить его п-ближе и жестоко за это поплатиться - что на земле, что в небе. И тестировали новые РЛС мы уже исключительно на нашей технике. Сделанной из стеклопластика. Который практически не отражает электромагнитных волн. Почему мы все-таки как-то могли видеть наши самолеты ? Так на них были и железяки - двигатель, колеса, стволы. Да и пластик все-таки что-то мог отразить. Но в общем ЭПР наших самолетов была гораздо меньше, чем у немцев. И мы еще как-то умудрились отловить эти призраки, научились их отслеживать, работать с ними. Неудивительно, что в какой-то момент мы стали видеть немцев на большом расстоянии. Я даже знаю этот момент - бригада, что тестировала новую аппаратуру, привезла усилитель на новой лампе, с импульсной мощностью в семьдесят киловатт. И вот эта кастрюля и позволила разглядеть фрицев почти за двести километров. И смех, и грех. Столько потратить времени и сил ... Да мы бы уже давно бы поставили на службу новые радары, даже с менее мощными лампами они вполне бы нормально работали по немцам. А я-то еще удивлялся - как это немецкие локаторщики подпускают наши самолеты ... Да они их просто не видят ! Я уж было подумывал упасть в ножки спецам из Союза, чтобы они научили нас, горемычных, как строить локаторы. Ведь под Москвой уже с июля сорок первого работал 'Порфир', который видел на дальности до двухсот пятидесяти километров, жаль, узнали об этом только недавно. Получается, мы догнали советских разработчиков ... Ну что ж, приятно.

А радиолокаторщики все-таки молодцы, не зря я не спешил их ругать. Конечно, у некоторых опускались руки, когда работаешь, работаешь, а результата никакого. А оказалось, что просто настраивались не на ту систему. Так что я не забывал их поддержать и похвалить - все-таки по лампам мы продвинулись ощутимо. А по обеспечению дюралюминием для антенн локаторщики уже давно фактически вышли на самообеспечение, да еще и остальным перепадало - они 'получали' его за счет сбитых с помощью локаторов немецких самолетов.

ГЛАВА 12.

- Леха, подкрути шестнадцатый резистор.

- Хочешь уменьшить смещение на сетке ? Не сработает же.

- Да не - помнишь, на той неделе уменьшили - и шумов почти не стало.

- Думаешь, и здесь так же будет ? Эти же лампы - как алмазы, каждая уникальна.

- Много ты знаешь про алмазы ...

- Зато про лампы - много. У этой АЧХ при таком смещении будет почти рядом с изгибом ... Ну, давай. Попытка - не пытка.

- Ыыы.

...

- Не-а. Нифига. Все-равно засветка. Долбаные холмы ...

- Да, придется ставить еще один каскад на этот сектор и дополнительную антенну.

- Звони в доставку.

Новая антенна пришла только на следующий день. Но бригада наладчиков времени не теряла - дополнительный каскад у них был, и до десяти вечера они успели установить и подключить его в схему, а на секторном кольце настроили углы его включения и выключения - теперь, когда антенна будет проходить через этот диапазон азимутов, штырьки включат в схему и затем выключат блок усиления, который примет сигнал с дополнительного антенного сегмента, который скажет блокам фильтрации, что именно надо будет вырезать из общего сигнала.

Дополнительный сегмент привезли уже на следующее утро, так что работа не стояла. Штанга была наращена заранее, крепления также уже были выставлены на нужные расстояния, и сегмент навесили на общую антенну чуть ли не из кузова, разве что проверили его размеры, а то подсунут продукт криворуких сборщиков, а потом удивляются, чего это цели двоятся. Азимут выставили тоже быстро, и уже к полудню приступили к проверкам. В общем все прошло удачно - немного вывернули винт включения, а то реле срабатывало с запаздыванием, и все - засветка от холмов не ушла, но стала заметно меньше.

- А совсем убрать ее нельзя ? - летеха переживал за изображение - ему же тут нести вахты ...

- Нет. Сам видишь - холмы. И никуда не деться. Тебе же этот сектор назначили ?

- Этот, да.

- Они там что - не видели что-ли по своим картам ?

- Да видели все, но по-другому тут не поставишь - не в болота же лезть. А направление прикрыть надо. Оттуда, конечно, пока не летали, но сами понимаете - фрицы ...

- Это да ... Ну что, начнем приемку ?

- Давай.

Пока сержанты подходили, настройщики и лейтенант успели выкурить по сигарете, заодно рассматривая громаду антенны. Ее огромная туша тянулась вверх более чем на двадцать метров узкой полоской высотомера, а внизу вдоль земли стелилась полоса дальномера. Обе конструкции были утыканы рядами антенн, которые и должны были ощупывать своими лучами окружающее пространство почти на сто пятьдесят километров. И нелепыми плюхами смотрелись на этой строгой конструкции дополнительные сегменты, которые ловили отражения от местных предметов, дававших особенно вредную засветку, чтобы знать, что потребуется вырезать из общего сигнала.

- А ведь фрицам капец. - подытожил лейтенант результаты своей медитации на антенну.

- Капец. - согласился Леха от имени всех настройщиков.

- Вон наши уже подходят. Идем ?

- Идем.

В подземном бункере набилось полтора десятка человек, и стало тесновато. Леха включил дополнительную вытяжку, стало хотя и шумнее, зато полегче.

- Итак, приступим.

И Леха за полчаса бегло пробежался по оборудованию и приборам - шкафы с генератором и усилителями выходного сигнала, блок переключателей, блок фильтров, три шкафа с блоками усилителей входного сигнала - все это было описано и в инструкциях, но повторить лишний раз не мешало, а то кое-кто уже попытался опереться на шкаф с передающей лампой и чуть не сдвинул короб рентгеновской защиты.

- Осторожней блин ! За этим - следить особо, иначе будете потом с лучевой болезнью.

- А что там ?

- Рентген там !

- Ох блин ...

- А ты думал ? Пятьдесят киловольт как-никак.

Народ начал настороженно коситься в сторону опасного ящика ...

- А как же им управлять-то ?

- Так вон же - все шкалы и регулировки вынесены на переднюю панель - управляй до посинения.

- А не засвечусь ?

- Не сдвинешь защиту - не засветишься. Только за температурой следите. А то вентилятор вырубится - вмиг все сгорит - температуры такие, что ... Включение запасного - вот тумблер. Третьего запасного - вот.

- А четвертого ? ыыы ...

- А четвертым будет самый главный шутник - учись дуть и от рентгена ладошкой загораживаться.

Леха пробежался по оставшимся шкафам и, хитро прищурившись, спросил:

- Инструкции все прочитали ?

- Да ...

- Все ...

- Ну вот и проверим. Товарищ лейтенант, прошу назначить добровольцев на запуск системы в эксплуатацию.

- Петров и Старченко.

- Есть ..

Два сержанта, на слегка подгибающихся ногах, но с бодрыми, хотя и несколько неестественными улыбками на лице, подошли к креслам операторов. Последовала команда 'Вывести станцию на дежурный режим', и оба первопроходца плюхнулись в кресла, положили перед собой инструкции, открытые на нужном листе, и пошли поначалу тихие, а потом все более уверенные команды и сообщения.

- Запитка электрогенератора ...

- Прогрев лампы генератора ...

- Температура в норме.

- Прогрев индикаторов ...

- Прогрев входных усилителей ...

- Наведение на эталонный отражатель по азимуту десять ...

- Ответ нормальный ...

- Наведение на эталонный отражатель по азимуту пятьдесят ...

- Ответ нормальный ...

- Наведение на эталонный отражатель по азимуту сто ...

- Ответ нормальный ...

- Включить режим сканирования ...

Жужжания электромотора, расположенного за пределами помещения, слышно не было, но по экрану углового обзора поползла зеленая линия, оставлявшая после себя разводы засветки от местных предметов.

- Ну, давайте теперь делайте пристрелку по местности.

Пристрелка по местности заключалась в попытках подавить засветки от самых мешающих препятствий - холмов, насаждений, зданий, озер - всего, что мешало или искажало сигнал. Самые явные засветки убирались дополнительными антеннами, которые получали сигнал, отраженный от наиболее вредных преград, и этот сигнал затем вырезался из общего сигнала, принятого антенной. Но были и другие - либо постоянные, но менее мощные, либо вообще плавающие, от которых можно было избавиться, только вырезав часть общего сигнала на основе настройки фильтров. И сейчас эта парочка смелых занималась тем, что сдвигала антенну на два градуса и на каждом азимуте пыталась уменьшить вредные ответы.

В итоге через без малого три часа панель настройки обработчика ответного сигнала напоминала итог трехлетней работы сумасшедшего конструктора. Или двухминутной работы пятилетнего ребенка, дорвавшегося до интересных рукояток. Пришлось задействовать все двадцать доступных к регулировке диапазонов азимутов - настолько сложной оказалась местность. Да еще и не хватило - при проходе в двух азимутах оператору придется увеличивать и потом снова уменьшать усиление одной из частот. Вручную. То есть каждые двадцать секунд. Зато экран получился довольно чистым, и ответные сигналы от самолетов были видны практически на всех азимутах. Практически на всех - как раз из-за тех двух упрямых направлений - операторы от засветки-то избавились, но вместе с ней 'избавились' и от ответных импульсов от самолетов - те пропадали с экранов и потом снова появлялись уже рядом. Хорошо хоть, что в качестве самолетов пока летали свои же истребители - для настройки станции на две недели выделили полк курсантов на новых самолетах, но дооснащенных металлическими деталями - фольгой или уголковыми отражателями в обтекаемых подвесках, чтобы их ЭПР была похожа на ЭПР немцев.

- Отлично. Следующие.

Полученная настройка была сбита, благо 'студенты', как и положено по регламенту, занесли ее в боевой журнал, и за пульты уселась следующая пара. И по новой. Все пять дежурных пар прогнали за три дня. И это было только начало - затем последовали сдаточные экзамены по сопровождению, выключению, регулировке, замене ламп - РЛС была нежным существом с большими возможностями.

ГЛАВА 13.

Вскоре мне довелось понаблюдать уже за боевой работой операторов РЛС. Сидевший рядом конструктор пытался шепотом объяснять мне суть действий, но, даже несмотря на такой 'сурдоперевод', происходящие события все-равно выглядели для меня камланием и гаданием на кофейной гуще. Ну представьте - операторы, как диджеи, постоянно колдуют над множеством верньеров и тумблеров, всматриваются в экраны, на которых высвечиваются какие-то коротенькие дуги, пятна, импульсы - и еще умудряются на основе этого произносить какие-то осмысленные фразы, делать выводы, планировать дальнейшие действия ... Колдуны.

- Ну что там ?

- Да пока непонятно ... дуга яркая и длинная ... сейчас попробую развернуть на дальномерном экране. - сержант Михаил Сивобородов защелкал переключателями, выгоняя развертку на нужную дистанцию.

На обзорном экране действительно отражалось несколько дуг - чуть смещенные, следовавшие друг за другом на расстояниях от миллиметра до двух сантиметров. Все потому, что пока цель находится в створе луча антенны, от нее будет идти сигнал. Так как наши антенны имели направленность по вертикали пять-семь градусов, то вот эти пять-семь градусов и высвечивались на экране от каждой цели, пока антенна проходит через нее. Сейчас станция уже три минуты была переведена в режим ручного сопровождения, и операторы, играясь настройками облучения и фильтрации, вынюхивали обнаруженную ранее в режиме обзора цель. Цель была вроде бы жирной, но летела почти по касательной к пределу видимости радара, поэтому было трудно определить, что же там такое. Штаб уже поднял две пары - чисто на всякий случай - вдруг массовый налет, но пока не спешил поднимать дополнительные силы - все-таки каждый подъем истребительного полка, а тем более дивизии, вылетал в ощутимые расходы по топливу и моторесурсу, поэтому было принято решение подождать еще три минуты - пока скорость смещения отметок говорила о том, что истребители в любом случае успеют подняться в воздух и перехватить цели до их подхода к более-менее значимым объектам на нашей территории.

- Поднимаю частоту ... уменьшаю импульс ... поднимаю мощность ... - за каждой фразой крылись невидимые глазу изменения, отображавшиеся лишь на экранах станции. Подъем частоты на три процента позволял сузить диаграмму направленности и, соответственно, повысить разрешающую способность луча. И действительно, линии на экране стали тоньше, и даже появились какие-то переходы.

- Что там на дальномерном ?

- Да пока непонятно ...

Помимо обзорного экрана станция была оснащена еще и дальномерным, на котором луч работал только на одной линии, безо всякой развертки. Но в отличие от обзорного, где мощность сигнала отражалась яркостью, на дальномерном она вычерчивала всплески, что существенно увеличивало возможность рассмотреть отдельные детали отраженного сигнала - все-таки наши люминофоры имели еще недостаточную стабильность яркостных характеристик, поэтому порой было сложно оценить - то ли это высвечивается такая жирная цель, то ли люминофор в этом месте был толще, или имел больше примесей, реагирующих на электронный луч, и именно поэтому выдавал повышенную по сравнению с соседними участками яркость.

- ... вроде бы есть сдвиги фронта ...

Отправленный в пространство луч отражался от каждой цели и возвращался в виде такого же импульса, пусть и ослабленного. Если объект был один - приходил один всплеск, который и высвечивался на экране, а так как импульсы посылались с определенной частотой, то каждый раз они возвращались и поддерживали картинку, так что оператор мог вглядываться в них, пытаясь разобраться - сколько же там на самом деле объектов. Ведь если там объектов несколько и расположены они хоть немного вглубь от антенны, каждый объект отразит импульс чуть с другим временем отклика. И операторы старались высмотреть, сколько же на самом деле там таких откликов. И помогали им в этом многочисленные настройки.

- Уменьшаю импульс.

Оператор повернул рукоятку управления длительностью импульса. Картинки на экранах поблекли, но наконец-то появилась отчетливая фактура. Еще бы - чем меньше длительность импульса, тем меньше энергии он несет, соответственно, тем меньше энергии возвращается обратно - картинка блекнет. И усиливать ее до одури, чтобы вернуть былую яркость, не получится - и каскады могут выйти из области линейного усиления, и помехи также будут усиливаться вместе с полезным сигналом. Зато более короткий импульс повысит 'объемность' картинки в двухмерном пространстве - более короткий импульс быстрее закончит отражаться от цели, и повышается вероятность, что отражение от ближней цели перестанет засвечивать изображение от дальней, и та высветится на дальномерном экране не просто всплеском, а всплеском, у которого фронт будет иметь уступ - этот уступ и будет означать отражение от второй цели, которое усилит отражение от первой - два отражения сложатся. Почему при этом не будут биться фазы - я расслышать не успел - действо продолжалось и я просто отвлекся.

- Вот они, кр-р-рас-с-с-савцы. Пиши. Бомбардировщики. Двенадцать троек. Под прикрытием истребителей. Курс сто шестьдесят плюс-минус десять, дальность ... Сколько там дальность ... ?

- ... За пределами определения дальности ...

- ... Значит, более ста пятидесяти. Скорость поворота антенны ... два градуса в минуту.

Вычислитель пересчитал координаты РЛС, азимут направления и дальность в координаты и направление цели и передал в командный пункт, к которому была приписана их станция.

- Ждем. Переведи пока сканирование на сектор в пять градусов с ручным сопровождением цели.

- Есть.

Оператор наводки выставил ограничение углов сканирования, щелкнул тумблером и стал медленно поворачивать рукоятку направления, не выпуская цель из сектора сканирования. Если до этого он просто поворачивал антенну этой рукояткой, то теперь антенна стала совершать движения вперед-назад на пять градусов около центральной оси, которую и задавал оператор - до этого они уже перешли в режим ручного сопровождения, как только цель обнаружилась на экранах локатора, и теперь перешли в промежуточный режим полуручного сопровождения. И если до того, как на экране показалась цель, антенна поворачивалась вправо-влево на полный сектор сканирования в девяносто градусов, то для более точного определения параметров цели ее требовалось как следует изучить, позондировать импульсами и попытаться выжать из них максимум информации, для чего и потребовалось зафиксировать антенну на цели, временно прекратив обзор остального пространства - маловероятно, что там появится что-то еще, хотя в КП тут же пошло сообщение, что они перешли в ручной режим, и там временно переключили соседние станции на обзор и их оставленных на время без внимания секторов - мало ли что там еще вынырнет.

- Просят определить количество истребителей.

- Попробуем.

Если бомбардировщики, как довольно крупные цели, распознать было довольно просто, то гораздо более мелкие истребители представляли собой практически неуловимые на таком расстоянии субстанции. Но техники постарались.

- Дальность еще можно развернуть ?

- Нет, на максимуме.

Чтобы посчитать количество изломов на фронтах ответных импульсов, развертку дальномера пришлось растянуть до самого максимума, чтобы ответный сигнал почти полностью помещался на экране - только так и удалось сделать видимыми для глаз совсем небольшие относительно длины самих сигналов переходы между фронтами вверх-вниз - вверх, когда начинал возвращаться сигнал от очередного, то есть более дальнего, встреченного самолета, и вниз - когда заканчивался сигнал от одного из предыдущих, расположенных ближе к станции. Да и то - при дистанциях между самолетами в двадцать-тридцать метров разница во времени возврата составляла семь тысячных секунды. То есть при развертке тридцать тысяч линий в секунду и ширине экрана десять сантиметров ширина излома получалась всего в треть миллиметра. Но это от бомбардировщиков, от которых приходил более мощный ответ. Сигнал же от истребителей был слабее, и разглядеть излом еще и от них на интегрирующих усилителях не представлялось возможным - он просто терялся среди ответов от бомберов - ведь, так как вся эта шобла попадала целиком в луч локатора, соответственно, вся она и возвращала ответ, и лишь небольшие различия по дальности, а, следовательно, и по времени возврата ответов от каждой цели, позволяли различить какие-то детали. Ну а раз в этой куче были большие и маленькие объекты, сигнал от больших забивал мелкоту напрочь. А учитывая, что эта мелкота летела выше или ниже, но на одном расстоянии от антенны, то она могла быть вообще незаметна ни при каких условиях - у нас еще не было узконаправленных антенн, которыми мы могли бы высвечивать интересующие нас высоты с точностью хотя бы до ста метров.

- Давай-ка отключим нижние сегменты, может что поймаем ...

- Оператор пощелкал тумблерами, и нижние сегменты антенны перестали излучать сигнал. И, хотя ответный сигнал стал слабее, но уменьшились и засветки - нижние этажи антенны вбивали в землю больше лучей, чем верхние, соответственно, после их отключения до цели стало доходить меньше отраженных от земли лучей. Но, судя по поблекшим экранам, это не помогло.

- Не. Слишком далеко. Без отраженки даже не добивает.

- Давай тогда поиграем частотой и фазовыми фильтрами.

Каждый импульс представлял собой пачку колебаний на рабочей частоте локатора. И сейчас операторы попытались поменять частоту этих колебаний - они надеялись отловить изменение фаз при отражениях от целей, находившихся на разных дистанциях. До этого они работали на интегрирующих усилителях, которые принимали пачку и выводили из нее среднее значение мощности всех ее импульсов. Но тут была проблема в том, что отражения приходили с разными фазами - ведь объекты находятся на разных расстояниях, соответственно, и отражения от каждого объекта проходят разные дистанции, то есть в ответе есть отражения с разной начальной фазой - расстояния между целями были больше длины волны, потому в ответ на один отосланный сигнал приходило несколько сигналов, сдвинутых по времени, а, следовательно, и по фазе - от каждой из целей, до которых долетел начальный сигнал. И как сложатся эти фазы - зависело от соотношения дистанций от объекта к объекту - они могли сложиться, если фазы совпадали, могли ослабить друг друга, если сигналы приходили в противофазе. И, меняя внутриимпульсную частоту, можно было подобрать такую частоту колебаний, при которой отраженные сигналы от двух объектов приходили в фазе. Причем, для одних пар объектов подходила одна частота, для других - другая - все зависело от соотношения расстояний между разными парами объектами. И вот операторы стали гонять частоту по всему доступному диапазону, что позволяла выдавать антенна без значительного ухудшения диаграммы направленности и роста сопротивления - ведь чем больше совпадают собственная частота антенны с рабочей частотой, тем меньше потери в антенне и соответственно больше коэффициент усиления, а значит и дальность обнаружения цели. А ответы они стали пропускать еще и через определители фаз, пытаясь по их биению выцепить информацию о количестве объектов.

Тут я уже окончательно выпал из понимания происходящего и лишь наблюдал, как, чертыхаясь, операторы ловили немецкие истребители.

- Ах черт, зашел за бомбер ...

- Так, усиль-ка второй канал ... есть-есть-есть ...

- Опа! Вот еще один прятался.

- Да не, это тот же - высота одинаковая.

- Не, пара - летели рядом, а сейчас разошлись.

... Радиоохота продолжалась еще пять минут, но к цели уже шли эскадрильи наших истребителей, поднятые по тревоге после получения первых же данных о количестве бомбардировщиков - и так было понятно, что такую армаду не поднимут на простую прогулку.

По результатам воздушного боя оказалось, что локаторщики недосчитались шести бомбардировщиков при общем количестве в тридцать девять единиц. Зато истребителей они насчитали ровно в два раза больше - все-таки без узконаправленных антенн считать такие мелкие объекты на таком расстоянии было сродни гаданию на кофейной гуще. Но все-равно, у немцев не вернулось из июльского неба более десятка бомбардировщиков и семь истребителей. В общем, радиоглаза показали себя с самой лучшей стороны, хотя первый среди локаторщиков орден получил сержант, который работал на экспериментальной установке, работавшей уже на дециметровых волнах. Конструкцию и технологию производства многорезонаторных магнетронов, выдававших большую мощность на СВЧ, мы получили из НИИ-9, которые занимались этой темой чуть ли не с тридцать пятого года. Но даже с такой помощью первые хоть как-то работающие образцы мы смогли создать только через полгода - как раз к первому июня сорок второго. Работа на первых аппаратах дециметрового диапазона была очень сложной, еще сложнее, чем на лампах (хотя казалось бы, куда уж ...). Магнетроны требовали постоянной подстройки - в зависимости от температуры их части расширялись, отчего менялись характеристики генерации. Поэтому надо было либо сохранять температуру охлаждением, либо делать детали из материалов с как можно меньшим коэффициентом расширения, либо регулировать параметры работы изменением магнитных и электрических полей - изменением напряжений или количества работающих витков катушек индуктивности. Как правило, в той или иной степени применялись все методы, а опытные радарщики могли тонким подбором напряжений выжать из аппаратуры даже то, на что она не предназначалась конструкторами. Сержант как раз и получил орден, когда смог обнаружить самолет противника за 240 километров на радаре, рассчитанном на 100. Наши истребители его перехватили, и очень удачно - оказалось, везли важную документацию и генерала. За что, собственно, сержант и получил награду и повышение на одно звание. После этого аппаратуру еще больше засекретили, а конструкторы потратили много времени, чтобы замаскировать антенные установки подо что-то непохожее - те же телескопы или антенны радиосвязи.

ГЛАВА 14.

Но и с новой техникой нам пришлось повторять те же шаги, что мы проходили на метровых волнах. Все так же поначалу наши конструкторы проектировали схему для каждой местности и для каждого набора радиодеталей. Скажем, получился магнетрон с такими-то характеристиками. Один из сотни. Выбрасывать нет смысла - другие получатся с другими характеристиками (отсутствует стабильность производства !!!). Следовательно, измеряем параметры магнетрона, и под эти конкретные параметры создается индивидуальная схема. Точнее - может и не создается с нуля, но подбираются резисторы (а они ведь тоже имеют разброс !!!), определяются режимы работы, то есть положения регуляторов, при которых получим те или иные режимы. И это - для каждой конкретной РЛС на конкретном магнетроне. Поставили другой магнетрон - получили другую РЛС. Ручные технологии во всей их красе. И точно так же каждая из первых дециметровых станций жила отдельной - яркой и насыщенной - жизнью. Добавим к существующему набору антенн этой РЛС еще одну антенну - и получим другую диаграмму. Нарастим мощность добавлением каскадов или перепроектированием антенны под более узкую диаграмму - получим больше мощности, а следовательно и дальность. Или поставим рядышком сегмент, который прижмет к земле диаграмму - и получим возможность обнаружения низковысотных целей, которыми так понравилось быть немцам.

Формирователь импульсов запуска, система перестройки частоты, согласующие устройства, гетеродины, источники питания, фильтры - все постоянно преобразовывалось, модифицировалось, улучшалось, и, казалось, конца и краю этому не предвидится. Да даже измерение высоты - сделали отдельные высотомеры, у которых вывод информации на экран учитывал кривизну земной поверхности. Было прикольно наблюдать, как развертка рисует не прямые линии, как в нормальном экране обзорного радара, а загибающиеся вверх - ведь РЛС 'видит' по прямой (это не так, но для упрощения), и чем дальше она видит, тем больше искривление земли под самолетом, что она видит. Соответственно, тем выше на самом деле находится самолет над своей локальной земной поверхностью. То есть если мы, скажем, видим самолет на высоте километра над горизонтом, то под ним может быть еще три километра, скрытых от нас этим самым горизонтом. А чтобы отрисовать эти изгибающиеся линии на экране, требуется не такая уж простая схема развертки - ведь нужна и возможность перестраивать ее по дальности, чтобы поподробнее рассмотреть ближайшие окрестности, а в следуюший момент переключиться на дальние дистанции. А еще и отметки дальности и высоты - как для дальномеров, так и для обзорных экранов. Ведь поменяли развертку - поменялись и масштабы отображения информации. Поначалу мы обходились накладными прозрачными экранами - каждый для фиксированного значения развертки. Затем умельцы сконструировали схему управления лучом, которая сама проставляла эти отметки, и появилась возможность плавно перенастраивать масштаб - удобство работы оператора резко возросло.

Так что количество схемных решений росло в самых разных областях радиолокации, соответственно, возрастали и возможности наших станций. Но развиваться еще было куда. Так, работы по дециметровым волнам мы только начинали, а впереди были сантиметровые, а, может, еще и на миллиметры заглянем - пока не знаю, зачем они нужны. Это помимо фазированных антенных решеток и цифровой обработки сигналов - я закинул удочку нашим конструкторам на предмет этих тем, кто-то заинтересовался, так что посмотрим, что у них будет получаться. Пока и без этих наворотов дальность обнаружения к осени сорок второго выросла с десяти до более чем двух сотен километров, а ошибка по дальности, наоборот, снизилась с двух-трех километров до сотен метров. Правда, это на расстояниях до сотни километров, дальше ошибка возрастала, на максимальных дистанциях - почти до десяти километров.

Но и это было неплохо - главное, мы увеличили время с момента обнаружения цели до момента ее подлета к локатору с меньше чем минуты до двадцати минут для истребителей и сорока минут для бомбардировщиков, так что у нас значительно повысились возможности маневра истребительными силами - порой бывало так, что истребители с одного и того же аэродрома успевали отразить одну атаку, сесть, заправиться-перезарядиться-поменять пилота и взлететь, чтобы добивать остатки от результатов отбивания другой воздушной атаки. То есть РЛС позволили нам создавать численное преимущество в девяноста процентов боев при общем численном преимуществе немцев. Причем соотношения были анекдотичные. Наше преимущество в среднем бое было выше в два-три раза, а у немцев общее преимущество было выше в пять-семь раз. И это только непосредственно в самом бое, или как мы стали его называть, в основном бое. Так как при наличии всевидящих глаз (ну, почти всевидящих) мы могли и горячо встретить, и так же тепло проводить нежелательных гостей - если, конечно, от них еще что-то оставалось к моменту проводов - это были уже вспомогательные бои - 'на встречу' или 'на добивание'. А если что-то и оставалось, то уже с полусухими баками и почти расстрелянным боекомплектом. Начиная с лета сорок второго мы стали добирать основное количество воздушных побед именно на добивании отступающих немецких самолетов, а вся прелюдия - наскоки при их подходе к цели, основная свалка - были лишь 'предварительными ласками', предназначенными для того, чтобы немцы поистратили свои силы, подрастрепали строй, да просто чтобы немецкие пилоты устали, тогда как наши вновь подошедшие наваливались на них со свежими силами. Для этих целей мы конечно же оставили избыточность по радиолокационному покрытию - поставили больше станций, чем требовалось. Где-то раз в пять - вдруг у кого-то из яйцеголовых что-то не пойдет, так хоть в нашем радиозаборе не окажется вдруг дыр, через которые немецкие шавки смогут незамеченными проникнуть в наш огород.

И этих успехов мы добились всего лишь со станциями второго поколения. Мне было сложно представить, что же будет с немцами, когда мы перейдем, допустим, от однокаскадных генераторов к многокаскадной схеме. В некоторых станциях эта схема уже работала в тестовом режиме, и показала отличные результаты. Ведь однокаскадные схемы выдают сигнал с генератора сразу на антенну, то есть имеют с ней сильную связь. Но комплексное сопротивление антенны изменяется в значительных пределах в процессе обзора пространства, что влияет на сам каскад - его выходное сопротивление получается непостоянным. И, так как каскад не только усиливает, но еще и генерирует импульсы, высокой стабильности частоты достичь становится достаточно сложно. В многокаскадных схемах процесс генерации и процесс усиления разнесен по разным каскадам. Маломощный возбудитель генерирует импульсы, а несколько каскадов усилителей мощности их усиливают. Обеспечить стабильность на небольших мощностях гораздо проще, к тому же развязка по выходному сопротивлению генератора с антенной позволяет обеспечить равномерный режим работы генератора - все изменения сопротивления антенны купируются усилительными каскадами, расположенными между генератором и антенной. Уже сейчас стабильность частоты возросла на три порядка, а это позволяло более точно отследить изменения в сигналах, не приняв полезный сигнал за шум и наоборот, и, самое главное, это было первым шагом к автоматизации отслеживания целей.

Ведь сейчас цели определялись на глаз. А конструктора уже начинали работы по пакетным схемам работы, когда анализируется не каждый импульс, а пакет импульсов. Это по идее позволяло увеличить мощность ответа простым накоплением нескольких сигналов, без увеличения мощности передатчика. То есть при той же мощности мы получали более высокую дальность или повышение разрешающей способности. Конечно, такой 'накопитель' был и сейчас - это люминофор экрана, который некоторое время поддерживал послесвечение и тем самым накапливал последовательные импульсы. Но его нестабильность, необходимость полагаться на глаз человека - все это вносило довольно большие погрешности в определение целей. Лишь немногие могли полноценно работать со связкой таких тонких и несовершенных 'приборов', как люминофор и глаз. Но это было дело будущего.

Мы и точному массовому изготовлению приборов-то научились только к сентябрю сорок второго. До этого лишь три-четыре процента как-то подходило к постановке в РЛС. А учитывая то, что их выход из строя был делом пяти, максимум семи недель - мы покрывали потребности в электровакуумных приборах для РЛС только массовостью производства, точнее, даже не производства, а большим количеством занятых на этом производстве. Большинство операций в первой половине сорок второго шло в ручном режиме - технологи только осваивали механизацию самых простых операций - пока наши станки имели еще недостаточную точность, чтобы оставить их без присмотра человека, который в случае чего подкрутит рукоятку и подснимет тонюсенький слой, что оставила механика из-за своих люфтов и износа резца.

Хорошо хоть удалось преодолеть дефицит вольфрама. Его у нас и было-то немного - сколько там на складе электролампового завода - килограмм пятьдесят от силы. Вот его поначалу и использовали для ламп высокой мощности, на остальных его просто не хватило бы. И он уже заканчивался - массивные детали требовали много тугоплавкого металла. Выручили технологии напыления - вольфрам стали напылять на керамические подложки вместо того, чтобы вытачивать из него массивные детали. Так что вольфрамовый кризис отодвинулся на восемь месяцев. Да еще мы начали собирать немецкие подкалиберные снаряды. А, забегая вперед, отмечу, что к сентябрю мы освоили напыление на сверхзвуковых скоростях истечения - применили сопла Лаваля. Частицы врезались в основу на значительных скоростях, соответственно, покрытие стало плотным, отчего в нем было меньше газов, соответственно, лампа дольше оставалась неотравленной, когда газы все-таки выйдут из металлов в емкость баллона. Это ускорило изготовление и высвободило много мощностей вакуумных насосов - теперь не требовалось выдерживать особо важные лампы по шесть-восемь часов под высоким вакуумом, чтобы выдавить из металлов скопившиеся в них газы - достаточно было и пары часов.

Так что новые технологии все время продляли наше существование. Надеюсь, так будет и впредь. Как-нибудь протянем.

С началом выпуска мощных ламп стали происходить и конфузы. При напряженности электрического поля шесть-восемь киловольт начинается ионизация воздуха. И вот, дорвавшись до мощных ламп, некоторые ухари слишком рьяно подошли к вопросам увеличения мощности на антеннах. Ну в принципе да - чем выше мощность излучаемого сигнала, тем дальше обнаружение целей. Этим они и руководствовались. И даже не превысили напряженность полей антенны. Ну, почти - когда в местах изгибов и на концах штырей начали образовываться 'огни святого Эльма', некоторые срочно вспомнили о боге. К счастью, почти все благополучно разрешилось, и только бабки еще лет двадцать шушукались на этих ученых, пытавшихся вызвать сатану, да остановленных святой молитвой.

Но это было делом будущего, а весной сорок второго мы еще с трудом отбивались от немецкой авиации, причем больше диверсионными группами, высотными бомбардировщиками и зенитками, чем истребителями.

ГЛАВА 15.

Гельмут опустил очки на глаза и дал технику команду заводить мотор. Винт крутанулся, двигатель чихнул угаром и заработал. Бардак. Даже стартер починить не могут. Да, последний налет партизан дорого им обошелся. Выбыло сразу пятеро техников, два пилота, а, самое главное - три самолета уже никогда не поднимутся в воздух - их обгоревшие туши немым укором громоздились сбоку от взлетного поля. Гельмут протер и так чистые стекла кабины, снова невольно задержавшись взглядом на свежем стекле, которое единственное не имело царапин от минометных осколков. Не имело просто потому, что его предшественник был ими просто разбит. Чертовы партизаны. Он отлично помнил тот ужас, когда колонна, в которой он ехал до части, попала в засаду. Мощный взрыв, вздыбивший голову колонны, краткий плотный обстрел, буквально в полминуты - и голова колонны превратилась в груду пылающей искореженной техники, а из остальных машин доносились постепенно стихающие выстрелы, на смену которым приходил стон и вой. Нет, не так - СТОН и ВОЙ. Гельмут еле сдержался, чтобы не закрыть ладонями уши так плотно, как только это возможно. Ему еще долго потом снились эти звуки и запахи.

Оберст, ехавший с ним в машине, 'успокоил':

- Это еще ничего. Немного их было. Вот помню полтора месяца назад такую колонну просто смахнули с дороги. Я-то был в другой, но когда проезжали мимо ... жуткое зрелище ...

Гельмут считал, что и в тот раз зрелище было не особо приятным. А самое обидное, что охрана вернулась из леса нисчем, точнее - с новыми трупами доблестных немецких солдат.

- MONки ... - прокомментировал оберст характер смертельных ранений.

Пилот не стал уточнять, что это такое. Вокруг и без того хватало странностей. Странности начали преследовать его с конца прошлого года. Сначала им сократили подготовку, и он проучился на пилота всего жалких три месяца. Правда, налет был приличным - целых семьдесят часов. Но бывалые летчики говорили, что с таким опытом их пошлют только на Западный фронт.

Следующая странность не заставила себя ждать. Его послали на Восточный фронт. Гельмут было приободрился - он окунется в самую гущу боев. Железный крест, а то и пара, прекрасно смотрелась бы на его груди. Но и до Восточного фронта он не добрался - его перехватили почти на полпути к желанной цели и заставили гонять каких-то партизан. Ну, их называли партизанами, и это было еще одной из многих странностей - Гельмут ведь не слепой, у партизан не могло быть оборонительных сооружений, что он видел сверху. А уж об авиации и говорить не приходилось - авиация псевдо-партизан была вполне армейской структурой, по крайней мере, прибыв в свой полк, Гельмут наслушался много рассказов, из которых следовало, что это не немецкие пилоты гоняют крестьян, впервые севших за штурвал бипланов, наоборот, это псевдо-крестьяне, сидящие на вполне современных самолетах, гоняют немецких пилотов в хвост и гриву. И, поначалу относившийся к этим рассказам недоверчиво, понемногу он стал все больше и больше верить в этих сверхъестественных существ на сверхъестественных летательных аппаратах, которых называли самолетами по ошибке, только на основании того, что они были похожи на самолеты.

- Гельмут ... ты не поверишь ... но я сам видел, как один и тот же самолет поменял очертания крыльев буквально в воздухе ... Я не вру ! Он только на секунду исчез из поля зрения, а когда появился снова - это был уже другой самолет. Да, похожий очертаниями, но я-то отличу профили - все-таки три года в университете ... - ночной шепот соседа по койкам поневоле заставлял верить в детские сказки про оборотней.

Только это все-таки были не оборотни. Первый крест Гельмут получил уже после первого же вылета - за сбитый русский истребитель. Тот сразу загорелся от очереди и так и не вышел из пике. Правда, Гельмут не видел самого падения, да и наземные службы его не подтвердили, но стране были нужны герои, ведь их так мало осталось после полугода боев в этой холодной Сибири. Поэтому командование распорядилось, что 'самолет нашли'. К моменту приезда корреспондентов на поле лежали какие-то обломки, на фоне которых Гельмут и сфотографировался, сияющий наградой и улыбкой. Настоящий ариец. Вот только Гельмут вскоре все-таки начал сомневаться, что самолет был им сбит - после он неоднократно видел, как самолеты русских загорались, а потом, выйдя из-под очереди, бодро заходили в хвост несостоявшемуся победителю, и русская земля принимала в себя нового немецкого героя. Это было непонятно.

И сейчас Гельмут сидел в мрачном настроении. Колонну снабжения разгромили вчера - интенданты почему-то не смогли набрать достаточно машин и солдат охраны, и 'партизаны' расчехвостили ее по полной. А Гельмут успел как-то привыкнуть и к швейцарскому шоколаду, и к французским винам, что регулярно выдавали им в рационе. Да и сигары в полковой лавке как-то закончились. Вот и предчувствие было нехорошим. И Гельмут сидел и оглядывал ставший родным аэродром, как будто прощался. И действительно они сюда уже не вернутся - он находился слишком близко к фронту (это в сотне-то километров !!!), и часто подвергался обстрелам из минометов, пулеметов и крупнокалиберных винтовок, которые доставляли техникам и пилотам особенно много проблем - на пути захода на посадку лежало более десятка сбитых таким образом в разное время самолетов. В последние-то недели, когда летчикам приказали сразу набирать высоту, такого уже не случалось, но раньше ... Когда в тебя на малой высоте попадает пуля 12,7, остается только молиться, чтобы удачно сесть хоть куда - с такой высоты выпрыгнуть просто невозможно.

А когда русских отогнали подальше от сократившейся глиссады, те просто перешли на минометные обстрелы. Вот и сейчас случился один из таких. Два пристрелочных, восьмерка по целям - и ищи-свищи ветра в поле - обложить каждый аэродром в радиусе пяти километров невозможно в принципе - эдак все войска должны были бы сидеть вокруг аэродромов. Вот сейчас и стягивались в аэроузел - семь аэродромов, скученных на пространстве в несколько километров. Там же в воздухе будет не протолкнуться. Да и что толку ? Вон - в воздухе опять висит этот 'крест'. Гельмут пытался до него дотянуться. Опытные летчики только посмеялись, но тогда, после получения высокой награды, он был о себе высокого мнения - 'вам просто не повезло'. 'Ну-ну' - ответили ему. И были правы. Русский просто элегантно отвернул с его траектории, и Гельмут чуть не сорвался в штопор, когда попытался довернуть вслед за ним. Когда же немецкие конструкторы создадут высотные самолеты ... ? Ведь даже у русских они получаются ...

Как бы то ни было, Гельмут вывел самолет на взлетную полосу, прибавил газу и, едва набрав нужную скорость, резко пошел вверх. Из-за этих чертовых снайперов приходилось брать меньше боекомплекта и топлива, отчего боевые возможности и так сокращались - пока долетишь до нужного района, уже пора бы и возвращаться. Может, с аэроузлом что-то и выйдет - и ближе к фронту, и проще охранять. Все-таки в штабах сидят головастые ребята ...

Группа наконец собралась и Гельмут некоторое время наслаждался полетом. Пока откуда-то не вынырнули двое русских и последнее, что Гельмут запомнил, это мысль о том, что не так уж ему и нужно это поместье в новых землях. Он и дома неплохо обихаживал родительский огородик ...

После этого для Гельмута началась полоса везения. Во-первых, пуля прошла по касательной, сорвав кусок шлема и оставив на черепе кровавую борозду. Во-вторых, самолет, лишившись управления, донес его на разбитом очередью двигателе до невысоких, но густых посадок, куда и ткнулся носом, с деликатной мягкостью сохранив тело пилота и почти не добавив ему повреждений - пара синяков не в счет. Потом его в бессознательном состоянии вытащили из загоравшегося самолета партизаны, сделали перевязку и быстро смогли переправить из немецкого тыла в русский, где он попал к опытным хирургам, которые быстро заштопали его в общем-то пустяковую рану, но, самое главное, не дали загнуться от начинавшейся горячки, вколов поистине чудодейственное лекарство. Потом был военный суд, на котором Гельмута признали виновным только в том, что он участвовал в боевых действиях. К счастью, он не повелся на поводу у Шульца, который предлагал ему в один из вылетов расстрелять машину с красным крестом, о чем Гельмут и рассказал чистосердечно и со всей откровенностью - а чего не рассказать, если после некоторого числа побоев ему заменили следователя и тот разговаривал с ним совсем по-другому - вежливо и обходительно. Не помочь такому человеку Гельмут считал просто неприличным.

За время следствия и суда он оправился от ранения и контузии, поэтому работа в исправительно-трудовом лагере была для его молодого организма не слишком обременительной - тяжеловато, конечно, валить деревья или махать лопатой, но кормежка была неплохая, да и свободного времени оставалось достаточно для отдыха, особенно когда попавшие в лагерь раньше него предложили участвовать в политико-экономическом кружке - начальство смотрело на беседы положительно, поэтому участникам кружка предоставляли чай и печенье, и это вместе с сокращением рабочего времени на полчаса - чтобы они успевали подготовить свой еженедельный доклад и заслушать доклад одного из товарищей. Да и вообще - на его sber-книжку даже капали какие-то рубли за работу, ну, после того, как вычислят плату за кормежку и содержание. Правда, получить на руки он мог немного - процентов десять, на лавку хватало, а остальное и тратить-то было негде. 'Вот победим фашизм - тогда и потратите' - любил приговаривать начальник лагеря.

Да, теперь Гельмут понимал всю ошибочность взятого Гитлером курса - об этом неоднократно писали в газетах, что давали им читать, да и в докладах, что своих, что товарищей, неоднократно проскакивали мысли о пагубности нацизма и преимуществах мирного сосуществования разных наций. И русские-то боролись именно против фашизма, а не против немцев. Ну, то, что в их стихах и песнях проскакивали именно немцы - это ничего не значило - 'особенности пропаганды, не более того' - говорили ответственные за воспитательную работу - что из русских, что из немцев. Гельмут в это верил - если бы русские боролись именно с немцами, ему бы не устроили такую в общем-то сносную жизнь - ведь он с ними воевал !!! Поэтому-то Гельмут безо всякого зазрения совести сообщил старосте их общежития, что вот тот Шмидт, который вчера так яро оспаривал доктрину о грядущей победе коммунизма, на самом деле никакой не Шмидт, а ССовец, только Гельмут не знает его имени. Но не Шмидт, и не пехотный лейтенант - это точно. Вскоре лже-Шмидт куда-то пропал, а на счет Гельмута перевели премию за важные сведения. Но Гельмут отказался от нее и перевел всю сумму в фонд немецких детей - все-таки получать деньги от русских за передачу информации - попахивает предательством. А немецким детям после войны всяко придется тяжело, и этот фонд им здорово поможет. Вот стали бы русские организовывать такой фонд, если бы воевали не с фашизмом, а с немецким народом ? Да о чем тут вообще разговаривать ?!?

Через три месяца Гельмут уже был взводным их трудовой роты, и это назначение совпало с другим приятным событием - наконец пришло письмо от родителей. Конечно, для стариков было большим потрясением снова стать родителями их погибшего было сына, но его фотография в гражданской одежде, отправленная с первым же письмом, знакомый почерк, обороты речи - все говорило о том, что их сын жив, и даже уже не воюет. Гельмут только очень просил в письме не показывать соседям радость, а всячески демонстрировать скорбь по потерянному сыну. Психолог даже подсказал несколько приемов, как это сделать, и Гельмут старательно передал их в первом же письме - если уж будут улыбаться, то сразу же надо говорить слова 'Наш сын погиб за великую Германию' - пусть соседи лучше считают их свихнувшимися, чем родителями предателя, который предпочел плен смерти. В дальнейшем письма ходили нечасто, раз месяц, полтора, но он был в курсе жизни родителей и жизни в Германии, а родители были в курсе, что с ним все хорошо. Удивительно, но обратные письма приходили с марками почтовой службы Германии. Нет, эти русские определенно сумасшедшие, раз используют их почту для отправки писем. Но немцы сущие безумцы, коль снова, в который раз, решились воевать с русскими. 'Снова наступили на те же самые грабли' - кажется, так говорят сами русские - Гельмут уже неплохо говорил на их языке, но еще не очень хорошо ориентировался в их идиомах. Но он справится. Жаль только, что в письмах можно писать только самое нейтральное, да и родители должны были называть его не по его собственному имени, а Гансом. Действительно, мало ли кому на глаза попадется письмо - нельзя, чтобы узнали, что он жив. Вот и шла переписка о погоде, о питании, о развлечениях, ну, иногда он писал о просьбах помочь некоторым людям, описание которых и первые слова, что они должны были произнести, ему передавал помощник по хозяйственной части их трудового лагеря. Ну, раз просят - чего бы не помочь ? Будущий Генеральный Секретарь Коммунистической Партии Германии уже прочно связал свою судьбу с русскими - правильно говорил приемщик бревен из уже освобожденных, и потому работавший на договорной основе - пора перестать идти на поводу банкиров из Сити и Уолл-стрита - русские и немцы должны жить своим умом.

У Гельмута все будет хорошо - он был в этом уверен.

ГЛАВА 16.

А республика готовилась к новым испытаниям. В конце апреля дружно взошли озимые и мы облегчено вздохнули. Прошедший год мы не голодали, но жили впритык. К сожалению, наши основные поставщики продуктов прошлого года - советская и германская армии - больше не могли (первые) и не хотели (вторые) поставлять нам припасы и снаряжение. Первые отвалились еще летом - как только мы исчерпали склады, оставленные Красной Армией на временно оккупированной территории. Вторые выразили свое нежелание делиться с нами удалением складов от нашей территории и усиленной охраной, так что нам оставалось, обливаясь слезами от жадности, их тупо уничтожать - все что найдем и до чего достанем.

Карточная система ограниченного питания еще сохранится до нового урожая, артели рыболовов все так же продолжат вылов рыбы в реках, в подвалах все так же будут выращиваться грибы, но уже было понятно, что дотянем. Более того - если нам не будут сильно мешать собирать урожай, следующий год мы проживем гораздо сытнее, даже несмотря на то, что наше население увеличилось до восьми миллионов - захват новых территорий, обмен немецких военнопленных на наших военнопленных и гражданских - все это дало очередную прибавку к нашему населению. Также к нам постоянно но непрерывно тек ручеек с большой земли - освобожденные, члены их семей, просто специалисты, которым не нашли применения там - у нас мы старались приспособить любых людей хоть на какую-то работу. Но и не давали садиться себе на шею - дисциплинарные роты у нас тоже существовали и порядки там были гораздо менее либеральными.

Прошлой осенью мы пошли на риск - распахали под озимые в пять раз больше площадей чем планировали, и высеяли гораздо больше зерна, чем могли себе позволить. Фактически, мы запланировано обрекали людей на голод, не в малой мере и это заставило нас активизировать деятельность по изыманию запасов у немцев. Но повезло - приток запасов позволял частично скомпенсировать нехватку продовольствия от увеличенных посевов. Зато в этом году должно полыхнуть. Распаханные поля мы старались замаскировать сеченой соломой и травой - чтобы немцы не могли оценить масштаб нашей работы на будущее. Конечно, часть информации о скрытых полях к ним просочилась, но никаких последствий это пока не повлекло - либо не приняли во внимание, не сумев собрать общую картину, либо, что хуже - ждут когда мы все соберем. В последнем случае тогда понятно - до какого времени нас не будут серьезно давить - тоже плюс.

В этом году посадки были не менее масштабные. Распахали и посадили прицепными картофелесажалками много картофеля, сеялками - зерна и кормовых трав. Птицефермы увеличили поголовье кур и индеек раз в двадцать, увеличилось и поголовье крупного и мелкого рогатого скота, правда ненамного. А вот свинофермы разрослись даже больше чем птичники. Это помимо того, что крестьянам дали на откорм также много молодняка - свиней и бычков. Дойных коров не трогали - молоко - детям.

Появлялись и новые технологии ведения сельского хозяйства. Еще с февраля мы стали производить по сотне килограммов полиэтилена в сутки, который поначалу весь шел на производство пленки. Поэтому уже с конца марта у нас пошли первые парниковые овощи - пока немного, по пять тонн в день, но и это было существенной добавкой витаминов для рациона детей и раненных.

Трудовые ресурсы мы пытались найти где только можно. Помимо использования на работах военнопленных, большим подспорьем были и школьники. Учебный год в школах мы перекроили так, чтобы уже с апреля дети большую часть времени трудились в парниках и осваивали технические специальности - слесарей, токарей, фрезеровщиков, трактористов, водителей, механиков - летом они должны были вместе с женщинами заменить на полях и фермах мужчин, которые ушли и еще уйдут воевать - у немцев наступал сезон крупных операций.

А в мастерских полным ходом шла подготовка к страде - делались прицепные сенокосилки, ворошители сена, косилки и молотилки зерна - практически комбайны, только на прицепах, клубнекопалки. И трактора. Десятки тракторов каждую неделю. Не очень мощные - с дизельками в тридцать сил, но и они позволяли все делать в разы быстрее чем лошадями. Много сил было направлено и на сохранение будущего урожая - по всей республике строилось много зерно- и овощехранилищ, зерно- и сеносушилок, закладывались силосные ямы. По самым пессимистичным прогнозам в следующем году мы сможем прокормить и пятнадцать миллионов человек.

Страда шла не только на полях, но и на заводах. Мы передавали на большую землю свои наработки - схемы, чертежи, пояснительные записки. Не скажу, что наши люди были умнее - те же самые. Просто атмосфера сотрудничества - как по горизонтали, так и по вертикали, способствовала конструктивному рассмотрению большего количества идей.

А в армию вовсю шло новое оружие. Стволы для МЗА поставили на поток и насыщали войска малокалиберными автоматическими пушками - инструмент получился интересный и чуть ли не универсальный - им было хорошо работать и по самолетам и по земле, тем более что в патронах недостатка уже не было - двадцать роторных линий выдавали в сутки по десять тысяч снарядов - часть расходилась в мелких стычках и отражениях налетов, а основной поток шел на склады - готовились к будущим боям.

Стволы более крупных калибров пока получались штучно и отставали от характеристик не только советских, но даже немецких - прежде всего из-за недостаточной длины. Длинные стволы - более тридцати калибров - пока сильно вело при изготовлении - металлурги все не могли выдать большие слитки постоянного состава, из-за чего возникающие при термообработке напряжения были также непостоянны и, как следствие, при механической обработке вылезали искривлениями в самых неожиданных местах. Но и короткие стволы мы пускали в дело - прежде всего на САУ и танки - калибр в 85 мм позволял эффективно бороться со всей немецкой техникой даже нашими короткостволами - надеюсь, к приходу Тигров мы получим нужные стволы. А так - 30 калибров стояли на первых Т-34 - и это при меньшем калибре. И ничего, воевали. Так что еще год на этом протянем.

Зато металлурги наконец стали выдавать электротехническую сталь в заметных количествах. Мы сразу нарастили выпуск электромоторов, трансформаторов и генераторов. Даже начали делать локальные объединенные сети, когда несколько электростанций на 100-1000 кВт энергии начинали работать совместно и поддерживать работу друг друга - сразу упростилась работа городских и поселковых энергетиков и энергетиков предприятий - теперь им не надо было согласовывать между собой кто, что и когда будет включать в сеть так, чтобы всем хватило энергии и она не рухнула под увеличившейся нагрузкой - энергии как правило хватало всем, тем более что постоянно наращивали запас по мощности.

Математики с радостью осваивали ЭВМ, и к ним в очередь выстроились конструктора. Еще в декабре вал конструкторских расчетов начал резко расти - мы начали выходить из наколенных технологий и потребовалось много математики. Я знал, что надо делать, но тогда ресурсов было мало. Тем не менее я собрал группу из пяти электронщиков и математиков для работ над ЭВМ, объяснил им принципы, вместе несколько раз сидели над схемами. И вот - результат - четырехбитная ЭВМ со скоростью работы в две тысячи сложений-вычитаний 24-битных целочисленных слов в секунду. И всего двести ламп и диодов и тысяча резисторов. Программы пока задавались сеткой с пересекающимися проводниками. Это были даже не программы, а микрокод в современном понимании. Но все-равно такой подход резко ускорил работы. В качестве ОЗУ применили ЭЛТ - время свечения люминофора было достаточным, чтобы считать с него и снова восстановить заряд, быстро и удобно. Электронщики работали над памятью на конденсаторах, но там было слишком много пайки и электронных ламп, поэтому отрабатывали технологию напыления кондеров на керамические подложки - так хоть что-то можно будет делать массово. С ферритами я сразу же решил не связываться.

- А если сбой, или отключится электричество ?

- Сохраняйте промежуточные данные на магнитных дисках.

Так у нас начались работы и по магнитным дискам - и чтобы никаких барабанов !

А сейчас опытное производство обещало выпускать по одной ЭВМ в месяц. Мало, но хоть что-то.

Но над механическими помощниками работали не только электронщики и математики. Сотни инженеров, конструкторов и технологов работали над механизацией самых разных процессов - выполняли курс республиканского правительства на максимальное высвобождение рабочих рук от тяжелой и рутинной работы, что не только повысит качество труда, но и его интенсивность. 'Молодежь' тренировалась на бытовой технике - стиральные машины, блинопечные автоматы, пельменеделательные машины - техника и не настолько критичная, чтобы какие-то ошибки в ее проектировании или в проектировании технологических процессов привели к трагедиям или большим потерям материалов и времени, и вместе с тем нужная - та же стирка занимала много времени, требовала ручного труда, а делом была нужным - грязная одежда - рассадник вшей и микробов. Не нужно нам этого.

Но помимо разработки новой техники, существенно повысились объемы работ по поддержанию и старой - порой проще починить, чем делать новое. И технологии напыления металлов стали той волшебной палочкой, что порой возвращала к жизни, казалось бы, совершенно убитые механизмы. Конечно, ставить тот же авиадвигатель обратно на самолет было бы рискованно, но вот поработать на какой-либо наземной технике он вполне еще мог. У нас ведь битой техники скопилось изрядно, одних двигателей - от мотоциклетных до бомбардировочных - в разной степени износа или разбитости - более ста тысяч единиц. И восстановить хотя бы половину из этого количества - это значит построить большой такой двигателестроительный завод. Вот народ и работал реаниматорами.

Ведь если в механизме что-то трется - обязательно возникнет износ. Можно говорить лишь о его прогрессе - как быстро он будет увеличиваться. Тут все зависит от множества параметров - поверхностной твердости деталей, чистоты их обработки, достаточности смазки, наличия абразивных частиц, температуры поверхностей ... Например, цилиндры двигателей интенсивно изнашивались в области, по которой ходил поршень, точнее - его кольца - они истирали внутреннюю поверхность цилиндра и она могла стать например овальной в поперечном разрезе и конической - в продольном. Все это, конечно, измерялось в долях, при сильной запущенности - в одном-двух миллиметрах, но и этого хватало, чтобы двигатель начинал чадить, потреблять гораздо больше масла, его мощность снижалась, он часто глох - наступало сплошное мучение для водителя. И наши ремонтники смотрели - что лучше - то ли восстановить поверхность, то ли отправить деталь на переплавку и заменить ее новой - после некоторой степени износа такое решение было наиболее правильным, так как трудоемкость ремонта начинала превышать трудоемкость изготовления новой детали.

Металлурги каждый месяц наращивали толщину броневых листов примерно на сантиметр. Причем они шли по принципу тик-так - новые толщины получались сначала на небольших бронелистах - размером где-то полметра на метр. И, уже отработав технологию получения таких листов, они передавались группе, которая занималась уже увеличением размеров одного листа до хотя бы метр на два, а лучше - на три. Так, работая попеременно, эти группы выдавали все более тяжелые бронелисты.

И для каждого типоразмера приходилось проектировать и создавать свои прокатные станы, рассчитанные на все увеличивающиеся размеры и нагрузки. Но наши инженеры уже вполне освоили это строительство, поставив его чуть ли не на поток. Они вообще очень поднаторели в проектировании разных станков и механизмов. Ну да рассчитать кинематические схемы с их траекториями и ускорениями и жесткость станков и обработки - это не такое уж мудреное дело, если заниматься им постоянно и под руководством опытных наставников. Поначалу таких опытных было немного, но по мере наработки опыта на более простых механизмах металлобработки опыт рос 'сам собой' - оставалось его только закреплять и развивать дальше. Инженерных команд было уже почти пять десятков, общей численностью под полторы тысячи человек. И эта масса с удовольствием хрумкала все новые и новые задания по разработке станков, прессов, оснастки для массового производства. Строительство прессов было всего-лишь одним из таких производств.

Станкостроители пытались механизировать максимальное количество операций, порой их даже приходилось притормаживать, когда они начинали делать сложную оснастку для единичных изделий, которые все-таки было выгоднее поручить опытным токарям и фрезеровщикам.

Единственное, что было плохо в этой механизации - это тот самый пресловутый износ. Изнашивались трущиеся поверхности станков, изнашивался инструмент, и все это приводило к отклонениям в обработке. К счастью, вся эта машинерия была подкреплена почти десятью тысячами наладчиков и инструментальщиков, которые, словно муравьи, постоянно что-то подтачивали, подлаживали и регулировали в автоматизированных центрах обработки и роторных линиях. И те платили им точностью изготовления деталей.

Немаловажную роль сыграла и стандартизация многих деталей. Принятая линейка типоразмеров осей, втулок, зубчатых колес и подшипников позволяла существенно автоматизировать изготовление этих деталей, передающих мощности между исполнительными механизмами. Не всем инженерам нравилось это прокрустово ложе, в которое их запихивала такая довольно ограниченная стандартизация. Но чтобы ввести новый типоразмер какой-либо детали, им требовалось защитить его на техническом комитете, с обоснованием, что именно такая деталь повысит эксплуатационные характеристики минимум на двадцать процентов - при меньшем выигрыше просто не имело смысла городить огород - у нас еще было недостаточно производственных мощностей, чтобы думать о выжимании из конструкций дополнительных единиц процентов эффективности. И многие, забив на идеальность конструкции, вполне обходились стандартизированными деталями. Пусть они и были избыточны по весу и размеру, зато это позволяло гнать их тысячами на специализированных станках практически круглые сутки.

Так что к маю мы вышли уже на приличную толщину проката бронелистов. Не отставали и опытные работы по проектированию подвесок. Ресурсные испытания торсионов выявили их уязвимость перед поверхностными царапинами. Казалось бы, какая ерунда - царапина глубиной в несколько микрон. Но и она являлась концентратором напряжений в приповерхностном слое, и после сотни-другой тысяч кручений под нагрузкой эта безобидная на первый взгляд ерунда разрасталась до вполне нормальной такой трещины, по которой торсион в конце концов ломало наискосок. Инженеры специально наносили царапины, чтобы проверить свои догадки, и потом гоняли торсионы на ресурсных станках, которые сутками, день за днем скручивали их то в одну, то в другую сторону, моделируя рабочие нагрузки. Все сходилось - трескались именно по царапинам.

Небольшие бронелисты приводили к тому, что при переходе на новую толщину наши САУ снова, раз за разом, начинали собираться из таких небольших кусков - количество сварных швов резко возрастало. Под них делали новую оснастку - разный вес и толщины новых конструкционных изделий не позволяли использовать старую оснастку. Потом, по мере того, как размеры листов росли, оснастка заменялась на другую - конструктора уже набили руку на ее проектировании и практически каждую неделю выдавали по новому комплекту. Это позволяло нам наращивать стойкость нашей бронетехники без ущерба производству - все-равно у нас пока не было много металла, а так мы получали хоть что-то.

ГЛАВА 17.

Воевать можно массой, технологией или тактикой. Массой мы воевать не хотели да и не получится, поэтому развивали тактику и технологии.

Собственно, бронетехникой мы уже занимались ранее - как начали восстанавливать наши и трофейные танки, а также делать на их базе САУ, так и не останавливались. Потом пошли уже собственные конструкции - сначала небронированные вездеходы, затем - БТР, за ними - САУ, и чем дальше, тем больше они были защищены от огня. Но к танкам мы пока не подбирались - все-таки все наши конструкции были практически коробками, внутри которых устанавливались пушки. Танк - другое дело. В нем пушка устанавливается уже во вращающейся башне, а это совершенно другие требования к надежности и нагрузкам на конструкцию. Хотя мне было станновато, почему все еще никто не подскочил ко мне с предложением делать именно танки - ведь практически все, кроме башни, мы уже делали, и башня была бы естественным продолжением наших трудов. Ну что ж, раз гора никуда не идет ...

Поэтому, как и многие другие отрасли, танкостроение начиналось у нас интересно. В один из дней я зашел к нашим конструкторам, которые переделывали танки в САУ, и с незамутненным взором сказал:

- А давайте сделаем свой танк.

На меня посмотрели как на сумасшедшего и затем полчаса доказывали, что это невозможно - де над этим работают тысячные коллективы, да потом еще проектирование технологии изготовления, спецстали. Не убедили.

- Не, ну а чего ? Смотрите ...

За пару минут я набросал чертеж танка. Новый танк был как будто вырублен из куска металла - прямые формы корпуса и башни, которая располагалась в задней части корпуса. В передней, под наклоненными под 70 градусов верхним и нижним бронелистами - двигатель и баки с топливом. Длина танка - шесть метров, ширина - три с половиной.

Народ посмотрел, похмыкал, и начал по новой - и неясно какая нагрузка на катки, как рассчитывать ходовую, как танк будет противостоять снарядам, не слетит ли башня после первого же выстрела, какая будет обзорность ...

- Обзорность, говорите ? Давайте построим макет из дерева.

Народ переглянулся, понял что не отстану, а послать не могут из-за моего положения, да и предложение не выглядело столь уж неисполнимым и трудоемким. И все вдруг включились в работу. Я так понимаю, чтобы побыстрее от меня отделаться. За полчаса накидали компоновочные чертежи, с ними пошли к столярам и к концу дня мы все стояли у деревянного макета танка. Народ ухмылялся и потирал подбородки. Машина выглядела мощно и красиво. Все полазали по ней, посидели внутри, сразу нашли что надо бы подвинуть и исправить - в качестве начинки мы установили макеты пушек, двигателя и других реально существующих механизмов.

- Ну вот твой танк. - все уставились на меня в надежде, что я успокоился.

- Так и отлично, давайте делать. - я с хитрой усмешкой смотрел на их вытянувшиеся физиономии.

Физиономии, не меняя выражения лица, снова начали мне рассказывать про массогабариты, ходовую, двигатель и так далее.

- Массогабариты говорите ? А давайте прикинем. Скажем, лобовой лист пусть будет толщиной пятьдесят миллиметров - должно хватить на первое время. Тогда он будет весить ... Сколько он будет весить ?

Вот что у них округленно получилось:

- верхний лобовой лист - толщина - 5 см - 300 см х 300 см х 5 см х 8 г/куб.см = 3,6 тонны

- нижний лобовой лист - толщина - 5 см - 300 х 200 х 5 х 8 = 2,4 тонны

- два боковых - толщина - 5 см - 600 х 100 х 5 х 8 х 2=4,8 тонны

- верхний - толщина - 3 см - 200 х 300 х 3 х 8 = 1,44 тонны

- нижний - толщина - 1,5 см - 500 х 300 х 1,5 х 8 = 1,8 тонны

- задний с дверцами - 1,5 см - 100 * 300 * 1,5 * 8 = 0,36

То есть корпус танка без башни и мотора - где-то 14,4 тонны. И это взяли ширину корпуса с запасом - там на одни гусеницы должно было уйти чуть ли не полтора метра из трех с половиной общей ширины. Ну да ладно - потом будет проще наращивать броню, раз уже сейчас подвеска будет рассчитываться на больший вес.

А так - мотор с оборудованием даст еще тонну, траки с колесами и амортизаторами - две, башня с пушкой - где-то десять тонн.

Итого масса танка получалась около тридцати тонн. Прилично, но не чрезмерно. Потяжелее тридцатьчетверки, но и защищеннее, и просторнее. Народ вдруг как-то встрепенулся, подобрался. В глазах появился нездоровый блеск. Еще бы, сделать свой танк - огромное дело ... Даже мысль об этом раньше была крамольной, а сейчас все вдруг показалось достижимым. Невероятно, но - вот же оно !!! Назревала буря. Народ слегка потрогал что-то новое, ему понравилось, и захотелось потрогать поплотнее. Кто-то уже возбужденно зашептался по углам, кто-то схватился за карандаш и начал нервно его жевать. Тут и я подлил масла в огонь:

- Да, тяжеловат - никакая подвеска не выдержит.

И тут плотину прорвало. И подвеска в принципе выдержит - 'Да подберем нормальную, чего там ...', и мотор есть, и катки можно вообще штамповать горячей штамповкой ...

В общем - через две недели полигон около цеха терзало три самобеглых платформы - еще без верхних листов и башни, но уже нагруженные в соответствии с будущей броней и оборудованием - проверяли работу подвески в разных вариантах. Заодно нашли несколько улучшений технологии металлобработки. Например, отверстия под катки прожигали газовой горелкой и потом рассверливали инструментом в плоскими скошенными лезвиями - отсутствовала нулевая скорость хода сверла, а соответственно понижалась нагрузка на него - увеличивалась скорость обработки и срок службы, к тому же лезвия были сменными, что существенно облегчало создание инструмента - вместо фрезерования режущих кромок требовалось всего лишь наделать много небольших пластин , да их можно делать практически из любого материала, особенно если спеканием - а это снова увеличение производительности и срока службы.

Эту же технологию передали артиллеристам, только предложили им пробивать заготовки стволов сразу после застывания отливки - в горячем состоянии, пока еще короткую. Затем охлаждали, высверливали центральную часть, где больше всего неоднородностей, нагревали, проковывали в горячем состоянии на радиальных молотах с оправкой в канале ствола, охлаждали, выполняли термообработку и затем начинали механообработку - постепенное рассверливание ствола до нужного размера, обтачивание снаружи, исправляли увод ствола на гибочных прессах. Под конец, после нарезов, делали напыление износостойкого покрытия на поверхность канала ствола. И потом - электрошлифовку. Поначалу один ствол длиной 60 калибров делался почти две недели. Но живучесть была невероятная - мало того что проковка на оправке делала структуру металла с внутренней стороны довольно однородной, а вытягивание, которое при этом происходило, создавало нитчатую структуру металла, так еще покрытие канала ствола сильно уменьшало трение снаряда о его поверхность - ствол не только меньше изнашивался - он меньше грелся, что позволяло дольше вести интенсивную стрельбу до того, как от неоднородных температурных напряжений на все-равно остающихся неоднородностях металла его начинало уводить и точность стрельбы заметно падала.

Но вернемся к танку.

Подвеску сделали торсионной - запросили на Кировском документацию на подвеску КВ-2 - чертежи, тип стали и режимы ее термообработки, и на ее основе сделали свою. Первый вариант подвески получался жестковатым - экипаж сильно трясло, у танкистов и так из-за тряски радикулит - профессиональная болезнь, а тут ... Еще бы - КВ тяжелее нашего на двадцать тонн - у него и подвеска другая. Попробовали сделать более мягким подрессоривание индивидуальных сидений - резко увеличилось количество ушибов - танкистов часто мотало в противофазе с корпусом танка и било о стенки. Злые испытатели матерясь вылезали из танка и от души обкладывали этих конструкторов с этой их железякой, но потом отходили - все понимали, что сразу ничего не делается. Сделали подвеску более мягкой, но, похоже, переборщили - часто возникали ощущения морской болезни из-за колебаний корпуса с частотой более полутора секунд на некоторых режимах движения - человеческий организм все-таки привык к ходьбе, колебания которой меньше секунды. Наконец, на пятом варианте получалось что-то среднее - и не зубодробительное и без морской волны.

Когда начались стрельбы, подвеску пришлось снова доработать - танк раскачивался после выстрела более пяти секунд, что было много - темп прицельной стрельбы снижался наполовину, не будешь ведь стрелять по цели, пока танк шатается. На два задних катка пришлось добавить гидравлические амортизаторы с переменным сечением - перед выстрелом заряжающий механической тягой подзакрывал отверстия и жесткость задней подвески увеличивалась - танк как бы напрягался перед выстрелом. Потом танкисты нашли и другое применение управляемым амортизаторам - в зависимости от поверхности под танком они стали делать их жестче или мягче - чтобы не словить резонанс, который проявлялся на некоторых сочетаниях режима езды и поверхности, особенно по вспаханному полю. Это в дополнение к управлению скоростью - порой опытные мехводы, если это было возможно, просто увеличивали скорость, и резонанс пропадал. Неопытные же как правило наоборот уменьшали. Но не всегда можно было изменением скорости компенсировать резонанс - например, при движении в колоннах. И понемногу народ приноравливался - делились опытом друг с другом, передавали наблюдения и методы. Позднее пришлось переделать торсионную подвеску - длинные стержни с шахматным расположением торсионов противоположных бортов заменили на сдвоенные короткие, с расположение друг против друга - это значительно уменьшило поперечное раскачивание корпуса после выстрела и при езде.

Погон башни также пришлось увеличить - при стрельбе начинались деформации верхнего листа, поэтому увеличенный погон уложили сверху на борта, а сзади под верхний лист ввели стальную балку жесткости, которая опиралась на такие же балки, приваренные изнутри к боковым листам - сделали как бы дополнительный каркас.

Дизель на основе В-2 удачно сел впереди поперек корпуса, и его мощности было даже слишком - почти двадцать лошадиных сил на тонну веса, тогда как сейчас танки имели где-то десять, в лучшем случае - пятнадцать. Но дефорсировать двигатель не стали - повышенная прыть наверняка спасет не одну жизнь. Лучше будем почаще делать капиталку и менять двигатели - ремонтных мощностей и механиков у нас было уже достаточное количество. А так танк выдавал выдавал 55 километров в час по шоссе и почти 30 - по пересеченке. Так что двигателисты поработали просто отлично, к тому же они смогли уместить воздухоочистители с нагнетателем, которые заняли почти треть высоты, над двигателем - а меньше их не сделать - поток воздуха должен быть большим - его нужно много как для дизеля, так и для системы водяного охлаждения двигателя и трансмиссии, так что шестнадцать корпусов воздушных фильтров стояли плотным каре, и их не сдвинуть ближе к носу - нужен удобный доступ для контроля и замены, и путь воздуха должен быть максимально коротким, чтобы избежать лишних потерь и появления разрежения в воздухопроводах.

То же - с масляными и топливными фильтрами. Радиаторы занимали оставшуюся треть высоты над двигателем и немного под ним, частично его функции выполнял корпус танка - лепестки пластин радиатора прижимались к нему через упругие элементы - чтобы содрогание листов корпуса от попадания в него снарядов не порвало радиатор - в итоге по проведенным замерам корпус отводил до двадцати процентов тепла в холодную погоду и до десяти - в жару, что снижало нагрузку на систему охлаждения и соответственно повышало ее ресурс. Все это хозяйство охватывали короба вывода горячего воздуха, подхватывающих его от радиаторов и также использовавших теплопроводность корпуса для отвода тепла. Использование корпуса в качестве теплоотвода экономило почти пять процентов мощности двигателя, без такой уловки эти проценты затрачивались бы на продувку большего количества воздуха. Вентиляторов было два - один крепился жестко на валу двигателя и его мощности хватало до плюс десяти, а если температура воздуха поднималась выше - начинал работать второй вентилятор. Такая схема позволяла избежать регулирования притока воздуха прикрытием жалюзей на низких температурах и соответственно напрасной затрате энергии на работу вентилятора. А поставить дополнительный вентилятор для нас было не проблемой - и места хватало, и танки мы делали не тысячами, а десятками.

Конструктора воздушных трактов в технофетишизме не отставали от теплотехников. Они сделали широкие воздушные тракты с объемными фильтрами очистки. В результате все это не сильно снижало давление в воздушном тракте - потери мощности двигателя не превышали одного процента по сравнению с тремя-пятью в других танках. На выхлопных трактах они тоже оторвались от души, дав тот же один процент потери мощности по сравнению с двумя-тремя на других танках.

Все эти конструкторские ухищрения потребовали дополнительного места в объеме танка, но дали нам прибавку мощности двигателя до десяти процентов - буквально на пустом месте, которое занимали все эти воздуховоды.

В носу танка разместились фрикционы, коробка передач, сцепление - если там что полетит - быстро все-равно не починишь - придется снимать краном лобовую плиту. Поэтому эти узлы делали с большим запасом прочности, трубки смазывающей и охлаждающей систем подвели куда только можно. Все это хозяйство заняло два метра по длине танка. Следующие полтора занял - слева - водитель, посередине и справа - топливные баки. Их емкости хватит на 500 километров марша. Моторно-трансмиссионное отделение и баки были отделены от остального объема стальными перегородками, так что возможный пожар не перекинется в обитаемое пространство и к боекомплекту. И дальше шло боевое отделение. Погон башни был диаметром почти два метра. Башня получилась просторной. Слева находилась часть боеукладки на 30 выстрелов и заряжающий - там ему было удобнее действовать правой рукой и почти половина снарядов находится перед ним - не надо вертеться, чтобы их достать. Посередине - пушка - ее разместили точно по центральной линии, так что башня не испытывала перекосов при выстрелах и поворотах. Справа ближе к лобовой броне сидел наводчик а за ним - командир танка. . В кормовой нише, которая чуть выступала назад за габариты танка, находилось еще 40 выстрелов. Получилось довольно сбалансированно. С пушкой был спарен 7,62мм пулемет, который мог ограниченно поворачиваться вручную заряжающим - это повышало оперативность переноса огня по сравнению с жестко спаренным с пушкой пулеметом, когда изменение направления стрельбы управляется механизмами наводки пушки. Очень полезное свойство при борьбе пехотой - зачистке траншей, ходов, окопов, кюветов. Сверху башни на турели установили 12,7-мм пулемет для отражения воздушных атак и вообще для стрельбы чем-то посерьезнее, но когда пушка будет еще перебором. Снизу в корме находилась дверь эвакуации экипажа. Еще два люка были на крыше башни и один - снизу, на дне. Можно было надеяться, что все, кроме мехвода, смогут быстро покинуть танк, да и ему оставалось много путей - и назад, и вниз, ну и через верхний люк, но там он будет под огнем.

Командир мог осматривать местность через вращающийся перископ - это было лучше командирской башенки по степени уязвимости от огня, наводчик - через прицел и перископические щели, у заряжающего тоже было три штуки, мехвод - через перископичесие щели - широкую вперед, еще две - справа-слева, и совсем узкая - налево-назад. Что происходило справа-сзади он видеть не мог - не получалось протянуть к нему визуальный канал. То есть в боковых и лобовом листах никаких прорезей и отверстий не было - все смотрели только через перископы на верхних листах корпуса и башни. Это несколько снижало возможности наблюдения, но мы компенсировали это широкими углами обзора и большим количеством наблюдательных приборов. Зато повышалась технологичность из-за отсутствия необходимости прорезать отверстия в толстых бронеплитах - все отверстия были выполнены в сравнительно тонких верхних листах, и значительно повышалась устойчивость к вражескому огню - мы не раз при обследованиях подбитых немецких танков видели, как снаряд либо раздвигал стенки одной из многочисленных смотровых щелей, либо, даже не проникнув внутрь а просто взорвавшись рядом, поражал осколками и ударной волной экипаж.

Система пожаротушения была автоматической - если температура становилась больше двухсот градусов, срабатывали датчики - в моторно-трансмиссионном - углекслотные, в боевом и у мехвода - порошковые. Респираторы были штатным оборудованием танкистов, как и шлем, и полужесткие накладки на плечи и локти, поэтому временное задымление практически не мешало дыханию. Зато с такой автоматической системой удавалось вовремя потушить возникающий пожар, что давало экипажу время выбраться из подбитого танка или поехать дальше, если возгорание было некритичным и не было следствием серьезных повреждений. Иногда экипаж продолжал бой и в подбитом танке - если он не подвергался обстрелу с флангов - лобовая проекция была надежно защищена практически от всех противотанковых средств - вплоть до 88мм зенитки.

ГЛАВА 18.

Танк был рассчитан на танкистов ростом до 170 см - для мехводов и до 175 - для остальных членов экипажа. Можно было сажать и 180, но им уже придется беречь голову, что может помешать в бою. Остальным в танк лучше не соваться - наставят шишек и все-равно толком воевать не смогут. Зато высота машины получилась всего 210 сантиметров - очень небольшая для такой серьезной техники. У Т-34 была 240, у T-III - 250, у T-IV - вообще 270. Так что наш танк будет самым незаметным.

Широкие гусеницы позволяли танку проходить по довольно ненадежной почве - давление на грунт было даже меньше, чем у знаменитого своей проходимостью Т 34, даже если сдвинуть его траки друг относительно друга для повышения проходимости - у нас и ширина гусеницы была пятьдесят пять сантиметров, и длина опорной поверхности больше. С немцами вообще можно не сравнивать - вязли они с удовольствием, что существенно ограничивало тактику немецких танкистов.

Башню сделали одинаковой ширины, безо всяких сужений вдоль корпуса - по нашим прикидкам, так будет меньше подставляться ее бок - чтобы выйти на нормальную позицию для стрельбы в бок, немцам придется сместиться минимум на тридцать градусов относительно фронта. Для тридцатьчетверки с ее скошенными вперед скулами башни было достаточно и пятнадцати градусов, что безопаснее для немцев - меньше отрыв от своих позиций. К тому же чем больше прямых листов, тем проще производить - и тут выигрыш.

Вот такой танк у нас получился к концу апреля - вполне резвый, хорошо бронированный и с непревзойденной огневой мощью - орудий калибра 85-88 миллиметров тут еще ни на один танк массово не ставили. Ну, кроме нас же - мы ставили их на самоходки. С противоснарядным бронированием, тогда как немцы в лучшем случае ставили свои ахт-ахт на бронетранспортеры, а больше использовали как обычные буксируемые орудия, слишком уязвимые даже для осколочных снарядов.

Начиная с мая мы стали делать по штуке в неделю, каждую неделю наращивая впуск на один экземпляр - по мере отработки технологии изготовления нарабатывались навыки и вносились изменения в технологию. Мы не гнались за валом, так как пока был запас набранной на полях сражений советской и немецкой бронетехники, да и наслушались рассказов, как на советских заводах до войны пытались сразу начать массовое производство, и как эта спешка наоборот мешала осваивать новое производство. Мы так - тихонько. Зато это был целиком и полностью наш танк, который на данный момент был сильнее всех противников, разве что кроме трофейных КВ-2, которые могут использовать фрицы.

Естественно, в танке сказались все преимущества переднего расположения двигателя и трансмиссии, что мы применили и в САУ - просто за счет того, что не надо было тянуть коммуникации от места мехвода через весь корпус назад к двигателю. Немцы-то пытались решить эту проблему размещением трансмиссии в передней части танка, но получали другую проблему - вал от двигателя тянулся с кормы вперед через боевое отделение, соответственно, съедал часть высоты танка, отчего ее приходилось наращивать - немецкие танки органически не могли бы быть низкими, из-за чего увеличивалось пространство, которое требовалось бронировать, что увеличивало массу, а так как на нее накладывались ограничения по проходимости, броню приходилось делать тоньше, чем она могла бы быть при такой-то массе. Уж лучше тогда советский подход. А еще лучше - наш.

С теми же топливными баками - в Т-34 основные топливные баки располагались внутри корпуса, по бокам. Причем основные объемы - непосредственно под башней, что увеличивало пожароопасность танка и удлиняло топливопроводку - и ее сложность, и повышенную степень засаривания или перебития. Те баки, что были видны снаружи в виде небольших бочек - это были дополнительные баки сравнительно небольшого объема. У нас топливные баки были на расстоянии полуметра от двигателя и в передней части корпуса - так топливо не могло выплеснуться в боевое отделение или отделение управления, так же как возможный взрыв паров не приводил к детонации боекомплекта или взламыванию бортов изнутри - взрывная волна уходила через систему воздухозабора.

Безопасность и технологичность были повышены и за счет конструкции перегородки перед МТО. В Т-34 моторная перегородка не была просто сплошной плитой. Она состояли из двух боковых несъемных плит и двух съемных - верхней и нижней. В ней также проделывались отверстия для тяг управления жалюзями, вентилятор, по дверце в каждом несъемном листе, отверстия для доступа к электрическим предохранителям, для трубок к тахометру и термометрам, ручного маслоподкачивающего насоса. Это все помимо того, что каждая из плит имела сложную форму с пятью-восемью поворотами периметра - сложность изготовления всех этих изгибов и отверстий была немалой. Мы же сделали две прямоугольные боковые плиты и две сдвижные дверцы, которые сдвигались и прижимались к этим плитам со стороны моторно-трансмиссионного отделения эксцентриковыми механизмами - так в случае взрыва в МТО их дополнительно прижимало к бронеперегородке, а не выламывало внутрь боевого отделения - повышалась вероятность того, что экипаж выживет. И - пара отверстия для проводов и рычагов управления. Все. По нашим подсчетам. Трудоемкость изготовления перегородки была ниже минимум в два раза, а это не только экономия трудовых ресурсов, но и времени на их обучение, да и станков.

Мы наиграли даже на люках и смотровых отверстиях. В Т-34 люк мехвода был не просто крышкой. К ней прилагались защелка на пружине, чтобы запереть люк при захлопывании, уравновешивающий пружинный механизм, сам по себе непростой, который помогал поднять крышку или опустить ее не так резко, стопор для удержания крышки в одном из шести положений, сами петли, на которых и поворачивалась крышка. И все это из-за того, что люк был проделан в лобовом листе - одном из самых поражаемых мест. То есть и отверстие под люк надо проделать в толстом листе, и саму крышку делать толстой, то есть тяжелой. У нас крышка приподнималась одним эксцентриком и поворачивалась на оси, отходила в сторону и открывала проход для мехвода. И при этом она была гораздо легче, так как находилась на горизонтальном сравнительно тонком листе. За счет этого трудоемкость люка была ниже раз в десять.

Смотровые приборы, опять же, у нас были сделаны проще. Для проведения картинки через броню внутрь танка в призмах использовалась не одна стеклянная призма, имеющая большую высоту, а две небольших призмы - верхняя и нижняя. А для подгонки их осей нижняя была подвижной - вдруг оси разойдутся от сотрясения - так хоть вернем мехводу углы обзора. И крышка смотрового прибора тоже была не нужна - приборы находились на верхнем листе корпуса, в малообстреливаемой зоне, поэтому их не требовалось прикрывать мощной бронекрышкой при интенсивном обстреле - еще экономия семи деталей. Что было удачно в башне Т-34 - съемная перемычка между люками. Ее снятие давало относительно просторный доступ к внутреннему объему башни. Эту идею мы естественно позаимствовали и на свой танк.

И таких упрощений конструкции по сравнению Т-34 было немало. Даже сварка бронелистов. Например, носовые листы мы сваривали просто встык, тогда как нос Т-34 состоял из трех частей - двух листов, а между ними - соединяющая изогнутая балка во всю ширину корпуса, причем не простая балка - в ее толстых краях были профрезерованы на всю длину уступы, в которые вставлялись лобовые листы, и все это помимо сварки соединялось еще и гужонами - винтами, у которых после вворачивания срезается головка. То есть вдоль кромок лобовых листов фрезеруется или прострагивается несколько пазов, да еще просверливаются отверстия для вворачивания гужонов. Да, получается крепче, но трудоемкость - как у десятка обычных лобовых. Мы делали обычные, просто сваркой встык. Впрочем, советские танкостроители тоже перешли к такому варианту. Да и на других листах они начали делать упрощенные соединения - сваркой встык, без придания кромкам фигурных профилей. Мы так делали изначально.

Так что наш новый танк был гораздо проще довоенных версий Т-34. Пока мы его не вводили в бои - обкатывали в войсках, делали пробные стрельбы. И постоянно совместно с танкистами думали над следующей версией. Собственно, работы над ней начались практически одновременно с первой версией, точнее будет сказать - сначала начали проектировать вторую версию танка. Лишь по ходу дела начали урезать осетра, поэтому танк мечты был пока отодвинут в сторону. Не хватало прежде всего более толстой брони. Но основные компоненты уже были проработаны и вторая версия обещала выйти не только совершеннее, но и производство уже было подготовлено к ее изготовлению - останется масштабировать некоторые детали, причем менять станочный парк не потребуется - он был сразу рассчитан на вырост.

Постройка танков стопорилась прежде всего из-за малого количества сборочных стапелей. Стапель представлял собой пространственную конструкцию из балок, распорок, посадочных мест под бронеплиты и кантовочные домкраты. Первым в стапель опускался лист днища. Спереди на наклонную поверхность опускался нижний передний лист, по бокам - в пазы опускались боковые листы, сзади - кормовой лист с отверстием под заднюю дверь. Затем сверху опускались передний и задний верхние листы, на них - круглый погон башни. Последним устанавливался верхний лобовой лист. Все вымерялось по размерам, при необходимости подкручивались винты домкратов, и затем прихватывалось друг к другу точечной сваркой, кроме верхнего лобового - для него проверялось совпадение его винтовых гнезд с гнездами на боковых листах.

После того, как все было проверено, передний лобовой лист снимался, на моторное основание устанавливался макет мотора и проверялись выходы осей ведущего колеса.

Затем, если и тут все было нормально, макет вытаскивали, стапель передавали на следующую сборочную станцию, где выполнялась сварка листов. К этому времени мы уже освоили электрошлаковую сварку, которая позволяла сваривать листы практически любой толщины, то есть нам не требовалось многократно елозить во свариваемым зазорам, накладывая жгуты сварочных швов, что даже при применении сварки под флюсом требовало многократных проходов и точной перенастройки направляющих рельс для перемещения сварочного аппарата. Единственным недостатком нового вида сварки было то, что она позволяла сваривать только в вертикальном направлении, снизу вверх. Поэтому стапель представлял собой огромную конструкцию, которая позволяла поворачивать многотонную сборку так, чтобы грани свариваемых деталей располагались вертикально. Зато парные швы проходились сразу двумя автоматами на одной сварочной точке - каждая бригада варила только один вид швов, что повышало специализацию и соответственно мастерство. Оставались и ручные работы - полметра сварных швов приходилось накладывать вручную, так как там было не подступиться автоматами.

Собственно, после этого корпус был практически готов и его проверяли - на остывший после сварки и отпуска корпус устанавливали лобовой лист, крепили его болтами и роняли корпус с высоты десять метров - предполагалось, что если он выдержит такое падение, то не развалится и от снарядов. Проверяли швы. Если были небольшие расхождения и трещины - эти места проваривали и снова роняли корпус. Корпус башни собирался и проверялся по похожей технологии.

Проверенный корпус передавали на станцию установки торсионов, с нее - на установку колес и задней двери, с нее - на установку мотора и остальных узлов моторно-трансмиссионного отделения, с нее - на станцию проверки работы двигателя, затем надевали гусеницы и гнали на первичную обкатку.

После обкатки устанавливали собранную в параллельном потоке башню, еще раз обкатывали уже в полностью собранном виде, отстреливали оружие - и танк был готов.

Брак был почти исключен многократной проверкой сборочных деталей на предыдущих этапах. Прокатка листов выполнялась на прокатных станах, с последующей черновой обработкой кромок на фрезерных станках, сделанных специально для обработки длинных деталей - убирались только явные неровности, так как электрошлаковая сварка была значительно менее чувствительна к форме поверхностей свариваемых деталей, чем сварка под флюсом - ну еще бы - там просто плескался расплавленный металл, который постепенно застывал, и не надо было вести жгуты сварочного металла через все неровности - они сами заполнялись расплавом. Через некоторое время технологи придумали и внедрили методы горячей обработки кромок на станах вертикальной прокатки - после этого фрезерная обработка была вообще практически исключена - оставлена только для базирования элементов боковых листов в передней части - чтобы обеспечить точную установку погона для башни и двигателя и лобового листа, который не приваривался, а прикручивался болтами. Все остальные листы для базирования своих элементов имели отверстия. А небольшие неровности кромок компенсировались зачисткой поверхности перед сваркой и самим сварочным швом - листы ложились на торцы друг друга внахлест.

Люки штамповались в горячем виде на прессе со сменными формами - держать под каждый люк отдельный пресс было накладно, так как они делались гораздо быстрее других деталей танка. А так - наштампуют на десяток танков люков одного типа, поменяют формы - и штампуют другой люк, и так далее. Вот пресс для колес работал только над колесами - их и требовалось много, и сразу делали запас, так как их наверняка будут разбивать в процессе боев и эксплуатации. То же - с деталями ведущего колеса и ленивца - эти колеса делали чуть не в пятикратном размере относительно количества танков. На изготовлении пальцев и звеньев гусениц вообще было задействовано три штамповочных автомата.

Внедрили и технологии цементирования газопламенными горелками внешних поверхностей лобовых и боковых плит - создавался особо прочный слой толщиной почти в сантиметр, который снижал закусываемость головных частей снаряда - так повышалась вероятность рикошета. И - внутренняя вязкая сталь даст меньше сколов, так как ее предел прочности при срезе выше чем у закаленной цементированной.

Приваренные элементы дна и боков - места посадки торсионов и фундамент под мотор - для дна, и места для винтового крепежа лобового листа и его цапф - для боковых, а также места винтового крепежа и самих цапф - для лобового листа - приваривались также по точно выверенным шаблонам.

Конечно, поразителен труд технологов производства. Они умудрились делать весь прокат в одном цикле - выплавлять чугун, тут же переделывать его в сталь, выполнять контроль стали, разливать ее по изложницам, остужать и передавать на прокатный стан. Так как все эти процессы долгие, то выпуск чугуна выполнялся порциями, необходимыми для изготовления одного танка, то есть один танк делался из стали точно одного химического состава, что упрощало подбор флюса для электрошлаковой сварки - небольшие различия, конечно, были, но металлурги уверяли, что с точно подобранным флюсом швы будут прочнее процента на три, а может и на все пять - из-за более контролируемой стали шва, так как выгорание легирующих примесей можно было компенсировать флюсом. Ну и отлично.

Прокатчики тоже постарались. Рассчитать исходный слиток и порядок его проката так, чтобы и не слишком растягивать во избежание разрывов, но вместе с тем достаточно, чтобы нормально изменить его кристаллическую структуру, и все - за два-три прохода, пока слиток не остыл до температуры, недостаточной для проката, когда металл начинает расслаиваться и рваться. Для каждого вида листов пришлось делать отдельный конвейер проката - чтобы не перенастраивать величины деформации под отдельные листы. Но - боковины были однотипны, части верхнего листа вырезали из одного прокатанного листа, для дна и двух лобовых листов были отдельные станы.

Пока металл не застыл, мощными дисковыми ножницами обрезали излишки, прокатывали где надо торцы, для боковых листов перед резкой прокалывали отверстия под колесные оси - это были элементы базирования для резки бокового листа, их потом конечно еще протачивали сверлами, при этом сверяясь с отфрезерованными гранями - иногда отверстие приходилось и сдвигать смещенным растачиванием на пару сантиметров.

Для обработки поверхностей погона башни инструментальщики сделали спецфрезы с резаками нужного профиля, так что все крупные детали, требовавшие механообработки, обтачивались на фрезерных станках с горизонтальным поворотным станом - в отличие от токарных станков это не требовало уравновешивать массы, а значит снижались требования к изготовлению таких станков. Нужная чистота достигалась уменьшенной подачей поворотного круга и дополнительным шлифованием отфрезерованных поверхностей. За точностью следил отдельный мастер, он же менял режущие пластины истершихся фрез и отдавал их на заточку, а потом устанавливал обратно на нужном расстоянии по радиусу. Для заточки также сделали спецстанок с движением затачиваемой пластины по нужной траектории - рабочий должен был только установить пластину на нужном расстоянии и затем управлять подачей - пластина изнашивалась неравномерно и на ее разных участках надо было стачивать разный объем металла.

В общем, при четырехсменной работе по шесть часов смена (больше нельзя - люди будут сильно уставать) с имеющимся прокатным оборудованием мы могли бы делать по десять танков в сутки - очень большое число, учитывая, что сейчас у нас было всего сто семьдесят танков. Ну и триста САУ. То есть за месяц мы могли делать танков на целую дивизию. Но, как я говорил, в первую неделю мая собирали только один танк. Прокатчики не бездельничали - опытные мастера обучали бригады помощников, к тому же пока одна бригада делала и прокат и горячую резку деталей - навыки точного кантования тяжелых заготовок были важны в обоих процессах.

Строители совершили не менее героический подвиг. Оборудования было много, оно было крупным, горячим, и по условиям сохранения температуры проката его надо было размещать рядом. То есть получался большой завод, который будет хорошо заметен с воздуха. Понятно, что фрицы его просто так не оставят. Так наши строители мало того что выкопали котлованы и сделали завод полуподземным, так еще насыпали на крыши земли, закрыли дерном и высадили там настоящий лес - кусты и деревья. Я пролетал на самолете - не видно ничего уже с двухсот метров, а ниже немцев мы не пустим. Каждый день несколько раз специальная служба делала облет территории и исправляла нарушения в маскировке.

Чтобы не выдать себя дымами, которых на металлургическом производстве боле чем достаточно, конструктора разработали целую систему дымоулавливателей, очистителей и вентиляции. Побочным эффектом этого стала хорошая экологическая обстановка. Химики сейчас корпели над уловленной гадостью, пытаясь придумать - куда бы ее использовать. Найдут, что я - наших химиков не знаю ?

Пока у танка были недостаточно мощные электромоторы поворота башни. Ситуация несколько исправлялась тем, что на новые танки сажали опытных мехводов, многие из которых раньше ездили на САУ, где они научились быстро наводить пушку поворотом всего танка. Здесь они также стали помогать наводчику. Так что даже если враг будет проноситься близко, есть вероятность подловить его - с нашей-то динамикой.

Литая броня хуже катаной на 5-7%, так что можно было бы отливать детали - башню и корпус. Выходило бы технологичнее. Но у нас были проблемы с крупногабаритной литейкой сложной формы - нужных специалистов не было, а те кто были не обещали результатов ранее чем через год. Поэтому мы пользовались катанкой, тем более что она позволяла экономить вес при той же стойкости. Стойкость брони мы постоянно проверяли обстрелами из немецких пушек под разными углами. На основании этих обстрелов мы строили тактические диаграммы снарядостойкости по разным направлениям и исходя из нее разрабатывали тактику действий конкретного танка - против кого и с каких углов и расстояний он выстоит, а против кого лучше не ждать выстрела и уничтожить либо укрыться.

Опору башни переделывали три раза. Расчеты строились на прикидке сил, которым предстоит противодействовать башне. Так, в горизонтальной плоскости в качестве таких сил мы выбрали удары снарядами разных масс и скорости, а в вертикальной - инерцию башни при разных режимах движения. Но опытные стрельбы и испытания на полигоне выявили недостатки этого варианта - при угле поворота в тридцать градусов снаряды 88-мм пушки могли заклинить башню, также ее клинило при повышенных скоростях передвижения на ухабистой местности - башню начинало сильно мотать вверх-вниз и она в конце концов смещалась. Пришлось поменять конструкцию опоры - если раньше башня опиралась на шарики внутренним скосом, то в новом варианте она это делала наружным. Это увеличило устойчивость башни в горизонтали за счет того, что при сдвиге она упиралась в шарик со стороны силы - зажимала его между нижним скосом подвижного погона башни и верхним скосом неподвижного погона корпуса - то есть этим шариком башня как бы цеплялась за погон, как пальцем. В старом варианте так зажимало шарик с противоположной от силы стороне - она как бы упиралась, из-за чего башню могло опрокинуть - ведь со стороны действия силы ее ничто не удерживало. Побочным эффектом было увеличение просвета для экипажа - работать стало комфортнее. Башня и корпус ничем не сцеплялись кроме как скосами через шарики - крепление было и устойчивее, и технологичнее, особенно по сравнению с тридцатьчетверкой, у которой каналы для шариков были цилиндрическими с вертикальной и горизонтальной плоскостями, а в горизонтали башня удерживалась отдельными внешними захватами, а также выступом вдоль подвижного погона и соответствующим ему вырезом вдоль неподвижного. А еще говорят что он был высокотехнологичным танком ... да на один погон наверное требовалось несколько десятков часов высококвалифицированной механообработки на горизонтально-расточных станках, а башню при этом все-равно клинит, и сорвать может запросто - эти охваты выдержат удар не всякого снаряда.

Позднее мы смогли усовершенствовать механизмы поворота башни - поставили более мощный мотор для быстрого переноса огня на большие расстояния, а также тормоза для мгновенного переноса на малые углы - рукоятка управления башней отслеживала характер воздействия и поворачивала башню либо пока не будет убрано усилие на рукоятке, либо - при кратковременных толчках - на один, три, семь градусов - в зависимости от степени наклона и быстроты отпускания рукоятки - с такой техникой более-менее натренированный наводчик мог переносить огонь гораздо быстрее и точнее немцев, что давало значительное преимущество в боях. Добавили и стопорящий механизм, который автоматически выбирал люфты башни непосредственно перед выстрелом, когда наводчик выбирал предварительный ход рукоятки спуска - так повышалась точность из-за избавления от сдвига башни при выстреле.

Позднее подтвердилось и наше решение делать гусеницы с цевочным зацеплением, а не гребневым, как было у Т-34 - надежность гусениц и ведущих колес значительно повысилась, прежде всего за счет большего количества точек сцепления. А сколько было споров, как всем хотелось использовать уже существующее на другой технике решение - 'ведь не зря так сделали, есть ведь смысл'. Но я постоянно приводил конкретные аргументы за цевочное зацепление - тут оппонентам крыть было нечем кроме 'а на Т-34 не так', и они вынуждены были согласиться делать его. Дополнительно, мы сделали длину трака всего двенадцать сантиметров, что уменьшило потери на трение из-за перегиба гусеницы на ведущем колесе и на ленивце, и также увеличило число точек сцепления, что еще больше снизило нагрузку на зубья и цевки. Ну и замена гусениц тоже была проще - на Т-34 надо было ставить попеременно траки с гребнем и без него, чтобы оставалось место под ролики зацепления на ведущем колесе. В нашем варианте все траки были взаимозаменяемыми. С проявившейся проблемой выпучивания гусеницы при набеге на ведущее колесо при торможениях справились изменением формы зубьев ведущего колеса и введением норматива по периодичности подтягивания гусеницы и более частым профилактическим работам по навариванию износостойких слоев на поверхности, подверженные истиранию. Осенью потребовалось наварить на все танки кронштейны, которые вычищали грязь с ведущих колес при их вращении - без этого гусеницы могли слететь от набившейся грязи и камней.

Конструкторы разработали совсем футуристический вариант гусеницы - все шарниры являлись игольчатыми подшипниками качения, по колесу тоже прокатывался игольчатый подшипник. Все щели были надежно залиты малофрикционными сплавами цветных металлов. Легкость и тишина хода оказались изумительными - никакого там железного лязга - солидное шуршание. А тянуть танк можно было конечно не рукой, но грузовик вполне справлялся. Такие цепи стали делать пока только для танков, участвующих в спецоперациях - уж больно они были трудоемкими.

Имелись и недостатки, основным из которых было то, что заднее расположение башни привело к меньшей защищенности трансмиссии - особенно доставалось бортовым передачам, с которых мощность передавалась непосредственно на колесо - от попаданий снарядов их и клинило, и гнуло, и размалывало. Но я оставался непреклонен - будем делать только такую схему, так как для нас самое важное - это сохранность экипажа.

ГЛАВА 19.

Каунас между собой называли Ковно. Польско-еврейский в 1919м, к 39му он стал литовско-еврейским, сейчас был литовским под властью немцев, будет русским. Он был нам интересен и до этого - через него проходила сеть железных дорог. Но раньше у нас недоставало сил для его захвата. После бойни под Оршей немцы притихли и больше окапывались, и к концу мая мы смогли подкопить новой техники - двадцать новых танков и САУ, полторы сотни истребителей и двести штурмовиков. И это помимо более чем трехсот старых танков и САУ. А из-за перекрытия железнодорожных путей Витебск-Смоленск в Ковно скопилось много грузов, предназначенных для Центрального и Северного фронта немцев. Они в спешном порядке перешивали железные дороги, проходящие на восток севернее Витебска, но пока грузов прибывало больше чем они могли увозить автотранспортом - такой хабар надо было брать - там скопилось боеприпасов, продовольствия и снаряжения чуть ли не на пять дивизий - даже если все не вывезем, то уничтожим - потеря таких запасов сильно осложнит гитлеровцам жизнь.

Весь май наши инженерные части с новой техникой тренировались в прокладке скрытых путей передвижения - пока на своей территории. Помимо повышения связности территорий мы получали тренировку в быстром освоении местности. Кроме того, тренировочные пути позволяли быстро и скрытно маневрировать ударными частями для парирования немецких атак на нашу территорию - пока немцы притихли, но это было ненадолго - после оршинского щелчка по носу они от нас не отстанут.

В начале июня, когда местность достаточно просохла, дорожные строители начали тянуть нити дорог уже по оккупированной территории - в лесах и болотах - с таким расчетом, чтобы танковые мобильные батальоны смогли быстро и скоординировано пройти местность и выйти к населенным пунктам и пунктам обороны противника с той стороны, откуда их не ждали - из-за того, что считали ту местность непроходимой. После прокладки путей ДРГ засели на их охрану - чтобы немцы не пронюхали раньше времени, что мы можем там перебросить значительные силы

Быстрая прокладка скрытых путей передвижения через леса и болота стала нашей очередной фишкой, которую мы придумали и проработали на штабных играх и обкатали на нашей территории. Перед ПМВ идеология боя заключалась в том, что на поле боя идет война пехоты и тяжелой артиллерии. Сейчас шла война танков и самолетов. Мы создали свою идеологию - быстрого наскока танками, самолетами, артиллерией, пехотой, снайперами - при подавлении возможностей передвижения противника, подвоза боеприпасов, координации его действий - все было направлено на то, чтобы сорвать его планы и нарушить управление. И отскочить с арьергардными боями, чтобы преследующие превосходящие силы постоянно наталкивались на внезапный и жесткий огонь, а потом, подтянув силы, били пустоту, откуда еще недавно по ним стреляли. Мы все время старались быть на шаг впереди - продлевать тенденцию на год и считать, что она уже наступила. Поэтому мы взяли за правило каждый квартал менять тактику (иногда даже с возвратом к той, что была год назад, хотя и с учетом изменившейся обстановки) - своеобразный кризис-менеджмент. Вот и сейчас мы планировали использовать тактику, к которой немцы придут еще не скоро, точнее, не придут никогда - они привыкли ездить по уже готовым дорогам, ну а нам не привыкать.

Правда, сейчас ставки повышались - мы хотели залезть на территорию, которая все время с начала войны была под контролем фашистов и имела разветвленную сеть хороших дорог. Приходилось ставить на карту все. Если выгорит, куш будет очень большим, и немцам придется оттянуть на нас от главного фронта большие силы. Поэтому в ударные части мы стянули наиболее подготовленных бойцов и технику, оставив на остальных участках новые пополнения под руководством инструкторов - наши оборонительные позиции по остальному периметру превратились больше в учебно-тренировочные лагеря, которые не смогут оказать сколько-нибудь длительного сопротивления хорошо отлаженной немецкой махине. Но риск виделся оправданным - судя по всему, на юге начиналось немецкое наступление на Киев и все силы и внимание были прикованы именно туда, так что можно было надеяться на передышку в месяц, прежде чем немцы продавят оборону на главном фронте. Да даже если они развернутся на нас раньше - это не будет катастрофой - по территории создавалось множество взаимосвязанных узлов обороны - фрицы будут преодолевать наши леса и болота минимум месяц, а уж наши ДРГ постараются максимально усложнить им эту задачу. Мы действовали по-ленински - не бояться отдавать второстепенные участки, чтобы сконцентрироваться на главных, как Ленин в гражданскую. Отчаянный азарт, кураж и смелость, бесшабашность. Пусть что-то потеряем в малом, но выиграем в большом. Будем делать войсками 'качели' по своей территории. Максимальная концентрация авиации как наиболее мобильных войск. Вылеты - группами по 20-30 самолетов и - утюжить, утюжить ... Справимся.

Третьего июня мы пошли вперед. Скрытно переправленные в тыл немцев танки при поддержке тяжелой пехоты и штурмовых У-2Ш буквально за час взяли с тыла опорные пункты немцев на десять километров в обе стороны от дороги, туда же подтянулись стрелковые батальоны и стали окапываться. По шоссе Вильно-Ковно безостановочно двинулась основная колонна, изредка проезжая зачищенные ударными группами населенные пункты. Когда через три часа передовые части подходили к Ковно, там уже вовсю шла стрельба - наши штурмовики применили уже опробованную тактику - заранее просочились в город и начали отстрел немцев и националистов - сначала из бесшумного оружия, а затем, когда все-таки им стали отвечать, тоже перестали тихушничать и вдарили из всех стволов.

Тут сработала еще одна наша новая заготовка - гренадеры. Я уже давно закинул нашим оружейникам идею подствольных гранатометов, и они даже что-то сделали, но производство пока было сложным. Поэтому они дополнительно сделали переломный гранатомет в виде отдельного оружия. Штука военным очень понравилась - они облизнулись и сказали 'дайте всего и побольше' - немецкие хлопушки они видели и при случае использовали, но были не в восторге - и мощность маловата, и дальность. И это естественно - ведь гранаты выстреливалась либо из сигнального пистолета калибра 26 миллиметров либо из мортирки калибром 30 мм для винтовки. Во втором случае требовался холостой выстрел - их GewehrSprenggranate 30 летела метров на пятьдесят, хотя немцы и заявляли чуть ли не триста метров, и из-за применения мортирки с коротким стволом даже при стрельбе на тридцать метров говорить об особой точности не приходилось. Выстрелы для сигнального пистолета калибром 26 мм также, по заявлениям немцев, летели чуть ли не на 400 метров. В кого они там могли попасть, немцы не говорили. Правда, в ближнем бою наши, как и немцы, ею пользовались, хотя и с переменным успехом - уж слишком короткий ствол и ненадежный, без приклада, упор. Ну и заявленный радиус поражения в тридцать метров - это из области фантастики. При общей массе в сто сорок грамм там просто не наберется достаточного количества осколков, чтобы надежно, с гарантией, обеспечить нужную для поражения плотность осколков на таком расстоянии, либо же они будут насколько мелкими, что уже через десять метров потеряют свои убойные свойства. Но - это оружие позволяло метать гранаты из укрытий, через амбразуры, да и в обратную сторону, когда надо попасть в узкую щель или окно, они были предпочтительнее, чем метать ручные гранаты.

Поэтому-то мы и разрабатывали наши варианты гранат, единственное что я подкинул - увеличенный калибр и более длинный ствол, а то поначалу собирались тупо скопировать немецкие образцы. А так - наша пукалка стреляла четырехсотграммовыми гранатами чуть ли не на пятьсот метров, радиус гарантированного поражения для них действительно был более десяти метров, а так осколки могли ранить и за пятьдесят метров, но это уже надо быть особо невезучим - как правило на таком расстоянии щиты на полигоне только царапались, то есть от осколков могло защитить и осеннее обмундирование - та же шинель, ну если только немного поцарапает кожу, без проникновения внутрь. А так - длинный ствол в тридцать сантиметров, к тому же с нарезами, приклад, который обеспечивал устойчивость при выстреле, приличный вышибной и стартовый заряды, что обеспечивали высокую скорость в пятьдесят метров в секунду и соответственно приличную настильность траектории на первой сотне метров - все это позволяло довольно метко стрелять и на пятьдесят, и на сто, и, у некоторых - даже на сто пятьдесят метров. А уж навесом, по площадям 'лапоть вправо-лапоть влево' - и на все четыреста, на пятистах все-таки разброс был уже за гранью разумного.

Получилось мощное и легкое оружие. Поэтому мастерским пришлось перейти на авральный режим работ, но за месяц они выдали более тысячи ручных гранатометов и под сто тысяч гранат, так что с начала мая все больше гранатометчиков, которых мы стали называть гренадерами, овладевали новым оружием. Надо сказать, у некоторых были поразительные успехи - запулить сорокамиллиметровой гранатой за тридцать метров чуть ли не в консервную банку - это надо очень постараться. И вот сейчас такие умельцы мастерски отвечали нашими новыми гостинцами в любую дырку, которая начинала стрелять. Медленно продвигаясь по городу, они буквально зачищали его от немцев и местных националистов - те дрались отчаянно, но против залетевшей в окно гранаты не могли ничего сделать кроме как погибнуть. Так что к вечеру город был наш, и первые колонны грузовиков с добычей потянулись на нашу территорию.

Один из таких уникумов, Иван Сафронов, настолько вкусно рассказывал о своем ремесле, что мы его привлекли для передачи опыта, и он три месяца ездил по частям, рассказывая даже не столько о том, как целиться и стрелять, сколько о том, что он чувствовал, что переживал во время выполнения своей работы. А это не всякому дано. Если даже человек мастерски овладел каким-то навыком, то он уходит у него в подкорку, откуда достать тонкости уже очень трудно - он просто делает работу, а как - сказать толком уже не может. Этот же рассказывал про свою любовь к оружию, какие глубинные, интимные чувства оно у него вызывает, когда он аккуратно и плавно переламывает гранатомет, чтобы вложить в него выстрел. Как он предвкушает полет гранаты, что она полетит точно по намеченной траектории, что он как будто подталкивает ее по всему пути - бережно, как младенца, и как его охватывает приятная дрожь, когда кладет гранату точно куда задумал - он именно бережно кладет, а не стреляет, как будто протянутой рукой, осторожно но быстро пропихивает гранатку в окно - с небольшим подкидыванием, несильным - только чтобы перемахнула через подоконник и через мгновение впилась своими развороченными боками в серые тушки этих крыс, что залезли в наш дом. Нет, мне его рассказы не передать, но до чего же загорались глаза у других гранатометчиков, когда они находили в его словах те самые чувства, что порой испытывали и они сами, когда метали в фашистов свою ненависть, оформленную такими небольшими, но такими смертоносными гранатками.

Так что новое оружие выстрелило по полной. Добыча была просто огромной - обмундирование, миллионы патронов, мин, снарядов - похоже, трофейное оружие нам послужит еще долго. И это хорошо, так как мы уже подумывали отправлять его на переплавку. Помимо этого, тут было под миллион тонн еды - зерно, мороженное мясо, консервы, мука - хорошее подспорье. Самое главное - мы освободили лагерь военнопленных, почти тридцать тысяч человек. Сейчас их по уже привычной схеме пропускали через комиссии - отбирали технический персонал, медиков, военных технических и пехотных специальностей, сводили в подразделения, одевали и вооружали трофеями.

Про этот лагерь мы знали, но не могли представить, что освободим так много народа. У нас неожиданно появились существенные резервы, и мы заозирались по сторонам - чего бы еще такого укусить ? Из Гродно был сделан отвлекающий удар на Сувалки - вроде и недалеко, всего сто километров на запад, но мы уже вторглись на бывшую польской территорию, и это было знаком для всех. Город был захвачен еще быстрее, за полдня - освободили три тысячи пленных, захватили некоторые склады, аэродром истребительной авиации, действовавшей против нас, и крупную танкоремонтную базу. Это было серьезно. Вдобавок этим ударом мы перерезали крупную автомобильную и железную дорогу, которые вели с юга на север, в обход захваченного нами ранее Вильно - немцы лишились удобных рокад. А по пути прихватили еще несколько складов со снарядами для советской артиллерии - немцы так и не сподобились их вывезти или как-то использовать против нас - пушки-то и гаубицы мы все стащили к себе. В Ковно мы захватили аэродром даже покрупнее, чем в Сувалках, но вот танков нам досталось только пять штук - и то двойки. А вот вместе с танкоремонтной базой в Сувалках мы получили двадцать средних танков в полной готовности и еще пятьдесят можно было восстановить.

Мы на ходу начали лепить новый план - прогуляться на запад, в сторону Кенигсберга - до пересечения дорог в Инстенбурге. От Сувалок до него было 150 километров а от Ковно - 200 - пара дней пути. Чтобы уменьшить риск наткнуться на оборону, мы сформировали колонны из новых и бывших у нас ранее трофейных танков, автомобилей и бронетранспортеров, переодели бойцов в трофейную форму, вооружили трофейным оружием и погнали на запад. Колонны добрались до Инстенбурга через три дня - сказались поломки, необходимость зачищать населенные пункты, отправлять пленных, приходовать и организовывать вывоз складов и ценного имущества. Но потерь почти не было - немцев сдергивали чуть ли не с коек, сопротивление было единичным. В Инстенбурге тоже поживились. Возникала проблема с доставкой грузов. Поэтому оставили небольшую охрану, а сами разделились на группы и за три дня зачистили местность на 150 километров к северу и югу от наших путей, заодно уничтожая мосты. А ДРГ на вездеходах выдвинулись на юг чуть не на триста километров и тоже постарались максимально разрушить коммуникации.

Неожиданно наши фланги оказались прикрыты от удара крупных соединений противника, а дорога на запад оказалась свободна.

Когда я озвучил вроде бы естественную мысль, все покрутили пальцами у виска. Но я включил свое занудство на полную и начал капать на мозги. А действительно - возвращаться назад в Ковно нам сейчас будет дальше, чем идти вперед на Кенигсберг. В Кенигсберге - узлы железной дороги, аэродромы, войск в тыловом городе наверняка мало, а складов - много. От нас вряд ли ждут такой наглости, если вообще знают что мы здесь - ну стоят какие-то немецкие части с немецком же городе - это авиаразведка и увидит. Связь мы перерезали, бегунков отлавливают наши ДРГ. Да про нас вообще могут не знать !!! А если знают - не подумают, что мы пойдем дальше. Да если даже знают и готовятся - ну, не получится - пойдем назад - все-равно нам в бок сейчас никто не сможет ударить - если кто и дойдет, так только пешком, а пехота нам в наших стальных коробочках на один зуб, от авиации мы более-менее прикрыты зенитками, да и не всякий авиатор будет стрелять по колонне своих войск. А там - склады, аэродромы, железнодорожный узел. Да вы представляете, какой это будет удар !!! Да даже в идеологическом плане - представьте - захвачен немецкий город, сердце прусского милитаризма !!! Это будет бомба по всему миру !!! Ну сто километров - чего тут говорить, есть же поговорка - сто километров собаке не крюк. А мы даже лучше. Три часа - и на побережье. Вскупнемся ... а ?

Уже через пять минут в глазах некоторых офицеров начал появляться шальной блеск. Через полчаса все завертелось. Формировали колонны, согласовывали новые планы с оставшимися частями, нарезали всем ближайшие и перспективные задачи. Через час, еще не закончив планирование, первые колонны уже тронулись в путь.

Нас, конечно, ждали, но не то чтобы очень. Все-таки использование вражеской формы очень сбивает врага с толку, хотя сами же немцы использовали такую тактику не раз. Особенно когда не верят в такую наглость. Так что город и большинство фортов мы взяли практически с наскока. Еще три форта пока только обложили и обрезали им связь. Семь аэродромов в окрестности дали нам почти сто самолетов разных типов - не знаю что они тут делали так далеко от фронтов, но и ладно. Может, собирались действовать против нас - не знаю. Первыми мы пустили в ход самолеты - на своих транспортных самолетах мы перекинули в Кенигсберг экипажи летчиков, и двадцать бомбардировщиков каждые два часа начали гвоздить окружающие железнодорожные узлы и мосты. Находясь в глубоком тылу, они были без зенитной охраны и потому беззащитны против ударов с воздуха.

Хорошо, мы притормозили разгром дороги в Германию и сначала сосредоточились на южных и северных направлениях, откуда был вероятнее всего подход частей, спешно снятых с фронтов. Поэтому с запада к нам тепленькими попали состав с танковым полком, два состава с горючим, пять составов с продуктами питания и пехотный полк - его правда пришлось уже расстреливать из танков - они что-то заподозрили и тормознули прямо в поле. Но все-равно удалось набрать три сотни пленных - мы их собирали для обмена. Затем мы прошли и по западным путям, но там все вышло уже не так гладко - мы прилично нашумели и немцы, временно запретив полеты своим бомбардировщикам, подтянули истребительную авиацию и стали сбивать все свои бомбардировщики, которые обнаружат в воздухе. Ну да, логично - после запрета полетов летать будут только захваченные нами - не ошибешься. Так что в двух последних налетах мы потеряли пять бомбардировщиков и семь истребителей. Но выжали из ситуации все возможное и наверное даже больше.

Встал вопрос - 'А дальше-то что ?'. В принципе, мы нарушили движение грузов ко всему северному фронту и осложнили движение к центральному. Теперь можно бы все повзрывать, поломать и делать ноги. Но жаба душила. Вот он - Кенигсберг. Столько здесь положили людей в 45м чтобы его взять ... А сейчас такое же количество, если не больше, здесь положат немцы. Правда, и защитники превратятся в смертников. С другой стороны - запасов тут хватит и на год обороны, особенно если хорошо закопаться и залить все бетоном. Сели думать.

Пока командиры думали неделю, бойцы зачищали город - собирали гражданских в общественных помещениях, создавали что-то вроде гетто - огороженные колючей проволокой общественные дома и даже жилые кварталы, где можно было бы контролировать большие массы населения и вместе с тем не сгноить его раньше времени - обмены гражданами никто не отменял. Военнопленных запаковали в казармы и складские помещения. Тыловые службы сбились с ног, налаживая логистику доставки продуктов питания, медицинской помощи, гигиены. Но все вроде утряслось. Как дисциплинированный народ, немцы смирились со своим положением и сами очень помогли в организации - наладили службу быта, питания, следили за порядком, организацией работ - на всякий случай мы начали строить оборонительные рубежи и заграждения - и сами, и руками гражданских и военнопленных. Приходилось ставить усиленную охрану, но работы продвигались быстро - уже на третий день на самых танкоопасных участках стала вырисовываться система рвов и ходов сообщений - доты и позиции орудий нам пришлось копать самим, чтобы не дарить немцам нашу систему огня, если придется отпускать пленных.

Также осваивали три эсминца, что захватили в порту. На четвертом успели что-то заподозрить и выйти в море, но недалеко - его потопили бомбардировщики и сейчас он торчал мачтами, наполовину перекрывая фарватер.

ГЛАВА 20.

Немцы отреагировали оперативно - потеря такого города сама по себе тяжела, а еще прервалось сообщение с северной группой войск ... Уже на второй день на нас вышли парламентеры с предложением уйти из города с гарантией свободного прохода на свою территорию. Ушли ни с чем - мы еще не решили что делать. На третий день начались танковые атаки с севера - немцы оттянули резервы от фронта в Прибалтике и бросили на нас. Несколько небольших колонн мы перехватили засадами еще на марше, потом они разослали во все стороны разведгруппы из прибалтийских националистов, и скрытных ударов у нас больше не получалось - только маневренная оборона против развернувшегося в боевые порядки противника. Но и так мы отходили к Неману почти неделю, а потом перешли его с севера на юг и заняли уже подготовленные опорные пункты - пусть теперь выковыривают.

В небе шла битва. Наши двести пятьдесят истребителей прикрывали сотню штурмовиков и семнадцать бомбардировщиков, которые наносили удары по немецким частям. Фашисты пытались завоевать господство в воздухе, но не могли выделить достаточное количество истребителей - с севера на них давил наш Ленинградский фронт. Так что придется их наземным войскам штурмовать нас в лоб и без особой артиллерийской поддержки - первоочередной целью штурмовиков, как всегда, были артиллерийские позиции фашистов, и чем крупнее калибр - тем важнее была цель. Над одной батареей 150мм гаубиц мы потеряли три штурмовика - немцы сосредоточили там много зенитных орудий, а разведка это прохлопала. Батарея была потом уничтожена радиоуправляемыми бомбами с высотных разведчиков.

На пятый день вдали появились линкоры, грозно поводили стволами, но убрались не солоно хлебавши после того, как мы им сообщили, что если откроют огонь по нашим полевым укреплениям, мы разрушим город.

За взятие Кенигсберга на нас пролился дождь наград и званий. Мне достались Звезда Героя, Орден Боевого Красного Знамени и звание полковника - теперь уже настоящее.

Советские газеты захлебывались от восторга, немецкие - от ненависти и обещаний стереть с лица земли вероломных азиатов, газеты остального мира сдержанно приветствовали наш успех - если у нас так и дальше пойдет, мы не успеем как следует поуничтожать друг друга.

Наконец, через неделю раздумий, консультаций, согласования планов с руководством СССР мы решили - Кенигсберг теперь наш навсегда.

Начали спешно возводиться дополнительные укрепления, по шоссе с востока на запад и обратно потекли потоки грузов, техники и людей. Мы готовились к драке.

Немцы тоже. Начавшись удачно, общее немецкое наступление на юге остановилось. Киев был окружен но не взят, в Крыму у нас оставались Севастополь и Керченский полуостров, а на север с Украины потянулись составы с немецкими войсками - не доделав начатое, немцы все бросали и спешили отбить свой город.

И тут выстрелила наша Карпатская тема.

Еще год назад я с удивлением узнал, что Ужгорода нет, есть Унгвар и он в Венгрии. А раньше был в Чехословакии. Странно. Стал разбираться с вопросом и всплыли русины, или как их иногда называли - лемки. Оказывается, они жили и вокруг Львова (отчего тот и назывался Лемберг) - частью в Словакии, и вокруг Кракова, хотя я всегда думал что Краков находится на исключительно польских территориях. (на самом деле поляки выселяли оттуда население на запад Польши для борьбы с националистами, а вместо них селили поляков - так местность и стала окончательно польской - лемковщина не была передана СССР а осталась в Польше, поляки стали выселять лемков в УССР, оставшихся польские националисты запугивали и убивали, в 47м в ходе операции 'Висла' 140 тысяч лемков было переселено на запад Польши - на земли, отошедшие ей от Германии. Сейчас пусть туда селятся поляки Львова и Кракова, тем более что 'обмен населением' начался в 44м - на Украину было переселено почти 500 тысяч человек, в Польшу - около миллиона - так что тогда это было обычным явлением , а словаки в 50х годах стали украинизировать своих русинов, часть переселили на Украину). И язык русинов - карпаторусский - гораздо ближе к русскому, чем тот же украинский. Решили лезть на эту территорию - не дело, когда вдруг пропадает столько нашего народа - не важно - от репрессий, переселений или культурного насилия. Наладили связи, послали инструкторов, стали создавать партизанские отряды под нашим общим руководством.

Сблизились и с гуцулами. Оказалось, что эти пастухи и бандиты - отчаянные ребята. Еще бы - столько столетий находиться под инородной властью и сохранить свою культуру - это могли сделать только такие оторвы. Постепенно стала формироваться область наших интересов на Восточных Карпатах. Русский язык и атеизм, основанный на православии, социализме и марксизме без тех инородческих зверств, что потом назовут сталинизмом - такая перспектива привлекала много людей. УПА (тут она была образована немцами раньше - в 1942м) стала таять - все больше людей начало переходить в наши отряды, агентуру. В националистах оставалась только самая отмороженная часть из ополяченной 'шляхты', львовских поляков и онемеченных 'украинцев'. У людей наконец появилась возможность обрести дом, где они будут хозяевами, а не второсортным нацбольшинством.

На данный момент в Карпатах было много русофильских организаций, это уже потом, после освобождения от фашистов, были и их роспуск, и украинизация карпатских русинов.

Так что всю эту питательную среду сопротивления фашистам мы инкорпорировали в свои структуры, с трудом удерживая подполье от того, чтобы обнародовать декларацию о присоединении к ЗРССР - еще было не время - на них набросятся все - немцы, поляки, словаки, венгры, 'украинцы'. Дождемся кануна освобождения, тогда поднимем и восстание, и флаг ЗРССР. И поставим всех перед фактом - и Сталина с его щедростью за счет восточных славян - пусть свое Закавказье тасует и раздает другим странам, если так приспичило, и Запад - с его политикой разделения - пусть сами делятся (как там интересно ирландцы с шотландцами ?), и 'освобожденные от фашистского ига народные демократии' - нечего было поддерживать Гитлера, стервятники.

Кстати, так у нас появилась и дальняя разведка - на этой волне мы стали налаживать связи с русинскими эмигрантами - строить свою агентурную сеть на основе национальных связей. Русинские диаспоры проходили обучение, получали от нас оборудование, оружие, начинали подминать местный бизнес, бороться с другим диаспорами, встраиваться во властные структуры местного уровня. Теперь они были не одни, им было куда вернуться если что. А ребята там были не промах - тот же знаменитый Энди Уорхолл - на самом деле Андрей Варгола - четвертый сын русинов-эмигрантов.

Но самое главное - организовали бывшие ранее разрозненными русинские партизанские отряды в одну структуру, подчиненную единому командованию - по аналогии с нашими диверсионными батальонами со штабами координации. Подкрепили это объединение инструкторами, оружием, связью, обучением тактике. И теперь их время настало.

Немцы двинули свои армады с Украины на север и вляпались в точно такую же ситуацию, что и у нас летом-осенью 1941го года. Взрывались мосты, поезда шли под откос, паровозы обстреливались противотанковыми ружьями, эшелоны разграблялись. Но все-равно, благодаря своей настойчивости и порядку за месяц они смогли протащить три танковые дивизии и десять пехотных.

Мы же весь июль окапывались. Заняв Кенигсберг в середине июня, мы построили оборонительные рубежи в двадцати километрах к югу и в ста - к северу от города, по Неману. Нажим с севера, который был довольно сильным сразу после падения Кенигсберга, быстро сошел на нет - поняв, что нас с кондачка не возьмешь, немцы решили переть на нас с двух сторон одновременно - с севера и юга.

Мы составляли планы обороны исходя из возможных сил и средств противника. В конце июня, на одном заседании, кто-то сказал про систему озер - вот выйдут оттуда фрицы и надают нам. Другой возразил - или мы загоним их в болота - отомстим за 14й год. И тут все ошеломленно уставились друг на друга. Точно ! Восточно-прусская операция !!! И стали срочно перекраивать свои планы. Оставленные было нами города в полосе до мазурских озер и далее мы снова забрали себе, прошли частым бреднем и выгребли все немецкое население - обменный фонд. Много их не ушло - наши ДРГ и до этого препятствовали передвижению по дорогам и заворачивали беженцев обратно.

Первая линия прошла через Фромборк, расположенный в семидесяти километрах от Кенигсберга на Балтийском побережье, Вормдитт, Алленштейн, и далее на восток к Августову и Гродно. Сами города мы обложили опорными пунктами, а между ними, в краю болот и озер, устроили засеки, подтопления, завалы. В тылу от этой линии - вдоль и в направлении к ней - проложили десятки километров дорог, поставили полсотни мостов - то, что разрушали еще две недели назад, срочно потребовалось восстанавливать. Перед этой полосой обустроили позиции и маршевые пути для активной обороны - это будет предпольем нашей обороны.

Собственно, в направлении на Кенигсберг, с юга они могли идти вдоль балтийского побережья либо южнее - на Алленштейн - остальные пути были малопроходимы для крупных групп войск. Восточнее - на западном фасе нашего фронта -ситуация была хуже - от Белостока они могли ударить на восток в направлении Волковыска, Барановичей и Минска, на северо-восток - на Гродно, на север - по Августову и на северо-запад - на Граево. Это была самая опасная точка нашей обороны, которая требовала привлечения больших сил, так как нам приходилось держать большой периметр, тогда как немцы были вольны гораздо меньшими силами ударить куда угодно - и все-равно у них окажется локальное преимущество.

На северном фасе нашего фронта линия первой основной обороны шла по Неману - довольно сложная преграда как для немцев, так и для нас. Мы сделали несколько десятков скрытых подходов к реке с обеих сторон, организовали поблизости от них понтонные посты, склады боеприпасов, продовольствия, медицинские пункты - постараемся делать скрытые выходы им во фланги и в тыл. Естественно, прокладывали пути для прохождения нашей техники, особенно танков. По сравнению с немецкими наши новые танки и САУ оказывали меньшее удельное давление на грунт и могли проходить там, где немцы вязли - на это и был расчет. Немецкие трофейные танки мы по возможности также старались переобуть на более широкие гусеницы, но все-равно старались их применять только на более-менее проходимой местности.

С начала июля начался обмен военнопленными и гражданскими лицами. Советские люди подросли в цене - теперь немцы не давали более пяти наших за одного немца. С одной стороны, приятно, с другой - хрен им тогда, а не обмен. Сговорились на семи. В итоге за месяц обменяли триста тысяч немцев на два миллиона наших соотечественников, и у нас осталось еще семьсот тысяч - у немцев кончился обменный фонд, который они держали под рукой, а новых надо было еще набрать - думаю там и двадцать наберется, но не более. Оставшихся пленных мы продолжали использовать на строительстве, добыче полезных ископаемых, рубке леса и сельском хозяйстве - пусть отрабатывают кормежку. Но до цугундера их не доводили - сами немцы наших тоже содержали терпимо, по крайней мере - гораздо лучше, чем в моей истории. Берегли для обмена на чистокровных арийцев.

ГЛАВА 21.

Наконец, 3го августа, немцы оказались в сборе и поперли. С юга шло 600 танков и 100 тысяч пехоты, с севера - 300 танков и 40 тысяч. На востоке было тихо, а вот на юго-востоке они навалились пока окончательно неизвестными силами, но не менее ста танков и десяти тысяч солдат - там они могли легче подтягивать подкрепления с основного фронта.

Вся стокилометровая полоса к югу перед нашими оборонительными линиями заколыхалась как студень, в который уронили ложку - обстрелы, налеты, подрывы фугасов - немцы окропляли своей кровью буквально каждый пройденный километр, еще даже не начав атаку на наши окопы - мы значительно нарастили наши ДРГ - собственно, послали в них всех, кто мог пробежать хотя бы километр и не сдохнуть. Несколько сотен групп - почти двести тысяч человек - бегали по лесам и стреляли в немцев из каждого укрытия. Сверху им помогали штурмовики. В удобных для танковых засад местах наши танки буквально расстреливали колонны и передовые отряды - немцы шли не напропалую, но быстро, поэтому их разведка работала не так хорошо, как могла бы - Гитлер постоянно орал на генералов и торопил их освободить исконно немецкий Королевский Город. Да и отстреливали мы их изрядно - особо и не побегаешь. Так что уже через неделю после начала 'выдвижения' немецкая разведка резко сбавила прыть - всех особо борзых мы отстреляли из засад, а более осторожные стали предпочитать подставить под удар основную колонну, чем погибнуть в краткой но жесткой перестрелке. Жить хотят все, и мы использовали это их желание на полную катушку, тем более что вездеходы и транспортные У-2 постоянно подкидывали ДРГшникам боеприпасы и продукты питания, так что те могли не экономить.

В небе развернулось очередное воздушное сражение - на 350 наших истребителей накинулось более тысячи немецких. Их ждало много сюрпризов.

Химики достигли нужной чистоты пороха, но пока поучалось мало - и их пустили на производство НУРСов до дальности в километр - для более эффективной борьбы с истребителями, пикирующими бомбардировщиками. НУРСы подвешивались в кассетах под крыльями по 10 штук и применялись для обстрела групп самолетов или - по одиночной цели - на небольших расстояниях. Активно-реактивная схема стрельбы позволяла ракете быстро стартовать и набрать скорость - один километр она пролетала за три секунды, так что на дистанциях в триста метров это было убойное оружие - достаточно было пристреляться обычными трассерами и, нащупав цель таким мелкокалиберным оружием, всадить в него пару-тройку ракет - полукилограммовые заряды взрывчатки буквально разрывали самолеты и они рассыпались в воздухе множеством горящих обломков.

Перед этим почти три месяца мы тренировали летчиков на новых самолетных тренажерах для истребителей - на белом фоне показывались фигурки самолетов разного размера - для симулирования разных дистанций. Траектория пуль моделировалась изогнутой проволокой, которая была не видна при освещении, организованном в тренажерной комнате. Проволока изгибалась электромеханическим модулем управления исходя из текущей скорости и направления 'полета', и при нажатии на гашетки подсвечивалась - курсанту становилась видна 'трасса' пуль. Моделью управлял инструктор. На штурвал тренажера воздействовали электромоторы - моделировались толчки и дерганья от воздушных потоков. Так ежедневно по два-три часа летчики нарабатывали навыки оценки угловых скоростей и мгновенного расчета упреждения, так что уже с третьей очереди в цель попадали девяносто процентов летчиков, а с четвертой - все.

Помимо этого, летчики налетывали по два часа каждый день, причем делали как минимум по десять взлетов и посадок и полчаса тренировались в учебных воздушных боях. Нагрузки были просто адскими, а к ним еще добавлялись тренировки по взаимодействию с зенитчиками, изучение возможностей немецких самолетов, тренировки перемещения по лесу - на случай если собьют и придется прыгать на вражеской территории. Но кормили их на убой, от строевой подготовки, хозяйственных забот и несения караулов они были освобождены, и на сон отводилось не менее 10 часов.

Так что за эти три месяца наши 'сталинские' соколы превратились в эдаких воздушных волкодавов.

А противостояли им уже далеко не те асы, что были в начале войны - они уже давно лежали в лучшем случае под крестами, а то и вообще где-то в лесу под обломками своего самолета. Нынешние фашистские летуны учились по ускоренной программе - если до войны срок обучения составлял до четырех лет, то сейчас - три месяца. К тому же в связи с большими потерями на восточном фронте немцы стали набирать в летные школы не только членов нацистской партии, но и обычных граждан и даже граждан завоеванных стран - а мы-то поначалу все не могли понять, чего это немецкие пилоты такие звери, что расстреливают и мирное население, и раненных - а они, оказывается, все были нацистами до мозга костей и таким образом расчищали себе жизненное пространство. Снижение качества обучения и мотивации приводило к тому, что в поединке один на один мы обычно выигрывали восемь боев из десяти - за счет более совершенной техники и тактики мы смогли сохранить наш летный состав, тогда как у немцев он с начала войны поменялся уже два раза, к тому же просел - вступив в войну с количеством пилотов в 12 000, немцы похоронили уже 25 000 пилотов (в РИ - 20 000), и даже с учетом пополнений их количество было менее 9 000 (в РИ - 10 500). Эти потери - на оба восточных фронта - наш и РККА. У нас, к слову, было уже четыре тысячи пилотов - по три-четыре на один самолет - летали по очереди, так что уставали не вусмерть, и постоянно тренировались на тренажерах.

К тому же у нас помимо НУРСов были и другие сюрпризы и заделы. Моторы были форсированы на всех наших самолетах - в том числе и трофейных - напыление тугоплавких и износостойких материалов позволяло повысить температуру сгорания и частоты вращения деталей, которые к тому же тщательно вывешивались техниками при переборках двигателей. Поэтому наши трофейные мессеры даже первых модификаций показывали чудеса - их скорость была выше первоначальной минимум на 50 километров в час. Что уж говорить о более современных самолетах.

Помимо этого, все самолеты мы оснащали пороховыми ускорителями, которые позволяли за три секунды кратковременно увеличить скорость на сто километров - этого было достаточно чтобы оторваться от насевшего на хвост фрица. А тормозные щитки позволяли резко сбросить скорость и быстро развернуться в вираже, а то и просто поменяться местами с преследователем и, пока он соображает куда делся самолет, который вот только что был перед ним, как следует влепить ему в хвост и в гриву. Даже если сбросить фрица с хвоста не удавалось, у летчика был хороший шанс выйти из передряги - дополнительная композитная броня из стальных пластин и стеклопластика надежно защищала основные агрегаты самолета и самого летчика от немецких пуль 13 мм на расстояниях до ста метров, а на пятидесяти можно было обойтись синяками и разбитыми лампочками. Более крупные калибры были не страшны на расстояниях в двести-триста метров - но тут уже все зависело от разлета осколков - могли неудачно перебить какие-нибудь нервюры. Тросы и шланги были защищены от осколков коробами из такой же композитной брони, но прямое попадание могло повредить и их.

Ну, дымовые шашки, которые летчики использовали чтобы скрыться от фрица или показать что подбит - можно упомянуть вскользь - фрицы велись на обман только в самом начале, а потом у них осталась только маскировочная функция.

Помимо улучшений в технике и натаскивания летчиков у нас были и новые тактические приемы. Ну, что мы действовали только большими группами минимум в десять самолетов - это было и раньше. Зенитные засады и глушение тактических переговоров немцев также уже применялись. А теперь все это было сведено в комплексе. Зенитные засады ставились как правило треугольником со сторонами в километр, туда заманивались немцы и начиналась бойня. Зная, где находятся зенитки, наш пилот подтаскивал к ним очередную жертву и та не успевала даже понять что ее сбило, как камнем падала вниз.

Несмотря на все эти ухищрения, мы отдавали по одному самолету за каждые два немецких - все-таки у них и техника была на высоте, почти не уступая нашим новым самолетам, которых пока было не больше сотни, и их было тупо больше. По летчикам соотношение было лучше - если многие наши сбитые летчики приземлялись на нашей территории, то и немцы приземлялись на нашей же территории, но уже с другими последствиями. Так что, потеряв за две недели боев двести семьдесят самолетов, мы сохранили много летчиков - погибло всего тридцать человек, и еще пятьдесят выбыло на разные сроки из-за ранений. А вот немцы лишились почти шестисот самолетов в воздушных боях и еще около ста от зенитного огня над полевыми позициями, причем и летчиков у них стало почти на столько же меньше - в нашем плену было почти двести отлетавшихся фрицев, и их мы будем менять только на наших же летчиков и только один-к-десяти - пусть попробуют набрать. Ну или на особо важных людей.

Тем не менее, к двадцатым числам августа соотношение сил стало катастрофическим - на нашу сотню приходилось еще четыреста немцев, причем они могли легко нарастить свои силы, сняв часть машин с главного фронта. Немного спасала ситуацию 'карусель' - у нас на один самолет приходилось по три-четыре летчика, и они постоянно сменяли друг друга, так что в день один самолет делал до десяти вылетов без чрезмерного переутомления пилотов - коэффициент использования техники у нас был гораздо выше, чем у немцев, выполнявших пять вылетов максимум, а обычно не более трех - фактически, только за этот счет мы увеличили количество самолетов в три раза.

И тут свое веское слово сказал тот самый главный фронт. Подождав, пока немцы как следует увязнут в боях с нами, подрастратят боеприпасы, топливо и моторесурс, 21го августа войска северного фронта перешли в наступление, уже через два дня освободив Псков.

Немцы резко отхлынули от нас и мы получили долгожданную передышку, хотя бомбардировки и разведывательные полеты мы не прекратили, нанося точечные удары по мостам и аэродромам и сообщая информацию о перемещениях фашистских войск.

Форсирования Немана немцы так и не предприняли - они до него просто не добрались, увязнув в нашей мобильной обороне на северных берегах, а тут им пришлось разворачиваться обратно - наступление советских войск с севера было гораздо опаснее - те могли скинуть всю группировку в море, тогда как мы могли только обороняться.

Мы стали перебрасывать часть подразделений на юго-запад, где обстановка была опаснее. Из Германии подходили свежие части, снятые с западного фронта, и мы сдали уже три оборонительных рубежа, откатившись на тот, что начали строить первым, перед самым Кенигсбергом. Не помогало ничего - ни болотистая местность побережья, ни массированное радиоглушение, ни расстрел немецких танков с расстояний больше километра - немцы перли как заведенные. Эти сорок километров они буквально продавили сталью и проплавили кровью. Наши потери были велики, но их - просто ужасны. На один наш подбитый танк приходилось почти двадцать немецких - дальнобойные орудия наших машин и сильная оптика позволяли расстреливать немцев на дальних подходах, и им приходилось выискивать проходы по рощам и лесам, чтобы сделать хоть один выстрел. Но таких мест здесь было немного - все-таки страна была объектом хозяйственного воздействия плотного населения многие века - и мы следили за ними с особой тщательностью, засыпая снарядами и бомбами малейшие движения. Но это же отсутствие лесов не позволяло и нам применить нашу любимую тактику - приходилось грудью стоять на позициях под градом бомб и снарядов. Правда, град был как правило интенсивный, но недолгий - наша ПВО и контрбатарейная борьба позволяла успешно давить ударные силы немцев, но все-равно нам доставалось немало - порой казалось, что немцы стянули к нашим позициям чуть ли не всю свою артиллерию.

С наземными войсками бороться было проще - не обстрелянные на восточном фронте, они были не то чтобы как дети, но все-таки не те зубры, которые противостояли нам уже более года. Поэтому поначалу удачные фланговые контратаки позволяли стопорить их продвижение на разных участках и давали нам трофеи и пленных. Но все-равно учились они быстро, к тому же консультантами к ним направили большое количество бойцов с нашего фронта. Поэтому уже на пятый день боев мы отказались от контратак и стали применять только обстрелы издалека - выехав за свои позиции, мы по распадкам пробирались к позициям немцев, которые не успевали окопаться, проламывали их оборону и быстренько, пока они не подтянули резервы, сворачивали их оборонительный рубеж в кровавый рулончик, потом кратким но интенсивным огнем встречали части вторых эшелонов, спешивших на помощь своим уже погибшим товарищам по оружию, и в скором темпе сматывались за свои оборонительные позиции. Поэтому вскоре немцы начали наступать с большими осторожностями, страхуясь в каждой ложбинке усиленными отсечными позициями и держа мобильные группы наготове не далее полукилометра от передовых частей. Но такое построение тоже оказалось нам на руку - летуны сообщали нам координаты скопления людей и техники и мы устраивали по ним огневые налеты - быстро и больно. А когда нас отдавили к позициям недалеко от Кенигсберга, по немцам стала работать и захваченная нами береговая артиллерия. Еще в начале наступления она успешно подавила второй береговой десант немцев, который они хотели совершить под покровом темноты, но были замечены сторожевиками, которые навели на их лохани артиллерию и бомбардировщики. Вышло еще хуже, чем в первом десанте, который был замечен еще в море и частично был потоплен, но частично смог отойти обратно. Второй был уничтожен или взят в плен полностью - порядка двух тысяч. Так что на западном участке фронта немцы выдохлись к 25му августа и начали окапываться.

Последним аккордом был наш переход в наступление - мы были усилены частями, снятыми с северного участка. Успех был ошеломительным. Тут мы впервые массово применили наши новые танки. В передней проекции они пробивались только немецкими зенитками с четырехсот метров, хотя сами могли успешно стрелять по немецким танкам с двух километров, а по четверкам - с километра. Поэтому, построившись шахматным порядком с интервалами 20 метров, они поперли вперед, стреляя во всякое шевеление. Хотя какие-то шевеления начались только метров за пятьсот до немецких окопов, так как до этого по ним стреляла наша артиллерия и минометы. И танки шли не напролом, а с учетом местности - если есть какой-то выступ, где можно спрятать орудие, сначала несколько танков шли на его ребро и вычищали эту фланговую позицию. И только потом вперед двигались остальные танки. Это позволяло не подставлять борта. В результате в атаке серьезно не подбили ни одного танка - двоим сорвали гусеницы ПТОшники и еще трем - пехота с гранатами - пока не подтянулись наши штурмовики с гренадерами и не зачистили окопы. В брешь тут же втянулись рейдовые части и пошли гулять по тылам только-только остановившейся немецкой группировки. Разгром был полный. Мы немного не дошли до Данцига - не хотели зарваться. Поэтому отошли почти на исходные позиции, на которых и начиналась оборона. Помимо своей же подбитой техники, немцы потеряли практически всю артиллерию, это помимо тридцати тысяч пленными и гораздо больше убитыми и раненными. Тяжело им воюется без оперативной связи на поле боя, ну да ничего - пусть привыкают. Надеюсь, они поняли, что теперь так будет всегда.

Не менее упорные бои шли и на южном участке, и закончились они только к пятому сентября. Разгрома немцы избежали, но и своих целей не достигли. Они шли через леса, поэтому в качестве передовых отрядов охранения пустили отряды украинских националистов. Ребята были отчаянными, но все-равно таяли в лесах как масло. Мы уплотнили порядки наших ДРГ - вместо трех километров теперь каждой отводилось по километру и меньше, плюс расставили их в шахматном порядке и нарастили резервные линии. Так что раз за разом ОУНовцы попадали в клещи - упирались в одну из наших групп, затем охватывались соседними и уничтожались - минометным и снайперским огнем, ручными гранатометами, пулеметными косами. Иногда они успевали подтянуть вторую линию - тогда боковые ДРГ просто отходили, забирая своих раненных и убитых, и начиналась фронтальная перестрелка - пока в порядках оуновцев снова не возникнет прореха, в которую можно ввести фланкирующие группы. Против гранатометов им было нечего противопоставить - даже бывшие ранее надежными убежища в виде ствола дерева или низинки теперь не давали защиты от упавшей рядом гранатки, которую наши бойцы закидывали с расстояния более сорока метров из такого же убежища, но уже надежного. Попытки сблизиться броском пресекались плотным автоматическим огнем. Они полегли в этих лесах почти все, но свое дело сделали - помешали нам как следует громить немецкие колонны из лесных засад. Заслышав наши танки, они просто отходили к основным силам. Вот тут уже можно было немного пострелять выходящую на нас подмогу и тут же смыться, чтобы снова начать этот тяни-толкай разведгруппами.

К счастью, немцы не стали в этой истории разворачивать свои егерские команды охотников - наши действия слишком быстро стали крупномасштабными, и фрицам пришлось привлекать войска, а не гоняться за небольшими отрядами по лесам, для чего и создавались тогда их ягд-команды. Так что подготовка наших диверсантов вкупе с огневой мощью выкашивала ОУНовцев в лесах почище косы на утреннем лугу.

Но немцы все-равно продвигались и через две недели уперлись в наши оборонительные позиции. Три дня они приводили себя в порядок - подтягивали отставших, переукомплектовывали потрепанные части. Наши штурмовые У-2Ш отработали новую тактику - подкравшись на высоте верхушек деревьев, один штурмовик отрабатывал несколько секунд по колонне или лагерю и тут же уходил под прикрытие деревьев. В это время с другой стороны появлялся другой штурмовик и, пока стволы фрицев смотрели в сторону первого, отстреливался по ним и также быстро смывался. В это время третий появлялся еще с одного направления и также наносил короткий огневой удар. Низкая скорость, глушители и прикрытие леса позволяли им подкрадываться буквально вплотную и тут же отходить, разворачиваясь буквально на пятке, а наличие раций в каждой машине позволяло всей группе координировать свои действия - как правило если группа превышала пять машин, одна выделялась в качестве координатора, который дирижировал этим смертоносным оркестром. Группами по несколько самолетов они словно стая акул постоянно крутились вокруг колонны, откусывая от нее мелкими но частыми ударами по три-четыре человека, по одной машине, по танку за раз, но постоянно, так что порой бывало, что уже через полчаса от батальонной колонны оставались одни ошметки.

Вносила свою лепту и артиллерия, хотя к осени 42го как таковой ствольной артиллерии у нас было уже мало. Основную часть нарезных стволов калибров 150мм и менее были установлены на гусеничную бронетехнику и использовались в первых порядках для стрельбы прямой наводкой. Подавляющую часть навесной артиллерии составляли минометы, которые могли работать на дальности до пяти километров. А на больших дистанциях вместо дальнобойной артиллерии действовали штурмовые эскадрильи - они работали по батареям, складам, штабам и колоннам противника. На напряженных участках фронта один батальон могли поддерживать до трех эскадрилий штурмовиков - целый полк, их в свою очередь - до двух полков истребительной авиации, а над полем боя на высоте пятнадцати километров висело до шести разведчиков, которые прощупывали своими инфракрасными и оптическими глазами окружающую местность и докладывали о появлении целей непосредственно в штурмовые эскадрильи и комбатам, чтобы те смогли спланировать и подготовить встречные удары.

Конечно, ствольная артиллерия с закрытых позиций была бы предпочтительнее в плане безопасности, но у нас не было столько стволов и снарядов - для достижения того же результата, что и штурмовиками, на ствольную артиллерию пришлось бы потратить в десять раз больше металла и в двадцать - пороха. А может и в сто раз. Артиллерия все-таки работала массово, по площадям - там, где было достаточно бомбы, уходил десяток, а то и сотня снарядов - а ведь в них не только взрывчатка самого снаряда, но и порох метательного заряда. Такого мы позволить себе не могли, особенно по пороху. Повышенный риск штурмовок мы старались компенсировать массированностью применения штурмовиков - сначала - тотальное подавление зенитных средств управляемыми бомбами с большой высоты или НУРСами с расстояния в километр и более, и уже потом - работа по цели, и все это - массово, чтобы по одной зенитке работали два-три самолета, чтобы она просто не успевала пристреляться, нащупать своими снарядами наш самолет. А наши и пристреляться успевали - по неподвижной-то цели, и залп самолета мощнее - почти шесть стволов против одного-двух. Немцы могли компенсировать только массированностью применения зениток, но это им было сложнее сделать - в отличие от самолетов, которые могли за пять минут преодолеть чуть ли не тридцать километров, зенитки как правило оставались на месте, то есть на каждом важном участке требовалось бы держать например по шестьдесят зениток, тогда как все эти участки могли обрабатываться последовательно группой в тридцать-сорок самолетов - экономия в технике и людях подавляющая. Конечно, наши потери постепенно сглаживали бы эту диспропорцию сил нападения и обороны, но, во-первых, мы их постоянно пополняли, а во-вторых - немцы и не могли создать такой плотности зенитной обороны на всех интересующих нас участках. Мы в свою очередь, узнав об усилении зенитной ПВО какого-либо объекта, просто посылали туда не двадцать, а сорок или шестьдесят самолетов - и подавляющим огневым и маневренным преимуществом быстро задавливали всю ПВО при сравнительно небольших потерях у нас - на один сбитый самолет приходилось с десяток уничтоженных зениток.

Большей проблемой для наших штурмовиков была истребительная авиация немцев. Но тут вступали в действие уже наши истребители - достаточно было просто сковать немцев, пусть даже и не уничтожить, просто не дать добраться до наших штурмовиков, и те уже могли спокойно работать по цели - все-таки главные действия разворачивались на земле. А большими истребительными группами немцы уже давно действовать не могли - мы постоянно держали в воздухе более двадцати высотных ударных самолетов, основной целью которых были аэродромы противника, прежде всего - истребительной авиации. Так что на ближних к фронту аэродромах большого количества самолетов у немцев не было, а с дальних особо не полетаешь - много времени тратилось на подлет к месту боевых действий, и собственно на патрулирование и бой времени оставалось немного - своими ударными самолетами мы принудили немцев к слишком длинному транспортному плечу, тем самым компенсировав их превосходство в количестве самолетов.

ГЛАВА 22.

Немцы еще только начали переходить к сплошной многополосной обороне (в моей истории это случилось только летом 43го), и сейчас против нас все еще применяли очаговую оборону в одну цепь. Поэтому в атаках мы не делали больших резервов и многоэшелонных порядков наступающей части - почти вся наступающая часть - полк, батальон - шла в первом эшелоне, в резерве оставалось не более 10% - для блокирования контратак. Вот части вторых эшелонов - полки и батальоны - те уже шли колоннами в образовавшийся прорыв. Прорывом и развитием занимались разные части со своими командирами.

Этим мы конечно отходили от принятой тактики, которая в уставах прописывала, что надо эшелонировать буквально все - вплоть до взводов. Нет у взвода той ударной силы, которую имело бы смысл эшелонировать. Если против него отделение - это еще куда ни шло, да и то проще окружить и расстрелять с разных сторон. А уж при наступлении на окопы - у противника всяко будет не меньше взвода - его забить - и прорывать будет больше нечего, а если есть чего - то надо наваливаться скопом (но не толпой) - с взаимной поддержкой - пока одни перебежками приближаются к противнику, другие - рядом - стреляют по нему. А потом наоборот - тут главное чтобы плотность стволов была максимальна, чтобы отдельные горячие головы не пересекали сектора стрельбы соседей - много нюансов. В задние линии мы ставили старичков - они могли определить момент когда впереди лежащие собираются вскочить для перебежек и вовремя прекратить огонь, чтобы не подстрелить своих. Всегда стреляло два, а бежало одно отделение. Комвзвода конечно мог синхронизировать их действия, но не зря же пехоту гоняли до посинения - 'десять шагов пробежка, полминуты стрельбы' - это въелось в подошвы их сапог вместе с песком и грязью, что они намесили на полигонах. Центрами синхронизации были сержанты - они подавали команды своим непосредственным подчиненным и следили за порядком перебежек между отделениями - надо не просто чередовать, но чередовать с умом, потому как повторяющийся узор перемещений фрицы разгадают на раз и будут подлавливать вскакивающие отделения сосредоточенным огнем. По крайней мере, мы бы так и делали. А так - при пробежке или перед ней бойцы успевали засечь источники стрельбы спереди и немного по бокам у соседей и, в очередной раз плюхнувшись на землю, начинали садить редкими злыми очередями - не убить, так подавить - чтобы не стрелял по товарищам. перебегающим сейчас справа или слева. Передние бойцы стреляли по бокам, чтобы не зацепить перебегающих соседей, задние - вперед над головами - чтобы не стреляли уже по нашим. При подходе к ложбинкам и прочим укромным местам туда посылали навесом несколько ручных или мортирных гранат - фланкирующий или кинжальный огонь из до времени молчащих пулеметов никто не любил. За этим следил сержант и опытные бойцы. И за сто-двести метров, когда становился высок риск словить внезапный фланкирующий пулеметный огонь из амбразур, недоступных с фронта, все сливались с землей и становились травой 'переползи-поле'.

Командирам наступающих рот придавались наблюдатели от артиллеристов и летунов, что позволяло оперативно поддерживать части непосредственного контакта с противником. Мы отказались от схемы, когда ударные силы - артиллерия, авиация - подчинялись старшим командирам наступавших частей - пока сообщение пройдет от командира роты или батальона к его вышестоящему командиру, а от него - к командиру приданной ему ударной техники, а от него - соответственно до исполнителей - пройдет минут десять, и еще пять-десять - чтобы эта техника начала работать по затребованной цели - пока подлетят, или переставят прицелы и пристреляются. За это время может измениться очень много чего. А так - команда поступала непосредственно от наблюдателя в поддерживающее огневое подразделение, и до начала огневой поддержки проходило только пять-десять минут - от времени на подготовку уже никуда не деться, хотя пытались сократить и его - повесить недалеко от поля боя штурмовики, или пристрелять артиллерию по ограниченным квадратам, а то она и вообще постоянно 'сопровождала' прицелом поддерживаемые части - и время начала огневой поддержки сокращалось чуть ли не до минуты. Но это - при условии подготовленного наступления и отсутствии сильного истребительного сопротивления противника.

Командир наступающей части, конечно, должен был хорошо соображать в применимости приданных ему сил огневой поддержки - садить по одиночному пулемету всей батареей - не самый лучший вариант действий, хотя бывало и такое, в то время как его вполне можно было если не уничтожить, то подавить пятком стрелков - главное ведь подобраться - а там можно и гранатами закидать или тупо расстрелять огнем с разных направлений - со всех сторон не убережешься, где-то да подставишься, да и не будет немец ждать пока его возьмут в клещи - начнет отходить - тут его и подловят, ну или по крайней мере - он не будет какое-то время по нам стрелять - тоже хлеб. Но постепенно командиры учились, да и наблюдатели были не простыми передатчиками команд - тоже давали советы.

Танки и самоходки поддержки тоже вносили весомую лепту в уничтожении огневых точек. Иногда они засекали эти точки сами, иногда ориентировались по выстрелам сигнальных ракет поддерживаемой ими пехоты - эти имели лучше обзор и могли быстрее увидеть новую цель. Иногда, когда пушка смотрела в нужном направлении, снаряд попадал в цель сразу после выстрела ракеты и еще до того, как она долетит непосредственно до цели - пока она летит, наводчик успевал прицелиться и выстрелить. Пехоте такое нравилось - складывалось ощущение, что это их выстрел разнес очередное пулеметное гнездо. Такие сдвоенные выстрелы они называли 'мухобойными' и при этом дико ржали. Еще бы не ржать - завалили фрица, а сами живы. Понимаю и поддерживаю.

Для таких слитных действий, конечно, была важна организация радиосвязи. Каждый батальон помимо собственной радиосети включался в радиосеть ПВО, разведки, штаба - для этого выделялись отдельные радиостанции, которые постоянно прослушивали эфир на частотах этих сетей и по которым передавались сообщения в эти сети.

Немцы же нашли несколько способов противодействия нашим глушилкам. Теперь с каждой их ротой в атаке бежало по три связиста с катушками за спиной. Протянувшиеся через поле провода позволяли некоторое время координировать действия пехоты, артиллерии и самолетов - целеуказания быстро обрабатывались и уже через минуту после обнаружения нашей огневой точки на нее начинали сыпаться снаряды. Радиосвязь с пикировщиками мы надежно глушили, но немцы начали скакать с канала на канал, отдавая краткие команды - часто они успевали проскочить до того, как наши операторы станций подавления нащупают новый канал и включат его подавление. Пленные летчики рассказывали, что штабные разбивали каждый километр на квадраты со стороной сто метров, а летчикам выдавали карты привязки, так что было достаточно получить только две цифры - номер километра и номер квадрата, найти их на карте и уже по месту обнаружить цель.

Но это положение также длилось недолго - уже через неделю первоочередными целями снайперов стали связисты с катушками и те, кто оставались вдоль линии для починки разрывов проводов. Проблему коротких сообщений мы вообще решили в лоб - просто увеличили количество станций глушения, так что теперь один оператор отвечал за узкие полосы частот и поэтому быстро обнаруживал и глушил передачи. Потом вообще стали тупо не выключать глушилки - просто водили ими по своим диапазонам взад-вперед, так что даже на передачу двух цифр немцам требовалось четыре-пять раз их повторить, но к тому времени обстановка уже менялась - либо самолет уходил в другую точку, из которой было долго возвращаться, либо наша огневая точка меняла позицию.

Все эти приемы и ухищрения позволили нам остановить немцев на подходе к Алштейну. Те еще предприняли несколько атак наших основных позиций у этого города, а затем наши ударные батальоны вышли в тыл немцев и по сходящимся направлениям захватили Белосток - крупный транспортный узел и одновременно удобный плацдарм, из которого немцы могли угрожать нам по трем направлениям. Теперь, с захватом города, мы значительно спрямили линию фронта, что высвободило значительное количество наших войск, которые ранее находились на стреме вокруг Белостока, в расчете на возможность наступления от этого города в нескольких направлениях. После же освобождения Белостока уже не требовалось держать столько войск, они тут же были перегруппированы и смещены на юг - через Белосток в сторону Бреста. Заняв Бельск, находившийся в ста километрах к северу от Бреста, войска снова были перегруппированы. К этому времени немцы сочли, что нашей следующей целью будет Брест. Мы старались всячески убедить их в том же - стали подтягивать к нему крупнокалиберную артиллерию, захваченную в боях, перебрасывать колонны пехоты и машин, а ночью, когда немецкая авиация не видит, отводить их обратно, чтобы на следующий день снова провести их на юг по тому же маршруту. В колоннах перемещались новобранцы - пусть тренируют марш в боевой обстановке.

А обстрелянные войска стремительно двинулись на запад, по водоразделу между реками Нарев и Буг. Сходу захватив Ломжу и Остроленку в ста и ста двадцати километрах на запад от Белостока, передовые части перерезали сообщение с немецкой группировкой, влезшей в Мазурские болота к северу от этих городов, и теперь ее медленно сдавливали и рассекали с трех сторон, сбивая заслоны, протискиваясь между частями по болотам, сбивая фланговыми ударами наспех сколоченную оборону. Шедшие впереди наших основных сил передовые отряды двигались на немецких танках и автомобилях, были одеты в немецкую форму и вооружены немецким оружием, поэтому вскоре немцы перестали доверять кому-либо - для каждой группы своими были только те, кто сидел рядом в окопах или двигался по лесным дорогам в одной колонне. Нередко между немецкими частями, вышедшими в одну точку с разных сторон, вспыхивали бои, длившиеся иногда по несколько часов. Но через неделю немцам все-таки удалось собрать несколько тысяч человек в ударный кулак - легкие самолеты, мотоциклисты а иногда и разведка просачивались через сито наших ДРГ и ударных батальонов и все-таки наладили какую-то связь между разрозненными частями, в том числе ввели и систему опознавания, что заставило нас отказаться от применения немецкой формы - одна наша рота расслабилась и была сильно потрепана устроенной на нее засадой - удалось отойти едва половине ее состава, потеряв всю тяжелую технику и большинство машин.

Так что в середине сентября немцы стянули к Остроленке значительные силы, которые тем не менее ударили в пустоту - оставив заслоны, наши подвижные соединения быстрым маршем двигались на юго-запад, а эвакуационные роты - на восток, увозя с собой тонны припасов, корпуса подбитых танков, орудий, разрушая мосты и инженерные сооружения.

Наши же подвижные соединения - всего более трех тысяч человек при полусотне танков, спустилась до шоссе на Варшаву и вошли в город двадцать третьего сентября 1942го года. Передовые части, сбив редкие охранные части, еще входили в правобережную часть города, а в самом городе уже вовсю полыхали бои - польские повстанцы сцепились с охранными частями немцев. Нам же пришлось брать мосты через Вислу, которые охранялись эсесовскими частями. Бой был жаркий, но короткий. Заслышав стрельбу на окраинах и в центре, фрицы заняли оборону в ДОТах и подвалах домов, поэтому встретили нас мощными хлесткими ударами. Не желая терять людей, командиры батальонов не сговариваясь выдвинули танки и просто стали стрелять по вспышкам. За двадцать минут все было кончено. Остатки были добиты штурмовиками, и наши части полились в город, резко склонив чашу весов на сторону восставших.

Зажатые с нескольких сторон, немцы были буквально раздавлены мощным огнем танковых пушек. Пленных почти не было - поляки их не брали принципиально, а после наших танков просто не оставалось никого в живых - единицы не в счет, их мы передали полякам. Те же, дорвавшись до складов с оружием, уже решили что обойдутся без нас, поэтому, пополнив свои запасы снарядов и горючего, а также почистив музеи, канцелярии и банки, уже утром следующего дня наши колонны потянулись на северо-восток, в сторону Белостока. Оставленные нами у Остроленки группы арьергарда отбили первую попытку сходу форсировать Нарев и со всей прытью понеслись на юг к шоссе Варшава-Белосток, практически без потерь выйдя из-под серьезного удара - немцы полтора часа впустую месили холмы и перелески на противоположном берегу, прежде чем браво ворвались в уже оставленную Остроленку. Тем временем наши группы захватили мосты через реки на пути от Варшавы к Белостоку, и теперь вся колонна двигалась на Белосток, оставляя за собой обрубки быков - немцы не скоро восстановят шоссе Варшава-Белосток.

Уже когда колонна подошла к Белостоку, ей пришлось поворачивать обратно - наши взяли Брест. Те самые учебные части, оставленные напротив него для демонстрации наступления, вдруг неожиданно для самих себя проломили оборону немцев и на всем скаку вломились в город. Правда, им пришлось еще неделю расковыривать несколько фортов, но падение города было совершенно внезапным. Как выяснилось, по немецким штабам прошла информация о взятии нашими войсками Варшавы. Варшава была гораздо важнее Бреста - города, через который уже практически не шли грузы. Варшава же была транспортным узлом, его потеря катастрофически ухудшала снабжение всей Польши. Других частей поблизости не было - все или еще наступали на наши укрепления, или рвались из западни Мазурских болот, или были на юге. Единственными частями оказались части Брестского гарнизона - их и направили спасать Варшаву, оставив в Бресте жидкое прикрытие, и теперь уже оно должно было показывать нам свою оборону. Театр с нашей стороны оказался правдоподобнее. Снова пришлось брать Остроленку. Большинство немецких подразделений уже форсировало Нарев и также скорым ходом шло спасать Варшаву. Им-то в хвост и врезались наши батальоны, размазав немцев по шоссе толстым слоем, в котором завязли не доходя каких-то десяти километров до Варшавы - успели подтянуться Брестские части и остановили наш второй поход на Варшаву. Мы откатились за Буг и стали вгрызаться в грунт.

Поляки сражались за свой город два месяца. Масса оружия, взятого с немецких складов, стянутые со всей округи подразделения Армии Крайовой, три года оккупации, защита своей земли, близость наших войск - все это вселило в панов уверенность в победе. Если бы они так сражались осенью 39го - дальнейшей войны скорее всего просто не было бы.

Мы как могли помогали. Точечные бомбардировки путей сообщения, действия ДРГ и ударных батальонов в лесах между Вислой и Бугом - мы всячески осложняли немцам маневр. На какое-то время поляки из АК и варшавские евреи даже решили, что справятся сами, поэтому отодвинули коммунистов от всяких дел и фактически выдавили их из города. Мы стали формировать из этих отрядов отдельные группы, вооружать и тренировать по своим методикам. В штурмовых частях, действовавших в Польше, ввели поляков до трети состава - это не сильно ослабляло наши части и вместе с тем позволяло передавать опыт на конкретных примерах. То есть действовали по той же схеме, что и со своими новобранцами, только наши приходили в боевые части уже после КМБ и их подготовка была гораздо выше, им оставалось только пройти обкатку боями. Поляки же и учились, и обкатывались одновременно, но особых проблем не было - рядом с нами они тоже становились двужильными и дисциплинированными.

У нас же была проблема с командованием крупными соединениями - такого командования просто не было. Высшие офицеры, которые вышли к нам из окружения, уже показали свою несостоятельность, угробив свои соединения, поэтому мы опасались ставить под их командование новые части - не хватало, чтобы угробили и их. Мы попытались создавать из этих офицеров оперативные штабы, которые разрабатывали бы крупные операции, но пока они явно не блистали - один такой штаб созданную под них дивизию загнал в дебри припятских болот, перемешал батальонные колонны - они потом выбирались оттуда чуть ли не неделю. Атака тоже им пока не удавалась - командиры батальонов, выращенные уже нами, зачастую просто отказывались выполнять приказ о лобовой атаке, чем так любил грешить высший комсостав РККА. И комиссия по изучению боевого опыта вставала на сторону комбатов, тем более что те находили способы взломать оборону без лобовых атак - обходя узлы обороны по промежуткам и труднопроходимым местам, они просто перерезали коммуникации опорных пунктов, становились в гибкую оборону и просто отражали атаки с двух направлений - со стороны опорного пункта и деблокирующих войск. При достаточном подавлении немецкой артиллерии и развитой ПВО такой способ боевых действий значительно уменьшал наши потери - атаковать в лоб теперь приходилось немцам. Главное, чтобы разведка не проспала сосредоточение немецких войск на участках прорыва, а уж комбаты - своими силами или во взаимодействии с соседями - концентрировали на направлениях предполагаемых атак силы, сравнимые с силами наступающих, что позволяло отбивать атаки с минимальными потерями с нашей стороны и вместе с тем наносить существенный урон фрицам. Тут главное было отследить резкие смены направления атаки и купировать их мобильными подразделениями - только чтобы наступающие увязли в нашей подвижной обороне, а уж там подтянется пехота и обложит наступающих с разных сторон, устраивая им огневые мешки и быстро рассасываясь, когда немцы нащупают внезапно возникшую оборону и начнут ее давить артиллерией и минометами.

Такие способы войны приводили к тому, что потери немцев были раз в десять выше наших - за время летних боев мы потеряли убитыми около четырех тысяч человек и под сто тысяч раненными, тогда как фрицы оставили в мазурских болотах более двухсот тысяч одних только трупов и около сорока тысяч - пленными и раненными, также попавшими нам в плен. Сколько раненных они смогли вывезти - неизвестно, но в одной только Варшаве польские повстанцы расстреляли двенадцать госпиталей - почти двадцать тысяч фашистов. Бойня. Не последнюю роль в уменьшении потерь сыграли и наши бронежилеты, уже третьей модификации - с толстыми стеклопластиковыми квадратами, обложенными стальными пластинками. Прорывая внешнюю стальную пластину, пули и осколки часто вязли в стеклопластиковой массе, лишь царапая внутренние пластины и оставляя синяки. Были и переломы ребер, и контузии, но все-равно количество тяжелых ранений и тем более смертей снижалось значительно - порой все пять передних пластин были изодраны в клочья близким взрывом, а солдат получал только ушибы и ранения конечностей. Без броника он был бы трупом. Статистика повреждений бронежилетов говорила о том, что было спасено уже более ста тысяч жизней, количество тяжелых ранений снижено на пятьсот тысяч. Без броников нашей армии уже давно бы не было.

ГЛАВА 23.

Исследовательские работы по средствам поражения и защите от них я начал практически сразу, как попал сюда и сбил какой-то костяк из технических специалистов. Стойкость, сила духа - все это несомненно нужные и полезные качества. Но как с их помощью было противостоять банальному осколку - было непонятно - он просто пробьет меня несмотря на всю стойкость и силу духа, какие я только смогу найти. Не знаю, может один я такой малодушный, но хотелось все-таки получить какие-то более конкретные сведения - почему этот осколок меня не убьет и в каких конкретно ситуациях он это не сделает или сделает. Для этого я и собирал все сведения о поражающем воздействии пуль и осколков, а также способы, как их избежать.

Поэтому уже в июле сорок первого я организовал несколько команд, которые изучали эти моменты. Они двигались с разных сторон - одни исследовали степени поражения тела - какая энергия нужна например для проникающего ранения, какая - переломает кости, а какая оставит лишь синяк. Другая группа исследовала проникающие возможности осколков и пуль - их скорости и энергии на разных дистанциях, а также защитные способности разных преград - насколько преграда уменьшит скорость и энергию пули или осколка.

Проникающую способность исследовали в основном на свиных тушах - разгоняли стальные стержни до нужной скорости и затем измеряли степень поражения. Потерю скорости осколков определяли косвенными методами - по пробитию древесины - сначала измеряли сопротивление конкретного образца древесины известной силе, затем разгоняли стальной шарик до нужной скорости, смотрели, насколько он ее пробьет - и так из степени проникновения вычисляли скорость, на которой шарик подлетал к преграде.

Определяли и наиболее массовые средства поражения на поле боя. Прежде всего внимание уделяли осколочным снарядам - по статьям я помнил, что чуть ли не две трети поражений во второй мировой войне приходилось на осколки. Поэтому мы направили свои усилия прежде всего на них, хотя поначалу, когда мы вели засадные бои, наверное было бы логичнее исследовать пулевые ранения. Но это мы поняли уже по прошествии некоторого времени. А в июле мы просто взорвали несколько десятков наших и немецких мин и снарядов в ямах, окруженных досками, потом собрали осколки, подсчитали их количество, размеры, удаленность от точки подрыва снаряда, и глубину проникновения, и на основании этих данных определили примерную скорость осколков.

И результаты оказались обнадеживающими. Я-то все представлял себе, как огромные зазубренные осколки впиваются в бойцов, а то и в меня, и нет никакой защиты от таких искореженных стальных пластин, летящих на огромной скорости. В реальности все оказалось гораздо лучше. Да, снаряды, особенно крупнокалиберные, давали и большие осколки. Но, во-первых, они отлетали в основном ото дна, то есть шли сначала вверх, и уже затем падали вниз с уже гораздо меньшей скоростью. А во-вторых, их было менее одного процента от всего количества осколков. Наибольшее же количество представляли собой осколки массой до полуграмма - более семидесяти процентов. От полуграмма до грамма давали еще восемь-десять процентов, до двух граммов - семь, до четырех - пять и так далее по ниспадающей экспоненте - сравнительно опасные осколки, которые не остановить практически ничем, давали слишком низкую плотность распределения по сфере разлета, чтобы считать снаряды неотвратимой смертью. Да, могут поранить и убить и более мелкие, но от них проще и защититься.

И вот тут вступали в действие законы, выявленные группами по изучению степени поражения и группами по защитным свойствам материалов.

В качестве первой цели по защите мы взяли осколки массой до одного грамма - они составляли восемьдесят процентов поражающих элементов, которые давали снаряды. Такой осколок представлял собой более-менее прямоугольный кусок, но мы для проверок стали использовать стальные шарики - их и удобнее изготавливать, и они обладают чуть большей пробивной способностью - за счет своей формы меньше тормозятся воздухом и легче входят в преграды. В результате мы стали работать по этим поражающим элементам - диаметром чуть больше шести миллиметров и сечением в треть квадратного сантиметра и, повторю, весом всего один грамм.

И такая фитюлька вполне могла ранить и даже убить человека - хватило бы скорости. Опытным путем мы установили энергию, которой достаточно для поражения человека. При силе удара в пятнадцать джоулей на квадратный сантиметр человек получит синяк. При двадцати - пробьет кожу, но не проникнет внутрь. Тридцать пять джоулей на сантиметр поломают ему ребра, но ранение будет непроникающим. Проникающим оно станет при пятидесяти пяти джоулях на квадратный сантиметр. Ну а при ста сорока джоулях грудная клетка будет пробита практически насквозь - даже повреждена ее задняя стенка. Для пробития черепа нужно уже двести семьдесят джоулей. Для трубчатых костей - пятьдесят джоулей даст трещину, а сто шестьдесят - перелом.

Соответственно, стальной шарик диаметром шесть миллиметров и массой один грамм на скорости сто метров в секунду будет обладать энергией - эм на вэ-квадрат делить на два - в пять джоулей, что при площади сечения в ноль двадцать восемь квадратного сантиметра даст удельную энергию в восемнадцать джоулей на квадратный сантиметр (мы старались все расчеты округлять в большую сторону). То есть большинство осколков на такой скорости оставит синяк или небольшую ранку. Ну это если повезет и не будет задет крупный приповерхностный сосуд. На двухста метрах в секунду удельная энергия будет уже семьдесят джоулей на квадратный сантиметр - это довольно серьезные проникающие ранения и трещины, а то и переломы кости. Триста метров в секунду с их ста шестьюдесятью джоулями дадут серьезные проникающие ранения, а если они заденут жизненно важные органы - смерть. Четыреста метров пробьют череп, ну а все что выше - гарантированное пробитие насквозь, куда бы не попал. Вот такая печальная физика. Полуграммовые шарики диаметром пять миллиметров, всего на один миллиметр меньше граммовых, по поражающей способности отличаются процентов на двадцать, поэтому мы рассматривали их всех вместе. Далее каждый миллиметр сечения также давал снижение на двадцать процентов. Как и повышение - так, шарик диаметром в один сантиметр при массе в четыре грамма давал неглубокие ранения с переломами на ста метрах, а начиная с двухсот пробивал тело - частично или навылет. Хорошо, что таких осколков было-то всего пять процентов.

Это была физика, которая нас убивала. Но была и хорошая физика, физика-защитница. Ведь что нам требовалось ? Нам требовалось всего-то снизить скорость стандартного осколка до ста метров в секунду, ну, мы брали с запасом метров в десять-двадцать - неглубокие проникающие ранения были в основном несмертельны, но уж страховаться, так по максимуму. Так вот, первое, что играло нам на руку - сопротивление воздуха. Так, начав разлет на скорости в восемьсот метров в секунду - типичные скорости для осколков снарядов немецких гаубиц в 105 или 150 миллиметров, осколок в один грамм затормозится до сотни, пролетев семьдесят метров - на таком расстоянии большинство взрывов неопасны. Правда, на таком расстоянии уже и плотность распределения осколков невысока - они вполне себе могут пролететь мимо, не задев человека. Тем более что речь шла о пролете осколков, которые идут по прямой. А ведь много осколков разлетаются по параболическим траекториям, то есть для них семьдесят метров по прямой окажутся и двумястами метрами их собственного пути - тут уж и десятиграммовые осколки затормозятся до полутора сотен метров - еще прилично, с проникающими ранениями, но уже несмертельно, если только не повезет попасть в уязвимые точки организма. И это мы рассматривали разлет осколков крупных снарядов в сто пятьдесят миллиметров. У более мелких снарядов, которых было подавляющее большинство, скорость разлета осколков примерно такая же, просто за счет меньшего количества металла и количество осколков меньше, особенно крупных. Мы вообще сначала рассматривали защиту от ручных гранат - у той же Ф-1 скорость осколков была около семисот метров в секунду.

И чтобы еще снизить их поражающую способность, мы и исследовали индивидуальную бронезащиту. Результаты исследований показали, что каждый миллиметр твердой стали снижал скорость стандартного осколка где-то на триста метров в секунду. Точнее - первый миллиметр снижал ее на триста пятьдесят, второй - доводил снижение до шестисот, третий - до восьмисот, четвертый - до тысячи, пятый - до тысячи ста пятидесяти. То есть для вполне надежной защиты от наиболее массовых снарядов, гранат и их осколков было достаточно трех миллиметров стали. А лист такой стали размером двадцать на двадцать сантиметров весил менее килограмма. И уже с сентября мы начали выпускать такие листы, которые можно было вкладывать в карманы разгрузки. Они защищали от осколков середину груди и живота. Почему не все тело ? Проблема в подвижности - каждый дополнительный килограмм снижал ее где-то на десять процентов - человек начинал медленнее двигаться. А так мы прикрывали жизненно-важные органы - сердце, частично легкие, и живот - ранения в которые были очень опасны своими последствиями. Неприкрытые бока грудной клетки все-таки частично прикрывались руками, оружием, магазинами и саперной лопаткой, размещенными на разгрузке - у этих предметов были практически такие же суммарные толщины металла, хотя и более мягкого. Но и такая псевдо-защита значительно снижала поражающее воздействие - ранения тела 'через руку' или 'через магазин' становились поверхностными или не слишком глубокими.

Одновременно мы получили и защиту от пуль МП-40. Их восьмиграммовые пульки с начальной скоростью в четыреста метров в секунду пробивали трехмиллиметровые листы только при стрельбе с десяти метров, и только по нормали - отклонение уже в двадцать градусов надежно защищало от очереди, выпущенной в упор. Причем удельная энергия после пробития была около десяти джоулей на квадратный сантиметр - максимум, что они оставляли, это синяк - и сечение пули было уже большим, и пуля при пробитии стального листа деформировалась. Бойцы перестали бояться этих трещоток - надо было только следить, чтобы первые выстрелы пришлись на бронелисты, а не в незащищенную бочину, ну тут у нас были сделаны специальные тренажеры, на которых бойцы учились уворачиваться от очередей в упор. Советский ППШ или наш ППК и то были опаснее - пуля массой пять грамм и калибром 7,62 при начальной скорости 500 метров в секунду пробивала наши листы и даже после пробития имела удельную энергию в сто четырнадцать джоулей на сантиметр - убьет и не поморщится. Поэтому фрицы и старались завладеть и применить именно наше или советское автоматическое оружие. К счастью, у них это не особо получалось - и мало его было, и быстро заканчивались патроны. К зиме 42го фрицы наладили выпуск наших ППК, но к тому времени и наша защита была уже более совершенна.

После более-менее успешных работ по защите от мелких осколков мы, естественно, не стали останавливаться, а продолжили наши работы. Хотелось бы иметь защиту от крупных осколков и, самое главное, от немецких пуль калибра 7,92, которые немцы использовали как в винтовках, так и, самое опасное - в пулеметах. Эти пульки были непростой инженерной задачкой. При начальной скорости в 755 метров в секунду они имели энергию 3648 Джоулей, или, с учетом калибра - 7408 Джоулей на квадратный сантиметр удельной энергии. Такой таран мог прошить не одного бойца. Даже с защитой трехмиллиметровыми пластинами ее убойная сила сохранялась практически на всех мыслимых дистанциях огня - лишь начиная с расстояний в полтора километра, где ее скорость составляла двести восемьдесят три метра в секунду, пуля переставала быть опасной при наличии бронезащиты. На всех же меньших дистанциях она сохраняла убойность, хотя и теряла на наших пластинах значительную долю энергии - в пять раз при выстрелах в упор, и более чем в десять - на расстояниях от километра и выше. Добавление второй пластины в три миллиметра снизило убойность пули до дистанций в семьсот метров - наигрыш был ниочем - как раз на таких расстояниях огонь и становился метким, а, следовательно, эффективным. Правда, такая конструкция защищала уже от девятиграммовых осколков размером в тринадцать миллиметров. Но нам хотелось большего. И только наращивание толщины бронезащиты до тринадцати миллиметров дало доспехи, непробиваемые винтовочными пулями 7,92. Дополнительно такая защита держала уже семидесятиграммовые осколки диаметром в двадцать шесть миллиметров - если, конечно, боец мог бы выдержать энергию удара в 22 килоджоуля, которую имел такой осколок на расстоянии в ноль метров, ну это помимо ударной волны от взрыва - я таких терминаторов не знал. Но вес одной такой пластины двадцать на двадцать сантиметров составлял уже более четырех килограммов - с таким грузом особо не побегаешь, тем более что для хоть какой-то нормальной защиты нужно как минимум две пластины - середина груди и живота. Это не говоря о том, что все эти три с половиной тысячи джоулей энергии от пули распределятся по площади в четыреста квадратных сантиметров только в лучшем случае, обычно пуля будет бить в какой-то край, и площадь контакта, по которой распределится ее энергия, составит хорошо если половину, а это уже удар в восемнадцать джоулей на квадратный сантиметр - как минимум обширная гематома, попросту - синяк.

Тут проблема решалась уже одновременно с доработками касок. Стальной шлем мы начали заменять еще в конце 41го. В советском СШ-40 нам не нравилось то, что он не держал самые распространенные на поле боя осколки массой в один грамм, летящие со скоростью выше трехсот метров в секунду. Увеличивать толщину стального слоя было нежелательно - нагрузка на шею станет слишком большой, это не распределять ее по всему телу, как с бронепластинами в разгрузке. Поэтому по технологичности шлем быстро обогнал бронезащиту тела - мы начали разработку многослойных шлемов из стеклопластика со стальными, а затем и титановыми вставками, и развитой системой амортизации, которая бы позволила компенсировать удар от винтовочных пуль и крупных осколков. Постепенно шлем становился все более сложным - добавлялись элементы в виде утолщенных передних и боковых пластин, сверху и сзади - наоборот - их толщина снижалась или вообще убиралась, оставив в конце концов защиту титановыми пластинами только в передней полусфере - по результатам испытания и исследованию поражений в ходе боя именно там были наиболее частые попадания пуль и осколков. Ведь снаряды падают как правило со стороны врага, соответственно, осколки больше летят вперед и в стороны, а назад, в сторону врага, их летит значительно меньше.

В итоге шлем состоял из наружной титановой полосы толщиной пять миллиметров, проходящей ото лба до макушки, внутренней двухмиллиметровой, проходящей под ней на расстоянии сантиметра, двух одинарных боковых титановых пластин толщиной три миллиметра, и все это хозяйство было надежно зафиксировано в стеклопластиковой сфере переменной толщиной от двух до одного сантиметра. Закрытые уши позволяли снизить воздействие ударных волн. Некоторые бойцы надевали плечевой воротник, который хотя и затруднял движения головой, зато давал надежный упор каске при попадании в нее винтовочных пуль - без такого упора могла сломаться шея, а так - даже при выстреле в упор пуля уходила рикошетом или же теряла энергию на пробитие титановых пластин и затем застревала в стеклопластиковом массиве. Конечно, были и неудачные попадания, но в целом новая защита головы снизила повреждения черепа более чем в десять раз. При этом масса шлема так и не вышла за полтора килограмма. Воинов по-прежнему могло сбить с ног, оглушить, но пробития были очень редки - если только крупными осколками близко разорвавшегося снаряда, или из винтовки в упор сбоку ... Такие случаи редки относительно основной массы поражающих элементов, летающих на поле боя. Естественно, новые шлемы шли прежде всего подразделениям первой линии - каждый батальон, участвовавший в активных боевых действиях, их имел поначалу вообще по тридцать штук, и каждый месяц это количество вырастало на десяток, пока к середине лета у нас стало таких шлемов уже десять тысяч - как раз на сотню батальонов. Причем батальоны, выводившиеся с передовой на отдых, сдавали шлемы своим сменщикам - впрочем, такой же порядок был и внутри батальонов - отделения, шедшие первыми, снаряжались такими шлемами, а отделения вторых и третьих линий шли в атаку в советских касках. В июне наконец заработала поточная линия, и к концу лета мы рассчитывали довести количество новых шлемов уже до тридцати тысяч штук - тут уже все подразделения активной сотни батальонов будут наступать или обороняться в новых шлемах. Ну а к зиме хватит уже и на две сотни.

Аналогично дорабатывались и бронежилеты - в карманы разгрузки помещались слоеные пластины - внешний твердый, промежуточный из стеклопластика, и еще один внутренний - тоже из металла. Даже пробив первую металлическую платину, пуля вязла в слое стеклопластика, и, даже если она не начинала разрушаться после прохождения внешнего стального слоя, то как правило ее разворачивало в пластике, так что она как бы заныривала в этот вязкий слой и подходила ко второй пластине под углом, из-за чего рикошетировала от нее, окончательно увязая внутри. Бойцы после боя даже устраивали соревнования - у кого пуля пойдет заковыристее и интереснее. Естественно, для разных поверхностей тела толщина пластин была разной. Толще всего была фронтальная защита - она должна была держать винтовочную пулю под углом в тридцать градусов - тут уже боец должен был вертеться и не подставляться под прямой выстрел - боковые по фронтальной платине либо давали рикошет от внешней либо вязли внутри. Исследования ранений показывали, что пули редко входили в тело под прямым углом - все-таки бойцы перемещались пригнувшись. Так что мы сознательно пошли на менее надежную защиту, положившись на то, что бронепластины практически всегда будут под углом к пуле и таким образом по ней будет работать больше металла защиты. Зато это позволило снижать вес бронепластин, и солдаты охотнее их навешивали на себя. Боковые пластины вообще защищали только от осколков, как и наспинные - они были идентичны друг другу. Общая масса пластин полного комплекта достигала десяти килограммов, поэтому его брали не все, а только штурмовики, остальные же ограничивались фронтальными и верхней наспинной, оставляя бока и поясницу незащищенными - статистика давала по ним лишь десять процентов поражений, тогда как грудь и живот - более шестидесяти, бока - по пять процентов. Так что, с учетом каски, вероятность поражения снижалась более чем на семьдесят процентов - неудачные попадания пуль и крупные осколки все-равно пробивали даже эту усовершенствованную бронезащиту пехотинца, правда, защита значительно ослабляла такие поражающие элементы, так что у воина оставались высокие шансы выжить, если ему быстро окажут медицинскую помощь. А для уменьшения контузии от попадания в бронезащиту уже в конце 41го под пластины стали приклеиваться наборы валиков из пористого каучука - заодно они обеспечивали и вентиляцию. И это помимо того, что и сам стеклопластик давал неплохую амортизацию, переводя энергию пули в деформацию своих вязких слоев и в тепло.

Но на этом мы не остановились. Весной 42го стали делать и конструкции бронеплит с пространственными внутренними перегородками - в пространстве между металлическими пластинами стали устанавливать под углом металлические планки, если смотреть с верхнего или нижнего торца, то между наружными пластинами получался набор треугольников. Эти планки заставляли пулю смещаться вбок - теперь ей приходилось проминать стеклопластик не только острым концом в направлении своего движения, но и боковой поверхностью в направлении, под углом в первоначальному движению - получался эдакий 'рикошет', который к тому же происходил в сильновязком пространстве. Порой получалось, что пули торчали из бронепластины, не в силах преодолеть возросшее сопротивление преграды. Конечно, бронепластину при этом очень сильно дергало вбок, так что пришлось усилить ее крепление, но это ощутимо снизило ранения от высокоскоростных пуль. К этому времени мы увеличили размеры пластин до размеров тридцать на двадцать сантиметров, чтобы перекрыть весь корпус по ширине. А некоторые бойцы навешивали еще и дополнительные композитные пластины, закрывавшие полосу в десять сантиметров вдоль передней поверхности туловища. Такие конструкции из двух плит удерживали и прямой выстрел из винтовки, при этом бойцы отделывались обширными синяками, даже без сломанных ребер или обширной контузии - большая площадь двух пористых каучуковых подкладок хорошо вбирали в себя импульс, полученный бронепластиной от пули. А к лету мы разработали уже третью систему станкового крепления - на поясницу надевался ремень с полужесткими вертикальными элементами, и уже на них крепились пластины - нагрузка переместилась с плеч на ноги, человек меньше уставал, ну а ноги мы тренировали как ничто другое - именно они были главным рабочим инструментом бойца.

Глядя на нас, немцы начали выпускать броники только по результатам провального для них лета 42го года - до этого пехота, конечно, использовала наши трофейные, делала что-то в мастерских, но на высшем политическом уровне они начали делать их только осенью. Если на низшем и среднем уровне у них было много вменяемых и толковых людей, то верхушка первые полтора года войны пребывала в каком-то вымышленном мире - успехи вскружили им голову и они были совершенно неадекватны изменившейся обстановке - они ее просто не хотели замечать, пока не потеряли Кенигсберг.

Конечно, этим мы подложили свинью Красной Армии - ну так пусть и сами шевелятся, тем более я помню, что уже в Сталинградской битве применялись кирасы. Так что адеквата там было гораздо больше. И поступить по-другому, придержав броники, я тоже не мог - только так, мелкими технологическими преимуществами, мы и могли выстоять первые два года, пока не научимся воевать крупными соединениями и пока не выйдем на массовое производство тяжелого вооружения.

ГЛАВА 24.

А проблему крупных соединений мы пока решили не форсировать. Стратегические наступления нам все-равно были недоступны из-за несовместимых весовых категорий - только глухая оборона, засады и рейды по тылам - а там отлично справляются и комбаты, координируя свои действия с соседями. Махновщина, но пока работало. Все, что мы пока сделали по результатам боев - это развернули одиннадцать наиболее успешных батальонов в полки с соответствующим повышением званий и должностей. А высшие командиры РККА, кто не захотел или опасался возвращаться на большую землю, занимались обеспечением боевой и тыловой подготовки - проверить чистоту полов или наличие запасов на вещевом складе они вполне могли. Тем и занимались, оставив даже обучение наших войск нашим же специалистам - они обучали тому, что было нужно нам и в наших условиях. Крупные соединения под единым командиром нам все-равно потребуются, вот только командир должен быть грамотным, приученным к нашему способу войны - протискивание через слабые направления, окружение и последующее отбитие деблокирующих атак, контратаки, нападения на колонны, и никаких лобовых атак в полный рост - если только демонстрации атак на дальних дистанциях, чтобы заставить немцев понапрасну расходовать боеприпасы.

Естественно, все это подкреплялось мощными грузовыми потоками на вездеходах и транспортных самолетах, где позволяла местность - и на автомобилях, а где позволяли расстояния - и на лошадках - запряженных в телеги или просто вьючных - по ситуации и наличию транспорта. Комбаты хотя и координировали действия между собой, но не всегда успешно - мешали недостаток владения обстановкой, а то и просто амбиции - все прошли уже не один десяток боев, поэтому далеко не всегда могли обуздать свое эго и начать выполнять задачи, которые стояли перед соседями, когда были и другие, не менее вкусные задачи.

А сил батальонов хватало не всегда - мы не могли окружить например полк, не говоря о дивизии - только поставить заслон на каком-то направлении, чтобы перенаправить крупное соединение немцев в другую сторону. Справедливости ради надо отметить, что и такой карамболь сильно трепал немцев - батальоны занимали несколько взаимосвязанных оборонительных позиций на направлениях наиболее удобного движения, и немецкая часть, словно шар от бортов, отскакивала от очередной позиции, чтобы через некоторое время упереться в следующую и отскочить уже от нее, и так, пройдя по касательной к нашим позициям несколько раз, в конце концов вырваться из частичного окружения, как правило уже без тяжелого вооружения и с большими потерями, но все-равно не уничтоженная полностью. При наличии у нас общего командования даже уровня полка дивизия скорее всего просто не вышла бы к своим - достаточно было перекрыть еще пару-тройку направлений - и все - она бы так и тыкалась в нашу оборону, пока бы не закончилась. И только отсутствие координации, которой все должны подчиняться, позволяло им вырываться.

Казалось бы - ну договорились между собой комбаты - и окружили немецкую дивизию. Но не все так просто - в полный рост встают приоритеты конкретных исполнителей, которые нагружены своими задачами и не могут просто так по своей прихоти переключиться на задачи, поставленные перед другими исполнителями - сначала надо согласовать изменение задач по командной вертикали. Вместе с тем, подчинение частей одному командиру позволяет быстрее реагировать на ситуацию. В этом случае части просто исполняют приказ своего командования, которое лучше видит общую картину, потому что собирает информацию, поступающую от подчиненных частей. Если же какие-то части, задействованные в операции, подчиняются другому командиру, приходится посылать тому запрос на исполнение приказа его частям, тот командир должен вникнуть в 'чужую' ситуацию, за которой он вообще-то не особо следит - своих дел хватает, и если приказ не противоречит его целям - приказать исполнить его, а если противоречит - тогда мог и не приказать - и тогда бы пришлось обращаться в более высокие инстанции - а это снова время. Ведь почему отдельный командир не из той же иерархии не исполнит чужой приказ ? Потому что у него есть свои цели и задачи, приказы, отданные его командованием. Вот для чего и нужны были крупные части под единым командованием - у мелких просто не хватало сил для того уровня операций, на который мы сейчас выходили. И ускорить процессы мы никак не могли - оставалось ждать, пока командиры вырастут сами, мы лишь слегка подталкивали этот процесс, когда отдельным успешным командирам ставили задачи, которые чуть превышали их уровень, одновременно придавая им какие-то средства усиления, в том числе и по их запросам - и смотрели - и как он спланирует, и как справится, с задачей.

Сама предметная область - общевойсковой бой - была довольно медлительной сущностью. Это не натренировать бойца в преодолении полосы препятствий - ногой оттолкнулся, перемахнул изгородь - и уже ц цели. Нет, в общевойсковом бое все происходит как в замедленной съемке - пока будет разведена местность и противник, пока выполнен расчет потребных сил и подтянуты резервы, боеприпасы и топливо - все эти детали, на которых командиры могут потренироваться и показать себя, требуют времени гораздо больше, чем на индивидуальную подготовку, где все видно буквально в течение пяти минут. Так что единственное, что мы могли улучшить - это выполнять как можно больше операций, чтобы можно было пропустить через них как можно больше командиров. Это хотя и не ускоряло процесс роста каждого конкретного командира, но зато хотя бы давало нам возможность набрать пул потенциальных кандидатов на командование крупными соединениями, и потом терпеливо, словно под микроскопом, изучать все их движения, не забывая и оглядываться по сторонам в поисках других - вдруг успехи были случайны. Время - вот чего нам больше всего не хватало.

Поэтому мы старательно и терпеливо придумывали все новые и новые операции, одновременно стирая этим рашпилем наиболее боеспособные немецкие части. Так, начавшись летом 42го, эти маневренные бои продолжались до начала февраля 43го года, когда изменившаяся обстановка на Западном фронте поменяла всю конфигурацию сил. И виной тому были мы, еще точнее - я.

У немцев появились высотные зенитные ракеты. Как потом выяснила советская разведка, одна из наших ракет проломила фюзеляж немецкого бомбардировщика, но не взорвалась - издержки массового производства. Немцы уволокли трофей, разобрали по винтикам, и уже через пять месяцев, как раз в феврале, последовал разгром восьмой воздушной армии американцев, которую те перебросили в Англию еще летом 42го. Несмотря на то, что американцы летели на бомбежку ночью, из налета второго февраля 43го из семисот машин вернулось сто двадцать - остальные густо покрыли своими обломками поля Германии и Голландии. Американцы и до этого отмечали появление у немцев нового оружия, но оценивали его эффективность как невысокую - что-то такое взрывалось, но наносило приемлемые потери. Оказалось, немцы просто отлаживали технологию, тактику, и копили запасы. А затем вдарили. Часть ракет была осветительными снарядами. Залетев на высоту девять километров, они начинали медленно спускаться на парашютах, отлично подсвечивая цели уже для боевых ракет. Немецкие операторы пунктуально тратили по три ракеты на самолет, что приводило к огромным повреждениям и потерям - когда такой двухсотмиллиметровый гостинец взрывался в плотном строю бомбардировщиков, доставалось многим - взрывная волна раскидывала бомбардировщики в стороны настолько мощно, что пилоты не успевали компенсировать внезапное изменение плотности воздуха и машины, подпрыгивая на неожиданных ухабах, сталкивались друг с другом. А то и, если взрыв был недалеко, самолет мог налететь крылом на внезапно появившуюся область воздуха высокой плотности - и привет. Это как если бы на пути вдруг появился огромный валун - плоскость крыла отлетала только так, да и корпус получал обширные повреждения.

А ведь помимо ударной волны, ракеты начинялись и готовыми поражающими элементами. Стальные двухсантиметровые шарики прошивали корпуса самолетов насквозь, разрывая тяги управления, ломая элероны, разбрызгивая тела пилотов, стрелков и штурманов по изрешеченным внутренностям самолетов. Обстрелы были недолгими - над одной батареей каждая группа бомбардировщиков проходила минут за пять. Но это были кошмарные минуты, а батарей было много - ракеты - это дешево ! И над каждой батареей группы бомбардировщиков сыпали вниз обломками машин. Позиции отстрелявшихся батарей вскрывались выпущенной ими подсветкой и американцы пытались их обходить, но натыкались на до поры молчавшие позиции и те выгрызали у жертвы свою законную добычу. Двести пятнадцать пусков из семидесяти пусковых установок слизнули с неба около трехсот самолетов. Еще столько же были повреждены, но продолжали лететь. Хотя ни о каком строе речи уже не шло - группы распались, пилоты лихорадочно сбрасывали бомбы в леса и поля и ложились на обратный курс. Но это было еще не все. В дело вступили немецкие ночные истребители.

Дождавшись, когда свое слово скажет новое оружие, они цепко насели на разрозненные бомберы и стали практически безнаказанно расстреливать беззащитные цели. Налетая втроем-впятером с разных направлений, они раздергивали оставшуюся оборону и добивали подранков. Трассеры вгрызались в жирные туши, вырывали из них куски обшивки, отрывали части крыльев и корпуса, и некогда гордые машины в огненном вращении устремлялись вниз. Собственно, выжила только группа, летевшая самой последней. Они слышали панический эфир, но не понимали что происходит, пока сами не попали под обстрел первого зенитно-ракетного дивизиона. Все сразу стало кристально ясно. Скинув бомбы, группа дружно развернулась и направилась домой, и при этом успешно отбилась от атак истребителей - ее строй не развалился и те были встречены плотным огнем многочисленных крупнокалиберных пулеметов.

Британцы посмеялись над пугливыми янки, и на следующую ночь устроили свой налет. Не вернулся никто. Все пятьсот машин остались на ухоженных европейских полях. Германия с облегчением вздохнула и принялась клепать сотни ракет. Англосаксы утерлись, выдали широкую улыбку и стали 'наращивать силы' и 'выполнять передислокацию' - американцы быстренько вернули остатки разгромленной армады в Америку, англичане нарастили выпуск истребителей и стали усиленно рыть бомбоубежища.

ГЛАВА 25.

Мы также ограничили полеты своих высотных бомбардировщиков - только разведка и точечные удары по штабам, складам и мостам, да и то если они находились на отшибе - в крупных населенных пунктах была высока вероятность установки немцами новых ракет. Появление ракет у немцев нами уже давно предвиделось - это оружие мы применяли уже более полугода, свою эффективность оно доказало, и они бы разработали его и без нашей ракеты - она просто ускорила работы, показав эффективность нового оружия. Ну и применение каналов в порохах твердотопливных двигателей тоже наверняка ускорило их работы - не то чтобы немцы о них не знали - знали, каналы издавна использовали, когда хотели сохранить постоянную поверхность горения и тем самым обеспечить равномерное сгорание пороха. Но мы применяли дифференцированные каналы, с которыми вначале горения площадь поверхности была выше и соответственно ракета при старте быстрее набирала скорость, а уж потом она просто поддерживалась - высокий начальный импульс был нужен, чтобы ракета, когда сойдет с направляющих при старте, не заваливалась от своей массы. Хитрость, которую мы открыли после нескольких десятков неудачных запусков.

Так что неожиданностью немецкие ракеты не были, мы уже несколько месяцев создавали и отлаживали оружие противодействия - установили на бомбардировщики самозарядные дробовики, которые три раза в секунду выплевывали конус из стальных шариков на сто метров - достаточно для одной ракеты - не разрушит, так собьет с курса. Хотя при этом все-равно случались близкие подрывы, которые причиняли некоторые повреждения, но пока ни один наш самолет не был сбит. Причем народ тут же придумал как еще можно использовать новое оружие - стрелки с удовольствием садили из этих дробовиков не только по ракетам, но и по истребителям фашистов. Для наших же истребителей немецкие ракеты не были страшны - и скорость истребителя была выше, и маневренность ракеты, а главное - оператора, были недостаточны, чтобы поймать машину, стремительно проносящуюся мимо. Впрочем, в отношении наших ракет можно было бы сказать то же самое - случаи сбития немецких истребителей были очень редкими.

Так что пока новое оружие немцев нам мешало не сильно, хотя крупные города мы старались обходить стороной хотя бы днем, тогда как раньше мы наглели. На земле же фронт существенно сдвинулся. Еще осенью 42го мы вышли на юге из припятских лесов, закрепились на линии Ковель - Брест - Брест-подляски - Замбрув - Остроленка - Алленштейн - Браунсберг (Фрауэнбург) на западе - почти прямая линия на северо-северо-запад от Бреста, реки Горынь, Припять до Мозыря - на юге. Гомель-Могилев-Орша-Витебск на востоке, Вильно-Ковно-Тильзит - на севере. На этих рубежах осенью сорок второго-зимой сорок третьего мы закопались в землю по самую макушку и стали ждать летнего наступления немцев в сорок третьем - то, что оно будет, мы не сомневались, а наступать самим у нас уже не было сил - прежде всего боеприпасов, но и людей для такой территории хватало только на оборону, к тому же активную.

Нас и основной фронт разделяли территории, занятые немцами - полоса в двести километров с востока на запад и по пятьсот на юге и севере - Киев-Полтава-Курск-Орел-Брянск-Смоленск-Ржев-Великие Луки-Рига-Таллин были немецкими, Псков, Новгород, Бологое, Вязьма, Елец, Воронеж, Белгород, Старый Оскол, Харьков, Кривой Рог, Запорожье, Одесса - эти были советскими - осенью 42го немцам удалось-таки взять Киев, хотя большинство наших войск и вырвалось из окружения, правда, практически без артиллерии. Причем сухопутное сообщение через Кенигсберг было прервано нами - северная группировка снабжалась немецким флотом и по воздуху, по своей наземной полосе они только маневрировали войсками - тащить в Прибалтику подкрепления вокруг нашей территории через Украину было слишком накладно. Хотя морское снабжение также постепенно ухудшалось - наша авиация и шесть трофейных подлодок почти каждый день топили транспорты, шедшие из Германии в Прибалтику и обратно. Такого они явно терпеть не будут и постараются перерезать нашу территорию - скорее всего через Кенигсберг - исконно их город, хотя, если углубляться в историю, он присягнул на верность Елизавете во время Семилетней войны - так что по сути с тех пор город как бы русский, пусть Петр Третий его потом и подарил обратно Пруссии - немчура он немчура и есть, не зря его грохнули, хотя в пользу еще большей немчуры.

К началу 43го года на почти две с половиной тысячи километров нашего фронта приходилось чуть более миллиона бойцов, тысяча танков и САУ, причем только сто - нашего производства, и тысяча двести самолетов - тут наших уже почти восемьсот штук, причем двести из них - штурмовики, а у остальных усилено бронирование и установлены более мощные моторы. А ведь наш фронт длиной - почти сорок процентов от основного, где у наших больше сил раз в шесть, если не больше. Да и у немцев их прилично. Да, слишком широко шагнули - не порвать бы штаны. Так что 43й год - только глухая оборона, и скорее всего что-то придется отдавать - скорее всего Ковно и Кенигсберг - пути наступления там достаточно хорошие - болот и лесов гораздо меньше, чем на остальных направлениях, так что можно развернуть в боевые порядки довольно крупные силы, которые проломят любую оборону, особенно если по нам сможет работать крупнокалиберная артиллерия - уж ее-то, свою главную ударную силу, немцы будут теперь защищать очень тщательно. Так что нам останется только перемолоть как можно больше живой силы и техники в засадах и контратаках и отступить - биться стенка-на-стенку с гитлеровской армадой мы пока не готовы. Попробуем конечно, но упорствовать не будем - если что - отсидимся за лесами - наш вклад в победу уже бесспорен - более миллиона фашистов, почти две тысячи танков и полторы тысячи самолетов, и все это - безвозвратно, раненных у них еще с два миллиона, из них тысяч двести уже будут непригодны к военной службе. Да еще спасли более сорока миллионов советских граждан от концлагерей, оккупации или предательства - десять миллионов вытянули к себе, еще тридцать успели эвакуироваться из-за более низких темпов немецкого наступления - история точно пойдет по-другому, даже если сейчас нас отодвинут обратно в белорусские леса - в них-то мы продержимся сколь угодно долго - с мощной и рассредоточенной металлургической промышленностью, сельским хозяйством на массовой мехтяге, собственным производством топлива и за естественными преградами - да там нам сам черт не брат. Кенигсберг конечно будет жалко - здесь мы его пока спасли от англосаксонских бомбежек 44го и нашего штурма 45го. Теперь скорее всего ему предстоит подвергнуться немецкому штурму 43го - просто так отдавать мы его не будем - уж больно много тут можно положить фашистов и оставить им только руины - даже если они захватят город, восстанавливать движение через него будут не меньше трех месяцев - приличный срок, за это время много чего может произойти. Хотя ... если уничтожить северную и восточную группировки немцев - это позволит снять с этих фронтов наши части, и к ним присоединятся советские части с этих же фронтов ... Надо прикинуть ...

После трех недель ожесточенного планирования стало что-то вырисовываться - на грани фола, но мы были к этому привычны.

Полторы тысячи километров нашего периметра представляли собой территорию разной степени труднодоступности - леса, болота, мелкие речки, овраги - все эти естественные препятствия не позволяли развернуть большие группы войск на данных направлениях - и не было достаточно мест, чтобы их накопить для массированного удара - танковую дивизию в болото не загонишь - там она и останется, и линии снабжения не обладали достаточной пропускной способностью - многие дороги были без твердого покрытия, поэтому при интенсивном движении они быстро бы превратились в набор ям, который не позволял бы двигаться автомобилям быстрее пешехода. К тому же многие дороги проходили через леса, поэтому могли быть легко перекрыты завалами и засадами. Соответственно, можно было рассчитывать, что на каждые сто километров таких местностей будет достаточно оставить по сто бойцов ДРГ на вездеходах, чьей задачей будет вовремя отследить появление крупных сил и затем устроить одну-две засады на дорогах - только чтобы притормозить их движение с тем, чтобы мы успели подтянуть резервы. И еще сотню человек - в опорных пунктах в местах немногочисленных переправ - с теми же целями. Итого - по двести человек на сто километров, три тысячи на все полторы тысячи. Им в усиление дать по эскадрилье штурмовиков и по две эскадрильи истребителей на каждые пятьсот километров - всего девяносто самолетов - они поддержат налетами наземные части на своем участке и помогут в случае обострения обстановки на соседних - высокая маневренность авиации позволяла оперативно перебрасывать ее на большие расстояния, а склады мы организуем. Позади, также на каждые пятьсот километров - ударный мотопехотный батальон с десятком САУ и десятком танков - если обнаружится скопление немцев, этим батальонам потребуется совершить марш в двести-двести пятьдесят километров, чтобы вовремя подпереть части прикрытия - это немного, часов шесть максимум, с учетом наших уже вполне приличных дорог и большого количества вездеходов и автомобилей. К тому же, у них и так больше половины времени тренировок составляли марши, так что успеют. Во все эти части, кроме ДРГ, можно принять до девяноста процентов новобранцев - основная часть работы по удержанию периметра выпадет на ДРГ и штурмовики, поэтому новобранцы одновременно пройдут КМБ под руководством опытных бойцов и командиров. Оборонительные укрепления они также выстроят себе сами - им не надо держать фронт против танковых дивизий, а десяток танков можно остановить и из земляных укреплений, тем более будет поддержка штурмовиками и максимум через пять часов сможет подойти ударный батальон. К тому же эта полоса была не сплошной, она прерывалась полосами усиленной обороны, где планировалось ставить серьезные силы - они тоже могли прийти на помощь, если будут попытки прорваться через соседей.

Оставшаяся тысяча километров требовала гораздо более серьезной обороны - как минимум по роте на километр.

Прежде всего - стокилометровый участок от Браунсберга на побережье Балтики до Алленштейна у Мазурских болот, идущий с северо-запада на юго-восток. Мы рассматривали этот участок как наиболее вероятный для главного удара со стороны немцев, поэтому сосредоточили там сто тысяч человек личного состава, сто танков, сто штурмовиков, триста истребителей и всю тяжелобомбардировочную авиацию. Двадцать экскаваторов ежедневно выкапывали по одному котловану на многоуровневый ДОТ, который сможет выдержать трехкратные попадания снарядов до 250 миллиметров или одну пятисоткилограммовую бомбу - мы надеялись, что истребители, штурмовики и ударные разведчики помешают класть бомбы и снаряды с более высокой интенсивностью, поэтому рассчитывали эту фортификацию на такие единичные попадания, пока немецкая батарея не будет подавлена, а бомбардировщики - отогнаны. Два-три этажа, многочисленные фланкирующие орудийные и пулеметные бойницы, секретные выходы, запасы воды, боеприпасов и продовольствия минимум на месяц, миниэлектростанция - ДОТ при отсутствии попаданий из тяжелого оружия мог держаться вечно, ну, не менее месяца, если не подвозить продовольствие и боеприпасы, и если не подберутся к бойницам и не закидают гранатами. Каждый такой ДОТ был ядром опорного пункта из более легких дотов и траншей. Траншеекопательные машины каждый день прорывали километры окопов и ходов сообщения, которые затем дооборудовались непосредственно пехотными частями, которые будут держать в них оборону. Также создавались на глубине от двух до шести метров убежища, склады, лазареты, где люди и припасы будут защищены от крупнокалиберных ударов артиллерии и авиации. Система огня проектировалась с учетом многократного перекрытия всех подступов. Возможные места установки немецких батарей, организации складов и мест сосредоточения войск пристреливались артиллерией и минометами и минировались управляемыми фугасами. Механизированные установщики проволочных заграждений каждый день вбивали в землю сотни кольев и закрепляли на них колючую проволоку. Пусть сунутся.

Участок от Алленштейна до Белостока был хорошо прикрыт системой озер и болот - там сделали несколько подтоплений и опорных пунктов. Сами Алленштейн и Белосток обложили тремя мощными опорными пунктами, а в предполье перед ними организовали отдельные опорные пункты и скрытые базы со складами - это будет пространство маневренной обороны.

От Белостока до Бреста также потребовалось строить мощную линию укреплений, как и у берегов Балтики. Такую же дугу построили вокруг Ковеля, уже на Украине - за Брестом начинались знаменитые припятские болота, которые не доходили до Ковеля пятидесяти километров. Ковельская группировка насчитывала более ста тысяч бойцов при двухста танках и САУ, двести штурмовиков и триста истребителей - она была как бы на отшибе от основной части нашей территории и быстро помочь резервами ей не сможем. Обогнув Ковель, оборонительная линия упиралась в болота Горыни - вдоль нее и Припяти через Мазур вплоть до Гомеля также шли болота, где было достаточно легких заслонов.

В районе Гомеля формировалась четвертая группировка войск - также с мощными укреплениями, но при удачном стечении обстоятельств она была должна ударить в сторону Брянска - до него было двести километров, а при неудачном - поделиться войсками с Ковелькой группировкой.

Могилевская стотысячная группировка войск выступала резервом для всего нашего восточного фронта - она могла ударить по немецким войскам, форсировавшим Проню или Днепр с востока, могла сама пойти на восток - на Мстислав или Кричев - поддержав удар на севере, могла пойти и на север, к Орше, и потом на восток - на Смоленск, могла - на юг - к Гомелю.

Сходящийся удар непосредственно по Смоленску должны были выполнить пятидесятитысячная Витебская группировка - вдоль шоссе Витебск-Смоленск, и две Оршинских группировки по сто тысяч каждая - одна по Минскому шоссе севернее Днепра и вторая - по шоссе и дорогам, проходящим по водоразделам смоленской возвышенности параллельно минскому шоссе в пятнадцати-тридцати километрах южнее - это будет главным ломовым ударом по немцам.

Северной группы немецких войск мы не слишком опасались - часть местности была прикрыта озерами и болотами, остальная - сильными укреплениями. К тому же северная группировка немцев давно не получала больших подкреплений и ей нечем было наступать - только держать оборону от нас и от Прибалтийского фронта РККА со стороны Ленинграда.

Итого получалось, что в обороне на западе, юге и севере мы держали четыреста тысяч человек, пятьсот танков и шестьсот самолетов, а на востоке у нас были сформированы четыре ударные группировки общей численностью также в четыреста тысяч человек, поддержанные семистами танками и пятистами самолетами. Мощь. По нашим данным, против нас стояло не более пятисот тысяч немцев при четырехстах танках и семиста самолетах, причем это на два фронта - наш белорусский и основные РККА - смоленский, брянский и ржевский - наши там тоже скопили немало сил - до миллиона солдат, тысячу танков и полторы тысячи самолетов. Так что непосредственно против нас выходило не более половины из этих войск а скорее всего меньше.

К тому же мы призвали в армию еще полтора миллиона человек со своей территории - выгребли почти всех, кого только возможно, но уж слишком большие дела намечались. Пока держали их в лагерях в центре нашей территории и тренировали, с тем чтобы при необходимости их двигать на угрожаемые участки фронтов.

Пора было начинать.

Хотя начали без нас.

ГЛАВА 26.

Восьмого марта сорок третьего года на позициях у деревеньки с занятным названием Ржавцы, расположенной на берегу Днепра недалеко от Шклова и в сорока километрах севернее Могилева, весь мужской контингент за исключением дозорных отмечал светлый праздник Восьмое Марта. Хорошо посидев в землянках и поздравив в лице двух медсестер всю прекрасную половину человечества за исключением немок, командир третьего взвода второй роты семнадцатого мотопехотного батальона лейтенант Николай Бояринцев вместе со своими коллегами по застолью вышел на мороз, чтобы произвести праздничный салют в виде трех выстрелов красного цвета из ракетницы и ленты трассеров. Немцы, имевшие свои фобии против красного цвета, уже на третьем выстреле зарядили по источнику выстрелов из минометов, чем обозлили всю компанию, которой при звуке хлопков пришлось срочно прыгать в укрытия. Отделавшись матюгами, компания дружно сказала 'Вот суки', и лента трассеров пошла уже не в небо, а в сторону помешавших празднику недобитых фашистов. Там она красиво разлетелась по буграм замерзшей земли и при этом убила выглянувшего на выстрелы молодого оберста, который на беду оказался сыном командира стоявшего напротив пехотного полка. Не знавшие об этом радостном происшествии, наши тем не менее поняли, что праздник пошел как-то не так, когда на их позиции буквально через пять минут обрушился шквал минометного огня. Приняв его за артподготовку перед атакой, комбат объявил боевую тревогу. Протрезвевшие и потому злые пехотинцы согласно заранее составленному плану отражения атаки выдвинулись по распадку в поле вместе с расчетами двух станковых гранатометов и залегли в подготовленные ячейки и огневые позиции, чтобы из них вдарить во фланг танкам. Но когда они добрались, все уже затихло, только над немецкими позициями чаще взлетали осветительные ракеты.

Николай был зол. Мало того что сорвали праздник, так еще намок сапог и теперь ему становилось все холоднее - все-таки начало марта - это еще зима, на улице минус десять. Поэтому, когда на маршруте отхода наткнулись на немецкую разведгруппу, он даже обрадовался и от всей души выместил злобу на так вовремя попавшихся под руку фрицев. В отличие от нашей мотопехоты, те не были готовы встретить врага на нейтралке, поэтому их как курей частью прибили и частью повязали. Экспресс-допрос показал, что они двигались к себе. Николая уже два раза понижали в звании до младшего лейтенанта и оба раза он дорастал до капитана, сейчас рос третий раз. Все из-за своей лихой безбашенности. И новые уставы способствовали развитию этого качества, ну по крайней мере он так считал. Поэтому, не долго думая, он переодел пятерых бойцов вместе с собой в немецкие маскхалаты, забрал их оружие и эти пятеро смелых поползли к немецким траншеям. Остальной полувзвод частью двигался следом, а троих он послал отконвоировать пленных ну и вообще сообщить, где его искать если что. А этого 'если что' он собирался устроить много и больно.

До немецких позиций добрались нормально и без происшествий - колючка была снята заблаговременно для немецкой разведгруппы, как и проходы в минных полях. Их уже давно обнаружили но приняли за своих и ждали когда они подберутся к окопам. По-немецки Николай научился говорить неплохо, а тут еще надо говорить шепотом, поэтому встречающие не разобрали его ответа, но уверенный тон, маскхалаты и оружие сделали свое дело - на некоторое время их приняли за своих. А потом, когда в окопы стали валиться неизвестные славянские морды, было поздно.

Всю тройку встречающих вместе с двумя наблюдателями вырезали в момент - трехмесячные тренировки боев в окопах не прошли даром. А главное - сделали это тихо. И стали растекаться вправо и влево. Когда траншеи были вычищены от наблюдателей на двести метров в обе стороны, Николай дал команду остальной группе, и уже через пять минут совместными усилиями они стали чистить ДОТы и блиндажи.

К сожалению, еще не были придуманы бесшумные гранаты, поэтому вскоре со всех сторон стала разгораться пальба. Но к этому моменту первая линия траншей была вычищена уже на полкилометра, и в нее через разведанный проход стали втекать новые подразделения мотострелков, которых быстро разобравшийся в обстановке и потому крепко но кратко выругавшийся комбат пустил вслед за первой безбашенной командой. А команда по ходам сообщения уже мчалась во вторую и третью линии. Сопротивление немцев возрастало, но пока они еще не видели врага и стреляли во все стороны, порой и на свои же вспышки, так что пока гоп-компания двигалась быстро и успешно - всего два легких ранения при уже занимаемой второй линии окопов. На третьей линии их встречали уже осознанно, но злой кураж и обилие трофейных гранат помогли преодолеть и это сопротивление, а там, за бугорком, обнаружилась и минометная батарея, что так не вовремя испортила праздник.

Вырезав до кучи и минометчиков, пехотинцы развернули их самовары и вдарили вдоль окопов, где еще были немцы. Под их прикрытием взвод за взводом наши втекали в немецкие траншеи. Буквально за час немецкий ротный опорный пункт был взят. Что делать дальше - было непонятно. Вроде есть прореха в обороне, но сил для развития наступления нет. Получается, надо отходить, а жалко - потом придется брать в атаке, и потерь будет намного больше - сейчас, вырезав роту фрицев, мы потеряли всего двоих убитыми и десяток легкораненных. Комбат доложил наверх. Там почесали репу и уже через пятнадцать минут из Шклова вышла первая рота ударного батальона. В это же время саперы проделывали проходы перед и за взятым ротным пунктом, а высланная разведка обнаружила в леске замаскированную противотанковую батарею, которая также была взята тепленькой - немцы убиты, пушки развернуты в сторону врага. То есть неожиданно к минометной поддержке появилась и ПТО. Ротный подтянул через нейтралку и свои средства усиления, и пехота начала выстраивать второй опорный пункт, в километре на восток от захваченного - как раз на опушке леска, с матюгами вгрызаясь в промерзший грунт. К этому моменту немцы разобрались в ситуации - все-таки не дураки. Но не до конца. Когда выдернутой откуда-то поблизости танковой роте в бок ударила противотанковая батарея, которую они считали своей, а потом еще раз и еще, железные тевтоны дрогнули и потекли назад, оставив на поле скоротечного боя с десяток стальных коробочек - наши трофеи. И полсотни трупов и раненных - пусть замерзают, нехрен было к нам лезть.

Собственно, этим они исчерпали возможности контратаки, поэтому, когда к десяти вечера подошла наша танковая рота, она не задерживаясь смахнула остатки немецких танков и пошла гулять по тылам. А за ней втягивались все новые и новые колонны бронетехники - в прорыв ушло до полусотни танков со средствами поддержки и пехотой.

Началось самое веселье, то, чем мы чаще всего занимались с лета 41го - разгром колонн на марше. К сожалению, веселье началось вовсе не там, где мы концентрировали наши ударные силы. Да и раньше намеченного срока - по планам мы собирались еще две недели подтягивать войска, насыщать немецкие тылы диверсионными группами и согласовывать планы с местными партизанами, чтобы разбить немецкие части как раз к наступлению весенней распутицы, и под ее прикрытием перевести дух, затянуть раны и переварить захваченное. Поэтому ударные колонны втягивались в немецкие тылы по мере подхода из мест их концентрации в исходных районах.

Но все-равно выходило неплохо. Уже к утру первого дня мы вышли к Горкам в сорока километрах к востоку от шоссе Орша-Могилев - исходного рубежа - и одним мотострелковым и одним танковым батальоном в скоротечном, но яростном бою разгромили находившуюся там пехотную дивизию - те просто не успели вывести на позиции свою ПТО, и боеприпасов в казармах у них было немного, поэтому уже к двенадцати часам дня мы начали формировать колонны военнопленных. Еще два ударных батальона двинулись один - на Дрибин, находившийся в пятнадцати километрах южнее Горок, а в второй - на северо-запад, в направлении нашей Орши. Мы предполагали, что немецкие укрепления под Оршей придется прогрызать большой кровью. Для этого подтянули туда всю крупнокалиберную артиллерию. А тут внезапным ударом с тыла эти укрепления посыпались одно за другим. То же произошло и у Могилева - к ударам с тыла немцы были пока непривычны. В общем, к концу девятого марта весь немецкий фронт между Могилевым и Оршей посыпался - образовалась огромная дыра, в которую хлынул весь наш накопленный потенциал. Оставшиеся опорные пункты мы просто обложили малыми силами - надоест сидеть - сдадутся, или пусть идут в атаку и кладут себя на чистом поле. В крайнем случае, потом додавим - сейчас перед нами лежали открытые тылы группы армий 'Центр', и мы гуляли по ним.

Десятого был взят Мстиславль, в пятидесяти километрах к юго-востоку от Горок и в шестидесяти к востоку от Могилева. С юго-востока он был хорошо прикрыт болотами южной смоленщины, поэтому, оставив там окапываться два усиленных пехотных полка, наши ударные силы рванули на северо-восток, к Починку. Его взяли за два дня - немцы уже успели опомниться и немного составили представление что происходит и где мы находимся. До Смоленска оставалось тридцать километров почти на север, но от него уже шли танковые колонны, поэтому вокруг Починка мы начали строить оборонительные сооружения и готовить засады вдоль дорог на него.

И тут от Орши и Витебска наконец двинулись наши не до конца собранные ударные колонны. Но тоже не так, как планировалось изначально. Так как южным оршинцам теперь не требовалось прогрызать оборону противника, они как по проспекту прошли через бывшие немецкие позиции и повернули на север, во фланг немецким позициям против северной оршинской группы. Немцам пришлось трудно, но не долго - мало того что им надо было отбивать фронтальные атаки, которые в качестве демонстрации производили северяне, так еще пришлось разворачивать часть сил фронтом на юг, чтобы отразить фланговый удар. Успевали развернуться далеко не всегда, так что южная группа прошла через их порядки как нож сквозь масло и завернула окружение двадцатитысячной группировки, после чего, усиленная частями северной группы, растеклась в сторону Смоленска по дорогам и направлениям, подготовленным нашими ДРГ и партизанами. Семьдесят километров до Смоленска группа прошла за три дня - приходилось отвлекаться на разворачивание в боевые порядки, чтобы разбивать или добивать колонны противника, все еще спешившие к окруженной оршинской группировке. Не успевают фрицики, не успевают ...

Планы Витебской ударной группы тоже были изменены. Вместо того, чтобы прорываться через хорошо укрепленные позиции в направлении на Смоленск, она раскаленным ломом прошла через немцев в направлении на северо-восток, через два дня вошла в Велиж в восьмидесяти километрах к северо-востоку и, выставив заграждение на северо-запад в направлении Невеля, основной массой повернула уже на юго-восток - к Смоленску. Нормальные герои всегда идут в обход - и правильно делают. С этого направления у немцев почти ничего не было, поэтому сто двадцать километров прошли за день и подошли к городу даже раньше чем оршинские, сходу вломились на окраины и увязли в городских боях. Оставшиеся у Витебска перед небольшими заслонами немецкие части попытались было отойти в сторону Смоленска, оставив, также как и мы, небольшие заслоны. Но эти заслоны были быстро сметены не успевшими к началу заварухи частями, которые стали гнать их по шоссе, откусывая от них понемногу, но часто. Отходившая витебская группировка немцев закончилась на подходах к Смоленску, когда уперлась в заградительные позиции, наспех развернутые основной витебской группировкой, подошедшей с северо-запада и уже два дня бившейся в Смоленске. Мелкие части конечно пытались свернуть с колеи в сторону, но были безжалостно биты нашими ДРГ, которых значительно усилили партизаны смоленщины. Так что в котле в десяти километрах к северо-западу от Смоленска мы смогли закрыть только десять тысяч человек из тридцатитысячной витебской группировки фрицев - остальные либо полегли либо были взяты нами в плен, лишь малой части удалось ускользнуть, и сейчас за ними гонялись все партизаны округи.

Тем временем у Починка наша витебская группировка продолжала отбиваться от подошедших со стороны Смоленска немецких танковых колонн. Она медленно пятилась к городу, непрерывными контратаками и засадами вынуждая немцев постоянно разворачивать боевые порядки и нанося им ощутимый урон. Маневренные бои продолжались два дня, за которые наша пехота с помощью местных жителей и пленных немцев успела создать оборонительные рубежи, за которые и занырнули наши потрепанные, но не разбитые подвижные соединения. Немцы уперлись в наши окопы и топтались у них два дня, когда пришли данные от Смоленска, и они, оставив заслоны, пошли на выручку своему гарнизону. Заслоны остались с открытыми флангами, по которым и ударили наши переформированные и отдохнувшие мобильные части. На уничтожение двух полков ушел целый день, после чего, 16го марта, наши колонны также двинулись вслед немецким танкам на Смоленск. Теперь наступление на город шло с трех сторон. Северная часть была уже нашей - за три дня витебская группировка дом за домом зачищала город. Поняв, что город им не удержать, немцы стали выводить части на восток, так что к 18му марта город был освобожден.

Неделю мы перегруппировывали и пополняли части и боеприпасы, и утром 25го марта прокололи с тыла восточный фронт немцев, после чего основной советский фронт наконец смог его прорвать и началась гонка наших и немцев - успеем мы их окружить или они выскользнут. Немцы оставляли заслоны, наши их сбивали и двигались дальше, но опыта подвижных боев у них было еще немного, поэтому основная часть фашистов все-таки смогла выскользнуть на юг, к Орлу. Мы же, тремя колоннами - от Гомеля на восток, от Смоленска через Рославль на юго-восток и от Дорогобужа через Ельню и Людиново на юг по трем сходящимся направлениям за неделю взяли Брянск. И это была лебединая песня мартовского наступления 43го года - началась весна и дороги встали.

За этот месяц мы потеряли убитыми двадцать тысяч человек и более ста тысяч были ранены, из них около трех тысяч в части уже не вернутся, остальные будут понемногу поправляться. Также мы потеряли более ста самолетов и тридцать танков невозможными к восстановлению и еще около сотни было подбито, но их можно будет восстановить и поставить в строй. Немцы же потеряли гораздо больше. Сто тысяч только убитыми, еще восемьдесят тысяч - пленными, почти пятьсот танков и двести самолетов. Более двухсот тысяч смогло выскочить из мешка, но примерно пятьдесят тысяч еще сидело в разных котлах и котелках и вряд ли сможет из них выбраться - мы постоянно уплотняли окружение, и до ближайших немецких позиций им было слишком далеко, чтобы надеяться на прорыв окружения извне. Гитлер, конечно, издал директиву держаться до последнего солдата и отдал приказ вытащить их из окружения во что бы то ни стало, но все понимали, что это конец. В течение апреля все котлы были ликвидированы, что дало нам еще двадцать тысяч пленных, а также много обученных новобранцев - мы ставили их против неопасных немецких частей. подстраховывая уже обстрелянными частями. Пусть тренируются в тепличных условиях.

Николаю Бояринцеву снова дали капитана и наградили званием Героя Советского Союза.

Все немецкие танки мы как обычно стали восстанавливать и переделывать в САУ для борьбы с танками - снимали башни, устанавливали наклонные бронелисты рубок, устанавливали мощные пушки - свои и трофейные. Это позволило нарастить количество САУ почти до полутора тысяч - данный тип бронетехники стал у нас самым массовым - особенно если сравнивать всего с тремястами танками с вращающейся башней и менее чем тысячей ЗСУ.

Самое главное - мы соединили нашу территорию с основной территорией СССР и теперь обе части страны могли общаться друг с другом беспрепятственно. Простой народ еще радовался, а у нас уже начинались проблемы. Руководство СССР начало давить на нас, чтобы мы восстанавливали границы областей и республик, но мы стояли на достигнутых ранее договоренностях - все что захватили - наше. Да, в том числе и половина Смоленской и вся Брянская области с областными городами. Сталин отдал приказ арестовать меня и еще нескольких руководителей ЗРССР, мы в ответ объявили боевую тревогу по нашим частям. Народ недоумевал и шептался, но все-таки пока принял нашу сторону - благо сравнение между порядками властей было видно невооруженным глазом, и новые порядки им нравились гораздо больше. Кремлевские же кавказцы все не могли смириться с тем, что не могут кого-то задавить своим базаром - смесью обид и угроз. Но к середине апреля все-таки немного остыли, предложили отнести это вопрос на после победы, на что мы им ответили, что вопрос уже решен и решать что-то заново нет смысла и вообще - где члены семей наших бойцов и командиров ? Скрипя зубами, Сталин и компания начали программу воссоединения семей.

Не все наши соратники решили остаться на нашей территории. Некоторые особо упертые решили перейти в части, подчиненные Москве. Но буквально через неделю пошли вполне подтвержденные из разных источников и разными людьми слухи, что далеко не всех приняли там с распростертыми объятьями, некоторых даже поставили к стенке за попадание в плен и не совершение попыток выйти к своим. Поэтому волна эмиграции резко спала, а народ задумался, что похоже им теперь обратно хода нет. Выписывание семей к себе резко пошло в рост.

Проводившийся нами и ранее обмен немецких военнопленных на наших людей вскрыл новую практически золотую жилу - мы предложили Сталину выйти на американских евреев, чтобы они пролоббировали обмен на евреев из восточной Европы и Германии, а за это США будут нам поставлять дополнительные стратегические материалы. Сталин, как и остальное руководство вообще, были против обменов - 'немцы будут в нас стрелять, а наши бывшие граждане, сдавшиеся врагу - предатели'. Но всем нам были нужны материалы для промышленности, поэтому победил прагматизм, и вскоре из Германии пошел поток евреев. Сталин отказался брать их себе, поэтому мы начали пристраивать их в деле у себя - кого ставили в строй, кого-то - к станку или на другое производство, порой низкоквалифицированное - нам не были нужны адвокаты и банкиры. Фармацевты еще как-то могли работать в химической промышленности или производстве медицинских препаратов, обувщики - на обувных фабриках, да и то им всем надо было переучиваться на промышленное производство. Многих устроили в сельском хозяйстве и строительстве - на уровне 'квадратное катить, круглое таскать', а бухгалтеров и завскладов у нас и своих хватало. Поворчали, но деваться было некуда - стали работать. И так - вытащили практически с того света - грех жаловаться. К тому же мы обрисовали перспективы возврата обратно после победы над Гитлером или отправки в Палестину. Тем более что начиная с 41го года белорусские евреи, что остались в живых после расстрелов или просто не успели под них попасть, просились в наши отряды - чисто еврейские отряды мы не создавали, ибо нафиг, а если такие встречались среди партизанских отрядов - их раскидывали по разным частям. Так что какое-то взаимодействие с ними было налажено и ранее.

ГЛАВА 27.

В мае 43го стало понятно, почему немцы не возобновили наступление на Кенигсберг - пришло сообщение о взятии Мальты и почти следом - Каира и Гибралтара. Средиземное море стало немецким. Было вообще удивительно - как это Гитлер в моей истории, не взяв Мальту, начал операции в Северной Африке. Базы англичан на острове перекрывали пути снабжения североафриканской группировки - до нее доходила хорошо если половина грузов. Сейчас, после разгрома американского и английского воздушных флотов, у Гитлера появились резервы истребительной авиации, которые он перекинул на Сицилию. Они и решили исход битвы, за два месяца полностью подавив английские истребители на Мальте. Затем в ход пошли пикировщики, которые днями утюжили оборону острова. И под занавес - водный и воздушный десант. Англичане практически не сопротивлялись, поднимая руки после первых выстрелов танковых пушек.

Захват Гибралтара прошел с помощью Франко, которому Гитлер выдвинул ультиматум - или с нами или раздавим. Англосаксы, потерпев временное поражение в воздушной войне, казались менее опасными, и Франко открыл свою территорию для перемещения немецких войск. Засевшие на Гибралтарском полуострове почти тридцать тысяч англичан, хотя и ожидали появления немцев с тыла, но не смогли ничего противопоставить тевтонскому напору и через две недели после начала боев из катакомб и пещер полуострова выползли последние защитники. Не помогли даже массированные бомбардировки - Гитлер стащил на юг Испании почти все зенитно-ракетные комплексы, временно оголив Германию, и они устроили не менее грандиозный погром воздушным армадам союзников - более тысячи только подтвержденных самолетов. Но неудачи продолжали преследовать англосаксов. Захватив Гибралтар, Гитлер перебазировал на него стаи подводных лодок, которые закупорили сам пролив и подходы к Марокко, отрезав таким образом североафриканские части англичан и американцев от удобных линий снабжения. Одновременно, перебросив в Тунис три танковые и шесть пехотных дивизий, немцы остановили до тех пор победное наступление на остатки своих войск, а затем и погнали англосаксов обратно в Марокко. Теряя тяжелое вооружение, припасы, раненных, те поспешно бежали на запад. На две недели закрепившись в горах эр-Риф, они сдерживали немцев, но затем, без подвоза боеприпасов, снова покатились на юг. Танжер, Рабат, Касабланка, Марракеш - буквально за месяц американцы и англичане утратили весь Марокко. Из более чем миллиона солдат коалиция потеряла почти девятьсот тысяч убитыми и пленными. Группировка практически перестала существовать, ее остатки окопались в горах Антиатласа и пока не знали, как оттуда выбраться - Атлантика была перекрыта волчьими стаями Деница.

Немцы же, оставив в Марокко корпус из ста тысяч своих войск и миллиона испанцев и французов, развернули танковые колонны в сторону Египта. Но гнали не сильно - с недельными остановками для отдыха и обучения, пополнения запасов, переформирования частей. Тянули время непонятно для чего. Ждали и дождались. Вступление Турции в войну на стороне стран Оси было громом среди ясного неба. Немцам открывался сухопутный путь в Сирию и далее на Суэц. Чем они и не преминули воспользоваться. Гитлер уже давно выкручивал руки Турции, и после поражения союзников в Западной Африке она, как и Франко, выбрала меньшее из двух зол. Еще раньше немецкие инженеры начали улучшать железнодорожное сообщение через Турцию, строить тяжелые паромы и береговые причалы, оборудованные рельсовыми путями. И в конце мая, сразу после турецкого сюрприза, вся эта махина двинулась на юг. Англичане и французы попытались атаковать турецкие укрепления с территории Сирии, но были отброшены турецкими войсками под управлением немецких офицеров и усиленных немецкими танками, артиллерией и авиацией. Авиация же потопила и спешно брошенный к проливам флот англичан - утонули оба линкора, шесть крейсеров и с десяток эсминцев. Перегруппировав дивизии, немцы двинулись в Сирию, где тут же подняли мятеж многочисленные прогерманские группировки сирийцев. За две недели немцы победным маршем прошли через Сирию, Палестину и дошли до Суэца, перекрыв его с севера. Одновременно с началом наступления из Турции на восток двинулись и североафриканские части, и уже через три недели они штурмом взяли Александрию, еще через два дня - Каир, и вышли к южному берегу Суэца. Круг замкнулся.

Не менее катастрофические события произошли и на Кавказе. Немцы не пустили турок на юг - в Сирию, Палестину - опасаясь, что это не понравится арабам, которые долгое время были под турецким владычеством. Вместо этого турки при поддержке немецких инструкторов напали на Армению и Грузию. Там находились не очень хорошо подготовленные части советских войск, которые стали прогибаться под давлением турок и танков вермахта. К тому же через два дня после начала наступления в тылу вспыхнуло восстание горских народов и азербайджанцев - все мусульмане Кавказа вдруг вспомнили свои давние связи с турецкой империей. Началась резня христиан, советских и партийных работников, ну и сведение междусобойных счетов. Кавказский фронт рухнул. Турки победным маршем перевалили главный хребет, десятого июня пал Баку, 12го - Дербент. Лишь на восточном побережье Черного моря откатились под ударами советских войск, оборонявших Новороссийск. Но и он продержался недолго. Одновременно с турецким наступлением началось мощное наступление немцев с запада, вдоль Черного моря. Третьего июня пал Ростов, десятого - Краснодар, фронт обрушился, и к середине июня мы лишились выходов на побережье Черного моря - оно стало немецко-турецким. Немцы откусили у нас Кавказ по самую Астрахань - город был полностью разрушен бомбардировками и обстрелами, но пока держался. Немцы тоже выдохлись, но и достигнутых успехов им более чем хватало - они получили доступ к нефти практически всего мира за исключением САСШ и остальной Америки. Получился размен территории Смоленска и Восточной Пруссии на бакинскую и ближневосточную нефть. Для СССР это было катастрофой. Нефть Татарии, которую стали разрабатывать еще в 41м по моим наводкам, не покрывала и половины потерянной добычи. Никто в руководстве СССР не ожидал от немцев после кенигсбергского и смоленского разгрома каких-либо успехов. Наоборот - несколько приостановили увеличение добычи нефти в Татарстане - она была приятным, но все-таки довеском к бакинской нефти, которую гораздо проще было добывать - глубины бурения были несравнимы. Теперь у немцев был полный набор полезных ископаемых и продуктов - железо, уголь, марганец, пшеница - с Украины, нефть - с Кавказа и Ближнего Востока, вольфрам, олово, медь и другие полиметаллы - из Турции и Кавказа. Мир ошалело замер, пошла мышиная возня и шушуканье за спиной союзников.

ГЛАВА 28.

Мы же продолжали закапываться.

Оборона строилась на основе батальонных районов обороны. Три роты батальона организовывали три ротных опорных пункта каждый диаметром примерно с километр. Средний ротный опорный пункт выносился вперед на 500-1000 метров немного вперед - так он мог прикрыть огнем соседние, а те - его. РОПы по краям наоборот, были немного утоплены в глубину обороны и, как правило, с флангов они были прикрыты труднопроходимой местностью. Расстояние между опорными пунктами в 300-500 метров позволяло им поддерживать друг друга перекрестным огнем. Сзади промежутков между опорными пунктами на расстоянии в 200-500 метров находились резервные опорные пункты - там сосредотачивались резервы, батареи артиллерийской и минометной поддержки, ударные части ликвидации прорывов. Своей артиллерией они могли поддерживать все три опорных пункта, а также прикрывать промежутки между ОП огнем прямой наводкой и делать контратаки в случае вклинения противника в один из ОП - левый резервный поддерживал центральный и левый передний, правый резервный - соответственно также центральный и правый. Резервные были связаны со своими ОП и между собой траншеями, по которым можно было перебрасывать резервы на угрожаемые участки. Таким образом, один батальон прикрывал пять километров фронта, на тысячу километров требовалось соответственно двести батальонов или сто двадцать тысяч человек. Позади первой линии ОП располагались ОП второй линии, частично занятые ударными батальонами ликвидации прорывов, а частично - учебными батальонами общей численностью восемьдесят и двести тысяч человек соответственно. Всего на обороне нашего периметра было занято четыреста тысяч человек. Еще сто тысяч действовали за фронтом противника как разведчики и диверсанты и еще сто тысяч были заняты в авиации.

Каждый батальон был самодостаточной единицей - помимо трех стрелковых рот по шестьдесят человек он имел десять САУ, десять ЗСУ, восемь 82-мм минометов, четыре стодвадцатых, двадцать станковых противотанковых гранатометов калибра 82 мм, тридцать противопехотных станковых автоматических гранатометов калибра 40мм, батарею 105- или 107-мм гаубиц. По расчетам наших штабистов, такого количества должно было хватить, чтобы надежно прикрыть подступы к ОП. Раньше мы не слишком активно применяли артиллерию, в основном из-за недостатка пороха и взрывчатки - все, что выделывали на заводах, шло в основном на минометные мины и бронебойные снаряды, а осколочно-фугасные артиллерийские выстрелы делались по остаточному принципу, то есть почти никак. Если уж брали трофеи - тогда да, артиллерию применяли. Но основными средствами борьбы были все-таки обстрелы из засад прямой наводкой. Сейчас весовые категории повысились - мы стали слишком большими, чтобы пытаться окоротить нас малыми силами, поэтому и нам пришлось наращивать артиллерию, прежде всего - крупнокалиберную, более ста миллиметров - меньшие калибры не давали того покрытия, чтобы одним выстрелом перекрыть достаточную площадь поля боя. Так, если снаряд калибра сто пятьдесят миллиметров давал сплошное поражение в прямоугольнике двадцать два на двенадцать метров, то семидесятишестимиллиметровые давали только пять на восемь, то есть для той же площади требовалось семь снарядов - а это либо увеличение количества стволов, чтобы накрыть цель одним-двумя залпами, либо ... да альтернативы и нет - пока выстрелишь эти семь снарядов из одной пушки, враг уже усвистает с обстреливаемого участка. А так - бац! - и взвод - как корова языком. Удобно - меньше трудозатраты при стрельбе, быстрее производится поражение цели, если есть данные пристрелки. Материалоемкость обоих вариантов примерно одинакова - если на один снаряд в 152 мм требуется сорок пять килограммов стали, пять - взрывчатки, пороха - от полутора до семи килограммов, в зависимости от дальности стрельбы, ну и гильза килограммов пять, то каждый снаряд 76 мм - это пять с половиной килограммов металла, шестьсот грамм взрывчатки, килограмм пороха и полтора килограмма гильзы - всего чуть более четырех килограммов взрывчатки, менее сорока килограммов металла для снарядов, семь килограмм пороха независимо от дальности и семь килограмм металла гильз.

Так что производство собственных порохов, захваченные склады и орудия позволили нам более активно использовать артиллерию. Правда, пока мы начиняли снаряды собственного изготовления смесями из тротила и аммиачной селитры, поэтому скорость детонации была ниже, чем у тротила - не 6500 метров в секунду, а только 4000. Из-за этого и начальная скорость осколков была не 800-900 метров в секунду, а 500-600 - падала их убойность, а следовательно и площадь накрытия. К тому же во многих местах грунт был мягковат, из-за чего площадь еще больше уменьшалась - снаряд, даже выставленный на осколочное действие, успевал до взрыва глубже зарыться в землю, воронка получалась больше и, соответственно, больше осколков оставалось в ней, а не делало полезную работу - командиры по каждому ОП проделали большие расчеты по потребным средствам, чтобы обеспечить надежное накрытие площадей в зависимости от наличной артиллерии, типа грунта, степени неровности поверхности. Часть снарядов мы заправляли и чистым толом - они использовались в основном по дальним целям - колоннам, артиллерийским позициям, складам, местам развертывания - где повышенное рассеяние снарядов требовало убойных осколков на больших дистанциях, чтобы компенсировать отклонение снаряда. Ну или для ближних, но вкусных целей - скопления пехоты или батареи на прямой наводке, когда надо быстро, одним-двумя выстрелами, как можно качественнее поразить эту цель, пока она не разбежалась по укрытиям. Поэтому план боя был довольно сложной расчетной задачей - мало того, что надо было вычислить установки прицелов, номер заряда, так еще и определить, каким из снарядов - нормальным или ослабленным - надо стрелять. Тут уже требовалось поработать всем - корректировщикам правильно определить цель, командиру правильно рассчитать поправки, тип и количество выстрелов, чтобы накрыть цель, подносчикам - не перепутать снаряды и заряды. Мы натаскивали расчеты на эти задачи практически круглые сутки. Наша тактика снова менялась - мы собирались некоторое время вести войну осколков.

И позволило нам это производство пороха и взрывчатки, которое достигло к лету 43го значения в тридцать тонн в день. Правда, скорее вопреки мне. Дело в том, что с самого начала я был одержим очисткой веществ, прежде всего с прицелом на производство полупроводников, но и для других производств - чем меньше примесей, тем лучше. Ну, мне так казалось. Поэтому уже в декабре на разработке методов очистки работало сотни химиков и технологов. Я хотел, чтобы примеси контролировали именно мы, а не природа. Иногда и перебарщивал. Так, уже к декабрю 41го наш порох был гораздо чище, чем советский и даже немецкий - мы выжимали максимум растворителей, так что он мог храниться годами. Но оказалось, что такой порох и горит лучше, соответственно мало того что увеличивался износ канала ствола, так еще и получалась другая скорость полета снаряда, а соответственно и баллистика. Пришлось согласиться с аргументацией и принять меньшую очистку пороха - заодно это чуть ли не в три раза увеличило и его выработку практически на том же оборудовании - просто быстрее освобождались вакуумные печи, и оставалось только добавить несколько емкостей азотирования, чтобы не простаивала сушка. Вот уж действительно - заставь меня богу молиться ...

В общем, к лету 43го мы вышли на вполне приличные объемы производства, и собирались реализовать этот потенциал. Правда, баллистика наших снарядов все-равно отличалась из-за того, что мы пока не смогли подобрать нужный состав пороха - вроде химическая формула - та же, присадки - те же, а скорость горения у наших порохов - выше. Пока решили вопрос изменением навески, хотя точно подобрать все-равно не смогли - скорость снарядов в канале ствола выше на 10-30 метров в секунду. Все из-за так и оставшейся слишком высокой чистоты - у немцев и у наших он оказался грязнее, у наших даже поменьше. Но, как бы то ни было, таблицы стрельбы были составлены, и поражение осколками ствольной артиллерии было одним из краеугольных элементов новой тактики - преимущество осколков было в том, что им не надо было преодолевать сопротивление воздуха между стволом орудия и целью - его преодолевал снаряд, взрывался, и тем восстанавливал свою убойность, уже в виде осколков, которые и поражали, как любят говорить, живую силу и технику. Хотя поражение было не то чтобы стопроцентным. Как и все в войне, тут многое опиралось на теорию вероятности. Так, все приведенные выше величины указаны для площади сплошного поражения, когда поражается девяносто процентов целей. А при так называемом гарантированном поражении, когда поражается только пятьдесят процентов целей, соотношение будет в пользу калибра 76,2 - для них эта площадь составляет пятнадцать на тридцать метров, а для 152 - двадцать пять на семьдесят пять - разрыв уже меньше. Исходя из этих величин и задачи и делался расчет - на то, чтобы цепь залегла, когда она еще далеко и надо просто замедлить ее продвижение вперед, пока ПТО выбивают бронетехнику, давался огонь ослабленными снарядами и на гарантированное поражение. А уж если немецкая пехота была близко - тут уж ее надо было мочить всем чем можно - тогда - сплошное поражение, а значит и более плотная укладка снарядов на поле боя, и усиленные снаряды, чтобы осколки дольше сохраняли убойность и обеспечили многократное перекрытие площади. И артиллерийские командиры вместе с комбатами и кураторами разрабатывали сценарии боя и вариант стрельбы для каждого из них, исходя из местности - на пересеченной требовалось более частое покрытие, чтобы охватить каждую складку местности, а на открытой - меньше - осколки и так полетят на довольно большое расстояние, не врезавшись в склоны и неровности.

Автоматы, ручные и станковые пулеметы, снайперские винтовки и ручные гранатометы можно и не считать - войска были напичканы ими более чем достаточно. При отсутствии у противника артиллерии калибра 150мм и более и при поддержке штурмовых самолетов один батальон мог сдержать пехотную или танковую дивизию, потеряв не более четверти состава. С более серьезно оборудованной позицией в виде многоуровневых ДОТов потери уменьшались еще на 20-50 процентов. Собственно, ДОТы и пехота в окопах становились прикрытием для артиллерии - пушек, гаубиц, минометов - и средством придержать наступающие части немцев, пока по ним будет работать авиация и артиллерия. Попробуем бить фрицев на расстоянии, тем более что дальность стрельбы ствольной артиллерии в десять-двенадцать километров позволяла прикрывать соседние батальонные опорные пункты и работать по ближним тылам фашистов, в то время как сама оставалась достаточно неуязвимой для ответного огня - бетонные капониры надежно защищали от близких взрывов, опасными были лишь прямые попадания в небольшой квадрат три на три метра, которых еще надо добиться. Артиллерия - это хорошо.

Причем для повышения скорострельности инженеры разработали систему заряжания, которая позволяла быстро доставить заряд и снаряд из бункера к казеннику и ввести их в ствол всего за пять секунд. Скорострельность повышалась почти в три раза. А чтобы можно было ее поддерживать хотя бы полчаса, в капониры устанавливались системы вентиляции и охлаждения. Эту инженерию мы разрабатывали, естественно, с моей подачи, более полутора лет, причем последний год активно вылавливали блохи и лечили детские болезни, так что к лету 43го она уже была довольно зрелой разработкой. Я-то планировал ставить ее в танки, но пока такую компактную систему разработать не удалось - требовался больше размер башен и довольно много легированного металла, иначе он быстро изнашивался или не выдерживал нагрузки при кантовании боеприпасов. А стационарные капониры позволяли разместить эту систему достаточно вольготно и не париться из-за потери мобильности - заряжающая система весила почти как орудие, которое она питала. Тут же пригодился и погрузочно-разгрузочный комплекс, которым можно было перегрузить поддоны со снарядами с грузовика прямо в приемник подающей системы - это резко увеличивало пропускную способность транспортной системы и давало достаточный поток пищи для стволов.

Расположение элементов обороны проектировалось индивидуально под конкретную местность. Главными были лишь несколько принципов - все пространство, а особенно ложбинки, должны простреливаться минимум с двух позиций, элементы обороны не должны быть видны более чем с 200 метров - чтобы противник не мог поражать их корректируемым огнем с дальних дистанций, на которых может бороться меньшее количество наших стволов, и чтобы их корректировщики могли корректировать навесной огонь с как можно большим риском для себя. Не должно быть фронтальных амбразур - только фланкирующий огонь - чтобы противник не мог стрелять непосредственно по амбразуре всем фронтом, а должен был бы поворачиваться боком к части наших стволов, которые начнут бить им в бок. Пути подхода и отхода наших подразделений должны быть максимально скрыты от глаз противника - чтобы противник не заметил изменения наших сил и не мог осознанно препятствовать их перемещению - только беспокоящим, но не прицельным, огнем. Все было направлено на уменьшение риска для наших бойцов - незачем лишний раз подставлять их под пули, если все можно решить инженерными средствами. Возможность для геройства у них наверняка и так будет более чем достаточно. Эта система частями уже была опробована в предыдущих боях и сейчас наши военные аналитики, структурировав предыдущий боевой опыт, выстраивали четкую систему упорной обороны, и уже на ее основе военные инженеры оборудовали позиции и пути перемещения войск.

Вдобавок, местность перед каждым опорным пунктом изучалась с точки зрения наступающих - где удобнее сосредотачивать силы, чтобы было и скрытно от нас и более-менее защищенно, где могут расположиться наблюдатели и корректировщики, чтобы получить хороший обзор, как будут подходить колонны подкрепления и снабжения, чтобы двигаться по максимально гладкой и проходимой дороге. Исходя из этих соображений и составлялись планы поражения противника на подходах. Оборона готовила поражение участков местности, на которых было вероятно скопление противника перед переходом в атаку - поляны, ложбинки, перелесок - все места, где можно пройти и поставить технику, по путям его вероятного подхода к этим местам и выхода с них, по участкам развертывания в атакующие порядки, готовилось несколько рубежей заградительного огня по местам, где противник начнет разворачиваться в цепь, чтобы накрыть его, пока он еще скучен, по вероятным позициям артиллерийских и минометных батарей - просто прикидывали, где они могут быть установлены - ведь для батареи подойдет далеко не всякое место - нужна и ровная незаболоченная площадка, и отсутствие близких препятствий в направлении стрельбы - а таких мест тоже не так уж много. Для всех этих участков артиллеристы и минометчики заранее рассчитывали настройки прицелов для основных и запасных позиций - когда придет время стрелять по какому-либо участку, будет достаточно получить код этого участка, выставить прицелы и начать стрельбу - уже не потребуется рассчитывать прицел по данному участку, если только внести небольшие поправки на температуру, направление ветра, давление воздуха. В Смоленском сражении мы захватили много немецких полковых и дивизионных гаубиц калибра 105 и 150 мм, поэтому недостатка в артиллерии мы уже не испытывали и стали усиливать ими батальонные опорные пункты.

Планы отражения непосредственно атак также составлялись с учетом местности. Для разных ситуаций боя разрабатывались порядок и сроки переноса сосредоточенного огня - батальоны должны были вычищать от немцев участки местности - эдакая огненная метла.

Ближние подходы к траншеям и ДОТам - третий, но не последний слой обороны. Проволочные заграждения защищались и прикрывались продольным огнем - пока немецкая пехота будет продираться через колючку, ей во фланг будут молотить стволы станковых пулеметов - сомневаюсь, что кто-то сможет не то чтобы добраться до окопов, но просто выжить и отойти. Соответственно, рядом расположенные пулеметы защищали проволочные заграждения перед соседями - все тот же тотальный принцип фланкирующего огня. Дополнительно готовились участки сосредоточенного огня перед передним краем - для огневых средств, стрелявших прямой наводкой, организовывались дополнительные амбразуры, чтобы по команде можно было через них стрелять в наиболее угрожаемом направлении, рассчитывались установки прицелов для этой позиции для огневых средств, стрелявших с закрытых огневых позиций. Без таких подготовленных участков сосредоточенного огня каждый боец будет палить как ему вздумается. С подготовленными же участками боец знает, в какую амбразуру пихать свое оружие и в какую сторону вести огонь. Дело командира во время боя - вовремя определить, что надо палить именно по этому участку, дать команду на стрельбу и проконтролировать ее исполнение. А определить просто - как только на данном участке сосредоточилось врага в достаточной плотности чтобы вероятность их поражения была достаточно высокой или он одним броском может достигнуть наших укреплений - их надо мочить. И причем чем удобнее участок расположен для достижения наших оборонительных укреплений - тем тщательнее надо за ним следить, тем обильнее надо его поливать свинцом и сталью.

Далее, если и проволочные заграждения будут прорваны, вступала в действие система отсечных позиций, когда за передними траншеями создавались окопы и пути сообщения, с которых можно было продольным огнем поражать ворвавшихся в траншеи фрицев, накопить силы для внезапной контратаки, чтобы выбить противника из передних линий, пока он не успел сгруппироваться, организовать оборону, расставив стрелков и определив сектора стрельбы - неорганизованную оборону ломать гораздо проще - это как оркестр - когда он играет не по нотам, получается ерунда.

Автоматическое оружие ротных опорных пунктов позволяло создать плотность огня в двадцать пуль в минуту на один метр - более чем достаточно для поражения всей живой силы противника. Причем батальонные снайперские группы с дальнобойным вооружением начинали работать с дистанций более километра, на семистах метрах к ним подключались станковые пулеметы и снайпера пехотных отделений.

Четыре ствола противотанковой артиллерии и десять станковых противотанковых гранатометов на километр позволяло отразить атаку до тридцати танков на данном километре - более немецкой танковой роты. Пока немцы едут свои пятьсот-семьсот метров, пушки ДОТов успеют выстрелить по ним по десять раз как минимум, а это уже сорок выстрелов только из ствольной артиллерии. Маневр САУ с соседних участков и из глубины позволит отразить и более массированную атаку - их можно выдвигать, как только обнаружилось сосредоточение танков, и их пять-десять дополнительных стволов не оставят фрицам вообще ни малейшего шанса - эти пятьдесят-сто дополнительных выстрелов снесут практически любую танковую атаку разумных пределов. Нет, если немцы двинут сотню танков - те прорвутся. Но такую армаду надо и сосредоточить, и выдвигать постепенно, иначе они будут мешать друг другу вести огонь - и все это время по ним будет вестись огонь, на них будут сыпаться бомбы и снаряды, а на расстояниях в двести метров включатся в работу и СПГ, которых десяток на километр, и каждый даст минимум по паре выстрелов. Вот и получается, что на километре фронта мы успеваем выпалить по немцам до двухсот выстрелов, прежде чем немецкие танки доберутся до наших окопов. А это, даже при наихудшем варианте в три выстрела на танк, даст поражение семидесяти танков противника. Тридцать оставшихся в этой гипотетической атаке танков, которые прорвутся к окопам, будут иметь дело с гранатометчиками, а кто сможет пройти дальше, будет встречен контратакой ударных частей, чьей задачей будет ликвидация таких прорывов. Полный 'но пасаран'.

Особое внимание уделялось стыкам частей, которые считались слабым местом любой обороны из-за того, что справа и слева части подчиняются разным командирам, соответственно, они докладывают обстановку своему командиру, тот принимает решение с точки зрения своего фланга, второй командир - своего - в результате решения могут быть несогласованными, так как зачастую на согласование нет времени - пока командиры свяжутся, переговорят между собой - ситуация может измениться кардинально - враг ворвется в окопы и согласованное решение устареет так и не начав реализовываться, и это еще в лучшем случае - хуже, если оно начнет реализовываться, но в уже изменившейся ситуации оно будет вредным - положим кучу своих бойцов. На согласование решения требуется время, которого во время боя не всегда хватает. Враг может атаковать фланг одной части, а другая будет бездействовать - в противоположность тому, если бы он атаковал подразделения одной части - ее командир отдал бы приказ другому подразделению поддержать атакованное. Нужно единое командование подразделениями стыка. Пока мы нашли выход - временное подчинение частей обоих флангов стыка одному из командиров. Главное, чтобы обе части стыка действовали согласованно, под общим руководством командира, который находится в непосредственной близости и все видит своими глазами, имеет право оперативно увязывать стрелковый и артиллерийский огонь непосредственных подразделений стыка и его поддержки. Поэтому пока мы ввели правило - кто справа тот при приближении врага и командует. Посмотрим - как пойдет ...

Не меньше усилий было затрачено и в тылу. За два месяца были проведены организационные мероприятия по административному разделению нашей и советской территорий - практически вся брянщина была выведена из состава Орловской области и подведена под юрисдикцию ЗРССР. Но даже не дожидаясь окончания этой бюрократии, мы начали массовую распашку на новых территориях. Дерново-подзолистые почвы были конечно не украинским черноземом, который весь был под фашистами, но наши агротехники приспособились снимать и с них обильные урожаи - калийные удобрения Белоруссии, фосфаты брянщины, местный сапропель и торф - мы как могли повышали урожайность земель, пусть даже через три года они все-равно выдохнутся и качество, да и количество зерна упадет - нам главное выжить сейчас, когда много народа занято в боевых действиях. Потом, после Победы, можно будет снизить интенсивность использования земли, чтобы она восстановила микрофлору и питательные вещества. Сейчас же мы засевали площади исходя из того, чтобы прокормить шестьдесят миллионов человек - тридцать миллионов нашей республики и еще столько же - остального СССР. С наших заводов сельхозтехники поступало достаточно тракторов и навесного оборудования, чтобы максимально механизировать полевые работы. Конечно, газогенераторы снижали мощность сельхозтехники, но все-равно один трактор заменял почти двадцать лошадей и десяток человек, к тому же на них работали в основном подростки - в качестве обучения. В ремонтных мастерских также работали в основном подростки под руководством старых мастеров - мы растили пополнение для наших механизированных войск.

ГЛАВА 29.

Но все это лирика, а физика заключалась в том, что нам надо было увеличить потери врага в живой силе. С нашей стороны немцам противостояло порядка ста двадцати миллионов населения, что давало при мобилизации в 25% тридцать миллионов солдат - и это максимум, при условии привлечения и женщин на вспомогательных участках. И еще восемьсот тысяч вступающих в призывной возраст каждый год. Но это самый край - если все выгрести и практически оголить производства. У немцев же с союзниками и завоеванными странами получалось около трехсот миллионов человек, что при тех же 25% мобилизации даст им семьдесят пять миллионов солдат прямо сейчас и еще почти два миллиона призывных возрастов каждый год. Конечно, две трети от этой численности будут не немцами, но под командованием немецких офицеров, присмотром немецких солдат, и эти войска будут вполне боеспособны, по крайней мере в обороне - сидеть в окопе или палить издалека из орудий сможет больше народа, чем вести маневренное наступление. Поэтому, взламывая нашу оборону высокомотивированными и дисциплинированными немецкими частями, немцы смогут затем плотно обкладывать наши окруженные части менее боеспособными войсками, которые тем не менее будут кристаллизоваться вокруг немногочисленного немецкого состава в пехотных частях и артиллерии полевых дивизий, а на танковые дивизии и авиацию немцев будет более чем достаточно.

Но это по максимуму. Сейчас немцы выбирали из покоренных народов пока добровольцев, да муштровали мальчишек 12-17 лет, но и это скоро даст им пятнадцать миллионов хорошо подготовленных солдат в дополнение к уже существующим десяти миллионам. А у нас сейчас было пятнадцать на обе части страны и изымать больше - значит скоро остаться без оружия и припасов - после наших успехов и своих неудач англо-саксы резко сократили помощь по ленд-лизу и теперь шел только какой-то обмен на вытащенных из-под немцев евреев.

Поэтому нашим фронтам надо выбивать минимум два миллиона врагов в год, желательно наглухо, хотя и ранениями тоже будет неплохо. И это при учете, что советский фронт будет выбивать три-четыре миллиона. Такие потери сильно сбавят пыл немецких союзников, да и немцев заставят задуматься - так ли им надо это жизненное пространство, тем более что после таких потерь его начнет хватать и остающимся в живых.

Поэтому еще с мая 1943го все силы были брошены на уничтожение живой силы врага промышленно-террористическими методами.

Во-первых, наши ДРГ стали по-настоящему универсальными подразделениями. В каждом было минимум две снайперские группы с 9-мм винтовками с дозвуковыми и бронебойными патронами. Дозвуковые, с уменьшенным зарядом пороха, использовались на дистанциях до трехсот метров для скрытого уничтожения живой силы - малая скорость свинцовой пули и глушитель делали звук выстрела неразличимым уже с пятидесяти метров. Бронебойные патроны, наоборот, имели нормальную навеску пороха и пулю со стальным сердечником, причем закаленным. Эти патроны применялись на дистанциях до полутора километров как по технике, так и по живой силе. Закрутка нарезов была подобрана так, чтобы с обоими типами патронов рассеивание составляло на максимальных дальностях боя не более десяти сантиметров - тяжелая пуля получала достаточную закрутку на своих низких скоростях, а легкая - на высоких.

Также на универсальность работало и то, что мы смогли создать по-настоящему ручной противотанковый гранатомет - что-то типа РПГ-7. Станковые противотанковые гранатометы мы начали использовать еще год назад, но это были довольно тяжелые двухметровые трубы, с которыми особо не побегаешь по двадцать километров. Основной проблемой было то, что у наших оружейников не получалось сделать стабильные быстогорящие пороха, которые успевали бы разгонять снаряд в стволе и при его вылете они бы уже прогорали - без этого условия мало того что стрелка надо было защищать щитком, как в немецких панцершреках, но и труба должна быть достаточно длинной, чтобы снаряд набрал скорость, достаточную для стабильного и более-менее быстрого полета. Альтернативой ракетной схеме был минометный выстрел, когда небольшой заряд просто выталкивает ракету и дальше она летит по инерции. У немцев по такой схеме работал фаустпатрон. Недостатком такой схемы была небольшая дальность полета - до пятидесяти метров. Рискованно.

Идею совместить эти схемы я выдал нашим оружейникам еще два года назад, и вот теперь новое оружие стало поступать в войска. Пусковая труба весила три килограмма, четыре килограмма - каждый из 82-мм надкалиберных снаряда - мы выбрали такой калибр, чтобы их можно было бы использовать и в СПГ в качестве калиберных снарядов, и даже для стрельбы из минометов. Небольшой заряд выстреливал ракету из ствола, после чего включался ракетный двигатель, от потока воздуха раскрывались стабилизаторы и ракета, набирая скорость, уходила к цели. Максимальная дальность полета составляла семьсот метров, прицельная - пятьсот, прямого выстрела - триста - за это время ракетный двигатель вырабатывался и снаряд приобретал скорость триста пятнадцать метров в секунду - высокая подлетная скорость значительно облегчала стрельбу по подвижным целям - по сравнению с американской базукой с ее 80 м/с или тем же тоже медленным панцершреком вероятность попадания в движущийся танк со ста метров составляла восемьдесят процентов. Вероятность поражения тоже была высокой - те же 80 процентов - 82-мм кумулятивная граната пробивала до 150 мм брони под углом в 60 градусов ... если сработает - на первых порах с этим было не очень гладко. И это мы еще использовали не все резервы конструкции - делали оболочку кумулятивной воронки из стали, а не меди, которая на 10% плотнее стали и соответственно создаст более плотную струю металла - в опытных снарядах с ее использованием мы получали бронепробиваемость почти двести миллиметров. Но медь была дефицитом. Также в качестве взрывчатого вещества мы пока применяли только тол, который детонировал с меньшей скоростью, чем гексоген - последний прибавлял еще пятьдесят миллиметров. Плюс - мы пока применяли воронку с достаточно широким раствором - чтобы увеличить заброневое действие кумулятивной струи - бронепробиваемость пока достаточна для всех типов танков и даже с запасом на пару лет, а толстая струя может наделать больше дел внутри пространства танка, чем более пробивная, но и более тонкая. Уменьшение угла конуса еще на пять градусов хотя и удлиняло снаряд, но давало еще дополнительно тридцать миллиметров пробиваемости.

Так что запас в конструкции присутствовал изрядный. Но и без его использования возможности ДРГ резко возросли. Естественно, основным назначением РПГ были танки - ДРГ теперь могли отбиться и от групп с небольшим числом танков. Но кроме того, РПГ применялся и по другой технике - прострелить паровой котел паровоза, вывести из строя орудие, выстрелив в его казенную часть или в лафет - и длительный ремонт а то и переплавка им обеспечены. При несравнимых трудозатратах между оружием и целью. Даже если сравнивать наши и немецкие возможности. Вообще меня удивляло сравнение по стоимости средства поражения и цели - многие смеялись, как американцы расходовали ракеты стоимостью в один миллион на поражение мишеней стоимостью сто тысяч. Казалось бы - экономически невыгодно. Но если американцы могут сделать скажем десять ракет, а их противники при соответствующей нагрузке на экономику - только пять 'целей' - понятно, кто в итоге выйдет победителем. У нас же ситуация была обратной - на производство снаряда уходило где-то двадцать человеко-часов, ну еще на разработку и изготовление оснастки и станков - двести тысяч. Да на один немецкий Тигр уходило триста тысяч человеко-часов. Но наши двести тысяч были разовыми затратами, которые будут компенсироваться по мере роста числа пораженных целей, да и изготовление новых комплектов оснастки составило бы всего пятьдесят тысяч часов, чем мы собственно сейчас и занимались - танков жечь придется много. Тем более что помимо техники РПГ применяли и по укреплениям - даже бетонные стенки были в два с половиной раза менее плотные чем сталь брони, поэтому пробиваемость по ним составляла где-то четыреста миллиметров, а учитывая то, что бетон давал много сколов с внутренней стороны, то и полуметровые стенки уже не были достаточно надежным укрытием для врага. И это от пехоты с ручным-то оружием. Про земляные укрепления с ее плотностью 1,5-2 грамма на кубический сантиметр и рыхлостью я и не говорю - метр прошибался только так. У наших бойцов появилась мощная переносная 'артиллерия'.

В итоге, нарастив наши ДРГ на севере Украины со ста до трехсот тысяч человек, мы практически парализовали движение в тылах немецких войск на расстоянии до двухсот километров от фронта - фрицы сидели по укрепрайонам как мыши и все-равно несли потери - снайперские и минометные обстрелы, бомбардировки, штурмы танковыми группами никто не отменял. Правда, пока мы старались применять РПГ только если была возможность собрать хвостовые части снарядов. Понятия не имею, знали ли немцы о том, что наше оперение давало не только направление, но и небольшое вращение, но пока раскрывать секреты мы не собирались. Вращение было нужно не для стабилизации - какая там стабилизация на двухста оборотах в секунду - а для уменьшения последствий от неточного изготовления отдельных элементов оперения или порохового двигателя - если какой-то элемент имеет отклонения в конструкции от других элементов, то при вращении снаряда эта неточность будет воздействовать попеременно с разных сторон и отклонение будет постоянно компенсироваться. Кстати, поэтому же делали закрутку оперения и для стрел, а вовсе не для стабилизации, как писали практически везде - я еще удивлялся, как это можно компенсировать сопротивление воздуха таким низкоскоростным вращением.

Но это все техника. В дополнение к нашим ДРГ по немецким тылам как обычно действовали штурмовики, мобильные танковые группы и ударные разведчики - мы довели их производство до пяти штук в неделю и уже могли позволить удары и по небольшим целям - машинам, орудиям, танкам, скоплениям солдат, а то и, при проведении операций, по отдельным пулеметам. 10-кг управляемой бомбы было достаточно для уничтожения танка или автомобиля. Высотный бомбардировщик мог взять сто таких бомб, и при вероятности поражения цели в тридцать-семьдесят процентов - в зависимости от типа цели - один воздушный аппарат мог уничтожить или повредить в среднем пятьдесят целей за один вылет. Четыре оператора постоянно выискивали и гвоздили наземные цели. Немцы начали ставить множество макетов боевой техники, в том числе и двигающейся, поэтому приходилось селектировать цели и по тепловому излучению. Оператор управлял бомбой по направленному радиолучу - направленная антенна была нацелена на бомбу, у которой сзади была антенна, воспринимавшая сигналы из верхней сферы конусом в тридцать градусов. Иногда оператор 'терял' бомбу - при резком маневре бомбардировщика или самой бомбы, если он слишком сильно поворачивал ее. Тогда она продолжала падать как обычная, и иногда оператор снова мог поймать ее в управление. Немцы пытались глушить радиоканалы, но безуспешно - направленные радиоканалы так просто не заглушить - для этого источник помех должен 'заглянуть' в раствор антенны, а так - его сигнал приходил заведомо слабее управляющего сигнала, если только удачно сядет на один из боковых лепестков диаграммы направленности, но это было не так-то просто, да и время полета составляло секунд пять - а за это время надо не только определить канал, на котором идет управление, при том, что операторы выбирали один из десяти доступных, но и вообще определить, что идет бомбардировка - кто его знает - высотник просто так пролетает сверху или уже что-то сбросил ? Гораздо эффективнее получалось у немцев ставить пассивные помехи - их новые зенитные снаряды при взрыве разбрасывали алюминиевую фольгу, которая экранировала управляющие сигналы на высотах до восьми километров - эффективность бомб снизилась. К счастью, фрицы не могли прикрыть все цели - просто не хватало зениток.

Весь этот ад, что мы устроили немцам в их тылах, привел к росту кривой их потерь. Если раньше, еще полгода назад, их ежедневные потери при отсутствии наступательных боев были где-то триста человек убитыми и полста ранеными, то теперь они возросли в двадцать раз - шесть тысяч одних только трупов. Соответственно, даже без проведения наступательных или оборонительных операций, в год они будут безвозвратно терять нужные нам два миллиона человек. Конечно, наивно ожидать, что они так и будут терпеть этот отстрел, но пока тенденция обнадеживала.

В этом нам сильно помогала новая техника разведки. Тепловизионные приборы нами применялись уже более года и постоянно совершенствовались, хотя самонаводящиеся ракеты пока не получались - чистота материалов была недостаточна для датчиков небольшого размера и они теряли цель. Но тепловизоры уже давали приличную картинку - матрица из 64х64 элементов вибрировала, сканируя площадь, и выдавала на ЭЛТ развертку вполне телевизионного качества. Мы могли различать отдельных пехотинцев с расстояния в пять километров, танки - с восьми, а стреляющую батарею, точнее - пороховые газы - с двадцати.

Неожиданно выстрелила радиолокация. Еще полтора года назад, когда проектировались наши РЛС, меня поймал один из физиков. Он чуть не подпрыгивал рядом от нетерпения и, махая руками, восторженно, взахлеб, рассказывал мне мелкие детали их придумки. Только услышав начало его рассказа, я тут же прервал его радостный монолог и рванул в лабораторию. И вот теперь мы подходили к покрашенной белой краской двери, у которой стоял часовой, а ученый все продолжал сыпать терминами. Я остановил его речь - не надо такое выносить из этих стен.

В лаборатории на столе находилась интересная конструкция - среди собранного из стальных трубок каркаса размещался карданный подвес с двумя электромоторами, а в самом подвесе была закреплена тарелка антенны. Провода тянулись от конструкции к пульту управления с ЭЛТ. Физик махнул рукой - 'Запускайте !'. Младший лаборант защелкал тумблерами. Ожил блок управления, разогрел свои лампы. Лаборант щелкнул еще парой тумблеров. Завыли моторы и антенна дернулась и вдруг начала четко сканировать своим хоботом пространство перед собой. Напротив у стены было какое-то нагромождение ящиков, стальных труб, мешков с цементом, и сейчас на экране электронно-лучевой трубки просматривались смутные ориентиры этой композиции.

- Ну что сказать, молодцы ! Какие параметры прибора ?

Физик снова начал сыпать терминами из радиотехники и механики. Я его остановил и попросил выдать только сухую информацию и как и когда они смогут улучшить эти показатели. Пока на сантиметровой волне, на расстоянии двадцать метров и при мощности пятнадцать ватт они могут разглядеть вот это. На других расстояниях пока не проверяли - помнили о секретности.

Молодцы. Физика как руководителя, и лаборанта как автора идеи наградили, обеспечили режим секретности, улучшенное жилье и продолжение работ. Так у нас появилась возможность сканировать поверхность земли радиолучом. И это позволило вести разведку и бомбометание и в плохих погодных условиях - через тучи, облака, ночью, что очень пригодилось, особенно после появления у немцев высотных ракет.

На доводку технологии ушел почти год, и сейчас мы стали массово применять сканирующие РЛС для поиска техники, так что прячь ее, не прячь, оператору надо только решить - какую управляемую бомбу послать на уничтожение - пятьдесят, сто или двести пятьдесят килограммов. Этого добра у нас было более чем достаточно - на немецких складах мы взяли много авиабомб и теперь снаряжали их устройствами управления. Производство этих устройств, как и другой массовой электроники, было максимально автоматизировано. Наши инженеры стали делать под массовые изделия специальные поля сверлильных точек - они состояли из набора головок сверления, расположенных над нужными позициями, и при подводе такой головки к плате шло сверление сразу многих отверстий. Для одной платы было достаточно двух-трех сверлильных полей. Конечно, такое поле было применимо только к одной плате, и при внесении в нее изменений приходилось менять и конфигурацию сверлильного поля - переставлять, убирать, добавлять сверлильные головки. Но значительное повышение скорости сверления многократно компенсировало эти затраты. Односторонняя установка элементов и пайка волной также многократно ускорила изготовление плат для радиоаппаратуры - теперь вместо сотен высококвалифицированных рабочих нам требовалось два-три десятка - для подачи, выемки заготовок и контроля процессов. Еще сильнее ускорил работы переход на поверхностный монтаж пассивных элементов - резисторы и конденсаторы мы стали делать без ножек - эти элементы припаивались к контактным площадкам на плате своими плоскими контактными площадками, для чего под каждую плату делался свой набор паяльных полей, где, как и в сверлильных полях, под каждый резистор или конденсатор вводилась своя паяльная станция. Рабочему требовалось вставить нужные резисторы по каждому паяльному органу - и далее все делалось автоматом - поле подводилось к плате, резисторы прижимались пружинками, по краям опускались подпружиненные паяльные жала и расплавляли припой, нанесенный на контактные площадки платы и элемента, надежно сплавляя их друг с другом.

Так что сейчас мы вполне могли тратить на одно немецкое орудие или танк один радиоприемник и набор аэродинамических поверхностей, управляемыми электромагнитами - мы могли сделать сотню таких наборов, тогда как немцы при той же трудоемкости - только одну пушку. Даже, как говорил выше - на миномет или пулемет, и даже группу фашистских солдат - такой размен вообще был бесценен.

Но основной упор нам приходилось пока делать на бомбардировки промышленных производств и транспортной инфраструктуры Германии и ее союзников. Наши союзники, чувствительно получив по хлебалу в начале 43го, прекратили бомбардировку Германии, сволочи. Якобы у них нехватка самолетов и их надо использовать на других направлениях. Мы-то прекрасно понимали, что тут сказались наши успехи - уж слишком активно мы стали мочить фрицев, и америкосы забеспокоились, что немцы и русские недостаточно поубивают друг друга. Пришлось взвалить на себя груз бомбардировок, без этого промышленность и транспорт фашистов чувствовали себя слишком вольготно, к тому же уже в сорок втором немцы начали переводить промышленность на военные рельсы, все больше уменьшая долю гражданской продукции - Гитлер отказался от идеи поддерживать жизненный уровень германского народа, чтобы он не чувствовал войны, а Геббельс само собой обосновал необходимость таких шагов. Это было тем более легче сделать, что завоеванная Европа стала щедро 'делиться' продуктами питания и потребительскими товарами со своими 'защитниками от большевизма'.

Нам же на производство и обслуживание высотных ударных разведчиков пришлось перебросить много людей, станков и оснастки - конструктора, рабочие заводов, техники аэродромного обслуживания, пилоты и операторы вооружения, производства спецбензина, радиолокаторщики - куча народа отрывалась от мирного труда, почти сто тысяч человек. Мы не собирались проводить доктрину Дуэ, мы собирались просто втоптать Германию в каменный век, когда за водой приходится ходить на реку или колодец, а не брать ее из водопровода, когда для отопления надо на себе таскать за несколько километров каменный уголь и рубить дрова, когда дома и заводы освещены лучинами, а не электричеством, а станки просто не работают, грузы переводятся на телегах, а не поездами и автотранспортом. Ведь затраты на постройку электростанции и производство трех-четырех бомб, которые нужны для ее разрушения - несравнимы. Вот мы и собирались уравнять наши экономики, причем мы-то идем вверх, а немцев надо было опустить ниже плинтуса.

Наши бомбардировщики за это время уже значительно отошли от тех планеров, которые мы начали производить осенью сорок первого. Конструкция самолетов была рассчитана на неоднократное поражение ракетами и малокалиберными снарядами, также могла выдержать и попадание крупнокалиберного снаряда - сотовое наполнение крыльев, дублированные шпангоуты, титановая многослойная обшивка нижних поверхностей крыльев и корпуса, бронирование моторов - все было рассчитано на то, чтобы самолет не развалился в воздухе. Проникающие попадания шрапнелью и осколками были возможны и без них не обходилось, но они не приводили к катастрофическим разрушениями конструкции и нарушению управляемости самолета - почти всегда оставались пара-тройка силовых стяжек, которые удерживали конструкцию корпуса. Топливные баки и места постоянного нахождения членов экипажа были дополнительно защищены капсулами со стеклотканью и металлическими пластинами - относительно легкой пространственной конструкцией, которая сильно замедляла летящие поражающие элементы. Порой самолет приходил весь издырявленный и с израненным экипажем, но никто не погибал и самолет снова вставал в строй после недели ремонта, а экипаж, подлечившись в госпиталях, снова выходил на тропу воздушной войны. Тем более что в самолете экипаж на своих местах надевал дополнительные комплекты индивидуальной защиты - ходить в них было тяжело, но большинство шрапнели и осколков, которые смогли пройти предыдущие уровни защиты, застревали в этой 'шубе', а на рабочих местах были оборудованы специальные поддерживающие конструкции, которые и принимали на себя основной вес индивидуальной защиты.

Одновременно с конструкцией самолетов мы отработали и тактику их применения. Налеты совершались группами в десять-пятнадцать машин, причем они шли в два эшелона. Основными нашими врагами чем дальше тем больше становилась зенитно-ракетная ПВО фрицев - только она доставала до наших высот, тогда как их ствольные зенитки или истребители чувствовали себя неуверенно, точнее - никак. Поэтому три-четыре самолета летели ниже ударной группы в качестве противоракетной обороны. Они несли мощное оборонительное вооружение - по две сотни десятикилограммовых противоракет и десять шрапнельных автоматов. Противоракеты, управляемые по радарному лучу, летели вниз, навстречу немецким зенитным ракетам, и на расстоянии двадцати-пятидесяти метров взрывались, поражая ракету конусом стальных шариков. Так как немцы не могли держать на одном маршруте более сотни пусковых установок, к тому же для перезарядки требовалось время, то такая система сбивала почти девяносто процентов ракет на расстояниях от пяти до одного километра от наших самолетов. Остальная часть ракет сбивалась шрапнельными автоматами. Единицы, прорвавшиеся к самолетам ПРО, наносили тем повреждения, но значительное бронирование уязвимых мест конструкции самолетов и мест экипажа существенно снижало наносимый урон - над территорией Рейха мы не потеряли ни одного самолета, хотя некоторые потом приходилось списывать из-за больших повреждений, с которыми они сели на аэродромы или вынужденную посадку на нашей территории. И такая система позволяла нам бить немцев в воздушной войне со значительным экономическим эффектом. Немецким зенитчикам ракету надо было поднимать вверх, преодолевая земное притяжение, причем она была тяжелой - несла как топливо, так и достаточно взрывчатки и поражающих элементов, чтобы нанести урон такому крупному сооружению, как самолет - мелкокалиберными пукалками его не собьешь, если только сильно повезет. И все это добро им надо было поднимать и поднимать, все выше и выше, чтобы достать наши самолеты на высоте десяти-двенадцати километров. А нам требовалась гораздо меньшая ракета - приближаться к цели ей помогало земное притяжение, поэтому двигатель лишь увеличивал скорость сближения с тем, чтобы быстрее освободить радиоканал и оператора для стрельбы по следующей цели. И поражаемая цель была значительно менее мощной по сравнению с самолетом, поэтому ей хватало и трех килограммов стальных шариков - нам было достаточно только повредить ракету, чтобы она отклонилась от маршрута и потеряла канал связи с наземным оператором. Трудоемкость изготовления немецких ракет и наших противоракет различалась в десятки раз, так что и эту войну заводов мы пока выигрывали с разгромным счетом. К тому же, этими же противоракетами мы стреляли и по местам запуска зенитных ракет, порой выводя из строя практически все пусковые установки, над которыми пролетали. Немецкие ракеты летали на твердом топливе, как и наши. И пока у них не предвиделось более высотных ракет на жидком топливе - операцию по уничтожению их ракетного центра мы готовили почти полгода - пять месяцев высотные разведчики день и ночь висели над Пенемюнде, вскрывая расположение и назначение строений, склады, казармы, жилые дома техников и ученых, еще месяц разрабатывали план налета и копили силы, и в одну из безлунных ночей, собрав все высотные разведчики, стерли их ракетную исследовательскую базу буквально в пыль. По сообщениям разведки, погибли практически все ракетчики, в том числе и фон Браун - теперь не будет у гитлеровцев проектов Фау-2 и Вассерфаля, а у американцев - их лунной программы, да и космонавтики как таковой, по крайней мере, не в шестидесятые. Поэтому-то мы так спокойно относились к немецким ЗРК, уничтожая их по ходу дела.

И, прорвавшись через ракетные заслоны, мы сбрасывали управляемые пятисоткилограммовые бомбы на немецкую землю - они пробивали крыши заводов и перемалывали станки, стальные конструкции, трубопроводы, а иногда и рабочих. Часть бомб, начиненная напалмом, разбрасывала свою начинку по окрестностям и выжигала все в жарком пламени, корежила стальные конструкции, плавила кирпич и бетон, обрушая потерявшие целостность строительные элементы заводов, фабрик, складов, домов. К тому же на остальных заводах района, в котором появлялись наши самолеты, немцам приходилось объявлять воздушную тревогу, из-за чего производственные циклы прерывались, иногда, например для сталелитейных производств - и фатально - за час, что проходил до момента отмены воздушной тревоги, металл успевал остыть и забить печи и конверторы, выводя их из строя на недели, а из прокатных станов приходилось извлекать холодные заготовки и отправлять их на повторный нагрев, а то и переплавку. В мае, когда мы вышли на уровень десяти-двенадцати налетов в день, производство немецкой промышленности резко просело, особенно по танкам, истребителям и грузовикам - эти цели были для нас первоочередными - мы старались лишить немецкую армию подвижности и защиты. Нам это удавалось, судя по тому, что вскоре на нашем фронте стали появляться танки и истребители в африканском камуфляже - немцы перебрасывали технику с менее значимых фронтов. Они снова столкнулись с новой тактикой и пока не выработали противоядия. Но не стоило их и сбрасывать со счетов - для летнего наступления они смогли наскрести сил более чем достаточно.

Но и мы были готовы.

Конец второй книги.

Комментарии: 185, последний от 14/04/2019. © Copyright Суханов Сергей Владимирович (SVSuhanov@inbox.ru) Размещен: 16/04/2016, изменен: 14/04/2019. 525k. Статистика. Роман: Фантастика Скачать FB2		Оценка: *7.14321** Ваша оценка:
Аннотация: После создания Западно-Русской ССР пути назад отрезаны, остается только держать удар.

Суханов Сергей Владимирович : другие произведения.

До и после Победы. Книга 2. Становление