-- Куда уж мне теперь попадаться, я своё на всю жизнь отсидел, -- Хвост за руку попрощался с дежурным начальником караула и вышел за ворота. Вот она -- воля! Давно он здесь не был. Пятнадцать годков провёл в лагерях, тюрьмах, пересылках. Последние восемь лет -- вот здесь, на этой зоне, которую с наружи он видел впервые. Вообще-то он был не Хвост, а Бухвостов Алексей Иванович и конечно, сядь он сейчас, к нему не приклеилось бы это нелепое прозвище, но сел Хвост давно. Страна изменилась до неузнаваемости, и хоть припадал Алексей к телевизору весь последний год, но так ничего и не понял. Сел он в 1990 году. Тогда перестраивали социализм, а сейчас демократия. Вот и всё, что он усвоил из своих бдений около телевизора. Внутри зоны эти новые перемены нашли своё отражение в том, что разрешили пару дополнительных посылок, сквозь пальцы смотрели на длинные волосы и спортивные брюки, да ещё теперь к начальнику можно было обращаться по имени-отчеству. Хвост не считал это всё великими завоеваниями, поэтому и не понимал: чему это так радуются на воле.
Всю последнюю ночь Хвост не спал. Как долго он ждал этого дня, а вот когда он наступил -- стало тоскливо и совсем не радостно. Он в последний раз вышел на промзону, где с давних пор у него был собственный закуток, перетрогал руками каждую вещь из того многочисленного хлама, что скопился у него за много лет. Жалко было оставлять все эти банки, крышки, плитки, железки и доски, но ведь с собой не потащишь. Ему было очень не по себе, что завтра сюда заселится кто-то другой, всё тут переделает на свой лад, всё выбросит. Это темноватое помещение, величиной около шести квадратных метров он считал своим домом, и покидать его было тоскливо, свыкся Хвост с неволей и воля пугала его. Он не помнил, как нужно жить на воле. Арестантские законы просты, справедливы, хоть и жестоки: их нельзя обойти и нельзя не соблюдать. А на воле -- всё по-другому, законы и существуют, видимо, только для того, чтобы их обходить. Да и не нравились Хвосту никогда законы вольной жизни.
В последние годы, лет пять или шесть, ему создали на зоне специальные условия, которыми обычно пользуются люди, заслуженные в блатном мире. Хвост не был блатным, но из уважения к его сроку, доброму нраву и к тому, как он этот срок "тащил", он стал пользоваться правами известных уголовных "авторитетов". Он не стоял в очереди за пайкой баланды и от буханки он имел право первым отломить понравившуюся ему пайку. Хвост имел на промзоне собственную теплушку, работать же его никто не заставлял. У него было лучшее место у телевизора, удобно расположенная койка и много других, незаметных с первого взгляда преимуществ перед простыми зеками, преимуществ, которые делали жизнь в неволе более или менее похожей на, собственно, жизнь.
Сидел Хвост за получение взятки в особо крупных размерах. Случись это сейчас, то двузначный срок он бы конечно не получил, а тогда могли и расстрелять. Возил он перед арестом одного крупного начальника, то есть был шофёром на служебной "Волге". Начальник ведал распределением жилья, ну и естественно, раздавал его тому, кто больше даёт. Он и Хвоста привлёк к своему бизнесу. Хвост стал посредником между взяткодателем и своим шефом. Он считал это забавой, так как ему-то за услуги перепадало две-три сотни, да ещё шеф разрешал пользоваться машиной в любое время. Эта последняя благосклонность гораздо больше была Хвосту по душе. Когда начальник, в конце концов, попался, то Хвост прошёл по делу, как полноценный участник преступной группы, и хоть кричал Хвост на суде, что ему-то перепадало всего ничего, но судья был неумолим: деньги получал Бухвостов, а уж, как потом их делили между собой преступники, не столь важно. Статья была очень тяжкая, а значит ни тебе амнистий, ни тебе досрочных освобождений, ни тебе хотя бы "химии". Вот и отмотал Хвост пятнашку. Даже самому не верилось. В 1990 было ему двадцать семь лет, был он крепким, весёлым, симпатичным. Перед тем как сесть, только женился. А сейчас ему за сорок. Жёлтые зубы, вогнутая грудь, двусторонний туберкулёз -- от лёгких осталась только треть. Жена ушла уже давно -- в начале срока, родители умерли один за другим несколько лет назад, братьев и сестёр у Хвоста не было. Короче говоря, не было теперь у него ни здоровья, ни родных, ни жилья. Жива была только тётка по матери, которая жила на соседней с ними улице.
-- Поеду к тётке. Осмотрюсь, а там видно будет,-- решил про себя Алексей. Долго и подробно выспрашивал он у вновь прибывающих этапников о том, как добраться до родного городка. Боялся, что не найдёт дорогу. С утра в день освобождения он надел вольные брюки, которые берёг уже два года, вольную рубашку и отправился на вахту. На душе было неспокойно, как у бойца перед атакой.
До областного центра Хвост добрался без приключений: между зоной и городом постоянно курсировал автобус. На вокзале, выйдя из автобуса, Хвост купил билет до своего родного городка, правда, электричка отправлялась только через два часа. Можно было прогуляться, и он вышел с вокзала на улицу. Такого количества народа и особенно транспорта Хвост не видел никогда. Поначалу он даже растерялся. Сколько кругом разных красок -- даже пестрело в глазах! Полчаса он простоял, облокотившись на перила подземного перехода, и приходил в себя. Наконец он почувствовал, что проголодался. Хвост поискал глазами какую-нибудь закусочную или столовую, но тут его взгляд упал на вывеску "Пивной зал". Он живо представил себе холодное пиво и горячие сосиски с горчицей. Под языком сразу засосало. Он, было, силился вспомнить, как пахнет пиво, но не смог. Пятнадцать лет пива он даже не нюхал! Хвост сунул руку в карман, убедился, что деньги, выданные ему при освобождении, целы и направился к застекленному павильону пивной. К прилавку была очередь человек в двадцать. Хвост хотел, было, сразу пройти вперёд, но, увидав в очереди нормальных вольных мужиков, а не бритоголовую братию, сразу вспомнил, что он уже на свободе и терпеливо пристроился за тщедушным рябым мужичонкой. Правда, сосиски, пока он сидел, успели исчезнуть из ассортимента пивных, но зато тут были бутерброды с сыром и колбасой, которым Хвост тоже обрадовался, так как тоже забыл, как они выглядят. Очередь неторопливо двигалась. В пивной было тихо, только слышно было стуканье кружек о стойки. Хвост уже почти приблизился к вожделенному окошечку, как в пивную зашло четверо юнцов, одетых в какие-то синие обтёртые обноски. "Бродяги", -- ещё успел подумать Хвост. Парни громко переговаривались и, матерясь, направились сразу к прилавку:
-- Папаша! -- ударил один из них, рыжий с крупным, как картошина, носом впереди стоящего мужика. -- Ты помнишь, что занимал за нами?! Вот мы и пришли.
-- Мы за мороженым долго простояли, -- сказал второй из парней, бритоголовый крепыш в кожаной куртке. -- Ну, чего уставился? Пропусти нас вперёд! Оглох что ли? Колхозан! -- по тону крепыша и потому, как его слушались остальные, было видно, что он среди них главный.
-- Берите, что с вами сделаешь, -- вздохнул мужичёк и подвинулся назад, пропуская рыжего.
-- Правильно папаша, с нами ничего поделать нельзя, -- ухмыльнулся главный, и все четверо весело загоготали. Было видно, что парни уже изрядно навеселе.
Крепыш, который посчитал разговор со сговорчивым мужиком оконченным, уже повернулся, чтобы уйти, но тут Хвост схватил его за рукав.
-- Встань в очередь и щеглов своих утихомирь, -- прошипел сквозь зубы Хвост. Руки его дрожали, лицо от злости покрылось неестественным румянцем.
-- Чего?! Чего ты сказал? -- опешил главный.
-- Ты по жизни ещё шавка и нет у тебя прав вперёд лезть, -- Хвост ещё держал главного за рукав.
-- Да, пусти ты, -- главный выдернул руку, -- тебе что, пень трухлявый, жить разонравилось?
-- Уйди, сука! -- уже почти кричал Хвост. -- Тебя ещё на свете не было, а я уже зону топтал! Ты знаешь, что я -- Хвост!
Упоминание этого факта не произвело на главного никакого впечатления.
-- Ты не Хвост, а то место, из которого он растёт. Нашёл чем хвастаться -- зону он топтал!? Дуракам тюрьма открыта! Ладно, малохольный, пей своё пиво, а я с тобой не прощаюсь.
Пока шёл этот разговор рыжий уже отнёс свои кружки от окошечка, и подошла очередь Хвоста. Он купил две кружки пива и несколько бутербродов. Всё внутри его клокотало.
-- Сявки поганые! На зону бы таких! -- возмущался про себя Хвост.
Но странное дело! Пиво и отличные вольные бутерброды быстро его успокоили. По телу растекалось тепло, голова слегка затуманилась с непривычки, в желудке было полное блаженство. Соответственно, круто изменилось и настроение.
-- Ну подумаешь! Чего они в жизни видели? И я хорош! Надо было объяснить по хорошему, поговорить, а я-то сразу ругаться. Ладно, в следующий раз буду умнее. Сейчас покурю где-нибудь в тенёчке и на электричку. Всё-таки на воле не так плоха жизнь, если есть пиво и бутерброды! -- в самом приятном расположении духа Хвост вышел из пивной. Тут он сразу наткнулся на рыжего.
-- Папаша, поговорить бы..., -- рыжий взял Хвоста под руку и увлёк в сторону от входной двери.
-- Конечно, я тоже хотел бы поговорить, а то вышло всё не по-людски.
Но не успели они сделать и пяти шагов, как рыжий неожиданно двумя подряд ударами в лицо, повалил Хвоста на землю. Из кустов подбежали ещё двое и стали быстро пинать лежавшего ногами. Хвост никак не мог понять, что же происходит. Последним подбежал главный крепыш, достал из-за пазухи железный прут и наотмашь дважды ударил, уже потерявшего сознание Хвоста, по рёбрам.
-- Посмотри, что у него в карманах! -- приказал главный рыжему.
В результате всё имущество Хвоста, вместе с деньгами, которые он пятнадцать лет зарабатывал и справкой об освобождении, перекочевали в карманы к рыжему. После этого парни быстро ушли. А Хвост лежал в пяти метрах от входа в пивную, лицом в грязь. Его вольные брюки превратились в жалкие лохмотья. Из пивной и в пивную постоянно заходили и выходили люди, но никто на валявшегося пожилого мужчину внимания не обращал. К пьяницам тут привыкли.
Уже стало смеркаться, когда к пивной подкатился "воронок" городского медицинского вытрезвителя. Старший наряда, сержант Петров спросил шофёра:
-- Гришь, у нас в гадюшнике места ещё есть?
-- Если только лежачие, а так -- битком!
-- Вон как раз лежачий, значит, его заберём, -- он указал пальцем шофёру на Хвоста.
-- Как ты их ловко находишь, ну как грибы, -- удивился шофёр, так как с дороги слившегося с грязью Хвоста, различить было нелегко.
Сержант и шофёр подошли к Хвосту, взяли его за руки и попытались поднять, но у них ничего не получилось -- только перепачкались. Сержант достал резиновую дубинку и со злости прошёлся по рёбрам пьяного, но и это не помогло.
-- Вот нажрался, скотина, -- раздосадовался сержант, -- давай волоком.
В гадюшнике Хвосту досталось место в проходе между скамейками. Поэтому те, кто были потрезвее, ставили на него ноги, а уж совсем пьяные -- просто садились на него, как на что-то тёплое и мягкое.
Около вытрезвителя воронок затормозил и остановился. Каждый из задержанных старался самостоятельно выбраться из кузова и показывал всем своим видом, что забрали его зря, и что он -- совершенно трезв.
Гриша ловко забрался в гадюшник и сбросил Хвоста на землю. Даже от удара об асфальт Хвост в себя не пришёл.
Когда составляли протокол, то в карманах Хвоста не нашли ничего.
-- Бомж, наверное, -- предположил врач.
-- Скорее всего, -- подтвердил дежурный офицер, -- и брюки у него какие-то странные, уж лет десять такие не носят. Ладно, отнесите его в камеру. Завтра проспится -- разберёмся, что за птица.
Когда Хвоста раздевали, то на рёбрах увидели несколько ярко красных рубцов, а синюшность кожи на грудной клетке явно указывала на признаки внутреннего кровоизлияния. Но врач уже ушёл, и сержант упрекнул себя, что бить надо было по ляжкам, а то неприятностей потом не оберёшься...
Среди ночи Хвост очнулся. Он обвёл глазами помещение, увидел железную дверь с глазком, "шубу" на стенах и маленькие зарешёченные окна. Он почувствовал резкий и знакомый запах параши.
-- Где это я? В тюрьме? Что же я натворил?
Хвост закашлялся. Вытирая руками губы, он обнаружил, что на руках -- кровь. Но он не мог видеть, что из уголков губ на подушку уже давно натекла целая лужа этой тёплой жидкости. Этого Хвост не чувствовал. Он провёл руками по телу и понял, что раздет.
-- Где же мои брюки? Там справка об освобождении, я же освободился... Почему снова тюрьма?
И тут он всё вспомнил. Вспомнил, как его били около пивной. Вспомнил запах пива и вкус бутерброда с сыром. "А может и хорошо, что я снова в тюрьме? Не нужна мне свобода. Без сыра, пива и пирожков можно и обойтись, но зато хоть человеком себя чувствуешь. И то верно".
И он закрыл глаза с лёгким чувством. Чувством обретённого спокойствия, словно нашёл ответ на давно мучивший его вопрос.
Не знал Бухвостов Алексей Иванович, он же -- Хвост, что уже больше никогда не проснётся. Два удара железным прутком, пятичасовое лежание на сырой земле, несколько ударов резиновой дубинкой, путешествие на полу гадюшника и падение на асфальт из кузова -- всё это его лёгкие, от которых зона оставила только одну треть, уже выдержать не смогли. Началось внутреннее кровотечение из швов, которые несколько лет назад неумело наложил вечно пьяный тюремный врач. Через два часа Хвост умрёт. Свобода не приняла его, она его позабыла за эти долгие пятнадцать лет.