Я знаю, что есть "Один день Ивана Денисовича", написанный почти пол века назад великим писателем. Пол века прошло, но....ничего не изменилось. Почти. Во всяком случае, по ту сторону высокого забора - точно.
Ноябрь. Холодно. Ветер, чем дальше к зиме, тем злее. В "запретке" нет ни одного следа, значит, никто не убежал, все зеки тут, за забором из колючей проволоки. Зона ещё спит, до подъёма еще несколько минут. Над лагерем завис полумрак и только на вышках, что по периметру, горят прожектора. Сама зона почти не освещается -- экономят электричество. В темноте едва различимы низкорослые строения, зеки их называют "баржами". Каждая баржа обнесена ещё одним забором и колючей проволокой. Вроде как восемь маленьких зон внутри большой зоны, то есть по количеству отрядов. Калитка запирается и нормальным способом выбраться из этой маленькой зоны трудно.
В нашей барже человек сто. Двухъярусные нары установлены в четыре ряда. Помещение небольшое, и тот, кто заходит под утро в баржу с улицы, получает мощный удар в нос, в переносном, конечно, смысле. Просто запах от ста спящих человек поражает своей палитрой.
Я лежу с открытыми глазами и жду подъёма. На улице холодно и очень не хочется выбираться из теплого лежбища. В предвкушении этого я даже подёргиваюсь. Вообще-то утро -- самое скверное время на зоне. За ночь большинству снятся вольные сны, особенно - недавно прибывшим, а утро рассеивает ночные впечатления. Поэтому встаёшь злой, как собака. Злой от обилия лиц, постылой обстановки и ничего не сулящего дня. Всё сегодня будет, как всегда, я это знаю точно, и на душе от этого становится тоскливо. Обычно перед подъёмом, когда голова светлая, я вспоминаю в мельчайших подробностях обстоятельства своего дела, следствие, суд. Сейчас мне кажется, что можно было дать другие показания, потребовать вызова других свидетелей и тогда, возможно, срок был бы и поменьше. До сих пор вспоминаю обвинительную речь прокурора, который во время судебного процесса задал всего пару никчемных вопросов. Но это не помешало ему в своей речи обвинить меня во всех смертных грехах: и в развале нашей экономики и даже в не патриотизме. В заключении он попросил суд учесть, что у меня маленький сын и ничем до сих пор незапятнанная биография. Поэтому, мол, он надеется, что суд сжалится надо мной и даст мне всего-то восемь лет! Примерно столько же и даже меньше обычно дают за убийство! Поэтому, тогда, на суде я встал растерянный и сказал, обращаясь к судье, что я себя чувствую после речи прокурора людоедом, что будто убил кого-нибудь и не просто убил, а еще и съел. Ничего, кроме саркастической улыбки у судьи, моя реплика не вызвала. После моего последнего слова судья объявил перерыв на две недели перед оглашением приговора. Не пожелал бы я и врагу таких двух недель ожидания...
Прогудел гудок. Тотчас в барже зажегся свет вместо ночника.
-- Отряд, подъём ! -- громко закричал шнырь. Шнырь -- это дневальный. У нас их два -- Батон и Юсуп. Юсуп сидит уже восьмой год. Когда-то он угробил свою жену и получил восемь лет. Этот год для него последний. За время пока он сидит у него погиб сын -- попал под машину. И сейчас у тридцатишестилетнего Юсупа на воле осталась только старуха мать. Юсуп -- наглый, самоуверенный, тупоголовый татарин -- отсюда и прозвище. Он считает, что за семь с половиной лет заключения приобрел огромное количество ума и опыта, но на самом деле если он и не прибавил, то просто остался на прежнем уровне. Тем не менее, столь длительное пребывание в лагере давало Юсупу право не вскакивать в шесть утра и не орать на всю баржу: "Подъем!". Юсуп продолжает лежать на шконке -- так зеки именуют кровать. За Юсупа усердствовал Батон. Маленький, пузатенький парнишка, осужденный за изнасилование. Удивляюсь, как он мог кого-то изнасиловать, -- настолько он был бесхарактерным и не злобливым. Прямая противоположность Юсупу. Правда, по словам Батона, он никого и не насиловал, а жарил на кухне картошку, пока его старшие дружки забавлялись. Но посадили всё равно всех, как говориться, "групповуха".
-- Выходим на зарядку! Кровати заправляем по белому! -- продолжал орать Батон.
Но не все зеки одинаково реагируют на его крики. Почему? Тут следует остановиться на этом весьма интересном моменте. Как в любом обществе существуют классы, так и зеки делятся на ряд категорий согласно своим уголовным законам. Говорят, что раньше эти законы сильно почитались и неукоснительно соблюдались, но теперь это скорее дань традиции и обыкновенное обезьянничание, свойственное вчерашним мальчишкам, которых в лагере большинство. Воров в законе в нашем лагере нет, все-таки усиленный режим, все сидят по первому разу и не успели, естественно, приобрести авторитет в уголовном мире. Но те, кто встал на путь, так называемой, правильной уголовной жизни называют себя "жуликами" или "отказчиками". Их примерно процентов двадцать от общей численности заключенных. Они отказываются от заготовки пищи, нарядов по чистке картошки, занимаются мелким хулиганством. За это их сажают в изолятор или барак усиленного режима, или в локально-профилактический участок -- новое изобретение воспитательной системы уже при демократическом режиме. Это сидение в означенных заведениях они называют "страданием за всех остальных". За это все остальные, по идее, должны поддерживать общак, откуда подкармливать "жуликов". В общак идут сигареты, чай, съестное из посылок, ларька. Общак -- это самый первый опыт жизни по уголовным, воровским законам. Ты можешь не отказываться от соблюдения "ментовских законов", но обязан поддержать тех, кто их не соблюдает. Не знаю, как в других лагерях, но в нашем "жулики" лишь чисто условно не соблюдают "ментовские законы". Они, как все остальные, ходят строем, делают утреннюю гимнастику и т.д. Я не помню случая, чтобы "жулика" посадили в изолятор за какое-нибудь общее дело. Обычно за пьянку, за разгуливание в тапочках по территории и прочую ерунду. Живут "жуликами", как правило, вчерашние малолетки. Так вот этих страдальцев должны поддерживать остальные арестанты. Тогда ты будешь считаться мужиком, т.е. тоже вполне порядочным арестантом. Таких "мужиков" на зоне большинство. Мужик горбатится на пром.зоне, ходит чистить картошку, на заготовление пищи и обязан поддерживать тех, кто за него страдает. Далее вниз по иерархической лестнице зоны идут "черти" или "дьяволы", отличающиеся от мужиков тем, что не поддерживают общак. И в самом низу -- "петухи", но и они делятся на две группы. Одна из них "рабочие" -- те, которые служат для удовлетворения сексуальных потребностей всех остальных зеков, и "нерабочие" -- которые попали в петухи по случайности, но так как все-таки попали, то обязаны жить с "петухами". И, наконец, особняком стоит большая группа заключенных, вступивших в самодеятельные общественные организации -- это "общественники". У них полно привилегий, начиная от освобождения от всяких нарядов и кончая большей длительностью свиданий. Я считаю, что без этой категории арестантов тоже нельзя. Должен же кто-то организовывать труд, отдых, уборку и т.д. Уверен, что если бы не было "общественников", то и газеты на отряд принести было бы некому. В "общественниках" в нашем лагере состоят самые толковые и авторитетные зеки. У них сила, у них власть. Но это не значит, что эти арестанты не дерутся, не пьют, не сидят в изоляторах. Просто "общественникам" легче тащить срок, проще скрывать нарушения режима и до свободы им ближе -- поэтому к такому удобному способу проживания в лагере приходят рано или поздно все, у кого голова на плечах и не забита она разной романтической ерундой. Среди "общественников" есть большая группа осужденных, которых именуют "козлы". Это члены штаба охраны порядка. Проще их сравнить с дружинниками на воле. "Козлы" носят красные повязки и ведут себя хуже ментов. В их обязанности входит написание доносов, выявление всякого рода нарушений среди зеков. За это они имеют дополнительные пайки каши или баланды. В "козлы" обычно идут те, у кого тяжелые условия жизни и не на кого надеяться. Вот таков расклад. Но это расклад чисто условный. Не смотря на всякую логику "жулики" и "общественники" прекрасно уживаются друг с другом. "Общественники" по мере сил освобождают "жуликов" от изолятора, а те в свою очередь держат в кулаке "мужиков" и "чертолазов". Никакие уголовные кодексы чести не действуют на жуликов, хотя им даже и общаться-то с "общественниками" запрещено по уголовным законам. Но своя шкура дороже и оправдает любой компромисс. Более того, очень часты перемещения из "жуликов" в "общественники" и наоборот. Это считается нормальным. Путь из "чертов" в "мужики" поощряется, из "мужиков" в "жулики" - приветствуется. Обратные перемещения происходят только через мордобой. И только у "петухов" нет ни каких шансов выбраться из своего угла. Но и их ряды непосредственно на зоне пополняются крайне редко, "петухами" приезжают уже из тюрьмы или с малолетки. И только "козлов" ненавидят все. В основном в "козлы" идут из "чертолазов", реже из "мужиков" и очень редко из "общественников" и "жуликов". Из "козлов" обратной дороги нет. Стоит "козлу" не угодить ментам и не дай Бог его выгонят, то ему тут же предъявят счёт все те, кого он сдавал. Поэтому за "козлятскую" повязку держатся изо всех сил. Итак, я, может быть, отвлёкся. Команда Батона выполняется разными зеками по разному. "Черти" и "мужики" одеваются быстро и выбегают на улицу, "жулики" одеваются нехотя, но всё равно к началу зарядки стоят со всеми вместе. "Козлы" и "общественники" и вовсе не торопятся. Вот Лёшка -- восемнадцатилетний пацан похожий на рахита, председатель секции дисциплины и порядка, главный "козёл" отряда, рьяно помогает Батону выгонять замешкавшихся. Я тоже не тороплюсь, но смотрю на все эти старания шнырей совершенно равнодушно. Я - председатель производственной секции, да и посидел уже немало и могу позволить себе не ходить на зарядку. Не торопливо одеваюсь. По барже стучит тяжелыми ботинками Пятак -- наш старшина, старший дневальный или шнырь, здоровущий мордоворот, с пропитым лицом и заплывшими с похмелья глазами. Мы здороваемся с ним за руку, перебрасываемся парой фраз. Тут он замечает в углу баржи двух замешкавшихся мужиков. Громко, но не зло им кричит:
-- Быстрее, свиньи, барбосы, -- он добавил ещё свой привычный набор крепких ругательств. Двое парней оторопело кидаются к выходу и чуть не налетают на идущего умываться Юсупа. Тот громко ругается и пытается лягнуть одного из бегущих, но промахивается. Я тоже иду умываться, так как через некоторое время около умывальников будет столпотворение. Их всего шесть, причём один из них "петуховский" -- не в счёт.
В середине зарядки Батон сообщает, что идут менты. Мы с Пятаком и Юсупом быстро набрасываем телажки и выходим на крыльцо. Батон и Лёшка уже встали в общий строй и резко размахивали руками под нечленораздельный шум громкоговорителя. Уже сижу несколько лет, но так и не разобрал этот комплекс упражнений, записанный видимо очень давно. Одно время умельцы из клуба записали новый комплекс упражнений под газмановский "Эскадрон". На всю зарядку пять минут. Но позже менты раскусили этот нехитрый трюк и возвратили старое музыкальное сопровождение, которое продолжается в три раза дольше. Смотрю, к нам приближается, скверно ругаясь, замполит колонии, в сопровождении какого-то офицера, которого я не знаю. Чего это их принесло? Через некоторое время выясняется, что "жулики" выставили около калитки "петуха" Кешу, чтобы он посматривал по сторонам, проще говоря, на стрём. Но Кешка смотрел в сторону вахты, откуда могли только и появиться менты, а замполит появился с другой стороны и сразу всё понял. Он шёл и ругался очень громко и очень зло. Он видимо хотел похвалиться перед заезжим офицером дисциплиной заключенных, но получился прокол.
-- Вы для кого делаете зарядку? -- орал замполит, -- для меня что ли?
Так и хотелось ему сказать: а для кого же ещё? Ну, неужели, для себя? И как ему объяснить, что в фуфайке, сапогах, шапке гимнастику не делают, тем более, если не разобрать ни слова из того, что говорит диктор. Но замполит родился, воспитывался, учился, да и назначался замполитом при развитом социализме, и то, что происходит в стране, его не касается. Под его взглядом все, даже жулики, стали усиленно физкультурничать. Иначе тут же выпишет пятнадцать суток. Наконец зарядка закончилась, все напоследок попрыгали и замполит, нещадно ругаясь, направился к столовой, значит, сейчас наши мучения продолжатся там.
Хочется поподробнее остановиться на нашем замполите. Немного я встречал людей на своём веку, которых с удовольствием бы застрелил. Майор Соловьёв к ним, несомненно, относится. Думаю, что я далеко не одинок в этом своём желании. Сколько он исковеркал душ вчерашних мальчишек! Счёту не поддаётся! Это толстый, с маленькими глазками на потном лице, низкорослый мужичёк, который возомнил себя маленьким фюрером. Он может найти недостатки и нарушения режима даже у столба. У него хобби такое. Некоторые собирают марки или спичечные этикетки, а майор Соловьёв коллекционирует нарушения режима содержания заключённых. Он с линейкой обмерял правильность пришивания бирки с фамилией на фуфайках, проверял двумя пальцами длину причёски и тщательно следил, чтобы зеки не держали руки в карманах и чётко выполняли команду "смирно". Больше всего замполит любит массовые наказания. Например, удосужился кто-нибудь из нашего отряда приложиться к спиртному -- "козлы" его мигом сдадут, того посадят в изолятор на пятнадцать суток, а телевизор перекочёвывает в кабинет замполита на месяц. Иной раз у замполита скапливалось по семь телевизоров. Причём, мы свой телевизор покупали на свои собственные деньги, и забирать его он, конечно, права не имел. Наконец, замполит лично утверждал список телепередач, которые можно смотреть зекам. Ну, ладно бы, если бы по ТВ показывали программы типа: "Как убежать из колонии" или "Как из подручных средств гнать самогон" и т. д. Но нет таких передач и в помине! В немилость к майору Соловьёву попала программа "Спорт за неделю", а также КВН, "Сегодня" и вообще: смотреть можно было только первый канал, все другие были запрещены. Особое разрешение требовалось для просмотра футбольных матчей. Составлялся список тех, кто собирается смотреть футбол, и замполит лично вычёркивал из него недостойных. Меня он вычёркивал всегда. В качестве аргумента майор всегда приводил одно и тоже: " Надо думать о производстве, а не о футболе". За исполнением приказов замполита зорко следили "козлы" и если бы я всё-таки ослушался, то ему бы донесли. Тогда меня ждал изолятор, а отряд лишился бы телевизора. И только даже за этот вот маразм, возведённый в силу закона, у меня были основания ненавидеть замполита...
-- Выходим на завтрак! -- громко орёт Батон.
Все берут ложки, завернутые в кусок бумаги, и выходят строиться. Хотя от нашей баржи до столовой не более тридцати шагов, но их положено пройти строем по пять человек.
Замполит стоит у входа в столовую и лично командует. На плечах у него майорские погоны и командовать он должен уметь.
-- Слева по одному! -- орёт замполит, -- фуфайки расстегнуть.
И тут же снимает запрещённые к носке вещи, срывает неправильно пришитые бирки, записывает в книжечку имена проштрафившихся. В результате мой приятель Андрюха лишился олимпийки, а я булавки. Булавку, конечно, хоть и жалко, да Бог с ней. А вот без олимпийки Андрюхе будет зимой не сладко. Наконец, мы заходим в столовую и встаем около своих столов.
-- Шапки снять! -- командует замполит, -- садись!
Все усаживаются. Церемония, как на поминках. Заготовщики несут большие бачки с кашей и хлебом. Тут уж не до приличий. Все, начиная от "жуликов" до последних "чертей" стараются оторвать себе большую пайку. Хлеб нарезан, вернее, надрезан, в буханке заранее, но не ровно и если повезёт, то можно ухватить приличных размеров пайку. Хлеб разбирают в считанные секунды, даже менты не пытаются навести тут порядок, а лишь брезгливо ухмыляются. То, что осталось после растерзания достается "петухам": это обычно самые тощие, поломанные пайки. Далее заготовщики накладывают кашу. Сегодня это пшёнка. Тут уж больше никак не ухватишь, и раздача проходит спокойно, сначала "общественникам", потом "жуликам" и так далее по ранжиру. У "козлов" время приёма пищи другое и за общими столами они не сидят. Каша -- это конечно условно. Варится она на воде, не мажется ничем и водой же разбавляется так, что её можно пить из кружки. Тут же наливается чай -- тёмная, слегка подслащенная вода. Главное в этой трапезе -- хлеб и если урвёшь солидную пайку, то можно сказать, что тебе повезло, и ты насытишься. Кашу я есть не стал, а хлеб завернул в газетку и сунул под фуфайку. Завтракаю я на пром. зоне, а пока просто сижу и жду, пока все поедят.
После того, как все закончат есть, всё повторяется в обратном порядке. Все по команде, строем мы возвращаемся в баржу. Тут занят каждый своим. Кто варит чифир, кто курит, кто умывается. У нас с Андрюхой в тумбочке шаром покати, поэтому мы предаемся духовной пище: он читает книжку, а я газету.
-- Выходим на проверку! -- раздаётся в барже голос Батона.
Значит время семь часов. До проверки минут десять. Всё повторяется, как и при подъёме. Все выстраиваются перед баржой на улице по пять человек, чтобы ментам было удобнее считать. Через несколько минут появляются пятеро прапоров, у каждого в руках по деревянной доске, где они отмечают количество заключённых. Половина прапоров в форме, половина в штатском. Идут, гогочут, наверняка опять пьяные. Значит, пересчёт опять затянется, ибо с первого раза на пьяную голову точно просчитаешься. К нам направляется "ЛТПэшник", так мы между собой называем этого рябого неказистого, но очень горластого прапора. ЛТП - лечебный трудовой профилакторий, советское изобретение, обязанное трудом и лекарствами отбивать у алкоголиков тягу к спиртному. В таком заведении когда то давно и работал ЛТПэшник. Откуда зэкам стали известны эти страницы трудовой биографии рябого прапорщика, мне неизвестно. Он слегка навеселе, поэтому ещё от калитки начинает орать:
-- Кто держит руки в карманах и курит -- тот педераст! Ха-ха! -- смеется он, как ему кажется, удачной, шутке. Я уже порядком замерз и мне наплевать на его крики, лишь бы быстрее сосчитал. ЛТПэшник начинает расхаживать вдоль строя взад-вперёд, шепелявить себе под нос, мусолить губами обломок карандаша. Потом он заходит в баржу, пропадает там минут на пять, потом опять пересчитывает. Наконец, он заканчивает. Всё сходится, все на месте. Напоследок он еще раз шутит:
-- Кто первый с места тронется, тот "петух"!
Но это никого не останавливает, все гурьбой бредут в баржу, в тепло.
Только успеваешь согреться, как пора собираться на работу. Работают у нас всего-то двенадцать человек, так как работы нет и нет уже давно. Остальные околачиваются в барже целыми днями и изнывают от безделья. Поэтому работа у нас -- это своего рода привилегия.
Бригадир даёт команду строиться на работу. Мы выходим на улицу и выстраиваемся, уже, правда, по два, так как народу мало. Бригадир пересчитывает всех, и мы движемся к вахте. Немного остановлюсь на нашей бригаде. Четверо из бригады не работают, двое являются своеобразными инженерно-техническими работниками и работа у них условно интеллектуальная, и поэтому остальные шестеро вкалывают и за себя, и ещё за четверых. Не работает бригадир -- Маркей, двадцатидвухлетний парень, крепкого сложения, попавший в зону прямо из армии. Там он в сильном подпитии разрядил рожок автомата в милицейскую машину. Одного задел, но угроза была для многих -- и вот девять лет. Отсидел Маркей уже почти половину и недавно стал бригадиром, сменив на этом поприще Пятака, который стал старшиной. Я много ему помогаю, так как Маркей на производстве не работал, и никогда никем не руководил. Целый день Маркей мучается от безделья, временами принимаясь вырезать по дереву или тягать штангу, но так как сила воли у него почти на нуле, то эти занятия ему быстро надоедают. Но в целом парень он неплохой, жаль, что лучшие годы он проведет здесь и ничему не научится.
Не работают трое "жуликов" -- Матвей, Мазай и Старый. На пром.зоне они скрываются от изолятора. Каждый из них занят своим делом. Матвей, который сидит уже семь лет за кражу автомобиля, успевший уже побывать и на "расконвойке" -- самый авторитетный из этой троицы. Он в дружбе со всеми лагерными авторитетами и "общественниками" и может себе позволить всё, что угодно. Сейчас он обделывает себе кандейку -- то есть бытовку. На него пашет вся бригада, не забывая, конечно, и о своей непосредственной работе. И хоть сидит Матвей уже семь лет, по своему развитию он остался на том уровне, какой он имел, когда садился. Прибавилось только самомнение, наглость, пренебрежение к людям, кто не имеет таких связей, как он. Словом, живёт в свое удовольствие. Может позволить себе задержаться на съём и вся бригада мёрзнет и ждёт, может опоздать на обед и все опять его безмолвно ждут, может взять любого работника из бригады и, не предупредив бригадира, заставить его что-нибудь пилить у себя в кандейке. Зато, если кто-нибудь из бригады задержится хотя бы на мгновение или на съём, или на обед, то Матвей обложит его с ног до головы отборными ругательствами на глазах у остальных. Матвей -- человек, для которого важнее своего "я" нет ничего. Забавно, что длительное время он был ночным дневальным, то есть обыкновенным шнырем, а сейчас живёт "жуликом".
Мазай имеет поменьше авторитета, чем Матвей и гонору в нём поменьше. Он отмотал уже достаточно изоляторов, чтобы рассчитывать на БУР (туда сажают на срок до шести месяцев, в изолятор -- до пятнадцати суток) и сейчас напрямую подумывает о переходе в "общественники". На пром.зоне он скрывается от этого самого БУРа, договорившись с бригадиром. Он мой земляк и сидит за убийство, дали ему семь лет. И хотя ему двадцать с небольшим, у него за плечами и приемник-распределитель, и условные судимости. Словом, пробы ставить негде.
Несколько лет назад мы с Мазаем крепко повздорили. Тогда я только что приехал на зону. Как-то ночью вызывают меня в раздевалку. Захожу, смотрю: собрались тут все "жулики" нашего отряда. Все они очень молоды -- чуть больше двадцати каждому. И вот начинает Мазай при них меня воспитывать. Почему, дескать, я не хочу их поддерживать. Они, мол, за меня страдают, а я им ничего за это не даю. Я понял, что если сейчас покажу, что боюсь их, то они меня сожрут. Примеров полно! Поэтому я решил не отступать, затопчут, так затопчут! Говорю:
-- Мазай, ты за что сидишь? Бабку свою порешил? А ты? -- показываю пальцем на его приятеля, -- ты специалист по "мохнатым сейфам"? Я -- "жулик"! Усекли? Я! Я один столько наворочал, что вам всем вместе и не снилось! Поэтому, поддерживать вас за то, что вы пить не умеете или в тапочках по зоне разгуливаете, я не буду. Я достаточно пожил и кое что видел, чтобы отличать настоящее "страдание" от мнимого. Это вы можете тем колхозным быкам причёсывать, а на меня не рассчитывайте. И потом, Мазай, перед телевизором на первых рядах кто сидит? Не ты. Поэтому, если у меня возникнут проблемы с "общественниками" или с ментами, от тебя толку не будет. И уж если я захочу, кого поддержать, то сам решу кого, без посредников. Ну, я пошёл. Я вышел из раздевалки, но никто вслед за мной не кинулся! Я победил...
Старый, так и прозван потому, что ему за тридцать, и на лбу у него большая залысина. Незлобливый, добродушный сидит за ограбление квартиры. Срок 6 лет. Он тоже "работает", чтобы не забурили. Целый день слоняется по знакомым в других цехах, и я его редко вижу. Но несколько раз я видел его пьяным и тогда от его добродушия не остается и следа. Он сразу превращается в зверя.
Кроме "бригадира" в бригаде еще двое "общественников". Это Мороз и я. Мороз -- учётчик, учитывает расход сырья и выпуск готовой продукции. Ему за сорок, сидит за хищение, увёл какие-то приборы с завода и получил восемь лет. Мы с ним, оказывается, учились в одном институте, только он - на вечернем. Про себя я его зову побирушкой, настолько он мне надоел вечными: "дай закурить!" или "оставь покурить". Курит он очень много, оттого, наверно и худой. И вообще весь его смысл жизни здесь -- это у кого-нибудь что-нибудь выпросить. Не знаю, то ли это у него возрастное, то ли приобретенное здесь качество. Но уж больно он чрезмерно нагл. Я вообще удивляюсь его высшему образованию, так как иные его знания экономики, политики, истории и прочих наук оставляют желать лучшего. Но горе у нас одно, одна статья и примерно одинаковые перспективы, потому иногда мы с ним делимся впечатлениями о текущем моменте, и о том, как политические события в Москве отразятся на нашем досрочном освобождении. Но на воле я бы с ним общаться не стал, а может он на воле и совсем другой. Не знаю.
Я работаю технологом цеха. Это громко звучит, особенно для нашего цеха. Цехом его можно было назвать лет десять назад и то с большими допущениями. Помещение не отапливается, крыша течёт, стены разваливаются, окон на витражах не хватает. Оборудование настолько изношено, что говорить о какой-то более или менее приличной технологии, нет смысла. Тем не менее -- я технолог, уже почти год. По большему счёту я просто организовываю работу, слегка контролирую качество, помогаю в наладке и настройке, осваиваю и учу делать новую продукцию вчерашних крестьян и забулдыг, нормирую труд и способствую, чтобы люди зарабатывали. Что тут есть от обязанностей технолога, судите сами. Но и менты точно не знают, что должен делать технолог, и потому у меня в какой-то степени развязаны руки, и я могу заниматься тем, что мне нравится. Оказывается, штатная единица технолога была в цехе давно, но её не занимали, а деньги делили в бухгалтерии за зоной, делили между собой бабы -- жёны наших руководителей и воспитателей. Прошлый год пришла комиссия, бабам указали на жадность, и вот в результате технологом стал я. Когда меня ставили на оклад и узнали о моём высшем образовании, причём технологическом, то схватились за голову. По закону платить мне нужно было достаточно много по здешним меркам. Но приказ был уже подписан хозяином, и деваться бабам было некуда. Теперь я -- самый высокооплачиваемый работник из зеков. Безусловно, этот факт мозолит глаза и ментам и их бабам, и рано или поздно, но они найдут способ меня с оклада сбросить. Когда это случится и как, я могу только догадываться, а пока я вполне доволен своей работой.
Другая половина бригады работает. В ней четверо "мужиков", один "чёрт" и один "петух". "Петух" -- Ваня, сидит за изнасилование малолетних, срок 10 лет. Маленький, тщедушный, перенёсший туберкулёз, который он подхватил здесь. Он выполняет самую грязную и тяжёлую работу. Ко всему относится безучастно, что ни скажешь, то и делает, одинаково монотонно. Ваня -- "петух" не рабочий, поэтому его и выводит бригадир на работу, так как "рабочим петухам" лучше на пром.зону не выходить, потому что замучают жадные до острых ощущений малолетки.
"Чёрт" -- Руслан, это его настоящее имя, работает "подай-принеси", выполняет все мелкие поручения "общественников" и "мужиков", и естественно, "жуликов". Убирает в бытовках, ходит на заготовку во время обеда, а иным и стирает. Всё это он делает помимо основной работы. Как шутят зеки -- Руслан, это "чёрт-универсал" -- большее приобретение для бригады.
И вот, что же мы имеем? Четверо "мужиков", "чёрт" и "петух" должны выполнять столько, чтобы хватило себе и бригадиру, да трём "жуликам". У меня и учётчика -- оклад и мы проходим по отдельному табелю. Удаётся заработать "на ларёк" нашей бригаде не каждый месяц, но раз в квартал -- уж обязательно. И мне приятно сознавать, что без меня бригада никогда бы не заработала. Став технологом мне удалось убедить начальника цеха, что если бригада вообще не сможет ничего заработать, то стимула к выпуску продукции не будет. Что "чистая совесть" и "мечта о досрочном освобождении" никогда не заменит сытого желудка. Так что став технологом я смог пересмотреть ряд расценок и работники стали хотя раз в квартал выполнять план и получать заработную плату. Конечно, этой зарплаты хватало только на два кулька сухарей и несколько пачек дешевых сигарет, но и это было достижением. Я зарабатывал даже по вольным оценкам приличные деньги. Заработная плата и моя, и работников бригады была, естественно, безналичной. В ларьке, согласно закона, можно отовариваться два раза в месяц и на определенную сумму. Этой суммы мне хватало на те же два кулька сухарей и несколько пачек сигарет. Смысла зарабатывать больше не было никакого. Поэтому заработанных за квартал денег бригаде вполне хватало, чтобы ходить в ларек два раза в месяц. Я об этом знал, начальник цеха догадывался, бригада об этом не думала и была довольна существующим положением. В соответствие с этим не хитрым расчетом работать в полную силу было необходимо через два месяца на третий. При этом, естественно, не могла идти речь об улучшении производственных показателей, о которых еженедельно вещает на оперативках директор производственной зоны - мент в пятом поколении. Какое при нем может быть производство?
Так вот и крутятся мужики. А тут ещё проблема: то нет краски, то труб, то пара, то света и зарабатывать каждый месяц всё труднее. Никому наша продукция не нужна, и сбыть её становится всё труднее. Еще год, полтора и думаю, что производство совсем закроют. Никак не вписывается подневольный труд в рыночную экономику. Чтобы хоть как-то конкурировать с вольными предприятиями нужны хорошие предприимчивые руководители, инженеры. А у нас? Что ни мент, то всю жизнь прокрутил хвосты коровам у себя на посёлке, и кроме как орать на заключённых и искать виноватых, ничему не научился. Будь он хоть лейтенантом, хоть полковником. Отсюда и все наши проблемы. Причем, если учесть, что зона - зеркальное отражение государства, только размерами и отличается, то ждать изменений не приходится. Если во главе вольного завода поставить начальника первого отдела, то, что он сделает в первую очередь? Правильно. Он доведет до блеска первый отдел, а также охрану, пожарку и возможно отдел техники безопасности. Ни одним цехом он не руководил, как устроено производство он не видел, как усовершенствовать технологию он не знает. Поэтому завод будет блестеть, на территории и в цехах будет идеальный порядок, но выпускать продукцию завод не будет. Бывший начальник первого отдела уверен, что завод предназначен вовсе не для выпуска продукции, а для того, чтобы на заводе был порядок. В продолжение разговора: если во главе страны поставить мента, то он отстроит ментовку, пожарку, налоговую инспекцию и т.д., так как уверен, что это и есть самое главное в государстве. Заметьте, что не граждане.
... Строем проходим через вахту, отделяющую жилую зону от промышленной. Тут нас опять пересчитывает прапор и офицер. После вахты уже можно не идти строем. Все торопятся, так как изрядно замёрзли за время процедуры выхода на работу.
Захожу в свою кандейку. Сегодня тут не так холодно, значит, топили ночью, но сейчас пара нет, и скоро она остынет. Быстро переодеваюсь, стараясь ухватить остатки уходящего тепла. Я переодеваюсь и живу здесь один. У бригадира -- своя кандейка, у "жуликов" -- своя, у "мужиков" и "чёрта" -- своя. У Вани "петуха" -- естественно, отдельная конурка, сваренная из листов железа и совсем без окон.
Переодевшись, поднимаюсь к начальнику цеха на второй этаж. Начальник у нас, капитан, родом из молдаван. Как он оказался тут, вдали от солнечной Родины -- мне уж совсем не понятно. К производству он обращается редко, только когда приспичит, а так все его мысли заняты тем, где что-нибудь уволочь, продать и пропить. Частенько он приходит на работу с синяками -- результатом уличных боёв с другими начальниками. Но внешне он производит впечатление, что всю жизнь только и думал, что о работе. Я не стараюсь его в этом разубедить. Моё назначение он воспринял вообще-то с радостью и тут же перевалил на меня все свои обязанности. Он немного понимал и в производстве, и в технологии, и особенно в бухгалтерии, поэтому с ним можно было решать иной технический или экономический вопрос. Больше всего он боялся, что у него всё воруют... и краску, и трубы, и металл. При этом он только и ждал случая, чтобы повесить на какого-нибудь заключённого иск за испорченный материал, причём размер ущерба он многократно увеличивал. Делал он это с лёгким сердцем, хотя и пропил всё, что можно пропить в цехе. Все заключённые об этом прекрасно знают, и иные ещё удивляются, за что мол сидим?
Однажды краску из нашего цеха увёл начальник соседнего. Наш начальник повесил иски на всех, имеющихся токсикоманов, дескать, это они вынюхали тонну краски. А потом краска нашлась на посёлке у начальника соседнего цеха. Мы думали, что сейчас того посадят или хотя бы выгонят, но ничего подобного не случилось! За что сидим? Такие вот у нас воспитатели. Наш начальник цеха, вообще то, человек неплохой, но его, видимо, испортила система.
Пару лет назад, когда ещё было неизвестно, куда повернёт наша страна, ходили слухи о глубоких демократических преобразованиях исправительной системы и облегчения нашей жизни в неволе. Тогда можно было строем не ходить, пьянствовать, если есть деньги, ходить, где хочешь и в чём хочешь. В это счастливое время у меня было два самогонных аппарата. Менты тогда, если заставали кого-то за самогоноварением, только забирали спиртное и "накладывали штраф", опять же спиртным. В изолятор сажали, если уж совсем на ногах не стоишь. Так вот начальник нашего цеха отобрал как-то у зеков бутыль с брагой, вызвал меня и попросил перегнать:
-- Я же знаю, что у тебя есть аппарат.
-- Есть,...конечно.
-- Литров десять выйдет?
-- Если первака, то шесть. Только за что мне рисковать?
-- Ну, ладно, литр твой.
Через день приношу ему две трёхлитровых банки первака.
-- Поставь и можешь идти.
-- Василий Иванович, а литр?
-- А, ты об этом. Так я ж тебя обманул. Как это у вас? "Мента обмануть не в падлу"? А мне зека обмануть не в падлу. Всё, иди.
Я тогда был поражён этим цинизмом...
Захожу в кабинет начальника. Но его нет, в кабинете сидит мастер -- лейтенант, совсем пацан, только что из армии. Оказывается, начальник заболел. Знаю я его болезни! Мастер торопливо и заикаясь объясняет мне задачу. Срочно, сегодня сделать десять компьютерных столиков, модели СК-2. СК-2 -- это местное изобретение, столик, на котором должен стоять компьютер. Каркас этого столика изготавливает наш цех, а обшивает облагороженным ДСП цех столов. На каркас идёт металлическая труба профиля 30х60 и 25х28, и собирается он из отдельных четырёх деталей. Можете представить себе, каков вес этого столика? Во всяком случае, будь у меня компьютер, я бы никогда не поставил его на столик СК-2. На этот столик можно поставить стиральную машину или играть на нём в домино. Но, тем не менее, кто-то их покупает, раз мы их производим.
-- Почему такая срочность? -- спрашиваю.
-- Их поменяют на глубинный насос. Согласие достигнуто, дело только за нами, -- ответил лейтенант.
-- Но болтов нет, собирать нечем.
-- Придумаем что-нибудь. Узнаю на складе, там должны быть.
-- На складе нет, две недели назад, когда собирали последнюю партию СК, болты привозили из соседнего лагеря. А на складе только мебельные болты, для стяжки металла они не подходят.
-- Руководство в курсе?
-- Да, я говорил и главному инженеру, и директору.
-- Ну и чего ты волнуешься. Пусть они и думают, у них оклад больше, -- лейтенант дал понять, что аудиенция окончена, достал свёрток и развернул на столе. В нём оказались бутерброды с колбасой, от которой сразу же пошёл чудесный запах. У меня закружилась голова, и я поспешил ретироваться.
Прямо от начальника я пошёл к Маркею. У того в кандейке сидели бригадиры двух других бригад из нашего цеха. На столе стояла банка с чифиром. Чай ещё не упал на дно, значит, только что заварили.
-- Чифирни! -- предложил Маркей.
Я тоже уселся и принялся ждать. В кандейке продолжился уже давно длившийся разговор.
-- Вот я и говорю, что скоро до нас дойдёт. В других лагерях уже скинули.
-- И что всем по году? -- спросил бригадир слесарей.
-- Точно, и одному кенту с пятого отряда письмо пришло из дома. У него брат на четвёрке сидит, так там уже ждут со дня на день.
Я не встревал в разговор. Сколько сижу, столько и слышу о готовившейся амнистии, или ещё каком-либо милосердном шаге власть имущих в отношении нас. Но всё это чушь. Каждый зек на что-то надеется, но, как правило, просиживает срок полностью. Я не стал их разубеждать, тем более что в их глазах загорелись огоньки надежды.
-- Сливай, -- сказал я, -- уже упал.
Маркей нацедил в стакан тёмной, горячей жидкости, стакан тут же пошёл по кругу. Все делали по глотку и передавали дальше.
-- Ух, язва! -- сморщился Маркей.
-- Чифир, как чифир, -- сказал бригадир слесарей.
-- "Индюха", -- со знанием дела вымолвил я, без труда различая происхождение чая.
Наконец стакан был допит. Маркей достал пачку "Примы". Все закурили. Чувствовалось, что им опять не терпелось возобновить разговор о предстоящем снижении срока. Я изложил Маркею работу на день и, поблагодарив за чифир, ушёл. Пусть мечтают без меня, а то не дай Бог, мне взбредёт в голову, и я в две минуты развею все их мечты.
Я зашёл к себе в кабинет и расписал всю технологию изготовления столиков: сколько нужно труб, какой размер, как пилить, как сверлить, варить и т.д. Потом отнёс всё это Маркею, который нехотя поднялся с места и пошёл руководить. Я вышел вслед за ним. Работяги потянулись в цех. В цеху был холод собачий и им поневоле придётся шевелиться, иначе просто замёрзнешь. Разговоры об отоплении идут каждое лето, но так и остаются разговорами. Даже тот факт, что самый новый имеющийся в цеху агрегат -- машина полуавтоматической контактной сварки не выдерживает зимних погодных условий -- не помогает. Машину отогревают факелами и снова работают. И вот, в этих условиях наши горе воспитатели хотят создать конкурентную продукцию, силами, еле передвигающих ноги, зеков. Бред! Тем более с новым хозяином. Я видел его раза три. Майор, лицо, потрепанное алкоголем, интеллект на уровне забулдыги. Он был замполитом на соседней зоне и вот получил повышение. Если на него посмотреть, то в глазах у него одно желание -- разорвать любого зека на мелкие куски. Не гнушается он и рукоприкладства. Но самое большое удовольствие испытывает, когда шмоняет бытовки. Тогда он ломает всё подряд, неизвестно только, что он ищет. Ведь кроме лезвий для бритья, да электроплиток самодельных, ничего у зеков запретного не найти. Просто, мне кажется, его воротит от того, что некоторые зеки обделывают свою каморку более шикарно, нежели у него кабинет. А так как он уверен, что зек должен быть голодным, охочим до работы, непритязательным к окружающей действительности, то такие проявления остатков человеческой души кажутся ему верхом наглости. Более того, он уверен, раз у него на плечах большая звезда и должность соответствующая, то он всех умней. И все его решения -- единственно верные. А вообще-то, он может делать всё, что захочет. Может тебя и облагодетельствовать, а может и замучить ни за что. Просто за то, что не так посмотрел. Для него тут законы не существуют. Он сам себе закон. Словом -- "Хозяин". До удивления зеки точны на прозвища.
-- Да вон шнырь со свиданки видел кого-то на вахте в пятнистой форме.
-- Может это и не ОМОН, -- неуверенно сказал я, -- ОМОН сейчас весь в Москве. Охота им по лагерям мотаться, сейчас не лето.
-- Я всё равно у себя всё лишнее убрал, на всякий случай, -- Мороз достал сигарету и закурил.
ОМОН -- это бедствие не только для нашей колонии. Не знаю уж какими героями эти парни себя проявили при подавлении путча, но у нас их называют гайдамаками, то есть бандитами. Внешний вид их устрашающий: пятнистая форма, чёрные маски с прорезями для глаз, на поясах финки. К нам они стали наведываться недавно, со времен победы демократии, видимо с профилактическими целями. Обычная их программа: перебьют всех, кто сидит в изоляторе, БУРе, обшмонают все жилые и производственные помещения, перепугают всех заключённых. Потом они бьют по заявкам, то есть тех, на кого менты укажут. В конце пребывания омоновцы устраивают учения по освобождению заложников из какой-нибудь баржи. Штурмуют баржу по настоящему, никого и ничего не жалея. На всё дано -- три дня. Но в отличие от обычных ментов -- бьют они до полусмерти, обычно после посещения ими изолятора, туда вызывают врачей. Шмонают остервенело: отметают и забирают себе тушёнку, сгущёнку, хорошие сигареты, лекарства -- остальное всё топчут и ломают. После них в барже, как после хорошего землетрясения. С пром.зоны они увозят целые мешки сделанных руками зеков безделушек. Словом, ведут себя, как настоящие мародёры, поэтому зеки опять удивляются, за что, мол, сидим: вот он разбой в самом прямом виде. Зачем к нам приезжает ОМОН -- непонятно, лагерь у нас спокойный, никаких бунтов не предвидится. Видимо ездят они для демонстрации силы, и чтобы не слишком хорошо нам жилось, чтобы не забывали, что в случае чего...
-- Надоело всё, -- сказал я Морозу в продолжение разговора, -- ОМОНы, шмоны, шконки, пайки.
-- Что поделаешь, правительству не до нас. Власть делят, -- философски заметил Мороз.
-- За что сижу? -- продолжаю я свою мысль. -- Никому ничего не должен.
-- Это еще не значит, что ты святой, -- мрачно пошутил Мороз.
-- Находясь здесь, я уже начинаю верить в свою святость.
-- Да, ладно тебе. Поставь тебя на место Ментов здешних, так же ты бы тащил с завода все подряд. Не так?
- Ты хочешь сказать, что окружающая среда - это главное в формировании личности?
- Ну, ты выворотил, - Мороз даже закашлялся, - Какая среда? Окружающая слуг государевых среда - это государство. Оно, кстати, и тебя окружает. Причем, в настоящее время буквально.
Мне нечего было ему возразить.
У Мороза срок восемь лет. Если бы он в свое время признал вину, ведь остальные-то его подельники признали и получили по 6 лет, то и у него срок был бы меньше. Теперь то он уже вроде бы и понял, что сглупил в своё время, но теперь уже поздно. Получается, что я и сел позже него, и выйду раньше.
-- Ладно, Вовчик, -- говорю я ему, -- ты не переживай, главное, чтобы ОМОН не нагрянул, а остальное переживём.
-- И то верно, если об этом ещё и думать, совсем спятишь.
Мороз затушил сигарету и вышел на улицу. Поёжившись от холода он побрёл согнувшись в сторону РМЦ.
- Не пошёл в кандейку к себе, -- подумал я, глядя на него из окна, -- всё-таки побаивается ОМОНа. А так повесил замок, может дверь-то и не взломают. Хитрец, сразу заметно, не первый год сидит!
Захожу к начальнику. Тот читает какой-то журнал. Поднимает голову.
-- Как со столами? -- заикаясь, спрашивает он.
-- Делаем.
-- Надо ускорить. Уже главный инженер звонил.
-- Насчёт болтов решили вопрос?
-- Сейчас учётчик получит на складе.
-- Но там же их нет.
-- Есть болты. Сейчас привезут.
-- Не может быть!
-- Иди, работай, и чтоб до обеда готовы были, я за тебя получать пинков не намерен.
Возвращаюсь в цех. Электросварщик Кочет уже заканчивает сварку, а "петух" Ваня уже таскает красить заготовки. Кочету лет двадцать пять. Сидит за попытку изнасилования. Пришёл он в своём селе к какой-то тётке за самогонкой, а ей, видите ли, показалось, что он хочет изнасиловать и её, и её дочь. В результате - шесть с половиной лет. Кочет мне нравится. Парень простой, работящий, безотказный. Не верится мне, что он собирался кого-то изнасиловать, тем более, что тогда он был женат. Хотя, чёрт его знает, что с ним будет, если налить ему вина. Сейчас у Кочета уже нет жены, разошлись. Но он, похоже, не очень и страдает, или может вида не показывает.
Ваня приносит первые заготовки с покраски. Уже можно собирать стол. А вот и болты. Смотрю, получил Мороз не те, что нужно, а те, что были в наличии, то есть мебельные, для сборки досок. Беру пару штук и иду к мастеру. С порога заявляю:
-- Гражданин начальник, не пойдут эти болты.
-- Почему это не пойдут?
-- Это мебельные, они железо не утянут.
Тот выругался всласть.
-- Морозова ко мне! -- орёт в коридор. Шнырь бросается искать Мороза -- через пять минут возвращается с ним.
-- Ты что получил?! -- орёт лейтенантик.
-- Получил то, что есть. Больше нету никаких, -- спокойно отвечает Мороз.
-- Вы что мне мозги пудрите! -- орёт всё громче начальник. Он взял трубку телефона и потребовал склад. Точно -- болтов нет. Тогда он соединяется с главным инженером и объясняет ему ситуацию.
-- Главный инженер сказал, что надо попробовать этими болтами, -- сказал он, бросив трубку.
-- Этими ничего не выйдет, столы будут мотаться, -- отвечаю я.
-- Ну-ка, пойдём на место, -- мастер вскакивает, хватает фуражку, и мы выходим в цех.
Мебельные болты оказываются ещё и короткими.
-- Ну что? Видишь, они короткие, -- волнуется мастер, попробовав собрать две детали, -- нужно их удлинить.
-- Как? -- спрашиваю я.
-- Возьмите и сделайте из двух один. Отпилите, сварите, заточите и будет длинный болт.
-- На это уйдёт уйма времени, -- возражаю я, -- ведь надо восемьдесят болтов и к тому же они не годятся для сборки, только время потеряем.
-- Делай, что я сказал! -- уже орёт мастер.
Вымыв руки, он, уходя, говорит:
-- И чтоб к обеду все столы были собраны.
-- Что делать будем? -- спрашивает Маркей, который слышал весь разговор.
-- Сделай восемь болтов и собери один стол. А потом покажем ему стол. Не восемьдесят же болтов делать?
-- Ладно.
Маркей даёт задание работникам и, обращаясь ко мне, говорит:
-- Пойдём, вторяк уже готов.
Я киваю головой и следую за Маркеем. Вторяк -- это чай, оставшийся после чифира. Его заливают водой и ставят кружку на плитку. Когда чай поднимается, считается, что вторяк готов. По крепости вторяк значительно уступает чифиру, но зато превосходит его по горькости.
Маркей разливает вторяк в стакан. Мы с ним вдвоем, торопливо обжигаясь пьём, передавая стакан друг другу.
-- Слыхал, опять вроде в отпуск отпускать начали, с четвертого отряда один уезжает.
-- У нас с тобой шансов нет, -- печально проговорил Маркей, -- в августе заявление подписали, а толку нет.
-- Мы с тобой простые смертные.
-- Это точно.
-- Да, ладно не горюй, поедем когда-нибудь. А вообще, удивляюсь. Вот Филимон ездил. А срок у него пятнашка, отсидел только пять. И возвратился.
-- Я бы не приехал, -- твёрдо сказал Маркей.
-- Тем более есть куда спрятаться. Двинул в Прибалтику, купил документы -- и был таков. А здесь за пятнадцать лет спятишь.
Тут раздался стук в дверь. Зашёл шнырь.
-- Иди к начальнику, -- сказал он мне, -- и ты тоже. Это уже Маркею.
Мы не спеша поднялись. Посмотрели по дороге, что один стол уже собрали, и он качался, как пьяный, болты не держали конструкцию.
-- Сколько времени? -- строго спросил мастер, как только мы вошли.
-- Пол двенадцатого, -- ответил я, глядя на часы.
-- Столы готовы?
-- Один.
-- Почему? -- раздражаясь, спросил мастер.
-- Потому, что болты эти не пойдут.
-- Сколько болтов изготовили?
-- Восемь, чтобы собрать один стол, и Вы убедились в нелепости этой затеи.
-- Как восемь?! -- закричал мастер, -- ты что, самоуправничать вздумал?
-- Я же вас предупреждал две недели назад, что болтов нет, и главного инженера тоже, -- начал раздражаться и я.
-- Да ты понимаешь, что ты не выполнил мой приказ! -- орал мастер, -- развалил всё дело.
-- Если уж и развалил, то не я, -- ответил я.
-- А кто?
-- Тот, кто в нём ничего не смыслит, а мнит себя руководителем.
Мастер полминуты вникал в смысл этой витиеватой фразы.
-- Что? Что ты сказал?!! -- наконец завизжал он. -- Ты забываешь, кто ты такой! Он добавил крепких ругательств.
-- А кто я такой? -- стараясь быть спокойным, говорю я.
-- Ты - зэк вонючий! Вот кто ты! Я имею больше прав, и я тебе покажу.
-- Тогда идите и сами собирайте! -- уже кричу я, -- я сомневаюсь, что у вас что-нибудь получится.
Мастер багровеет, уже полностью теряя контроль над собой, орёт:
-- Я тебе сейчас башку оторву! -- визжит он и даже приподнимается с места. В мой адрес сыплются замысловатые ругательства. Маркей, стоящий рядом со мной, даже побледнел. Я беру его под руку и выгоняю из кабинета, а потом плотно закрываю за ним дверь. Когда в ругательствах мастера наступает перерыв, я спокойно говорю:
-- Ну, ты, сосунок, бык колхозный, ты вроде собирался мне башку оторвать. Давай, попробуй. Только, когда будешь лететь со второго этажа, не забудь сгруппироваться, чтобы удариться о землю задницей, а не башкой. Хотя для тебя это особой разницы не составит.
Я заметил, что по его лицу пробежала тень. Он испугался. Он поверил, что если поднимет на меня руку, то получит сдачу! В тот момент я тоже был уверен, что бить себя не дам. Тут в кабинет зашли Маркей и Мороз и принялись нас успокаивать. Наконец мастер сказал:
-- Иди к главному инженеру, его убеждай и готовься в изолятор, я тебя посажу.
Мы все вышли.
-- Чего ты кипятишься? -- спросил Мороз, -- он же мент! Посадит и прощай УДО, отпуск и так далее. Вот тебе наплевать. Сказали, собирай этими болтами.
-- Но потом с меня же и спросят, -- ответил я. Но скорее по инерции. Конечно, Мороз был прав, но никак я не могу привыкнуть к этому дурдому. А уж пора бы. Мастер, конечно, может меня посадить, но не посадит. Завтра придёт начальник цеха и всю мою работу ему придется делать самому, а это ему очень не понравится. Но для себя, на будущее решаю больше не перечить этим придуркам, уж больно это опасно. Покажет пальцем этот лейтенантик на меня омоновцам, и те постараются из меня вышибить всё. Здоровья можно лишиться за один день.
Иду к главному инженеру. Это майор с лицом деревенского пастуха.. У меня такое мнение, что он вообще никогда не учился, настолько порой безграмотно говорит. Доходило до смешного. Как-то прихожу к нему с планом работы на декабрь .Он читает его и спрашивает :
-- Почему двенадцатого не работаете?
-- День Конституции -- нерабочий день.
-- Кто тебе сказал?
-- В календаре отмечено красным.
-- Не может быть.
-- Нам то ведь всё равно, гражданин начальник, но у вольных точно будет выходной.
-- Не умничай тут. Пошёл вон! Придёт из области бумага, будет вам выходной, а пока ни о какой Конституции речи идти не может.
Я удивляюсь, как он выговорил это мудрёное слово.
Если бы я позвал его посмотреть один стол, то он бы не тронулся с места, но я иду на хитрость и говорю, что необходимо с ним посоветоваться по поводу наведения порядка в цехе. Это его привлекает. Вообще, порядок -- это любимый конёк всех ментов. Цех может и не выпускать продукцию, но чтобы всё блестело под метлу. Тогда можно рассчитывать на похвалу. Ведя главного инженера по цеху специально подвожу его к собранному столу. После десяти минут объяснений он, наконец, понимает в чём дело и собирается искать болты на складе. Ещё пять минут я ему объясняю всю историю с болтами, которая тянется две недели и что самое интересное, что он полностью в курсе. Но выводы главный инженер делать умеет:
-- Так, что столы сегодня ты не соберёшь? Так получается?
-- Да, -- говорю я.
-- Как же это, -- мычит он себе под нос, -- меня же хозяин...
Дальше он произносит фразу, которая на нормальный язык дословно переводится примерно так: хозяин вступит с ним в половые отношения.
-- Что же делать? -- говорит сам себе главный инженер.
-- В прошлый раз болты привозили из соседнего лагеря, -- делаю я подсказку.
-- Ладно, -- говорит он, -- болты я найду, а ты обещай, что сегодня столы будут готовы.
-- Конечно, -- говорю я, -- были бы болты.
Главный инженер срывается с места. В это время гудит гудок.. Обед.
Это целая церемония. Заготовщики, естественно, из числа "мужиков" и "чертей" идут сразу с гудком в столовую. Туда заранее привозят всё необходимое из жилой зоны. После двенадцати приходит мент и на доске отмечает обедающих. То есть, если кто до обеда убежал, то времени у него не быть обнаруженным только до обеда. Так вот, заготовщики получают хлеб, посуду на всех, еду. На улице около столовой в любую погоду дежурит Ваня -- "петух". Как только в столовой всё будет готово, ему через окно дадут знать. Он бегом бежит созывать всех. Сначала "мужиков", потом "жуликов", потом Маркея, меня и Мороза. Очередность тут строгая, если нам или "жуликам" предстоит мёрзнуть больше "мужиков" Ваня получит хороших тумаков. Поэтому ошибка исключена.
Слышу Ваня меня зовёт, выхожу на улицу. Одновременно подходят Маркей и Мороз. Все остальные уже тут. Двигаемся неким подобием строя к столовой. На входе Маркей говорит менту:
-- Пятнадцатая. Двое на заготовке, в строю десять.
Мент пересчитывает и пропускает нас в столовую.
Здесь опять разделение: у "мужиков" свой стол, у "петухов" свой и так далее. Суп уже накрыт. Но на него никто не обращает внимания, все бросаются к хлебу. Заготовщики свои пайки отрывают заранее и они у них не меньше, чем пол буханки. Остальные пытаются завладеть большими пайками. После этой процедуры, которая полностью совпадает с утренней, можно приниматься за суп. Суп -- это, конечно, громко. Кроме воды в моей тарелке оказалась пара картошин, да несколько кружков моркови. И это еще не плохо, бывает, что кроме воды, вообще ничего нет. Правда, у Матвея в шлёнке густо, аж ложку можно ставить. Для него накрывают отдельно, так как у него прихват в столовой. И вот он без зазрения совести сидит и ест на глазах людей, которых только что обокрал. Ведь ему наложили из того же котла, а значит его изобилие за счёт всех остальных. Но никто об этом не задумывается, а только завидует Матвею. На его месте также поступил бы каждый, и я в том числе.
На второе - винегрет. Только жидкий. Отличается от супа только тем, что цвет у него красный за счёт нескольких кубиков свеклы. Третье у нас не предусмотрено. Поэтому я прихожу в кабинет и ставлю чай. После кружки чая желудок успокаивается, а после сигареты и совсем становится хорошо. Ощущение сытости -- великое дело. А вообще, я не понимаю наших порядков: почему зек должен питаться хуже (и на много!) всех остальных граждан. Где это записано в законе? Ответ тут видимо в том, что голод -- это отличный способ унижения, изобретённый ещё в сталинские времена, но так до сих пор и практикуемый.
Я вспоминаю лица ментов, когда они с отвращением и чувством снисходительности, наблюдали за обедающими зеками -- вот в этот момент они чувствовали себя на высоте положения, в этот момент они ощущают своё превосходство. В остальном они не лучше, если не хуже тех, кого охраняют. Одна страна, одни люди.
Не успеваю допить чай, как забегает Маркей.
-- Болты привезли! Штук сто.
-- С Прудов? -- спрашиваю я.
-- Ага. Наш барбос в обед ездил, -- сказал Маркей, имея в виду мастера.
-- Тогда, гони всю толпу на сборку. За час управимся.
Я тоже взял рукавицы и пошёл помогать работягам. Через час все десять столов были собраны, и наш мастер побежал "рапортовать". Тут же из цеха столов пришли и забрали нашу продукцию. Но я уверен, что они ещё протянут пару дней, и наша спешка не была столь необходимой. Так уже бывало не раз. Но я обещал себе, не обращать внимания на этот дурдом, значит, не буду.
Время к трём, в цеху ещё работают. Но "жулики" и "козлы" уже собираются в душ. Три -- это для меня святое время. Бросаю все дела и иду в свой спортзал. Даже начальник об этом знает и не запрещает. Как-то раз он выразил своё неудовольствие по поводу моих железок, но я отшутился.
-- А что мне ещё делать? Ну, давайте я пить начну!
Тот только замахал руками, делай мол, что хочешь, только, чтобы работа не страдала.
Все гантели, штанги, тренажёры я сделал сам. Не скажу, что заниматься подобными делами уж очень полезно при нашем питании и практически полном отсутствии витаминов, но это помогает мне сидеть. Это отвлекает меня от нелёгких раздумий, даёт возможность поставить перед собой какую-то определенную цель и идти к ней. Наконец, после тренировки, вечером в барже я засыпаю, как убитый, и никакие сны меня не посещают. Только ради этого стоит помучаться, поворочать железо. Многие мои здешние приятели начинали "качаться", но практически никто не делал этого постоянно. Внутренне я горжусь собой, хотя бы даже по этому поводу.
В начале пятого часа, порядком устав, иду в душ. Его я тоже сделал сам и только для себя. Он тут же рядом с "железками". Не скажу, что здесь, в этом помещении тепло, но когда стоишь под струёй горячей воды, то вполне можно мыться, не думая о холоде. Холодно бывает только когда необходимо растираться полотенцем. Но если поторопиться, то замёрзнуть не успеешь. Все остальные члены бригады моются кто где. Чем выше авторитет в лагере, тем лучше душевая. Матвей даже веником парится, а Ваня "петух" моется холодной водой уже несколько лет. И это при его-то туберкулёзе. Но в нормальный душ его не пускают, а сделать собственный он не может. Так и мучается, хотя после работы он грязнее всех.
Возвращаюсь в кабинет, переодеваюсь и готовлюсь на съём. Так называется процедура выхода из пром.зоны в жилую. В пять часов гудит гудок. Бригада собирается около цеха и строем подходит к вахте. Здесь выстраиваются все бригады, друг за дружкой. Раньше было ещё построение возле цеха, на котором начальник цеха подводил итоги рабочего дня, и кто не выполнил норму выработки, отправлялся в изолятор. Но сейчас и работы-то нет почти, и не сажают теперь за это. На съёме бригады поочередно проходят перед прапором и контролёрами, которые всех пересчитывают. Потом шмон. Шмонают каждого. Это одна из дуростей до сих пор сохранившаяся здесь. Уж если я что-то хочу протащить из пром.зоны в жилую, я наверное найду более безопасный способ, чем тащить это на съём. Да и что тащить-то? Поэтому менты на этом шмоне отнимают шерстяные вещи, булавки, и тому подобную мелочь. Те, кто носит на себе запрещенную одежду, тут её и лишается. А вообще, вспоминаю, как с началом демократии зекам разрешили иметь почти любые вещи. Понятно, что очень скоро на зоне появилось много хорошего вольного барахла. Поносили зэки, покрасовались ими пару месяцев, а потом, менты вот, как сейчас, всё отобрали. Видели бы вы, сколько было свалено в кучу рубах, брюк, ботинок! Наверное, целый грузовик. Зэки шутили, что теперь менты носят всё это у себя в посёлке. Менты же говорили, что, дескать, пришло решение сверху, что можно носить, а что нельзя. Оказывается, в вопросах одежды заключеных нужно разбираться где-то на верху? Маразм! Чёрную рубашку без планки можно, а вот с планкой уже нельзя -- это уже роскошь!
Ещё большим маразмом является постановка зэков на лечебное питание. Оно отличается от обычного кусочком маргарина, костью в супе и во втором блюде. Чтобы получать такое питание нужно сначала заболеть, причём серьёзно и хронически. К таким болезням как раз и приводит обычное питание. Так неужели нельзя до этого не доводить! Только в этом году умерло от атрофии пять заключённых, им даже лечебное питание уже не помогло.
После шмона опять выстраиваемся и строем движемся в баржу. Это неплохой момент в повседневной жизни, в барже могут ждать письма, уж точно ждёт ужин и наверняка телевизор.
Ужин повторяет завтрак с той лишь разницей, что состоит из одного лишь блюда. Чай на ужин не положен. Но его можно попить в барже, если сможешь пробиться к розетке, она у нас одна. Тут и чай греют самодельными нагревателями, и бреются электробритвами, и включают утюг, и электроплитки. Но меня в барже ждёт Андрюха, мой приятель или как тут говорят "семейник" или "кент" и он уже наверняка всё, что нужно нагрел. На зоне живут "семьями" по два, три и даже более человек. Это и выгоднее в использовании посылок, свиданок. Я живу с Андрюхой, моим земляком. Он моложе меня на семь лет, чуть ниже ростом с мелкими чертами лица. Не скажу, что я стал бы с ним общаться на воле, но так получилось, что мы с ним встретились ещё в тюрьме и так и живем. У него срок шесть лет за разбой. Совершил он разбойное нападение среди бела дня на центральной площади города на женщину, требуя у нее под угрозой ножа десять рублей. При этом он находился в сильной степени опьянения, а женщина оказалась работником милиции. Словом, не повезло парню и обычное хулиганство стало в милиции разбоем. И судья молчаливо согласился с тем, что Андрюха только этим и зарабатывает себе на жизнь, о чём написано было в обвинительном заключении.
Вообще-то порой Андрюха надоедал мне до такой степени, что меня начинало тошнить от его манеры разговаривать, ходить, да и просто от его внешнего вида. Но никогда я не давал воли своим чувствам. Надо же с кем-то жить! Одному было бы труднее: приготовить ужин из имеющихся у нас продуктов и охранять наше добро, пока я на работе. С этим он справляется.
Только захожу в баржу, как слышу голос Батона:
-- Выходим на ужин.
С надеждой смотрю на свою тумбочку, но писем нет. Настроение слегка портится. Беру ложку и вслед за Андрюхой выхожу на улицу. На ужин сегодня уха. В тарелке одни глаза от кильки, да пара картофелин. Килька видимо была лежалая, поэтому и бульон, многократно разбавленный, всё равно пересолен. Кое как съедаю картошку из супа и, прихватив с собой хлеб, спешу в баржу. Настоящий ужин ждёт меня там. Андрюха тоже берёт с собой хлеб.
Готовит наш ужин Андрюха очень своеобразно. Кипятит в банке воду и засыпает в неё чуть больше пол банки измельчённой крупы, которую я получаю из дома под видом детского питания. Просто крупу или макароны получать нам запрещено. Причин для этого вроде бы нет, но менты упорно не пропускают в зону всё, что требует дополнительной тепловой обработки. Это делается, видимо, для того, чтобы зэки не пользовались плитками и не учинили пожара. Но всё равно плитками пользуются, всё равно из столовой воруют и готовят, потому что кушать хочется всем. Наверное, было бы проще, если бы установили в барже электроплиты, разрешили бы получать из дома любые продукты, но... тогда зеки будут жить хорошо, а это администрации не нужно, пусть лучше недоедают, болеют, словом, страдают.
Андрюха вываливает из банки жидкую кашу, смесь разных круп. Мы с удовольствием всё уплетаем. Потом пьём чай с остатками хлеба. В животе наступает такая благодать, что хочется прилечь. А уж если есть чуть маргарина и головка чеснока, печенье или сухари из ларька, то совсем жить хочется.
К шести часам наш ужин заканчивается. В шесть часов -- полит.час. Это новейшее изобретение замполита. Все набиваются в комнату политико-воспитательной работы (есть и такая) и читают газету "Труд и законность". Вернее читает один, а остальные слушают или делают вид, что слушают. Газета эта выходит раз в неделю. За час она прочитывается полностью, так как не велика по размеру, но полит.час нужно проводить каждый день, поэтому газету прочитывают каждый день. В воскресенье -- выходной. Говорят, что раньше в это время по распорядку были строевые двухчасовые занятия на плацу, а теперь часовое чтение газеты. Это безусловный шаг вперед в гуманизации исправительной системы. И вот зеки по шесть раз в неделю перечитывают вслух, так называемый, свой рупор, посредством, которого они вроде бы общаются с внешним миром. Этот рупор, содержащий статьи таких же зеков со всего острова ГУЛАГа области, вещает о прекрасных начальниках, замполитах, успешной работе зеков над выполнением плана. Встречаются также умильные стишки о чистой совести, с которой непременно нужно выйти на свободу. Словом, кошмар, да и только. Я то думал, что только наш замполит продолжает жить при социализме, оказывается, нет, вся система живет по старому! Полит. информации, соревнования зеков в труде и отдыхе, подведение потом итогов по двадцати пяти показателям, вымпела и знамена, общественная работа, стенгазеты и молнии и т.д., и т.д. Как мне это всё знакомо по прошлой вольной жизни. Но я думал, что этот маразм уже почил, оказывается, нет, он процветал среди самых не законопослушных граждан! Вот уж действительно абсурд! И что самое главное, не притязательные и не далёкие зэки, уверены, что так и надо жить, что так и на воле живут! Что вот эти все маразматические рекомендации сверху придуманы специально для их исправления! Они ненавидят эту систему, а вместе с ней и любых власть имущих, потому что любой руководитель для них не руководитель, а начальник. После срока зэк будет ненавидеть их лютой ненавистью. Тут, наверное, есть, над чем задуматься на самом высоком уровне, ведь зэки -- это завтрашние потенциальные граждане нашей многострадальной страны.
Полусонно слушаю, как Батон, запинаясь, монотонно читает газету. Тут же рядом сидит начальник отряда и что-то пишет. Если бы его не было, тут сидел бы Пятак и смотрел бы за дисциплиной. Видно невооруженным глазом, что нашему начальнику глубоко плевать на свою работу, она ему настолько обрыдла, что он пользуется любым случаем не придти в баржу. Как-то по пьянке он мне поведал, что тут его держат только майорские погоны и оставшиеся несколько лет до пенсии. Поэтому ничего ему и не надо. Никогда он ничего не помнит, что обещал, что хотел сделать. С одной стороны это не плохо, можно не делать, что он прикажет, а с другой стороны, если нужно оформить какую-нибудь бумажку, то замучаешься за ним бегать. Например, Андрюха в феврале написал прошение о помиловании, а отправил начальник его только в августе и то после того, как родители Андрюхи пожаловались Хозяину.
Ровно в семь отрядник встаёт и молча уходит домой. Всё, все мучения на сегодня закончились. Быстро включают телевизор. Сейчас очередная серия очередного сериала. Занимаю своё кресло. Их у нас пять. Сидят в них: Пятак, Мороз, Маркей, Юсуп и я. Остальные сидят сзади, кто на чём. Это - строгое правило, и даже "жулики" не садятся в наши кресла, даже если кто-нибудь из нас отсутствует. Просмотр сериала сопровождается шуточками, которые отпускают, те, кто сидит в креслах. Я никогда не страдал отсутствием чувства юмора, поэтому мои замечания встречаются хохотом. Мне даже кажется, что многие собираются не столько смотреть фильм, сколько послушать мои комментарии. Я их постоянно обновляю и с удовольствием придумываю всё новые шутки. Честное слово, создатели наших сериалов давно переплюнули и мексиканцев с их "Марией" и бразильцев с "Изаурой". Мне кажется, все эти сериалы смотрят только зэки просто потому, что больше нечего делать.
Выхожу из комнаты полит-воспитательной работы, около раздевалки стоит "петух" Ваня и никого туда не пускает. Значит, привели Сулико -- это "петух" с шестого отряда, говорят лучший "петух" на зоне. Он работает без перерыва, обслуживая наших малолеток, которые уже организовали живую очередь. Многие из них и женщин-то ни разу не видели и начинают свою половую жизнь тут на зоне. Представляю, какая половая культура у них сформируется. Кроме того, они раз в месяц болеют гонореей и я не сомневаюсь, что появись на зоне один больной СПИДом и через полгода половина колонии будет инфицирована. И тогда начнётся мор.
Пока до программы новостей еще около часа можно почитать, поваляться, попить чего-нибудь. Андрюха уже согрел чай. Он не смотрит телевизор вообще, поэтому очень далёк от всего происходящего на свободе. Мы пьём чай, естественно, что не сладкий и болтаем о всякой ерунде. Обычно Андрюху живо интересует, что завтра на обед, завтрак, ужин и какие перспективы в этом смысле на будущее. Стараюсь поддержать разговор, но он мне надоел до одури, так как ведётся каждый вечер.
В девять часов иду смотреть новости, пока не услышу громкий призыв Батона: "Выходим на проверку!". Пол десятого все стоят на улице по пять в ряд. В это время у меня уже слипаются глаза, и я почти валюсь с ног. От мысли о тёплой постели, в которую я запрыгну через десять минут -- совсем становится хорошо. День прошёл и Бог с ним. Уже засыпая, я успеваю подумать, что день завтрашний в точности повторит всё, что произошло сегодня. И таких впереди ещё видимо-невидимо. Но я боюсь этих мыслей, мне нельзя об этом думать, нельзя, если я хочу выйти на свободу нормальным человеком. Я и не думаю, я проваливаюсь в серую бездну ночи.