Аннотация: Моя подборка стихов в журнале Эмигрантская Лира N2 2025 Юбилейный 50-й номер журнала
Поэзия диаспоры
Автор публикации
Елена Рышкова ( Германия )
No 2 (50)/ 2025
Не проси
В стихотворениях Елены Рышковой не до речитативов мандельштамовскими "шевелящимися губами" или "вспоминающим топотом губ", - идёт естественный отбор в мире, где люди разделены на женщин и мужчин, природа - на тьму и свет, путь - на вход и выход (что, кстати, не факт: "Кто придумал, что можно захлопывать двери, / Если выхода нет и входа"), вечность - на рождение и возрождение, дающее ещё один шанс, возможно, опять не последний ("А вдруг из косточек, что выплюнули гости / другое Мирозданье прорастёт?"), реальность - на определённый и неопределённый артикли.
Всё сказано Рышковой без обиняков, откровенно, словно речь идёт о свидетельских показаниях человека, который чётко происходящее видит и помнит, умеет об этом сказать, но его по каким-то причинам если и слушают ("Чем ближе узнаю людей, / тем больше им несимпатична"), то не до конца, что называется "вполуха".
Вроде, как масса тонких наблюдений ("с утра мы ждём, а к вечеру вечность тише"), точных ракурсов ("Сойди на нет, там полустанок пуст / и непригляден, как забытый подиум"), глубоких сентенций ("сегодня в раю объявлен яблочный пост - / может познание снова станет бесплатным"), но автор знает, как и до этого предвидел, что будет, скорей всего, не только неверно понят, но и до конца не услышан.
Собственно, на такой почве глобального сомнения и появился постструктурализм. Ж. Деррида, Р. Барт, Дж. Агамбен, Ж. Бодрийяр, Ж. Делёз, Ф. Гваттари ..., в разные годы в 1980-1990-х и каждый по-отдельности специфически аргументируя, объявили конец попыткам найти объективные универсальные истины, утверждая, что нет никаких стабильных структур, а любые значения ускользают от определений и зависят от контекста. Всякая фиксированная структура в анализе иллюзорна, а всякий текст - вопрос угла зрения, поле бесконечных интерпретаций, безвременная игра знаков и расщепление ускользающих значений.
Постструктурализм - бунт против стабильности, и поэт, свидетель своей эпохи и ей современник, только и может заявить: "... не проси лёгкой жизни - то куча вранья, / лёгкой смерти потребуй цинично".
Никто никого не слушает и не слышит в эру постправды, ибо всё фейковыми новостями покрыто и иллюзиями проросло. Иллюзиями, к примеру, о том, что где-то есть рай и там светло: "Мы, женщины, Боговой силе сродни - / творение кровью марая, / стоим на границе сиянья и тьмы, / на тёмной околице рая".
Вообще, такие "остранённые" (по В. Шкловскому, от "странные") тексты нынче на вес золота - когда в каждом из них речь внятна и аналитически убедительна, а общий нарратив языка напрочь речь опровергает.
По моим ощущениям, чтобы оценить сегодня то, о чем и как говорит Елена Рышкова, необходимо время, некая фаустовская дистанция, то самое расстояние в одно-два поэтических поколения, когда "простой" стихотворный её текст появится возможность актуально распознать и дешифровать:
"За мной придут два ангела в плащах / из серого заляпанного шёлка, / и, не доев до донышка борща, / пойду за ними сквозь ушко иголки. // Суровой ниткой, вервием простым, / что зашивает колотые раны. / Вселенная, уж ты меня прости, / за то, что обрываюсь слишком рано".
Геннадий Кацов
НЕ ПРОСИ
не проси - всё еси.
этот мир на иголке висит,
что сшивает края по разрыву,
и над пропастью, может быть даже во ржи,
разлетаются призраки взрывом.
не проси -
то, что выдано бездною в срок,
лишь тебе предназначено роком,
а на месте молитвы усталый пророк
вновь напишет - "Иди прямо, боком!"
всё получишь по счёту
от дней бытия
до нашествия траурных спичей,
не проси лёгкой жизни - то куча вранья,
лёгкой смерти потребуй цинично.
* * *
Заглядывая в зал со сцены жизни,
ищу пустые кресла. Сколько их?
По бархатным сидушкам новых истин
гуляет моль, сжирая бархат рифм,
пустует место критика и вора,
что умыкнут мой монолог в конце,
любители досужих разговоров
не ломятся в роскошное фойе,
зал слишком пуст и сцена бесновата,
а занавес в руке тяжёл, как меч,
и купол неба движется покато,
чтоб роль, как голову снести
с упрямых плеч.
* * *
В белом шуме бессонницы мир опадает
Лепестками японской сливы,
Три прозрачных слезинки на долгую память
Растворили закат красивый.
По деревьям согнулись поклоны ветра
Что метёт от начала к исходу,
Кто придумал, что можно захлопывать двери,
Если выхода нет и входа.
У песочного сада на талии вето
Кушаком золотистого шёлка,
И осыпала сакура шляпу рассвета
Там, где ищет луна заколку.
То, что чёрным окрашено станет белым,
Ну, а белым черните брови -
По спиралям и кольцам сада вселенной
Убирает плоды Садовник.
* * *
Чем ближе узнаю людей,
тем больше им несимпатична.
Ведь наготу ромейскую волчицы
выдерживает лишь музей.
А в жизни, прикрываясь от невзгод
любого зверя драгоценной шкурой,
не выводи речей своих ажурно,
узнаю всё равно какой ты скот.
И назову по имени легко,
Крещение прилежно исполняя,
задолго до изгнания из рая,
где матери одной мы пили молоко.
МИРОЗДАНИЕ
А хочешь я сварю тебе варенье
из спелых звёзд сегодняшнего лета?
В нём будут плавать зёрна мирозданья
и тысячи рассеянных лучей.
Вот только б ночь поглубже наступила
и я примусь за сбор созревших ягод -
они легонько холодят ладони
и слабо пахнут пылью поднебесья.
Варенье будет сине-золотое
и сладкое, как всякая надежда,
пока она не стала ожиданьем
и не покрылась плесенью покоя.
Ну а теперь хвали моё уменье,
зови гостей и угощай на славу.
А вдруг из косточек, что выплюнули гости
другое Мирозданье прорастёт?
НАЧАЛА
Ты знаешь, я видела время Начал -
рождение нового мира,
когда мой младенец, вздохнув, закричал
и взрывом Начала скрутило.
Мы, женщины, Боговой силе сродни -
творение кровью марая,
стоим на границе сиянья и тьмы,
на тёмной околице рая.
И тот оберег, что в начале начал
под небом чужим неолита
из твёрдого дерева резал, ворча,
мужчина - он женского лика.
Богиня рожденья повсюду хранит
ребёнка, мужчину, созвездья,
а Бог, новорожденным, сладко сопит
и будущей славою грезит.
* * *
На почту пришло:
- Собирайся, мы ждём давно,
в Саду созрели и падают чёрные вишни,
дрозды склевали черешню и пруд зацвёл,
с утра мы ждём, а к вечеру вечность тише.
Ты станешь лучше и может быть даже добрей,
Сад просто чудо - он лечит любые раны,
мы часто пишем, а мы - это только дверь,
толкни её, растворись в золотой нирване".
Я слушаю шелест их добрых и тёплых крыл,
и вижу лиц незнакомых такие родные пятна,
и падает время кленовой звездою в пыль
знакомой подписи ангельской - "мама и папа".
САН-СУСИ
Французский парк черёмухой пропах,
а соловей, акцент нижегородский
рассыпал бисером по мраморным уродцам,
держащим своды мира на плечах.
Весна, увы, не вырвалась из плена
изысканных и строгих галльских форм
прямолинейностью и узостью пленэра,
стригущего под ноль.
Король, пытался жизнь устроить кучно,
распорядившись трезвостью ума
настолько, сколь ему чужда весна
и страшен случай.
Ах, не мучай
себя соловушка, и трели не мечи -
здесь славные тевтонские мечи
всё знают лучше.
* * *
Никто не кроил меня по лекалам -
слишком был жёстким шёлк,
тупились ножницы правил старых,
новые резали в долг,
но я, как трава ожидала ливня
и в полночь взрывала прель
всех листопадов из неолита,
кроющих будний день.
Страна желала меня изгладить
из оглавления книг,
но лучших строчек ядрёный радий
по-прежнему сильно фонит,
и может небо дождём прокапать
чуть загустевший стих...
Меня не кроили - пытались как-то,
но никогда не смогли.
ЛОДОЧКА
Лодочка моя одноместная -
ноги только вытянуть
спину упереть.
Не скрипят уключины песнями -
стонут до утра упыри.
Днище тонко,
низко посажена,
как бы не наехать на мель.
Лодочка моя, мерить саженью -
что получишь видно теперь.
Всё плывет,
никак не закончится
Леты её злой ручеёк -
в кулаке потеет просроченный
вышедший в расход пятачок,
лишь вода остылая катится,
отмывая старую ржу...
Свято-пусто место на платьице -
там, где сердце пуговкой шью.
* * *
За мной придут два ангела в плащах
из серого заляпанного шёлка,
и, не доев до донышка борща,
пойду за ними сквозь ушко иголки.
Суровой ниткой, вервием простым,
что зашивает колотые раны.
Вселенная, уж ты меня прости,
за то, что обрываюсь слишком рано,
и грубый след в материях твоих
искусной вышивке чужой всегда не ровня.
За мной придут, чтоб написала стих
и залатала то, что было больно.
МОЯ СУДЬБА
Судьбу вчера я встретила на привокзальной площади
с татуировкой лилии на худеньком бедре,
она и не подумала на плечи свои тощие
накинуть время летнее в студеном октябре.
Глазели люди добрые в приличном изумлении
на эту невозможную и голую судьбу -
такую непонятную, несломленную временем
от головы до пяточек нагую и мою.
Так коротко острижена - чтоб не вцепились в волосы,