Аннотация: Мы едем на работу, сидим с друзьями в кафе, ходим в кино и даже не подозреваем, что драконы - среди нас. Почему они затаились и что будет, если они выйдут из тени?
Трое
Мы все трое - Сергеевичи, хотя у Вовки фамилия Ермоленко, а у нас с Максиком - Тартановы, но из-за отчеств нас с детства считали стопроцентно родными братьями. А мы родные только наполовину: по маме. Отец Вовки был гаишником и погиб при исполнении, когда его сыну было два года. Мама получала немаленькую пенсию по потере кормильца, и потому очень долго не выходила замуж за нашего отца. Свадьбу они сыграли уже после рождения Максика. Мне тогда было четыре, и я помню, как на свадьбе бабушка Аля, мать Сергея Ермоленко, сказала новому маминому мужу:
- Вовку-то не обижай. Он за твоими парнями присмотрит.
Не знаю, предвидела ли бабушка то, что произошло несколькими годами позже, или просто пыталась обратить внимание нашего отца на домовитость пасынка. Вовка был словно создан для семейного быта: серьезный, ответственный, трудолюбивый, с золотыми руками. Все, за что бы ни брался мой старший брат, спорилось в его руках. Помню, отец говорил про него:
- Торжество грубой силы над интеллектом.
Правда, из его уст это звучало комплиментом, потому что сам ни одного гвоздя в квартире не забил. Он работал медицинским юристом в страховой компании и считал, что работники умственного труда имеют право не уметь менять лампочки. И часто от него можно было услышать:
- Вовка, что-то кран в ванной течет. Ты бы посмотрел...
И это он говорил двенадцатилетнему парню, благодаря которому у нас в доме не протекали краны, не искрили розетки, работали утюги и видеомагнитофоны.
Отца я помню как-то смутно. В силу своей профессии он проводил много времени в разъездах, а если и бывал дома, то запирался в спальне, где стоял его компьютер, и работал там, готовился к судам и всевозможным аттестациям. Он запомнился мне немногословным и каким-то строгим человеком. Он редко играл с нами, почти не читал нам сказок, правда, для поддержания семейных ценностей мы чуть ли не каждые выходные ездили на пикники. Но и там Вовка затмевал отчима. Развести костер или соорудить шалаш у него получалось так быстро, что все только диву давались. И потому я страстно мечтал походить на старшего брата. Я копировал все, что он делал. Если мама отправляла его гулять с Максиком, я не отставал ни на шаг, умоляя позволить мне везти коляску. Если Вовка готовил завтрак, я не мог лежать в постели, я летел на кухню и там крутился у него под ногами, стараясь помочь. Если Вовка садился чинить велосипед, я устраивался рядом в надежде, что он доверит мне какое-нибудь дельце, например, посветить фонариком на деталь или подать ключ. Брат всегда относился ко мне серьезно, по крайней мере, я не помню, чтобы он когда-нибудь прогонял меня или говорил, что я слишком мал, чтобы помогать.
Что же касается Максика, то к нему у меня были смешанные чувства. Если рядом был Вовка, младший брат меня раздражал, потому что перетягивал на себя слишком много внимания. Если же мы с Максиком оставались вдвоем, то мне было приятно возиться с ним. Я часто играл с ним в меня и Вовку. Сам я был, конечно же, Вовкой, а ничего не подозревающий Максик играл меня. Он возился с игрушками, а я делал вид, что чиню, например, настольную лампу.
- Эй, мелкий! Ну-ка не лезь туда! - строго произносил я, хотя братишка никуда и не думал лезть. - Сейчас я закончу и почитаю тебе сказку.
Мне думается, что мы были счастливой семьей. Отец хорошо зарабатывал, мы ни в чем не нуждались. Я готовился пойти в первый класс гимназии с углубленным изучением английского языка. Вовка мечтал поступить в технический университет, чтобы потом открыть свою автомастерскую. Ему ужасно нравилось возиться с машинами.
Ничему этому не суждено было сбыться. Все круто изменилось двадцать второго июня, в одиннадцать часов тридцать минут, когда наши родители погибли в автокатастрофе. Они возвращались из деревни, от бабушки. Машина, которую вел отец, на большой скорости пробила ограждение моста и упала в реку. Экспертиза не обнаружила никаких технических дефектов: ни отказавших тормозов, ни повреждений рулевой колодки - ничего, что могло бы стать причиной такого странного маневра. Вскрытие тоже не выявило у отца ни алкоголя в крови, ни инфаркта, ни инсульта. Он был совершенно здоров, когда крутанул баранку и протаранил ограждение. Официальной версией произошедшего стал луч, ослепивший водителя. Считать, что Сергей Тартанов намеренно хотел оставить сиротами троих детей, было глупо. Он пару месяцев как стал руководителем филиала, собирался на стажировку в Финляндию, он был на подъеме - и вдруг такая нелепая смерть.
Бабушка забрала нас жить к себе. Вовка не пошел в десятый класс, а поступил в автомобильный техникум Холмогорска - небольшого городка в пятидесяти километрах от нашей деревни. Я же пошел в первый класс не языковой гимназии, а обычной деревенской школы, где бабушка работала поваром в столовой.
Мне очень не хватало мамы и папы, но я не мог плакать, как Максик. Я хотел быть сильным, как Вовка, который все удары судьбы встречал с поднятой головой. Я не показывал вида, что мне больно и страшно, потому что мне казалось, что на нашу семью обрушился гнев какого-то незримого, но могучего и жестокого божества. И если его разозлить еще сильней, то он изничтожит всю нашу родню. Поэтому на разговоры о смерти мамы и папы я наложил негласное табу, в отличие от моего четырехлетнего брата, который приставал к бабушке и Вовке с расспросами, когда вернутся папа и мама. Вовка всегда брал его на руки или сажал к себе на колени и терпеливо объяснял, что богу на небесах понадобились помощники, и он позвал наших родителей. Сейчас они сильно заняты поручениями бога, но когда освободятся, то обязательно приедут нас навестить. Максик дотошно выяснял, что это за поручения и как можно упросить бога дать папе и маме выходные. А я ужасно боялся, что у бога найдется дело и для Вовки, чего лично я пережить не смог бы никогда.
Тем не менее сбылось то, о чем говорила бабушка: место наших родителей занял старший брат. Он считал своим долгом заботиться о нас, и иногда мне казалось, что он не доверяет нас никому.
- Не лезьте к бабушке, она устала! - говорил он и сам купал горластого Максика, делал со мной уроки, читал нам книги перед сном. Он учил нас всему. Максика - завязывать шнурки и чистить зубы, меня - колоть дрова и варить борщ. Вовка стал для нас с братом островком безопасности в агрессивном и страшном мире, куда нас выкинуло после смерти родителей. А для меня он был богом - рослым и мускулистым, с ломающимся баском и пушком волос над верхней губой. Я по-прежнему во всем подражал ему. Я бежал вместе с ним поливать огород, не обращая внимания на путающегося под ногами Максика. Я хвостом следовал за ним в сарай, где Вовка доводил до ума купленный по дешевке убитый мотоцикл. Я не отставал, когда брат лез латать дыры на крыше. Один раз я свалился со стремянки и сильно порезал руку. Мне было очень больно, но я не плакал - боялся, что Вовка больше не возьмет меня с собой. И пока мне накладывали швы в нашем здравпункте, я улыбался и говорил, что мне щекотно.
Три счастливых года мы прожили в деревне. Вовка окончил техникум с отличием, устроился на работу в совхоз. Я тоже окончил начальную школу на одни пятерки. Максик готовился стать первоклассником, и я готовился с достоинством принять на себя бремя присматривать за этим энерджайзером в стенах школы. Но восьмого августа, когда мы с Максиком и с другими пацанами купались на речке, туда прибежал рыжий Андрюха и с вытаращенными глазами прокричал:
- Женька! Твою бабушку сараем убило!
С этого момента я помню все как в тумане. Я бежал домой, но ноги меня не слушались. Я падал, вскакивал, снова бежал. Мне казалось, я еще могу успеть все исправить, но зареванный Максик хватал меня за руку и за шорты. Он не мог бежать так же быстро, как я, а я никак не мог сбросить с себя этот балласт.
Когда я влетел во двор, оттуда выезжала скорая. Мы с братом чуть не угодили под колеса.
- Где бабушка? - дурным голосом заорал я, задыхаясь от страха и бега.
- Жень, она умерла. Несчастный случай, - из толпы возник Вовка, положил ладонь мне на плечо, взял на руки рыдающего Максика. - Ничего, парни, мы справимся. Все будет хорошо.
Эти слова успокоили не только меня, но и младшего. Рядом с Вовкой мы не боялись ничего. Рядом с ним любая трагедия воспринималась притупленно, как заглушенная анальгетиками боль. И даже верилось в то, что все может наладиться - пусть без бабушки и родителей. У нас с братом была непоколебимая уверенность в то, что оплот нашей семьи - старший брат, а не взрослые.
Целый месяц мы жили втроем - словно бабушки и не было никогда. Соседи нам помогали, но по сути ничего и не изменилось: Вовка все так же был главой семьи, а мы - все так же оставались его младшими братьями. Я думал, что все самое страшное позади, что мы справились, но ошибся: что десятилетний пацан вообще понимает в жизни? Оформить над нами опеку Вовка так и не смог: работа у него хоть и была, но платили мало. Комиссия посчитала, что этого недостаточно, чтобы прокормить двух иждивенцев. А то, что в то время на мизерные зарплаты жила практически вся деревня, чиновники в расчет не брали. К тому же восемнадцать лет Вовке исполнялось лишь в октябре, а до этого времени ему категорически нельзя было заботиться о младших братьях. Поэтому нас с Максиком отправили в детский дом Љ12, что находился в шести километрах от райцентра. Два месяца Вовка приезжал к нам каждые выходные, рассказывал, как продвигаются дела с нашей опекой, делился планами, в какие еще инстанции он намерен обратиться.
Пока в детдоме был Максик, это придавало мне сил. Я ощущал себя старшим братом, который должен нести ответственность за младшего. Мне хотелось, чтобы Вовка мог гордиться мной, чтобы он, когда ему все-таки разрешат взять опеку над нами, сказал бы мне: "Молодец, Женька! Ты отлично справился!" Я слышал в голове его голос и старался вовсю.
Впрочем, заботиться о Максике было несложно: мы держались вместе, чтобы нас не обижали. Правда, вовсе избежать покушений нам так и не удалось: у мелкого украли игрушки. Такие же первоклашки, как и он, которые выросли в детдоме и не видели ничего лучше поломанных игрушек, уцелевших от старших товарищей. Максик же был обладателем шикарного водяного пистолета, набора солдатиков, у которых двигались руки и поворачивались головы, и двух гоночных машинок на пружинной тяге. Поначалу сироты попытались пойти проторенным путем и попросту отнять игрушки, но отобрать что-то у Максика было сложной задачей. Несмотря на небольшой рост и тщедушное телосложение, он дрался с такой отчаянностью, что одним этим повергал врагов в ужас. Он не стеснялся пускать в ход зубы и ногти, он умело превращал в оружие любой предмет - от карандаша до дверной ручки. Он интуитивно находил болевые точки противника и бил туда, попадая точно в незажившие раны и свежие синяки. По верткости он напоминал дикого хорька и мог выскользнуть из любой хватки. Поэтому после пары неудачных попыток отобрать у Максика игрушки сироты сменили тактику и просто их украли. Против такого приема брат оказался бессилен и пришел за помощью ко мне.
Я, собственно, тоже никогда не был гением сыска. Я даже не знал, с какой стороны подступиться к решению этой проблемы, поэтому просто поймал самого задиристого младшеклассника и пообещал ему мучительную смерть, если воры не вернут вещи моему брату. Я лишь хотел напугать его и пытался выглядеть грозным, но в глубине души понимал, что Максику придется проститься и с водяным пистолетом, и с солдатиками, и с машинками.
Однако случилось чудо: задира после уроков в школе распил с местными дружками какую-то бормотуху. То ли его друзья оказались более выносливыми, то ли здоровье парня уже было чем-то подточено, только через час его увезли на скорой в реанимацию. По детдому поползли слухи, что его отравил я. Меня стали обходить стороной, а в тумбочке Максика чудесным образом объявились все его исчезнувшие игрушки.
И как раз в тот момент, когда нам с братом только-только удалось добиться перемирия и некоторой стабильности, из Тихвина приехала тетя Оля - папина сестра. Она была ласкова с нами, даже чересчур ласкова: обещала нас усыновить и увезти в Ленинградскую область. Я не очень обрадовался этому факту. Не то чтобы я не хотел покидать детдом - очень хотел! Но закон о тайне усыновления не давал мне покоя. Я боялся, что Вовке не скажут, где мы. Страх потерять брата был сильнее желания вырваться из детдома. Впрочем, пока я боялся потерять старшего брата, я потерял младшего. Тетя Оля, которая с таким жаром рассказывала нам про разводные мосты и Неву и обещала показать Финский залив и Петергоф, усыновила только Максика. Может, я был чрезмерно молчалив или показался тете Оле слишком грубым, но я не мог быть общительным и милым, когда в моей жизни произошло еще одно грустное событие: в конце ноября Вовку призвали в армию. И хоть он писал письма каждую неделю или две, эти послания лишь подчеркивали то расстояние, которое пролегло между нами.
В марте судьба разделила нас с Максиком, и я понял, что это если не навсегда, то очень надолго. Наступило самое тяжелое время для меня. Я лишился единственной родной души в этом мире, который с каждым днем становился все враждебнее. Только рядом с младшим братом мое внутреннее напряжение ослабевало и наступало нечто вроде временного и зыбкого душевного комфорта. Только с ним я мог делиться самым сокровенным - фантазиями о том, как Вовка заберет нас из детдома. Чем ярче я рисовал брату картину нашего будущего, тем сильнее верил в него и тем ближе мне становился Максик.
Но в марте я остался один. Младший брат укатил в далекий и неизвестный Тихвин, а старший отправился в не менее далекую и пугающую Чечню. И только его короткие, на пол-листа, письма, коих у меня набралась целая обувная коробка, тянули ко мне непрочные нити, напоминающие подвесные мосты туземцев Полинезии.
Вовка писал, что я должен быть стойким. Он уверял, что у меня достаточно сил, чтобы выдержать испытание. Я писал ему в ответ, что у меня все хорошо, а сам плакал украдкой, боясь, что мне не хватит терпения дожить хотя бы до лета.
Именно тогда я понял, что силы надо экономить. Надо распределить их так, чтобы продержаться два с половиной года - с запасом, ведь оформление документов требует времени. Чтобы как-то скоротать этот срок, я пытался наладить контакт с Максиком. Я хотел позвонить или написать ему, но директор детдома так и не дал мне ни адреса, ни телефона тети Оли. Я надеялся, что брат сообразит написать мне, но голова у него была бестолковая. К тому же он был увлекающейся натурой: смена обстановки, новая школа, новые друзья, новая семья могли вытеснить из его мыслей и меня, и тем более Вовку. Мне было обидно, что мелкий бросил меня, едва его жизнь наладилась. Но глубокого в душе я понимал, что он всего лишь маленький мальчик, который, даже захоти он этого, не смог бы преломить ход событий.
Мне оставалось только стиснуть зубы и терпеть. Слава отравителя быстро померкла, и я стал обыкновенным сиротой, у которого сильные отбирали все вкусное и красивое. Я не был готов драться за каждый кусок шоколада, как непременно делал бы Максик. Вместо этого я избрал другую тактику - затаиться. Она нужна была мне, чтобы выжить среди жестоких детей, обозленных и обиженных на свою долю. Она нужна была мне, чтобы осуществить мой запасной план - побег. Дело в том, что я, наученный горьким опытом, опасался, что Вовке снова не разрешат взять надо мной опеку, поэтому я готовился сбежать из приюта.
Желание это усилилось по прошествии двух лет, когда после окончания срочной службы в воздушно-десантных войсках Вовка остался еще на два года служить по контракту. Он сам написал мне об этом, мотивируя свое решение тем, что ему надо заработать денег на наше проживание. Когда я узнал об этом, я чуть не заболел. Да, эта новость меня сильно подкосила, но я убедил себя, что смогу выдержать и этот срок. И я держался. Я, как мог, ассимилировал с этой ужасной жизнью, притворялся и хитрил, чтобы не выдать себя раньше времени. Я ждал брата из армии так, как ни одна девчонка никогда не ждала своего парня. Я считал дни и распределял силы, чтобы дотерпеть до того момента, когда брат приедет и заберет меня из детдома.
Среди сирот не было принято хорошо учиться. Скажем прямо, большинству воспитанников это было просто не по силам, поэтому умников здесь не любили и всячески над ними издевались. Я не хотел тратить силы на противостояние старшим товарищам, я прикидывался тихим троечником, чтобы меня не трогали. Это прикрытие помогало мне разрабатывать план побега. Я с жадностью прочитывал учебники по географии и биологии, но у доски мямлил что-то невразумительное. Я быстрее всех решал задачи по алгебре и физике, но сдавал листок с контрольной самым последним. Чтобы мне не ставили пятерок, я намеренно допускал ошибку в решении, а черновик сжигал, чтобы никто не вычислил мой хитрый маневр. Если ошибку допустить было нельзя, то я сдавал листок с одним невыполненным заданием. Учителя жалели меня: парень вроде бы соображает, но какой-то невнимательный и медлительный. Тройка стала моей основной оценкой, изредка дневник разбавляли четверки. От единственной пятерки по геометрии меня чуть удар не хватил, но бить меня не стали, посчитав такую оценку недоразумением.
Я раздобыл карту нашей области и, когда приходила моя очередь мыть туалет (а только в этом случае я мог остаться наедине, зная, что никто меня не потревожит), изучал ее подробнейшим образом: дороги, населенные пункты, леса и поля. Идти домой мне было нельзя: когда меня хватятся, то будут искать в первую очередь в деревне. Я намеревался податься в областной центр: там проще затеряться и больше шансов выжить. Я уже разработал себе маршрут, продумал, где буду ночевать и чем питаться. Я с особой тщательностью изучал местные ядовитые и съедобные ягоды и грибы, поскольку последние должны были стать моей основной пищей.
Свой вход в город я проложил через садовый кооператив "Энергетик". Во-первых, там можно было раздобыть еду и укрыться от непогоды. Даже отсидеться пару дней перед финальным марш-броском. Во-вторых, там проще было спрятаться или уйти от погони. В-третьих, оттуда до города ходил автобус. Смешаться с толпой садоводов было проще, чем ждать автобус на какой-нибудь остановке на трассе, где одинокий и грязный мальчик привлечет гораздо больше внимания.
Я намеревался дать о себе знать Вовке, отведя от него все подозрения в причастности к моему побегу. Мне оставалось только придумать, как отправить ему зашифрованное сообщение об условленном месте и времени. Я решил, что буду каждый понедельник ждать его на перроне железнодорожного вокзала, а Вовка, как только сможет, придет туда, и мы встретимся. Что будет после этого, я пока не придумал, но был уверен, что война покажет план и, оказавшись в городе, я доработаю заключительную часть побега.
Однако, когда вышел срок контрактной службы, Вовка вообще пропал - ни писем, ни звонков. Я боялся, что его убили или что он стал инвалидом и боится показаться мне на глаза. К тому же инвалиду не позволят взять опеку над несовершеннолетним.
Мой побег стал бессмысленным мероприятием. Мне некуда было податься, я не знал, где искать брата: в госпитале для ветеранов войн? В реанимации? На кладбище? Мои радужные мечты поблекли. Мне не оставалось ничего, кроме как смириться с тем, что я проведу в этом чертовом детдоме еще четыре года до своего совершеннолетия. Однако я дал себе зарок, что как только шагну за порог этого заведения, тут же отправлюсь разыскивать братьев. Сначала старшего, потом младшего.