Аннотация: Он никогда раньше не влюблялся. Ему это не позволяли воспитание и работа. Ему всегда доставалось лишь созерцание чужого счастья. Или оно есть - и для него?
Барон Алиер не сам выбрал себе жену. Он был обручен с ВасилИкой в детстве, а о браке их родители договорились ещё до рождения обоих детей. В пять лет они, покорные воле своих родителей, взялись за руки у святого алтаря, а несколько лет спустя, когда молодого Алиера отпустил дальний гарнизон, вошли в первую свою общую спальню. И больше никогда не расставались.
Брак, сговоренный их родителями, оказался наредкость удачным. Алиер носил молодую супругу на руках по всему замку и готов был ради неё на всё. Василика смотрела на красивого, сильного, нежного мужа с откровенным обожанием, и ей оказалась в радость роль идеальной жены. Где бы ни оказывалась эта чета, она приносила с собой то счастье, которое окружает только впервые влюблённых - влюблённых взаимно, светло, безоглядно. В обращённых друг на друга его серых и её золотистых глазах находили страсть и любовь, нежность, родственность, глубокую привязанность и доверие, больше похожее на священную веру. Их чувства друг к другу не остывали, и пора влюблённости всё длилась, и длилась, и длилась. Шесть лет, с испуганного взгляда на супружеское ложе, когда Василике стало дурно от волнения и страха перед первой брачной ночью. От закрытых за ихспинами дверей спальни, у которых давно уже не девственник Алиер подхватил свою юную жену на руки и пол ночи, укачивая, рассказывал ей сказки, успокаивая ребёнка, которому сам был ровесником. С первого поцелуя у остывшего камина. С первой осторожной ласки в лучах рождающегося дня. С их первого совместного утра, когда он посмотрел на неё и сказал: "Леди, Вы прекрасны,"- и, приподнявшись в постели на локте, склонил голову и поцеловал её тоненькие пальчики, точно галантный кавалер на балу.
"Мой господин, я люблю Вас", - искренне и бесхитростно шепнула она.
Шли годы, но супруги всё так же влюблены друг в друга - восхитительная привычка.
А спустя шесть лет поползли слухи. В замке барона объявился молодой виконт, и шёпот пролетел по округе: "Баронесса не верна мужу; баронесса изменяет нашему господину; баронесса должна родить бастарда".
И все с ужасом и интересом ждали развязки, исподтишка смотрели на супругов. Но видели только прежние любовь и обожание, и когда ребёнок родился, Алиер с трепетом принял комочек живой плоти в твёрдые, в отличие от дрожащих коленей, ладони, преклонил колени у ложа жены, измождённой, покрытой потом, но счастливой, и они, обнявшись, разрыдались. Ребёнок вторил им.
Он рос, и сомнения испарялись.
- У него лицо отца, - говорили все. - Ни у кого нет такого носа, это родовой нос баронов.
- А телом он пошёл в маменьку, такой тоненький!
Только глаза у сына были не в отца и не в мать - тёплые, карие, мечтательные.
________________________
Стена под руками крошилась, но не так что бы смертельно. Всё-таки не те новомодные наружные нашлёпки, которыми сейчас столь активно украшают свои дворцы многие придворные. Королевский дворец БрисОни - только название, всё же это строение, хоть и довольно бестолковое, всё равно ближе к настоящим замкам, в случае чего даже выдержит небольшую осаду. Хотя с третьего этажа окна уже достаточно большие, не то, что узкие бойницы нижних этажей. Дед нынешнего короля явно был немного не в себе. Додумался же сделать обитаемыми сами стены.
Повиснув на карнизе последнего из больших окон, МариЕтт судорожно искал опору хотя бы для одной ноги. Где-то внизу валялся обрубок его верёвки, темнота пока прикрывала от арбалетов гвардии, в отдалении слышались команды, и, чёрт возьми, всё это никак не способствовало душевному равновесию, не говоря уже о координации движений.
Есть!
Нога наконец-то нашарила щель между камнями - совсем маленькую, но достаточную. Шип в носке легкомысленной придворной туфельки, которому там было совсем не место, вонзился в крошащийся раствор, давая возможность обрести больше уверенности и поискать следующую опору чуть ниже. Здесь, на северной стене дворца, выходящей как раз на скальный обрыв, существовали вполне реальные шансы найти выщербины - именно с этой стороны приходила непогода, а ремонт проводили не чаще, чем на "лицевых" стенах.
Вполне возможно, теперь с этой халатностью разберутся.
Крупные картинные валуны в основании замка позволили продолжить спуск намного быстрее. Когда под ногами оставалось ещё три метра, Мариетт оттолкнулся от стены и спрыгнул на землю. Начав поворачиваться ещё в воздухе, он плавно перекатился по мелким острым камешкам, едва-едва успел вывернуться, чтобы не загреметь с обрыва, и бросился к кустам - единственному укрытию на этом узком перешейке.
Вокруг засвистели злые птицы, железные клювы простучали по камням под ногами. На третьем шаге тело пронзила резкая боль. Мариетт споткнулся, но тут же выровнялся. Рука, инстинктивно дёрнувшаяся к источнику боли, наткнулась на арбалетный болт, и беглец едва не потратил драгоценное дыхание на крик.
Заветная узкая тропка, невидная ни для кого, была под самым обрывом, всего полтора метра. Прыжок. Вырвавшийся стон...
Очередная верёвка, уже давно привязанная, запиханная в щель - и очередной почти-полёт, сотни на три метров.
Внизу и чуть в стороне ждала лодка-долблёнка. Сидевший в ней человек не спросил ничего, даже головы не поднял, но хлипенькое судёнышко отчалило от берега раньше, чем вторая нога беглеца покинула землю.
Мариетт рухнул на дно длинной узкой лодчонки боком, стараясь ничего не задеть торчащим из тела арбалетным болтом. Позволив себе ровно на тридцать секунд закрыть глаза и замереть, на тридцать первой он постарался сесть и выяснить, насколько всё плохо.
Арбалетный болт пробил толстую, почти доспешную кожу подкурточного "воровского" жилета, чудом миновав жизненно важные органы. Осторожное прощупывание обнаружило наконечник между ребрами. Ещё чуть-чуть, и можно было бы распрощаться с лёгким.
Лодка попала в течение, и молчаливый мужик крестьянской наружности, под сдержанную брань пассажира, умудрился почти безболезненно обрубить лёгким топориком толстое короткое древко. Помог снять верхнюю одежду. Мариетт сжал зубами это самое древко и только замычал, когда "рыбак" взрезал просоленным ножом рану на боку. Через бесконечную минуту на дно рядом с его ногой упал зазубренный наконечник. Затрещала собственная рубашка Мариетта; жёсткая, насколько это было возможно, повязка стянула рану. Прорванный жилет булькнул за бортом, а куртка заняла своё место на плечах беглеца.
На берегу, по другую сторону пролива, Мариетт отдал всё так же не сказавшему ни слова мужику связку писем, вскочил на поджидавшую его лошадь и, даже не оглянувшись на просыпающийся по тревоге город за водной преградой, исчез, растворившись в тенях ночной дороги. Какое-то время памятью о чужаке звучал частый перестук копыт, но и он быстро затих.
Лошадь устала, однако Мариетт всё гнал её вперёд. Прошедшая ночь и весь этот уже близившийся к закату день прошли под знаком адских мук. Относительно небольшая рана пускала огненные ручьи боли по всему телу. Казалось, что гвозди вбивают даже в пальцы рук и ног. В мыслях промелькнул бредовый образ врат ада в форме человеческого тела. Кажется, о чём-то подобном распространялись священники, только они явно имели ввиду нечто своё.
Утром, убедившись, что преследователи отстали минимум на несколько часов, а максимум - вообще поехали в другую сторону (мечты-мечты, Бог не может быть столь милосерден к незначительному рабу своему, особенно если раб столь мало времени уделять благочестивым молитвам), так вот, утром, сделав недолгую остановку, Мариетт попытался проанализировать свой провал. Пусть он и достал копии нужных документов, и даже передал их местному связному, но наделал при этом столько шуму... С другой стороны, ни у кого не было шанса увидеть его лицо. По легенде, он покинул дворец ещё два дня назад, так что его маску не заподозрят. Лодку обязательно найдут, она наверняка уже покоится под водой, сделать в ней дыру тем самым топориком - минутное дело. Следопыты... С дороги он давно свернул, следы как мог запутал. Если повезёт, преследователи даже не в курсе, что арбалетчики вообще в кого-то попали. Вывод: если его не поймают, вся эта история отразится исключительно на страже дворца.
Значит, надо не попасться. С этой мыслью Мариетт заново перемотал свою рану и, кривясь, вскарабкался в седло.
С каждой минутой скачки становилось всё хуже. Повязка снова промокла от крови, но ещё раз останавливаться было ещё рано. Мариетт с трудом удерживал себя в пыточном устройстве под названием "седло". Мыслей в голове уже не было никаких, кроме одной: не свалиться. Боль переплавилась в белую пелену перед глазами, сквозь которую очень не хотелось, но было нужно видеть хоть что-нибудь. Скоро... Ещё немного, и можно будет ещё разок остановиться...
Мариетт попытался заставить своё животное прибавить скорости, но усталая кобыла и так делала всё, что могла. А треск за спиной приближался.
В следующее мгновение беглеца тряхнуло, и он увидел резко надвигающуюся землю.
Всё тело с новой силой стегнуло бичами боли, и сознание, наконец, не выдержало.
Он не жил, но существовал. Небо было благосклонно к нему, оно выпило все его горести и подарило туманный солнечный луч взамен утраченного тела. Это так тепло - ощущать себя чистым однородным светом. Боль, которая, кажется, вот только что (милосердна память, она почти покинула его), ещё совсем недавно составляла значительную его часть, растворилась и отодвинулась. Ангелы улыбались ему. Он не помнил, ни кто он, ни что он, ни зачем он. Ему было спокойно и безмысленно.
А потом боль возвращалась, и он метался из стороны в сторону, не в силах закричать. Тогда к нему приходил добрый ангел с сильными руками и ловил эту боль, а его мягкий голос касался струн муки, ослабляя её оковы. Эти руки протирали всё его существо, обдирая липкую смолу боли и оставляя только туманное сияние, а чистый голос шептал нежные обещания. И если для того, чтобы услышать этот голос и ощутить эту поддержку, надо было снова пройти через очередной ад, это казалось более чем приемлемой ценой. Только бы ангел не уходил... Прикосновения ангела превращали пульсирующий от боли луч в струну небесной арфы, в чистый свободный свет, забирая боль и избавляя от памяти. Ангел улыбался...
Мариетт нехотя открыл глаза и уставился в незнакомый потолок. Или знакомый, кто его знает. Своего никогда не было, а чужие запоминать смысла нет.
Чистая широкая постель в чьих-то гостевых покоях. Характерная болезненная слабость. Рука, не без усилий вознесённая до уровня глаз, дрожала. Рана, судя по ощущениям, была зашита и умело перебинтована. Неизвестный добродетель хорошо позаботился о нём.
Привидится же. Рай, золотые ангелы милосердия... Не с его грехами мечтать о Небесах. Ад - куда реалистичнее.
Дверь открылась почти неслышно, пропуская в комнату... золотого ангела.
Понадобилось несколько секунд, чтобы разглядеть за неземными сиянием женщину. Миниатюрная, светловолосая, с такими же тонкими, как и у самого Мариетта, чертами лица, рассказывавшими о длинном шлейфе знатных предков вернее, чем записи в геральдических и церковных книгах. Она радостно ахнула, увидев, что раненый гость очнулся, и заговорила. Знакомый ангельский голос разрушил только-только обретено душевное равновесие, вновь заставив усомниться в реальности.
- ...два дня назад, - наконец разобрал Мариетт. - Мы с мужем уже боялись, Вы не очнётесь. Но сейчас всё в порядке. Я приготовлю что-нибудь, Вам нужно набраться сил, а то Вы только пили иногда. Ваша лошадь сильно устала, у неё несколько ушибов, ничего опасного...
Мариетту с трудом удавалось сосредотачиваться на смысле сказанного. Голос был таким приятным и естественным, усыпляющим, глаза закрывались сами собой.
Значит, он тут лежит уже третий день. Его лихорадило, и хозяйка этого дома (судя по всему, замка) всё это время заботилась о нём.
Минуточку. Муж?! О, Боже... Даже спать расхотелось.
- ...Алиер.
- Ч-что?
Мариетт смутился, осознав, что вновь упустил что-то из слов женщины. И немного удивился - он уже давно не смущался по таким пустякам.
- Я баронесса Алиер, - терпеливо и мягко повторила она.
"Алиер, Алиер... не помню. Видимо, они не бывают при дворе".
- Виконт Мариетт.
Он попытался привстать, чтобы соблюсти хоть подобие приличий, но измождённому лихорадкой организму явно не хватало сил.
- Лежите! - строго попросила баронесса. - Вам ещё рано вставать.
Тяжёлая кровь стукнула в висок, и следующий отрезок времени опять выпал из памяти.
Вновь Мариетт осознал этот мир, когда его губ коснулась деревянная ложечка. Он заторможено открыл рот и с трудом проглотил какую-то кашу - вкусную, с привкусом мёда. Она медленно поползла по горлу, смягчая его, и оказалась в желудке, ненавязчиво предлагая свои услуги по восстановлению сил. Следующая ложечка прошла легче и уже не вызывала подобных мыслей и ассоциаций.
Баронесса, всё так же исцеляющее улыбаясь, сидела на стуле у его кровати и собственноручно кормила больного. Когда каши оставалось ещё пол тарелки, Мариетт попытался сказать, что он больше не съест.
- Вы капризничаете, - женщина строго погрозила ему ложкой.
- Что вы, баронесса, - поспешно возразил виконт, - ни в коем случае. Просто я действительно больше не съем. Я очень сожалею об этом, ведь принимать заботу из Ваших рук - для меня невыразимое счастье, и мне равно не хотелось бы как лишаться его, так и обидеть Вас...
Негромкий смех чуть сзади и над головой заставил Мариетт вздрогнуть от неожиданности.
- Дорогая, похоже, я зря подобрал в лесу этого молодого человека. Он совершенно не стесняется флиртовать с дамой в присутствии её мужа.
Только тут Мариетт осознал, что, оказывается, всё это время его кто-то поддерживал в относительно вертикальном положении. Судя по всему, это и был муж баронессы, барон Алиер. Определённо, надо скорее выздоравливать и начинать замечать окружающую действительность.
- Спите, виконт. Вам необходимо много спать.
Прежде, чем вновь уснуть, Мариетт поймал ту мысль, которая так настойчиво выцарапывалась из вялого болота в его голове. Руки барона были руками того самого ангела милосердия.
Определённо, надо как можно скорее выздоравливать.
Следующие десять дней Мариетт откровенно скучал. Силы возвращались к нему стремительно, молодой организм остервенело работал над устранением лишних прорех в своих владениях, поглощая всё, что ему предлагали. Пограничное состояние, когда и встать нельзя, и лежать уже невозможно, бесило до крайности и затягивалось сверх меры. Спать хотелось уже не так сильно, и бодрствование, в первое время достававшееся ему лишь мелкими бусинками, вскоре уже переполняло шкатулку терпимого.
Баронесса и барон Алиер извинились перед гостем ещё в первый день его пробуждения. Заботы осени не позволяли оторвать от работ даже кухонного мальчишку, ни одна пара рук не была лишней. Составить компанию выздоравливающему не смог никто, кроме старых доходных папирусов, на обратную сторону которых виконт лёгкими росчерками наносил профили прекрасной леди. Для равновесия добавились портреты её великана-мужа, заоконные пейзажи в разное время суток, и даже абрис молчаливой, вечно спешащей пожилой служанки, приносившей ему обед. Лишь изредка, обычно уже под вечер, хозяева замка приходили в покои гостя, развлекали его разговорами о жизни "в нашей глуши", по очереди читали вслух хроники, поэмы, выдержки из философских трактатов. Да, как ни странно, и барон, и его жена умели читать, в замке была собрана настоящая библиотека, и этого плебейского искусства здесь совершенно не стеснялись.
Уже на второй день виконт был в состоянии самостоятельно сесть и донести ложку до рта, так что ежедневные заботы баронессы о его здоровье свелись к смене повязок и уговорам выпить лечебный отвар. Из рук своего ангела Мариетт готов был принять любой яд, но нежелание так быстро лишаться её общества подвигало виконта капризничать. Шутливые сетования никогда не повторялись, каждый раз молодой человек сочинял что-то новое, неизменно смеша свою лекарку, зажигая на её щеках очаровательный румянец. Удивительным образом в этих речах сочетались доводы в пользу отказа от лечения незнакомым варевом с вознесением хвалы несомненному искусству составившей его леди. Всё неизменно заканчивалось явлением барона, не более серьёзно устраивавшего сцены ревности, заставлявшие болящего быстро проглотить чашку отвара. Все трое получали от импровизированных спектаклей море удовольствия, а сочинение текстов на следующее утро значительно скрашивало часы одиночества, с каждым днём становившегося всё невыносимее.
- Это бунт? - уточнил барон Алиер, слегка приподняв густые тёмные брови.
- Да, милорд, вы абсолютно правы, - подтвердил виконт. - Бунт, неповиновение, мятеж, восстание и ультимативное требование свобод, а так же последнее предупреждение о возможности побега.
- Хм... - Барон в задумчивости постучал ногтем по столу. - Я, конечно, совершенно не одобряю Вашего поведения. С другой стороны, было бы ложью сказать, что я не понимаю Вас.
- Это значит, я наконец-то могу встать и покинуть эти покои?
- Ненадолго.
- Разумеется, милорд.
Мариетт осторожно опустил ноги с кровати и встал. Не рискуя делать особенно резких движений, прошёлся до двери и обратно. Кровь веселее побежала по немного отлёжанным участкам, сварливо покусывая в особо застоявшихся областях. Зверски чесались подживающие раны и дёргало подвёрнутую в результате падения ногу. Пройдясь от стены до стены несколько раз, виконт осторожно попробовал размяться. Не то, чтобы результат его удивил, будучи предсказуемо малоприятным. Остановившись, Мариетт тряхнул головой и сказал то, о чём мечтал сказать последние несколько дней:
- Мне нужно вымыться.
Барон Алиер понимающе хмыкнул и вышел в коридор.
Через некоторое время двое слуг притащили в гостевые покои большую бадью, быстро наполнили её горячей водой, и, оставив рядом ещё пару вёдер, мыльный камень и несколько кусков полотна, исчезли.
Избавившись от "больничной" рубахи, Мариетт забрался в бадью и сдавленно зашипел сквозь зубы, одновременно от лёгкого дискомфорта и от наслаждения. Мышцы расслаблялись в горячей воде. Осторожно, не спеша, Мариетт смывал с себя прошедшие дни, избавлялся от въевшихся в кожу пота, болезни и неприятных воспоминаний.
Вода и чистота вернули больному его истинный возраст. Сразу стало ясно, что он моложе и барона, и баронессы. Отмытые волосы упали на плечи влажным шлейфом, в котором уже угадывался оттенок тёмного каштана. Слипшиеся стрелками тёмные ресницы обрамляли блестящие от удовольствия карие глаза.
Барон помог своему гостю вылезти из бадьи, и со сноровкой, выдававшей большой опыт, помог заново перетянуть раны. Виконт чуть напрягся - ему впервые пришло в голову, что рана у него на боку довольно характерна, и за последствия падения с лошади её принять невозможно. Однако, Алиер не задавал никаких вопросов. Осмотрев виконта и сделав какие-то свои выводы, он улыбнулся самыми уголками губ и сказал:
- Судя по всему, Вы не собираетесь падать от усталости, милорд, так что мы с женой приглашаем Вас сегодня отужинать вместе с нами. Не желаете ли завтра пройтись по нашему замку?
Мариетт никогда не считал себя хорошим человеком. Вполне возможно, он таким и не был, на самом-то деле. Хотя, конечно, смотря что считать "эталоном хорошего человека"...
Искреннее уважение к хозяину замка совершенно не мешало виконту ухаживать за его женой. Как только опускали подъёмный мост, он выбирался из замка и собирал на склонах холма последние цветы или, если тех не удавалось найти, просто пучки разноцветных трав, и преподносил их женщине с такой трагически серьёзной миной, что каждый раз её золотистые глаза вспыхивали от смеха.
Выздоравливая, маявшийся скукой виконт всё больше времени проводил, по мере сил помогая в замке. Барон Алиер с самого утра уезжал по единственной дороге, и пару раз виконту доводилось после этого помогать вялить мясо, привезённое с охотничьей заимки. Часто, беззастенчиво пользуясь своим положением выздоравливающего, Мариетт оказывался подле баронессы, хозяйничавшей тем временем в саду. Под её руководством слуги обирали яблони замкового сада. Травы, которым подошёл срок, так же собирались и засушивались, однако это дело оказалось полным маленьких, но очень важных правил и тайн, так что здесь Мариетт мог только носить корзины. Вечерами он ужинал вместе с хозяевами, и это было... тяжело.
Очень.
Барон Алиер смеялся. Это был такой громкий гулкий звук, от которого мелко подрагивал крепкий дубовый стол.
- ...И тогда маркиз Свайерсен говорит, - вещал виконт очередную придворную байку, - "Помилуйте, Ваша Светлость, но разве это не сапоги моего конюха?"
Новый взрыв смеха заставил тарелки на столе подпрыгнуть. Баронесса тоже смеялась, но негромко, и бросала на гостя полу весёлые, полу укоризненные взгляды.
- Весело, судя по всему, живут при дворе, - отсмеявшись, с иронией сказал барон.
- Но, милорд Алиер, разве Вы там не бываете? - виконт изобразил удивление. - И не знаете этой истории? У неё уже начала отрастать борода!
- Нет, дорогой виконт, - барон с лёгким пренебрежением качнул головой. - Нам с женой хорошо и в нашей глуши. Мы настоящие отшельники. Верите ли, соседи не приглашали нас и не наносили визитов вот уже пару лет.
Мариетт охотно верил. И даже понимал соседей. Барон и баронесса явно не сознавали, сколь редко чувство, связавшее их. Оно сияло нестерпимо, как утреннее солнце в лицо пропойце. А кому приятно ощущать себя пропившим своё счастье? И даже если преодолеть эту зависть... В каждом движении, взгляде, жесте эти двое были столь едины, что появлялось неудобное чувство, словно приходится подглядывать за чем-то очень личным, стоять за гобеленом и понимать, что тебе тут не место, и никому тут не место.
- Ваше уединение спасло мне жизнь, - заметил Мариетт хозяину замка. - Вряд ли, окажись Вы завсегдатаем королевских приёмов, я был бы сейчас жив. Вы знаете, я обязан Вам своей жизнью.
- Ну что Вы, милорд, - отмахнулся Алиер, - я просто услышал ржание Вашей лошади. Вполне возможно, она и понесла только из-за того, что испугалась меня, приняв за дикого зверя.
Это было не совсем шуткой. Мужчины Брисони и вообще отличались довольно крупным телосложением, но хозяин этого замка выделялся даже на их фоне. Или возвышался. Жёсткие чёрные волосы были непривычно коротко острижены и едва достигали плеч, широких, как скамья. От него пахло силой и определённой опасностью - запахами, приобретаемыми только на пограничных заставах и в тяжёлых военных походах. Неудивительно испугаться такого зверя.
- Но моя лошадь вряд ли смогла бы обо мне позаботиться так, как позаботились в этом замке.
- А вот за уход благодарите мою жену, - Барон, явно неосознанно, произносил эти два слова - "мою жену" - так, как впервые влюблённые произносят имя любимой. - Все лечебные настои моя леди готовит собственноручно.
- Мне просто повезло, что моя кормилица - замечательная травница, и немного научила меня ухаживать за больными, - зарделась баронесса, укоризненные взгляды доставались теперь её мужу.
Виконт смеялся так заразительно, что обижаться на него не оставалось никакой возможности.
В своих покоях Мариетт быстро закрыл дверь на засов, огляделся, ухватил за ножку низкий трёхногий табурет и с силой швырнул его об стену. Табурет жалобно затрещал, но выдержал. Тогда виконт повторил, и на сей раз на пол упали только деревянные обломки. Губы молодого человека искривились: "Ненавижу, ненавижу, ненавижу..." От бешеной зависти темнело в глазах, хотелось что-нибудь уничтожить, стереть этот замок в щебень, чтоб и памяти о нём не осталось. Убить, задушить своими руками! Как... можно быть... настолько... счастливыми?!
У Мариетта никогда не было такой семьи, и не будет ни в жизнь, не с его грехами. От кого там мать его нагуляла, он не знал, разные слухи ходили. Но мальчика травили даже дети слуг, мать жила у родственников на положении приживалки, и во всех своих бедах винила сына. Его детство - бесконечная летопись злобы и оскорблений. И он не знал... не видел... не верил никогда, что бывают ТАКИЕ семьи!
Развернувшись, Мариетт пнул ногой стол. Тот покачнулся, и с него упало несколько листков. Портреты. От взгляда на них виконт ощутил слабость. Он сел на пол, привалившись спиной к ножке стола, и стал смотреть на работу собственных рук, не решаясь прикоснуться к ней.
Резкие чёткие линии на листах собирались в образы баронессы и барона. Вот женщина задумчиво и серьёзно смотрит на что-то, погружённая в заботы. Вот - улыбается самыми уголками губ, но так нежно, что сердце щемит. На другом рисунке барон осторожно целует её руку, и выглядит это так, словно добродушный великан касается пальцами полевого цветка. Даже некоторые линии у них общие. И снова он, но уже один, щурится на солнце.
Мариетт обхватил себя руками за плечи и окончательно сполз на ковёр. Ничего он этому дому не сделает. Он скорее сам себе руку отрубит, чем позволит хоть чему-нибудь причинить вред этим людям. И если есть Бог на небе, он должен защитить их от любой невзгоды, или Мариетту придётся сделать это самому.
Больно смотреть на такое счастье. Больно, горько и завидно. И хочется сохранить всё в неприкосновенности, как редкую драгоценность. Владеть этим секретом и прятать от чужих недобрых глаз.
Вопроса, что такого он сделал, что Бог так его наказывает, Мариетт себе не задавал. Свои грехи он знал и так.
Служанка сказала, что барона в это время можно найти в маленьком внутреннем дворике. Самые "жаркие" деньки благополучно минули, замок возвращался к более спокойной жизни, так что виконт снова начинал чувствовать себя неприкаянным. Баронесса исчезла на кухне со своими таинственными травами, и досаждать ей он посчитал недостойным. Оставалось только поискать барона.
Нашёл.
Барон Алиер... танцевал. Мариетт не знал, как ещё назвать это действо. Упражнения? Тренировка? Учебный бой? Но тогда почему на долю партнёра, капитана стражи, достаётся не более, а порой и менее половины движений?
Барон танцевал. Высокий, мускулистый, обнажённый по пояс, с мечом в руке. Солнце играло бликами на блестящей загорелой коже, показывая каждый изгиб этого неожиданно гибкого громадного тела. Мышцы перекатывались под кожей в полном согласии друг с другом, подчинённые и укрощённые. Мариетт не мог оторвать взгляда.
Прошло несколько минут, прежде чем Мариетт сообразил, что барон развлекается, сражаясь не с одним, а с двумя, сочетая в своей тренировке обычный бой и бой с тенью. Словно трое, один из которых не видим, кружатся вокруг колодца на относительно небольшом клочке утоптанной земли.
Сколько времени он так простоял? Он и сам не знал, и даже считать не хотел. Он любовался происходящим. Мечи, отличавшиеся от боевого оружия только отсутствием заточки, звенели, счастливые встречей друг с другом. Оба бойца были опытны и совершенно отчётливо наслаждались схваткой. Но в конце концов, повинуясь каким-то неизвестным виконту признакам, они остановились. Отдав меч поклонившемуся подчинённому, барон сделал ещё несколько движений, успокаивая разгорячённое тело, подхватил стоявшее рядом с колодцем ведро и разом вылил на себя всю воду. Чёрные волосы, до того местами задорно топорщившие, разом опали, прижавшись к голове, и тут же, под растрепавшими волосы пальцами, встопорщились ещё упрямее.
- Моё восхищение, милорд Алиер, - чистосердечно сказал виконт, выходя из тени коридора.
- Виконт? - искренне улыбнулся барон, насухо вытираясь висевшим тут же обрезком ткани. Его сбитое дыхание быстро восстанавливалось. - Благодарю.
- Я не ошибусь, предположив, что Вам довелось повоевать? - спросил Мариетт, разглядывая старые шрамы, избороздившие тело мужчины.
- Граница с Аственом, - сообщил тот. - Но, виконт, я хочу сказать, Вам тоже не следует пренебрегать тренировками, - сменил тему Алиер. - Иначе что останется от Ваших навыков?
Мариетт изобразил на лице вопрос.
- Ох, только не говорите мне, что Вы изнеженный придворный шаркун! - расхохотался барон. - Позволите?
Мариетт кивнул прежде, чем понял, о чём его, собственно, спросили. Алиер тут же подошёл к нему, быстро и деловито ощупал его предплечья, плечи, спину, скрытые только лёгкой рубахой. День выдался очень тёплым для этого времени года, и всё лишнее молодой человек, уже привыкший к отсутствию в этом доме должного уважения к этикету, успел сдать служанке с наказом занести к нему в комнату.
- Настоящий корсет, - сообщил итог своих исследований барон. - Ваше тело привыкло к нагрузкам и наверняка скучает без них.
Неясное пока чувство стукнулось под ложечкой, как птенец в скорлупу, только оставалось неясным, какой же птицы это яйцо. Мариетт вдруг вспомнил, как ладони, только что прошедшиеся по его телу, поддерживали его, только что поднявшегося с постели после болезни, помогали вымыться, оберегая недавно зашитый бок. Кто бы догадался, как чутки эти руки.
Барон, успевший натянуть собственную рубаху, повёл гостя в замок, по пути делясь с ним своими соображениями.
- Думаю, длительные тренировки с тяжёлым оружием Вам пока что не подходят. Стоит начать с чего-то лёгкого, что не слишком сильно потревожит Ваши раны, да и...
Мариетт почти не прислушивался к словам, только к голосу, чуть хрипловатому, полному жизни, слушал и смотрел. Жёсткие улыбчивые губы барона отпускали на волю слова, те же самые, что были у него в голове, Алиер говорил то же, что и думал. И Мариетт смотрел на эти губы, смотрел и слушал приятно хрипловатый голос.
Губы замерли. Молодой человек недоумённо сморгнул, и за это мгновение барон успел пролететь по коридору и обнять свою жену.
- Василика...
Она ясно, светло улыбнулась и прижалась к его груди, собирая в маленькие кулачки складки его рубахи. Алиер подхватил её за талию и поднял над собой, ещё более огромный рядом со своей маленькой женой. Поднял ей над собой, как ребёнка, и она засмеялась, цепляясь за его запястья и одновременно пытаясь укоризненно покачать головой. Барон рыкнул, как большой пёс, и посадил женщину на широкое плечо, за что его волосы тут же начали немилосердно расчёсывать, призывая к хотя бы относительному порядку. Муж и жена счастливо смотрели друг на друга, и свет струился по её платью, отражался в сияющих глазах.
Мариетт смотрел на них, смотрел и не мог насмотреться. Чёрная зависть всколыхнулась и начала подниматься со дна его тёмной души.
А затем молодой человек отвернулся и позорно сбежал. К собственному ужасу, он даже не смог понять, кого именно и к кому ревнует.
- Корона для королевы моего сердца! - возвестил виконт, преклонив колени перед баронессой на одной из самых светлых галерей замка. На вытянутых руках молодой человек держал новое подношение объекту своих ухаживаний. И не оказался отвергнутым!
Венок из жёлтой осенней листвы необычайно шёл к золотистым ресницам и коричневому платью баронессы.
Поднявшись с колен, Мариетт предложил даме свою руку.
- Ах, миледи, - почти серьёзно посетовал виконт, - когда Вы принимаете мои дары, мне мнится, что Вы столь же благосклонны и ко мне. Но в остальном... Это так жестоко с Вашей стороны.
- Милорд, что за странные речи? - весело и с уже привычной укоризной улыбнулась баронесса. - Неужели при королевском дворе так мало дам, заслуживающих Вашего внимания, что Вы обратились к провинциалке, да к тому же замужней?
- Подобных Вам - нет нигде. Вы просто приворожили меня. - Неожиданно голос стал серьёзным. - Ни одна женщина ещё не спасала мою жизнь, моя леди. К тому же...
- Виконт?
- Это так... странно. Ни вы, ни барон ни разу не спросили, что со мной случилось, как я оказался в лесу, почему - в таком состоянии.
Баронесса сочувственно погладила локоть виконта.
- Мой муж очень добрый и тактичный человек, - тихо, голосом, полным любви, сказала она. - Алиер не любит спрашивать о том, что может задеть чувства собеседника. А что может быть обиднее для аристократа и воина, чем стрела в спину от какого-то разбойника? Сейчас в лесах так много солдат-дезертиров.
Мариетт прикрыл глаза.
Некоторое время виконт и баронесса шли в молчании.
- Знаете... - в конце концов заговорил молодой человек, - я влюбился в Вас с первого взгляда. Или даже до него. Те дни, когда Вы ухаживали за мной...
- Вы постоянно бредили, лихорадка не отпускала Вас ни на минуту.
- Возможно. Но я помню Вас. И барона. Мне тогда казалось, что это ангелы приходят ко мне и забирают мою боль, мои ангелы милосердия.
- Милорд!.. - щёки женщины вспыхнули румянцем.
- Когда Вы вошли ко мне в тот день, всего два месяца назад, я едва не поверил, что мне доступен Рай. Хотя я уже давно перестал в это верить.
- Виконт... - почти шёпот.
- ...А Вы заботились обо мне, больном и немощном, как никто никогда обо мне не заботился, и ни разу не восприняли всерьёз моих ухаживаний, ни разу не посмотрели на меня, как на мужчину.
- Замолчите, виконт!
Молодой человек обернулся к ней и пристально всмотрелся в её глаза.
- Меня зовут Мариетт. Мариетт... Василика.
Баронесса вскрикнула, когда руки её спутника обвились вокруг её талии и крепко прижали к чужому телу. В следующее мгновение губы виконта целовали её. Она отбивалась всего несколько мгновений. Затем настойчивые, но такие мягкие и опытные прикосновения заставили её забыть о необходимости сопротивления почти на минуту. После она всё же вырвалась и убежала. По её лицу текли слёзы.
Всё время, пока длился этот поцелуй, Мариетт чувствовал спиной тяжёлый взгляд барона.
Ужина в тот вечер не получилось. Баронесса, сказавшись больной, заперлась в своих комнатах и не вышла к трапезе. Сам Мариетт пропустил это время, засидевшись в забытьи на одной из полузабытых, никем не посещаемых лестниц, каких много было в старом замке. Когда он всё же опомнился и, сам не зная зачем, пришёл к знакомому залу, в дверях трапезной он столкнулся с мрачным бароном.
Пару минут мужчины просто стояли, разглядывая друг друга.
- Виконт, - сухо заговорил Алиер, - завтра я еду на охоту. Вы составите мне компанию?
- Как Вам будет угодно, милорд, - учтиво поклонившись, ответил Мариетт.
- Значит, договорились.
Ничего больше не добавив, барон отвернулся и исчез в переходах.
В груди у молодого человека рос и ширился холодный чёрный провал.
Замок покинули только в середине дня, и за всю поездку не сказали друг другу ни слова. Виконт ехал на спокойной каурой кобылке следом за бароном, и всё время видел только его напряжённую спину - мужчина ни разу не посмотрел на него. Мариетт не замечал, куда они едут, окружающий мир потускнел и окончательно перестал иметь значение. Мёртвое лицо спутника, такое, каким он увидел его этим утром, стояло перед внутренним взором, поворачиваясь, как зазубренный клинок в живом теле.
Небольшого домика в чаще леса они достигли незадолго до заката. Спешились, отвели лошадей в сарай, являвшийся по совместительству конюшней, позаботились о животных.
В доме оказалось неожиданно уютно, почти роскошно. Две большие комнаты и кухня. Крепкое дерево, на стенах - гобелены, шкуры, какие-то охотничьи трофеи. Барон совершенно машинально занялся камином. И продолжал молчал.
Да будь всё проклято!
Мариетт устал от этого молчания. Если Алиер хочет, пусть убивает его, незачем так измываться! Пристальный, почти ненавидящий взгляд виконта упёрся в спину барона. Тот, почувствовав этот взгляд, закаменел. Было видно, как ярость мужчины теряет свою холодность, разгораясь быстрее, чем пламя в камине - ещё немного, и вспыхнут стены. Мариетт предвкушал взрыв и ждал его с обречённым азартом, заводясь всё больше с каждым мгновением.
- Зачем Вы это сделали, виконт?
Мариетт прикрыл глаза и ответил чистую правду:
- Потому что баронесса настолько сильно любит Вас, что даже не понимает, что кто-то может всерьёз попытаться её соблазнить. А я люблю её.
Барон наконец-то отвернулся от камина, и словно мощный порыв ветра, жёсткого до жестокости, живого и злого до смертоносности, отбросил молодого человека к стене. Плечо взвыло, ударившись о маленькую полочку, какие-то мелочи попадали на ковёр. Быстрее, чем взмах кинжала, оба запястья молодого человека оказались пойманными и пришпиленными к стене над его головой, а острое лезвие кинжала - к его горлу. И глаза, взглядом острее стали - в его лицо.
- Ты любишь Василику, МОЮ ЖЕНУ? - сипло от сдерживаемой на последней ступени ярости выдохнул Алиер.
- Да, - не колеблясь, ответил Мариетт. Он дрожал, но не от страха. О, совсем не от страха! Как возможно, если лицо Алиера оказалось так близко, и больше не мёртвое - живое, злое, если в глазах его полыхало чёрное пламя. - Но знаешь что? - от дикого ощущения прогулки по натянутому над пропастью канату хотелось истерически смеяться, на лице неудержимо разгоралась похожая на оскал полубезумная улыбка. Виконт вдруг резко, неожиданно для самого себя, не обращая внимания на лезвие, дёрнулся вперёд и жадно впился губами в губы барона.
Глаза мужчины распахнулись, что-то столкнулось у него внутри, словно два больших железных шара. Он почти услышал звук гулкого удара и совершенно точно ощутил, как вибрация от него прошила всё тело.
Губы Мариетта оторвались от его губ. По горлу виконта из длинной царапины текла тоненькая струйка крови.
- ТЕБЯ я люблю не меньше.
Позабытый кинжал растерянно выпал из руки барона.
Отсветы багрового по стенам - позабытое пламя не собиралось умирать, оно притаилось в углях, временами выбрасывая острые язычки огня, превращая тёмное помещение в ирреальное пространство.
Мариетт сидел верхом на Алиере, обхватив коленями его бока. Руки молодого человека, жёсткие, настойчивые и властные, метались, пытаясь оказаться сразу везде, и одновременно не позволить лежащему на спине мужчине ни одного самостоятельно движения. Затылок барона скрёб по ковру, крепкие белые зубы светились в полумраке. Пальцы впились в сильные ягодицы Мариетта, поддерживая и направляя. Тот, в сладострастном восторге, скользил своим обнажённым телом по телу Алиера, всё быстрее и быстрее, пока погибельный жар не затопил их обоих и не швырнул в единственное желанное забвение.
Короткий захлёбывающийся вскрик...
Потом они лежали на шкуре перед камином, и Мариетт не решался снова посмотреть на Алиера. Помутнение отступило, сменившись своей усталой противоположностью. Ощущение своеобразного похмелья не позволяло набрать сил даже на короткое движение.
- Я уеду завтра, - наконец тихо, почти неслышно сказал Мариетт. - Не волнуйся, я больше не вернусь. Давно надо было.
Барон вздохнул, что-то решая для себя, и обнял виконта.
- Василика расстроится, - неохотно сообщил он.
- Она только обрадуется, - усмехнулся молодой человек. - Без меня вам обоим будет легче.
С большим трудом Мариетт наскрёб в себе немного воли, чтобы всё-таки обернуться и попытаться заглянуть в лицо Алиеру.
- Не сердись на неё, - настойчиво попросил он. - Василика ни в чём не виновата. Она любит тебя больше жизни.
- Я знаю.
Ещё немного тишины, довольного треска в подкормленном камине. Широкие ладони на плечах - иллюзия защиты от всего мира.
- Тебя она тоже любит, - с заметным усилием проговорил барон.
- Что?..
- Ты слеп, если этого не видишь. Она просто сама этого не замечала. А вчера плакала всю ночь, потому что поняла. Ей, может быть, и станет легче, если ты уедешь, но станет и больнее. На самом деле, она этого не хочет. И я тоже, - помолчав, добавил барон.
Виконт упал обратно на пол, волосы закрыли лицо.
- Вы не можете хотеть, чтобы я остался, - прошептал он. - Так не может быть. Вы просто не знаете...
Алиер не ответил.
- Я бастард. Даже не знаю, от кого моя мамочка меня нагуляла.
- Если ты думаешь, что для нас это важно, то сильно ошибаешься. У меня капитаном стражи - мой сводный старший брат по отцу.
- Я... я шпион, из Рилньяра. Приписан к местному королевскому двору. Ранен я именно из-за этого.
В темноте признаваться намного проще. Особенно, когда собственная жизнь уже безразлична.
- Мне казалось, Рилньяр - наш союзник, - после ещё нескольких минут тишины сказал барон.
- Союзник, - согласился виконт. - Уже достигнуто соглашение о браке между принцем и принцессой наших королевств. Вот именно потому... Чтобы никаких неожиданностей.
- Виконт...
- Забавно, правда? Виконт... У Графа всё-таки есть чувство юмора*.
Мужчина встал и куда-то ушёл. Мариетт лежал на полу не шевелясь, с трудом удерживаясь от того, чтобы свернуться узлом.
На плечи легло что-то тяжёлое и мягкое. Алиер вернулся на шкуру за спиной Мариетта и забрался под то же только что принесённое одеяло. Сильные руки перевернули молодого человека, устраивая в своих объятьях.
- Ты когда-нибудь слышал историю о лучнике, который поспорил с чёртом, что подстрелит луну? - задал Алиер совершенно неожиданный вопрос.
Виконт сморгнул.
Барон откинулся на спину, пристроив голову виконта к себе на плечо, и начал неспешно рассказывать эту довольно забавную и достаточно пошлую сказку.
В руках мужчины было уютно и надёжно, как нигде и никогда.
- Барон...
- Ты же знаешь. Меня зовут Алиер.
Мариетт заснул прежде, чем лучник успел выиграть своё пари.
Василика пошатнулась от облегчения, увидев, что её муж и виконт возвратились, оба. С самого утра, когда она всё-таки нашла в себе силы выйти из своих комнат, и узнала, что хозяин с гостем уехали, её сердце разрывалось от боли в ожидании дурных вестей, и только теперь страхи отпустили баронессу.
Мужчины спешились, отдали поводья мальчишке-конюху и разошлись, не бросив друг на друга и взгляда. Но что-то между ними изменилось. Что произошло там, на охоте, с которой они не привезли добычи?
- Алиер... - тем же вечером Василика стояла у стола, не решаясь поднять глаза на мужа. - Я... изменила тебе.
Ничего не сломалось. Не упали стены. Только чуть померк свет свечей.
Барон пристально смотрел на свою жену.
- Но ты не была с ним, - сказал он.
- Нет! Как я могу... Алиер... я...
Женщина зажмурилась, впервые в жизни готовая упасть в обморок. Но разве могла она скрыть и смолчать?!
Быстро преодолев разделявшее их пространство, мужчина подхватил жену на руки, прижал её к своей груди. Пятясь, упал в кресло, усадил Василику на своих коленях.
- Ты не изменяла мне, - сказал Алиер. - Нет, ты слишком честна для этого.
- Алиер...
- Ты любишь его?
Василика судорожно всхлипнула. Скорее выдохнула, чем сказала:
- Да.
Спокойное и уверенное:
- Ты моё сердце, Василика.
- Ты моя душа, Алиер...
- Хочешь быть с ним сегодня?
...Они раздевали её вдвоём. Медленно, осторожно, готовые остановиться, если только она этого захочет. Её сердечко стучало под их губами. Кожа, такая нежная, несмотря на заботы о замке, благодаря верным травам. Распущенные волосы - густая золотая пряжа до бёдер, и два лица, с удовольствием зарывавшиеся в это великолепие. Четыре ладони скользили по её телу. Шёпот на два голоса. Три нетерпения...
Позже, когда страсти утихли, Василика засыпала в объятьях таких сильных и нежных, опасных и надёжных, таких красивых, таких разных, но очень похожих мужчин. Она чувствовала себя очень испорченной. И очень счастливой!