Под ногами приятно шуршал гравий, вздымая небольшие клубы пыли. Воздух, казалось, пылал огнем, и земля плавилась. Черные рельсы раскаленными стрелами уносились к горизонту, где бледное, задыхающееся в засухе небо сливалось с нечеткой полосой земли.
Я остановился и вытер лоб рукой. Ветер обдул меня горячим потоком воздуха, и я ощутил сладковатый запах машинного масла и запах человека. Из гравия торчали присыпанные песком пустые консервные банки, блестели разбитые стеклянные бутылки. Мне нравилось идти по рельсам. Холодный блеск их спасал в этой сумасшедшей жаре, когда даже в тени было под 35 градусов по Цельсию.
Кусты вдоль железной дороги устало, но приветливо покачивались на легком ветру. Я нашел глазами белые облака, невесомо парящие в небе, и пошел дальше. Хотелось пить, и тут, как назло, из-под ноги вылетела обшарпанная крышечка от колы. Как бы не было мне жарко, сколь не хотелось мне пить, я продолжал идти по рельсам, вслушиваясь в тишину.
Присев на корточки, я проследил, как чугунная рельса уносится в неизвестность, оставляя за собой шлейф из шпал. Мне десять лет, я сделал первый в своей жизни снимок рельс, пускай только в своей голове. Я еще не понял, что же такого привлекательного в созерцании железнодорожных путей.
***
В детстве у меня не было фотоаппарата, да я и не горел желанием приобрести его. Фотографировался неохотно, хотя фотографировать других мне все-таки нравилось. Мама рассказывала, что однажды я потянул свои руки к только что купленному фотоаппарату, когда был совсем маленьким. Она не разрешила мне взять его в руки, а папа разрешил. Как только я схватил технику руками, то сразу же бросил ее на пол и совершеннейшим образом разломал.
Будучи немного повзрослевшим, мне случилось быть свидетелем детских прихотей своего же дяди, которому купили целую фотолабораторию. Мы бегали по деревне и фотографировали все подряд, а потом при свете лапочки, окрашенной красной гуашью, проявляли и закрепляли. Кисло-горький запах реактивов мне запомнился на всю жизнь.
В это же время были популярны фотографии с Брюсом Ли и Чаком Норисом. Некоторые люди делали снимки прямо с телевизора. Именно этот фактор повлиял на мое отношение к фотографии. К четырнадцати годам я совершенно точно знал, что не люблю смотреть чужие фотографии, если они касаются частной жизни. Более того, меня очень сильно раздражал многочасовой просмотр семейных фото. Мне нравились "говорящие" фото. Мне нравились все фильмы с Брюсом Ли и Чаком Норисом. Мне нравились все фотографии, с их присутствием. Хотя съемки являлись неотъемлемой частью их жизни, все же нельзя было сказать, что это их личная жизнь, та сторона ее, которая тщательно прячется от посторонних глаз. Вдобавок ко всему, это были профессиональные кадры.
Я стою в небольшой комнате рядом с огромным музыкальным центром, на котором есть проигрыватель "бобин", проигрыватель кассет и грампластинка. На стене прямо передо мной висит плакат "Karate-Do". Написано тушью на ватмане и мне нравится. Рядом плакат с Брюсом Ли из кинофильма "Остров Дракона". Я смотрю на дядю, который снял с себя футболку и взял в руки баночку с красной гуашью. Осторожно он наносит себе на ребра и на щеку полосы. Выглядит натурально, прямо как те раны у Дракона.
- Я то же хочу! - кричу я.
Но дядя не позволяет мне измазаться краской - говорит, что я все испачкаю. А на самом деле - он один хочет быть как Брюс. После этого он встает в стойку и начинает воинственно мяукать. Похоже. Я завидую.
Прошло столько времени, а я до сих пор восхищаюсь некоторыми людьми, которых уже давно нет, но они были частью моего детства. Более того, они в большой степени повлияли на мою жизнь. Например, Виктор Цой и Брюс Ли.
Словно пути их жизни всегда лежали в поле моего зрения. И сейчас этих людей нет, а их пути остались. Что бы с человеком не произошло, его путь всегда остается. Смерть не является конечной точкой, путь обрывается тогда, когда человека предают забвению.
***
Пол в коридоре слегка покачивался, тускло освещенный плафонами. Моя рука вцепилась в поручень, а сам я был где-то совсем далеко от того места, в котором находился. Монотонное постукивание колес успокаивало и вводило в задумчивость. На часах было около часа ночи, и спать совсем не хотелось, словно на Новый год. Вторая моя рука с силой сжимала стеклянную бутылочку "Sprite", когда из окна поезда я увидел хрустальный стержень, пронзающий небо, легкий и грациозный.
Зрелище было таким необычным, что все звуки вокруг пропали, и только стук колес мерно отбивал ритм. Может быть, кто-то скажет, что это была всего лишь Останкинская телебашня, но для меня это был прекрасный кадр. К тому же, в том виде, в котором застал ее я, вы больше ее не сможете увидеть. Там, немногими днями позже, случился пожар.
Так или иначе, став частью стрелы, я летел в один из самых красивых городов мира - Санкт-Петербург. И все, что случилось в этот день, мне очень хорошо запомнилось. Начиная с того момента, как я поймал такси у дома, и какая музыка там играла, заканчивая прибытием в Питер. Хотя у меня не было фотоаппарата, бумага и карандаш вполне смогли передать мое настроение в тот день.
"Sail away with me, Honey!" - это строка из песни, которая крутится в моей голове весь остаток вечера. Я так и не знаю точно автора этой песенки. Желание купить диск этого исполнителя граничит с неясностью названия. До сих пор, услышав строки из этой песни, я переношусь в прошлое, где я сажусь на такси и еду в Питер.
Когда твои мозги трясутся в поезде, то все мысли в голове перемешиваются, и ты думаешь сразу о тысячах вещей. Но вскоре происходит действие, которое подобно щелчку тумблера, после которого в сознании наступает полный порядок и тишина. Чаще всего "щелкает тумблером" проводник, предлагающий чай. Что-то похожее на такой щелчок, только во сто крат сильнее, я почувствовал в ту же ночь, но позднее.
Когда ровный стук колес усыпил почти всех пассажиров, убаюкивая их тихим покачиванием вагонов, поезд стал снижать скорость и, вдруг, совсем остановился, издав облегченный вздох. Может, в этот самый момент, как только поезд остановился, и наступила ЭТА тишина. Такая мягкая, объемная, уходящая в вечность. Она была похожа на задержанное дыхание, на сердце, остановившееся на миг, это была пауза во времени.
И самым странным было то, что голос, прозвучавший в громкоговорителе, не разрушил того оцепенения, которое сковало весь поезд, словно голос из динамиков был частью этого мира, находящегося в тупичке времени и пространства. Мне показалось, что мы находимся в каком-то маленьком и очень уютном кармане.
Но вот, поезд тронулся, и мысли побежали своим чередом. И сразу же, не знаю почему, вспомнился рассказ друга о том, что во Франции у поездов метрополитена колеса "обуты" в резину.
***
Вообще-то, я не люблю вокзалы и метро. Я ужасно не люблю электрички, а в метро мне нравятся моменты, когда поезд выезжает на земную поверхность. Иногда едешь в метро и думаешь о том, как бы записать свои мысли, представляя их почему-то в форме рассказа, хотя на самом деле, все мысли - это сам по себе рассказ. Выезжаешь из туннеля из-под земли, а там, внизу, протекает река, вверху висит небо. И если задуматься: что заполняет пространство ночных улиц, интервалы между звездами, скрепляет куски темноты, разрезанные косыми лучами фонарей, заполняет свежий воздух, передает ощущение скорости пролетающих за стеклом электрички машин, шум... становится ясно, что эти пустоты заполняет тоска. Это очень странное место, заставляющее задуматься о своем одиночестве. Задуматься о том, как все-таки одиноки люди в этом городе. Вот так и въезжаешь снова в туннель, думая о чем-нибудь, что актуально в данный момент, хотя остается этот глупый осадок, который хочется почему-то донести в себе домой.
***
Вообще, дорога для меня была чем-то особенным. Я видел в ней модель человеческого пути, упрощенную ровно настолько, что мы всегда могли бы увидеть конечную цель. И когда 10 лет назад прохладными июльскими ночами я лежал на крыше автомобиля, то видел в звездных призраках то же, что и все люди. Я видел Млечные пути, падающие метеориты, но главное... что-то, что делает небе каждый день другим...
На каждом пути можно устраивать свои тупички. Не те ответвления туннелей, которые никуда не ведут, а места, где ты остаешься наедине с самим собой. Когда-то у меня был один такой тупичок. Чтобы туда попасть, нужно было сесть на автобус N*. Обычно я стоял у огромного окна в хвосте автобуса и смотрел на дорогу, которая исчезала задом-наперед. Иногда я садился на кресло, которое было обращено в сторону этого окна. Асфальт в своем мельтешении превращался в серые волны, а полосы белой разметки сливались в бесконечные дуги рельс. Словно я нахожусь в другом мире, и часть автобуса отделилась от этого, настоящего. Может быть, так оно и было, но в семи случаях из десяти, контролеры и кондукторы не замечали меня, погруженного в собственные мысли.
***
Ветхие дома, маленькие и ужасно грязные - слева, высокие многоэтажки с детскими площадками и магазинами справа. Крутой дугой дорога уходит направо, вышвыривая влево тонкий отросток. Это и есть дорога к моему тупичку. И ко всему прочему эта дорога является четкой границей между городом и деревней. Даже не верится, что город и поселок могут быть так близко. Но нет, я смотрю на табличку, где четко написано: "Поселок Н.". Жуткая жара, солнце раскалило асфальт до такой степени, что идти по нему неприятно. Опускаясь, мои кроссовки поднимают легкое облачко пыли. Это чуть ли не последний период, когда я носил такую обувь. Возле 18-ти этажного дома я останавливаюсь и поднимаю голову вверх, ища глазами 15-й этаж. Шторы закрыты, окна тоже. В такую жару это означает только одно - в квартире никого нет. Щелк, еще один кадр в свою копилку.
Я слушаю плеер, но точно знаю, что вокруг стоит полуденная тишина. Все будто бы соткано из скуки и сонливости. Мне налево, по довольно крутому спуску, вдоль которого всегда лежат целые горы мусора. Возле трансформаторной будки грязь заканчивается. Здесь начинается тупик. Два пруда, вокруг которых растут ивы. Стоит ступить на нависающий над водой берег, как время останавливается.
Я прихожу сюда, чтобы задать себе вопросы. Трава приятно покалывает кожу, ветер выхватывает из листвы обрывки фраз, сказанных шепотом, и слезы, падающие с плакучих ив, умиротворяют. Здесь я обрел мир с самим собой, здесь я повзрослел.
Особенно хорошо здесь было, когда шел дождь. Капли врезались в зеркальную гладь, поднимая брызги, трава и деревья шумели, а я преспокойно сидел под ветвями ивы и вспоминал все, что произошло в ближайшее время. Дождь смывал все вокруг, но чище всего он отмывал мое сердце.
Сейчас что-то произошло с этим местом - в нем больше нет смысла.
***
Есть некоторые сны, которые остаются в памяти на всю жизнь. В одном из них мне виделся огромный храм. И я вступил в него, погрузившись в золотой свет, льющийся из окон. Мудрость ниспала на мои плечи, как умиротворение, как умиление. Храм был воплощением самой древности, мои ступни шагали по каменному полу застывшей истории. Я слышал голоса, чистые, как журчание горного ручья - так пели ангелы. И чей-то голос указал мне на зло, было оно в человеке и в чревоугодии его...
На следующий день пошел снег. Он не прекращался ни на миг. Белые хлопья закидывали улицы, покрывали еще зеленые листья деревьев. Уличные фонари подсвечивали снежинки и те падали все быстрее и быстрее, вспыхивая в электрическом свете огнем. Казалось, что звездопад обрушился на землю. Люди, которые не верили ни во что, обретали веру. Она была в простом, в таком нужном для души состоянии - в легкости. Когда падал снег, то в глубоких лабиринтах памяти воскресали воспоминания детства. Пропадала черствость, отвердевшие сердца размягчались, и это было магией. Это было волшебством.
Я смотрел на эти белые хлопья, которые все летят и летят навстречу земле, и думал, что весь этот мир - это выдумка. Все, что есть в нем - придумано мной, либо я часть мира, придуманного кем-то. Не обязательно делать что-то руками, можно просто представить себе это. Ведь наши сны не создают реальные предметы, просто предметы находятся во сне. А потом мы просыпаемся, и ничего не остается от того мира, что мы видели.
Меня окружают люди. Только красивые, только особенные. Их проекции просто заполнили место в моей голове, которое им подходило. Каждый из них болен, заражен почти неизлечимой болезнью. Их поедает эгоизм. И вот, лучшие подруги через полгода не обойдутся без того, чтобы не сказать колкость по поводу друг друга. И вот, из пяти так отчаянно держащихся друг за друга человек не осталось никого, кто оставался бы верен дружбе. Только бумага, сожженная и готовая разлететься в любой момент от колебания воздуха, от капли, падающей вниз. Это были мои друзья, я был их другом. Я останусь им...
Только потому, что один не делает уступок другому. Даже среди друзей ищется самый слабый и подавляется. И мне нечего сказать на это.
***
Однажды мне довелось ехать на поезде целые сутки. Это был один из самых жарких июльских дней. Повезло, что в нашем вагоне был кондиционер. Вагон тихонько кренился из стороны в сторону, постукивая и поскрипывая. Я лежал на своей полке и читал. Когда мне надоедало читать, я садился и смотрел в окно. Мое сердце было тяжелым, а мысли преисполнены желчи. И с каждым поворотом секундной стрелки на сердце все сильнее и сильнее давила грусть.
То, что я увидел из окна, было похожим на шуточный удар большой боксерской перчаткой. Чем дальше поезд уходил от Москвы, тем прекраснее становились места.
Перед глазами зеленой волной проплывают деревья, слишком скучные, если бы не небо, облака которого нависают нежными лавинами сахарной ваты. Затем вдруг появляются луга: зеленые, золотистые, роскошные и сочные, убегающие к самому горизонту, полные жизни.
Иногда средь полей и пахот выскальзывают маленькие деревеньки из деревянных срубов с резными окнами и ставнями, выкрашенные в нарядные цвета. Вдоль запыленных маленьких улочек лениво носится детвора, разморенная солнцем. Ребятня гоняет собак, которые нехотя отбегают на несколько шагов от своих мучителей и лениво падают в траву, чтобы лежать дальше. От колодцев с ведрами ходят старушки, уже совсем старые, но все еще переполненные энергией и крепкие здоровьем.
В абсолютной тишине я провожал взглядом долины, поля, степи, речушки и деревеньки. Когда я увидел эти маленькие поселки, то мне на миг показалось, что мне семь лет, и я стою босиком на пыльной деревенской дороге. Солнце нещадно жжет мои темные волосы, во рту пересохло, а я все смотрю вдаль, жду, когда приедет дядя на велосипеде с друзьями и возьмет меня с собой купаться на 2-е водохранилище.
Так легко было перелететь в мыслях на узкие улочки тех деревенек с деревянными домами, украшенными резными ставнями и резными крылечками. И каждая деревушка заканчивалась маленьким кладбищем, из которого стройно торчали простые деревянные кресты. Все кресты выкрашены в голубой цвет, цвет надежды и обновления.
А когда солнце уходит в закат, косая дуга облаков серпом виснет над самой землей. Наполненные светом уходящего солнца, облака горят малиновым пламенем, поджигая черту горизонта золотом, растворяясь в насыщенной синеве неба. И все вокруг горит чарующими красками, своей чарующей красотой пробуждая в человеке силы, уверенность в том, что красота - колос человечества. И если можно себе представить Конец Света, то это будет лишения мира красоты.
Нет, такие места я не воспринимаю как экзотику, но они потрясают меня. Сложно сказать чем, это нужно пережить, чтобы понять. Места, где так мало людей, что каждый знает друг друга в лицо. Слова, сказанные в одном доме, уже через час будут произнесены в последнем доме этого села.
Я понимаю, что не хотел бы жить в таких местах, но они так приятны взгляду - словно памятники истории. Мое тело так порабощено комфортом, как и мозги - компьютер, машина, телефон, канализация, кафетерии, пиццерии, информация... Да, определенно, самым главным фактором является информация. Все те книги, которые я могу так легко достать. Все то кино, которое я жадно глотаю, вставляя в DVD-привод один диск за другим. Университет, в котором я черпаю знания. Жизнь, которая вне зависимости от моих желаний забивает в мою голову целые пласты знаний. Моя душа отравлена городом. Душа города отравлена такими, как я...
***
Устало позвякивает связка ключей. Слышится мягкое механическое пощелкивание дверного замка. Меня не было здесь целый месяц. Я осторожно вхожу в квартиру и поспешно закрываю входную дверь. Сладкая тишина обволакивает меня, она соткана из покоя. Частицы пыли янтарем сверкают в воздухе, созданные закатом. Нерешительно делаю шаг, боясь разрушить то, чему еще не могу найти определения. Нежно шуршит пальто, вешаемое в шкаф. Итак, я дома. Разувшись, иду на кухню. Словно я вчера уехал, только пыль...
Звонко щелкает кнопка электрочайника, шумит греющаяся вода. Свет с улицы зажигает края полос жалюзи огнем. Все та же тишина. Какой-то приглушенный шум с верхнего этажа. Все вокруг меня - руны счастья. Неужели я дома?
И тут же печаль вместе с пылью оседает на плечи и душа замирает, замирает сердце в предвкушении чего-то... сожаления. Все сейчас пройдет и время, миг которого превратился в вечность, вновь потечет по-прежнему.
Я смотрю на свое отражение в экране телевизора, покрытого все той же пылью. Монотонно тикают часы на столе. В комнате очень тепло. Сейчас я боюсь только одного: чтобы зазвонил телефон или кто-нибудь пришел. Тогда исчезнет вся эта магия покоя и мира.
Не в силах больше удерживать время, созерцать густой, как мед покой, который впитался во все предметы вокруг, я иду к кровати. Когда глаза закрываются, то сразу проваливаюсь в мягкую темноту. Только одно слово проносится в голове: уютно...
***
До отбытия поезда остается около 10 минут. Я в самом хвосте поезда, там, где кончается перрон, и берут свой разгон рельсы. Тяжелый от влаги июльский воздух сгущается вне фонарей в густую темно-синюю пелену. Семафоры режут лучами ночь, словно фарватер для поезда, выстроившись вдоль путей. Объявляют отправление поезда. Блики на чугунных линиях становятся более плотными и менее холодными. Воздух возмущается нетерпением пассажиров, ожидающих отправки.
Меня никто не провожает. Это очень хорошо. Когда есть провожающие, то не понятно - когда заходить в поезд. То ли запрыгивать в поезд на ходу, то ли за пять минут распрощаться и уйти. В любом случает, грусть оседает на стекла вагонов и провожающие похожи на детей, застывших в нерешительности.
Те, кого не провожают, обычно делают последний глубокий затяг сигаретой и по дуге посылают ее прочь от себя, на пути. Я же не курю, и мне не понятно - что я могу сделать похожего. Обычно я вздыхаю и смотрю вдаль, туда, куда отправляется мой поезд. Мне даже кажется, что в эту секунду я знаю все, что произойдет в пути, а затем все это исчезает и остается тамбур, в который я вхожу.
***
Музыка и шум мотора на высоких оборотах, напряжение, застывшее прямо на капоте моего автомобиля и эти идиотские пробки. Постоянные маневры, перестроения. Да мне это почти нравится, почти. Все мысли где-то далеко, вне этого мира, и если бы не руль, связывающий меня с этой реальностью, то можно было бы раствориться в этом омуте из обрывков размышлений, предположений, ответов и вопросов.
Потом появляется набережная. Здесь нет того глубокого запаха воды, спокойствия и уверенности, что в Петербурге. Здесь тоже, даже может больше, ямы и дыры, и окопы. Тут что-то копают, там закапывают и оттуда выползают люди, чтобы там раздолбать и так круглосуточно. Но все же я люблю набережную. Ее постоянные изгибы, непохожесть одной сотни метров на другую. Машины обиженно катятся по дороге, и время сжимается в пружину, и все за окнами пролетает яркими пятнами и звуками дня и хорошего настроения, пока замечательная авария на две полосы не уничтожит все это. Вот уже пробка, стоят машины, нервные клетки сгорают, нарастает волна эмоций в душе... неожиданно приходит безмятежность, даже какое-то безразличие. Сотни машин пыхтят выхлопными трубами, сотни водителей поворачивают голову из стороны в сторону. Вдруг неожиданно за окнами появляется еще какой-то мир, какая-то часть жизни, где есть троллейбусы, другие машины, деревья, ограды. Так и в жизни: несешься куда-то и не замечаешь того, что тебя окружает, пока не остановишься и не оглядишься вокруг.
Настал этот новый день, такой короткий и не заполненный. Я растворяю его в себе, как кубик рафинада в кружке горячего чая. Бусинка к бусинке, нанизываю его на нить своей жизни. Меня поглощают лица, такие знакомые и милые. Это мои знакомые, мои товарищи и подруги. Наши взгляды встречаются, наши лица расплываются в улыбках. И так важны слова, которые мы произносим друг другу, чтобы сразу их позабыть. И пусть этот день уже подходит к концу, словно и не начинался. Вспыхнул, как падающая звезда и сгорел. Я твердо уверен, что мое ближайшее будущее заполнено точно такими же днями, такими похожими друг на друга, но все-таки разными.
***
Так часто складывается - вот уже глубоко за полночь, а во мне еще кипит энергия, возмущаясь тому, что утро наступает так скоро. И чем ближе стрелка часов к заветным четырем часам, тем ярче вспыхивают в голове снопы воспоминаний, чтобы обновленными улечься на свою законную полку. Какие-то совсем свежие воспоминания пытаются приобрести старинный вид, такой дорогой и значимый. Словно патинированная бронза.
Слишком много дороги за короткий промежуток времени. Пять тысяч километров за неделю. Два полных бака бензина, два билета до Питера, несколько десятых миллиметра сношенной подошвы и две снятые пленки. Треть сразу же выкидывается в стопку "обычных" фотографий, которые хранятся в картонной коробке. Другая треть убирается в домашний фотоальбом, остальные идут в "специальный" альбом - только значимые для меня снимки.
***
Мне снился сон. Меня манили к себе касатки, в холодную, черную воду. Я пошел за ними, нырнул, и холода не было, я превратился в одну из них. И мы плыли в темноту, мягкую и густую. Я слышал звуки, которые издавали эти убийцы китов, я сам издавал их. В них не было угрозы, только чистота и непорочность. Они звали все дальше, и мое сознание не могло воспротивиться этому, я отвечал им. Нежные чистые звуки, такие глубокие, такие похожие на ту бездну, в которую мы опускались. Лишь где-то вверху брезжил свет, на самой поверхности, такой растворено синий, что казалось это само небо. И серебряные всполохи волн.
Я увлекся созерцанием пространства вокруг себя и понял, что остался один, а касатки уходили все дальше и дальше от меня. И я звал их, но слов не было, было только отчаяние и одиночество, исходившее из моих уст. Ничего более - вакуум вокруг. Отчаяние и ужас, потому что я вновь превратился в человека, и запас моих легких больше не позволял мне находиться под водой. Я поднимался все выше и выше. И видел мутное небо над собой, размытой толщей льда. Я не мог пробиться сквозь эту толщу, я умер, потому что меня бросили те, за кем я пошел...
Первое, что я почувствовал, проснувшись - это была тяжесть. На другое сил просто не оставалось, поэтому я просто лежал в кровати, слушая тишину, которую почти ничто не нарушало этим утром, только монотонное шуршание метлы за окном.
Мне казалось, что восстановиться после такого сна очень трудно. Но я услышал нечто такое, а потом и увидел, что просто растопило весь холод, высушило всю сырость в моей душе - детский смех. Это было похоже на качание камыша над рекой чистым летним днем, когда небо безоблачно и жар исходит от нагретой земли.
***
Окружает темнота - мягкая, чистая. Она похожа на руки моей матери, когда она гладила мои волосы перед сном. Я смотрю в потолок. Тени мелькают, словно старое черно-белое кино. Понимаю, что весь день пролетел. И я чем-то был занят, работа кипела, и были встречи, слова, смех, грусть... Одинокая песня деревьев под моим окном медленно льется через стекло, и ожерельем бесконечного безмолвия убегают к горизонту ночные фонари. По щеке скатывается: "сердце нужно стирать каждый день...". Мерцает красная точка автоответчика: опять не прослушал сообщения, но там ведь все равно ничего нет, кроме гудков.
Я ухожу выше своего дома и пустоты, в которую погружен мой дом. И бетон перестает быть громоздким, каленые железобетонные конструкции превращаются в картонные коробки, которые может унести порывом ветра. Звезды все ярче и мир все холоднее. Свет, исходящий от вселенной, в бесконечности тусклых звезд, есть, по сути, вид с пустыря на жилой район. Шумит трава, и ветер прямо в лицо, словно пытается обтянуть темнотой, но уже не той, что в моей комнате - она похожа на последнюю сигарету в пачке, когда ты загородом и хочется курить. Ржавеет каркас разобранного по частям автомобиля. Мусор под ногами и звезды вверху. Моя тень среди теней и застывшее время, в котором нет слов.
Качаются тени на стене, и чей-то далекий пьяный смех доносится через холодную ночь. Я знаю, что засыпаю. Я вижу рельсы, уходящие в ночь. Я превращаюсь в яркие блики от ночных фонарей и уношусь вдаль с огромной скоростью. Уношусь в сторону детских воспоминаний и покинутых домов, навстречу улыбкам старых друзей и на улицы забытых кварталов, туда, где мне уже никогда не побывать. Так спокойно, только мысли... уют...
27.07.03
Посвящается Дмитриевой Е.В.
"Sail away with me, Honey!" - уплывай со мной, дорогая (англ.)
Между станциями м. Автозаводская и Павелецкая.
"Белое хлопковое кимоно можно стирать раз в год, но сердце нужно стирать каждый день" (Книга самурая).