...Можно было бы не ездить вовсе, но её давно ждали в лечебнице с травами, и откладывать поездку казалось уже просто невозможным. Конечно, она была не единственной поставщицей, зато лучшей, и ждали её всегда если не с нетерпением, то уж, во всяком случае, с благосклонностью. К тому же она умела обращаться даже с самыми 'злыми' травами, умела собирать их правильно, так, что они не теряли свою силу.
Можно было не ездить.
Их семья не нуждалась - муж владел мельницей. Хватало и на хлеб, и на масло, и на красные бусы. Но ей нравилось возиться с травами, нравился упоительный запах летнего луга и весенняя зелень лесных полянок. И ещё приятно было думать, что её старания приносят кому-то пользу.
До города было рукой подать: пол дня туда, пол дня обратно. Травница вернулась перед заходом солнца, когда дневное светило уже нависло над покрасневшим горизонтом, а воздух наполнился прохладой и переливистыми голосами соловьёв, облюбовавших садик рядом с их домом. Позади дома, на берегу реки, высилась старая мельница.
Возле ворот лошадь привычно остановилась сама, травница спрыгнула с телеги, не дожидаясь остановки, впорхнула в дом, с порога весело прокричав: 'Ну и как же поживают мои мужчины? Соскучились?', и, как на стену, напоролась на тишину.
В доме было темно, хотя давно уже пора было зажигать огни, по углам сгрудились вязкие тени. Пахло водой, как после дождя, и ещё, слегка, чем-то сладким.
Улыбка слетела с её губ.
Ещё не понимая, что случилось, травница распахнула дверь из просторных сеней в комнату, громко окликая мужа. Мельник поднялся с лавки ей навстречу такой бледный, что его можно было бы легко принять за упыря. В комнате горела только одна лампа, и то едва чадила. На полу валялся ухват и черепки разбившейся кринки. Люлька...
С приглушённым вскриком травница бросилась к ней.
Пуста.
- Где он?!
Мельник, испуганный, осел обратно на лавку, тараща на жену покрасневшие глаза, забормотал сбивчиво:
- Теперь уже всё... ты должна успокоиться... ничего уж не попишешь... видно, так уж на роду...
- Где?! Где он?!
- Ты сядь, успокойся...
Мельник осёкся, вдруг увидев, как глаза жены резко потемнели, из серых став цвета мокрого гранита. Темнота спиралями, в пол секунды, заполнила зрачки от краёв к центру.
- Где. Мой. Сын.
Мельник начал рассказывать, заикаясь и сбиваясь через слово, о том, как год назад он проиграл почти всё, что у них было, как они погрязли в нищете, так что скоро должны были протянуть ноги...
Это она отлично помнила, что дальше?
И тогда ему встретилась та дама: случайно попалась на дороге, прекрасная и богато одетая госпожа, которая предложила помощь. Сказала, что он не просто сможет вернуть всё, что потерял - удача начнёт сопутствовать ему во всем. Она предложила сделку...
- И ты согласился. - закончила травница.
Голос её прозвучал глухо, слова с трудом продирались через сжатое горло.
- Госпожа попросила первенца. - пролепетал мельник уже в спину отвернувшейся жены. - Я подумал, что у такой богатой дамы ребёнку будет хорошо. А, потом, я и не думал, что... у нас ведь не было детей, могло вовсе не быть...
- Дурак. - прошипела женщина.
Она подбежала к сундуку с приданым. Тот стоял, задвинутый в угол, накрытый покрывалом, сверху лежала прялка, какая-то мелочь...
Женщина смела всё на пол одним махом. Открыла сундук, и следом за прялкой полетели расшитые рушники, рубахи...
Меч лежал на самом дне, завёрнутый в отрез белой льняной ткани. Когда-то принадлежавший её матери, которая передала его в тот день, когда ушла навсегда. Так было заведено: чувствуя приближение смерти, ведьмы, как и животные, уходят подальше. Их хоронит сам мир. А ещё ведьмы не заводят семей, и не рожают мальчиков.
'Возьми. - сказала она. - Возьми и спрячь подальше. Ты сама выбрала эту жизнь, отказалась от своего естества ради любви и счастья, и кто обвинит тебя в том? Я благословляю тебя. Пусть тебе никогда не потребуется снова взять его в руки.'
Дура! Дура! За кем пошла, кому себя отдала, кому верила?.. А как радовалась, когда дела пошли на лад: думала, что, наконец, поумнел, исправился...
Клинок сверкнул, отразив луч закатного солнца. Длиной в руку, рефлёная рукоятка без украшений, узкое лезвие, сужающееся к острию.
Травница выпрямилась, и мельнику показалось, что тень жены вдруг выросла, а стены дома раздались в стороны, раздвинулись, словно что-то надавило на них изнутри.
Подобрав подол платья, женщина двумя резкими движениями обрезала его по колени, отшвырнула обрезки в сторону.
- Она к чему-нибудь прикасалась?
Мельник вздрогнул от окрика: его милая, добрая, покладистая жена на глазах превратилась в нечто совсем другое, будто это была и не она вовсе.
Ведьма сгребла его за ворот рубахи.
- Она что-нибудь трогала? Отвечай!
- И-игрушку. - проблеял мельник, ткнув в сторону валявшейся на полу погремушки.
Ведьма схватила её и вылетела наружу.
Во дворе с ржанием шарахнулась лошадь, забилась в упряжи, храпя и порываясь встать на дыбы. С шумом вспорхнули соловьи, серым облачком взлетев над садом.
Положилв погремушку на правую ладонь, ведьма зашептала над ней едва слышно. Погремушка шевельнулась, потом крутанулась и замерла. Ручка указывала в сторону леса.
Ведьма побежала.
Она не плакала, не причитала. Её губы были плотно сжаты. Она почти не замедляла ход, перепрыгивая через ямы и пни. Иногда она останавливалась на несколько мгновений, чтобы свериться с направлением.
Но она безнадёжно опаздывала.
Лес становился всё страшнее, деревья всё выше. Ноги женщины утопали в мягком мху. Окончательно стемнело, над лесом вставала огромная рыжая луна. Ведьме хватало её света.
Ведьма ни разу не споткнулась: сейчас ни одно дерево не рискнуло бы подставить ей корень, ни один камень не осмелился бы попасть ей под ноги. Она почти летела, едва касаясь ногами земли, словно призрак. На краю широкого оврага - пересохшего русла ручья, она не замедлила ход, оттолкнувшись, перемахнула через него, приземлившись на той стороне, ухватилась свободной рукой за низко опущенные ветки, рывком подтянулась и побежала дальше.
Её почти не стало: не было памяти, не было мыслей, только бег и одна единственная цель. Попадись ей на пути нечисть, они приняли бы её за ветер.
Ещё до того, как увидеть, ведьма почуяла, что добралась. Ужом скользнув в лаз под кустом боярышника, она оказалась на краю поляны, лежавшей в низине, будто плоскодонная миска. На другой её стороне высился скелет древнего, высохшего дуба, с его ветвей спускались седые кружева мха, заменявшие дереву листья. Лунный свет пробивался сквозь густо переплетённые ветви деревьев, косыми лучами расчертив днище поляны. В этих столбах света медленно кружились былинки - то ли частицы пыли, то ли какие-то живые существа. Они поднимались и опускались в неощутимых потоках воздуха, и эта обманчивая неторопливость создавала иллюзию жизни.
Ведьма не сразу разглядела её, умостившуюся на нижней ветке мёртвого дуба. Её скрывала синевато-серая тень.
Ведьма съехала вниз по склону, не оступившись и не упав. Она сделала несколько поспешных шагов и остановилась, наконец, увидев.
Фея сидела на корточках, вцепившись в ветку длинными когтистыми пальцами ног, чтобы не упасть. Странные, не то лохмотья, не то крылья, свешивались вниз и колыхались как клочки тумана или паутина. Её кожа была жемчужно-белой, переходящей в тёмно-фиолетовую на локтях, на длинных острых пальцах и на ногах, а ещё на лице - вокруг глаз и на скулах, как маска. Волосы, пепельно-серебряные под лунным светом, казались совсем невесомыми, будто пух, и приходили в движение от малейшего волнения в воздухе.
Совсем не такой она предстала перед мельником.
Фея ела, причмокивая от удовольствия чёрными губами, за которыми мелькали белоснежные мелкие зубки. Она подняла голову, когда женщина остановилась в центре поляны. Огромные фиалковые глаза уставились не мигая на пришелицу, изучая, скользнули к клинку, не отражавшему лунный свет, и, наконец, остановились на погремушке, которую женщина по-прежнему сжимала в руке.
Женщина окаменела. Она не могла двинуться, упасть... Она не шевелилась. Лицо сделалось похожим на меловую маску. Её рот раскрылся как от крика, но звука не было. Обескровленные губы свело судорогой.
И тогда фея засмеялась.
Она хихикала, переливисто и звонко, обворожительно легко, иногда сбиваясь на скрипящий визг, резавший по ушам. Она смеялась и раскачивалась на ветке, и казалось, вот-вот должна была свалиться вниз.
Она выпустила то, что держала, и на землю со стуком шлёпнулся обглоданный остов, в котором ещё оставались нетронутыми несколько частей.
И женщина умерла, не совладав с тем, что не сумело вместить её сердце. Она упала в синюю траву, на росу, и осталась лежать...
...а ведьма шагнула вперёд.
Стремительно, без предупреждения, она рванулась к дубу, за несколько мгновений преодолев разделявшее их расстояние, подпрыгнула, оттолкнувшись одной ногой от морщинистой коры, рубанула наискосок, со свистом разрезав воздух там, где только что сидела фея. Дивное создание скатилось с ветки, сердито застрекотав. Ведьма приземлилась в паре шагов от неё, перехватила меч двумя руками, на манер кинжала, и ударила сверху вниз, пригвоздив к земле край газового одеяния - фея успела отшатнуться. Материя порвалась легко, будто и впрямь была из паутины, и фея плавно, почти изящно, подалась назад. Ведьма выдернула меч из мягкой земли и бросилась следом за ускользнувшей противницей. Фея закружилась, отступая шаг за шагом, её одеяние завертелось, создав вихрь тончайших лоскутков-лепестков, не позволяя уследить за движениями своей хозяйки. Ведьма нанесла несколько колющих ударов, стремясь в этом фантомном водовороте попасть в плоть, но удары пропали впустую. Она присела, меч очертил широкий полукруг; фея подпрыгнула на месте, почти взлетев, лоскутки-лепестки всколыхнулись, на мгновение открыв чёрные, худые ноги, похожие на ветки. Снова оказавшись на ногах, фея атаковала, повторив удары, которыми пытались достать её саму. Ведьма едва успела отдёрнуть голову вправо, и острые пальцы-лезвия лишь слегка оцарапали ей ухо. Фея тут же выбросила вперёд вторую руку, но ведьма поймала её на лезвие меча. Металл выбил искры из тёмной кожи, похожей на кору, серебряные узоры на клинке вспыхнули, и фея с шипением прянула в сторону... и тут же ударила, снизу вверх вспоров противнице бок.
Ведьма коротко вскрикнула, отмахнулась мечом, вынудив фею отскочить. Из рваного разреза закапала кровь, быстро заливая бок и бедро. Ведьма пальцами ощупала рану: когти лесной твари рассекли кожу и плоть, рана вышла болезненной, но не смертельной. Однако сильное кровотечение грозило в скором времени обернуться головокружением, потерей сосредоточенности - смертью.
Фея...только что поела, это питало её силы, к тому же, она находилась в своих владениях, здесь казалось, что сам воздух ей помогает.
Она оскалилась, показав ровный ряд острых зубок, и напала снова.
Фея вертелась волчком, её руки мелькали со всех сторон. Ведьма отражала удар за ударом, но двигалась она теперь чуть медленнее. Совсем чуть-чуть, но атаки, не достигавшие цели, оставляли, всё же, мелкие порезы. На её теле уже почти не осталось живого места. Она уже проиграла, и лишь оттягивала последнее мгновение.
Люди не могут с ними тягаться. Те, кто водил по лугам стада озёрных коров, кто пел под сенью гигантских деревьев, кто видел, как эти деревья были семенами, и стали ничем, кто помнил мир до того, как он постарел - они слишком могущественны, чтобы человек мог справиться с ними. Они следуют древнейшим законам зримого мира, которые не известны людям, и от того последним приходится трудом и великими жертвами добывать себе то, что создания лесов и холмов берут даром. И, заключая сделки, люди не знают условий. Доверчиво полагаются они на прекрасных с виду существ, но их дары - туман и ветер.
Ведьма присела, пропустив когтистую руку над головой, и ткнула мечом, метя противнице в живот. Фея почти сложилась пополам, уходя от удара, и остриё лишь слегка задело шелковистое одеяние. Точно также уклонившись и от второго укола, фея вновь закружилась маленьким смерчем. Фея была похожа на вихрь лезвий, и ведьма отступала шаг за шагом.
Под ноги ей попался корень. Она оступилась, стала падать, ощутила, как по бедру словно прошлись огнём, и заорала в голос. Она перекатилась - в землю вонзились острые пальцы феи, - взмахнула мечом почти наугад, выиграв доли секунды, чтобы подняться, но не смогла: из распоротого бедра толчками хлестала кровь, чёрная под лунным светом. Нога онемела, став точно деревянной. От порезов и ран всё тело жгло изнутри: это яд феи уж распространился по венам.
Ведьма упала снова, и в плечо ей воткнулись когти, прижав руку с мечом к земле. Она снова закричала, забилась, пытаясь освободиться. Фея приникла к ней, приблизив своё остренькое личико. Огромные глаза смотрели не мигая, чёрные губы растянулись в улыбке. Фея застрекотала.
Ведьма умирала, вместе с кровью из тела стремительно утекала её жизнь.
Пальцы левой руки ткнулись в какой-то предмет. Это была погремушка её сына: полый внутри, заполненный горохом деревянный шарик на палочке. Она не видела, но помнила, что шарик раскрашен большими цветами и завитушками. Просто игрушка, даже не любимая. Ему больше нравилась резная лошадка.
Ведьмы не заводят семей. Они больше, чем жрицы. Ведьмы не служат, они живут. Они не возводят храмы, не ставят идолы, не проводят каждый день положенные, строго выверенные обряды. Они обладают священным правом отнимать жизнь, поскольку они же её и дают. Они не рожают сыновей, способных нести в Мир лишь смерть.
Они умирают в одиночестве.
Ведьма сжала деревянный шарик в ладони и со всей силы воткнула ручку в шею феи. Дерево не могло повредить созданию Леса, но от неожиданности фея отшатнулась. Ведьма схватила её за горло, лезвие меча почти без сопротивления вошло в гибкое тело, и ведьма навалилась сверху, не позволяя противнице соскочить, вонзила по самую рукоять. Меч вошёл в землю, фея забилась, как пришпиленное иглой насекомое. Она верещала и билась, но ведьма уже не смотрела на неё. Она откатилась и легла на спину, раскинув руки. Кровь и яд феи жгли её изнутри, от боли хотелось выть, но ведьма хохотала, хохотала до тех пор, пока не закашлялась, захлёбываясь кровью. Она оставалась в сознании, пока фея не затихла подле неё, пока не погасло едва видимое свечение, пока не застыли неподвижно прекрасные фиалковые глаза.
6.11.15 - 10.03.16