Снег шёл весь день. Снег покрыл косматые макушки деревьев, снег засыпал дороги и тропинки. Он лежал на ледяной корке ручья, он падал на ветки, ровнял с землёй глубокие овраги. Белое лицо неба надвинулось на землю и сыпало крупными хлопьями точно лебединым пухом. После полудня поднялся ветер и закружил снежную пургу. Зима ещё только началась и не успела освоиться как следует: сугробы не доставали и до колен, а мороза и вовсе не было, но ветер нёс холод, выстуживающий тепло ещё вернее.
Дана брела сквозь снежную путаницу уже почти не чувствуя ног и рук. Она сбилась со счёта, сколько раз падала и вновь поднималась, чтобы продолжить теряющий смысл путь. Всё, что она знала и понимала, это то, что нельзя останавливаться. Если только она позволит себе отдых, даже самый короткий, если только разрешит себе опуститься в мягкую, манящую, белую перину, она уже не поднимется. Говорят, что мёрзнуть не страшно, что в какой-то момент холод отступает, и по телу разливается жар. Как будто Мороз оказывает последнюю милость своей жертве, согревая, наконец, перед тем, как забрать душу. Дана знала, что рано или поздно мысли эти покажутся ей заманчивыми, но не теперь.
А ночь приближалась.
«Мне суждено умереть здесь, – думала молодая женщина равнодушно, как не о себе, – замёрзнуть в лесу. Весной, быть может, кто-то найдёт мой обезображенный труп, но никто уже не узнает, что это я. Что ж, может, такая судьба лучше. Раскаиваться, во всяком случае, поздно».
Дана остановилась, провела рукой по глазам — её ресницы уже заледенели. Она ничего не видела вокруг, и сама не понимала, каким чудом в ней всё ещё теплится надежда. Хотелось лечь и отдохнуть хоть немного, но останавливаться было нельзя: пока она шла, откуда-то брались силы.
А снег всё не прекращался, и ветер только усиливался. Давным-давно уже потерялась в лесу её лошадь, оказавшаяся умнее (она сбросила хозяйку). Казалось, что прошло уже много часов, но сознание, видно, шутило с ней шутки: идти так долго она не смогла бы.
Впереди из белых сумерек возникло нечто большое, чёрное, скрипевшее от ветра как ладья на воде. Дана почти упёрлась в стену, прежде чем разглядела её в полутьме. В памяти всплыли рассказы о том, как люди, бывало, замерзали в двух шагах от крыльца, и запоздалый ужас окатил холодной волной. Глубоко вдохнув, женщина побрела вдоль стены, пока не наткнулась на дверь. Строение было наполовину врыто в земля и выстроено без углов, косматая крыша нависала над самым крыльцом, ступеньки которого обледенели. Чтобы спуститься, она опёрлась о перила, но те оказались совершенно прогнившими и проломились, так что Дана снова упала. Впрочем, близость жилья придала ей сил. Женщина спустилась по ступенькам и толкнула маленькую дверь, поддавшуюся неожиданно легко. Она сразу оказалась комнате без окон, но глаза уже начали привыкать, и Дана получила возможность осмотреться. По всему полу валялся мусор, обломки дерева и даже горки земли, просыпавшейся через дыры в круглой крыше крыше. Посередине в полу был устроен очаг с маленькой глиняной печкой: полукруглая мазанка с зевом внизу для разведения огня и отверстием сверху, чтобы ставить горшок. В крыше над ней было отверстие для дыма. Крышу поддерживали четыре деревянных столба, а по кругу вдоль стен землянки тянулась скамья из спрессованной земли. Справа и слева в стенах были ниши, в которых смутно угадывались какие-то фигуры. Похоже, что она угодила в заброшенный храм. Это было странно, такие храмы всегда стоят при посёлках, если храм забросили, должен был опустеть посёлок, но Дана не слышала, чтобы где-то поблизости были покинутые деревни. Землянка выглядела очень старой. Прежде чем сделать ещё хоть шаг, Дана склонила голову, поочерёдно коснувшись кончиками пальцев лба, горла и солнечного сплетения, прошептав «Велик Трилик1 в свете огня небесного и земного». Только после этого Дана скинула свой мешок, достала трут, кремень и кресало, затем собрала доски и принялась разводить огонь. Пришлось повозиться: окоченевшие пальцы не слушались, а замёрзшее дерево никак не хотело разгораться, но, наконец, живое пламя огня заплясало по доскам и осветило комнату. Тогда Дана вытащила на свет маленький котелок и на негнущихся ногах доковыляла крыльца. Зачерпнув из сугроба снега, она вернулась и утвердила котелок на решётке над очагом. Потом стащила сапоги, поставила рядом, чтобы просохли, а из мешка извлекла вяленое мясо и крупу, завёрнутые в полотенце хлеб и сало. Через некоторое время над котелком поплыл вкусный аромат, а Дану начала бить крупная дрожь — это выходил из неё холод, убоявшийся жара костерка.
– Не так уж и много надо для счастья, – пробормотала женщина, с удовольствием дуя на полную ложку каши.
– Не могу не согласиться, – послышалось в ответ.
– Кто здесь?
Дана подскочила, прижав руки к груди и вглядываясь в темноту.
– Только не пугайся, я вовсе ничего дурного не думал.
Голос доносился с противоположного конца комнаты. Там, возле стены, Дана разглядела человека, сидевшего, заложив руки за голову и надвинув на глаза чудную широкополую шляпу.
– Я не хотел тебя пугать, просто подумал, что, раз ты заговорила, то обратилась ко мне, ведь здесь больше никого нет.
– Я разговаривала сама с собой, – сказала Дана, – я не знала, что здесь есть кто-то ещё.
– Вот как? В таком случае, прости, что встрял в твою беседу.
– Ничего страшного, – заверила Дана. Любезный ответ получился у неё сам собой. – Я не знала, что здесь кто-то есть. – повторила она, немного осмелев. – Если ты и вправду ничего не замышляешь, то не будешь возражать, если я останусь?
– Ни сколько! – заверил её невидимый собеседник. – Я, как и ты, пережидаю здесь пургу. Уверяю: под крышей сего дома с тобой ничего не случится.
– Благодарю.
Дана снова села возле огня. Не то, чтобы она совсем успокоилась, но, кем бы ни был незнакомец, он, по-видимому, был достаточно мирным и сидел тихо, даже не подавая признаков жизни, а Дана слишком устала, да и голод брал своё, поэтому она перенесла всё своё внимание на котелок с кашей. Котелок опустел больше чем на половину, прежде чем она вспомнила о вежливости и устыдилась.
– Может быть, ты хочешь присоединиться? – спросила она у темноты.
– Я не голоден. Но спасибо за предложение.
Дана мысленно пожала плечами, доела кашу и стала готовиться ко сну. Соседство неизвестного настораживало, но не на столько, чтобы уходить из дома на верную смерть. Женщина завернулась в плащ как в одеяло, подтянула мешок под голову и скоро уснула.
Её разбудил шум шагов. Тело, несколько дней терзаемое непрекращающимся страхом, проснулось раньше сознания. Дана рывком села, откинув плащ, и только потом поняла, что не спит. Какие-то люди вошли в дом, шумно переговариваясь, громыхая сапогами и ругаясь впотьмах. «...должны завтра к Радиму явиться», – услышала Дана обрывок разговора, и едва успела вскочить на ноги, как в комнату вошли четверо, по виду настоящие разбойники: лохматые нечёсаные бороды закрывали лица, из-за поясов торчали топорики, глаза смотрели хищно, как у ласки.
– Гля, ребят, да тут у нас курочка пригрелась! – осклабился рябой мужик, у которого из-за плеча выглядывал самострел.
– Я её знаю, – сказал второй, в заячьем тулупе, – Жадана жена, я её в Вятице часто видел.
– А хороша! – подхватил третий, улыбаясь щербатым ртом.
Дана бросила быстрый взгляд вокруг в поисках хоть чего-нибудь, что могло сгодиться как оружие.
– Почтенные...
Женщина удивлённо взглянула на своего случайного соседа: она успела забыть о нём, а разбойники его и вовсе не заметили.
– Почтенные, не могли бы вы оставить свои желания при себе? – продолжал тот издевательски учтивым тоном. – Дело в том, что я пообещал этой хорошей девушке, что под крышей сего дома с ней не случится ничего дурного...
Человек откинуло назад. Он остался лежать там, где упал, а по полу начало растекаться тёмное пятно.
Дана даже не закричала. Она просто смотрела на распростёртое тело человека, только теперь разглядев его лицо: очень бледное, с голубыми нитями вен под глазами, со впалыми щеками и чересчур прямыми, как нарисованными, бровями. Лицо было спокойным. Ей хотелось закричать: «Зачем вы убили его?» Безобидный сумасшедший, никого не трогавший, разве заслужил он смерть? Но к ней шагнул рябой, и все мысли её существа обратились в мысли загнанного зверька, думающего лишь о спасении, но не о том, что его окружает.
– Чего вылупилась? Гордая, да?!
Он наотмашь, не сильно, ударил женщину по лицу. Дана упала, вскрикнув, но ей случалось терпеть оплеухи и посерьёзнее. Тогда она не могла ответить: если от тебя зависит не только твоя судьба, сто раз подумаешь, прежде чем взбунтоваться, но сейчас... Рука женщины легла на доску, приготовленную для растопки, она сжала пальцы, повернулась и, не вставая, с размаху ударила склонившегося над ней разбойника. Удар пришёлся прямо по лоснящейся, довольной роже, прогнившее дерево рассыпалось в щепки, впившиеся разбойнику в кожу, в глаза, и он завопил, завертевшись на месте.
– Ах ты, тварь!
Его приятели, опешившие в первую минуту, быстро опомнились и подскочили к женщине. Дана сжалась, привычно закрыв голову и грудь, когда её начали бить ногами. Она успела получить несколько ударов, как вдруг разбойники остановились, услышав за спиной страшный звук: глухое, гортанное рычание. Они оглянулись, думая увидеть волка, но перед ними, полусогнувшись, стоял человек и скалил зубы.
– Я ж тебя подстрелил... – прошептал рябой, пятясь назад.
– Это не человек...
– Забирай девчонку, только не трогай нас! – выкрикнул один из разбойников, не отводя глаз от восставшего, попытавшись ухватить женщину за руку и подпихнуть вперёд.
Мертвец раздвинул красные губы; волосы падали ему на лицо, закрывая глаза. Он нагнулся, достав рукой до пола, и тихо-тихо рассмеялся так, что у людей зашевелились волосы.
Легендами о восставших мертвецах пугали друг друга взрослые, детям о подобном даже не рассказывали, но все эти истории объединяло одно: их передавали из третьих уст, тот, кто их рассказывал, никогда не был непосредственным участником событий — всех участников всегда съедали в конце истории.
Восставший прыгнул, схватил стоявшего ближе всех рябого за правую руку, и дёрнул на себя, оторвав руку по самое плечо вместе с суставом. Рябой мгновение ошалело таращился на оставшуюся культю, а потом заверещал и упал как подкошенный. Мертвец ринулся к попытавшемуся улизнуть щербатому, свалил на пол и двумя движениями сломал ему ноги, потом скакнул к третьему, ударил его в живот, проткнув насквозь: разбойник завалился на бок и задёргался, пуская ртом кровь и одной рукой нелепо пытаясь затолкать вываливающиеся внутренности. Четвёртого восставший догнал возле двери, схватил сзади за волосы и несколько раз с силой приложил о стену, так что тот сразу обмяк точно мешок с трухой. Рябой и щербатый продолжали вопить. Мертвец подтянул к себе пытавшегося отползти рыжего и стал методично его потрошить, пока человек не затих. Тогда он подошёл к щербатому. Разбойник смотрел на него безумными глазами, открыв перекошенный рот, но от страха не мог выдавить ни звука. Мертвец взял его за горло и сдавил. Через несколько секунд человек затих вывалив наружу язык. Последний разбойник ещё шевелился в луже собственной крови и потрохов, он даже не пытался ползти, он вообще уже ничего не понимал и не видел кроме боли. Секунду или две восставший разглядывал его, склонив голову набок, словно диковинное насекомое, затем нагнулся и свернул человеку шею. В доме наконец установилась тишина.
Дана всё так же сидела возле костра, поджав ноги и до крови прикусив прижатую ко рту ладонь. Мертвец медленно повернул к ней голову, откинул со лба волосы, мазнув окровавленными пальцами по белой коже.
– Успокойся, пожалуйста, – произнёс он ровным голосом. – Лучше всего закрой ненадолго глаза, станет полегче.
Дана не ответила и не пошевелилась. Мертвец вздохнул.
– Мне ни к чему хитрить, я могу убить тебя и так, без уловок. Тебе просто нужно успокоиться.
Заставить себя закрыть глаза Дана не смогла, но она отвернулась и уставилась в стену. Через несколько минут женщина и вправду почувствовала себя получше, по крайней мере, к ней вернулась способность трезво мыслить. Она хотела обернуться, но услышала предостерегающий возглас:
– Пока что не стоит.
– Что ты делаешь? – спросила Дана, удивившись, что собственный голос ей повинуется.
– Ничего особенного. Не оборачивайся.
Послышалось какое-то шебуршание, потом на время всё стихло, но через пару минут снова раздались шорохи, будто что-то волокли по полу. Несколько раз открывалась и закрывалась дверь.
– Всё, можешь повернуться.
Дана подняла голову: трупы из комнаты исчезли, остались лишь кровавые разводы на полу. Человек (полно, да человек ли?) быстро утёр рот рукавом плаща и отошёл обратно в свой угол, удобно устроившись там как ни в чём не бывало.
– Кто ты такой? – спросила Дана.
– Немёртвый2.
Человек скосил на женщину лукаво прищуренный глаз.
– Я думала, это всё байки.
Немёртвый улыбнулся, как бы желая показать, что он — яркое доказательство обратного.
– А ты хорошо сохраняешь самообладание, – похвалил он, – не подняла крик, не попыталась сбежать. – Немёртвый кивнул на дверь.
– А был смысл?
– Никакого, – мотнул головой тот. – Но испуганные люди редко склонны к рассудительности. Хотя у тебя, видимо, разум всё же верховодит над чувствами.
Дана не ответила и стала смотреть себе под ноги, чтобы не видеть кровь на полу. Во рту стоял мерзкий металлический привкус (первый разбойник разбил ей губы). Она языком ощупала зубы, чтобы убедиться, что ни один не шатается.
– Это было чересчур жестоко, – произнесла она наконец. – Это и в самом деле было необходимо?
– Убивать их? – уточнил немёртвый. – Да. Ты знаешь, скольких они убили? Вот и я не знаю. Но ведь это и не важно. Подобные им не должны жить, и, если тебе не жаль себя, пожалей хоть их будущие жертвы.
– Я вовсе не хотела... – начала Дана.
– Знаю, – перебил немёртвый. – Далеко не все способны на обдуманное убийство, и, уж конечно, на сознательную жестокость. Я действовал за тебя, вопреки твоему желанию или нежеланию. Не пытайся винить себя.
– Я и не думала, – прошептала Дана.
Немёртвый расхохотался.
– Ах, люди-люди! – воскликнул он весело. – Все твои мысли написаны у тебя на лице: тебе стало стыдно, когда ты подумали, что, быть может, тебя удовлетворила их мучительная смерть. Ты испугались, что, желая им такой смерти, не смогли бы убить их так сама: то есть, ничего не сделав, всё же переложила на меня ответственность за свои мысли и желания. Но, повторюсь, что это не так. Я убил бы их всё равно.
– Убийство всегда убийство, – упрямо произнесла Дана. – Но ты прав: если бы всякий человек знал, что рано или поздно за ним придёт подобный тебе... Вот был бы мир...
Её собеседник рассмеялся в темноте сухим смехом, похожим на шелест гороховых стручков.
– Вот это замечательно! – воскликнул он. – Хотя люди всё равно очень надеялись бы, что их как-нибудь минует жуткая участь, и продолжали творить свои «чёрные» дела. Уж таков человек по своей природе: он любит обижать других людей, любит убивать их и мучить, обирать и сбрасывать ближних своих на самое дно, но, когда подобные фокусы проделывают с ним самим, он голосит о несправедливости. О, вот сейчас ты думаешь: «Кто бы говорил! Все судят других по себе». Но мне за мою жизнь посчастливилось повстречать столько народа, и стать свидетелем стольких примеров человеческой сущности, что я давно уже не обманываюсь.
– Может быть, тебе просто удобно считать всех людей чудовищами? – предположила Дана.
– Потому что я сам чудовище во плоти? Может быть, – легко согласился немёртвый. – Но я всё же утверждаю, что ради личных интересов человек идёт на что угодно, и всякий, кто имеет возможность попирать ближнего своего, рано или поздно этой возможностью воспользуется.
– Многие поступают так, – признала Дана. – Например эти разбойники, но их пример не значит, что все люди таковы.
Немёртвый с заговорщицким видом подался вперёд, в его глазах отразился красный отблеск костерка.
– Если бы ты могла сама защититься, разве не убили бы этих разбойников? – вкрадчиво спросил.
– Это совсем другое!
Немёртвый покачал головой.
– Я так не думаю. Каждый, кто способен защищаться, — защищается. Что ты делаешь здесь? – внезапно спросил он. – По собственной воли ты вряд ли оказались бы в разбойничьем притоне. Тебя гонят только потому, что ты позволила себя гнать. Но оставим этот спор, – махнул рукой немёртвый, видя, что женщина собралась возражать, – всё равно он ни к чему не приведёт. На самом деле твоя вера в лучшее даже похвальна и достойна восхищения, хотя завидовать я не стану. Ложись спать, а утром уходи: не известно, кого ещё привлечёт этот старый дом, помимо разбойников и нежити.
Дана не стала настаивать на продолжении спора, в конце концов, в спорах ещё никогда не рождалась истина, в большинстве случаев их цель состоит только в том, чтобы утвердить своё мнение. Истин на свете столько же, сколько мнений, так стоит ли сотрясать воздух из пустого тщеславия?
Уснула она быстро, а проснулась по привычке перед рассветом, и сразу поняла, что в комнате осталась одна. Признаться честно, Дана даже обрадовалась.
О давешнем происшествии напоминали лишь тёмные смазанные пятна на полу и два вещевых мешка возле двери. Судя по толстой корке грязи, они принадлежали разбойникам. Недолго поколебавшись, Дана развязала стянутые верёвкой горловины, и, к своей радости, в одном из мешков обнаружила большой каравай хлеба, несколько прошлогодних головок чеснока, крупу, копчёную рыбу и маленький мешочек с двадцатью серебряными монетами — суммой не такой уж и маленькой. Во втором мешке лежала одежда, определённо не принадлежавшая убитым. Среди вороха женских и мужских платьев, Дана смогла подобрать несколько вещей, которые пришлись ей почти впору: шерстяные штаны, холщовая рубашка и безрукавка. Талию она обмотала вдвое сложенным широким кожаным поясом. Ещё отыскалась короткая бурка из толстого сукна, но чересчур большая для неё, и белый овчинный кожух до колен, с широкими рукавами и воротником, отороченными куньим мехом. Кожух, между прочим, как и пояс, точно не мог принадлежать людину3, скорее купцу или очень богатому крестьянину.
Кем же были люди, носившие эти платья? Умерли ли они вместе, или были случайными жертвами, поодиночке попавшимися бандитам в лесу, и не сумевшие защититься? Сейчас, при воспоминании о вчерашней расправе над разбойниками, Дана на миг почувствовала нечто вроде мрачного удовольствия: ужас, который они испытали перед смертью, хотя бы отчасти искупил боль, которую они приносили своим жертвам при жизни.
Носить с собой чужую одежду, и уж тем более пытаться её продать, было бы верхом глупости, но Дана уже убедилась, что путешествовать в одиночку женщине не безопасно, да и мужчине вопросов при случае станут задавать гораздо меньше. И, кроме всего прочего, шерстяные штаны и кожух были не в пример теплее и удобнее, чем её накидка, на подол которой налипал снег, смерзавшийся в сосульки. В мешке также нашлись и высокие мужские сапоги, почти новые и добротно сшитые, но слишком маленького размера для взрослого мужчины — должно быть, поэтому разбойники и засунули их в мешок вместе с украденным платьем. Теперь она выглядела совсем как обычный молодой парень из зажиточной семьи. Правда, оставалось ещё куда-то спрятать волосы — длинные косы не помещались под шапку. Тогда Дана спрятала их под ворот кожуха, а шапку сдвинула на затылок. Получилось не плохо, но, только если так и ходить, не снимая ни шапку ни кожух. И тут женщина заметила то, чего не увидела раньше: рядом с дверью из стены торчал охотничий нож, с широким лезвием и простой костяной рукояткой, совсем неплохой, на сколько она могла судить. Дана готова была поклясться, что ещё вчера никакого ножа здесь не было, скорее всего, он принадлежал кому-то из разбойников, а воткнуть его в стену так, чтобы он попался ей на глаза, мог только её вчерашний знакомец.
Дана выдернула нож и в раздумье повертела в руках. Конечно, у неё был с собой нож, но похуже, совсем старый и затупившийся. Этот же удобно лёг в руку, холодно и угрожающе блеснув широким лезвием. Некоторое время Дана смотрела на него точно зачарованная, а затем занесла руку и двумя быстрыми движениями срезала обе косы. Она раздула огонь и положила волосы в костёр. Свернувшись гадюками, косы шипели, пока не сгорели и не превратились в чёрные комья. После этого Дана тщательно разметала угли по комнате, смешав их с мусором и землёй, нож сунула за широкий ремень, за спину забросила мешок и вышла на свет.
За ночь погода разительно переменилась: небо очистилось, ветер стих, и в лесу стояла тишина почти умиротворяющая. Дана полной грудью вдохнула холодный воздух, осмотрелась. Снегопад запорошил все следы, значит, немёртвый ушёл ещё ночью, в метель, однако он оставил ей ещё один подарок, сложив из обломков перил стрелку. Маленький указатель приободрил женщину сильнее, чем сумела бы сотня утешительных слов. Дана поглубже натянула на уши шапку и зашагала в лес. Через недолгое время она вышла на дорогу, идти стало гораздо легче, и женщина прибавила шаг. Меньше всего ей хотелось снова заночевать в лесу.
Глава 2 Волки и овцы.
Ещё до полудня Дана выбралась на просеку. Накануне метель бушевала всю ночь, дорогу замело снегом, и её пересекали цепочки звериных следов. Она тянулась почти строго с запада на восток и вполне согласовывалась с желанием Даны оказаться как можно дальше от Вятицы. Нетрудно было догадаться, что это и есть Весеяжский путь, на который она рассчитывала выйти ещё вчера днём, да метель помешала. Путь этот тянулся от Весеяжска, города у излучины Весеи на Ирмерском озере, в направлении течения реки, аж до самых Вьюжных гор.
Женщина поправила лямки заплечного мешка и двинулась вдоль дороги. Она шла, позволяя себе делать лишь короткие остановки. Руки то и дело тянулись поправить шапку, и Дана одёргивала себя.
К вечеру погода не испортилась: теплее, конечно, не стало, но метель, видимо, истратила все силы ещё ночью, и сейчас даже лёгкий ветерок не тревожил ветки. Чуть погодя стали попадаться признаки близости жилья, а в сумерках Дана вышла к подворью, раскинувшемуся на расчищенном от леса участке, и окружённом высоким тыном. Здесь она рассчитывала найти приют хотя бы ненадолго. Ей нужно было собраться с мыслями и решить, что делать дальше.
Лагодское подворье принадлежало Гладышу Одякичу. Предки его строили небольшие деревянные укрепления и подворья вдоль Весеи, на ладьях спускались по рекам до моря и грабили прибрежные сёла и городки, но потом один из местных князей взялся объединять земли, так что многие мелкие воеводы и атаманы либо вовсе лишились своих владений, либо же стали платить дань. Ныне почти ничего уже не осталось от крепостей, стороживших берега реки, а во владении Гладыша сохранилось лишь одно подворье, да участок леса недалеко от речки Бор, одного из мелких притоков Весеи. Он разводил коз и возил в Хотуль шерсть и ткани из козьей шерсти, а ещё держал постоялый двор. Любил вкусно поесть и выпить, и поговорить о славном прошлом своих предков, о котором уже ни что даже не напоминало.
Ворота стояли распахнутые настежь, во дворе возились несколько наёмных работников из ближайших деревенек. Бедные людины часто пытались наняться на зиму в Лагодье, или к какому-нибудь богатому крестьянину в дом, так что кое-кто из работников вполне мог оказаться из Вятицы, хотя она и стояла за много дней отсюда, да ещё в стороне от Весеяжского пути. Поэтому, прежде чем идти, Дана поглубже натянула шапку и подняла воротник. Поздоровавшись с работниками (среди них не оказалось ни одного знакомого), Дана спросила, с кем из хозяев можно поговорить о ночлеге. Один из мужчин указал на немолодую женщину, как раз спешившую к дому через двор, разъяснив, что это ключница, и, в отсутствии хозяина, всем заправляет она.
Невысокого роста, уже широкая в талии, уже седая, но ещё не согнутая временем. В ней ощущалась та властность, которая присуща матерям больших семей, где сыновья не отселяются из отеческого дома, а, случается, и дочери приводят мужей под родительскую крышу, где все — и дети, и внуки называют хозяйку дома матушкой. У ключницы, может, и вовсе не было детей, но она ко всем обитателям подворья относилась как к собственным чадам, став настоящей хозяйкой.
Женщина не сразу заметила Дану, и той пришлось её окликнуть.
– Доброго дня, – поздоровалась она.
Дана нервничала, ведь сейчас должно было стать ясно, удастся ли ей дурачить людей своим нарядом. Конечно, голос у неё всегда звучал несколько низко для женщины, да и фигурой она пошла в тётку (не столько стройную, сколько сухопарую), да и одежда скрадывала не мужественные изгибы, а черты лица имела такие, что вполне могла сойти за юношу. Что же до бороды, то бывает, у парней она долго не растёт, и отсутствие усов у почти мальчишки вряд ли кого-то удивит. Но всё-таки любая мелкая деталь могла разом выдать её с головой.
Однако всё обошлось, пожилая женщина окинула её любопытным, но лишённым подозрительности взглядом, и милостиво кивнула в ответ на приветствие.
– И тебе поздорову.
– Мне бы переночевать где... – протянула Дана и вопросительно поглядела на дом из-за плеча женщины.
– Это можно, – кивнула ключница, – проходи, не стой на дворе.
Она поманила гостя к пристройке справа от центральной части дома, в которой, по-видимому, жил сам Гладыш Одякич и его семья. Боковые же пристройки предназначались для работников и путников, остававшихся на ночлег. Дана очутилась в просторной комнате, начинавшейся сразу от крыльца, без сеней. Посередине стоял круглый каменный очаг с вертелом и пирамидкой дров, который, однако же, не горел, зато топилась маленькая печь возле дальней стены. По обе стороны от большого очага стояли длинные столы с лавками, напротив двери была лестница на второй этаж, а под ней дверь на кухню (Дана почувствовала аромат горячей еды). Пол устилала солома, на стенах висели связки трав, и гирлянды из сухих ягод и листьев, какие вешают для защиты от недобрых сил.
Дана присела за стол поближе к печке и блаженно вытянула окоченевшие ноги.
– На сеновал гостей не пускаем, – сказала ключница, – да и холодно там, а за лавку в доме и ужин всего пол серебрушки.
– Хорошо, я соглас...ен.
– Сейчас принесу чего-нибудь горячего с кухни, – пообещала ключница и скрылась под лестницей. На запинку она не обратила внимания. Дана перевела дух.
Работники уже поели и теперь развлекались игрой в кости. Среди них женщина и вправду заметила несколько знакомых лиц. «Только бы не заговорили!» – мысленно взмолилась она, но, вероятно, следовало чётче формулировать молитву и обращать к кому-то конкретному, потому что, увидев нового человека, работники всей ватагой повалили за свежими новостями. Дана прикрыла глаза и мысленно пожелала им всем провалиться.
– Издалека к нам?
Женщина кивнула и постаралась повернуться так, чтобы на лицо падала тень. Она не могла назвать ни свою родную деревню, ни какую-либо из близлежащих, поскольку все, кто жил в окрестностях Лагодья, знали друг друга если и не в лицо, то по рассказам и сплетням родичей. Любой из присутствующих мог немедленно уличить её во лжи. Но и отмолчаться не выйдет, это Дана тоже понимала, поэтому туманно отозвалась, что, мол, действительно, издалека.
– А сюда-то какими судьбами занесло? – спросил русобородый мужичок, пристально, как почудилось Дане, взглянув на неё.
Его звали Ширяй, он ушёл из Вятицы года три назад. Однако же, далеко он забрался: аж до Холморечья дошёл. Правда, Вятицы стоят на самой границе княжества, и вокруг точно такие же поселения, в которых наберётся от силы шестеро достаточно богатых хозяев, вынужденных нанимать дополнительных работников. А здесь, видимо, и платят не в пример лучше, и место всегда найдётся. Да и неспокойно в Бажеземье, правда, всё больше на приграничье, но всё же… Поэтому и бегут люди дальше.
– В Хотуль иду с посланием, – соврала Дана.
– Что же ты, пешком так и идёшь, что ли? – со смешком поинтересовался Ширяй.
Он мог и не вспомнить, не узнать. Даже если не принимать в расчёт мужское платье и срезанные волосы, в то время Дана выглядела иначе — не такая заморённая.
– В пургу потерял, – нехотя ответила Дана. – Скинула она меня.
Посмеявшись над незадачливым всадником и посочувствовав, мужики принялись выспрашивать о том, что происходит в мире. Гости в Лагодском подворье появлялись часто, а вот до Вятицы все новости добирались хорошо, если в тот же год, и вряд ли Дана могла чем-то удивить слушателей. Но ей повезло: как раз в это время ключница вернула из кухни с миской пареной репы и кружкой мёда.
– Дайте вы поесть человеку, бездельники! – прикрикнула она на работников, и те нехотя вернулись за свой стол. Дана вздохнула свободнее. Поблагодарив, она поинтересовалась, нельзя ли будет на время взять лошадь, только чтобы добраться до города.
– Я бы дала, да кто ж её назад приведёт? – развела руками ключница. – И послать с тобой некого, дел сейчас невпроворот, все работники здесь нужны. Но ничего, завтра после полудня тут наш господарь4 проезжать должен: он, когда домой с охоты возвращается, то у нас на хранение оставляет весь походный скарб, чтобы далеко не возить, так с ним ещё повозка всегда. Может, тебе разрешат на ней доехать хоть до крепости, а там, в деревне, постоялый двор есть, они и коня могут дать.
– Спасибо.
Но словоохотливая ключница не уходила. Дана её не одёргивала: в ответах добрая женщина не нуждалась, а то, что болтала, так даже хорошо: может, что-нибудь полезное скажет.
– Князь-то в наших угодьях охотиться любит, нарочно приезжает, по нескольку раз за зиму. У нас-то, конечно, не останавливается, живёт в охотничьей усадьбе, а хозяин наш, как князь наедет, так на неделю, а то на две переселяется туда, значит. Мне тогда одной управляться приходится: госпожа-то не особо за работниками следит, а за ними глаз да глаз нужен, а то отлынивать начнут. А охоту утраивают шумную! И уж сколько с ними охотников, загонщиков! Я и то вот решила, что ты из его людей, уж больно хорошо одет, удивилась только, что пешком. Ты не подумай чего, да только тебе знать хорошо бы, что хозяин наш страсть как не любит, когда кто в его лесах без спросу охотится.
– Думаете, я бью дичь без дозволения? – спросила Дана.
Но крестьяне, приученные многими поколениями вассального повиновения, всегда отличались осторожностью в словах, и добиться от них внятного и толкового ответа –– дело не из лёгких. Вот и добрая хозяйка заохала и замахала руками:
– Да разве же я что сказала? Я так, к слову пришлось. Я ведь и не думала даже!
– Понятно.
Дана вернулась к еде, но взяла на заметку, что, если уж крестьянка её приняла за вора, то и Гладыш может. Хотя, если он не совсем самодур, то задаст вопросы и позволит объясниться. Лучше же всего действительно ни где не задерживаться.
– А князь у нас хоть и молодой, да уж шибко вспыльчивый, – покачала головой ключница. – Свои порядки наводит, когда поперёк что — не терпит, а ведь десять лет назад мы и не слышали ничего ни о нём, ни о сестрице его.
– Молод? – переспросила Дана, слегка удивившись. – Мне казалось, в Гойврате сейчас сидит Войнич Ославич.
– Умер старый князь, уже два года, как, – вздохнула женщина. – Теперь князь Власт над нами. Явился будто из неоткуда, старого господаря нашего подарками завалил, дочь его обхаживал, как не всякую обхаживать станут, и добился, таки, женился! А, как старый князь помер, так уж и развернулся. И то сказать, людям при нём не так плохо живётся: ежели в какой деревне вдруг голод, или там волки расшалятся, так сразу к князю посылают, а он не отсиживается у себя, как прежние, бывало. Да вот, ещё тогда, через год после смерти Ославича, появилась в наших краях шайка разбойничья. Большая ватага сбилась, человек пятьдесят их ходило, а командовал над ними, говорят, племянник старого господаря. Может, и врут люди, да только всё равно: племянник, не племянник, а лютовал атаман страшно. А потом князь с ним в одночасье и покончил. Случилось это так: сестра князя поехала с небольшим сопровождением в Хотуль, дорога та спокойная, поблизости есть несколько деревень, только на одном участке через глухой лес идёт, и там то разбойники и напали, почти вся шайка, во главе с атаманом. Поднялись из-за кустов и деревьев, и всей толпой накинулись. Думали, охрана побежит, да те не испугались, вмиг повозку окружили и отстреливаться стали, и сама княгиня по разбойникам стрелять начала, а рядом с ней слуга сидел и самострелы заряжал, и ни разу, говорят, она не промахнулась! Разбойники такого отпора не ожидали, растерялись, замешкались, а тут вдруг у них за спиной, словно из под земли, дружина княжья поднялась! Они ещё раньше пришли, вокруг ям накопали, застелили сверху валежником, досками, мхом, так что со стороны и не видно ничего, и спрятались. Князь так и рассчитал, что, если нападать станут, удобнее всего в этом месте, перед мостом, вот там засаду и устроил. И сам там в первых рядах был. Ну, разбойников всех и порубали, только атамана да ещё нескольких живыми взяли. Князь их в Хотуль привёз, а там всех перед толпой четвертовали, в назидание другим. С тех пор у нас тихо, разбойников и нет почти уж, так, пришлые бродяги иногда объявляются.
– Как же разбойники узнали, что сестра князя той дорогой ехать собирается? –спросила Дана. – Предатели?
– Один из старых слуг, – кивнула ключница. – Потому разбойников долго поймать и не могли, что он разведывал, и всё атаману передавал. Одного разбойника изловили, тот и рассказал про доносчика. Княгиня нарочно при слугах обмолвился, что в гости собирается. Слугу повесили, конечно.
– Ловкая ловушка, – признала Дана. – Но рискованная.
– Княгини идея, говорят, засаду устроить, а князь место выбрал, ямы копать придумал, – поделилась ключница. – Ох, совсем не так просты господа наши! И богатство их великое никто не знает, откуда взялось, и сами откуда пришли — не знаем. Хотя, прошлой зимой проезжал один путешественник, говорил, что как раз из тех краёв, откуда князь с сестрой родом. Такую сказку про них наплёл, что едва верится! Что в той истории правда, а что ложь, уж и не знаю, но то, что богатство нажито не честным трудом, ясно как день.
– Ваш князь очень умён, – произнесла Дана, а мысленно прибавила: «Он обзавёлся богатством, а затем женился на княжне, и получил ещё и власть –– куда как умён!»
– Умён не по годам, – кивнула ключница с такой гордостью, словно лично помогала князю добывать сокровища.
Видя, что разговор может продлиться ещё долго, Дана решила, что на сегодняшний вечер с неё болтовни довольно, и спросила, можно ли где прилечь, чтобы не мешать никому. Ключница принесла с верхнего этажа одеяло, Дана устроилась возле очага, подложив под голову свёрнутый кожух, и мгновенно уснула.
Ей снилось, что она дома, сидит на коврике возле пышущей жаром печи, за спиной мама накрывает стол к ужину, а бабушка не то напевает что-то, не то нашёптывает, и её пальцы ловко и быстро скручивают шерсть в серую нитку. Вот сейчас со двора войдёт отец, раскрасневшийся с мороза, весёлый... живой...
Спала она так крепко, что даже не услышала, как утром поднимались работники. Ключница разбудила её немного погодя, когда уже занялась заря, и небо начало медленно светлеть.
– Скоро уже князь, должно быть, приедет, – сказала женщина. – Там на столе каша осталась, так можешь доесть, денег за неё не возьму уж.
Дана сдержанно поблагодарила. Зевая и потягиваясь она свернула одеяло и попыталась пятернёй пригладить волосы. Те, видимо, обидевшись за учинённое вчера надругательство, с одной стороны встали дыбом, будто их корова языком лизнула, и никак не хотели ложиться ровно. Возле двери стояла большая бочка воды, предназначенная для хозяйственных нужд, Дана подошла к ней, чтобы смочить гребень и вернуть волосам приличный вид. Как раз в это время по лестнице спускались двое, кажется, тоже путешественников, как и она. Один из мужчин был белоголовый, повыше второго, и на секунду Дане показалось, что она его узнала. Рука с гребнем замерла в воздухе, с зубчиков упали несколько капель, породив на поверхности воды расходящиеся круги. Но уже через миг Дана осознала ошибку и, с трудом переведя дух, отошла к столу. Сердце бешено колотилось в груди, а рука задрожала, когда она подносила её ко рту. Но противнее всего было осознавать с какой лёгкостью он вогнал её в холодный пот, даже не присутствуя лично, а всего лишь привидевшись.
Потом со двора донеслось конское ржание, топот, громкие голоса, и Дана поспешила выйти наружу. Солнце ещё только взбиралось по небу, в серых морозных сумерках воздух казался застывшим, деревья окутывал холодный туман. Двор был переполнен людьми, нескольких богато одетых всадников гарцевали среди повозок верхом на красивых, мохноногих конях чёрной масти. На дороге дожидались укрытые рогожей сани на высоких полозьях, там же смирно стояли лошадки, не такие статные и не такие породистые, как вороные, но широкогрудые и, по всему видать, выносливые: такие лошадки уступают в скорости, но могут хоть целый день трусить рысцой, не сбиваясь с шага и не спотыкаясь. Эти принадлежали слугам. Ещё несколько пеших людей возилось у саней, вокруг которых вертелась целая свора собак, остальные сновали между повозками и домом, таская вещи, но, надо думать, часть слуг, всё же, осталась приводить в порядок охотничью усадьбу, а здесь находилась только ближняя свита господаря. Сам он был в числе тех пятерых всадников, и не признал бы его разве что слепой: широкоплечий, довольно высокого роста мужчина лет тридцати или сорока. В короткой густой бороде его уже пробивалось раннее серебро, но чёрные волосы по-юношески вились тугими кольцами, придавая ему бесшабашный вид. Обнажив белые зубы, он громко хохотал над какой-то только что рассказанной шуткой, вокруг прищуренных глаз разбегалась тонкая сеточка весёлых морщинок. Князь относился к тем мужчинам, которых года лишь красят, и которые позже превращаются в обаятельных старцев, и в семьдесят лет способных ездить верхом и даже дать фору молодым. Без сомнений, он нравился женщинам, а у мужчин вызывал симпатию и уважение, так что не трудно представить, с какой лёгкостью он когда-то завоевал расположение Ославича и его дочери.
Обращаться напрямую к князю Дана не рискнула: разглядев среди тех, кто остался у повозки, самого старшего, и, по виду, самого главного, женщина направилась к нему.
– День добрый, – обратилась она к компании.
Мужчина степенно кивнул и ответил за всех, пробасив в густую бороду:
– Добрый, твоя правда.
Приободрившись, что угадала верно, Дана продолжила:
– А скажите, уважаемый, вы ведь старший егерь?
– Он самый. Бразд моё имя.
– У меня такое дело: можно ли с вами до деревни доехать? Очень нужно поскорее в Хотуль попасть, а коня я потерял.
Егерь с ног до головы оглядел молодого охотника: странный паренёк, взявшийся невесть откуда, вот кого он увидел, но чистое, светлое лицо юноши безотчётно вызывало у Бразда доверие. «А ведь не старше моёго Лепко парень…» – подумал он.
– Обожди здесь, – бросил егерь, – у князя спрошу.
Дана осталась ждать, с волнением следя за тем, как Бразд подходит к князю. Вот он заговорил, показал рукой, взгляд князя скользнул к худенькому пареньку, переминавшемуся на снегу возле саней. Задержался на несколько мгновения. Затем князь кивнул, и у Даны отлегло от сердца.
– Может, я хоть помогу чем? – спросила она, кивнув на трудившихся слуг, когда егерь вернулся назад.
– Да они закончили уж, – махнул рукой Бразд. – Сейчас отправляемся.
Последние мешки перенесли в дом, люди заняли свои места на санях, князь с двумя воями5 поехал впереди, двое других пристроились в хвосте, и поезд тронулся.
Когда-то очень давно, когда Дана была маленькой, в Вятицы пришёл странник. Он явился из Диколесья, из тех земель, что лежат на юге, за Олесским княжеством, про которые говорят: «Там живут чудовища». Его лицо давно стёрлось из памяти женщины, но все его рассказы она помнила до последнего слова. Он говорил о горах, белоснежными шапками подпирающими небеса, о непроходимых чащах, в которых зверь или человек смог бы пройти лишь ползком под ветками, плотной сетью переплетавшимися меж собой, и о море, могучем и рокочущем, грозном и беспощадном. Дана пыталась вообразить далёкие страны и удивительные мест, о которых говорил странник, и даже самой себе боялась признаться, что хотела бы побывать там и увидеть всё своими глазами. Теперь ей представилась возможность убедиться, что повороты судьбы непредсказуемы: разве могла она подумать, что её мечта о путешествиях осуществиться при подобных обстоятельствах?
До сих пор она не загадывала далеко вперёд: попасть бы в город, а там уж как получится. В городе и затеряться легче. Чем большее расстояние отделяло её от дома, тем спокойнее она себя чувствовала. Однако где-то ведь ей следовало остановиться: нельзя же скитаться всю оставшуюся жизнь. Но где приткнуться нищенке без семьи, которую и не ждёт никто? На всём Свете у неё остался теперь только один близкий человек –– старшая сестра её матери, которая много лет назад вдруг сорвалась с места, покинула родных и знакомых, да так и не вернулась. Поступок неслыханный для женщины, в былые времена опозоривший бы всю семью на несколько поколений вперёд. Долго считали, что она сгинула насовсем, но потом Вестина прислала письмо из Хотули… Тётя могла бы принять племянницу, во всяком случае, Дана очень на это надеялась.
Дана смотрела на проплывающие мимо деревья, грела руки, засунув их под кожух к животу, и прислушивалась к разговорам. Не смотря на то, что ночью она хорошо выспалась, её снова начало потихоньку укачивать, и женщина морщилась и зевала, прикрывая рот ладошкой. В какой-то момент она заметила мимолётный взгляд князя. Он отвернулся так быстро, что можно было бы решить, что ей показалось, но Дана всё же мысленно себя отругала: даже зевала она совсем не по-мужски, а ведь такой простой жест мог разом свести на нет все старания. Но вплоть до самого вечера князь в её сторону больше не смотрел, и Дана постепенно успокоилась.
Привал устроили на небольшой поляне невдалеке от дороги. Живо развели костёр, подвесили над ним один большой, общий котёл. Пока одни слуги занимались ужином, другие натягивали над поляной полотнище от снега и распрягали лошадей. Дана помогала, но про себя решила, что, если к костру не позовут, то сама не пойдёт: хуже нет, когда тебя гонят как настырного и непрошеного гостя.
Позже выяснилось, что переживала она напрасно: когда слуги вместе с господами расселись в большой круг, позвали и Дану. Женщина с удивлением и странно приятным чувством отметила, что князь слуг не чурается и ест вместе со всеми. Может, и вправду вышел из людинов. А может, правда, что не мир творит человека, а человек мир, ведь и среди бедняков полно низких людей, которым не приведи Небеса кем-то командовать! Мелкая душонка всегда стремится унижать других, а такая и у князя, и у нищего может оказаться.
Дана ела молча. Ею владело задумчивое состояние, мысли как гусеницы переползали от одного к другому, но главным образом вертелись вокруг собственного будущего. Когда бежишь, не стоит задумываться, зачем бежишь и куда денешься после, иначе так и останешься на одном месте. Но, всё же, когда погоня остаётся далеко, неизбежно возникает вопрос, куда податься дальше. Пока что вся надежда была на сестру матери, но Дана не представляла, что скажет ей, и о какой помощи станет просит, когда найдёт.
От задумчивости её заставило очнуться ощущение чужого взгляда. Дана подняла глаза и успела заметить, как князь отвернулся: снова он наблюдал за ней. Она не подала вида, что заметила, но, пока котёл не опустел, и ложки не заскребли по днищу, сидела как на иголках. Едва дождавшись, когда ужин подойдёт к концу, и все начнут подниматься со своих мест, она ушла от костра к саням. Забравшись внутрь, женщина свернулась под рогожей и прикрыла глаза. «Князь очень умён, – думала она, засыпая, – такие, как он, доверяют себе, обмануть их не просто, и, если уж начал подозревать, считай, что уверился. Но, прежде чем в открытую назвать парня девкой, сто раз подумаешь. Да и с чего ему меня изобличать? Разве что любопытства ради…»
Утомлённая, Дана быстро задремала. Но спать на рогоже было не удобно, она то и дело просыпалась, открывала глаза, смотрела на рыжие язычки костерка и снова задрёмывала. Такой сон хуже ночного бдения: и не отдохнёшь толком, только намаешься.
В очередной раз из сна её вырвал гнусавый голос рога, вскрики и звон оружия. Она даже не сразу смогла понять, сон это или всё происходит наяву: по поляне мелькали тени, почти угасший костёр с трудом освещал фигуры людей, которые даже не кричали, а издавали рычание, словно дикие звери.
Разбойники подкрались с наветренной стороны, чтобы их не учуяли псы, однако они и сами взяли с собой собак, и не рассчитали, что те поднимут лай, совершенно не считаясь с намерением хозяев сохранять тишину до самого последнего момента. На лай подхватились часовые, они подняли весь лагерь, и внезапная атака провалилась. Разбойников было примерно столько же, сколько людей князя, и вооружены они были не хуже наёмников, это было бы ясно даже человеку несведущему.
В темноте всё смешалось –– люди, собаки… Они кидались друг на другу с яростью, похожей на безумие, с намерением заколоть, изрезать, заставить упасть и никогда уже не подниматься. Не было людей. В этот момент исчезло всё, чем они жили, их помыслы, шутливые разговоры у огня, не существовало людей, которые остались за пределами этой темноты. Раздались первые вскрики боли. В памяти женщины всплыл дом и восставший мертвец, с улыбкой рвавший людей на части.
Дана привстала, попытавшись разглядеть хоть что-то, и тут в сани спиной к ней врезался мужчина. Он был без шапки, и Дана прямо перед собой увидела его кучерявые рыжевато-русые волосы со спутанными колтунами, в которых застряли мелкие веточки и хвоинки. Он не принадлежал к княжеской дружине. Сопя, разбойник неуклюже откатился куда-то вниз, а туда, где только что была его голова, в борт саней врезался нож, расщепив дерево. От неожиданности и испуга Дана отпрянула и повалилась на спину, а затем торопливо сползла с саней на другой стороне. Пригнувшись, она в смятении озиралась, а вокруг кипел бой. В такой темноте княжьи вои не стреляли, опасаясь попасть по своим же, и в ход шли мечи и топоры. «Ну вот, а ещё говорили, что всех разбойников извели…» – подумала Дана. Слева от неё из под саней выбрался рыжеволосый, выпучив глаза, он фыркал в бороду и с диким выражением оглядывался назад, туда, где остался его преследователь. Женщину он не заметил. Вскочив на ноги, разбойник перехватил поудобнее меч и со спины набросился на витязя6, рубившегося с его товарищем.
– Сзади! – крикнула Дана, подавшись вперёд.
Она была уверена, что вой не успеет, но, в пылу драки, тот не только расслышал предупреждение, но и по голосу как-то понял, что кричал не враг, отбил удар своего противника и ушёл в сторону, подставив его под удар рыжего. Рыжий такой прыти не проявил: он не успел остановить замах и со всей силы опустил меч на плечо своего же соратника, разрубив его от плеча до груди. Впрочем, он не сильно замешкался, просто выдернул оружие и вновь напал на витязя. Они закружили на месте, быстро обменялись несколькими ударами, и разлетелись в стороны как цепные псы. Теперь витязь оказался лицом к Дане, и она узнала в нём князя. Ни один из ударов разбойника не достиг цели, зато рыжий держался за раненную руку и стоял чуть согнувшись. Секунду или две он глядел на князя, потом, быстро взвесив свои шансы, повернулся и дал дёру. К несчастью, на пути ему попалась Дана. Разбойник взмахнул мечом, намереваясь походя разрубить подвернувшегося мальчишку, но тот неожиданно сжался в комок и бросился ему в ноги. Разбойник не удержался и упал, а мальчишка со всей силы ударил пятками ему в поясницу. Разбойник взвыл, но через миг боль перестала его волновать — он лишился головы.
Князь встряхнул клинком, сбросив на снег несколько капель крови, и протянул руку, помогая Дане подняться.
– Молодец! – князь дружески хлопнул её по плечу и кивнул на сани: – Спрячься пока.
Упрашивать Дану не пришлось: кивнув, она забралась под сани и распласталась на снегу. Из своего укрытия женщина видела не слишком много, однако скоро послышались победные выкрики, и по голосам Дана догадалась, что победа осталась за воями князя. Тогда она выбралась из своего убежища.
Ни одному разбойнику не удалось уйти, почти все были зарублены, и охотники за ноги стаскивали тела в одну кучу на краю поляны. Зарубленных и загрызенных собак оставляли лежать там, где они пали, раненных разбойничьих без всякой жалости добивали. Кое-кто из людей князя тоже не избежал участи своих врагов. Убитых складывали возле саней. Их было не много. Дана старалась не смотреть им в лица. Трое, чудом оставшихся в живых разбойников, лежали связанные по рукам и ногам чуть поодаль от разбросанного костра.
– Где ты прятался, парень? – грубовато окликнул Дану Бразд. – В кроличьей норе?
Несколько охотников негромко рассмеялись, а Дана покраснела, благо, что в темноте никто не увидел.
– Оставь парнишку, – вмешался один из витязей, самый молодой из тех, что сопровождали князя, – он же не воин.
– Может и не воин, а вашему господину жизнь спас, – весомо произнёс князь, подходя ближе.
Бразд уставился на мальчишку таким взглядом, будто тот у него на глазах отрастил вторую голову, а князь обратился к Дане:
– Как тебя звать, храбрец?
– Бус, – почти не задумываясь, ответила Дана: когда-то в детстве бабушка и вправду звала её Бусинкой, за то, что она постоянно терялась, да ещё в таких местах, где, казалось бы, и потеряться то невозможно.
– Ну что ж, Бус, я твой должник, – улыбнулся князь.
Это простое заявление произвело на охотников сильное впечатление: вероятно, князь не часто бросался подобными словами. По убеждению Даны, он сильно преувеличивал её заслугу, однако от споров и возражений её удержало понимание того, что, если она вдруг вздумает сказать «пустяки!» о спасении жизни князя, это будет, мягко говоря, неразумно. Благо, внимание окружающих быстро переключилось на выживших разбойников. Двое из них были без сознания: им сильно досталось, сражались они яростно, прекрасно понимая, что в плену их вряд ли ждёт мёд с ватрушками. Третий лежал без движения, стиснув зубы и злобно таращась на всех уцелевшим глазом.
– Ранко, что там? – окликнул князь витязя, осматривавшего тела разбойников (того, который вступился за Дану).
– Здесь не все разбойники, – откликнулся Ранко. – Часть из них наёмники, может, из-за Красных гор.
– Наёмники? – эхом откликнулся князь.
Это совершенно меняло дело: нападение уже никак нельзя было считать случайностью.
– И кто же вас послал? – вопрос был задан обычным голосом, будто князь спрашивал о чём-то совершенно незначительном, однако спокойствие его было обманчиво, это понимали все, включая разбойника.
– Я ничего не знаю, – с трудом ответил одноглазый. – Нам ничего не объясняли, я знаю только, что им нужны были люди.
– Врёшь, небось, – буркнул темноволосый витязь.
Его борода была почти совсем седа, однако назвать воя старым у Даны не повернулся бы язык.
– Не вру! Клянусь Матерью Судеб!
– Может быть, я могу помочь.
Все удивлённо повернулись к подавшему голос. Дана и сама удивилась, что осмелилась заговорить, но отступать было поздно.
– И чем же ты можешь помочь? – Бразд не смог скрыть недовольства в голосе, этот мальчишка всё больше не нравился ему, и то, что он мог что-то знать о нападении, мигом заставило его насторожиться.
– Пару дней назад я столкнулся в лесу с тремя людьми: я прятался в доме, куда они также пришли укрыться от непогоды. Они… не заметили меня, и я смог подслушать их разговор. Так вот, те разбойники говорили о каком-то Родиме, с которым они должны были встретиться в скором времени, он должен был их ждать в каком-то назначенном месте. Я не знаю наверняка, но, может быть, они шли на встречу с этими самыми наёмниками.
Витязи обменялись понимающими взглядами.
– Спасибо, Бус, – задумчиво кивнул Власт, – ты действительно помог. Этих… – князь махнул на лежащих в снегу людей, – забираем с собой.
***
Утром тела убитых разбойников сожгли, а пепел зарыли в снег. Пленников уложили в сани, и Дана, прямо сказать, была не в восторге от нового соседства. Хотя продолжалось оно не долго: вечером следующего дня впереди показались башенки крепости. Лес расступился, они выехали к подножию невысокой возвышенности. Крепость стояла на горке. С одной стороны подступы к ней закрывал широкий рукав реки (Быстрицы, впадавшей в Весею), с двух других глубокие овраги, на дне которых торчали деревянные колья. Стены окружали крепость треугольником, на каждом углу которого стояла приземистая башня, вынесенная за предела стен для удобства ведения оборонительного огня. Конусообразные крыши, покрывала светло-серая деревянная черепица, на вершине каждой башни развевался алый раздвоенный язычок стяга. Крепость воздвигли из камня, до сих пор Дане не доводилось видеть ничего даже отдалённо похожего.
Дубовые, окованные железными полосами, ворота были открыты, а во дворе охотников встречала целая толпа слуг, которые споро принялись разгружать сани.
– В темницу, – указал князь на разбойников. – Утром вздёрните их у дороги в город.
Заголосивших разбойников увели, но их крики ещё какое-то время доносились во двор. От криков Дане сделалось не по себе: не то, чтобы ей стало жаль людей, просто, наблюдая страдания другого, человек невольно примеряет его муки на себя. Женщина стояла, не зная куда приткнуться и у кого спросить дорогу в деревню, но тут князь вспомнил и о ней.
– Друг мой! Что же ты стоишь? – Он сделал приглашающий жест рукой, и Дане не оставалось ничего другого, как подойти.
– Будь моим гостем! – щуря смеющиеся глаза, предложил князь. – И не отказывайся, а то что обо мне люди скажут, если я к ночи тебя другого пристанища искать отошлю? Оставайся сколько нужно.
– Благодарю тебя, – поклонилась Дана, поскольку ничего иного не оставалось.
Двери крепости едва ли уступали крепостным воротам, а внутреннее устройство говорило о том, что зодчий старался учесть всё, даже то, что враг каким-то чудом прорвётся, и бой придётся вести внутри. Он нарочно выстроил узкий коридор, расширявшийся и образовывавший воронку с основанием в дверях, таким образом, в проходе могли сражаться сразу лишь несколько воинов, остальным было бы просто негде развернуться. К тому же в стенах имелись ниши, чтобы защитники, скрываясь за выступами, могли стрелять по нападающим. Весь замок был выстроен так, чтобы его мог защищать даже небольшой гарнизон, и врагу каждый шаг давался бы большой кровью.
Из коридора они попали в просторный зал с таким огромным очагом, что в нём можно было целиком зажарить вепря. Очаг был встроен в стену, и дым выходил в специальную трубу, чтобы не заполнять зал. Посередине зала стоял длинный стол с рядами лавок и одним стулом во главе. Над очагом висел портрет. Это было большое полотно в золочёной раме, чрезвычайно заинтересовавшее Дану. Во-первых потому, что раньше ей не доводилось видеть нарисованных изображений, а, во-вторых, примечателен был сам герой портрета. Изображённая на нём женщина сидела в деревянном кресле, сложив белые изящные ручки на коленях. На ней было бардовое платье, расшитое по вороту цепочкой ромбов из белых и чёрных ниток, из широких рукавов верхнего платья выглядывали пышные рукава нижнего, стянутые на запястьях тесёмкой. Голову покрывал белый шёлковый плат, спускавшийся свободно поверх распущенных волос, только прихваченный на лбу серебряным обручем. Глубоко посаженные глаза этой женщины смотрели с таким всепоглощающим властным спокойствием, что портрет с первого мгновения вызывал глубокое чувство преклонения. Её вряд ли назвали бы красавицей, одной из тех, кого воспевают бранды7 за золотистый шёлк волос и голубые глаза… но взгляд женщины завораживал, казалось, что она видела и понимала нечто недоступное другим.
– Моя сестра, – произнёс князь у Даны за спиной.
– Такой нездешний взгляд… – откликнулась Дана.
«Ну что я говорю! – с досадой подумала она. – Сейчас он начнёт допытываться, почему я так сказала и что имела ввиду, я стану объяснять и как всегда только наговорю ещё больше глупостей! Ну почему я…»
– Да, ты очень верно заметил, – кивнул князь, прервав её мысли. – Даже я не всегда понимаю свою сестру, она как лес, или небо… Людям порою остаётся лишь просто восхищаться ею. – Князь едва слышно вздохнул. – Оляна вышла замуж. Мы часто навещаем друг друга, но всё равно скучаем –– она единственный родной мне человек…
– Этому портрету уже несколько лет.
Дана оглянулась на голос, донёсшийся с лестницы. Там стояла молодая женщина. Её по-детски пухлые губки были поджаты, большие глаза смотрели колюче, точно их обладательница готовилась сказать нечто язвительное. Она была младше князя лет на пятнадцать, он мог даже сойти за её отца, но Дана как-то сразу догадалась, что юная красавица — его жена.
– Сейчас Оляна, конечно, уже старше, и выглядит иначе.
Дана с недоумением взглянула на хозяйку замка: даже дурак понял бы такой намёк. Неужели она не осознавала, что, понося сестру князя, выставляет себя с первых же слов в сплетницей и склочницей?
– Вайорика.
Князь обернулся к жене, и Дана не смогла увидеть, изменилось ли выражение его лица. Голос остался спокоен, из чего она заключила, что к характеру супруги князь привык.
– Этот юноша спас мне жизнь, – продолжил князь. – Я прошу тебя принять его как самого почётного гостя.
– Ох, ну конечно же! Чувствуй себя свободно под нашей крышей.
Княгиня подошла ближе, и Дана приветствовала её почтительным поклоном.
– Благодарю за гостеприимство, госпожа.
– Какой милый и учтивый юноша! – проворковала Вайорика, кокетливо похлопав ресницами.
Такая откровенность слегка огорошила Дану, князь же остался внешне спокоен, только в уголках глаз появились весёлые морщинки.
– Дорогая, позови кого-нибудь из слуг, – попросил он, – пусть покажут гостю комнату, – и, уже Дане: – Я пришлю кого-нибудь позвать тебя к ужину.
Дана снова поблагодарила, чувствуя себя ужасно неловко от свалившегося внимания и совершенно непривычной обстановки. Ей стало куда спокойнее, когда явился слуга и повёл её по лестнице на верхний этаж.
Уже совсем стемнело, и он нёс перед собой факел, освещая дорогу. Какой бы вздорной или избалованной ни была Вайорика, свои обязанности хозяйки она исполняла ревностно и строго следила за порядком: пока они шли к гостевым покоям, Дана не заметила ни грязи, ни паутины. Слуги не отлынивали от работы, как нередко случается у нерадивых господ. Коридоры были узкими: один человек мог пройти, расставив в стороны руки, потолки тоже низко нависали над головой. Весь простор достался главному залу, а прочие комнаты, особенно в сравнении, казались крохотными.
Внутреннее убранство покоев не отличалось изысканностью, князь не стремился выставлять богатство напоказ, либо же предпочитал тратить золото на что-то другое. Вот и отведённая ей комната оказалась обставлена очень просто: большая кровать с поднятым пологом, возле глубокого окна, похожего на бойницу, жёсткое креслице и столик. А у дальней стены за высокой резной ширмой стояла самая настоящая деревянная ванна. Очаг в комнате не наблюдался, однако явственно чувствовалось тепло. Потрогав стены, Дана восхищённо присвистнула. Крепость определённо строил настоящий мастер: он оставил в стенах полости, и по этим полостям поднимался горячий воздух из какой-то комнаты внизу, где топили печь, так что тепло могло распространяться по всей крепости всего от одного-двух источников. Дана не сталкивалась с такой системой прежде, но знала о ней от отца: когда-то давно он придумал нечто похожее, и взахлёб рассказывал маме, а Дана сидела рядом и слушала. Печально, что он умер, не зная, что такой способ уже был известен.
Скрипнула дверь, и в комнату вошли, сгибаясь под тяжестью вёдер, две служаночки, совсем ещё девчонки. От воды поднимался горячей пар. Служанки засновали туда-сюда, и споро наполнили ванну. Оставив на столе мыло и чистую одежду, они убежали, перешёптываясь и пересмеиваясь между собой.
Первым делом Дана закрыла дверь на задвижку (не хватало ещё, чтобы кто-нибудь вошёл), и только потом разделась и с наслаждением, медленно привыкая к горячей воде, опустилась в ванну. Она долго лежала так, и ей казалось, что она тает как большая ледяная сосулька. Она совершенно потеряла счёт времени, и к реальности её вернул деликатный стук в дверь. Слуга несколько удивился закрытой двери, но ломиться, разумеется, не стал, а просто крикнул: