«…самое страшное, что могло произойти с тобой, уже случилось
–– ты родился…»
Пролог.
Этой ночью отец Ролан не спал, что случалось с ним в последние годы не так уж и редко: к старости начинаешь всё чаще просыпаться по-ночам –– ноющие кости и тяжесть в груди поднимают из постели не хуже плети. В такие ночи отец Ролан спускался из своей кельи вниз, в храм, и бродил, слушая эхо собственных шагов и размышляя о прошлом: когда впереди остаётся всё меньше непройденного пути, волей-неволей начинаешь оглядываться назад.
На его век пришлось несколько мелких воин, прошедших под благородными лозунгами и по менее благородным причинам: страны-соседки уже лет сто грызлись за золотые прииски –– есть из-за чего спорить. Есть, что вспоминать.
– Да, нынче всё измельчало, нынче уже не то... – пробормотал старик, кашлянув в кулак. – Грызутся без толку... Вот ещё лет двести назад какие были воины!.. Целые страны без следа исчезали... А теперь? Эх...
Он аккуратно поправил замигавший фитилёк лампы, сухой ладонью потёр глаза и побрёл к алтарю, по правую сторону которого, едва приметная, виднелась дверь наверх, в его келью.
Весь храм был погружён в темноту, только кружок света покачивался вокруг старого монаха, бредущего вдоль ряда скамей. Далеко с площади донеслись два звонких удара колокола с башни ратуши.
Старик взялся за ручку двери. "Нужно поспать, – подумал он, – хоть немного, не то завтра совсем не смогу подняться".
Вдруг он почувствовал, как по ногам лизнуло сквозняком, от чего сразу заныли суставы. Сквозняков в большом храме, конечно, хватало, но сейчас холодом совершенно явственно потянуло от подвальной двери. Кряхтя, отец Ролан подошёл поближе. Так и есть: между косяком и дверью зияла щель сантиметра в два –– сразу и не заметишь.
– Старость... Прости Господи... – прошептал монах. – Конечно же, я забыл запереть её днём.
Но проверить, всё-таки, было не лишним, и, бормоча себе под нос, отец Ролан начал спускаться по винтовой лестнице вниз, в склеп. С момента основания церкви здесь хоронили всех священников, служивших в ней. Были в их числе и прославившиеся благими делами и подвижнической жизнью, чем отец Ролан, как нынешний настоятель храма, гордился. Один раз в неделю он обходил весь склеп, снимал паутину и стряхивал пыль, и затем запирал дверь на ключ. И ни разу ещё до сих пор не забывал сделать этого. Открытая дверь насторожила его, пусть даже он не захотел признаться в этом самому себе.
Побитые временем ступени так и норовили вывернуться из под ног: кирпичи крошились, цемент не держал камни.
– Воры... – пробормотал отец Ролан. – Ничего святого, даже храм Божий обворовать готовы. А!..– Он махнул рукой. – Все строители такие, иродово племя...
Лестница, которая, казалось, год от года становившаяся всё длиннее и круче, наконец, закончилась. Старик побрёл по коридору, подсвечивая дорогу мигающей лампой. В её переменчивом свете на стенах можно было различить таблички с наполовину стёршимися именами. За ними, замурованные в нишах, лежали гробы.
Мертвецов отец Ролан не боялся никогда. Ещё послушником он не раз слышал от своего духовника: "Не бойся мёртвых, опасайся живых. У мёртвых свои заботы: из Ада их не выпустят, а из Рая они и сами не уйдут. А мороки, бесами насылаемые, являются лишь к тем, кто духом слаб и о призраках, да о всяких фантасмагориях помышляет. Одолеют тебя сомнения –– помолись, и всё пройдёт". Потому теней он не боялся, в отличие от живых, и оттого, заметив слабый свет, пробивавшийся из-за поворота, признаться, струхнул.
"Видать, когда днём приходил, фонарь оставил", – совсем уж не веря себе, подумал монах. Подкравшись, он осторожно заглянул за угол, и увидел человека. Тот сидел спиной к монаху, и перед ним, в груде каменного крошева, стоял выломанный из стены гроб.
Отец Ролан почувствовал, как на лбу выступила испарина, а язык прилип к пересохшей гортани. Неверной рукой он утёр пот и подвинулся ближе.
Человек медленно поводил руками над гробом, что-то невнятно бормоча. Длинные пальцы в тусклом свете, казалось светились. Тут только отец Ролан заметил, что фонаря у человека нет, а свет исходит отовсюду, будто светится сам воздух. Священник вцепился в стену, боясь пошевелиться, и в то же время страстно желая бежать отсюда подальше.
Крышка гроба вдруг засветилась злым, красным светом, а в ушах у монаха надавило, и перед глазами поплыли круги. Это продолжалось несколько секунд, затем крышка с грохотом отлетела прочь, и всё прекратилось.
Человек ухватился за край плиты и начал рыться внутри гроба. Хрупкие истлевшие кости сухо затрещали, заставив старого монаха вздрогнуть от отвращения и страха, а человек бережно извлёк на свет большую плоскую шкатулку. Снова что-то незримое появилось в воздухе. Человек шептал, его пальцы выводили странные знаки над шкатулкой, полыхавшей ярким пурпуром. Стало холодно, капельки влаги на стенах и потолке мгновенно замёрзли, а по камню протянулись инеевые узоры. Отец Ролан отдёрнул руку от стены, едва удержавшись, чтобы не вскрикнуть –– пальцы обожгло холодом.
Шкатулка то яростно вспыхивала, то гасла, и шёпот человека становился всё внятнее и отчётливее, хотя разобрать слова монах всё равно не мог.
Раскалившись до ослепительного блеска, шкатулка вдруг начала гаснуть, и вместе с этим постепенно отступил холод.
В тишине звонко щёлкнула крышка, и, забыв об осторожности, отец Ролан подался вперёд, пытаясь разглядеть как можно больше.
– Она... – разнёсся по склепу хриплый голос.
Человек поднялся, и священник разглядел, что он держит в руках большую книгу в почерневшем кожаном переплёте, казавшуюся невероятно древней. Человек бережно убирал её в сумку, и отец Ролан внезапно понял, что вор собирается уходить. И уходить он будет тем же путём, которым явился.
Старик поднялся, почувствовав, как всё тело, давно уже отвыкшее от резких движений, отозвалось болью. Он засеменил к лестнице, понимая, что уже не успеет, услышал позади себя шаги и в то же мгновение ощутил мягкий толчок. Ноги подкосились, пол метнулся навстречу, он упал, сильно разбив лицо, –– перед глазами по полу быстро растеклась бурая лужица, –– но боли не почувствовал. Отец Ролан попытался подняться, однако тело его не слушалось.
Ужас нахлынул волной, разом вытеснив все мысли, и сквозь навалившуюся тишину старик различил гулкий стук каблуков. Шаги приблизились и затихли рядом с ним. Пол поплыл в бок и вниз, его перевернули, и отец Ролан увидел низко склонившегося над ним человека. Он не разглядел лица, до половины скрытого длинноносой, тёмно-синей карнавальной маской, из прорезей которой на него смотрели ничего не выражающие глаза.
– Господи… помилуй… – одними губами прошептал отец Ролан.
Человек его расслышал. Кивнул.
– Он помилует.
– Я хочу жить…
Человек поморщился, будто услышал что-то неприятное, и слегка пожал плечами:
– Я перебил тебе позвоночник, так что… – он развёл руками. – Закрой глаза, ты умрёшь быстро.
Часть 1 Из бездны.
1.
Однажды, холодным зимним вечером, по тропе, ведущей к аббатству преподобного Франциска Азизсского, не спеша поднимался человек. Тропа вилась меж высоких сосен, скрипевших на ветру как старые половицы; ветер доносил голос приближающейся бури, а за спиной человека, сквозь сухие стебли вереска, виднелось свинцовое полотно моря. Человек кутался в длинный плащ, совершенно точно не предназначенный для зимних холодов, и ветер то и дело срывал с его головы капюшон и трепал волосы, напоминавшие вороньи перья. Он шагал уверенным широким шагом, однако ссутуленная спина и низко опущенное лицо выдавали усталость.
Тропа резко вильнула, огибая пару огромных валунов, и человек вышел к серой стене монастыря. Ворота, конечно, были закрыты. Ухватившись за бронзовое кольцо, путник несколько раз громко постучал. Открылось маленькое окошко как раз на уровне глаз, и глубокий низкий голос поинтересовался, кто явился в столь поздний час к стенам обители.
– Друг, – хрипло ответил человек, и закашлялся тем тяжёлым, грудным кашлем, который всегда вызывает беспокойство у лекарей.
– Я должен сообщить аббату Брандту о тебе, – сказал монах-привратник, с недоверием оглядев странника через окошко, – подожди немного, добрый человек.
– Да куда уж я денусь... – прошептал путник в сторону, покорно оставаясь ждать на ветру.
Прошло не менее четверти часа, прежде чем ворота открылись, и его впустили в обитель.
– Входите, сын мой, и чувствуйте себя спокойно в этих стенах, – этими словами встретил его аббат монастыря, круглый и очень подвижный, точно катящийся мячик, человечек. – Я отец Брандт, могу ли я узнать твое имя?
– Кристиан де’Мон, – не замешкавшись ни на секунду, солгал Каетано, и приложился губами к протянутой руке.
Во дворе было пусто, только привратник стоял у ворот, приплясывая возле обледенелого столба и похлопывая себя руками по озябшим плечам. Ветер раскачивал на столбе большой масляный фонарь, и клякса света под ним прыгала, то наползая на ноги привратника, то убегая в сторону.
Аббат жестом пригласил гостя следовать за ним, вдвоём они, не торопясь, пересекли двор и зашагали по длинным коридорам аббатства.
– Вы, конечно, устали с дороги, – говорил аббат Брандт. – Сейчас я провожу вас в трапезную. Ужин закончился, но вас, конечно же, накормят. Потом вы сможете отдохнуть в келье для гостей.
– Вы очень добры.
Каетано с почтением склонил голову, и аббат быстро покосился в его сторону.
Неожиданный гость аббатства был молодым человеком лет восемнадцати, с тёмными, словно неживыми глазами на бледном лице. Черты лица слишком правильные для простолюдина, но одежда небогатая, да и потрёпанная дорогой –– понять, кто же перед ним, настоятель не мог, и это его беспокоило.
За стенами выло и ревело, стонали, как живые, сосны на склоне холма; шумело море.
– Буря разошлась не на шутку, – заметил аббат, – вам придётся задержаться у нас на несколько дней.
– Я буду безмерно благодарен вам, отче, – снова склонил голову юноша, – но я спешу, и, как только буря немного стихнет, покину вас и не стану злоупотреблять вашим гостеприимством.
– Помогать ближнему –– наш долг, – с улыбкой ответил аббат, которому понравилось выказанное уважение, – не беспокойтесь об этом.
У дверей трапезной настоятель распрощался, сославшись на неотложные дела. Монахи уже отужинали, но для гостя, конечно, нашлась тарелка каши и хороший ломоть хлеба. Усевшись в конце длинного стола, Каетано сложил руки "клинышком" и, под внимательным взглядом монаха, принёсшего еду, громко помолился, прежде чем приступать к ужину. Продемонстрировать свою набожность было совсем не лишним.
Монастырь, стоявший на берегу моря, казался совершенно отрезанным от всего мира, но это впечатление, конечно, было обманчиво. У монахов должны были быть возможности связаться с внешним миром: голубиная почта, или посыльный, приходящий в определённые дни, но, в любом случае, пока длится буря, отправить сообщение монахи не могли. Другое дело, что и самому ему из монастыря не уйти. В крайнем случае можно и рискнуть, но лучше бы всё обошлось.
Ему выделили келью на втором этаже, как раз предназначенную для гостей. Провожавший его монах оставил огонь и ушёл, едва слышно пожелав доброй ночи. Комнатка была очень скудно обставлена: на железном светце теплилась лучина, плохо освещавшая даже маленькое помещение кельи. У стены стояла кровать, рядом с ней –– стол, на котором лежала библия в потёртом переплёте; над столом на стене висело распятие. Больше в комнате ничего не было.
Каетано скинул на стол свой дорожный мешок, особенно не отягощённый поклажей, повесил на стул плащ, огляделся.
– Убого, мрачно и душно, – изрёк он, похлопав жёсткий матрас. – Как же люди добровольно обрекают себя на такое существование?..
Он сухо рассмеялся и передёрнул плечами. Ладно, шутки оставим назавтра, когда он выспится и хоть немного приведёт в порядок замёрзшие мысли –– от проклятого ветра, кажется, закоченели все желания, исключая потребность в тепле. Аббат, конечно же, возьмётся его расспрашивать, но не раньше утренней службы (на которой следует быть непременно), и не раньше завтрака. Так что, скорее всего, или во время утренней трапезы, или сразу после неё. И тогда придётся быть чертовски убедительным: аббат производил впечатление человека если не проницательного, то, во всяком случае, догадливого. Те, кто сами привыкли изворачиваться, и в других легко чувствуют фальшь.
От размышлений его отвлёк тихий стук в дверь.
– Войдите! – крикнул Каетано.
Он нарочно не стал запирать дверь, чтобы показать доверие к братии монастыря. На приглашение вошёл послушник с ведёрком воды и кувшином. Установив их на столе, он пожелал доброй ночи и ушёл, как и первый, не сказав и не спросив больше ничего. Вряд ли монашеская жизнь искореняет любопытство, однако она накладывает свой отпечаток, заставляя придерживаться определённых условностей: к примеру, не проявлять это самое любопытство, чувство, безусловно, мирское.
Умывшись ледяной водой, Каетано с наслаждением переоделся в чистое, не смотря на усталость, выстирал всю одежду, и только потом лёг. Но сон к нему не шёл. Каетано лежал и смотрел в потолок, и слушал, как снаружи стонет море. А в голову лезли странные мысли. "Невероятно и непостижимо, – думал он, – где же всё-таки тот предел возможного, граница? Как близка цель, но что же я получу? Всё или ничего. Всё или ничего... "
Каетано перевернулся на бок и стал смотреть на огонёк лучины, которая освещала теперь только саму себя. Хотя измененным глазам колдуна хватало и этого света.
Книга, и та сила, что была заключена в ней, могла ли она внушить тем двум, владевшим ею, ...нечто?
Каетано встал, прошёлся по комнате. Шум ветра не давал заснуть, а кровать была слишком жёсткой, и дыхание погони ещё представлялось ему свистом стрел в завываниях ветра.
Он рассеянным жестом повернул лежавшую на столе Библию, открыл на первых страницах Евангелие, пробежал глазами помутневшие от времени строки:
«...и показывает Ему все царства мира и славу их,
и говорит Ему:
всё это дам Тебе, если падши поклонишься мне.
Тогда Иисус говорит ему:
отойди от меня, сатана;
ибо написано...»1
Он захлопнул книгу, подняв в воздух облачко пыли.
Люди другие... Ему власть была не нужна, Он знал тайну иную. Перед ним не было выбора получить силу и стать её рабом, или отказаться и стать рабом своей слабости. По сути все мы не имеем выбора, потому что если ты всё-таки принял решение, значит, проблемы выбора не было, иначе ты не решил бы. Замкнутый круг. Что бы ты ни выбрал, ты всё уже предопределил заранее тем, кем и где ты стал. Готов ли ты быть рабом, пусть даже рабом самого себя?.. И не в этом ли могущество истинное –– владеть и всем, и собой?
Проблема не в том, чтобы вызвать демона, проблема в том, чтобы демона удержать, заставить подчиниться, и не подчиниться самому. Простейший и самый верный способ –– не вступать с ним в сделку вовсе. Но какой маг откажется от возможности получить силу невероятную, способную города сравнять с землёй и моря иссушить?
Он откинулся на кровати, заложив руки за голову. Завтра будет новый день. Закончится буря, и он продолжит своё путешествие. Быть может, его устремления ниже, чем у Него, быть может, есть более достойные цели, но он не откажется от них. Свободу, вот что даёт власть. Возможность раздвинуть рамки, границы своих возможностей. И магия как ни что другое способна на это. Сила и Знание, то, что не доступно простым людям, –– Магия. По-настоящему же важно лишь то, на сколько ты можешь раздвинуть пределы своего возможного. А Его путь... Его путь ведёт не к тому могуществу, и не к той силе, которых желал он.
Посреди ночи Каетано проснулся, задыхаясь от кашля. Сотрясаемый конвульсиями, он согнулся на кровати, силясь вздохнуть, но каждый вздох вызывал спазмы, скручивавшие его в три погибели. Когда, наконец, немного отпустило, он отнял дрожащую руку ото рта и поднёс к глазам, в полутьме на ладони влажно поблёскивали тёмные пятна.
– Дьявол.
Осторожно, опасаясь повторения приступа, он встал с постели, разжёг погасшую лучину, посадив на обугленный конец огонёк, и долго мыл руки, точно вода заодно могла вымыть из лёгких всю заразу так же легко, как смывала кровь с ладоней. Потом он тяжело опустился на кровать и снова попытался уснуть, но сон уже не шёл. В голове, словно пауки в банке, копошились и ворочались мысли.
Скольким до него посчастливилось владеть Книгой? Лишь двоим. Первым был сам её создатель, Абдул аль Хазред, вторым –– Господин Ледяной башни. Оба они прожили долгую, невозможно долгую жизнь, и оба умерли. Было ли бессмертие обманкой, или они сами отказались от вечности? Как же не верилось в это! Они владели властью всеобъемлющей, безграничной, и отказались?.. Немыслимо.
Он перевернулся на бок и осторожно вздохнул.
Болезнь вернулась неожиданно: целый год прошёл без приступов, и он почти поверил, что она отступила, хотя знал, что так быть не может. Она затаилась как опытный охотник, хищник. Она выжидала, когда он ослабнет, чтобы напасть. Как же хочется жить! Никому из живых не понять этого, беспечным, праздным, тратящим бесценное время впустую.
Только бы добраться до порта, а там…
Проснулся он засветло, разбуженный диким холодом, пробравшимся-таки под тонкое одеяло. Каетано разлепил веки и машинально пощёлкал пальцами, запалив погасшую ночью лучину. Правда, сразу погасил: огню в келье взяться неоткуда, и какой-нибудь особенно дотошный монах может обратить внимание, и, чего доброго, заподозрить…
Негромко ругаясь сквозь зубы, он попрыгал по комнате, разгоняя по мышцам застоявшуюся кровь; есть хотелось зверски, но раньше литургии завтрак у монахов не начинается, да и не мешало бы продемонстрировать аббату свою набожность. Так что, хочешь –– не хочешь, а в часовню идти придётся.
Часовню он нашёл быстро. Встав в сторонке, опустился на колени, сложил руки и погрузился в лёгкий транс. Со стороны казалось, что странник сосредоточен на молитве. Оставалось только не забывать время от времени осенять себя крестным знаменем. Ему не мешали, но и не забывали: аббат несколько раз мысленно возвращался к молодому человеку, украдкой наблюдая за ним. Странник был слишком юн, чтобы путешествовать в одиночку, а между тем прибыл явно издалека. Одет небогато, хотя и не бедно, при этом же держится с врождённым достоинством дворянина. Всё вместе это казалось странным, если не сказать, подозрительным, и подогревало любопытство монаха. Так что после службы он остановил его возле дверей часовни.
– Здравствуйте, отче, – Каетано отошёл с прохода, чтобы никому не мешать, и вежливо склонил голову перед монахом. – Благодарю, в стенах вашей обители есть что-то особенное –– я спал как младенец.
– В таком случае, идёмте в трапезную: после такого сна не помешает и поесть как следует, – благодушно рассмеялся отец Брандт.
В трапезной было темно: ещё только-только светало, и в высокие узкие окошки хмуро гляделось затянутое тучами небо. Аббат Брандт подвёл гостя к своему столу в самом дальнем конце зала. Стену позади украшала большая фреска, изображавшая какую-то сцену из жизни святого Франциска: кажется, святой раздавал хлеб нуждающимся, но изображение так сильно выцвело, что нельзя было утверждать наверняка. Помещение освещали несколько светильников, чадивших свечными огарками; стены, вдоль которых стояли почерневшие столы, тоже украшали фрески, многие из которых, очевидно, пытались реставрировать, но только ухудшили дело. Один из монахов прочитал с кафедры молитву, и братия, рассевшись на длинные скамьи, приступили к еде.
– Так вы путешественник? – осведомился аббат, когда в трапезной поплыл приглушённый шумок разговора.
Вопрос был задан вежливым тоном, но Каетано отчётливо уловил в нём завуалированный интерес –– аббат пытался выяснить, не бродяга ли его загадочный гость.
– По обстоятельствам, – с улыбкой ответил Каетано, – не по призванию.
– И что же за обстоятельства вынудили вас отправиться в странствия? – На лице отца Брандта отобразился живейший интерес.
– Я иду в Креппи, – объяснил Каетано, постаравшись придать своему лицу одухотворённое выражение и при этом не перестараться. – Я слышал, что в тамошнем университете самые лучшие учителя. Возможно, я изберу юридический факультет, но сказать наверняка пока ещё сложно.
– О! Весьма похвальное стремление, – закивал аббат. – Я не отношусь к фанатикам, проповедующим невежество, учение угодно Богу, иначе он не создал бы нас способными к постижению нового, верно?
– Несомненно, – согласился Каетано, мысленно прикидывая, как лучше перевести разговор на интересующую его тему.
– Да… – протянул отец Брандт, настраиваясь на философский лад. – Всю жизнь мы постигаем что-то новое, и после смерти всё, что мы можем унести с собой, это наши знания и добрые дела –– вот и всё. – Он глянул на Каетано, как бы ожидая возражений, но тот благоразумно молчал.
– Находятся же умники, – разглагольствовал аббат, – утверждающие, что знания приводят к приумножению греха! Но корни их ереси в невежестве. Ведь даже Пифагор говорил о бессмертии души!.. Что такое? Вы не согласны?
– Что вы, конечно же нет! – горячо возразил Каетано, пряча улыбку. Его так и тянуло сказать, что Пифагор рассуждал о возобновляемости сущего и переселении душ, и вовсе не имел никакого отношения к христианским догмам, что пытался приписать ему отец Брандт. Но священнослужители привыкли трактовать труды древних философов на свой лад, так что поправлять не только не имело смысла, но было и небезопасно.
– Мне кажется, вы абсолютно правы, – продолжал Каетано, стараясь сдержать усмешку, – однако я не хотел перебивать ваших интереснейших рассуждений. Слушая вас, я вижу –– не множество слов доказывает рассудительность мнения2.
– Да, и я всегда так считал. Как верно вы подметили! – подхватил аббат, с довольным видом поглаживая свой объёмистый подбородок; Каетано отвернулся, чтобы настоятель не заметил мелькнувшее на его лице выражение брезгливого отвращения: не сумевший распознать слов одного из величайших философов монах рассуждал о собственной образованности.
Но все же разговор двигался совсем не в том направлении, в каком хотелось бы колдуну, и требовалось срочно брать инициативу в свои руки.
– Нашей стране необходимо побольше разумных людей, особенно сейчас, когда времена такие неспокойные, – заметил Каетано осторожно. Он уже понял, что достаточно подкинут монаху фразу, и тот сам начинает развивать тему, так что натолкнуть его на нужную не составит труда.
– И в самом деле! – подхватил отец Брандт. – Все противники развития и учения, как мне кажется, могут быть объявлены врагами! Пусть неосознанно, пусть исходя из лучших побуждений, но они ослабляют страну, а ведь мы практически стоим на пороге войны!
– Вы говорите ужасные вещи. Надеюсь, что война нас минует, – Каетано поднёс к губам стакан и, сделав большой глоток, осторожно добавил: – Можете представить, как усилят все гарнизоны в военных городках, и сколько патрулей будет разъезжать по дорогам?.. Пожалуй, проще станет летать научиться, чем проехать через все заставы!
– На всё воля Божья, – смиренно перекрестился отец Брандт. – Будем молиться, чтобы чаша сия нашу страну минула. А заставы и без того легко не проедешь: зима в нынешнем году голодная, крестьяне из деревень уходят, в разбойники подаются, на дорогах неспокойно, вот и шлют солдат.
Каетано кивал, уже не слушая аббата, опять пустившегося в пространные рассуждения. Если дороги действительно наводнены солдатами, лучше выбрать обходной путь, но так он может сильно задержаться… Пока он раздумывал, отец Брандт продолжал вещать что-то о грехе и Геенне огненной. Он так увлёкся, что под конец Каетано уже и не чаял, как дождаться окончания трапезы. Наконец, монахи встали для благодарственной молитвы, и, прошептав под общее бормотание, Каетано перекрестился и вместе со всеми вышел из зала.
2.
За ночь ветер не стих, а, напротив, разошёлся ещё сильнее. Во дворе он разъярённо метался меж стен и трепал чёрные плащи монахов, сутулившихся и втягивавших головы в плечи под яростными порывами. Каетано видел их внизу сквозь маленькое окно в коридоре. Как он и ожидал, в его отсутствие кто-то обыскал келью. Конечно, они ничего не нашли, но это ничего не значило. Его подозревают. Возможно, ночью в монастырь прибыл гонец, значит, инквизиторы поняли, куда он скрылся, и шлют сообщения о маге-ренегате. Они напуганы, они знаю, чем грозит появление некроманта, и потому боятся. «Пусть боятся», – подумал Каетано с мрачным удовольствием. Вынув из кармана футляр со свёрнутой картой, он запер дверь и развернул карту на столе. До порта от монастыря было сравнительно недалеко, но в бурю и пешком дорога могла занять больше времени, чем он планировал. Через неделю отбывает последний корабль, и, если он опоздает теперь, придётся остаться до весны.
Колдун непроизвольно дотронулся до груди. Он не сможет ждать так долго, времени у него совсем нет.
Быстро собрав вещи, Каетано затянул верёвку на горловине дорожного мешка и закинул его за плечи. В коридоре было пусто. Добежав до середины, он наугад заглянул в первую попавшуюся келью, бормоча ругательства, снял с окна тяжёлые ставни, выглянул наружу –– окно выходило на пустующий задний двор. Ухватившись за край крыши, Каетано подтянулся и вскарабкался наверх; пробежал по водостоку до угла, оттуда перепрыгнул на ветку ясеня, как нарочно росшего почти под самыми окнами. С ветки он едва не соскользнул, но всё-таки удержался и с грехом пополам спустился на землю. Сердце бешено колотилось под взопревшей рубашкой, руки и ноги дрожали, зато он смог выбраться из общинного дома незаметно. Колдун сжал зубы, мазнул взглядом по закрытым окнам –– не видел ли кто?.. Но дворик был огорожен стенами жилого дома и трапезной, сюда никто не ходил.
Добежав до внешней стены, он взобрался по каменной лестнице наверх. Бойницы, с узкими стоками, куда в случае осады предполагалось лить смолу или кипяток, не смогли бы пропустить здорового взрослого человека, но для Каетано протиснуться в них оказалось вполне возможным. Он пропихнул наружу сумку, и выглянул, прикидывая высоту.
– Чтоб мне… – прошептал колдун. – А снизу так высоко не казалось... Если не сработает, я сверну себе шею… нет, так думать нельзя, нельзя…
Он закрыл глаза и с минуту сидел неподвижно.
«Высоты нет, я прыгаю на метр, не больше. Высоты нет…»
Не открывая глаз, он пролез сквозь бойницу и спрыгнул. И только когда ноги мягко спружинили о землю, позволил себе испугаться.
– Дьявол забери тех, кто придумал такие высокие стены, – шёпотом ругался он, сбегая вниз по склону. Его тёмный плащ быстро затерялся среди чёрных стволов деревьев.
3. (Книга Сириуса) Около века назад...
Вокруг, насколько хватает глаз, только пески. В воздухе плывёт дрожащее марево, в небе светит раскалённое добела солнце. Жарко…
Сириус отцепил от седла бурдюк с водой и сделал несколько жадных глотков.
День медленно полз к вечеру, и казалось, что солнце вовсе не движется к горизонту: в пустыне ночь приходит незаметно, она точно набрасывает покрывало на землю, в один момент сменяя нестерпимую жару жгучим холодом. Такие перепады уже порядком надоели магу, привыкшему к холодному и неизменному климату своей родины. Он даже начал замечать, что резкая смена жары и холода как-то действует на его восприятие. Будь поблизости люди, он, надо думать, срывал бы на них своё раздражение, но на много лиг вокруг не просматривалось ни одного живого существа, не считая песчаных муравьев, ящериц и его собственного верблюда, срываться на которого было бы уже явным признаком неуравновешенности. Верблюда такие тонкости не волновали: «корабль пустыни» плавно вышагивал по намеченному пути, мерно покачиваясь на ходу. Романтичное название проклятой зверюги вполне себя оправдывало, в том смысле, что с непривычки мутило Сириуса почти в точности, как на настоящем корабле.
– У меня уже мозги плавятся, – пожаловался маг верблюду.
Верблюд проигнорировал его с достойным стоика равнодушием.
– Не удивительно, что люди здесь с ума сходят, – продолжал болтать Сириус (ответа от верблюда он, понятно, не ожидал). – Этот Абдул аль Хазред точно был сумасшедшим, иначе не скитался бы полжизни по пустыням. Хотя надо признать, сумасшествие пошло ему на пользу…
Сириус запрокинул голову, сощурившись, посмотрел на солнце. Если он правильно понял карту, ехать оставалось не так далеко. Запустив руку в сумку, он бережно извлёк продолговатый предмет, завёрнутый в бархатную материю. Размотав ткань, Сириус выложил на ладонь кусочек слюды, плоский, длинной примерно в два пальца. Сверкая на солнце, он казался тоненьким куском льда. Маг подышал на гладкую поверхность, потёр её рукавом и легонько подбросил в воздух –– слюдяной осколок завис перед его глазами.
– Video mysterium, – нараспев произнёс маг, и пространство по другую сторону артефакта поплыло, а затем приблизилось настолько, что стало возможно разглядеть очертания каких-то приземистых строений на горизонте.
– Хвала Небу, – выдохнул Сириус и подхлестнул верблюда.
Низенькие квадратные домики под цвет песка, с квадратными же окошками, несколько чахлых пальм –– вот и всё, что он нашёл в заброшенном оазисе. Посреди разрушенного посёлка стоял колодец с обвалившейся стенкой, рассохшееся ведро валялось рядом. Как видно, посёлок бросили не менее века назад, и с тех пор вряд ли здесь появлялись люди.
Сириус склонился над колодцем и заглянул вниз –– на самом дне блестела вода. Поискав вокруг, он подобрал маленький камешек, пошептал, зажав его в кулак, и сбросил вниз. Всплеска не последовало, но через пару секунд из глубины поднялся водяной шар, внутри которого как чёрный глаз висел камень. Перемещая шар указательным пальцем, маг наполнил бурдюки, и один, самый большой, с широким горлом, привязал к морде верблюда.
– Пей, скотина, – Он почти дружелюбно похлопал верблюда по шее. – Странный ты зверь, честное слово…
Оставив животное возле колодца, Сириус отправился бродить по деревне. Первый дом, в который он заглянул, был завален песком: за минувшие годы через окна и проломы в потолке песка внутрь намело изрядно. Сириус ходил от дома к дому, внимательно осматривая комнаты, но кроме песка и сухих кустиков песчаной акации в развалинах лачуг ничего не было.
"И ведь нашёл место, куда забраться…" – подумал Сириус, прислонившись к стене дома и вытирая с лица пот пополам с пылью. Солнце припекало всё сильнее, и колдуну уже начинало казаться, что в этой проклятой деревне он ничего не найдёт, даже если перекопает весь песок на несколько лиг вокруг.
– Неужели чтобы прозреть и стать великим мудрецом обязательно подаваться в аскеты? – пробормотал он, переходя к следующему дому. – Подумать только! Здесь когда-то жили люди…
Из-под ног, тихо прошуршав, выскользнула и тут же зарылась в песок ящерка. Сириус чертыхнулся и вошёл внутрь, стараясь наступать туда, где песка было поменьше. Этот дом ни чем не отличался от предыдущих, если не считать одной детали: на стене комнаты виднелся наполовину стёртый знак –– вертикальная черта, пересечённая наискосок слева направо двумя коротким линиями.
– "Опора", – прошептал Сириус, перебираясь через песок. – Вот значит как, "основа всего", символ достижения сакрального знания. Да будь я проклят, если это не то самое место!
Склонившись возле стены, Сириус принялся разгребать песок под знаком, расчищать пол с помощью колдовства он боялся. Песчинки лавиной скатывались в вырытую яму, доводя его до бешенства, несколько раз он останавливал себя от колдовства, опасаясь тревожить знак раньше времени. Сириус успел обругать "нечистого" и всех его родственников, прежде чем нащупал в песке массивное бронзовое кольцо, закреплённое на крышке люка. Он потянул на себя кольцо, и люк, заскрежетав, поддался, а в открывшийся проём немедленно посыпался песок.
– "Ищущий да обрящет", – прошептал колдун, достав из тайника тяжёлый фолиант.
В то же мгновение над оазисом разнёсся громоподобный раскатистый смех. Сириус закатил глаза к потолку и в сердцах сплюнул в сторону.
– Вот так и знал…
Он успел выскочить из дома за мгновение до того, как тот рухнул, раздавленный исполинской рукой.
– Молись, смертный! – заревел гигант.
– Пока ещё смертный! – прокричал Сириус и едва не угодил под обломок крыши.
Увернувшись, он припустил наутёк, петляя между развалин. Джин с рычанием метнул ему вслед кусок стены, но попасть в шустрого человека не смог. Разозлившись, он попытался достать его рукой, но вместо человека схватил пустоту. На миг джин остановился, засомневавшись, что перед ним и вправду простой смертный. А если это так, то не следовало ли быть поосторожнее? Но додумать эту мысль он не успел: земля под ним треснула, и в гиганта ударил столб воды. Джин заметался в клубах пара, но, создание огня, выдержать удар враждебной ему стихии он не мог. От визга духа у Сириуса заложило уши. Вспомнив про верблюда он обернулся и увидел, что животное удирает в пустыню. Один импульс подавления воли заставил зверя мгновенно замереть на месте, по инерции кувыркнувшись вперёд. В этот миг визг оборвался –– обращённый в каменную статую джин не шевелился. На уродливом лице гиганта застыла ярость, руки были так сильно сжаты в кулаки, что длинные когти проткнули ладони. Сириус улыбнулся и с самодовольным видом огляделся. Вокруг не было ни единого звука, ни единого дуновения ветерка. Тишина стояла такая, точно кто-то накрыл оазис прозрачным куполом.
– Ну же, начинайте! – прокричал Сириус. – Никогда не поверю, что Аль Хазред оставил лишь одного стража.
Тишина молчала. Тишина оценивала, она ждала.
Сириус усмехнулся, демонстративно спрятал книгу в сумку, повернулся, чтобы уйти.
И тишина ответила.
4.
Магия –– удивительная сила. Когда начинаешь постигать её, поражаешься, сколь много она может. Ты увлекаешься, стремишься узнать как можно больше, ослеплённый открывающимися возможностями, стремишься вперёд, и вдруг натыкаешься на преграду. Магия может многое, но не всё. Какие-то физические законы она способна обойти, перехитрить, но с другими совладать не в силах. Если ты не имеешь достаточно чёткого представления о предмете, ты не сможешь изменить его, такова действительность. Теоретически даже медь можно превратить в золото, если только знать, как именно устроено золото…
Болезнь, которая медленно разъедала его изнутри, лечить не умели, а значит и магии она была неподвластна. Но он пытался, и за годы эти усилия лишь истощили его, не принеся ощутимых улучшений. Однажды какой-то врач сказал, что самым лучшим выходом будет уехать в какую-нибудь тёплую страну и поселиться на берегу моря. Каетано часто думал, что, верно, и в самом деле было бы неплохо так сделать.
Уж конечно лучше, чем идти пешком через лес, дрожа от холода.
– Я умру самой обычной смертью, даже противно, – бормотал Каетано себе под нос, шагая по обледенелой дороге. – Я замёрзну как какой-нибудь лесоруб… или охотник… Интересно, много магов сыграло в ящик, так и не дотопав до намеченной цели, погибнув нелепой смертью? У меня неплохие шансы оказаться в числе этих неудачников…
Самовнушение пока ещё спасало, но не так уж и легко убеждать себя, что тебе тепло, когда вокруг гуляет ветер, и деревья белые от инея.
Осень в этом году пришла рано, рано и ушла: уже в начале октября явились холода и ветры, а море волновали штормы. Это означало, что скоро суда встанут на зимовку, и до самой весны в море будет не выйти.
Солнце едва проглядывало сквозь пепельные облака, похожие на грязную пену. Они неслись по небу как стадо напуганных кабанов, разрываясь и сталкиваясь между собой, а ветер раскачивал деревья и шелестел высохшим вереском. Ветер разгонял в прозрачном воздухе пушистые комочки сцепившихся снежинок, закручивал их в маленькие вихри, которые точно живые скользили по дороге. В просветах меж стволов можно было увидеть усеянную валунами равнину, на другой стороне которой, примерно в дне пути, должна была находиться деревня. Каетано рассчитывал добраться до неё до того, как разразится настоящая буря.
Он нагнулся, чтобы подобрать ещё одну ветку: тащить с собой охапку хвороста было не слишком удобно, зато на привале не придётся шататься по окрестностям в поисках дров для костра. В глазах у него вдруг резко потемнело. Колдун опустился на колени и некоторое время так и сидел, не двигаясь и закрыв ладонью глаза. "Кажется, меня лихорадит…" – подумал Каетано, отняв от лица трясущуюся руку. Вокруг всё плыло, и ему казалось, будто что-то накатывается на него как волны. Перед внутренним взором мелькали видения: странные, ирреальные создания, пустыни, песок в которых был красным как сухая глина. Он слышал, как шумит разошедшийся ветер, и этот шум сливался для него с шорохом переворачиваемых страниц.
– "Вой ночных демонов", – прошептал Каетано. – Вот что такое эта книга –– вой ночных демонов. Да, теперь я понимаю… Кто откажется от такого в здравом уме? Я бы не отказался, нет… я бы не отказался…
Он зашептал совсем уж бессвязно, потом вдруг резко замолчал, помотал тяжёлой головой.
– Нужно где-нибудь остановиться, – пробормотал он. – Может, немного поесть, иначе я свалюсь прямо на дороге.
Пройдя ещё немного, он наткнулся на канаву, тянувшуюся вдоль дороги, где можно было укрыться от ветра. Скатившись вниз по склону, Каетано расчистил от снега маленькую площадку и свалил на землю хворост, со второй попытки запалив костёр. Закрыл глаза...
5. (Книга Абдула аль Хазреда). Давным-давно...
– Моё имя Абдул аль Хазред! Но люди чаще зовут меня Безумным поэтом Санаа, из провинции Йемена.
Гости дружно рассмеялись, но под взглядом Безумного поэта быстро умолкли.
– Да! Именно из провинции Йемена! – грозно насупившись, повторил поэт и потянулся за новым кувшином. Вино он пил куда охотнее, чем предписывалось Кораном, да ещё в пол голоса нахваливал, поминая Аллаха и райские кущи.
В доме купца Гаруна аль Рашида часто бывали забавные гости, чем досточтимый купец и славился на весь Дамаск. В этот раз он также не изменил традиции, и пригласил Безумного поэта, дабы повеселить своих друзей, и, кажется, не просчитался. Поэт из Йемена весь вечер рассказывал занятные, хотя подчас путанные или же вовсе неправдоподобные истории, и быстро напивался, заливаясь вином как кувшин для хранения масла. Он был худ, его лицо напоминало сухую, потрескавшуюся землю; длинные волосы спутанными прядями спадали на костлявые плечи из под затасканной тюбетейки. Поэт всё время щурился, от чего казалось, что он слишком пристально глядит на собеседника. Зато одежда на нём была богатая, даже роскошная, но она до такой степени не вязалась со всем обликом, что скорее придавала поэту дурацки вид.
– И много вы написали стихов? – со смешком спросил кто-то из гостей.
Абдул аль Хазред попытался отыскать говорившего, но от выпитого предметы уже начали двоиться у него в глазах. Он торжественно воздел палец к потолку и произнёс, заговорщицки улыбаясь:
– Я написал Книгу.
Гости недоуменно переглянулись, а Безумный поэт крякнул, запыхтел и дотянулся-таки до мисочки с финиками. Захватив сколько уместилось в горсть, он успокоился и поудобнее устроился на прежнем месте.
– Два года я прожил у развалин Вавилона, – заговорил он, чавкая финиками. – Пять лет я изучал руины Мемфиса, и десять лет бродил по Руб аль Кхалии. Там-то я и наткнулся на древний город. Под его руинами я нашёл святилище. О, это было жуткое место! Казалось, что со стен кто-то следил за мной, жадно, неотрывно ловя каждое движение…
Голос безумного поэта теперь сделался задумчивым, исчезла неприятная трескучесть, он звучал ровно и глубоко, и даже сам поэт точно преобразился. Гости слушали, не смея перебивать.
– Там, в святилище, я нашёл манускрипты, – после недолгого молчания продолжил поэт. – Эти манускрипты были написаны народом, который предшествовал на земле людям. Народ Древних. Они поведали мне истину…
– Вся истина в вине! – пьяно пролаял кто-то из гостей, не то купец, не то чиновник. Он загоготал и опрокинул вино из чашки на пол.
Абдул аль Хазред гневно сверкнул глазами, но, на удивление всем, даже ничего не сказал. "Чиновник-купец" что-то пробулькал и завалился на бок, видимо сражённый той самой истиной. Некоторые гости добродушно рассмеялись, а безумный поэт, уверившись, что перебивать его больше не станут, продолжил рассказ.
– Вы спросите, как мне удалось прочесть письмена? Да, они были написаны на древнем языке, но для меня они открылись. Я не переводил их. Дело в том, – он понизил голос, – что я нашёл в святилище Врата. С виду они были просто каменной аркой, и ничего особенного в них не было, но, когда я прошёл через них, то оказался в Странном городе. Он назывался Ирем зат аль Имад. В нём жили джины, духи, служившие когда-то Древним. Тени, они и сами не помнили прошлого, не знали, кто они, ничего не понимали. Но они перевили для меня тексты.
– Почему они это сделали? – осторожно спросил кто-то.
– Не знаю, – отозвался поэт. – Я попросил, а они не отказали. Думаю, они просто не увидели причины, почему бы этого не сделать.
Он замолчал, задумавшись. Было слышно, как стрекочут за окном насекомые; издалека доносился вой собаки. В жарком вечернем воздухе плавали запахи цветов и дыма от кальяна. На Дамаск опустились сумерки.
– Что же ты узнал? – не выдержав молчания, спросил Гарун аль Рашид, тронув поэта за рукав.
– Многое, – негромко ответил поэт. – Одной ночи не хватит, чтобы рассказать. Но эти знания способны любого возвысить до того пьедестала, которого он пожелает. Тот, кто умеет управлять властью, смог бы повелевать миром.
Эти слова поэта немало всех насмешили. Мираж пропал, перед ними опять сидел пьяный безумец.
– Почему же ты не правишь? – смеялись они. – Или эти "силы" тебе не подчинились?
Безумный поэт фыркнул, отёр с бороды остатки трапезы и вдруг поглядел на всех обжигающе трезвы взглядом, в котором не было и тени безумства.
– Я владею Властью истинной, – проговорил он. – Мне не нужно править миром, чтобы знать это. Я имею власть над собой. Я могу всё, что пожелаю, а мир в ногах мне не нужен.
– Счастливчик! – захохотали гости. – Видать, и сам султан ему не указ!
– Да мы сегодня с самым величайшим магрибом3 на земле, оказывается, за одним столом сидели!
– Сотвори нам чудо, и мы тебе поверим!
Абдул аль Хазред усмехнулся, и смешки сразу стихли.
– Чем вы слушали, почтеннейшие? – спросил поэт. – Разве не слышали, что я говорил? Я не имею желания доказывать, и ваше признание ничего для меня не значит. Вы, люди, вообще меня не волнуете.
Безумный поэт с трудом поднялся с подушек и на нетвёрдых ногах побрёл к выходу, по дороге прихватив кувшин с вином.
– Мир этому дому, – он приветственно махнул кувшином, – а я пойду к другому.
Он вышел, и через минуту с улицы раздалось его пьяное фальшивое пение, что-то про красавицу-вдову, любившую гулять по вечерам на окраине города, где водились охочие до утех гули.
– Ну и враль! – проворчал Гарун аль Рашид. – Но славно он нас позабавил.
Гости ещё посидели, но без сумасшедшего поэта быстро заскучали и начали расходиться. Последним остался гость, который провозглашал истину, так и оставшийся лежать на подушках.
– Разбудите его, – велел хозяин слугам, – и проводите до дома: ещё не хватало, чтобы он тут ночевал.
Но едва попытавшись поднять пьяного, слуги с воплями отскочили прочь –– человек был мёртв, а на посиневшем лице виднелись следы разложения, точно он пролежал здесь не меньше недели.
Спустя недолгое время после этого события Абдул аль Хазред покинул Дамаск.
6.
Костёр горел неохотно, точно через силу — сырые ветки оттаивали с трудом. Каетано протягивал руки к самому огню, но его все равно трясло от озноба, и в голове вертелись образы демонов и какие-то смутные видения. Он то шёл по лесу, с трудом преодолевая бьющий в лицо ветер, то сидел в подземелье и рядом с собой видел Господина Башни, в кандалах, горевших от направленной сквозь них магии. Реальные воспоминания переплетались с историями, которые он читал в старинных книгах в подвалах университетской библиотеки, и он уже начинал путаться где правда, а где — его воображение. «Что, что они узнали такого, что отказались от бессмертия? Что остановило их?..» – лихорадочно думал он, и ему казалось, что он шепчет это вслух, и вправду спрашивая у мёртвых некромантов. Поэтому, когда в его мысли ворвался крик, он даже не сразу осознал, что это не часть миража. Но крик повторился, и Каетано поднял голову и прислушался: звук доносился с противоположной части дороги, и на этот раз он прозвучал ближе. Затоптав костерок и пригнувшись, Каетано украдкой выглянул из своего укрытия. Через несколько мгновений на дороге появились люди: молодая женщина, встрёпанная, с непокрытой головой, которая тащила за руку девочку лет семи. По пятам за ними с гиканьем бежали пятеро мужиков, потрясавших в воздухе топорами и дубинками – нищие разбойники, выходцы из разорившихся крестьян. «Вот же принесло на мою голову…» – подумал Каетано, стараясь сдержать рвущийся кашель.
Один из разбойников, забавляясь, обогнал женщину и, растопырив руки, рявкнул и захохотал. Женщина вскрикнула, метнулась назад точно перепуганная мышь, и угодила в лапы второго. Кричащую и извивающуюся девочку вырвали из её рук. Женщина извернулась и попыталась укусить разбойника, но получила жестокий удар по лицу и свалилась в снег, выплёвывая кровь.
И в этот момент Каетано скрутил-таки кашель. Мигом забыв о женщинах, разбойники обернулись на звук. Один, самый здоровый и бородатый, кивком головы показал другим, чтобы проверили. Пошептавшись, двое двинулись к краю дороги.
«Чтоб вас всех…» – со злостью подумал Каетано, тяжело дыша поднявшись на нетвердые ноги – теперь уже стычки было не избежать.
– Ты чего тут, нас выслеживаешь, а?.. Чего тут прячешься, а?.. – хрипло спросил бородач. – Чего застыл? Хочешь, чтобы топориком угостили?
– Убирайтесь ко всем чертям, и я вас не трону, – чётко выделяя слова, произнёс Каетано.
Разбойники переглянулись и заржали. Колдун почувствовал, как внутри наливается ярость.
– Значит, подохните… – с едва сдерживаемым презрением прошипел он.
Все произошедшее следом случилось так быстро, что сторонний наблюдатель вряд ли сумел бы понять до конца, что же именно он увидел. Колдун коротким и быстрым движением ткнул в глаз первого из разбойников, шепнув при этом какое-то слово, вырвал у него из рук топор, ударил второго в основание шеи, так что кровь брызнула точно под напором из трубы. Первый, вереща, покатился по земле, зажимая ладонями глаз — из глаза хлестала чёрная кровь, разъедавшая кожу и мышцы на лице. Второй упал, не издав ни звука. Каетано присел и, скрестив пальцы, махнул левой рукой в сторону тех, что остались стоять. Что-то пронеслось в воздухе, с ближайших деревьев повалились снежные шапки, по земле пролегла глубокая борозда, а у крайнего разбойника отсекло половину тела. Другой, стоявшей на пути борозды, лишился руки почти по самое предплечье. Он упал, задохнувшись от крика, и снег вокруг немедленно окрасился кровью.
Каетано с усилием попытался унять головокружение и с третьего удара всё-таки добил корчившегося на земле человека.
Последний оказался сообразительнее товарищей, он притянул к себе упирающуюся женщину, приставив к её горлу нож, заорал:
– Я прирежу её! Не приближайся!
На миг колдун замер, в тот же момент женщина с силой откинула голову назад, разбив разбойнику лицо. Мужчина вскрикнул и ослабил хватку. Его жертве этого оказалось достаточно, чтобы выскользнуть из державших рук, которые тут же отлетели в снег, как через секунду и голова разбойника.
– Боже мой… – прошептала женщина, прижимая к себе девочку, – Боже мой…
Каетано видел их словно сквозь дымку, он почувствовал, что его повело в сторону, упёрся рукой в ствол сосны, но дерево почему-то выскользнуло из-под пальцев. Мельтешившие перед глазами «мушки» слились в сплошную черноту.
7.
Ему снился костёр. Огненные лепестки плясали вокруг деревянного столба, и от сырых дров поднимался сизый дым. Кажется, вокруг были люди, но Каетано не мог рассмотреть их, он лишь чувствовал, как они теснятся со всех сторон, дышат ему в затылок, толкают в спину. Он чувствовал жар пламени, хотя от костра его отделяла стена людей. В нос бил отвратительный запах горелого мяса. К горлу подкатывала тошнота, он пытался выбраться из толпы, убежать прочь как можно дальше, но, куда бы он не поворачивался, глаза ему слепило пламя костра. Он хотел закричать, но не мог произнести ни звука.
В плечо впились костлявые пальцы. Кто-то нагнулся у него над ухом, и старческий, хриплый голос прошептал:
– Видишь, мальчик? Они жгут величайшего из ныне живущих. Знаешь, что самое забавное? Он еретик, но они жгут его не за ересь, а за колдовство, хотя он не умеет даже зажигать огонь. Он математик.
Костёр точно приблизился и Каетано разглядел прикованный к столбу уже обуглившийся скелет, смотревший на него пустыми чёрными глазницами. Каетано отшатнулся и услышал голос старика:
– Он очень боялся умирать. Он сказал, что земля круглая и вертится вокруг солнца.
– Она и вправду круглая, – прошептал Каетано, не в силах отвести взгляд от черного столба.