Тусклое осеннее солнце, заходя за дома, все же прыгнуло по машине и, сломавшись в очках, ослепило. Я отвернулась, перешла на другую сторону улицы и зашагала к реке. Всю дорогу была раздражительна и рассеянна; как и всегда, когда меня что-то тревожило или тяготило. Часто было трудно определить источник этой обеспокоенности и я мучилась, пока причина все же не находилась или не исчезала сама собой. Сейчас причина - эта поездка и неясная ее цель.
Пройдя почти всю шумную набережную от площади, я подошла к арке дома. Из-за его крыши вылетела стайка ворон и полетела через Неву на другой берег. Начинало темнеть. Пахло хлебом и морем. Я была в этом месте всего два-три раза, но нашла ветхий дом на Синопской набережной таким же серым, украшенным трещинами и зелеными пятнами дождей, как и три месяца назад во время последнего визита. Пыльный фасад с изящными эркерами сменялся пустынным, плохо освещенным двором, полностью желтым. Видно было, что землю часто рыли - в нескольких местах она чернела совсем опасными ямами. У дальней стены - силуэты машин, а за ними высилось огромное дерево. Оно росло совсем близко к дому и верхушкой лежало на крыше. Это дерево - единственное, что оживляло двор, и только глядя на него, можно было сказать: зима сейчас или лето. Замкнутые стены большей части дома угрюмо проваливались пустыми окнами - по слухам дом был приговорен к сносу. Лишь над одной парадной, в самой глубине двора, окна светились - там еще жили. Над ее козырьком висела, словно увеличенная, чаша уличного фонаря. Она была слегка свернута набок и монотонно трещала. Клин света одной стороной резал двор на две части, другой уходил вверх, обнажая желтые стены до самой крыши. Дворик - совсем тесный, и четыре высоких этажа съедали почти все небо над головой, замыкаясь вверху шестиугольным "колодцем".
Начался дождь. Я направилась к парадной, обходя ожившие лужи и стекла. У стен было почти сухо. Одно из низких окон, у самой двери, светилось, и, проходя мимо, я заглянула в него: из всей паутинки витража стеклами блестели два-три квадрата. Другие: или неаккуратно закрыты мутным целлофаном, хлопающим в уголках от ветра, или вовсе пустовали. Через них виделась пустая, зеленой краской выкрашенная кухня, часть старой плиты с подтеками и многочисленные трубы, ползущие от нее к потолку. Почти везде еще в центре города первые этажи старых домов - коммуналки. Это заметно уже по окнам, но только со дворов. Наверное, дома, как и люди, стараются показать себя посторонним с лучшей стороны, оставляя недостатки близким.
Я остановилась. Глаза только начали привыкать после слепящего фонарного света. Присмотрелась. Несколько теней мелькали сквозь пустые створки, расплываясь в целлофановой дымке, затем очерчиваясь в пустых стеклах. Они активно жестикулировали и разговаривали. "Ну вот", - думаю, - "Притон какой-то. Наркоманы, наверняка! Дом сожгут точно!". Я только хотела заключить возмущение и пойти, как в окне показался по пояс голый человек, заметил меня и что-то шепнул остальным. Тени остановились и притихли. Голый выжидающе всматривался в окно. Видимо свет мешал хорошо меня разглядеть. Я неловко отпрыгнула, попала правой ногой в лужу, ещё больше испугалась и замерла, балансируя около одной из бездонных ямок с двумя сумками в обеих руках. Соображаю: "Я одна! Не была здесь три месяца! Из соседей почти никого не знаю - только тех, которые живут напротив - последний этаж - не дойду! Милиция?! Телефон в кармане, да и не вижу ни черта!" И то ли от напряженности, то ли от дождя у меня резко запотели очки. Я сняла их и нервно протерла подкладкой пальто. Тут же снова запотели, лишь один островок слева остался прозрачным. Страшно до ужаса и обидно за себя, что я такая беспомощная.
Ничего не видя, я прислушивалась. Как, оказывается, было шумно вокруг: с набережной сначала приближались, затем удалялись звуки моторов, а с ними шелест колес по мокрому асфальту; дождь колотил по крышам, лужам и стоявшим машинам. Только теперь почувствовала, что вся промокла. Грузно шумела Нева и где-то вдалеке даже пискнула чайка. "Сегодня же суббота! Полно людей в городе!" Я стояла и воспитывала в себе спокойствие. Немного успокоившись, сразу начала злиться на сына Юрку, по вине которого я оказалась сейчас в таком положении!
Наконец я решилась. Медленно пошла к парадной. Я шла, не сводя глаз с окна. Теней не было. Встав под козырек, достала ключи и приложила металлическую таблетку к красному кружку. Замок дружелюбно пропел. Я ещё раз оглянулась на двор: с козырька над дверью летели разбившиеся капли дождя, золотящиеся в фонарном свете. Все вокруг урчало. "Как все-таки здесь мрачно. Страшный Петербург! Совсем я от него отвыкла". Повернулась обратно к двери. Дернула - заперлась. Я снова потянулась за ключом, но дверь предупредительно пискнула, застонала петлями и резко подалась на меня. В дверях стоял тот самый, с голым торсом, которого я видела в окне. Кровь резко подлила к голове, в ушах застучал пульс - я даже не расслышала первые слова, сказанные человеком. И так стояла с запотевшими очками, с пульсом в ушах и решительно ничего не понимала.
- .. вы каму? - будто пропел с акцентом мужчина.
Так и знала, конечно же "они" - стоило бы догадаться.
- К себе, - враждебно, но, видимо не совсем убедительно, ответила я. Молчание. Он не удовлетворил любопытство и по-прежнему стоял в дверях, преграждая путь.
- А какай квартира ви живешь?
Я удивленно посмотрела на голого сквозь несколько увеличившийся островок в очках. Не знаю о чем думал он, но я думала только о том, какая ценная вещь - жизнь! Видимо он подумал о том же:
- Извинить, ради Бога, мы недавно перехали. Я никаво не знай - саседи значить..., - он криво улыбнулся, и на меня повеяло густым перегаром.
За это я была готова сказать этому голому грубияну спасибо. Огромный груз напряжения свалился с плеч. Весь страх неизвестности был развеян крепким запахом дешевого портвейна. Я подняла задавленную дверью сумку, поправила на плече вторую, картинно вздохнула, указывая тем на его пороки и как можно небрежней, совсем по-бабьему, сказала:
- Ну, может дашь пройти то, дождь же льет?!
- Извиныть, извиныть, - засуетился он, легко поддавшись моему тону. Сконфуженный, так и остался в дверях, лишь встал боком и изогнулся. Я еще раз укоряюще вздохнула для закрепления превосходства.
Победоносный блеск сверкал в моих отпотевших очках. Кряхтя, я боком пролезла в проем, захватив с собой десяток ломанных извинений и шлейф забористого перегара. Меня тут же окутала тьма и теплый гниющий запах из подвалов. Подъезд был освещен этажа с третьего - обычная история старых домов. Мой "сосед" забыл закрыть дверь квартиры; оттуда падал желтый клин, обозначая перила, часть лестницы и три или четыре велосипеда, под ней, на которые в темноте я бы точно наткнулась. "Хоть какая-то польза", - подумала я и даже вошла в азарт. Надо было отыграться за минуты ужаса, проведенные во дворе и перед окнами.
- Лампочку бы заменили, что ли - самим было бы приятнее ходить. Ведь живете в доме в центре Петербурга! - сама не ожидала от себя такого красивого решающего удара. Он все суетился, идя позади, то и дело побеждая запах подвала. При этом ломано причитал: что, мол, только переехали, что обязательно с первой получки все купит и заменит и все в этом духе. Но я не слушала, уверенным шагом идя на свет. Я победно парила орлом над тлеющими останками моего "врага".
И хотелось даже еще что-то добавить, уже поворачивая на лестницу, но как-то сама собой заглянула в открытую дверь и осеклась. Длинный коридор, также болотно-зеленый, как и кухня, был совершенно пустым и тем более светлым. По левой стороне было два дверных проема, и из дальнего по полу торчали чьи-то ноги. Мое превосходство и уверенность мгновенно исчезли. Слова простыли. Я споткнулась на первой же ступеньке, больно ударилась коленом и выронила сумки. Владельца ног было видно по пояс: он страшно лежал на животе, как мертвец. Плетущийся за мной сосед видимо понял меня правильно. Он, не прощаясь и тоже споткнувшись, быстро вбежал к себе, хлопнул дверью и затих. Но я точно знала, что сейчас голый стоит у самой двери и прислушивается. Не помня себя и ушибленного колена, я пропрыгала пролет через две ступеньки. Еще один. На третьем запыхалась. Перегнулась через перила и посмотрела вниз. Там было тихо и темно. Совсем некстати я подумала: "К чему такая широкая щель между лестницами? Можно прыгнуть в нее и долететь до самого низа, ни за что не задев". И от этой мысли темнота внизу заколола воображаемыми ржавыми перилами и неудачно стоящими велосипедами. Я молча поднялась еще на пролет. Третий этаж. Светлый, с лакированной дверью слева - одиннадцатая квартира и с красивой металлической справа - без номера. За обеими дверями послышались звуки и голоса. В какой-то из них засмеялся ребенок. Я спасена! Уже четвертый. И вот - долгожданный пятый! Мой!
В плане дома две квартиры на пятом: пятнадцатая и моя - шестнадцатая, значатся как мансардные помещения. Поэтому последний пролет был ниже остальных, но зато самый светлый, что было сейчас главным! На изгибе лестницы темнело окошко. Снаружи в него постукивали ветки того самого исполинского дерева-одиночки, растущего во дворе: оно трогало стекло ладошками листьев, которые прилетали из тьмы и просились внутрь.
Последний пролет. Добралась! Полы перед дверью были застелены старым синим ковролином. На боковых стенах висели плакаты и рисунки: фото блюз и рок музыкантов, политические листовки, шаржи, рисованные цветными карандашами. На газовых и водяных трубах, идущих повсюду по верхней части стен, сидели старые мягкие игрушки, висели обломки лыж, какой-то детский розовый сарафан, оранжевая вязанная шапка и прочий хлам. Стена же над окошком была просто изрисована: "На колесах к солнцу", "Зачем?", "Фурия - круче!", "Термит тоже знает..." и еле заметная около трубы: "Помни! Ты не одинок! У тебя есть МЫ - твои друзья!"
Мы заняли эту квартиру примерно полгода назад - до этого она сдавалась. И, наверное неспроста, мансарды всегда привлекали необычных людей. Еще в прошлый мой приезд я узнала у соседей из пятнадцатой, что последний жилец был некий Вася - художник из Самары. До него фотограф-якут, а еще раньше - две глухонемые сестры близняшки, студентки Мариинки. Мне вспомнилось, как с надеждой смотрела на нашу семью хозяйка пятнадцатой и жаловалась, что у Васи было постоянно человек по двадцать друзей. Они вылезали из окон на крышу - жарили там шашлыки, играли на гитарах и громко кричали. Дело в том, что квартира эта расположена в углу "колодца", дальше всех от реки. И Вася с компанией должны были прогромыхать длинный и трудный путь по алюминиевой крыше над пятнадцатой, чтобы, сидя на фасадной части дома, наслаждаться красавицей Невой. Поэтому, увидав постоянных семейных соседей, несчастные жильцы пятнадцатой так обрадовались, что в тот же вечер пригласили нас в гости: поили дорогим коньяком и всячески дружились. Хитро! После такого, шашлыки будут застревать в горле.
Открыла дверь. Потом вернулась к перилам и еще раз взглянула вниз, в темноту пролётов. Та же тихая черная бездна. Быстро оттолкнулась и вошла внутрь, в безопасность! "Хватит с меня на сегодня! Все! Теперь меня отсюда ни за что не выманишь!" Искренне вздохнув, я оперлась на дверь спиной. Позади меня остался двор, ночь, дождь, целлофановый маскарад, запахи и торчащие отовсюду ноги.
II
Холодно. Я стояла на пороге, не двигаясь. Теперь успокоилась и расслабилась. "Устала!" Сердце стучало тяжело: резкими, редкими толчками. Я вздрогнула, сняла вымокшее пальто и включила свет. Тусклый, он освещал круглую прихожую с голубыми стенами и белыми дверями, расходящимися во все остальные комнаты. Запах чужой квартиры, чужого быта был повсюду. Он остался здесь таким же стойким, как в день переезда, хотя чужих вещей почти совсем не было. Пах сам дом: ни хорошо, ни плохо, просто по-другому; не так как в гостях, но и не как дома. Я начала заходить поочередно во все комнаты. Включала свет, чтобы стало теплее, смотрела из окон. Оставляя везде вещи, я оживляла квартиру, всюду метила своими чертами. "Пусто". Вся, купленная уже нами, мебель так и осталась наскоро и неуютно разбросанной по двум комнатам. Вбольшой: оранжевый кожаный диван, два кресла, низкий черный деревянный столик в японском стиле и письменный стеклянный в бабочках и божьих коровках. В малой - спальне - стояла лишь одна кровать, да небольшой ночник. Кое-что еще было в кухне, включая почти такую же видавшую виды плиту, как у "голого соседа".
Было холодно. Везде ощущалась сырость. Голые лампочки на гнутых черных и белых проводах еще больше охлаждали квартиру, делая ее совсем нежилой и дикой. Повсюду на потолках, крашеных стенах из гипрокса, полах со старым волнистым линолеумом проступали следы прошлых жильцов, тени их предметов. Можно было догадаться, какой была квартира, и где стояли вещи. Гвоздики и крючки на стенах, чистые прямоугольники, круги около них, продавленные темные пятна от мебели на полу, пыльные силуэты на потолке от люстр, подвесок для софитов и карнизов. Я представила, как жил здесь Вася, где стоял у него мольберт с незаконченным холстом. Наверное, около окон, из которых видна Нева. Ее золотистое от фонарей полотно было видно из обеих комнат и даже из кухни, но везде она выглядывала то с одного, то с другого края.
Вообще, мансарда располагалась весьма интересно: в дальнем от набережной углу дома, она была поднята над остальной крышей и смотрела на три стороны; не было окон лишь точно на реку - мешала соседняя, пятнадцатая. Зато в большой комнате имелось даже тайное окно, одно из всего дома выходившее через удаленную от набережной стену на фантастического вида завод из бурого кирпича с двумя большими трубами-конусами. Теперь было совсем поздно, и в темноте завод выглядел еще грандиознее и таинственнее. Он начинался с многочисленных промышленных построек, граничащих прямо с домом, которые походили на бани: угрюмые, с шершавыми кирпичными стенами и слеповатыми окнами у самых крыш. Дальше в глубь, постройки превращались в высокие цеха с зелеными сетками мутных окон и так, все выше и выше, уходили в красную громаду с трубами, создавая эффект египетских пирамид - неизмеримых глазом размеров. "Совсем как на фотокарточке!" Занавесок не было. И хотя кроме завода рядом не было жилых домов, я чувствовала какую-то опасность быть замеченной.
Отойдя на середину комнаты, я осмотрелась еще раз, вынула оставшиеся вещи и переоделась. Не зная, что дальше, все еще нервничая, я легла на диван. Накрылась, сложенным на спинке, пледом и, по привычке, посмотрела перед собой в поисках телевизора. Не было ни телевизора, ни радио и вообще ничего. Я лежала и думала. Не было даже и книг. Один из желтых романов лежал в сумке, но сейчас не хотелось его читать. Странно, но я понимала, что даже телевизор нужен был вовсе не для того, чтобы посмотреть что-то важное и необходимое и не за тем, чтобы отвлечься. Его не хватало, чтобы помочь мне почувствовать себя в нормальной, родной обстановке. Тогда я вынула телефон, позвонила мужу, потом сыну. Сказала обоим, что доехала хорошо. Про знакомство с "соседями" промолчала - сказать надо было все и обстоятельно. Но для этого сначала нужно было все понять и обдумать. Затем мне захотелось позвонить ещё кому-нибудь, например подруге, рассказать и ей что-нибудь. "Важно сейчас выговориться". Мне нужно было убедить себя, что вокруг остался тот же дружелюбный мир со многими людьми, которых я знаю; что он не замыкается этими пустыми белыми стенами с заводом и крышами по сторонам, с молчаливой опасностью внизу и с кричащей чайками и ветром пустотой сверху.
Стало тоскливо. Я представила, что на порученные мне дела уйдет не меньше недели - это будет пытка. Как все-таки я привыкла к семейной, устроенной жизни, как мне нужны люди, которые меня слушают и понимают, как я не умею быть в одиночестве. От этих размышлений мне теперь расхотелось и думать. Но время нужно было убивать - я решила составить список ближайших дел. Села за стол, достала листок и ручку: "Так! Во-первых, и самое главное - окна. Их нужно поменять". Эти были деревянными и рассохшимися, а как нас предупредили прошлые жильцы, зимой с ними холодно. "Так. Нужно купить газету с объявлениями и обзвонить компании по установке". Мне придется звонить, договариваться, ходить, сравнивать, торговаться, ждать. Представив себе весь этот долгий и сложный процесс, я опять погрузилась в неприятную тоску. Как-то повелось в нашей семье, что всеми важными делами занимаются мужчины. Меня это вполне устраивает: и то, что я уже пять лет не работаю, и что крупные покупки и поездки обсуждались без моего участия. "Я, наверное, слишком эмоциональна, слишком серьезно и болезненно воспринимаю все новое, слишком много сомневаюсь, и неуверенность моя во всем мешает принимать важные решения. И вообще, давно веду пассивную жизнь, а на эту авантюру согласилась лишь, чтобы отдохнуть от свекрови. А где сейчас она, что делает? Наверное, готовит ужин для мужа, стоя у плиты, или уже смотрит телевизор. И о чем она думает? Чем сейчас занимается муж, Юрка, мама...?"
Мысли о вообще-то благополучной семье согрели. Мне стало легче и подумалось, что может быть все не так плохо. "Немного побуду одна, соскучусь, приеду и испеку им вкусный торт. Придет Юрка с очередной безумной идеей и новостями, в каком-нибудь смешном наряде или с нелепой прической, и я скажу тогда: "Юр, ну смешной же! Что ты все никак не угомонишься, кому ты доказываешь? Посмотри хоть в зеркало - навешал на себя всякой дряни: в ушах вон, бровь продырявил. Нуууу... (высунет он проколотый язык) ... Давай, давай! Проглотишь ночью и умрешь (мы улыбаемся, стоя ещё в прихожей, пока он борется с обувью). На тебя же ни одна приличная девушка не посмотрит, а если посмотрит, то она такая же летящая - нам такие в родственники не нужны!" Он засмеется и скажет, что почти созрел и вырос, чтобы все снять и побриться. А это так, по молодости". Но я то всё понимаю, я знаю, что у него своя компания таких же людей, как он: не до конца определившихся в жизни, выросших в это странное переломное время и, наверное, в чем-то замечательнее и свободнее нас. Раньше их были единицы, сейчас - почти все. Но по сути ничего не изменилось, и, конечно, мы это уже пережили, и все можем понять. Почему же он не хочет сказать действительные причины своих поступков, открыться нам; сказать, чего он на самом деле хочет и чем занимается. Его странные неожиданные путешествия, все эти телефонные разговоры, когда он, смотря на телефон, делает серьезное недовольное лицо и выходит из комнаты, закрывая двери. Наверное, сама я так делаю своими казенными нравоучениями, в которые разучилась верить, чтобы он нам не открывался. Но ведь они нужны, как без них? Не могу же я одобрять его внешний вид, его поступки и привычки. Я бы с радостью поговорила с ним обо всем и точно стала бы интересным собеседником, но относиться понимающе никогда не смогу. Ему не понять, что он мне куда дороже, чем я ему. Не понять, сколько страданий, сколько лишений и сколько любви я отдала ради него. И сама я этого часто не осознаю и, конечно, не смогу объяснить - опять получится фальшиво: мы оба будем осторожно и нелепо подходить к этому, потом пугаться такой откровенности и переводить разговор, стесняясь друг друга. И я снова не смогу, не сумею сказать того самого главного, о чем сейчас, в одиночестве, думаю. А он, может быть, понял бы все! Наверняка, наедине с самим собой, он также об этом думает и также понимает, как я сейчас, но все так и останется: он снова будет к нам редко приезжать и редко звонить, также будет рисковать своей жизнью, а я буду бессильно волноваться и отгонять от себя мысли, что постоянно жду какой-то страшной новости, рокового звонка. И все чаще я сознаю, что это начался тот нескончаемый возраст, когда дети уже полностью понимают и прислушиваются, но все меньше нуждаются в своих родителях.
Я встала и посмотрела на телефон - никто не звонил. Окинула взглядом пустую комнату. Не найдя ничего, что могло было заинтересовать меня, я снова вернулась на диван и задумчиво посмотрела на голую, слепящую меня лампочку. "Как холодно". Я включила привезенный с собой обогреватель, выключила свет, закуталась пледом, повернулась на бок и еще долго думала о том, что так страшно и сложно одной, и, наверное, я все же зря жалуюсь. Вспомнила свою подругу, которая растила двух дочерей, ровесниц Юрки, в одиночку и еще в такое тяжелое время. Удивительно, но у нас всегда были общие проблемы, и я никогда не замечала, что ей живется тяжелее. Вероятно образ жизни, те условия, в которых вынужден жить человек, определяют его волю, его характер. Ей просто нужно было быть сильнее меня, потому что она была одна. Одиночки - сильные люди... Я заснула.
III
Открыв глаза, я вдохнула тяжелый горячий воздух. Голова сильно болела, и было ужасно жарко. Я откинула плед. Встала. Маленький обогреватель на полу надрывно гудел. Выключив его, я надела очки. Была еще ночь, и запотевшие окна едва мерцали. Через большое, напротив дивана, расплывчато и тускло светилась набережная. Я повернулась к окну с заводом: сквозь него также невнятно проходил свет от разбросанных по крышам цехов прожекторов. Оно запотело узорно, пятнами. Я заметила на подоконнике свои часы и подошла к окну, которое было посажено так низко, что подоконник не доходил до колен. Я нагнулась за часами, и вдруг сердце резко далось назад. Я даже слегка присела, словно прячась, и быстро обернулась. Потом, холодея от ужаса, так и пошла на согнутых ногах, обходя столик, обогреватель, кресло, в другой конец комнаты к выключателю. Включила свет и быстро оглядела всю комнату - все по-прежнему. Снова подхожу к окну. "Точно!" Все оправдалось. Это подтверждение догадок, еще страшнее первого неясного впечатления, которое, надеешься, может и не оправдаться.
Я пристально смотрела на окно. "Все верно!" На запотевшем стекле внешней рамы ясно теперь виделся отпечаток человеческой руки. Ладонь: ровная, большая, с растопыренными пальцами в правильном вертикальном положении. Сквозь нее были видны заводские фонари, часть крыш и красные огоньки на трубе. Подойдя совсем близко, я проверила защелки на раме - все было в порядке. Дождь мерно барабанил по подоконнику и крыше, рябил в свете прожекторов. Я, по привычке, хотела было позвать мужа, но вспомнила, что совсем одна. И так мне подумалось странно и страшно все это: жарко, душно, а мне так холодно. Судорожно начала вспоминать тех, кому могла принадлежать рука. "Нет, я не трогала, тем более с той стороны. Я вообще окна не открывала. Боже мой, да это ...". И в голове понеслись все заметки в газетах, все фильмы, все страшные истории. А вспоминались и придумывались только самые ужасные сценарии. "Соседи снизу? ...Зачем?... Точно! За этим меня и спрашивали, куда я и кто такая. Увидели в окно, что квартира пуста и не стали влезать. А, может быть, уже были тут! Они способны на все!"
Я тут же, на цыпочках, подбежала к выключателю и погасила свет. Затем вернулась, прислонилась к стеклу лбом и посмотрела вниз: крыша цеха, граничащего с домом, была в двух-трех метрах от окна. Я вглядывалась в нее, то и дело оттирая потеющее стекло. Крыша чернела, покрытая пластами битума, которые намокли и блестели. Справа от окна свисали запутанные провода. Они тянулись с нашей крыши и змейкой исчезали за одним из строений. "Вот по ним они и пытались залезть... Или нет?! Вдруг сверху, через окна на кухне ... там, где можно вылезти на крышу... Они могут выбить стекло и ... А вдруг тогда они только примерялись, высматривали, а все запланировали именно на сегодня?" Я не понимала, что за чувство меня тревожит. Необычная тревога. Как будто неприятная горечь разоблачения и разгерметизации, постоянное напряжение и ожидание чего-то. Неуютный страх быть внезапно замеченной в нелепом положении.
Я сжалась, села у стены и стала прислушиваться. "По наклонной крыше надо мной также можно ходить и заглядывать в окна". В малой комнате и кухне были даже плоские карнизы в полметра шириной с чуть загнутыми краями для безопасности. Я насторожилась, стала слышать и замечать все. Снаружи было шумно. Дождь создавал беспорядочный фон, в котором выделялось множество других звуков: дерево во дворе костяшками веток царапало край крыши, редкие машины шуршали по мокрой ночной набережной - это были уже известные мне инструменты. Но были и новые: ветер со свистом поднимал железный козырек над окном с заводом и, резко утихший, бухал его о деревянные балки. Я посмотрела наверх, встала и осторожно пошла к дивану. Пол подо мной ворчал и стонал рассохшимися неровными досками, скрытыми волнистым линолеумом. Тонкие деревянные стены перекрытий трещали в такт бухающему козырьку. Наверное, из-за антенн, которые своими грузными стволами глубоко вцепились в крышу и раскачивали ее. Весь дом говорил. Своими связными колыханиями и звуками он походил на корабль, и из иллюминаторов не было видно родных мне берегов. Я дрейфовала в неизвестном и враждебном море волн и огней. Нева, по-прежнему, спокойно золотилась и ровную мозаику ее сверкающих волн лишь кое-где прерывали тонкие темные озерца, оставленные проплывшими кораблями. "Мосты разведены!"
Я держалась за спинку дивана, а дом все качался и плыл. Мне нужно было что-то предпринять. Я растерялась, не понимая, что сейчас важнее: бороться с течением или ждать абордаж. "Для абордажа, думаю, уже поздновато. Важнее узнать, куда дует ветер и зажечь сигнальный огонь, чтобы все увидели, что я еще на плаву!" Меня даже увлекли все эти новые мысли, эта игра, развязанная домом, Петербургом и моим воспаленным воображением. "Непременно нужно продолжать!" Нужно жить по правилам дома: открываю все окна по часовой стрелке, начиная с юга. "Запад - выхода нет - там соседи - они отстоят запад!" Включаю свет: большая, малая комната, кухня, прихожая, ванная. "Ветер и сигналы - все сделано! Что дальше?" Дом ничего больше не подсказывал. Он по-прежнему упорно выл, стонал и грохал: "Чего-то не сделала!"
Я встала посередине комнаты, сложила на груди руки и ждала. И снова это чувство внезапно увиденного неожиданного предмета! У меня даже вырвался странный хохоток. На той самой стене, напротив дивана, темнело огромное круглое пятно. Я с волнением пошла к нему, загадочно улыбаясь и выставив вперед руки, чтобы скорее его ощупать. "Мокрое и холодное". На чуть большем расстоянии пятно окаймляла ржавая корона. Значит, оно жило здесь давно. Постоянно умирая, рождалось вновь; занимало свое неоспоримое место, беззвучно разливаясь до самых ржавых берегов. "Я все поняла! Дом был настолько старым и живым, что врос в этот город, в этот двор. Он пускал в себя ветер, деревья, реку и лужи, которые, не найдя свободных мест, поселились на стенах". Все, внезапно, встало на свои места и обрело смысл: соседи с первого этажа - привратники, пускающие внутрь лишь близких дому, завод - жилище таинственных существ, оставляющих следы на окнах, а пятна на стенах, скрипы и стоны - это знаки, которые должны показать, как жить в этом новом опасном мире, и какое место я займу в нем. "Зачем же дом открылся мне так скоро и что обо мне теперь думает?"
Но чем глубже я погружалась в свои фантазии, чем надрывнее заставляла себя в них верить, тем труднее было удержать этот восторженный порыв и неизбежнее казалось трагичное разочарование. Я несколько раз зажмуривалась, резко открывала глаза и жадно вглядывалась во все, надеясь заметить что-нибудь необычное, подсказку, продолжение. Но ничего не было и, опустившись в кресло, я грустно рассмеялась. Затихла, глубоко вздохнула и вновь поднялась. Обхватив руками голову, сильно сдавила ее, потом, медленно ведя руки назад, так, что потрескивали волосы, я в бессилии упала на диван и тихо заплакала. Я не знала, почему смеялась, плакала, зачем я навязывала себе надуманную мистику, но это странное мое состояние помогало не бояться. Оно делало страх и одиночество такими же фантастическими и придуманными.
Я лежала и ждала. Вдруг раздался гулкий протяжный звук. С надеждой я подбежала к выходившему на Неву окну и проводила взглядом уже уплывающую за мост баржу, над которой, на фоне начинающего бледнеть неба, кружили чайки. "Сколько сейчас времени?" - рассеянно подумала я, - "Сколько я спала и сколько боялась?". И совсем обычная уже усталость неуютно пробиралась ознобом по спине и резью в глазах. Я закрыла окно, снова включила обогреватель, сняла очки и легла. "Хорошо бы встретить рассвет...". И еще долго смотрела в окно с баржей. С дивана в него было видно лишь небо, ожившее теперь контурами облаков, уплывающих за крышу. Взглянула на пятно, на забытую горящую лампочку. Не было сил вставать. Ноги и шею ломило. Я устала бояться, устала играть, но все еще вспоминала и слушала странные чужие звуки и совсем не слышала знакомых, таких нужных мне сейчас. Вспомнила, как засыпала дома: как меня убаюкивало бормотание телевизора за стеной у соседей, как раздражал меня храп мужа, которого теперь так сильно не хватает. Вспоминала, как грели меня тяжелые коричневые шторы и ковер на стене, с вышитым на нем благородным тигром. И уже совсем погрузившись в воспоминания о родительском доме, где жила в детстве, я заснула...
IV
Проснулась уже поздно. Обогреватель работал, но окна были прозрачные - я забыла закрыть одно и в комнате было свежо, даже холодно. Мне не хотелось вставать. Я надела очки и, почти полностью спрятавшись в плед, начала осматривать комнату, будто проверяя все ли на месте. Пятно на месте. Горящая лампочка едва желтела, растворившись в торжествующем дневном свете. Она словно выцвела за ночь. Выгорели и другие краски. Все в комнате было блеклым и однообразным. Я не выспалась.
Совершенно разбитая, встала и подошла к окну: дождя не было; по набережной деловито проскакивали машины, чернели озябшие люди и вообще все за окном было стянуто свежим мокрым морозцем. Дома, небо, завод - все изменилось. Дома стали непохожими и приветливыми - кое-где на том берегу светились витринами открывшихся магазинов. Завод сделался нелепым из-за своих труб, явно пристроенных к старинному зданию. Я уныло побрела в ванную. Долго стояла и смотрела на черное пятнышко отколотой эмали. Потом вздрогнула и поняла, что принять душ еще не готова. Вернулась и снова закуталась в плед, взяла телефон и позвонила подруге, потом мужу, потом еще подруге. "В воскресенье утром всем плохо", - заключила я и, приободрившись этой мыслью, предприняла второй штурм ванной.
После душа, рассеянно одевшись и что-то съев, я решила действовать согласно плану: купить газету с объявлениями и начать с окон. И уже в пальто, ходя по комнатам и все проверяя, мне на глаза попалось пятно. Если вчера оно казалось мне занимательной вещью и знаком, то сегодня оно выглядело отвратительно: большая серая проблема на стене, с укором ждущая моего вмешательства. Я села на диван и со злобой смотрела на него. Оно совсем распоясалось: вышло из своих ржавых берегов и, казалось, продолжает расти. "Ладно, разберемся!", - сказала я и, гордясь такой своей решимостью, вышла из квартиры. Закрыв дверь, я огляделась, остановившись на надписи около трубы про одиночество и друзей. Беззвучно проговорила ее губами и улыбнулась. Мне вдруг захотелось тоже написать что-нибудь. "Напишу, но только позже!"
Спустившись до второго этажа, я остановилась, затем, аккуратно ступая, пошла дальше, пристально смотря вниз. На площадке первого этажа также, как и вчера, было темно, сыро и пахло подвалом. Страшная дверь оказалась запертой. Я быстро прошла мимо и вышла во двор, облегченно вздохнув. Спеша к арке, раза три оглядывалась на целлофановые окна, но они не проявляли признаков живого, и я успокоилась. На набережной было ветрено и холодно. Я приветливым взглядом встречала каждого хмурого воскресного прохожего. "Видимо только мне на улице куда уютнее, чем дома". Я радовалась этому дождливому осеннему дню, этому свежему речному воздуху, этим широким безопасным улицам, по которым ходило много людей, к которым в случае чего обязательно можно обратиться и позвать их на помощь. И эта радостная гармония мирного города сопровождала меня до самого газетного киоска (я специально пропустила несколько, чтобы дольше побыть на воле).
"Ладно, позвоню, договорюсь и пойду гулять в Таврический", - поддержала я себя, стоя с газетой перед дверью парадной. И опять это напряжение слева, эта дверь, эти ступени и широкие пролеты. И знаю же, что скорее всего бояться бессмысленно, но все-таки боюсь. В детстве на моих глазах утонули две девочки - сестры, и с тех пор мне страшно купаться одной. И это тот же бессознательный животный страх, который не поддается определению. "Мне нужно сегодня же зайти к ним и познакомиться. Тем более повод есть. Он сам вчера сказал, что они только переехали и ничего не знают. Как говориться: "Помни, ты не одинок! С тобою мы - твои друзья!"
И тем более я решила навестить соседей из пятнадцатой. Мне открыла хозяйка - Ирина. Она зевала, стоя в халате, и мне стало жутко неудобно. Я не жила здесь три месяца, а теперь стучусь в воскресенье в одиннадцать утра, в общем-то, без повода. Но к собственному удивлению, я быстро нашла его - пятно на стене. Я приукрасила факт пятна догадками о возможно прорвавшихся трубах и перспективе остаться без воды. Подействовало безотказно: через три минуты был разбужен муж Сергей и даже маленькая дочка Алена. Сергей, с выражением лица точь-в-точь как у прохожих на улице, сходил и познакомился с моим пятном. Дал номер телефона слесаря Николая Илларионовича, который чинит весь дом, и исправлял еще Васины пятна. Ира вежливо попросила меня остаться на кофе. И, между прочим, я решила сделать кофе максимально полезным. После обычных бесед о детях, работе, поездках на отдых, я решила узнать о странных соседях и о судьбе дома. "Может быть, удастся развеять сомнения".
- А, кстати, ты не знаешь, кто живет на первом этаже, в квартире слева как заходишь - там, где окна разбитые...
- Аааа! Да уж. Ты что, уже с ними столкнулась?
- Да ужас! Представляешь, пьяный мужик вчера, из этой квартиры, меня допрашивал в дверях, когда я приехала: "Кто, в какую квартиру?" А потом мимо их двери прохожу - она настежь - ну я заглянула..., а там, в коридоре, кто-то лежит на полу прямо ничком. Правда, я только ноги видела...
- Правда что ли? - и Ира рассмеялась самым невинным смехом, - Ну, в общем, хозяйка этой квартиры умерла (там бабушка какая-то жила), и квартира перешла ее сыну. А он в другом месте где-то и сдает теперь ее вот этим черным. Их там человек шесть живет, там даже женщины у них есть молодые.
- А ты с ними знакома?
- Ага, конечно. В Эрмитаже познакомились! - Ирина снова рассмеялась, - Нет, просто недели три назад тут история случилась. В общем, видимо на них кто-то из наших соседей донес, и приехала миграционная служба. А они испугались и на крышу, дураки, полезли - там, в нежилом крыле, можно вылезти. Я сижу и слышу - по нашей крыше ходят. Думала, Вася вернулся. Хорошо - Сергей на работу еще не ушел. Вылез, а они там отсиживаются - он их по всей крыше гонял! - Ира снова зашлась.
"Ну, все",- думаю,- "Вот и развеяла все страхи и сомнения!" Мне уже не хотелось говорить и любезничать - я погрузилась в томительную тоску ожидания сегодняшней ночи. Так и просидела остаток времени - завистливо поглядывала на Ирину, вошедшую в азарт и уже принявшуюся помогать рассказу жестикуляциями. "Как она не боится здесь жить и так легко ко всему этому относится". Я услышала звук льющейся воды и увидела вышедшего из туалета Сергея, неприлично почесывавшегося. "Ну да, с таким не страшно. Его любые черные испугаются".
- ...Слушай, ну и что? Их эта ... миграционная то выселяет их или как? - перебила я Иру, которая от своих историй совсем проснулась и пребывала в самом веселом настроении.
- Выселишь их, как же! Откупились! У нас же все, сама знаешь, как решается.
- Вот потом ограбят кого-нибудь или убьют - тоже откупятся, - совсем поникнув, сказала я, рассеянно глядя в чашку с кофе.
- Да ладно тебе, кому ты нужна, грабить тебя и убивать.
Я встревожилась и подумала, что все всё друг другу говорят и всё знают. Поэтому лучше мне молчать о том, что мы пока в квартире жить не будем и что сейчас в ней живу только я. Мне показалось, что Ира заметила мою недоверчивость и настороженность. Я сконфузилась, сказала, что не выспалась и через несколько минут попрощалась. А уходя, все в таком же рассеянном и задумчивом состоянии, вдруг умоляюще и с надрывом сказала:
- Ир, ну ты заходи в гости, а то мне скучно как-то. Вечером сегодня, ты как? ... Зайдешь?
Видимо со стороны резкие перемены моего настроения выглядели странно. Ира растерялась:
- Ну хорошо... Конечно ... У тебя точно всё нормально?
- Да, не беспокойся. Все хорошо...
V
Я сидела на диване и смотрела на пятно. Был уже обед, а я так никому и не позвонила. Мне хотелось, но не в оконную компанию, а домой: мужу, сыну. Хотелось пожаловаться, попросить помощи, объяснить и рассказать все. И больше всего я мечтала услышать в ответ такие нужные мне сейчас слова: "Не волнуйся, Лен. О чем речь, приезжай конечно! Или хочешь, я возьму отпуск на неделю и приеду к тебе?!... Да хоть завтра!" Но вряд ли я услышу это - они в меня не верят и подумают, что я испугалась работы и просто ничего не хочу делать. Как назло же сама вызвалась и зачем? Помню еще, как на семейном совещании перед отъездом Юрка говорил: "Ну не знаю. По-моему ничего ты там не сможешь. Ну, хоть поживи, отдохни от нас, все узнай, а мы потом приедем и все сами сделаем...". "Замечательно! Кто же знал, что здесь вот так?! Я просто отдыхаю!" Раздосадованная, я взяла телефон и позвонила Юрке:
- Привет!
- (шепот) Привет, мам! Что ты хотела, я не могу разговаривать - быстрее.
- Ну, в общем я не знаю, что делать - тут сумасшедший дом: соседи - нелегалы, воры и ... с ногами тут ... Пятна по стенам...
- Где пятна, в квартире?!
- Да! В квартире!
- А что за нелегалы?
- Соседи с первого этажа - не знаю, их там целый табор живет... и по крышам лазят - прячутся от милиции.
- Серьезно?! Вызывай милицию, срочно! Мы тогда с отцом сегодня же выезжаем!
- Да сидите вы, тут все сложнее ..., - задумчиво и грустно добавила я.
- Что значит сло ... Ладно я перезвоню, не могу говорить....
- Я сама перезвоню! Пока...
Я посмотрела на часы - было уже пять. Решила связаться с пятновыводителем, чтобы, когда Юрка перезвонит, я имела хоть что-то в арсенале сделанных дел. Судя по голосу, Николай Илларионович произрастал из матерых слесарей-старожилов:
- Алло.
- Вас очень внимательно слушают, - сказал старый, хриплый, но вежливый голос.
- Николай ... Илларионович? - прочитала я по бумажке.
- К услугам.
Не буду пересказывать дальнейший, довольно скучный и пространный диалог о судьбе старых домов, новых жильцов и квалификации Николая Илларионовича. Оказалось, что он сам себе сантехник, живет недалеко и абсолютно свободен сегодня вечером. Он должен был прийти в семь!
VI
Он пришел в девять... Николай Илларионович оказался благовидного вида старичком: невысокого роста - чуть выше меня, слегка сгорбленный, с пепельно-седыми волосами и бородой, очень ровной и мягкой на вид. Без очков, но с густыми черными бровями, он, прищурившись, поздоровался и вошел в квартиру. Он оглядывал меня долго и пристально, но смотрел не как на женщину и даже на человека, а скорее как на диковинную и сложную вещь, даже немного наклоняясь то в одну, то в другую сторону.
- Вот значит новая хозяйка этой несчастной квартиры, - нараспев прохрипел Николай Илларионович, улыбнувшись усами и бородой, за которыми не видно было рта.
- По ..., - удивилась было я.
- Прежняя, - перебивающе повысив тон, назидательно продолжал Николай Илларионович, предвидя естественную мою реакцию, - Прежняя хозяйка, Наталия Викторовна, совершенно ее запустила. То-то и понятно - квартира в наем, зачем же ее следить - пусть гниет и рушится! ... - Николай Илларионович словно себе все это разъяснял, разувшись и идя впереди меня на кухню.
- Ну не так уж все и плохо, - растерянно промямлила я. Не зная, что еще сказать и как себя вести, я уныло плелась за пессимистично рассуждающей спиной с ранцем.
- Ну, если вы художница, как Василий, тогда конечно. Творчество любит хаос. Из хаоса - вдохновение. Искусство любые порядки превращает в хаос. А наука - наоборот, из хаоса порядок восстанавливает! Я вот раньше в Ленэнерго работал, при Союзе. Был инженером. Раньше порядок был, поэтому и наука была, а теперь только хаос один, а искусства тоже нет - все развалили, - Николай Илларионович ревностно поводил бровями и вздымал вверх руку с сумкой, в которой солидарно погремывали инструменты. "Ну", - думаю, - "Понесло за жизнь". Я так утомилась, что мне совсем не хотелось обижать хаос и ставить памятник науке:
- Николай Илларионович, в общем, у меня пятно...
- А говорите, Елена .... Антоновна (я прав?), Елена Антоновна, что все не так плохо. Как же не плохо, когда пятно?!
- Оно там! - нахмурившись, я указала на зал. Потом мне стало совестно за свою грубость, и я добавила просящим тоном:
- Николай Илларионович, просто поздно, а у меня еще столько дел...
- Да, да, да, поздно. Это верно, да. Где ОНО говорите? - резко опомнившись, засуетился вдруг Николай Илларионович и начал рыться в ранце и сумке одновременно.
- В зале, в зале! Я только вчера заметила, но мне кажется, оно уже давно было, - начала рассказывать я, увлекая Николая Илларионовича в зал.
- А когда переезжали, оно было? Вам за него сбросили? - усмехнулся Николай Илларионович.
- Ну, вы знаете, по-моему, когда переезжали - не было.
- То есть вы не знаете, когда ОНО случилось? Вы здесь не живете? В этой квартире надо жить! Дом старый, нужно постоянно следить! - наставлял меня Николай Илларионович.
- Ну, мы постоянно сюда приезжаем, тут всегда кто-то у нас есть и с соседями постоянно общаемся.
- А сами вы откуда?
- Как это откуда?
- Вы же не из Петербурга?
- Почему? Мы жили здесь всю жизнь, вернее муж родом из Петербурга, а потом... В общем, сейчас временно живем в другом месте, - я уже и не знала как обороняться.
- Это в Москве значит? - с довольной ухмылкой проговорил Николай Илларионович.
- С чего вы взяли? - совершенно удивилась я.
- Ну а кто же еще, по-вашему, нынче покупает квартиры в Петербурге в старых домах, как не москвичи, - расплывшись в улыбке, продолжал терроризировать меня Николай Илларионович.
Я злобно покосилась на него: "Вот", - думаю, - "Старый черт! И десяти минут не проговорили, а уже все из меня вытянул!". Николай Илларионович был явно удовлетворен своей смекалкой. Он надел на голову фонарик, вынул перчатки и снисходительно, но весьма учтиво попросил меня посидеть на кухне или на диване, пока он расследует мотивы пятна. Я рассеянно побрела на кухню, все еще удивляясь и чертыхаясь на проворного старичка. Заварила себе кофе и села перед окном, слушая металлические рапсодии инструментов мастера. "Теперь и цену набьет. Кто бы не поживился глупой москвичкой?!". Я обессилено грустила и думала: "Даже чтобы вылечить пятно на стене в собственной квартире без лишних потерь, нужно иметь волчью хватку, бородатую смекалку и Ленэнерговскую интуицию! Нет, окна мне точно не по зубам!" И в голове был сплошной хаос и никакого порядка.
- В общем, так: пятно сложное..., - послышался приближающийся деловой голос Николая Илларионовича. Я опомнилась и взглянула на часы - было уже половина одиннадцатого.
- А что? Почему сложное? ... В каком смысле "сложное"?
- Оно появилось от дождя. Я посмотрел - проблема в водосточной трубе - в этих домах они в стенах проложены. Можете сами полюбоваться - я там все открыл.
- Боже мой! - вскрикнула я, увидев огромную нору в стене и фрагменты этой же стены, ровным слоем покрывающие пол комнаты, - Что же вы мне тут... Зачем же вы мне стену то разобрали. Вы же мне полквартиры разрушили, - чуть не плача застонала я.
- Спокойно, не кричите! Это неизбежно. Чтобы добраться до сути, мне пришлось убрать все лишнее, - я была в исступлении и эти последние слова прозвучали так пророчески и неотвратимо. Я дико смотрела на Николая Илларионовича: он рек, потрясая блестящим металлом в руке, а на мудрой седовласой голове его нимбом светился синеватый фонарик. Я поднесла руку к открытому рту, повернулась и молча пошла прочь из комнаты.
Опомнилась я, уже сидя на краю ванной, а с другой стороны, надрывно причитая, ломился Николай Илларионович:
- Леночка, что же Вы так нервничаете?! Я все поправлю! Как было. Завтра же, сегодня!
"Да что же это? Что за сумасшедший дом?! Я так не могу, не могу я..., - сквозь слезы молилась я, стараясь перекричать, не теряющего надежды, Николая Илларионовича. "Все! Плевать на окна, на стены - спасаться надо, бежать! Ни ноги, ни полноги моей здесь больше не будет! Домой, в глушь, в Москву!" Николай Илларионович тем временем не унимался:
- Леночка, не переживайте вы так! Это всего лишь стена! Нельзя же разбиваться о каждую стену. Пожалейте себя!
- Прекратите проповедовать, Николай Илларионович! - зло крикнула я, - Не надо пытаться убедить меня, что дыры в стенах - это нормально! Я знаю, какими должны быть стены! "Что же это в самом деле за бред?!" Я перестала плакать и, опустив руки, улыбнулась от бессилия. Затем вспыхнула, собралась и резко открыла дверь - так, что Николай Илларионович чуть не стукнул в последний раз по мне. Не дав ему опомниться, тут же сказала с холодной серьезностью:
- Извините меня, Николай Илларионович. У меня что-то нервы развинтились в последнее время, извините.
Затем я молча прошла мимо взъерошенного мастера, который проводил меня взглядом нечеловеческой какой-то природы и осветил мой путь фонариком.
- И снимите, пожалуйста, фонарик - вы меня прямо слепите им.
Через десять минут мы, избежав лишних объяснений, уже сидели на кухне. Николай Илларионович надел мой фартук в желтых самоварах и готовил кофе:
- Вы знаете, Лена, не буду говорить, как Вы выражаетесь, "за жизнь", но, по-моему, Вы напрасно не доверяете людям и видите во всех делах лишь какую-то хищническую подоплеку. А знаете, ведь всем, с кем Вы общаетесь, это передается и заставляет их воспринимать Вас так же. Я и на себе это заметил!
- Вы правы. Я не хочу всего рассказывать, просто так вышло, что мне и не приходилось вести дела с незнакомыми людьми, что-то решать. Я не знаю как нужно - это скорее бессознательно так выходит. Инстинкт самосохранения, наверное. Все мои формальные отношения с людьми, по сути, кончились лет пятнадцать назад, когда я еще работала на ТЭЦ. Я, кстати, инженер тоже, только химик. Но тогда было другое время, другие отношения между людьми. А сейчас все вокруг покупается-продается и все хотят урвать побольше. А мне кажется это таким пошлым...
- Это мы делаем все пошлым, потому что смотрим на тех, кто так делает и добивается этим цели. Вот и берем с них пример из зависти. Да и не умеем по-другому, некому научить нас. В любом государстве - власти, известные люди искусства и науки, крупные дельцы являются примерами и учителями в отношениях между гражданами. Вот мы и учимся у наших "учителей". В Европе учатся у своих, в Америке - тоже.
- Опять Вы за жизнь, Николай Илларионович, - рассмеялась я.
- Ну а что? - он тоже улыбнулся, - Не про дыры же в стенах нам с Вами разговаривать?! Про них, благодаря девяностым, мы уже все давно знаем.
Мы оба рассмеялись. Николай Илларионович объяснил мне загадку пятна:
- Как я уже говорил, виной всему водосточная труба. В ней где-то пробой, но определить где точно - трудно. Хотя я могу сломать еще немного стены и тогда ....
- Не надо, Николай Илларионович! - молящим голосом простонала я.
- Так вот, чтобы выяснить иначе, где именно течь, нужно либо ждать дождя, либо я могу залезть на крышу с ведром и ....
- Не надо, Николай Илларионович! - повторила я, еще сильнее испугавшись.
- Так вот ... Стало быть, ждем дождя!
VII
Я почти сразу уснула вчера. Перед сном позвонила домой и уверила ребят, что пока справляюсь и подмога не требуется. Не стала трогать дыру и ее последствия, постелив в другой комнате. Николай Илларионович ушел около двенадцати, а Ира так и не зашла. Я только утром вспомнила про нее, когда ходила в магазин. И вспомнила вот по какой причине.
Когда я вышла из парадной, во дворе стояла милицейская машина. Рядом с ней стояли двое мужчин в форме и низенькая полная причитающая женщина, лет пятидесяти пяти. Она держала в руках листок бумаги и запоем что-то быстро рассказывала морщившимся сотрудникам. На машине я прочитала: "Миграционная служба Центрального Района по городу Санкт-Петербург" и сразу догадалась. Особа с листком, завидев меня, бесцеремонно прервала разговор и поспешила мне навстречу:
- Женщина, женщина! Вы здесь живете или в гости пришли?
- ... живу, - поколебавшись, ответила я.
- Замечательно! Вы в курсе этих нелегалов из седьмой квартиры, - она театрально указала на целлофановые окна.
- ... нуу, я видела их пару раз...
- Я от имени всех жильцов, - она сделала наступательное ударение здесь, - От всего нашего дома собираю подписи на их выселение: не моют полы в подъезде, оставляют мусор, кричат, дебоширят, перерасходуют воду, которая не доходит ко мне на четвертый этаж, не вставляют лампочки и окна!
- Ну, окна и стены - это личные проблемы каждого, - сказала я и таинственно улыбнулась.
- Как это?! Мы же живем в центре - тут гуляет полно иностранцев! Какое впечатление у них останется о России, зайди хоть самый последний фин к нам во двор?! - у обиженной соседки даже съехали очки на кончик носа.
Я опять испугалась за свою конфиденциальность.
- А что нужно? - озираясь на сотрудников, спросила я.
- Да просто подписаться вот здесь.... и здесь вот тоже, - обрадовалась она.
Женщина протянула мне свою "петицию". Я пробежала ее глазами:
".... антисанитарны ... без определенного рода занятий ... опасны ... загрязняют ... ЭТИ НЕРУССКИЕ ...". Я подумала. Вспомнила встречу с жильцом седьмой квартиры, потом все, что было после: и Ирину, и Николая Илларионовича и отдала обратно листок6
- Вы это писали?
- Я ... Ну и муж помогал...
- Вы знаете, я не буду подписывать этот документ.
- Почему же? - удивилась женщина и опять спасла очки от падения.
- Потому что я не согласно с тем, что здесь написано.
- С чем именно?
- Вот по поводу воды и окон, я думаю с ними можно договориться, я уверена. И по поводу света тоже. И вообще, вы слишком перегибаете палку, по-моему. Представьте, что у Вас прорвет трубу в стене, и Вы затопите всех соседей снизу, включая седьмую квартиру. Вряд ли они смогут что-либо от Вас потребовать. Хотя я согласна с Вами, что соседи не из лучших, но я не подпишусь под этим, - я указала на строчку с "этими нерусскими": - Мне кажется, что это не "ТЕ" нерусские, которых нужно выселять и настраивать против нас с Вами. "ТАКИХ" нерусских я постоянно вижу метущими улицы и стригущими газон, часто они даже здороваются. А "ТЕ" изначально нерусские и русские, уже превратившиеся в "ТЕХ" нерусских, которых вы имеете ввиду, ездят на дорогих машинах и живут на Крестовском острове. И они Вас сами скоро выселят без всяких бумажек - при помощи этих же самых ... в форме!
Я не стала дожидаться реакции от оторопевшей соседки и сонных милиционеров и гордо зашагала по направлению к магазину, уверенная в том, что Николай Илларионович, слышавший он все это, гордился бы мной!
Вернувшись домой, я посидела немного на диване, изучая анатомию стены. Дыра была с две головы Николая Илларионовича шириной и уходила вглубь воронкой, на дне которой темнели островки двух труб, утопленных в красный щербатый кирпич. Края дыры консервной банкой рвались мятым гипроксом и неаккуратно смотрели во все стороны. Николай Илларионович добрался даже до вертикальных деревянных балок, одну из них он чем-то погрыз - она размахрилась и оранжевой лужицей опилок лежала на полу. Вообще, вся комната была покрыта стеной. Я начала сражаться с ней, но тут же сильно расчихалась, открыла окно с заводом, с тоской посмотрела на ясное, не предвещавшее дождя небо, и ушла на кухню. "И все же, подумала я, с дырой стало как-то лучше". Было уже что-то, что случилось с квартирой при мне, к чему я причастна, делая это место мне ближе.
Я собралась пообедать, но вдруг в дверь постучали. На пороге стояла Ира с какой-то большой блестящей посудиной в руках.
- Привет! Рада тебя видеть! У меня тут ремонт во всю! - гордо заявила я, улыбаясь.
- Ой-ой-ой, горячо. Ну-ка дай пройти, - поморщившись, проговорила Ира и быстро пробежала мимо меня на кухню и загремела чуть не брошенным на стол блюдом: - Ух, черт, как же горячо, - сообщила она, деловито идя обратно. Ира снова вышла и хлопнула своей дверью. Я стояла молча на пороге и ждала. Мне не очень хотелось сейчас долгих застольных разговоров. Я планировала сегодня еще начать обдумывать окна и пораньше лечь спать. Ирина вернулась с зеленой бутылкой, рулоном пестрых тряпок и приветливой улыбкой:
- Ну, теперь здравствуй! - запыхавшись и проглатывая слова, поприветствовала меня Ира, протягивая руки с подарками: - Как дела? Чем занимаешься? Извини, я вчера была так занята: температура у Алены - бегала по аптекам, а потом ещё скорую вызывали... Ух! В общем вот! - засмеялась она, повторяя попытку дарения мне бутылки и свертка.
- А что это? - указала я глазами на сверток.
- А это от нашего дома - вашему. Подарок! Только может, ты меня не будешь в дверях допрашивать?
- Проходи! ... Извини, опять трудный день, плохой сон...
- Смотрю, ты тут совсем чахнешь, - проходя и озираясь по сторонам, сказала Ира.
- Ну ... нет в общем-то. Просто слишком много событий для меня за такое короткое время.
Я рассказала Ире нашу историю с Николаем Илларионовичем, опустив исповедь, ванную и многое другое, открыв только то, что она хотела бы услышать от меня: события и действия. А о том, как эти события отразились на мне, во мне и на всем вокруг меня я рассказать побоялась, просто не зная, как может подействовать на меня мнение Иры. И порой в разговоре с ней это мучило меня, порой - нравилось. Ира сама, расспрашивая и утешая, будто нечаянно отпугивала меня, грозя ничего не понять и все испортить. Точно так же и ее красивые, рыжие, натуральные, но словно нарочно неухоженные волосы.
Вообще, вся внешность Ирины была составлена из замечательных милых привлекательностей, которые в целом уже не привлекали: большие и очень темные глаза, но без выражения - они были порой задумчивы, порой смешливы, иногда кокетливы и бесстыдны - и я видела в этом отличную выучку. Но не было в них того, что я еще с детства замечала у одноклассниц, маминых подруг и мечтала привить своим глазам: у одних это была неосознанно-глуповатая бесконечная нежность, у других - неистовая злящаяся трагичность. И постоянно по-разному, но безошибочно это замечаешь и этим прельщаешься. И так у Иры было во всем: что бы я не находила в ней поразительного - тут же она обесценивала это чем-то другим или неумением правильно воспользоваться этой поразительностью.
- Эх, Илларионыч! Сколько уже его знаем, а не перестает удивлять! - весело заметила Ира после некоторого молчания.
- Да уж, и сколько вы его знаете? - спросила я, болтая ложку в чашке (мы решили пока не трогать Ирино блестящее блюдо).
- Сколько живем в этом доме - лет шесть уже или семь... Да, кстати! Я тебе тут принесла уют и покой - только сама тогда развернешь.... А, хотя давай покажу, тут не все так просто, - и Ира с вдохновенным энтузиазмом принялась за свой сверток: - Ну-ка, помоги. Вот так! Давай, до конца!
Это был большущий кусок материи, с вышитыми на нем чудесными узорами. Да что там - целые картины!
- Что это? - засмеялась я.
- Ну, в общем, это труд моих бывших детей.
- Что?
- Ну, я же тебе говорила, что до Алены работала учительницей начальных классов. Это вот мои детки на какой-то праздник вышивали. Я уже не помню зачем, но долго вышивали и им уже даже начали родители помогать! - засмеялась Ира: - Прямо, помню, забирали домой и шили всей семьей по нескольку дней! Азарт-то был какой! Родители сражались в швейном мастерстве, а у детей при этом была своя забава - чем убедить меня, чтобы забрать эту тряпку непременно к себе домой. Ты не представляешь, как их родители учили и тренировали! Было весело, конечно .... Дааа, как весело было..., - переводя дыхание от смеха, еле дотягивала возбужденная Ира.
- И что? Чем все кончилось?
- Да потом как-то одного мальчишку машина сбила насмерть, а он перед этим как раз взял покрывало к себе. Все про это и забыли как бы. А через несколько дней, мать его пришла ко мне и, сказав, что не может у себя это хранить, отдала мне полотно. Я взяла, конечно. А через два месяца уволилась - это как раз перед переездом сюда! Мы его на стену вешали как картину, а потом ремонт был и мы сняли. И тут вдруг я вспомнила про эту тряпицу, как с тобой вчера поговорила! Сидим вечером и вашу квартиру принялись обсуждать. Тут Серега и сказал, что у тебя даже штор нет - я и подумала, что эта штука на шторы и сгодилась бы - плотная, теплая и рисунок оригинальный. Чтобы тебе не было так страшно одной. Таких штор любой вор испугается - вон смотри, какие тут ужасы вышиты! - снова прыснула Ира: - За ними будешь как за каменной стеной!
Вот думаю: "Один мне стены рушит, другая - строит!" И вообще, я была как-то раздосадована, что теперь у меня так много моих, особенных вещей в этой квартире и что-то уже привязывает меня к этому месту, хотя жить здесь все равно будет Юрка. Я поблагодарила Иру и поскорее свернула полотно, решив перед отъездом под любым предлогом отдать его обратно, поскольку сразу же вернуть не удалось.
- Спасибо конечно, но этот мертвый мальчик и его мама - зря ты мне это рассказала. Будут висеть шторы, к которым причастен мертвый ребенок! Мне будет еще страшнее, чем так - без них.
- Ну, если не понравятся - отдашь. Хорошо? А то Сережка уже раза два чуть не выкинул - я не отдавала. Знаешь, вроде бы и не личное, а как-то все-таки жалко.... И обидно.
- Я понимаю. А знаешь, спасибо! Я возьму и точно повешу! - начиная опять воспламеняться, сказала я.
- Что-то ты как-то резко меняешь решения. Странно даже как-то...
- Да обстоятельства жизни что-то тоже, через чур зачастили меняться, вот и решения за ними, - умело отбилась я.
Мы еще о чем-то посмеялись, а потом у Иры зазвонил телефон, и она, повеселев, так же хитро сослалась на быстрые обстоятельства, убежала, пообещав заглядывать и звонить каждый день.
Я опять осталась одна. Сегодня Ира мне очень понравилась: ее подарки и участие в моих заботах, которые оказались так близки и ей тоже. Я, улыбаясь, рассматривала лежащее у меня на коленях пестрое полотно. Оно будто было сшито из десятков небольших отдельных лоскутов - настолько отличались картины, созданные разными семьями. Каждый островок имел свою историю, свою тайну, свои чувства. Некоторые были аккуратные и сложные, весь мир которых имел тугие толстые контуры. Но они рассказывали совершенно банальные истории: заяц и ворона на лесном фоне, русская баба с красными щеками и коромыслом и, совсем удививший меня, профиль Ленина. Видимо, чья-то мама была пионер-вожатой в юности. И из-за этой гладкости и прилежности они выглядели слишком лубочно, слишком холодно - как тигр на моем ковре дома. Другие же картины, менее искусно сотканные, были смешнее и искреннее. В некоторых местах вдоль взрослой ровной линии петляла, спотыкаясь, еще одна - маленькая и озорная, льющаяся звонким беззубым смехом. Где-то они радостно пересекались, сливались или маленькая неожиданно кончалась нетерпеливым узелком. И эти неуклюжие строчки самых неожиданных цветов придавали картине индивидуальность художника-экспрессиониста и напоминали, что прелесть людей в их несовершенстве! Только теперь я заметила, что в самой середине голубовато бледнеет большой бриллиант, на котором было вышито: "1 А" и из каждой грани исходили разноцветные лучи, которые своей паутиной соединяли все островки в единый дружный мир. И пусть сам он теперь один, вдалеке от "1 Б" и "1 В", но его жители не одиноки - они навсегда вместе, крепко связанные друг с другом разноцветными затейливыми узами. У меня таких ниточек еще очень мало в этом большом незнакомом городе и они еще такие тонкие, но я буду за них держаться, и мне еще не наскучило шить! Более того, мне теперь положительно ясно, что это чистое замечательное полотно вдохновит меня на новые образы, которыми я украшу мои "Б" и "В", когда вернусь к ним.
VIII
За окнами стало темнеть, но я все-таки решилась позвонить в оконную компанию. Все объявления в газете, обведенные в кружки через полчаса были зачеркнуты, и я приуныла. Везде мне казалось дорого и неудобно. Тем более, сроки у всех были немыслимые: после замерки и всех формальностей, обещали не раньше двух недель! А из-за того, что все окна были разные, а дом старый и ветхий, многие даже не хотели связываться. Мы рассчитывали на несколько дней, прочитав еще в Москве массу реклам. Я позвонила домой, но ребята тоже не посоветовали ничего полезного. Тогда решила оставить все до завтра и посоветоваться с Николаем Илларионовичем и Ирой. А сейчас, все же дойти до Таврического и нагулять здоровый крепкий сон. Мне по-прежнему становилось неуютно в квартире, когда начинало темнеть.
Я вышла, по привычке остановилась перед любимой надписью на стене. Потом начала спускаться вниз по лестнице. На площадке третьего этажа я остановилась и, держась перил, посмотрела вниз. Виден был старый зеленый велосипед, часть отколотой ступени и краешек двери подвала - все это ярко желтело в торжествующем свете от новой лампочки. "Так держать, ребята! Еще чуть-чуть и мы скоро развеем весь мрак неизвестности", - радостно проговорила я, подражая пророческим излияниям Николая Илларионовича. "Да здравствует взаимопонимание!" Я вышла во двор, где было темно, холодно, но отнюдь не дождливо.
Обходя ямы, у самой арки, я почти что столкнулась с идущим навстречу мужчиной. Он говорил по телефону и по говору я сразу узнала в нем соседа из седьмой. Он поздоровался со мной и продолжил разговор, проходя мимо. Я остановилась, наблюдая как мужчина шел к подъезду и нес под мышкой несколько стекол прямоугольной формы, связанных веревкой и аккуратно завернутых бумагой по углам. "Чудеса!" - проговорила я в слух. Мужчина как раз закончил разговор и обернулся на мое удивленное восклицание.
- Че вы сказали? Ви мне? - спросил он, остановившись в нескольких шагах от подъезда.
- Нет, нет... Это я так ... Хотя подождите! Можно Вас спросить?
- Щто спросить? - смущенно и боязливо отозвался он.
- Я извиняюсь, вы в седьмой живете?
- ... ми нидавно живем, только переехали ..., - испугавшись, начал было оправдываться жилец злополучно знаменитой седьмой. Ему, наверняка, пришлось не раз сегодня произносить эту шарманную исповедь.
- Да нет, я хотела только спросить Вас! - дружелюбно улыбаясь, сказала я, подходя ближе. Он был выбрит и причесан, и сегодня от него пахло уже не портвейном, а ремонтом. Пахло краской - обязательно белой; клеем, который крепко приклеит ноги и никому не даст упасть! Мне показалось, что именно так.
- Скажите, вы окна вставляете? - мужчина выжидательно смотрел на меня. Я заторопилась его успокоить, - Понимаете, мы тоже хотим окна поменять, но не знаем к кому обратиться. Может быть, Вы посоветуете?
- Ааааа!... - обрадовался он, - Канещна подскажу! Я сам работай на стекольным завода. Магу памочь, канещна! Магу папрасит, чтоб ни дорога и бистра! У миня там друг работай - вот мне окна зьделал адин день!
Мы долго говорили, стоя по середине двора. Местами я не понимала моего нового знакомого, который, кстати, отрекомендовался Араиком. Иногда я вовсе переставала слушать, все поражаясь сегодняшнему удивительному стечению обстоятельств. Я любезно улыбалась и односложно поддерживала беседу. Из огромного монолога про окна я поняла только, что Араик грузчик на заводе, что зарплата крайне низкая, что окна чрезмерно дорогие, а соседка с четвертого этажа - дьявол во плоти. Ну не знаю, какой из нее дьявол, но человек она полезный и было бы неплохо связаться и с ее островком пускай и тонкой шелковой нитью. И видно было, что эти стекла он утащил с завода и как он теперь жалеет и переживает, перекладывая их в руках. Мне стало жаль его. Я спросила про близких уже лишь для приличия и с удивлением узнала, что Араик - единственный мужчина в их семье. С ним жили три сестры, жена, двое их дочерей и пожилая мать. "Чьи же тогда ноги? Они точно были мужские!" Спросить, естественно, было невозможно, по крайней мере, сейчас: я не хотела пугать ни Араика, ни, в особенности, себя. Мысль о ногах окончательно рассеяла мое внимание, и я решила попрощаться, взяв номер телефона стекольного завода. Сунув руки в карманы пальто, я быстро зашагала к арке, слыша позади всяческие вежливые пожелания, приглашения и обещание непременно помочь с окнами, звучащие теперь безопасно добрыми.
Нева волновалась. Кричали чайки, которых сносило порывами холодного ветра. Небо было ясное, лишь над домами, стоящими на другом берегу, узкой серой полоской висели долгожданные тучи. Я свернула на улицу Моиисеенко, которая справа огибала завод. Дойдя до перекрестка, я обернулась и посмотрела на дом, из которого видна была лишь часть с моей мансардой, да темнели качающиеся стрелы антенн. Я повернула на Нижегородскую и медленно побрела в сторону Таврического сада.
В парке было тихо и безлюдно. Я дважды прошла по центральной аллее. Потом мне захотелось заблудиться. Я начала резко сворачивать то в одну, то в другую стороны, нарочно не запоминая последовательность маневров.
Через двадцать минут я устала, запыхалась и села на скамейку в интимном тупике, прямо около небольшого черневшего памятника. На медной табличке я прочитала имя С.А.Есенин, чуть ниже - 1995 год, скульпторы Ф. К. Романовский и С. Л. Михайлов. Удовлетворив любопытство, я вернулась на скамейку, подняла воротник и стала вопросительно смотреть на Есенина. Меня занимали события двух последних дней, и не ясно было, как мне к ним относиться. Вспоминая день приезда, когда почти все вокруг было для меня враждебным и пугало, я поражалась тому, как к тем же самым вещам и событиям я отношусь теперь. Ведь прошло так мало времени! А сегодняшний день вообще был чередой удивительных открытий и благополучных разгадок мучивших меня тайн, за исключением совсем незначительных событий. И счастливо грела странная уверенность в том, что дальше мне будет еще комфортнее и интереснее здесь, где вокруг столько замечательных людей и предметов, где я постоянно чему-то учусь и непрерывно меняюсь. Тут вдруг меня опять поразило это чувство ощущения чего-то неведомого и значительного, как тогда с отпечатком на стекле, а после с пятном. В эту минуту, все происшедшее со мной показалось таким естественным и необходимым. Я подумала, что дело вовсе не в сложившихся обстоятельствах и случайностях, которые то пугают, то, наоборот, помогают, а лишь во мне самой. В том, как я воспринимаю все вокруг, какое придаю этому значение. Вот, скажем, этот Араик, которого я только что повстречала: у меня было хорошее настроение после общения с Ирой, поэтому мне захотелось заговорить с ним об окнах и об его семье. Но встреть я его, скажем, вчера или, того хуже, позавчера, я бы ни за что не сказала ему ни слова без важного повода. Также и с пятном, с петицией и со всем остальным. И как бесконечно прав здесь этот сантехник-правдоискатель Николай Илларионович. Он же сразу заметил, что я была к нему враждебно настроена, поэтому то я и раздула безосновательную сцену, наломала дров, и сама же больше всех пострадала, да еще и его против себя настроила. "Он это тоже говорил, я помню!" А оказалось, что он замечательный человек, как и другие люди, с которыми я знакомилась и встречалась. И нужно было лишь посмотреть на все с другой стороны, под другим углом ...
Через полчаса я уже весело шагала домой, купив по пути торт. Зазвонил телефон. Я увидела, что это Юрка. "Совсем забыла им позвонить сегодня!" Как и предполагала, они волновались; Юрка уже взял билет на поезд, и послезавтра он приедет. Мне стало еще веселее, хотя по правде я почти ничего не сделала из порученного, но все же, мне будет, что рассказать ему!
Придя домой, я в возбужденном состоянии начала ходить по квартире, обдумывая предстоящий приезд сына. Представляла его реакцию на рассказы о моих приключениях и смеялась. На вопросы об окнах и стене я с радостью отвечу, что мне нужно еще немного времени, чтобы сделать все необходимое. Теперь я освоилась и все пойдет быстрее. Дождя не было, и пятно постепенно умирало, почти совсем сомкнувшись с контурами дыры. Я перед прогулкой завесила ее Ириным холстом и теперь вместо кирпичей, труб и досок на злополучном месте беспорядочно скакали зайцы, бабы и Ленин. За окнами было совсем темно, и я решила занавесить самое страшное из них, с заводом, добрым и уютным полотном. Оно оказалось меньше окна по высоте, зато чуть выходило из проема по бокам. Я легла на диван, попыталась читать, но тут же оставила книгу и принялась заново все вспоминать и планировать на завтра. Я уснула уже за полночь все в таком же радостном настроении, в каком шла с прогулки.
IX
Утром меня ждал неприятный сюрприз. Проснувшись, я как обычно еще немного полежала, оглядывая все вокруг, чуть высунувшись из-под одеяла. Потом села на диван, поджав под себя ноги, громко и свежо вздохнула и резко спрыгнула с дивана. Внизу что-то пронзительно вздрогнуло, лопнуло, а потом захрустело. Я взвизгнула, бухаясь обратно на диван, и сразу же начала рассматривать несчастливую левую ногу. С ногой было все в порядке, а хруст был предсмертным стоном моих очков, которые я, засыпая, положила на пол у дивана. Очки были моими любимыми, а здесь и единственными. Я даже не подумала взять запасные. "И как теперь быть?!" - в отчаянии подумала я. У меня серьезная близорукость и без очков я совершенно беспомощна, тем более в чужом городе! Я подумала, что нужно сходить в магазин оптики, поскольку свой рецепт я точно помню. Но я не знала ни одного местного, тем более одна - не дойду. "Вот черт! Именно сейчас, когда все так хорошо складывалось!"
Я пошла на кухню, собравшись уже утопить свое горе в принесенной Ирой зеленой бутылке с домашним ликером. Я подумала про эту жизнерадостную "учительницу" и обрадовалась, уверенная, что она то мне точно поможет! Я вышла на площадку, где без очков было неуютно и страшновато. Довольно упорно позвонив, потом еще, я повернулась к стене с трубами, с воодушевлявшей надписью. Стены издевались надо мной, спрятав все эти надписи за сливавшимися друг с другом кляксами, которые еще больше поплыли от неудержанных слез. Подходя к своей двери, я заметила на полу белую бумажку. Я с трудом разбирала почерк. Это была записка от Иры, из которой я узнала причину их отсутствия: заболела Алена и ее пришлось отвезти в больницу. Ира писала, что вернуться не раньше завтрашнего вечера, а скорее всего послезавтра. Она советовала мне не скучать и как помощь в этом нелегком деле, приложила два билета в театр Сатиры сегодня вечером: "... мы же все равно к Аленке привязаны, что деньги будут пропадать, тем более должно быть интересно! До встречи, мать" "В театре нужно СМОТРЕТЬ, как назло прямо все!" - стиснув зубы, тихо всхлипывала я. Через полчаса я успокоилась и сидела на кухне, насильно жуя безвкусный теперь торт, купленный вчера для Иры. Мне казалось таким несправедливым то, что такой незначительный и неожиданный случай с очками уничтожил все мои победы и старания, так тяжело давшиеся мне за эти три дня. И это лишний раз доказало, что я пока еще очень беспомощна и слишком рано новая жизнь устраивает мне испытания.
Еще через час, когда я как раз хотела позвонить мужу и пожаловаться на жизнь, в дверь постучали. Я поспешила, надеясь, что это Ира вернулась из больницы, потому что Аленка вдруг внезапно поправилась. Без очков я не сразу узнала Николая Илларионовича, совершенно его не ожидая. Он был теперь в ярко-синем комбинезоне и больших черных сапожищах с отворотами.
- Николай Илларионович! Как это вы всегда во время! Дождя то, как назло, нет уже два дня, а до этого как лило! Вы придумали как без него? - улыбнулась я.
- Здравствуйте, здравствуйте! Я у ваших соседей ремонт произвожу, ну и на самом деле я просто проведать зашел как вы тут. А то вспомнил, какая вы впечатлительная, а с Вами это пятно уже два дня живет ...
- Даже не хочется Вас расстраивать, - грустно улыбнулась я: - Какое уж тут пятно! Я теперь ни ... пятна не вижу! Вот было все хорошо, а сегодня вот ослепла - села на очки, а у меня минус семь. А завтра Юр... сын приезжает, мне встречать надо...
- Что это все с Вами какие-то нехорошие приключения происходят! Очки делать надо и очень хорошо, что я зашел: я знаю тут фирму недалеко по оптике - у меня там раньше жена работала. Вам подберут и не обберут - качественно и все быстро. У вас есть телефон - я прямо сейчас же и позвоню жене, спрошу! - радостно воспрянул Николай Илларионович. Я ликовала! Быстро сходила за телефоном и с упованием смотрела на мудрого спасителя и пророка. После некоторого диалога, он попросил подождать. Мы ждали, а я молилась, потому что, решив проблему с очками, на другие мне останется только правильно посмотреть! Прошло минут пять, и Николай Илларионович попросил набрать тот же номер. Он продолжил диалог. Я даже не слушала, смотря только за расплывчатой мимикой спасителя; Николай Илларионович сначала хмурил брови, потом что-то повторил, попросил меня записать фамилию, а потом просиял и торжественно передал мне телефон, сообщив:
- Готово! Вас ожидают через тридцать минут. До места идти минут десять. Думаю, Вы справитесь! Тут недалеко, пересечение Мытной и Старорусской, знаете?
- Ой, а покажите на карте.
Я сбегала за картой. Николай Илларионович быстро нашел место и указал в него пальцем. Я блуждала за пальцем, но все плыло - глаза от утомления слезились и болели. Николай Илларионович, заметив мои тщетные старания, что-то про себя просчитал и успел только крикнуть, убегая:
- Собирайтесь, я сейчас доделаю быстро и пойду с Вами!
X
Через сорок минут я сидела на кресле со всех сторон обставленном столиками с приборами и линзами, а Вера Борисовна, бывшая коллега жены Николая Илларионовича, смотрела на меня через большой черный прибор, то и дело заставляя меня ловить в его стробах домики и красные точки. Диагноз был поставлен - дело было за очками и оправой. Я выбрала все классическое - овальные коричневые, но линз для таких оправ на мой случай не было и надо было ждать три дня! Вера Борисовна тоже вздохнула, но тут же чему-то обрадовалась. Она убежала, вернулась и продекламировала:
- Новые голландские линзы! Экспериментальная партия! Правда очки сразу готовые и идут только в таком варианте оправы. Зато, есть на Ваш рецепт! Материал нового поколения! - с гордостью заявила Вера Борисовна, - Полимерная призма, меняющая свои свойства в зависимости от освещенности и уровня опасного излучения: проще говоря - они как хамелеоны: в темноте прибавляют силу, а на солнце уменьшают, чтобы глаза не уставали и телевизор можно смотреть без вреда.
Оправа и впрямь была для меня экспериментальная: толстая, матовая, угольно-черная, со строгими прямыми углами. Я попросила дать мой размер. Видела я в них, действительно замечательно, но оправа! Я постоянно в очках и редко меняю их, поэтому они стали для меня постоянной частью лица, которую я привыкла видеть в зеркале.
- Даже не знаю... А сколько стоит?
Стоило не так уж и экспериментально. Делать было нечего, и я согласилась, ободрив себя тем, что по приезду домой куплю как раньше. Я вышла в коридор и удивленно посмотрела на дремавшего Николая Илларионовича, ждавшего меня все это время. Рядом сидело еще несколько ожидавших. Не знаю почему, но мне показалось, что если я позову Николая Илларионовича по имени отчеству - это будет странно. Я подошла и тихо тронула его за плечо:
- Николай, уже все.
Он опомнился, как у всех людей в первое мгновение после сна, с удивленным беззащитным выражением лица, потом поймал меня взглядом, и его, острящаяся теперь каждым волоском борода, расплылась в дружеской улыбке:
- Что же, очень даже ... современно, модно!
Я оглядела теперь зал по-новому. И вообще, всю дорогу замечала что-то, сравнивала. Все было четким, ярким и даже острым - полимерная призма работала замечательно. И уже подходя к набережной, абсолютно освоившаяся и счастливая, я увидела на левом стеклышке очков мутное пятнышко. Я сняла их: это была слеза радости - капля начинавшегося дождя! Я посмотрела на затянутое долгожданными тучами небо, выставила вперед руки, поймала еще несколько слезинок, и повернулась к Николаю Илларионовичу. Он тоже смотрел наверх, сморщив нос, и тоже ловил слезы. Потом посмотрел на меня и закивал: "Дождались!". Тогда я, играючи, соблазнительно сказала:
- Николай Илларионович, что Вы делаете сегодня днем?
- Вы же знаете, Лена, чем я постоянно занят: разрушаю стены и говорю за жизнь.
Когда мы вошли в квартиру, дождь уже завидно барабанил по крыше, и на окнах были сотни его слезинок, которыми, я надеялась, он оплакивал неприлично задержавшееся пятно. Я бегала от окна к окну, смотря на все через новые призмы. Николай Илларионович сходил к соседям за инструментами и, не переодеваясь, принялся за работу. Я села на диван и следила за движениями пятна света от фонарика, блуждавшего в лабиринтах стены:
- А что Вы говорили, когда пришли, у кого ремонт идет?
- Я в седьмой водопровод и проводку сейчас чиню -- у них там тоже ремонт, только насильственный. На них что-то все жильцы сердятся, написали даже бумагу. Вот к ним, из миграционки сначала, потом из домуправы приезжали. Хорошо хоть, они регистрацию успели сделать!
- А вы их знаете? Кто они?
- Да. Я к ним уже недели две хожу. Там бабка эта все запустила -- они вот теперь и вынуждены все исправлять, потому что квартиру за дешево снимают, но хозяин тоже не глупый -- молодой парень, в органах работает. Он им условие поставил, чтобы они все, что по квартире требуется из ремонта, сами делали, вот они и попались -- наивные таджики. Но, по-моему, очень неплохие люди, хотя мужик пьет много, но я его понимаю, - засмеялся Николай Илларионович: - У него на шее человек пять женщин из которых только одна пока смогла найти рботу.
- Надо же! А знаете, мне вот тоже кажется, что не такие уж они плохие, просто клеймо на всех этих несчастных переселенцах, которые также как и многие из нас, приезжают в столицы.
Потом я рассказала Николаю Илларионовичу о моем подвиге с петицией и
диалог с Араиком во дворе.
- Ах да, Николай Илларионович, я вот вам еще не рассказывала! Я, когда приехала три дня назад, в подъезде ... встретила Араика, а потом зашла к ним, ... шла мимо двери .... ну, в общем, увидела у них в коридоре на полу чьи-то ноги лежат...
- Как это ноги лежат?! Чьи ноги?!
- В смысле там двери у них в коридоре слева и кто-то видимо лежал на полу или упал так, что одни только ноги торчали из проема.
- А когда, Вы говорите, было дело, во сколько? - пряча под бородой обидную мне улыбку. Но я увидела ее по глазам.
- Ладно, это я так ... Может, мне и показалось, забудьте.
- Нет, нет, Лена, я серьезно спрашиваю. Не обижайтесь, пожалуйста! - затревожился Николай Илларионович, почувствовав, что я мне стало обидно. Он вообще стал со мной куда деликатнее в разговорах; видимо он тяжело переживал мою прошлую выходку с ванной.
- Ну, я точно уже не помню, хотя постойте! Поезд пришел в пять и я шла от вокзала пешком; наверное, около шести было.
- Ясно. Так, а во что были одеты ноги, вы помните?
- Ладно, Николай Илларионович, что вы как сыщик вопросы такие задаете! Будто по ногам вы можете сказать, кому они принадлежат. ... Ну, в черные какие-то то ли ботинки, то ли сапоги, я как не всматривалась ..., - усмехнулась я, стараясь настроиться на тон Николая Илларионовича.
- Очень интересно! Ну, я думаю, что в данном случае могу и сказать. Только вот скажите, какие штаны, ... какого цвета хотя бы, были на теле лежащего. Вы ведь видели штаны?
- Да тоже какие-то: то ли черные, то ли серые. Невзрачные вообщем. Ну в каких все эти таджики ходят - в поношенных рабочих робах там, .... Ну, вы поняли? - борода Николая Илларионовича совсем уже растянулась, еле скрывая смеющийся рот.
- Так! Я знаю, кто валяется на полу в таджикской грязной робе!
- Ну!
- Я!
- Вы чего это, Николай Илларионович?! Вы что, с ними, что ли, живете здесь?! - я обомлела.
- Нееет... Именно в тот день, примерно в это время я к ним приходил по ремонту. У них плита еще, ко всему прочему, пропускает. А бабка старая, да еще с разбитыми окнами - ничего не чуяла. (Она их сама разбила - чертей видно гоняла! - шепотом сказал Николай Илларионович, как-то, по-особенному, посмеиваясь). Кстати, она бы вас тут точно сожгла всех, если бы осталась жива, а на них всех собак спускают. Они только приехали и уже сразу все деньги в ремонт...
- Стойте, стойте! Во-первых, почему тогда Вы лежали так странно? А главное, почему меня этот Араик так подозрительно допрашивал и убежал, когда я эти ..., то есть Ваши теперь, ноги увидела?! - я нахмурилась, сложила на груди руки и пристально наблюдала за движениями бороды.
- Он мне, честно говоря, про Вас тут же рассказал, просто я же не знал, что это Вы! Ноги - это потому, что газовая плита, идет по плинтусу, а плинтус заливали ....
- Ладно. Хорошо. Дальше!
- А пугается он всех, тем более женщин! - Николай Илларионович подождал моей реакции, но не дождался и продолжил: - К нему ваша знаменитая соседка из тринадцатой квартиры после истории с крышей, о которой узнал весь дом, приходила уже не раз и любой повод искала, чтобы их выселить! - я как-то даже разочаровалась. В этой истории не оказалось ничего интересного, и все герои, кроме меня, были положительными. Я же тогда этому Араику тоже наговорила всякого, хотя он был пьян и уже только поэтому заслужил!
- .... Ну а он же видел, что это я была, а не она, зачем же он меня так долго допрашивал и зачем он прятал Вас?
- Вероятно, мы для таджиков также все на одно лицо, как они для нас! А испугался он и закрыл дверь, думая, что если Вы и не она, то Вы все равно можете все рассказать. Например, что они делают ремонт в квартире, а лампочку в подъезде вставить не могут. Он всем же говорит, что денег нет, что только переехали ну и так далее. Во всяком случае, он мне так это объяснил, когда чуть меня не раздавил, от Вас убегая! - борода зашлась совсем лихим плясом, даже растрепалась как-то по бокам.
- Ну, тогда, я думаю, надо открыть глаза общественности, а то эта же... баба из тринадцатой всех на них натравливает!
- Лена, вы здесь не постоянно будете жить, как я понял, поэтому лучше в общественность не вмешивайтесь; а вот подружиться с ними - это будет лучше, тем более их много - они всегда дома и, думаю, никогда не откажут в просьбе. Кстати, я раньше увлекался культурой Кавказа: Араик в переводе значит друг!
Тут нечего было добавить: Николай Илларионович, закончив диалог по-английски, снова увлекся пятном, а я сидела на диване в состоянии спокойной домашней гармонии, слушая монотонную дробь дождя и завывания ветра. Вскоре Николай Илларионович закончил, сказав, что течь ликвидирована, а за час-два полностью сотрет пятно с лица стены. Я предложила сделать перерыв. Мы пошли на кухню. На столе стоял торт и зеленая бутылка. Я обрадовалась, сразу же вспомнил про билеты в театр. После нескольких отказав, я налила Николаю Илларионовичу ликера, а сама пошла за билетами. Было четыре часа; спектакль начинался в семь.
- Николай Илларионович, знаете, Вы так мне помогли и рассказали мне столько всего; ну прямо изменили меня к лучшему! Я хочу вознаградить Ваши бескорыстные гуманистические подвиги! Вообщем так получилось, что моя подруга отдала мне два билета в театр сегодня в семь, поскольку сама не смогла пойти. А я одна тоже не хочу, да и дел у меня много...
- Ой, Лена, спасибо огромное! Так неожиданно, но я не успею, тем более надо доделать тут, - Николай Илларионович засмущался и даже как-то покраснел, но мне было все равно - я безжалостно продолжала рекламировать свой подарок.
- Посмотрите, Вы сказали Вам нужен час: сейчас мы позвоним Вашей жене и скажем, чтобы она тоже собиралась, а когда Вы закончите, то пойдете прямо в театр и встретите ее там! - когда я сказала о жене, Николай Илларионович еле заметно приуныл, но настолько благородно, что это стало для меня восхитительным комплиментом. После такого Николай Илларионович был обречен на наслаждение театральным действом сегодня вечером.
- Николай Илларионович, я серьезно! Вы обидите меня, если не пойдете, да и не понятно, что Вам мешает... Хотя, что я так назойлива, если Вы не любите театр... - это был подлый укол в сердце для старого питербуржца.
- Ну как же можно. Дело в том, Лена, что я всегда хожу в театр в галстуке, а у меня его сейчас нет, - упором на слово "всегда" Николай Илларионович парировал мой укол, но я не сдавалась.
- Так попросите жену принести Вам его; прямо там наденете - проще простого!
- Это невозможно! Во-первых, мои галстуки всегда сложены и лежат очень далеко, и жена точно не найдет; во-вторых, мы недавно переехали в квартиру сына, пока он в длительной командировке, а многие вещи, как то галстуки, остались в нашей и ехать за ними далеко. Леночка, я правда с удовольствием, но без галстука я не могу. Поймите, это своеобразный принцип, и я не пытаюсь что-то придумать.
Он, конечно, все придумал, и этой историей с галстуком подписал смертный приговор своему обычному скучному вечеру. У меня тоже теперь был принцип. Я быстро перебрала все варианты и начала даже осматривать комнату. Мой кристальный взгляд, блистающий новыми призмами, был полон идей и решимости. Он остановился на единственной цели; я встала и медленно пошла к окну с заводом. Николай Илларионович, провожая меня взглядом, понял, что мудрый ленэнерговиц побежден молодым талантливым учеником. Я натянула Ирино полотно одной рукой и повернулась к Николаю Илларионовичу:
- Пока Вы доделываете пятно, я сошью Вам галстук; я шила уже раз галстук за час сыну перед первым сентября - такой же экстренный был переезд. Вам, какую расцветку: с зайцами, с бабами или с Лениным? - это была победа! Николай Илларионович даже не пытался защищаться, он сдался, так и не поняв, как могло так выйти. Его лицо исказилось фатальной благодарной улыбкой.
В итоге, мы остановились на монотонном алмазе, что по центру. Тем более, что только он не был сделан детьми и не представлял никакой ценности и памяти. Я вырезала его и начала шить. Николай Илларионович рассеянно заделывал стену, то и дело, оборачиваясь в надежде на мою неудачу с галстуком. Жена его согласилась без колебаний и, сколько я могла слышать ее голос в трубке, очень обрадовалась изменившимся планам на вечер. В шесть часов он уже стоял в дверях, поправляя галстук, только с моей иголочки. Он получился ровным и праздничным, в центре красовалась надпись "1 А", только слегка коротковат. Мы условились, что он оставит свои инструменты у меня, а завтра зайдет за ними и за оплатой своих работ; сегодня он уже ничего не хотел - он до сих пор не верил тому, что происходит.
Я осталась одна и тут же прыснула. Ходя по комнатам в возбуждении, я вспоминала какой-нибудь занятный эпизод прошедших дней и опять не могла остановить счастливый исцеляющий смех. Это был смех над пустяками, которые рождали страхи и из-за которых были пролиты слезы. Но это был и благодарный смех, который я дарила этому дому, этим людям, которые для меня теперь все Араики, то есть замечательные и необычные друзья; те люди, которые вначале казались мне одинаково враждебными, поэтому я путала их, пугалась и убегала, пока, наконец, не споткнулась о протянутые ноги помощи и не поняла, что они совсем другие, что дело лишь во мне. И вот такие, по-детски глупые, не смешные, но забавные мысли занимали меня до самого сна. И, засыпая, я подумала, что это была моя первая по-настоящему счастливая и спокойная ночь. Именно в эту ночь за все время, проведенное здесь, мне приснился сон.
(СОН)
Вокруг меня все было в густом тумане, который был таким плотным, что больно давил на глаза и уши. Он рождал такую же не уверенность и неуютность, какую я чувствовала на улице без очков. Я услышала глухие, но, как будто, близкие звуки - множество голосов повсюду. Они беседовали между собой, говоря знакомые, но неразборчивые слова, порой восклицая и смеясь. Я узнавала каждый новый голос; все эти голоса я слышала много раз, они принадлежали очень близким мне людям. Вспомнить, кому именно, почему-то не удавалось, но я была уверена, что стоит мне увидеть всех этих людей, и я безошибочно укажу на того, чей голос только что слышала. Голоса были повсюду, но из-за тумана я не знала, куда мне идти. Сделав шаг, я остановилась. Мне мерещились в тумане всякие опасные преграды и ловушки. Я прищурилась, нагнулась, выставила вперед слепые руки и сделала еще несколько маленьких шажков. Это слепота была невыносима. Я хотела к голосам, но туман не пускал меня. Он был даже сверху и снизу. Ноги сами обмякли, и я села, в отчаянии слушая безжалостно спокойные голоса. Я попыталась крикнуть, но не смогла - также как с голосами, не получалось вспомнить как нужно это делать; и также, казалось, нужно лишь увидеть любого говорящего человека. Я долго сидела в непонятной тревоге и напряжении. "Глаза! Глаза! Все из-за того, что я не вижу". Эта мысль мучила меня и истощала. "Больше не могу". Я легла и, наконец, расслабилась. Было очень спокойно.
"Не лежи на земле, простудишься" - подумалось мне маминым голосом.
"Ничего, тут тепло", - подумала я ей в ответ.
"... раньше мы больше улыбались и были искренней. Хотя, может быть, я просто старый черт? ...", - подумал Николай Илларионович.
"Да"
"Ну, тогда ладно. Зато Россия научила меня ломать стены ..."
"Не поспоришь", - задумчиво согласилась я.
"И добираться до истины!", - подхватив, подумала жизнь за себя.
"Мам, а мам? А я выросту?" - подумал маленький Юрка детским голосом, смотря на меня из-под козырька своей белой панамки.
"Как бы я этого хотела!" - подумала я радостным смехом, вставая и оглядываясь.
Вокруг стояли мысли и смотрели на меня, кто радостью, кто любовью, кто грустью, кто пониманием. Я улыбалась им в ответ, посылая благодарное тепло, и думала веселым криком: "Эти мысли! Эти чувства! Я их ВИЖУ, ВИЖУ!".
XI
Я лежала с широко открытыми глазами, потом понемногу начала успокаиваться и озираться. Никогда еще сны так ярко и полно не запоминались мне, и до сих пор я чувствовала напряжение и частое биение сердца. В дверь постучали. Я по-прежнему лежала. Постучали еще и еще раз. Только через несколько минут я пришла в себя, и это стало для меня важно. Надев халат, я пошла открывать и раза три останавливалась, опиралась о стены и так стояла, все еще оглушенная сном. Я собралась и открыла дверь. На пороге стояла Ирина, не выспавшаяся, но довольная тем, что Аленка выздоровела, и все позади. Она сразу же поинтересовалась, понравился ли мне спектакль, и как мой ремонт. Я молча повела Иру на кухню. Заразившись ее энтузиазмом, я принялась рассказывать, как отправила ремонт в театр. И вообще, пришло время с кем-нибудь, наконец, поделиться накопившимися мыслями, рассказать по-настоящему все. И, конечно, легче и искреннее для меня было открыться женщине. Николай Илларионович, как не интересен и умен он был, не мог знать всего, что меня волновало, и что-то я просто не могла сказать ему, вот также как с Юркой! Это какая-то, ползущая из первозданной природы людей, преграда, какое-то тайное взаимодействие между ними. И мне кажется, дело даже не в половой общности и не в родственных связях. Просто бывает что-то, что человек обретает при невероятной комбинации тысячи разных событий и условий; и обретенное при этом новое проникает настолько глубоко внутрь, что меняет в человеке все, пусть даже не сразу, пусть он этого пока не понял, но это уже случилось. И через время, оглядываясь назад и понимая, что ты изменился, очень трудно вспомнить и отыскать тот удивительный и самый важный момент, когда все началось. Я не верю в абсолютное родство душ, да это и невозможно, потому как мы сами никогда не познаем свою душу настолько, чтобы можно было точно различать ее характерные особенности и сравнивать их. Но я верю, что пусть крайне редко, но встречаются два человека, которые чувствуют необычную связь друг с другом и, конечно, определить ее нельзя. И сказать что-то большее я тоже не сумею, разве что я встречала таких людей однажды. И со стороны их отношения мало чем отличались от прочих: чуть возвышенней радость, чуть глубже горе, чуть волнительней встречи, чуть тяжелее расставания, чуть счастливее жизнь и чуть невыносимее смерть... В любом случае, такой человек не встретиться в жизни сознательно и глупо об этом мечтать, но, наверное, каждый из нас об этом что-нибудь да думал. Я думаю об этом теперь чаще, хотя осознать больше того, что открылось мне за те удивительные четыре первых дня в старом петербургском доме, я уже не смогла.
В тот последний из этих дней, я была еще задумчивей и рассеянней обычного. Мы долго разговаривали с Ирой, и она так замечательно по-детски удивлялась всему тому, что удивляло и меня. И мне даже приходилось сдерживать свои чувства, и я счастливо замечала, что и для другого человека всё происшедшее со мной также кажется загадочными. Я хотела полностью обнажиться и попыталась рассказать о моих новых мыслях и чувствах, о моем необычном сне, но это было уже слишком личное и мне самой не ясное. Мы весело расстались, как бы чего то не досказав. После, я долго размышляла обо всем, сидя перед окном, выходившем на завод. Кстати, Ира тогда сказала также и об этом заводе: он делился между тремя предприятиями: хлебопикарней, коммерческими тепловыми сетями и ликероводочным заводом "Левиз". После того, когда Юрка уехал, а я еще осталась - я хотела устроиться в теплосети на работу, но вакансии были только в "Левизе", и я решила "ждать дождя".
Теперь о Юрке: он приехал сразу после ухода Иры, в обед, и мы долго беседовали на кухне. Он был ужасно заинтересован моими историями и просил рассказать абсолютно все; я, в шутку, подумала тогда: "То не кому излить душу, а то день откровений, что уже не хочется повторяться!". Он сказал, что я очень изменилась за эти четыре дня, и ему очень понравились мои новые очки с волшебными призмами. Юрка даже сам первым предложил еще пожить в этой квартире, если мне здесь не скучно. Мы вместе позвонили в стекольную фирму по телефону, который дал Араик, и заказали на завтра замерщиков. Так что продолжение моего пребывания здесь было закреплено теперь новыми обязательствами.
Что же касается пятна и вышитого школьниками полотна, то у них тоже были свои необычные истории. Новая стена поглотила пятно вместе с тем самым блестящим инструментом, с которым Николай Илларионович проповедовал в первый роковой вечер нашего знакомства. Виной тому была я, отвлекавшая мастера от работы. Инструмент этот был замурован и занимал в стене особенное положение. Когда Николай Илларионович пришел к нам, он сообщил о досадной утрате и решил подтвердить догадку о местоположении инструмента: он вынул большой магнит, приложил к стене в месте пятна и начал вырисовывать магнитом восьмерки. Вдруг, когда магнит был чуть выше и правее середины, внутри стены вниз убежал тонкий колокольный звук. Так мы узнали, что инструмент в плену у труб, а у дома появилась новая тайна.
Как только мы вызвали замерщиков, я сняла полотно с окна, и потом, когда мы вышли на лестницу, и я показывала Юрке замеченные мной особенности дома, то, наконец, решилась оставить на стенах и свой след: закрепила полотно на одной из труб так, что оно свисало по стене, а через вырезанный в центре алмаз, ставший театральным галстуком, видна была моя любимая надпись: "Помни! Ты не одинок! У тебя есть МЫ - твои друзья!". Алмаз, кстати, как объяснил мне Юрка, состоит из идеальных призм. Но, по-моему, смотреть на мир через идеальные призмы могут не все, да и не так уж это интересно. И хорошо, что мои призмы имеют свои недостатки, искажают все вокруг по особенным, известным только мне одной, законам; хорошо, что иногда мы можем случайно или даже нарочно разбить эти старые призмы, но лишь для того, чтобы попробовать новые. Конечно, не всякий легко на это отважится; да и с возрастом это сделать все труднее. Но все же, скажу лишь про свою историю: когда к переменам тебя подталкивает бессознательная, необъяснимая сила, и все, происходящее вокруг, лишь направляет и подтверждает верность пути, глупо противостоять этим судьбоносным стихиям. Гораздо вернее использовать эти необъяснимые, легко ускользающие от нас события для того, чтобы с помощью них попытаться ответь на самые главные вопросы.
