Прошло много-много лет с тех пор, как я лежал в госпитале. Окружали меня такие же молодые, раненые солдаты кто в руку, кто в ногу, кто в грудь. Были и "ходячие куклы", с ранением в голову, в лицо. Их так упакуют в бинты кроме глаз, кончика носа и губ ничего не видно. Жизнь в госпитале оживала после обеденного отдыха. Перевязки, процедуры сменял стук костылей. "Костыльники" тянулись на улицу. Возле каждой скамейки, стола на территории госпиталя образуются группы. Говор, смех перемешиваются с песней и дробным перестуком домино. Словом, веселились, как умели, как могли. Разговоры велись о войне, которая вот-вот закончится, о последнем бое, в котором ранило, о доме и, конечно, о женщинах. С нежной грустью смотрели на молоденьких сестриц, в мыслях представляя ее своей, обожаемой.
Госпитальную жизнь оценивали кратко: хорошая, плохая. В эти понятия вкладывали не качество лечения, а питание, место расположения госпиталя и относительную личную свободу. Врача ценили за поступок. Если консилиум врачей заключил - ногу надо отрезать, а лечащий врач ее сохранил и вылечил. И пусть она не сгибается, искривлена и ходит солдат с трудом, опираясь на костыль, но она его, живая. Рад солдат и все рады за него. Такой врач в глазах солдат герой и слава о нем, как птица, летит над солдатскими рядами, обрастая новыми подробностями.
И вот, когда не годы, а месяцы тяжелой ношей ложатся на плечи. Соки жизни, как осенний день, быстро убывают, я снова в госпитале. Снова окружают меня хромые, глухие с дергающимися головами, дрожащими руками, с телами, похожими на бураки, забытые в поле. Но с добрыми, настороженными глазами в сетках глубоких морщин лица, мои дорогие сверстники, защитники Отечества.
Из моей фронтовой жизни.
В последний раз лежал я на госпитальной койке в апреле-июне сорок пятого года, на немецкой земле в городке Хайрихсвальде, ныне город Славск. Ликвидировали мы группировку немцев юго-западнее Кенигсберга, и нашу 184 стрелковую дивизию передислоцировали под Кенигсберг. Развернули ее полки с другими частями 5-й армии северо-восточнее Кенигсберга в сторону залива и морской крепости Пиллау. Вся восточная Пруссия была взята советскими войсками, а самые разбойничьи гнезда - Кенигсберг и Пиллау - держались, и крепко держались. Со стороны Земландского полуострова на помощь Кенигсбергу рвались недобитые немецкие части. Дивизия приходилось ежедневно отражать их многочисленные атаки.
Европейцы Кенигсберг считали одним из красивейших городов Европы, а ставка Гитлера - неприступной крепостью. Приказ Гитлера был суров: "Держать Кенигсберг до последнего солдата".
Крепость-город Кенигсберг заложили в 1255 году рыцари Тевтонского ордена. На протяжении веков совершенствовались старые и строились новые оборонительные укрепления.
С внешней стороны Кенигсберг окружает оборонительный вал с пятнадцатью фортами. Перед каждым фортом ров, затопленный водой. Ширина некоторых рвов более двадцати метров, а глубина - семь.
Вот краткое описание форта. Пятиугольник, окруженный рвом, наполненный водой. Общая площадь примерно семь гектаров. Под земляным колпаком размещена казарма из кирпича на 400-500 бойцов гарнизона. Под бетонными колпаками находились огневые позиции пушек, склады боеприпасов, продовольствия. Между собой помещения соединены каменными ходами. Толщина покрытия форта была настолько велика, что разорвавшийся 305-мм снаряд разрушал только частично земляной слой. Из каждой амбразуры зловеще смотрели стволы пушек, пулеметов. В промежутках между фортами были построены доты, дзоты, железобетонные колпаки, надолбы, протянуты ряды колючей проволоки с минными полями. За этим земляным валом вторая оборонительная позиция, тянувшаяся по окраине города. Она тоже состояла из дотов, дзотов, надолбов, траншей и минных полей, позиций артиллерий и минометов. И третье оборонительное кольцо - вокруг центра города. Оно состояло из бастионов, железобетонных сооружений и каменных зданий с амбразурами, баррикадами, надолбами. Защищал город-крепость 130-тысячный гарнизон.
Когда я в первый раз в стереотрубу увидел местность, прилегающую к Кенигсбергу, она очаровала меня плавными холмами, покрытыми зеленью рощ. Только позже я узнал, что это форты, напичканные современными средствами войны.
За время изнурительных, тяжелых боев в Пруссии полки дивизии стали малочисленными. В некоторых ротах солдат числилось по двадцать-двадцать пять человек. Иногда во время боя бывало такое ощущение: добавишь десяток человек в роту - и мы легко справимся с противником. А если немцам добавится, а не нам, то, выражаясь языком врага, нам капут. Пополнялись роты, батальоны слабо. Пополнение шло в части, предназначенные для штурма Кенигсберга. Помнится, второго апреля в полк, который мы поддерживали, пришло пополнение - человек сорок из западных областей Украины. Заполнили они траншею рядом с нашим наблюдательным пунктом. Командир роты им приказал: "Не спать, периодически стрелять по немцам". Приказ они выполняли, не спали, стреляли, но, как и куда? Сидит солдат на дне траншеи, винтовку держит между колен и стреляет по далеким звездам. С рассветом немцы в очередной раз пошли в атаку, а западники сидят на дне траншеи и кричат: "Мы не можем убить человека". Атаку отбили, западников рассовали по ротам.
Перед штурмом на всех участках велась усиленная разведка, в том числе и разведка боем. В ночь на четвертое апреля на участке соседнего полка разведку боем вел штрафной батальон и отбил у немцев высоту, перебив ее защитников. Потеря высоты ухудшила позиции немцев. Утром, чуть рассвело, немцы пошли в атаку. На этот раз шли моряки. Атаку поддерживала судовая артиллерия. По нашим головам прикрытых касками, как при сильном граде, забарабанили комья земли, осколки снарядов. Кое-где немцам удалось ворваться на высоту и даже углубиться в нашу оборону. Чтобы остановить натиск немцев и вернуть высоту, срочно был сформирован отряд. В его вошла рота автоматчиков штаба дивизии, взвод дивизионной разведки, группа саперов, два радиста с рацией. Возглавил отряд заместитель командира второго дивизиона 616 артполка майор Соколов. Задача: просочиться через боевые порядки немцев и с тыла ударить по высоте.
Сыро и серо, мелкий, как из сита, дождь не перестает уж которые сутки. Вылезли из обжитой родной траншеи, отряд спустился в лощину и растаял в серой мгле. Движемся цепочкой по два человека. Впереди идут саперы, за саперами дивизионная разведка, майор Соколов, я, медсестра Марина и два радиста, за нами автоматчики. Впереди тихо. Позади слева и справа идет бой. По густоте выстрелов можно судить о накале боя. Справа стоит сплошной треск и гул схожий с двумя-тремя работающими камнедробилками, из которого вырываются высокой нотой крупнокалиберные пулеметы. Там высота.
Наверное, более часа прошло, как мы идем. Задувший с залива легкий ветерок местами вырывает клочья тумана, в прорези которого видны рощи, отдельные участки холмов. Как осторожно ни шли саперы, но не убереглись. Один из них наступил на мину. Прогремевший взрыв стал началом конца нашего безмятежного похода. Из рощи по нам ударили из пулемета. Очередь скосила несколько солдат. Одна пуля прошила насквозь мою грудь. Подбежала ко мне Марина, разорвала гимнастерку, шепчет мне разные ласковые слова, а руки делают привычное дело: пеленают грудь в плотную белую рубашку. Я хриплю, сказать ничего не могу, только смотрю на нее. Перевязала она меня и говорит: "Терпи, сейчас вытащат тебя и в госпиталь отправят, может быть, в Москву. Я москвичка". Вырвала листочек из блокнота, написала карандашом адрес и сунула мне в карман гимнастерки. Вот все, что я помню. Как меня вытащили, до госпиталя довезли, не помню. Пришел я в себя на девятый день и первое, что увидел - врача с большим шприцом. При помощи его откачивали жидкость из моей груди. Как давно это было, а отозвалось сейчас тяжелым, изматывающим кашлем по ночам и сухой режущей болью в груди.
Максим.
Моим соседом по палате на шестом этаже Сыктывкарского госпиталя оказался мой земляк Максим Аверьянович Рочев, коренной усть-цилем. Как охарактеризовала лечащий врач: "Полулежащий, спокойный, послушный больной". Я и сам в первый же день заметил это. Утром сестра принесла ему разных таблеток, порошков штук двадцать, к вечеру он все проглотил, запивая какой-то пахучей жидкостью. На следующее утро опять принесла сестра столько же. Большую часть времени он проводит на койке. Прошло дня четыре. Перед сном я спросил Максима:
- Максим, ты здесь уже месяц, добросовестно делаешь все, что велят, выпиваешь каждый день пригоршни таблеток, порошков. Скажи, помогают ли эти пилюли твоему слабеющему сердцу, уменьшился ли скрежет в суставах, боли в пояснице?
- Особо нет, - отвечает он, - но врач назначил, я и пью.
Максим Аверьянович старше меня, он с двадцать третьего. Боевое крещение получил на Карельском фронте в начале сорок второго года в должности командира отделения лыжников в восьмой лыжной бригаде.
Весной, когда с сопок, звеня, подпрыгивая, побежали ручьи, а на освобожденных от снега склонах стали появляться первые зеленые стебельки трав, его ранило у одного из таких ручейков. Ручеек пел как-то по-своему, то звонко, постепенно слабея, и вновь быстро поднимался до высоких нот, уводя его сознание на родную Печору, в ее первозданные леса с тетеревиными боями и любовными песнями по весне.
После излечения он попадает на юг и становится солдатом 147 дивизии 1 Украинского фронта. Из лыжника - минометчиком, командиром минометного расчета 82-мм миномета. С этим минометом он сражался на Курской дуге, форсировал Днепр. 82-мм миномет - оружие ближнего боя, грозное для врага, но очень тяжелое для расчета. Его не возят ни на лошади, ни на машине. Расчет носит его по частям на своих плечах. Ствол несет один, опорную плиту другой. Коробки с минами тоже несут руками. Занял расчет позицию, выпустил пару мин, а немцы уже засекли и накрыли огнем. Вот и делают позицию более защищенной, окоп выкопают, чтобы спрятаться расчету во время обстрела. Выкопают окопчик и для мин. Без мин миномет не оружие. Кто был на войне, знает, что война на погоду не смотрит, для нее всякая погода благодать. Переходы тяжело даются минометчикам.
Осенью сорок третьего, как опытного командира расчета, направили на офицерские курсы. После окончания их Максиму Аверьяновичу присвоили звание младшего лейтенанта и направили на 4Украинский фронт в 129 гвардейскую дивизию командиром огневого взвода 120-мм минометов. Эти минометы везли машины. Осенью 1944 года началась восточно-карпатская наступательная операция. Бои шли тяжелые, каждый проход на перевалах прожигался огнем минометов и гаубиц. Огонь других пушек был мало эффективным. Дивизию перебрасывали с участка на участок. В Карпатах он уже был лейтенантом, командиром взвода управления, направлял огонь минометной батареи на цели противника.
К концу октября освободили г. Мукачево, взяли г. Ужгород и полностью очистили Закарпатье от немцев. Армия вступила на территорию Чехословакии. В бою за чешское селение его ранило. День Победы старший лейтенант Рочев встретил в госпитале.
После войны, Максим Аверьянович, вернулся в родную Усть-Цильму. Работал физруком в школе, агрономом в колхозе, начальником по обеспечению пожарной безопасности: клали печи, ремонтировали дымоходы.
Помолчали. Максим Аверьянович выпил предписанную врачом микстуру. Открыл окно, полюбовался панорамой города, подпирающего крышами небосвод, на которых искрились отблески уходящего дня и сказал:
--
Вот ты мне говоришь, что я много пью лекарств. Пью я их потому, что жить хочу. Нет ничего прекрасней жизни! Когда приходит лето и легче становится мне, я иду на берег реки. Сажусь на ящик к самой кромке воды. Закидываю леску с жирным червяком на крючке и смотрю на печорскую ширь, изредка на поплавок. Бывает, задремлю, а взявшая крючок сорога уже потащила в реку удилище. А воспоминания о прожитом все наплывают.
Матвей Шишелов.
Еще один мой земляк занимал госпитальную койку - Матвей Шишелов. С Матвеем я познакомился в конце марта 1950 года на железнодорожной станции Каунас.
Это был замечательный для меня день - я увольнялся с военной службы. Простился со Знаменем прославленного 2-го танкового Гвардейского полка. Под этим знаменем я был сфотографирован в честь первого Дня танкистов в 1946 году. Фотография долго занимала место на стенде 2-й гвардейской механизированной дивизии. Знамя полка - святыня. Вынос Знамени, прохождение перед Знаменем оставляет глубокое, волнующее чувство на долгие годы. Простился с каждым товарищем в роте, каждого обнял и поцеловал, как и они меня обнимали и целовали. Грустно прощаться с друзьями, бок о бок с которыми прошло пять лет.
Демобилизованных танкистов привезли на вокзал. Вдоль перрона стоял длинный состав, состоящий из крытых грузовых вагонов-теплушек, мы их по военной привычке телятниками называли. Теплушки были оборудованы нарами. Подвели нас к вагону, в котором предстояло ехать. Я закинул на место вещмешок и вернулся к приятелю - старшине Ивану Николаевичу Милютину. Он оставался на сверхсрочную службу в армии. Шли мы по перрону вдоль длинного состава с открытыми дверями. Дверные проемы заполнены счастливчиками, едущими домой, и кучками провождающих солдат. И вдруг меня осенила мысль: в таком большом составе не может быть, чтобы не было никого из Коми республики. Я стал спрашивать в каждом вагоне, нет ли кого из Коми. Так прошли с Иваном вагонов десять. Дошли почти до паровоза, из проема ответили: "Вроде есть в нашем вагоне из Коми, но он куда-то убежал. Вот-вот должен вернуться". Постояли минут пять, мне снова кричат: "Вон, идет". Когда он подошел к вагону, я ему представился: Алексей Сумароков из Бугаева, Усть-Цилемского района. Он: Матвей Шишелов из Усть-Цильмы.
Земляк мой был среднего роста, крепкого телосложения, с темными, коротко подстриженными волосами, смуглым симпатичным лицом, в погонах артиллериста. Я его перетащил в свой вагон. С пересадками добрались до города Ухты. В Ухте застряли.
В тот год весна на Север пришла рано. Еще начало апреля, а снег на глазах тает. Дороги, крепкие зимой, разбухли, превратились в снежную кашу, не проехать по ним, не пройти. Хорошо накатанная белая скатерть взлетной полосы Ухтинского аэродрома раскисла, вся в темно-коричневых заплатах. В Усть-Цильму, кроме как самолетом, никак не попадешь, аэродром закрыт.
Никого в Ухте не знаем, а содержать в гостинице бесплатно нам отказали. Куда податься солдату с пустым вещмешком и без гроша в кармане? Только в помещение аэровокзала. Здание аэровокзала, громко сказано из уважения к авиации, одноэтажное, деревянное приплющенное к земле, грязное, с отбитой штукатуркой снаружи, холодное, пустое внутри. Сдвинули два жестких дивана в угол, подальше от входной двери. Постелили шинель, под голову положили вещмешки, улеглись спать, накрывшись второй шинелью. Так мы спали пять ночей одни в холодном зале.
В одно раннее утро в здание вошла группа оживленных людей, одетых в утепленные комбинезоны, с вещмешками, треногой, чемоданами. Заняли два дивана, стоящие посередине зала. Перебивая друг друга, продолжали разговор, начатый в автобусе. Старший команды пошел к диспетчеру. Диспетчерская размещалась в каланче, которая выпиралась в небо из правого крыла здания аэровокзала. Вернулся он скоро и сказал: "Вылет задерживается на два часа". Парни сняли с себя лишнее, расслабились и стали играть в карты. Старший, увидев нас, подошел к нашему углу и представился: "Главный инженер Солонцов". Мы тоже представились, назвали себя. Солонцов спрашивал нас о службе, о жизни в Прибалтике. Спросил, куда едем и к кому. А потом говорит: "Знаете, парни, оставайтесь в Ухте. Я устрою вас в общежитие и оформлю на курсы мастеров бурения. Через полгода вы станете мастерами, зарплату хорошую будете получать. Общежитие, курсы, питание за счет предприятия. А в деревне сейчас везде трудно. В колхозах Усть-Усинского района на трудодень дают тридцать копеек. Оставайтесь, не пожалеете". Мы в один голос с Матвеем ответили: "Нет, поедем домой, в Усть-Цильму, не были дома почти восемь лет".
В Усть-Цильму нас увезли только на шестой день самолетом У-2. Самолет сел на песок реки Печоры в нижнем конце длинной Усть-Цильмы в субботу, накануне Пасхи. Усть-Цильма встретила нас теплым солнцем и бурными потоками ручьев, сбегающих с холмов.
До 1978 года я жил в Усть-Цильме, видел Матвея часто, а вот последние двадцать лет мы не встречались. Годы изменили нас внешне: поседели, ссохлись, морщинистыми сделались, и говорить стали не так, медленнее и менее вырезно. Не признали мы друг друга. И только позже, сидя в комнате отдыха, Матвей, увидав мою руку с оторванным кончиком большого пальца, спросил: "Ты Сумароков?". Я ответил: "Да, а ты кто?" - "Матвей Шишелов. Второй день приглядываюсь к тебе, - говорит он, - вроде глаза, походка, голос твой, а эта борода, закрывающая лицо, смущала меня, и стал я наблюдать за твоими руками. Вот увидел руку и спросил".
Матвей всю свою трудовую жизнь провел на реке Печоре. Плавал на всех посудинах, поступавших в Усть-Цилемский рыбцех. Много лет плавал на самоходках серии "Колхозник" капитаном-механиком. Под его началом от обкатки до слома прошла "Косма", "Родина", "Сайра". Поднимался по капризной Цильме без всякой речной обстановки до Косминских озер. А лоцию Печоры знал как свои пальцы. Всякое бывало в плавании, говорил он, и льдом затирало, и в сильные штормы попадал. На памяти шторм в большую воду вблизи острова Харина. Волны высокие, крутые, небо затянуто черными тучами, из которых непрестанно вырываются огненные молнии-змеи, гремит гром, как при артподготовке. "Косма" скрипит и плачет, зарываясь носом в волну, вода потоком заливает палубу, а когда попадает на гребень волны, выгибается дугой. По корпусу такой идет скрежет, что жуть берет. Мозг буравит страшная мысль: конец. Корпус самоходки рассчитан на спокойные воды, уж больно он тонкий, всего три миллиметра, а длина - двадцать один метр.
На войне Матвей был больше года. После короткого обучения военному делу попал в пехоту стрелком, а через неделю в госпиталь. После излечения направили в артиллерийский полк и до конца войны был наводчиком 120-мм гаубицы сто двадцать девятого отдельного гаубичного полка.
Знакомства, беседы.
За время пребывания в госпитале со многими больными я познакомился, все они разные, с интересной жизнью, о которой можно писать.
Вот подошел сухощавый, среднего роста, одетый в спортивный костюм больной и представился: "Некрасов Николай, - и лукаво добавил, - не тот о ком вы подумали, не Алексеевич, а Егорович". Он инвалид Отечественной войны, много лет возглавляет городскую ветеранскую организацию.
Первым, с кем познакомился, был Иван Иванович. Осев из деревни Гам, там его родительский дом. Живет в благоустроенной квартире в поселке Жешарт. Николай Егорович его земляк. У Ивана Ивановича живой, общительный характер и природная любознательность, страсть к рыбалке. Роста он небольшого с круглым улыбающимся лицом. Да и вся фигура его округлая, без лишнего груза. Очень подвижный. Жизнь его прошла в служении Отечеству. Началась в армии, на войне, а закончилась в органах милиции. Звание, правда, небольшое, капитан, но оно зависело не от знания и опыта, а от должности. Служил он в сельской местности участковым. На войне был больше полутора лет, первым номером станкового пулемета "Максим", ранен, контужен. В бою за высоту во время артобстрела был погребен в траншее вместе с напарником и пулеметом. Хватились пулеметчиков, когда немцы короткими перебежками пошли на высоту. Откопали, встряхнули, как следует, помогли установить пулемет на бруствер, и приказали стрелять. Стрелял, а дробного перестука "Максима" не слышал. Атаку немцев отбили, высоту удержали. Слух появился на второй день. В госпитале второй раз, сердце шалит.
Я уже упоминал, что Иван Иванович страстный рыбак и охотник. Даже в госпитале вяжет сети, готовится к весенней путине. Ловит рыбу ставными сетями. Ловит язя, леща, сорогу, щуку и прочую речную мелочь. Говорит, леща в Вычегде стало мало, а белой рыбы - сига, нельмы - можно сказать, нет. Всю вину за безрыбицу в Вычегде относит к ЛПК и плохой очистке городских стоков. Любит рыбу свежую или малосоленую. Себе берет только на пропитание. Излишки раздает знакомым. Самой очаровательной, приносящей душевный покой и физическую бодрость, считает осеннюю охоту на боровую дичь. В окрестностях Гама большие бора, побродить с ружьем есть где. С восхищением и умилением, прикрыв глаза рассказывает:
"Поздняя осень. Дожди сменились снегом. Легкие утренние морозцы поглотили лишнюю сырость. Иду по опушке соснового подроста, иду осторожно, знаю, что в это время на опушку вылетают глухари, тетерки. Издали заметил на высокой березке, выступившей вперед из лесного ряда, много темных пятен. Кто там? Может, опять вороны, как в прошлый раз. Противная эта тварь. Увидит человека с ружьем и начинает каркать, подавать сигналы "человек с ружьем", а потом поднимается и карканьем разгоняет всю дичь. Иду, прижимаясь к лесу, ружье наготове держу. Тихо. Еще подошел немного и увидел косачей. Сидят не шевелятся, то ли дремлют, то ли думы одолели, даже головы не повернули.
Подошел на выстрел и выстрелил в нижнего косача, упал, не встрепенулся. Сидящие выше косачи посмотрели на своего сородича, продолжают сидеть. Выстрелил второй раз и опять удачно. Подстрелил и третьего. Только тогда оставшиеся сообразили, что их убивают, сорвались все разом и, как стрелы, вонзились в лесную чащу.
Лес, повадки лесных речушек вроде знаю, а промашки все равно бывают. Года три назад, - так начал свой рассказ Иван Иванович, - по лицензии подстрелил он с приятелем лося. Но все мясо вынести не смогли, оставили в лесу, подвесив к дереву. На другой день хотели пойти за ним, не получилось, заболел я. И только в марте пошел за мясом. В тот год весна ранняя была. Солнечные лучи плавили снег, грели бока холмов. Лес, вбирая тепло и соки земли, темнел с каждым днем. Иду по лесу, перехожу многочисленные ручейки. В голову закралась тревожная мысль: "Как бы не разлилась речка, за которой на возвышенности мясо". Подошел к речке. Речка течет средь плотно подступивших к ее берегам елок, ольхи, ивы. Снег лежит плотно, толстым слоем заполнив русло речки до самых краев. Успокоился, успею. Перешел речку, поднялся на возвышенность, а там, как в сказке: солнышко, тепло и снега почти нет. Нашел дерево, на котором подвешен мешок с мясом, перекурил и обратно пошел. Подошел к речке, а она кипит, бушует, вот-вот вырвется из берегов. Что делать, оставаться, переждать разлив? У меня нет хлеба, нет ничего теплого из одежды. Надо переправляться. Срубил две сухостойные елки, сделал из них плот. Положил на плот мешок и ружье. Взял в руки шест и оттолкнулся от берега. Быстрое течение подхватило плот и закружило, справиться не могу, шест оказался коротким. Бросило плот на валежину, лежащую поперек речки, и опрокинуло. Утопил ружье, мешок с мясом, сам каким-то чудом выкарабкался на берег. Раздался, выжал одежду, портянки и бегом домой. Прибежал в баньке попарился и ничего, обошлось".
Посетовал он и на своих односельчан. Мельчать стали люди, теряют моральный стержень, на котором держится деревенская жизнь. Воруют, тащат все и с завода, и у соседа. Жадными, завистливыми стали. Знают, что река, лес кормят их, а не берегут, хотят заграбастать подчистую. Есть в их лесах соленый источник. Он и зимой не замерзает. К источнику идут звери попить, солями насыщенной водицы, полечить раны, болезни. Иногда у источника в одной компании можно увидеть волка и лося. А люди их здесь бьют. Вокруг источника валяются головы, шкуры, части туловища лося. Скажешь тому, на кого думаешь, а он в ответ: "А тебе-то что, не твое же".
Как-то сидели вечером на диване в коридоре и завели разговор о войне, о переживаниях и своих наблюдениях. Иван Иванович заметил, что к участникам войны сейчас отнесено много таких, которые пороха не нюхали и немцев видели только в кино. "Да и у каждого из нас сидящих больных, была своя война и разная степень опасности, - добавил Матвей Николаевич. - Взять пехотинца, я сам был неделю стрелком, всегда рядом с немцами, первыми идем в атаку. Жизнь солдата пехоты коротка: неделя, две. Если повезет госпиталь, а то деревянный столбик на пригорке. Ничуть не лучше солдатской и жизнь лейтенантов, командиров взводов. Они со своими солдатами в сыром окопе, как и солдаты, грудью идут на врага, помня о командирском долге, еще с Суворовских времен: "Подниматься первым в атаке на пулеметную сечь".
Иная опасность и иные условия на войне у артиллеристов. Их пушки за километры от передовой, мужики питаются регулярно и спят в теплых блиндажах. А штабисты дивизии, корпусов, армий от передовой находятся на десятки километров, они уже не слышат свиста снаряда, змеиного шипения мины.
Нашу беседу прервала подошедшая сестра, пригласив нас на концерт, где будут исполняться песни военных лет.
Воспоминания, воспоминания.
Исполнял песни, романсы артист филармонии под аккомпанемент набора эстрадных инструментов: струнных, ударных. Голос приятный, мягкий, пел с душой. Понравился мне романс "В дороге", песни на стихи Сергея Есенина "Как жену чужую, обнимал березку", старинный романс "Гори, гори, моя звезда". Этот небольшой концерт в коридоре у директорского кабинета, госпитальная обстановка увели меня в далекий сорок четвертый год. В один из сентябрьских вечеров пригласили солдат на концерт московских артистов. Концерт проходил на берегу реки Шешупе. Эстрадная площадка находилась на платформе двух плотно стоящих автомашин. Артистов было немного, пять или шесть человек. Песни, романсы исполняла красивая женщина в длинном платье из темного бархата. До чего она красиво пела! Звуки плавно, но сильно лились из ее груди, переливались, делились на подголоски, радовались и грустили. Когда я слышу на радио или смотрю по телевизору концерты Клавдии Шульженко, закрою глаза и слышу голос певицы, плывущий над тихой Шешупой. Волнующую мелодию песни "Синенький скромный платочек" и этот чудесный романс "Гори, гори, моя звезда..."
Память хранит невероятный, чудовищный эпизод, связанный с жизнью любимой певицы Лидии Руслановой.
Осенью, когда поля освободились от урожая, наш танковый батальон вывели на полевые учения, отрабатывалась тема "Танковый батальон в наступательном бою". Выполнив поставленную задачу, танки остановились на берегу реки. С высокого берега открывался изумительный вид. Внизу, переливаясь отдельными потоками, играя ветвями склонившихся ив, темной лентой петляла река. С другого берега в ее воды смотрелись два нарядных домика с узорными наличниками. Невдалеке, на широком лугу, усыпанном белыми ромашками, паслось до десятка коров. А дальше под горизонт уходил, ощетинившись пиками, лес.
Радист переключил радиостанцию на волну, передающую музыку. Вместо музыки запад передавал важное сообщение, в котором говорилось о снятии с поста министра обороны маршала Г.К. Жукова и об аресте прославленной русской певицы Лидии Руслановой.
Я один раз в неделю ходил на занятия дивизионной партшколы, в политотдел 29-ой гвардейской механизированной дивизии. Шел по висячему мосту через реку Неман в местечко Шанцы, где размещался политотдел дивизии, проходил по плацу дивизии, где на колодках стояли четыре "Катюши". На темно-зеленых дверцах "Катюш" белой краской было написано: "Гвардейцам от Руслановой". Когда в следующую неделю, после услышанного сообщения, пришел в политотдел, "Катюши" стоят, как стояли, но надписей на дверках нет. Спрашивали мы у старших офицеров: "Почему закрасили надписи?". Они отвечали: "Русланова оказалась врагом народа". Конечно, никто из нас не поверил. Да и они не верили в это.
Госпитальные будни.
Жизнь в госпитале идет по установившемуся распорядку. С одиннадцати часов ежедневно палаты обходит лечащий врач. А так мы находимся на попечении сестриц. Сестрицы приветливые, ладят со всеми, даже с капризными, требующими для себя особого внимания и заботы.
Сегодня мой лечащий врач, Наталья Анатольевна, пришла не одна, а с заведующей терапевтическим отделением. Долго смотрели, слушали, прощупывали мои внутренности. Закончив осмотр, Наталья Анатольевна сказала: "У вас, Алексей Андреевич, не только больной желудок, но и с печенью не все в порядке. Завтра пойдешь на УЗИ". Приуныл я малость от такого сообщения. Хотя знал, что печень не нормальная, не болит сильно, и ладно. А врачи обследоваться велят, что-то не так. Кабинет, где смотрят работоспособность печени, почек и других жизнеобеспечивающие органы, расположен в этом же здании, только ниже тремя этажами. Вошел в кабинет врач-мужчина и говорит: "Раздевайся до пояса и ложись на кушетку". Выключил общий свет, аппарат включил, который просвечивает внутренности и показания записывает. Повертел меня и сказал: "Можешь идти. Все, что надо, объяснит лечащий врач". С нетерпением жду прихода Натальи Анатольевны. Чтобы скоротать время, взял газету, но не читается, строчки скачут, голова не воспринимает смысла заметки рассказывающей о беспомощность власти в борьбе с ворами и мошенниками.
Пришла Наталья Анатольевна, поздоровалась, назвав нас молодцами. Осмотрела Максима, подошла ко мне. Я жду, что скажет. Измерила давление, трубкой грудь прослушала и говорит: "Печень больная. Правда, опасного нет ничего, но больная. Надо соблюдать диету, пить лекарство". К лекарству я отношусь отрицательно, не пью их лет двадцать. Она знает, я ей об этом сказал при поступлении, поэтому так твердо и сказала: "Лекарство пить, - и добавила, - они безвредны, но в них есть витамины необходимые печени".
Пока я лежал и обследовался, количество болезней с каждым обследованием увеличивалось.
Горькие дни сорок первого.
После ужина я обычно сидел в комнате отдыха, просматривал газеты, журналы, играл на бильярде. Больные сюда приходили из-за телевизора, смотреть бразильский сериал "Роковое наследство". В этот вечер не пошел в комнату отдыха, а пристроился на диван в коридоре, где уже о чем-то оживленно беседовали мои соседи по этажу. Беседа шла о кормежке и столовой. Все сошлись на том, что кормят нормально по теперешним временам со скачущими ценами на продукты. А о помещении столовки, посуде мнения резко разошлись. Большинству больных не нравится госпитальная столовка размером в палату на четыре койки. Прижатые друг к другу столы с втиснутыми за столы больными, на которых из коридора через открытую дверь, смотрят стоящие, на освободившееся место больные. Эта трижды повторяющаяся в день картина перечеркивает то хорошее, что имеется в госпитале.
Тарелки, из которых кормят больных, нигде уже сейчас не найдешь, кроме свалки. Вилок, ложек, ножей нет. Каждый приносит свой инструмент. Под конец беседы договорились послать из числа больных представительную делегацию к главному врачу и высказать эти претензии. На другой день к главному врачу пошли Н.Е. Некрасов, И.И. Осев и Павел Лукич. После дипломатической беседы Николай Егорович сказал: "Главврач пообещал обеспечить столовую посудой. Подобрать более просторное помещение для столовой пока сложно, но он думает..."
Еще с одним больным хочу познакомить читателя, военная судьба которого взволновала меня до того, что некоторые картины из его рассказа снятся мне ночами.
Игнатию Петровичу Васютину через три месяца стукнет 80 лет. Он высокий, с широкой костью и руками-кувалдами. Время, болезни сгорбили его. Большое тело плохо держат ноги, но он бодр, общителен. Из-под густых белых бровей остро глядят серые глаза. На его плечи война выплеснула все свои тяжести и невзгоды: горечь отступления, бессильную злобу на незащищенность от фашистов, прущих броней, позор и тяжесть плена и четыре ранения. Война его завертела с самого того часа, когда началась. Вспоминал он о первых днях войны тяжело, с большими паузами и глубокими вздохами, опустив голову, полу закрыв глаза.
- В ночь на двадцать второе июня наш батальон маршем шел в район полигона для проведения учебных занятий. Ночь темная. Теплая. С небесной выси, подмигивая, смотрели далекие звезды. С запада на восток прошла большая партия самолетов. Захлебывающийся резкий гул от их моторов долго перекатывался над полем, по которому шли. Вскоре поднялось багровое зарево там, где находился Каунас, и докатился до нас раскатистый гул. Заиграли зарницы и на западе. Батальон остановился. Наступила щемящая душу тишина. Грохот, широко расплывшийся багровый свет охватили всю западную и северо-восточную части неба. Батальон стоял. Затем команда "Бегом". Но бежали не в сторону полигона, а на запад, где все чаще вспыхивали зарницы. Бежали, обливаясь потом, наверно, час. На какой-то возвышенности приказали занять оборону и окопаться.
Помолчав, он продолжил:
- Начали копать окопы. Мне надо было выкопать окоп надвоих, на себя и на комвзвода, лейтенанта Иванова, я у него был связным. Земля твердая, лопатка не берет, помог винтовочный штык. Он, как нож масло, отрезал куски земли. Быстро рассветало. Солнце, не замечая наших бед, ласково поливало землю горячими лучами. От земли шел пар, и вскоре вся возвышенность вместе с нами покрылась туманом. Глянешь в сторону соседа, только и видишь голову, плывущую в тумане. А громыхание на западе и северо-востоке нарастало. Приказали всем "В окопы" и объявили: "Немцы перешли границу, бомбят Каунас". Это война. Еще раз повторили: "Из окопов не высовываться".
Высоко поднявшееся солнце высушило туман. На стоящем невдалеке клене сквозь густую листву просматривается гнездо аиста. Рядом с кленом среди высоких трав, белых, розовых цветов гуляют родители, часто кланяясь кормилице-земле. Вытянув длинную шею с крепким носом, замирают на месте, настороженно прислушиваются и осматривают местность. Издав трубный крик, взлетают на дерево. Крик этот показался мне призывом: "Держись, милок, жизнь прекрасна!"
Стою в окопе. Винтовка СВТ на бруствере, а в ней ни одного патрона. Их нет ни у кого в батальоне. Они на складе. Обзор из окопа хороший. Впереди поле, полого спускающееся к лесу. Справа неглубокая лощина. По ней проходит проселочная дорога. Вдоль нее столбы с проводами. За лощиной на опушке леса видны три строения, наверно, хутор. Слева заболоченная низина с отдельными группами низких кустарников, а дальше речка. На западе канонада нарастает, слышны отдельные, похожие на треск ломающего льда, взрывы. А самолеты немцев идут на восток.
Подвезли боеприпасы, сухой паек. Мне выдали тридцать патронов, три гранаты, две бутылки с горючей смесью. К бутылкам резинкой прижата капсула. Пользоваться бутылками я умею. Стали прослушиваться звуки моторов, но ничего не видно. Прибежал комвзвода, спрыгнул в окоп и крикнул: "Без команды не стрелять". И вот они, немцы. По дороге, поднимая пыль, проскочили три мотоцикла с колясками. В колясках по немцу с пулеметом. Лейтенант пристально посмотрел на меня, наверно, в мыслях проверял мою надежность. Я его хорошо знаю. Он с Владимирской области, из города Суздаль. Как он с любовью говорит, город церквей и монахов. Окончил Московское пехотное училище. Не женат, есть невеста Ирина. Фотография Ирины всегда при нем, завернутая в целлофан, находится вместе с командирским удостоверением в правом кармане гимнастерки. Ему 21 год. И меня за пять месяцев службы в его взводе он хорошо изучил, Я с севера Архангельской области, из города Карпогоры, охотник и рыбак. У нас на севере все рыбаки и охотники, можно сказать, с пеленок. Маленькие играют в охотников, а чуть подрастут, отец сына берет на рыбалку. После десяти лет и ружье доверяет. Стреляю метко. Во время стрельб показал лучший результат в роте: стреляя беглым огнем по движущимся мишеням, поразил все мишени в голову. После этих стрельб он взял меня связным. Вроде ординарца я у него состою.
Из леса выползли танки и двинулись по дороге. Я насчитал двенадцать. Танки легкие, пушки на башнях короткие, люки открыты, из них видны головы командиров. Прошли сколько-то метров и развернулись на нас, открыв огонь по нашим окопам. По танкам ударили две 45-мм пушки и бронебойщики. Из одного танка пошел дым. Он остановился, танкисты выпрыгивают через люк. Мы стреляем по ним, но второпях никто не попал. Словно наткнувшись на невидимую стену, развернулся и остановился к нам бортом другой танк. Остальные идут, колошматя нас снарядами и поливая свинцовым дождем. Вдруг все разом развернулись и ушли на восток. Стало тихо. Тихо было не только на нашей высоте, тихо во всей округе. Эта непонятная тишина и ожидание чего-то угнетала нас, изматывала нервы и силы больше, чем скоротечный бой. Так мы стояли до полудня. После полудня батальон поднялся и молча ушел, оставив на высоте братскую могилу с колышком. В банке под ним имена десяти погибших наших товарищей. На безымянной высоте осталась и одна разбитая пушка. Шли обратно в сторону Мариамполя, в расположение полка. Ближе к городу чаще стали встречаться хутора. От хуторян-литовцев узнали, что немцы в Мариамполе. Стороной обошли город, углубились в лес. Не разжигая костров, поели. Лейтенанта вызвал комбат. Вернувшись, комвзвода сказал: "Мы в окружении и будем пробиваться к своим". Построил нас, осмотрел каждого и объявил: "Взвод идет первым. На марше не разговаривать!". Подал команду "За мной!". Вывел на дорогу. Дорога, узкая тропинка, петляла лесом. Ночь темная, а в лесу чернее дегтя. К рассвету вышли к ржаному полю. Остановились. Лейтенант подозвал сержанта Власова, командира первого отделения, приказал взять двух солдат и разведать, что за полем. Прошло не больше часа. Вернулся Власов и доложил: "За полем хутор, немцев не было, хозяин говорит по-русски". Вошли всем батальоном в хутор, а в батальоне около ста человек, голодные, уставшие грязные. Иванов с комбатом пошли к хозяину. Долго о чем-то говорили. Вернувшись, лейтенант подозвал меня и двух солдат, приказал идти в распоряжение хозяина и, улыбаясь, добавил: "Обед готовить". Хозяин зарезал поросенка. Мы помогли ему вытащить из риги котел. Я заставил солдата вымыть его, а сам пошел колоть дрова, второму солдату приказал наносить воды. Пока готовился обед, солдаты привели себя в порядок.
Обед был что надо - с первым и вторым. Тепло распрощались с хозяином. От души благодарили за добрый прием и сердечность. Подошел к нам его отец с тремя буханками круглого хлеба и крестом в руке. Передал мне хлеб и благословил меня и взвод по нашему православному обычаю.
Дорогой лейтенант рассказал мне, что хозяин хутора родился и вырос в Сибири. В Сибири и женился на литовке-сибирячке. Хутор деда. Дед умер в тридцать девятом. В тот же год на родной хутор вернулся он с отцом. Хозяина хутора зовут Пранес Межинис, но распространяться об этом не надо, не все такие литовцы, как он. Он же посоветовал идти нам в сторону Алитуса. Места глухие, лесные, если и есть немцы, то немного, и через реку Неман будет легче переправиться, хуторяне - рыбаки и у каждого по две-три лодки.
К Неману подошли ниже Алитуса. В Алитусе немцев не было, и не проходили. Днем на лодках переправились через реку. Переправляться помогали два местных парня. За Неманом из одного хутора обстреляли нас из пулемета. Вот, пожалуй, и все происшествия до белорусской земли.
В лесу недалеко от поселка Дробишки командир батальона разбил батальон на пять групп и приказал каждой группе выходить самостоятельно:
- Не большая группа менее заметна и легче добыть пропитание, сказал он.
Встречу назначил за Витебском, восточнее деревни Черныши. Мы знали, что немцы взяли Витебск и ведут бои за Смоленск. В нашу группу вошел взвод Васильева. Васильев с Ивановым окончили одно училище и давно ходят в друзьях. Лесов, болот на Витебщине много, много и немцев. Всюду на дорогах патрули. Идти стало труднее. Шли только ночью, днем отдыхали, укрываясь в лесу и реже в ржаном поле. В деревнях встречали нас холодно, ни о чем не спрашивали, молча давали краюху хлеба, иногда сдабривая кусочком сала и добавляли: "Вы не первые проходите, всем надо давать". Нам было стыдно. Молодые, сильные, как звери лесные, крадучись ползем на восток. Стыдно было просить поесть, зная, что жители поделятся последним. Но голод, как говорят, не тетка, есть хочешь и просишь. Добрались до назначенного места восточнее деревни Черныши, но там никого не было. Кружили по лесу как волки и сутки, и другие, никто не пришел. Лейтенанты решили идти к Смоленску.
А время шло, отсчитывая сутки. По календарю пошла последняя декада июля. Больше месяца, как идет война, больше месяца, прячась днем, крадучись ночами, идем на восток. Идем в рваных, грязных шинелях, у многих из ботинок торчат пальцы ног. Завшивевшие, голодные, но солдаты с винтовками, гранатами, с красной звездой на пилотке. Нас восемнадцать солдат и два лейтенанта, Иванов и Васильев.
Вот и смоленская земля с нашими русскими названиями сел и городов: Рудня, Ельня, Духовщина, Демидов, Красное Село, Починок. Сколько раз ее пашни, леса, нивы с душистыми травами топтали вражьи ноги, сколько раз горели деревенские избы и сам Смоленск... Гибли молодые и старые, женщины и дети. Наверно, и название свое он получил от этих пожарищ, которые коптили и смолили его.
От жителей Смоленщины мы уже знали: горит Смоленск, бои идут в самом городе и вокруг него. Вышли к своим за Смоленском в расположение 16-й армии. Снова оказались в окружении. Отрезали немцы армию от основных сил фронта.
Лейтенанта Иванова повысили, назначили командиром роты. Повысили и лейтенанта Васильева. Он стал командовать ротой разведки дивизии.
Во время боя, при прорыве немецкого окружения, меня ранило. Смешно говорить - в задницу, вырвало большой кусок мяса, взрывной волной отбросило в воронку и засыпало. Сколько времени лежал, не знаю. Вытащили из воронки, открыл глаза: немцы. Что-то говорят, а я не слышу и не понимаю. Хотел немец пристрелить меня, уже автомат поднял, да другой немец остановил его. Ткнул меня дулом в спину: "Шнель, шнель". Идти не могу, трусы присохли к ране, мешают идти. Острая, режущая боль пронизывает все тело, но ведь не скажешь немцу, что идти не могу, запросто пристрелит. На моих глазах добили они нашего раненого солдата. Под деревней, на выжженном поле, сидят на корточках, кто лежит на животе, наши пленные солдаты под охраной автоматчиков. В их ряды толкнули и меня. Сидим на солнцепеке. Голова моя шумит, как банка пустая, катящаяся по булыжнику. Стал маленько слышать разговор сидящего, а понять не могу. Разговариваю с трудом, отдельными словами. Попросил рядом сидящего, чтобы спросил: нет ли медика и позвал осмотреть рану. Пришел небольшого роста солдат с медицинской сумкой в руке. Снял я штаны, а трусы снять не могу, больно. Он их сам осторожно снял. Очистил рану от крови и кусочков ткани, заклеил пластырем и сказал: "Не опасно, скоро заживет". Голову мою осмотрел, руками сдавливал и говорит: "Ран на голове нет, контузия. Терпи, помочь не могу, может, само пройдет".
К вечеру в лагерь приехала кухня. Выдали по черпаку баланды да три картофелины. Когда ночь натягивала свое темное покрывало на последние проблески дня, пригнали большую партию пленных.
Мир провалился в темноту. Надо бы поспать, но уснуть не могу: сильные головные боли. Лежать могу только на животе и быстро устаю, стоять вроде даже лучше. Так я промаялся всю ночь, не закрывая глаз, первую ночь плена. Не спало и большинство пленных. Над нашим сборищем стоял разноголосый, однотонный гул, схожий с жужжанием мух на навозной куче.
Рано утром нас погнали. Среди пленных оказалось много раненых, некоторые шли с трудом. Их держали внутри колонны, помогали идти. К ночи загнали в сарай, в котором недавно, в другой жизни, молотили хлеб. Голодные, уставшие, сидели, лежали друг возле друга. Сквозь стоны, храп, вонь пробивается запах хлеба, вызывая слюнки. Мысль выхватывала мгновения из той далекой, до слез родной, домашней жизни и щемяще слоилась в душе и сердце.
Гнали нас и второй день, только к вечеру третьего дня остановили у ворот. Над ними надпись: "Да поможет Бог".
На возвышении стоял надменный немецкий офицер, рядом одетый в светлый плащ, с повязкой на рукаве, мужчина. Тут же стояли три стола с номерами 1, 2, 3, за которыми сидели мужчины с повязками на рукаве. Перед ними на столе раскрытые конторские книги. Офицер лающим голосом произносит речь, гражданский ее переводит. Смысл речи сводился к тому, что непобедимая немецкая армия победно идет на Москву и скоро, очень скоро возьмет Москву. Конец Советам, конец войны. Вы должны радоваться, что живы. Мы культурная нация, гуманно относимся к пленным. Надо работать, помогать Великой Германии установить новый порядок. Будете хорошо работать - будем кормить. После этой речи началась регистрация. Подходишь к столу, подаешь красноармейскую книжку, называешь фамилию, имя и отчество, год рождения, домашний адрес, номер воинской части и воинское звание, гражданскую специальность. Я назвал все требуемые данные.
После регистрации проходишь в ворота и попадаешь на огражденный участок, где установлены под открытым небом душевые, рядом навес. Встречают немец и переводчик. Называешь регистрационный номер. Раздеваешься полностью, одежду оставляешь на площадке, идешь дальше. Подходишь к гражданскому. Возле него ведро с темной вонючей жидкостью, на скамеечке кисти, мочалки, кусочки мыла в коробке. Приказал взять кисть, обмакнуть в жидкость и намазать все части тела, где растут волосы. Выдал кусочек хозяйственного мыла, мочалку и отправил в душевую. Из душа идет чуть теплая вода. После душа идешь под навес. Выдали мне трусы, майку полосатые штаны и куртку. На спине и груди куртки пришит номер 0123. Он и стал моим личным номером. Так из солдата Советской страны я превратился в собственность Великой Германии без имени и фамилии, под инвентарным номером 0123.
Пять бараков-блоков, как солдатские колонны, стояли торцами к плацу, особняком находились еще два здания. Я попал в блок N3 на нижние нары.
Утром накормили завтраком из капусты и картофеля, дали маленький кусочек ржаного хлеба. Строем вывели за ворота и привели на территорию завода. Не завод здесь был, а ремонтные мастерские, трактора, машины ремонтировали. Находились они на северной окраине города Орши. Из пяти зданий уцелели только два - дизельная станция и котельная. Неделю убирали территорию от кирпича и искореженного металла. Потом таскал кирпич на ремонтируемые и возводимые здания. Примерно через месяц из мастерской уже выходили отремонтированные тягачи и танки.
Немцы пунктуальные и очень аккуратные. За допущенную небрежность наказывали ударом резиновой дубинки. В мастерских была чистота и порядок. Когда зажила рана и головные боли стали находить изредка, я начал ночами "воевать". То приснится дымящий танк, рвущий гусеницами землю и, вот-вот раздавит меня. То мы с лейтенантом, прижимаясь к земле, с бутылками в руках ползем к идущим на нас танкам. И всегда бесконечные языки багрового пламени, из которого вырываются красные большие искры. Проснешься весь в поту и долго не можешь заснуть. Вспоминаешь пережитое. Постепенно, как на закопченном чайнике, во время чистки, появляется рисунок, так и в моей памяти стал вырисовываться последний мой бой с фашистами. Командование армии решило вырваться из окружения. Прорыв кольца был назначен на первое августа одновременным ударом с востока силами фронта и с запада, окруженными частями армии. Две роты, одну нашу, оставили сдерживать натиск немцем с запада. Когда части пошли на прорыв, немцы насели на нашу роту, обрушив мощный вал огня из пушек и минометов, двинув танки с пехотой. Пехоту мы отсекли от танков, заставили залечь, не давая подняться в атаку. А танки шли, много шло. Сколько-то их подбили, и они дымили на разном расстоянии от наших окопов. Остальные шли, ведя огонь из пушек и пулеметов. Рвущиеся мины прижимали нас к земле. Когда танки подошли близко, что вот-вот начнут утюжить окопы, лейтенант приказал подбивать танки гранатами и зажигалками. Три солдата ползут навстречу смерти с гранатами, бутылками в руках, чтобы в последнее мгновение жизни бросить гранату под танк, успеть швырнуть бутылку с горючей смесью на трансмиссию танка. Два солдата не доползли до танка, один приблизился к танку, чуть приподнялся и швырнул в башню танка зажигалку. Танк вспыхнул, солдат погиб, немцы в пылающих комбинезонах выпрыгивают из танка. Я успел подстрелить одного, прицелился во второго, нажал спуск, выстрела не последовало, перекосило патрон. Один танк уже утюжит наши окопы, на подходе другой. Лейтенант с бутылкой бросился к танку, поджег. Чуть пригнувшись, прыжками бежит к танку, идущему на наш окоп, но не добежал, пуля или осколок сразили его. Падая, разбил бутылку, взметнувшее яркое пламя поглотило его. Как жил достойно, ярко, такую же и смерть принял Степан Васильевич Иванов, мой товарищ лейтенант.
Слова эти Игнатий Петрович произнес тихо с паузой, замолчал, вздохнул раза два, шепча что-то, продолжил:
- Может, эта яркая вспышка заставила дрогнуть водителя танка, и он сильнее дернул один из рычагов, танк развернулся ко мне бортом, а я успел швырнуть зажигалку. Взрыв танка бросил меня в воронку.
В мастерских я убирал грязь с траков, колес, подносил, что прикажет немец-надсмотрщик. На станках работали немцы и гражданские, жители Орши. Нам общаться с ними, было запрещено. Познакомился в цехе с Василием. Он с Урала. В мастерских работал кузнецом, работал красиво, любую вещь сделает. Немцы сразу поняли, что он мастер и относились к нему иначе, чем к нам, хотя он тоже пленный, спал в одном бараке со мной. Из его намеков я понял, что он ищет напарника для побега. Я ему сам об этом сказал, намекнул, что готов с ним бежать. Бежать из лагеря я хотел один. Изучил всю местность, прилегающую к дороге, поведение конвойных на отдельных участках дороги.
Скверная, дождливая погода, стоявшая неделю, к вечеру вдруг изменила свой норов. На сером, низко нависшем небе стали появляться разрывы и просвечиваться синие дали, перестал дождь. Колонна, тяжело переваливаясь, пыхтя, движется в бараки. Изредка долетают окрики конвоиров и гавканье собак. Вдруг из небесных дыр посыпались самолеты, один, другой, пятый, с выключенными моторами. Над самой землей парами прошли в сторону мастерских. На территории мастерской захлопали, как хлопушки, взрывы, вырвалось пламя. Рассыпав свой огненный груз, наши П-2, а проще "кукурузники", прошли над нашими головами. В этот момент мы с Василием бросились в кусты. Бежали, пока не свалились. Погони, выстрелов не было. Отдохнули малость и спокойно пошли к лесу. Перед тем как войти в лес, для ориентировки посмотрел в сторону Орши. В лесу такая темнота, что не видишь друг друга. Вытянув руки, пробиваемся сквозь кусты. Так шли всю ночь. Устали, промокли насквозь, спать хочется. Прилегли отдохнуть и незаметно уснули. Разбудил нас лай собак и крики немцем. Привели в лагерь, раздели догола и выпороли. Двадцать пять ударов дубинки приняла моя спина, столько же получил Василий.
Он снял футболку и показал нам на спине рубцы.
Когда вывели нас из леса и увидели мы город, я понял, что ночь мы кружили по лесу. Горько стало от такой оплошности, но что сделаешь, знать судьба.
После пятидневного пребывания в карцере нас снова направили в мастерские. Через неделю перевезли меня в Польшу. Это был лагерь строгого режима. За малейшую провинность отсюда отправляли в Освенцим. Лагерь находился рядом с рудником. Дорога от рудника до лагеря была ограждена колючей проволокой. Сам лагерь обнесен двумя рядами колючей проволоки. Через сто метров вышки, на которых круглосуточно несут дежурство часовые с пулеметами. Ночью ограждение просвечивается прожекторами. Бежать из лагеря было невозможно. Пленные поляки, русские, французы, англичане добывали руду, работая по десять часов в сутки. Осенью 1944 года наши и польские солдаты освободили лагерь, избавили пленных от неминуемой смерти.
Неделю допрашивали меня особисты, даже ночью вызывали на допрос. Улик не нашли. Отправили в запасной полк, а из полка в механизированную дивизию 2-й гвардейской танковой армии. Участвовал в освобождении Варшавы, штурмовал Зееловские высоты. Эти высоты геббельсовская пропаганда называла "замком Берлина". Брал Берлин и расписался на стене рейхстага.
Занимался привычным делом, охотой. Охотился не на пушного зверя, а на фашистских двуногих зверей, снайпером я был. На моем личном счету снайпера, 23 подстреленных немца.
Так закончил он свое повествование. Мы молчали. Каждый обдумывал услышанное. В моей голове возникло много "почему". "Почему" были и у других слушателей. "Почему так гуманно немцы обошлись с пленными: вымыли, обули, одели, кормили регулярно и спали не на голых досках?" - спросил я Игнатия Петровича. Игнатий Петрович насторожился, встал, махнул рукой и сказал: "Зря я вам рассказал, Бог знает, что вы подумали, но я рассказал, как было". Пошел. Насилу уговорили его еще посидеть с нами, вместе поразмышлять над этими "почему".
Факты, документы воспоминания узников говорят о другом, о жестокости и произволе охраны в фашистских лагерях. Размышляя, вспомнили такое бытовое понятие, но связанное с нашими пленными первых месяцев войны, как "примак". Кто-то спросил Игнатия Петровича, были ли случаи, когда пленных отпускали родственникам. Он: "Не было, но я слыхал, на Украине пленных выдавали родственникам".
Примак
Я хорошо знал одного примака, Семена Александровича Орлова, уроженца станции Колодезная Воронежской области. Он был командиром отделения артиллерийской разведки, старший сержант. Я дружил с ним. Он много знал и много видел. Интересно рассказывал о своем детстве, о голубях и паровозных гудках. По гудку определял, какой идет поезд: товарняк или пассажирский и кто ведет. Отец давал длинный гудок в конце с соловьиным переливом, а дядя Михей - с переливом в середине. От Семена я впервые услышал о Сергее Есенине. Стихи его он не читал, а пел. Любил петь "Где-то плачет иволга", "Не жалею, не зову, не плачу". Тихое, как беседа в кругу близких, пенье тревожило сердца моих друзей. Они робко подтягивали Семену. Так незаметно появился маленький ансамбль. Красиво пели ребята отделения. Да и как без песни на войне. Она очищает солдатские души от той мрази, которую видишь ежечасно, вливает в кровь искрящуюся, как шампанское, чистую, светлую струю из многочисленных рек нашей Родины России.
Память хранит темную ночь. По небосклону раскиданы редкие звезды, маленькие и далекие. Только в западной части неба большая красная звезда. Всмотришься в нее, она улыбается той редкой тишине, выпавшей солдатам. В воздухе густо перемешались запахи войны, земли и трав. Над землей плывет, покачиваясь, песня, ее поют мои друзья. Пели в эту ночь долго и с каким-то особым чувством. Пели украинские песни, русскую "Рябинушку", песню Разина "Из-за остова на стрежень..." Как это было давно, "Иных уж нет, другие далече".
В плен Семен попал в августе сорок первого, под Кременчугом. Отбили несколько атак немцев, израсходовали боеприпасы, командир приказал отходить. Во время отхода и взяли всю роту в плен. Пригнали их к большому украинскому селу, на окраине которого, в поле, как скот в загоне, находились пленные солдаты. Пленных немцы не кормили, только подвозили в бочки, стоящие на площадке, воду, подкармливали жители. Каждый день к площадке приходили женщины, старики с узелками, корзинками, бидонами, приносили еду, находили среди пленных родственников, девушки - женихов, женщины - мужей и уводили из лагеря.
Как молния прорезает темень, так и его пронзила мысль вырваться из лагеря при помощи женщины. Приметил Семен молодую женщину, ходила к лагерю каждый день. Отдаст еду, отойдет в сторону и долго стоит, смотрит на пленных, даже прослезится. Семен старается попасть ей на глаза, заинтересовать ее. Не заметить Семена и не заинтересоваться им, было невозможно, особенно женщине, да еще молодой. Он был высок, строен и чертовски красив. Мягкие, как лён волосы, обрамляли смугловатое лицо с мечтательными голубыми глазами, в которых запросто утонет любая красавица. Она заметила его и улыбнулась. Но как объясниться? Близко подходить и разговаривать не разрешается. Стали переговариваться жестами, мимикой, воздушным письмом. Семен рукой, медленно выводит свое имя раз другой. Она, как голодная лиса, зорко и внимательно следит за движением руки Семена. Прочитала первые две буквы С Е...., улыбнулась, а когда поняла остальные буквы и узнала имя СЕМЕН, она, как дитя, получившее похвалу матери, запрыгала и защебетала, хлопая в ладоши. Таким же путем Семен узнал, что ее зовут Оксаной.
Накануне Семен познакомился с молодым пленным парнем Дмитрием. Дмитрий оказался из этих мест. Многих девушек, приходивших в лагерь, он знал, и они его узнали. Сегодня он ждал прихода матери и невесты. Семен попросил Оксану подождать его, и шмыгнул в гущу пленных, действуя энергично локтями, стал пробиваться к пятачку, так они уже называли площадку, у которой находился Дмитрий. Нашел его и вместе с ним вернулся к Оксане. Оксана, увидев их вместе, все поняла: парень хочет с ней встретиться. Помахала им ручкой и отошла к площадке. Семен попросил Дмитрия рассказать Оксане о нем. Пусть берет его как мужа. Одолели Семена думы. То радость переполнит душу, что уже завтра он будет свободным, то страх. Обманет, не придет - стонет сердце. Не спал он всю ночь, все ходил, ходил. Ночь показалась вечностью. Еще медленнее наступал судный день. Прихода ее ждал вблизи пятачка. Увидел Оксану издалека, подошла она к тропинке, отшлифованной ногами многочисленных посетителей, прошлась туда сюда, а потом заревет, крепче рева коров, почуявших кровь сородича: "Семен, Семен". Выскочила на площадку, растолкала женщин, двинула плечом часового, орет, не переставая: "Семен, Семен". Женщины успокаивают ее, держат за плечи и руки, она бьется, как птица в силке, вырывается. Насилу успокоили ее бабы. Спрашивают в чем дело? Она только твердит: "Семен, Семен". "Кем тебе Семен-то приходится?", спрашивают бабы. Она: "Мужем, муж мой, Семушка, там, указала рукой на пленных. Я его видела". На шум вышел из палатки офицер спросил часового, подошел к Оксане и по-русски спросил: "В чем дело?". Объясняет она офицеру: "Мужа своего увидела, Семена, она вон там, в куче пленных". Привели Семена. Он, как увидел Оксану, бросился к ней, с криком "Оксана, Оксанушка". Целует ее, а у самого слезы горохом сыплются, как и Оксана, ими умывается. Убедили офицера, отпустил он Семена, выдал соответствующую бумагу.
Оксанина деревня от лагеря километров семь. За дорогу обо всем переговорили. На третий день староста выдал Семену документ на жительство.
Деревню наши войска освободили осенью сорок третьего года. Семена призвали в армию, в запасной полк. Дня два проверял особый отдел, и в часть направили. Семен в Красной Армии с лета сорокового года, кончил школу младших командиров, по специальности топограф. Службу проходил в только что присоединенной к СССР Бесарабии. Делали съемку местности для составления топографических карт. Видел, как немцы скапливали механизированные части вдоль границы. От нас в пяти-шести километрах от границы строились железобетонные оборонительные сооружения, на границе распахивалась контрольная полоса и местами устанавливались проволочные заграждения. Воинских частей: стрелковых, механизированных, артиллерийских вблизи границы не было. Нам было непонятно: немцы сосредотачиваются, нахально изучают, фотографируют с самолетов всю нашу приграничную полосу, а у нас тишь и благодать.
Осталась у Семена в деревне дочка Светлана, второй годик шел. Часто вспоминал Оксану и дочку. Глядя на свою жизнь как бы со стороны, он удивлялся. Родился и вырос на железнодорожной станции, никогда не занимался землей, не знал крестьянскую жизнь. В деревне всему научился: пахать на быках, сеять, убирать и молотить хлеб корову доить. Не только научился, а полюбил крестьянский
труд, деревенскую жизнь. Хорошим командиром был Орлов, смелым, уравновешенным в любой обстановке. Своим примером учил нас хладнокровности, умению, верно, оценить обстановку. Я уважал его и доверял ему.
В памяти хранится такой случай. Семена и меня послали в пехотный батальон, который передислоцировался на другой участок. Надо было установить с ним связь, приступить к изучению обороны противника, подобрать место для наблюдательного пункта. Мела поземка, вскоре закружила пурга. Мело и кружило так, что ничего, кроме воя да снега, не видно и не слышно. Идем, он впереди, я за ним, чуть не за маскхалат держусь. К вечеру пурга стихла. Сумрачная тишина застала нас в небольшом лесочке. Стали осматриваться, прислушиваться. Увидели двух солдат с термосами. Чьи они, наши или немцы, не знаем. Их разговор до нас доходит невнятным бормотанием. Только тогда поняли, что это немцы, когда один из них, давясь смехом, выкрикнул какие-то слова. Что делать, куда и как идти? Продолжаем наблюдать. Они прошли немного и как провалились. Через какое-то время немцы выпустили пару ракет и построчили из пулемета. Нам стало ясно, что находимся на переднем крае немцев. Когда видимость ухудшилась, проползли чуть не рядом с немецким пулеметчиком, благополучно добрались до своих.
Новый 1945 год дивизия встречала в обороне в тридцати километрах от государственной границы, на немецкой земле, зарывшись в землю. В трехстах метрах от нашей передовой - немецкий передний край с тремя рядами колючей проволоки и системой траншей. Как и мы, немцы ночами копают, минируют, укрепляют свою оборону. Из дивизии по рации передали завтра явиться мне в штаб. Пришел из штаба, направили в особый отдел. Шел я в этот страшный отдел, перебрал в уме все свои проступки большие и малые и ничего не находил, за что можно было бы тащить меня к особисту. Пришел, доложился дежурному, тот куда-то сбегал, вернулся и сказал: "Пошли". Привел к старшему лейтенанту, а сам удалился. Старший лейтенант начал задушевную беседу с моей биографии. Спросил, кто моя мать, где она сейчас живет. Я ответил, что в деревне там-то. Задает вопрос: "Почему нет у меня офицерского звания?". Я: "Не присвоили, из училища направили на фронт". Все вопросы задавал примерно в таком плане. А потом спрашивает, знаю ли я Орлова Семена Александровича и что он за человек. Только тогда дошло до меня, не я им нужен, а Семен.
: - Знаю и хорошо. Больше года вместе бок о бок воюем. Хороший командир и надежный товарищ, не трус.
: - А знаете ли Вы, что он сдался в плен и немцами был отпущен?
: - Знаю.
- О чем он с вами разговаривает?
- Как и все, о войне, о доме.
В заключение он сказал: "Присматривайся к нему и сообщай нам. У нас будешь числиться под номером семнадцать. Семнадцатый сообщает. О нашей встрече никому не рассказывать". Взял с меня подписку о неразглашении военной тайны. Я ему не возразил, да и мог ли возразить. По дороге обратно в траншею я прокрутил в голове эту "любезную" беседу и пришел к убеждению, что за каждым из нас следят, кто-то следит и за мной. Шло время, шла кровавыми дорогами война. Перед Инстербургом в пехотном батальоне пропали два солдата. Искали их, не нашли. Обсуждая это происшествие, я рассказал Семену о вызове к особисту. Семен никак не прореагировал. А, увидев мою взволнованность, сказал: "Успокойся, это их работа. Идет война и надо быть бдительными".
Мы уже на западе Восточной Пруссии. Вечерами ветер доносит запах моря, схожий чем-то с запахом подквашенной капусты. С утра штурмуем маленький населенный пункт, домики с крутыми крышами под красной черепицей, спрятавшиеся в распускающейся листве яблонь, слив, вишен, уничтожаем пулеметные гнезда по берегу реки. Артиллерия ведет огонь по высоте. С высоты за речкой все наши действия немцами видны, как линии на ладони. Взять высоту - наша главная задача сегодняшнего дня. Бой волнами перекатывается по деревне. Винтовочные выстрелы, трескотню автоматов и пулеметов заглушают охающие разрывы мин и снарядов. Очищены от немцев сады с домиками, прилегавшими к дороге. Наша главная улица деревни, на которой рядом стоят продолговатое здание школы и устремившаяся к нему дверями кирка (церковь). Бой идет за последние дома на берегу речки.
Семен послал меня с донесением в дивизион и приказал сходить на перевязку. Сутки назад я был ранен в голову и в лицо, ходил в бинтах. Пока я был в штабе, он располагался в этой же деревне, в подвале кирпичного дома, немцы перешли в контратаку. Выбили наших из домов, стоящих по главной улице деревни. Семен погиб в этом бою, ранило пулей в бедро и Василия, который пришел в нашу дружную семью перед январским наступлением. Родина Василия - город Ярцев Смоленской области.
В тот же день деревню полностью очистили от немцев. На высоту не полезли, помешала ночь. Нашел я Семена под деревом. Он не лежал, а как бы утомившись, присел на одно колено отдохнуть, подперев грудь прикладом автомата. Рядом в полузабытье лежал Василий. Вытащили мы их к штабу. Василию сделали перевязку. Подошла машина отвезти его в госпиталь, оказалось, поздно. Умер Василий от большой потери крови. Недалеко от красного кирпичного здания с подвалом, в стороне от пыльной дороги, на возвышении похоронили Семена и Василия, как братьев, в одной могиле. Рано утром взяли высоту, и дивизион ушел дальше к морю.
Приказано, взять рощу.
В ночь на двадцать ... января 1944 года нашему дивизиону приказали огнем поддержать 294 стрелковый полк. Заместитель командира дивизиона майор Кравцов с тремя разведчиками и радистом выехал в пехотный полк.
Мела метель. В воздухе кружили колючие снежинки. Лошади шли шагом, чутьем определяя дорогу. Подъехали к возвышенности. Снега на ней нет, выдуло вместе с санным следом. Видны два следа от машин идущие в нашем направлении. Мы решили ехать по следу, который ближе к передовой. Поднялись на вершину высоты. Вершина плоская, покрыта коричневой травой, по площади, не больше баскетбольной площадки. А на ней обожженные трупы наших солдат. Нас охватил ужас.
Пересилив ужас, обошли все трупы, их было семнадцать. Лежали они кто на спине, кто на животе, кто, подперев коленями подбородок. Лежали, без ремней и оружия.
Мы, обступили майора, молча смотрели в его лицо, ждали, что он скажет. Не выдержав наших взглядов, он сказал: Сожжены огнеметом. Огнеметы, новое оружие, появилось в нашей и немецкой армиях чуть не одновременно.
Кто их сжег, для нас осталось тайной. Сожженные солдаты, их смерть в адовом огне, долго стояла перед нашими глазами. И сегодня, по прошествию стольких лет, когда ночами метет метель, я вижу эту сопку и обожженных на ней солдат.
На командный пункт полка мы прибыли перед рассветом. Метель утихла, погода теплая. Майор спустился в землянку командира полка. Вскоре вышел из землянки в сопровождении лейтенанта и приказал нам идти с лейтенантом на наблюдательный пункт командира второго батальона.
Наблюдательный пункт комбата, только что вырытая яма, между старыми вязами, глубиной в человеческий рост. В яму опущена лестница. Мы установили в ней стереотрубу, сделали маскировку ямы. Стали изучать немецкую оборону.
Немцы изредка запускают ракеты, постреливают из винтовок. В траншеях никого не видно, только по незаметным поднятиям или понижениям бруствера, можно понять, что здесь что-то есть. Над нашим передним краем, как всегда, сердито урча, пролетела рама.
Пришли командир полка, командир батальона, майор Кравцов, спустились в яму. Мы расположились рядом с ямой.
Вскоре по всей обороне немцев загрохотали разрывы мин, снарядов. В бинокль хорошо видно выдвижение нашей пехоты к рубежу атаки. Разом прекратился огонь нашей артиллерии, рота пошла в атаку. Бегут, стреляют, что-то кричат, кто-то споткнулся, захромал, но продолжает бежать вперед, Вот сразу, как серпом срезанные колосья ржи, упали двое.
Мы, охваченные порывом атаки, кричим: Давай, давай, уже близко. И вдруг разом упала почти вся впереди бежавшая цепь солдат. Из разрушенного дзота ударил крупнокалиберный пулемет. Рота залегла.
Командир полка кулаком сует в сторону комбата, требует продолжать атаку. Приказывает Кравцову уничтожить дзот.
Как по нему ударишь из пушек, когда наши солдаты рядом, думаю я, зорко следя за боем. Вижу, прижимаясь к земле, ползет к дзоту солдат с гранатой в руке. В другой руке автомат. Близко дзот, но он осторожно ползет ближе к пулемету. Вот замахнулся для броска, рука упала. Лежит без движения. А пулемет все посылает и посылает в лежащих солдат стаи пуль.
Ползут два солдата справа и слева дзота. Пули огненными стрелами летят над ними, а они ползут, преодолевая метр за метром, приближаясь ближе к изрыгающему смерть пулемету, чтобы наверняка бросить гранату, уничтожить немецкого пулеметчика и его пулемет.
Когда дуло пулемета повернуто в нашу сторону, видны вспышки пламени. Я подумал, была бы пушка или бронебойное ружье, можно было ударить по пулемету.
А солдаты ползут. Солдат, что справа полз, остановился. Солдат слева ползет. Вот он замер, приподнялся и бросил гранату. Граната взорвалась, не долетев до амбразуры. Пулемет яростно строчит по солдату. Гремит второй взрыв. Пулемет замолкает. Солдаты бросаются вперед, бегут мимо дзота, ворвались в траншею немцев. Высота и роща, прилегающая к ней, стала нашими.
Так закончился бой за рощу, под деревней Черныш, Витебской области.
В начале девяностых годов прошлого века в Коми республике вышла Книга Памяти. В третьем томе книги имена погибших за Родину, моих земляков устьцилемов. Много их, около двух тысяч. Читаю, а слезы выжимаются, смачивая страницы мартиролога.
Открываю 338 страницу, медленно читаю. Кисляков Григорий Григорьевич, 1906 года рождения, уроженец села Коровий Ручей. Призван Усть-Цилемским РВК 24 августа 1941 года, рядовой.
Служил в 294 стрелковом полку, 184 стрелковой дивизии. Погиб в бою 24 января 1944 года. Захоронен в Витебской области, Лиозненский район, село Черныши. Перелистываю несколько страниц и снова читаю село Черныши, 24 января 1944 год в братской могиле похоронен Кубарев Сергей Федорович 1911 г. рождения, уроженец села Усть-Цильма.
Может быть, солдат Григорий Григорьевич и рядовой Кубарев Сергей погибли в том бою, свидетелем которого я был, а может в другом. Но они шли в бой с верой в победу, за клочок земли Родины нашей, под деревней Черныши.
Вспомнишь и не поверишь, что это было .
Бывший солдат гвардейской 99 Воздушно- десантной дивизии Личутин Иван Александрович, из села Окунев Нос, рассказал на встрече со школьниками некоторые эпизоды из боевых событий, в которых он участвовал.
Первый прыжок.
Дивизия дислоцировалась в Подмосковье. С раннего утра до позднего вечера учили нас военным премудростям, практически учили. Ходили в дальние походы, преодолевали топкие болота, водные преграды. Вели "учебные" бой на улицах, в горящих зданиях. Учили прыгать с самолета на чистое поле, в леса и болота, в хорошую и в плохую, дождливую погоду, когда видимость чуть больше вытянутой руки. Вначале прыгали с трамплина, потом с вышки и только потом с самолета. Помню свой первый прыжок и первый полет на самолете. Нас пятнадцать парней одели в камуфляжные комбинезоны, выдали парашюты, погрузили в самолет "Дуглас". Заревели моторы, вздрогнул корпус самолета и самолет, набирая скорость, катится по стылой, обледеневшей полосе. Как бы споткнувшись о кочку, подпрыгнул раза два и оторвался от земли. Скамейка, на которой мы сидим одним концом приподнялась, а другим, что у хвоста самолета, опустилась. Нас плотнее прижало друг к другу. Сердечко мое екнуло и на секунду замлело, засверлила дурацкая мысль, сейчас рухнем и косточки не соберут. Но все обошлось. Самолет, набрав высоту, выровнялся, сердце ритмично отстукивает пульсы, голова свежа, душа спокойна. Все сидят и молчат. Раздается команда инструктора офицера: Приготовится! Раскрылась дверь. В дверях инструктор, кричит пошел и я за бортом. Какое-то мгновение теряется сознание. Рука без моего приказа дергает кольцо, хлопок, меня подбрасывает к верху верх ногами. Натягиваются стропы и я оказываюсь под куполом парашюта. Приземлился можно сказать нормально, если не считать поцарапанного колена. Погасил купол, сложил парашют. Инструктор даже похвалил меня. Потом был второй прыжок, пятый, девятый. В воздухе ощущение другое, не такое как на земле. Находит душевный покой, ощущение легкости. Земные заботы, переживания, мысли земные улетучиваются. Ты видишь огромное небо и яркие не мигающие звезды, Землю с игрушечными домами, зеленый ковер леса, стропы и купол парашюта, подвластного твоим движениям.
Командир взвода, Василий Семенович, Иван Александрович, перекрестился, чуть помолчал, тихо промолвил, Вечная ему память, погиб при форсировании реки Свирь, часто говорил, тяжело в учении легко в бою. Не прощал он нам ни какой оплошности, добивался в исполнении команды автоматизма.
Был в нашем взводе Гриша, из Ростовской области он, мы его звали Гриша- ростовчанин, он даже с 10 метровой вышки не мог, спрыгнут, Василий Семенович брал его на руки, а он дрожит и плачет на всхлип, прыгал с ним. Да так и не мог заставить его прыгнуть. Боязнь высоты, страх, он приобрел в детстве, когда учился в третьем классе и упал с трапеции на голову. Отчислили его из десантников. А парень был хороший, шутник и стрелок отменный.
В начале июня 1944 года дивизию по железной дороге перебросили в Ленинградскую область.
Гвардия форсирует реку Свирь.
Река Свирь у городка Лодейного Поля не широкая и не узкая, метров 500, но глубокая. Глубина местами до 15 метров. Наш берег выше противоположного, правого берега занятого финнами.
За два с половиной года финны напичкали берег и полосу обороны глубиной до шести километров всевозможными укреплениями; дотами, дзотами, бронированными колпаками. По берегу в три ряда колючая проволока, начиненная минами, фугасами. Как они хвастливо говорили, мышь не проскочит. На каждом рубеже обороны три полосы траншей. Орешек, крепкий.
Ночами мы рыли траншеи, строили плоты, лодки. Я со своим земляком, Маркелом Филатовичем и двумя товарищами строил лодки. Лодки делали из досок, на десять человек Щели заливали пеком.
Наступило утро 21 июня 1944 года. Над рекой поднимается туман, свежо. Окопы наши полны солдат. Тихо, перебрасываемся словами и ждем команды. Вдруг тишину, на передовой она никогда не бывает, всегда постреливают стой и другой стороны из винтовок, ракеты запускают, а то и пулемет пустит строчку огненных пуль, но это тишина, Так вот тишину разорвал тяжелый, протяжный стон, а потом загрохотало, закачалась, застонала земля. Небо и земля в огненных вспышках Сотни орудий, минометов, прославленных Катюш, три часа долбили вражеский берег. Стоял грохот над Свирью, посильней, чем в сильную грозу. Еще рвались снаряды, что-то горело на том берегу, выбрасывая клубы черного дыма, а мы отчаливали от берега. В лодке нас десять десантников. Рядом с моим плечом плечо Маркела Филатовича земляка из с. Бугаева, Васи из деревни под Сыктывкаром. Кругом лодки, плоты. Люди гребут, шестами работают. Река кипит от разрывов мин и снарядов.
Недалеко от нас плывет большой плот с 45 мм пушкой. Солдаты гребут длинными веслами, лопатами, сделанными из досок, а вокруг рвутся мины. Прямое попадание. Плот накренился, солдаты подбегают к пушке. Вторая мина разнесла плот в щепки. Пушка ушла под воду, солдаты в воде, что-то кричат. Никто на них не обращает внимания, никто не подает руку помощи. Все спешат на тот берег.
Только наша лодка приткнулась к берегу мы уже на кряжу. Бежим к проволоке в разорванные снарядами проходы. Вот и траншея врага. Прошиваем ее огнем автоматов, не задерживаясь, бежим дальше. За первый день мы пять траншей прошли, углубились в глубь обороны противника на пять километров.
О форсировании реки Свирь написаны книги, описан подробно подвиг Героев гвардейцев, сказал Иван Александрович, но мне хочется об одном эпизоде рассказать. Еще стонала, качалась, горела земля, небосвод рвали кровавые языки наших " Катюш", едкий дым застилал берега, реку, а 17 гвардейцев-добровольцев двухсотого полка нашей дивизии на нескольких плотах отчалили от берега. На плотах были установлены чучела солдат в разных позах. Противник открыл по ним ураганный огонь, выявив не подавленные огнем нашей артиллерии свои артиллерийские и минометные позиции. Всем храбрецам было присвоено звание Героя Советского Союза.
На другой день мы выбили финнов с первой полосы обороны. Финны стали отходить. Преследуя их, мы шли лесами, топкими болотами, переходили ручьи, речки, обходили многочисленные озера и напоролись на минное поле. Присмотрелись, пригляделись и увидели за минным полем в семь рядов тянется колючая проволока. Раскаленные пилюли изрыгают многочисленные доты.
Штурм местечка под названием
Высокая Гора.
Не подумайте, пожалуйста, что гвардейцы штурмовали деревню Высокую гору, которая в нижнем конце Усть-Цильмы. В Карелии эта деревенька
Вот она, вторая полоса обороны, о которой нам говорили командиры и политработники. Нам предстоит ее взять сейчас, как говорят, с ходу. Прорвать эту полосу обороны и овладеть деревенькой Высокая Гора было приказано роте, в которой служил я и мои друзья, Маркел Филатович Дуркин, и Василий Нестеров. Другие роты батальона штурмовали свои участки вражеской обороны
После нескольких залпов из 45 мм пушек и 82 мм минометов, рота пошла в атаку. Мы трое держимся вместе. Проскочили минное поле, бросились в проход в колючей проволоке проделанный взрывами мин... Финны секут нас пулеметами, рвут минами из минометов. Ряды наши тают. Упал Василий, лежит, уткнувшись лицом в землю, помощник командира взвода старший сержант Лапиков Егор. Мы залегли.
Я, спрятав лицо в землю, боясь шевельнуться, вспомнил маму, ее заплаканное лицо и большие, полные слез глаза. Прощаясь со мной, она с тяжелым вздохом, выдавила из глубины души: "Прощай сынок, береги себя. Я буду молиться за тебя". Трехкратно осенила меня крестным знаменем. Стояла и смотрела, пока сани не закрыли ряды сосен. Вдруг слышу команду: Отползай! Отползли мы в кустарник, а затем, полусогнувшись, отбежали в лес. В роте нас было 160 сильных, красивых парней, а вошло в лес 49.
Не знаю, как я жив остался, даже не ранило, не контузило? Я уже старый стал, по-другому смотрю на мир, наверно, Бог сохранил, молитвы мамы. (Верующим стал Иван Александрович, в доме часовенка).
Немного передохнули, легко подкрепились. Полным животом в атаку идти тяжело и опасно, ранят в живот, считай каюк. Пополнили роту солдатам и снова повели штурмовать укрепления. Все повторилось как в первой атаке. И опять мы в том же лесу, и опять нас мало осталось. Взяли мы эту деревеньку только с третьей попытки, когда по позициям финнов ударила дальнобойная артиллерия.
Шаг за шагом, с боем беря финские рубежи, дивизия вышла на Государственную границу с Финляндией. Вскоре финны запросили перемирие и вышли из войны. Дивизию перебросили на юг.
В составе войск 111 Украинского фронта она освобождала Венгрию.
Дрожала, горела земля.
Кипела вода в Балатоне.
Столица Венгрии город Будапешт окружен нашими войсками. Командование советских войск предлагает немцам сдаться. Немцы отказываются, расстреляв наших парламентеров.
Наша часть далеко на юго-западе от Будапешта, на северном берегу озера Балатон.. 9 марта сорок пятого года немцы предприняли мощнейшее наступление, бросив отборную 6 СС танковую армию. На нас идут тигры танковой дивизии " Мертвая голова". Идут ромбами, стреляя на ходу по нашим окопам. Когда на поле появились все танки, их накрыли снаряды "Катюш". Рассеялся дым, опустился на землю мрак из пыли, комьев земли и кусков металла мы увидели полдюжины дымящих "Тигров". А неповрежденные, "живые танки", идут, приближаясь к нашим позициям. По танкам бьют прямой наводкой противотанковые пушки. Набитые эсэсовцами бронемашины, накрывает мощный огненный шквал, пушек и минометов. Горят танки, горят бронемашины. Мечутся в пламени огня и дыма эсэсовцы. За первыми колоннами танков идут другие эшелоны танков и бронемашин.
А в небе с воем, как растревоженный пчелиный рой, гоняются друг за другом миссера и наши Миги, поливая пулеметным огнем друг друга.
Мы отходим. За семь дней наступления немцев мы отступили на шесть километров. В один день нам пришлось отбить шесть танковых атак. Вначале страшно было, особенно страшно становится, когда танки подойдут близко. В голове, независимо от тебя, постоянно сверлит мыслишка: "Сейчас, сейчас конец. Вот этот раздавит". Ноги, руки, все тело напряжены, готовы к прыжку из окопа. Взглянешь на соседа, он, слившись с автоматом, шлет в немцев очередь за очередью. Успокоишься и строчишь, пока в диске не кончатся патроны. Автомат в руках, стрельба успокаивают.
А потом армия наша пошла в наступление. Вышибли немцев из Венгрии. Прошли Австрию. Гнали немцев из Словакии. Победа застала нас на границе Германии. Узнали мы о конце войны в ночь на 9 мая. Радость переполняла наши сердца, что живы и победили. Целовали друг друга. У всех нас глаза были влажными. Плакали, не по-бабьи навзрыд, но плакали, когда вспоминали своих друзей погибших на реке Свирь, при прорыве оборонительных укреплений противника в Карелии, в оборонительно-наступательных боях на Балатоне.
Где родился, там и пригодился.
Вернулся после воинской службы домой Иван Александрович в 1948 году. Мама поседела. Лицо, морщинами, как ручьями наша родная земля, изрезано. Глаза потускнели от слез. Ведь у нее трое нас было на фронте: Дмитрий, Митрофан и я. Дмитрий погиб в декабре 1941 года под Ленинградом. Митофан 26 января 43 при прорыве блокадного кольца фашистов, которым они обложили Ленинград. Могила его в деревне Синявино.
Не отдохнул и дня в родном доме у матери Иван Александрович. Только и успел подправить ступеньки у крыльца дома, да в бане попарится. Уехал укреплять хозяйство Рёосвинского сельсовета, налаживать жизнь сельчан.
Когда становился на партийный учет в райкоме партии, секретарь РК предложил ему должность председателя сельсовета. На прощание в качестве напутствия сказал: " Жизнь людей всю воину держалась на волоске, который питала надежда на победу. Война окончилась, мы победили, но жизнь налаживается трудно. Люди истощены, поизносились, на одежде заплатка на заплатке. Денег у людей нет. В колхозах на трудодень получают копейки. Сам увидишь насколько сложно живет народ. Потому и прошу Вас, Иван Александрович, быть внимательным и доброжелательным к людям. Сначала взвесь увиденное и услышанное, а потом отвечай, или обещай. Люди понимают трудности и не любят болтунов, обещалкиных". Пожелал удачи.
Деревню Росвино ежегодно полоскали вешние воды. Печера играла с деревней в кошки мышки. А потом накрутила курганы в центре деревни, похоронив в них несколько двухэтажных домов. Пришлось людям оставить родные дворы переезжать в деревни которые не топит. Иван Александрович переехал в село Окунев Нос.
Колхозники колхоза им. Кирова избрали его председателем колхоза. В начале семидесятых годов ликвидировали колхоз, включив его в качестве отделения Нижне- Печорского совхоза.
Иван Александрович с переводом устроился бригадиром по строительству корала для подсчета оленей совхоза "Ижемский оленевод". Перед выходом на пенсию заведовал убойным пунктом. С женой Валей вырастил двух сынов и дочь.
Шестьдесят лет прошло, как кончилась война, тихо с грустью в голосе говорит Иван Александрович, мы постарели. Сердечко у меня пошаливать начало, зрение и слух подводить стали, суставы скрипят. Дружбу с посохом завели.
Годы лихие, не легкие делают свое дело. Ни лекарство, ни внимание со стороны государства, ни забота ближних не замедляют процесс старения.
Война в каждой деревне, городе и в каждом доме нашей Родины оставила глубокий след. Из нашего Окуневского сельсовета ушло на войну 86 человек, вернулось 46. Больше половины из возвратившихся покалечены. Сейчас в Окунево проживает три участника войны".
Фиалка
Пролог.
12 июня 1942 года село Усть-Цильма. Утром было тихо и не очень холодно. К полудню потянул ветер с севера. На реке запрыгали белые барашки. Стало холодно. А народ на пристань все прибывал и прибывал. Переполнено помещение пристани, плотно заполнена территория возле здания, стоящего на крутом берегу реки Печоры. Стоят люди старые молодые, женщины с детьми на руках, подростки школьники. Мужчин почти нет, больше все женщины. Девушки, женщины одеты в кофты, головы прикрыты темными платками. Кое-где слышен говор, видны взлеты белых платочков, схожее с порханием птичек с кустика на кустик. Большинство людей молчит, переступая с ноги на ногу. Над рекой стоит тревожный, негромкий гул, сливающийся с шумящей рекой. Из этого человеческого муравейника, вырываются слова полные горечи: "Знать тяжело там, на войне, коль женщин стали забирать".
А на войне от моря до моря идут кровопролитные бои. Немцы, не считаясь с потерями, везде наступают. Наша армия, защищая каждый рубеж, отходит. Отходит на восток, оставляя родную землю. Особенно тяжело нашей армии на юге страны, где танковые армии с сидящими на бронированных машинах солдатами, державшими в оголенных по локоть руках автоматы, прут на Сталинград. Уже и Дон близко.
Вдруг, как тяжелый утробный вздох прокатился над людским морем: "ВЕДУТ". Толпа притихла, замерла, вытянув в сторону Советской улицы шеи. Мигом заполнился людьми спуск к дебаркадеру, высокий берег у дома Малышевых.
Сквозь людскую толпу идет строй симпатичных, молодых девушек, их пятнадцать. Пятнадцать добровольцев, наших устьцилемочок, белых лебедушек. Вот некоторые имена:
Дуркина Ксенья Петровна
Галицкая (Дуркина) Наталья Александровна
Галкина Вера Андреевна
Дуркина (Одинцова) Александра Алексеевна
Мяндина Евдокия Макаровна
Носова Анна Ивановна
Чупрова (Тиранова) Анастасия Дмитриевна
Чупрова Антонида Филипповна
К сожалению, нет в Усть-Цилемском военкомате точных данных этого призыва.
А за Каменным Носом уже белеет палуба парохода. Длинный, приветный, немного тревожный гудок " Сыктывкара", глухой скрип борта парохода о дебаркадер. Вдвинут трап, соединяющий берег и пароход.
Военком подает команду: "Смирно!" Девушки замерли, с грустью вглядываются в родные лица сельчан. Новая команда: " Вольно". Начался митинг. Выступавшие говорили короткими фразами как рубили. Слова долбили головы толпы. Все повторяли слова сказанные товарищем Сталиным: "Враг будет разбит, победа будет за нами". В ответным слове Носова Анна, Аннушке, так ее любовно звали подруги, сказала: "Мы сделаем все, чтобы победить ненавистного врага, нагло вторгшегося на нашу землю" После митинга девушкам разрешили проститься с родными. По команде: "Становись!" девушки выстроились. У многих девушек, стоящих в ломаной шеренге , глазенки выглядели припухшими, покрасневшими. Потом была погрузка. Пароход отваливал от дебаркадера. Девушки стояли на палубе, махали платочками, кланялись провожающим. А пароход захлебывался прощальными гудками.
За военные годы из района было призвано 68 девушек и молодых женщин. Были наши девушки устьцилемки и зенитчицами, и воздушными наблюдателями, и телефонистками. Большинство из них служили сестричками, санитарками при госпиталях. Были и медсестрами на передовой.
Чупрова (Тиранова) Анастасия Дмитриевна, Носова Анна Ивановна служили санитарками полевого хирургического госпиталя 2231. Прошли дорогами войны от города Мурманска до столицы рейха города Берлина. и на рейхстаге оставили свои автографы.
Вера Никитична Осташова служила вначале в полевом госпитале в городе Мурманске, затем в госпитале поселка Сумской посад. Поселок стоял на берегу Онежской губы в Карелии. Потом служила в эвакогоспитале. Раненых солдат вывозили санитарным поездом в тыловые госпиталя. Много раз раненых лоставляли в госпиталя города Вологды. Не любит Вера Никитична рассказывать о том что она пережила каждый день видя иссеченных пулями, осколками тела солдат, калек беспомощных с оторванными ногами и руками, их стоны и стыдливые просьбы: "Сестричка, помоги". И бегала, помогала. А когда выпадала свободная минута плакала вместе с подругами. Нет лучше не вспоминать об этом, не терзать сердце".
Милые сестрички, далеких военных лет, Вам посвящается короткий рассказ "ФИАЛКА".
Фиалка.
Разведрота дивизии готовится к ночной вылазке в ближайший тыл немцев, которые закрепились в подготовленном оборонительном рубеже на подступах к городу Духовщины. Командир роты, старший лейтенант Ястребов с молоденькой сестричкой в звании сержанта подходят к группе разведчиков перекидывающих друг друга через себя. Молодой лейтенант, командир взвода, завидев командира роты, подает команду: "Смирно!" Ротный: " Отставить!" Ястребов с каждым солдатом здоровается за руку, указывая рукой на девушку, произносит: "Сержант Васильева Дарья, медсестра роты".
Накануне дивизия освободила г. Сычовку. Рота за Сычевку понесла большие потери, Чуть ли не на половину обновился ее состав. Город Сычевка, районный центр Смоленской области.
Две недели полки дивизии движутся к Сычовке, каждый день с боем берут укрепленные немцами оборонительные рубежи. В одной из атак второй батальон полка подполковника Волошина занял четыре разрушенных дома с огородами, в четырехстах метрах от города, но был выбит немцами.
Сегодня, утром, сам командующий 39 армии появился в штабе дивизии. Не стесняясь командиров полков, как мальчишку отчитывал генерала. И приказал, взять город Сычовку. Оглядел стоящих с вытянутыми шеями командиров добавил: "Взять сегодня". Для крепости приказа, пригрозил генералу: "Не возьмешь, уберу с дивизии".
Два раза дивизия атаковала Сычевку, и каждый раз под мощным огнем противника атака захлебывалась. Солдаты залегали, не смея поднять голову.
От несмолкаемого грохота артиллерии, резких хлопков минометов, огненных вспышек и раскатов рвущихся мин и снарядов на немецкой и нашей стороне глохнешь, раскалывается голова.
"Генерал приказал мне поднять роту и следовать за ним", рассказывал старший лейтенант Ястребов молодому пополнению. Отдал приказ командиру резервного батальона вывести первую роту на исходные позиции. Артиллерийскому полку усилить огонь по окопам противника". Расчесал усы, надел фуражку, взял в руки автомат и пошел в боевые порядки батальона, солдаты которого лежали в двухстах метрах от немецких окопов.
Окопы немцев тянулись по невысокой возвышенности, перед которой лежала неширокая лощина с редким кустарником. Верхушки кустов были срезаны пулями.
Шел генерал по картофельному полю, не кланяясь летящим пулям. Мы шли молча, окружив его, пытаясь своими телами прикрыть от пуль и разящих осколков мин. Залегшие солдаты, увидев генерала, поднялись. Мы с криком ура бросились на окопы немцев. Окопы проскочили одним махом, да и город прошли на одном дыхании". Замолчал, тяжело вздохнул, тихо, как бы не потревожить погибших солдат ротный произнес: "Много крови пролили мы за Сычевку, много наших солдат осталось лежать в земле. Вечная им слава"
Сержант Дарья Васильева.
Дарья появилась в дивизии после Сычевки. Начальник санитарной службы дивизии подполковник медицинской службы Иванов Иван Семенович, хорошо знал ее отца, полковника Васильева Степана Сергеевича, известного хирурга, заведующего кафедрой хирургии Московской военной медицинской академии, и хотел Дарью зачислить в медсанбат. Дарья категорически отказалась. Глядя в глаза подполковнику, спросила, нет ли в разведроте места медсестры. подполковник посмотрел на нее, как отец оглядывает дочь перед долгим расставанием. Про себя подумал, может согласиться с ее просьбой. Видеть ее буду каждый день, под присмотром будет, ответил: " Можно и в разведроту".
Вы уже поняли: Дарья- москвичка, недавняя студентка третьего курса медицинского института. Под городом Харьковым, когда второй раз оставляли наши войска город, госпиталь, в котором служила ее мать хирургом, вместе с больными попал в плен к немцам. Дарья не знает судьбу матери Екатерины Игоревны. Решила пойти на фронт и мстить за мать. Прощаясь с подругами по курсу, сказала: "На роду мне написано быть на фронте. После победы доучусь".
Бои за Духовщину.
Четвертый день не смолкая, идет бой за город Духовщину. Клубы черного дыма над городами Ярцевым, Дорогобужем. А немцы сыплют и сыплют на головы солдат листовки с призывом сдаться в плен.
Старший лейтенант Ястребов с группой разведчиков появляются то в одном месте боя, то в другом. Дарья забинтует раненого разведчика, бежит к стонущему пехотинцу и так без сна и отдыха четвертые сутки.
Когда взяли Духовщину и полки двинулись на Смоленск, ротный приказал ребятам затолкать Дарью в повозку с приказом: "Спать и никаких гвоздей"!. Бессмысленная поговорка ротного, " никаких гвоздей", означала, приказ обсуждению не подлежит.
Спала Дарья, не просыпаясь и без сновидений, как в зыбке, под монотонное поскрипывание тележных колес часа четыре. То ли во сне, то ли наяву раздались взрывы, резкий толчок. Она открыла глаза, над ней голубое небо и высоко- высоко плывущие белые облака. Тишина, нарушаемая скрипом телеги, да фырканье лошади идущей за повозкой. Повернулась на другой бок и тут же погрузилась в сон. Сон был коротким, голову стали забивать кошмары пережитого. Окровавленный солдат, опираясь на локоть одной руки, ползет, поддерживая другой рукой оторванную ногу. Оглохший солдат тянет по земле две винтовки и ведет солдата с пустыми глазницами. Тело ее покрывается мелким слизким потом, она задыхается. От резкого толчка, Дарья порывисто садится, бессмысленно смотрит на лошадь, на солдата, вожжами хлопающего по крупу лошади. Обхватывает голову руками, резко поворачивает ее вперед- назад, вправо-влево. Придя в себя, для убеждения, что все у нее цело, подтянулась до хруста, спросила солдата: "Что так тихо"? Тот нехотя ответил: " Пока тихо. Полк идет впереди и с ним ротный. Мне приказано ехать аккуратно, не будить Вас".
25 сентября был освобожден город Смоленск, на другой день железнодорожная станция и город Рудня. На запад от города Рудни пошла Белорусская земля, лесисто-болотистой витебщины.
Дарья очень симпатичная девушка, с живыми карими глазами, коротко подстриженными волосами. Веселая, не плохо поет и декламирует стихи Константина Симонова. Часто читает " Ты помнишь Алеша дороги Смоленщины". Кто увидит ее, невольно произносит: "Вот это девушка!". Разведчики в дивизии были в нее влюблены. Девушки телефонистки, телеграфистки, радистки, копировальщицы уважали ее, старались завести дружбу с ней, но больше завидовали Дарье.
Ротный явно опекал Дарью, и многие думали, что он влюблен в Дарью, а она влюблена в него. На самом деле все было иначе. Ротному шел 27 год. Дома в городе Электросталь, чуть восточнее Москвы, ждут его жена Елена и четырехлетняя дочка Ксюша. Дарья напоминает ему Елену. Так же говорит, чуть растягивая слова, смеется от души, запрокидывая голову. А ямочки на щечках, огненные искорки в глазах, ну в точь, как у Елены, радуют и ободряют Дмитрия Яковлевича.
Дарья в каждом солдате роты находит интересное, особенное. Взять, к примеру, молоденького паренька Василия, недели две назад прибывшего в роту. Василий родился на Смоленской земле в крестьянском домике в двух километрах от железнодорожной станции Починок. Ему через два месяца исполнится 18 лет. Не удивляйтесь тому, что такого молодого, да еще 2 года находившего под немецкой оккупацией, зачислили в дивизионную разведроту. Василий все эти годы был партизанским связным.
Василий чем-то смахивал на девчонку, смущался и краснел, услышав похабное слово. Волосы на голове его были черные кудрявые, как у овцы. Позже мы заметили, что Василий впадает в мечтательную грусть увидев луг в цветах. После этого все в роте ласково стали называть его Васильком. А Дарья увидела в нем поэта, и попросила командира роты по возможности оберегать Василька. В октябрьских боях под Витебском Василек погиб.
Дивизия занимала оборону юго-восточнее города Витебска на стыке с 43 армией Прибалтийского фронта. Между дивизией и соседней дивизией простиралась лесисто - болотистая местность. На этом участке не было сплошной линии окопов, он контролировался патрулями. В глубине лесного массива располагался партизанский отряд.
Начальник разведки дивизии приказал ротному отобрать десять разведчиков: " Группу возглавишь сам. Пойдете к партизанам".
Командир роты не включал в число идущих к немцам Дарью даже в тех случаях, когда в тыл шла большая группа численностью до взвода. А в эту группу включил. Группа была подобрана экспромтом. В нее, кроме дивизионных разведчиков были включены три артиллерийских разведчика во главе с майором и радист. Всех одели в белые халаты, выдали надвое суток сухой паек, лыжи.
Как только наступили сумерки, вывели группу на исходную позицию. Сумерки в начале феврале наступают рано. Ночи не очень темные, темноту уменьшает лежащий снег. Часто бывают метели. На исходной к группе присоединились еще три человека, кто они - не сказали.
Вел группу один из пришедших- человек среднего роста, одетый в куртку, какие носят летчики. Вел в сторону леса. Идут ходко цепью, лыжа к лыже. Вошли в лес. Проделывавшего лыжню человека в куртке, сменил командир роты Ястребов, а человек в куртке, пошел за ним. Прошли лес, впереди болото с редкими чахлыми елями. Первым снова пошел человек в куртке. Болото прошли быстро. По ширине оно было метров около шестисот, а в длину, определить на глаз было трудно. Вошли опять в лес. Примерно час прошли по нему, остановились. Приказали занять оборону в сторону болота. Трое гражданских в сопровождении командира роты Ястребова и трех разведчиков углубились в лес.
Наступил рассвет. С рассветом ожили обитатели леса. Маленькие пичуги с красными, синими, серыми манжетками на грудках запорхали, издавая короткие трели. Раскинув широкие крылья, кругами ходят по голубизне небосвода, высматривая добычу, ястребы. Угрюмые, неприветливые в ночное время ели, с рассветом посветлели. Мягкие иголки веток пихты, нежно касаются лица, наполняя легкие своим ароматом. Разведчики лежат в посеревшем снегу как заплаты в белых халатах. Высоко по небу, недовольно урча, прошла немецкая "рама" (самолет разведчик), развернув их мысли на 180 градусов в реалии жизни. Перед каждым лежавшим в снегу солдатом, встал вопрос, обнаружила ли "рама" лыжню? Светлое время дня прошло спокойно. Все устали от тишины и долгого лежания в снегу.
Когда на лес стали опускаться сумерки, вернулся ротный и человек в куртке. Тронулись в обратный путь. Первым шел следопыт, таежный охотник, сибиряк с реки Лены, гвардии старшина Дьяконов Василий Филиппович. Он старше по возрасту большинства разведчиков, опытнее. Нарушая воинский устав, разведчики называли его дядя Вася. Шли настороженно, помнили об утреннем пролете "рамы"и о возможной засаде немцев. Каждый из нас оценивая местность считал, если немцы решатся нас подстеречь, то лучшим местом для засады- опушка леса перед болотом. Прошли больше половины болота, видимость слабая. Пространство от лыжни видно метров на пятьдесят. Лес впереди как темная стена. Каждая минута приближает к лесу. В душе растет тревога, сердце учащенно бьется, руки сжимают автомат. Шепотом передается команда: "В цепь, броском вперед, не стрелять"! Напрягая все силы, разведчики спешат в лес. Вот он, спаситель, совсем рядышком. Вдруг лес осветился от вспышек автоматов, зависли осветительные ракеты. Разведчики открыли по немцам огонь и ворвались в лес. Бой был коротким. Немцы бежали, оставив одного убитого и раненого в живот. Были потери и у разведчиков, двое убитых и трое раненых. В числе раненых была Дарья. Наложив тугую повязку на бедро своей ноги, Дарья перевязала раненых разведчиков, перевязала и немца Немец не стонал, молчал, плотно закрыв глаза. Для раненых соорудили из лыж санки. Такие же санки сделали для двух погибших разведчиков. Когда немца стали класть на санки, он умер. Хотели уложить на санки и Дарью, но она отказалась, твердо заявив, что дойдет сама, смеясь, добавила: " Дура пуля вырвала у Дарьи лишний кусочек мясца". Забросав трупы немцев снегом и ветками, двинулись в путь.
Шла Дарья, а рана на ноге с каждым метром напоминала о себе. Ноющая боль, стала острой, режущей. Сдерживая стоны и слезы она шла, повторяя, надо дойти. Когда вышли из леса и оказались в расположении своих, силы Дарьи изменили, ее шатало. Собрав в тугой узел всю жизненную энергию, Дарья шла, как молитву твердя: "Не падай, иди". Старшина, дядя Вася, шел замыкающим, видел, кто, как держится и сразу заметил, что Дарья ослабела, ей плохо. Подбежал к ней поддержать, чтобы не упала. Попросил командира роты остановить группу. Передав командование старшине, ротный удалился вместе с человеком в куртке. Старшина приказал снять лыжи, Дарью уложить на санки. Дарья смущалась, не хотела ложиться на санки, но нахмуренные брови старшины и суровый взгляд, заставили ее выполнить приказ. Из расположения роты Дарью отправили в медсанбат.
Медсанбат.
Медсанбат располагался в школе, недалеко от штаба дивизии. В медсанбате Дарье вначале сделали укол от столбняка, измерили температуру, а затеи сняли повязку и осмотрели рану. В это время в медсанбате появился начальник медицинской службы дивизии подполковник Иванов. Иванов кивком головы поздоровался с Дарьей и внимательно осмотрел ее рану. Прослушал работу сердца, легких, приказал перевязать рану и немедленно отправить Дарью в полевой госпиталь. После перевязки подполковник, поддерживая рукой Дарью, завел ее в кабинет начальника медсанбата. Оглядел лицо Дарьи, заметил в нем усталость, сердито сказал: "Так-то вот, голубушка, война это не забава и не игра, здесь нет романтики, здесь есть тяжелый труд без сна и отдыха, и кровь, много крови". Дарья резко ответила: "Я это знаю и не ищу романтики. Я добровольно пошла на фронт, чтобы бить фашистов". Сказала и заплакала. Подполковник, поняв свою нетактичность, грубость сказанных слов, произнес: "Прости старика, во мне пересилил укор себе, что согласился с Вами, направив Вас в разведроту". Извинилась за высказанные в жесткой форме слова и Дарья. Помолчали. Дарья поняла намерение Ивана Семеновича отправить ее в госпиталь и оставить там, подальше от передовой. Улыбнувшись, глядя в глаза, ласково произнесла: "Иван Семенович, не надо меня отправлять в госпиталь, я здесь в медсанбате отосплюсь и быстро поправлюсь". Пока подполковник обдумывал что сказать, в кабинет ворвался командир разведроты Ястребов, пронизывающим, как кинжал взглядом, прожог лицо Иванова, сказал: "Ни - куда она не поедет. Я забираю ее в роту". Берет Дарью на руки и выносит к уазику, где его ожидали два устрашающего вида молодца. Подполковник Иванов был возмущен выходкой капитана Ястребова, поехал к генералу с жалобой на Ястребова. У дверей генерала встретил Иванова начальник разведсужбы дивизии подполковник Семенов. Иванов рассказал ему о наглой выходке капитана Ястребова. Заявив ему, что он так это не оставит, доложит генералу. Семенов уговорил Иванова не ходить к генералу. Понизив голос до шепота, как бы по секрету, сказал: " Разведчики обожают Дарью, благотворят. Присутствие ее в роте каждого разведчика делает благороднее, храбрее. Дарья член их семьи, их кумир".
Генерал любил своих разведчиков и довольно часто бывал в их расположении. А со старшиной Дяконовым Василием здоровался за руку, называя по имени отчеству. Такое уважительное отношение генерала, командира дивизии, к старшине Василию Филипповичу было связано с сибиряками, прибывшими в Подмосковье защитить Москву и разгромить немецкие дивизии. В его дивизию в конце ноября прибыл целый полк сибиряков. 5 декабря 41 года утро было холодное, мороз за нос хватал, как иголками колол маковки ушей. Сибиряки перед атакой затворы винтовок, автоматов протерли керосином, поснимали с себя полушубки и пошли в бой.
Строг был генерал к офицерам роты, но никогда не кричал на них, не оскорблял. Узнав о выходке капитана Ястребова, вызвал его к себе. Каким языком и какие слова генерал говорил командиру роты, Ястребов никому не рассказывал, но в роту пришел, как из парной бани.
Лето сорок четвертого.
Лето сорок четвертого года. Дивизия, посаженная на автомобили, движется в направлении столицы Литвы города Вильнюса. Дивизию почему-то вывели из состава 39 армии, включили в 5 армию. Солдату, конечно, все равно, в какой армии, лишь бы наступать немцам на пятки и бить, бить, пока не скажут: "Гитлер капут".
Литва- край живописный. Равнины сменяются пологими холмами, набольшие участками леса, переходят в поля, наливающей зерном ржи. В низинах, между холмами, речки, озера, деревушки с ухоженными домами под крышами из дранки и сады, сады.
Машина, на которой ехали разведчики, остановились на поляне у опушки леса. Поляна как цветастая шаль, в сочных ярких цветах. Тут и васильки, ромашки, и мягкие полотна клевера, звон голубых колокольчиков и нежный шепот фиалки. Солдаты зачарованно смотрели на цветастый ковер, сотканный мудрой природой. Из памяти выплывали картинки родных мест. Кому-то видится речка тихая текущая змейкой по лугу, в зарослях смородины и сочного разнотравья. А туляку Якову, поляна напомнила прощание с Аленкой в лугах на берегу маленькой речки. Тихие струи речки обмывали камушки, как слезы Аленки, обмывали его грудь, мечтательно говорил Яков.
С глубокой грустью смотрела на поляну и Дарья. Перед ее глазами день прощания с родителями, завтра они уезжают на фронт. Папа на Центральный фронт, мама на Юго- Западный фронт. Папа попросил маму съездить на его родину в деревню Монастырскую. Деревня Монастырская находилась в тридцати километрах от Москвы в сторону Посада. Мы в деревне Монастырская. В родительском доме папы живет его сестра тетя Раиса, кот, да коза Ива. Папа и мама выпили по стакану чая, я выпила кружку козьего молока. Переоделись. Папа повел нас на луг, видимый из окна дома, поскотиной его в деревне зовут. Луг в разгар лета очаровывает, его трудно описать. Из памяти лихой тройкой вырываются строки Есенинского стиха "Буйство трав и половодье чувств", а в душе валдайскими колокольчиками мелодично с мечтательной грустью названивает широко известная песня: "Все васильки, васильки, сколько их выросло в поле"?
"Я даже прослезилась", рассказывала Дарья на другой день у костра. "У нас в семье все любили цветы. У папы любимые цветы астры, у мамы гвоздика. У меня фиалка. Я хмелею от запаха ночной фиалки. Для меня фиалка, ее запах, все равно, что глоток воды в жаркий полдень. Родители знали мою любовь к этому цветку и любовно называли меня Фиалкой". При последнем слове Дарья глубоко вздохнула, лицо окутал легкий туман, в глазах застыла грусть. Утробным, тревожным голосом произнесла: "Где ты моя дорогая мамуля"? Рука державшая пучок фиалки машинально коснулась глаз. Дарья улыбнулась, фиалку поднесла к носу и глубоко втянула в себя свежий воздух с запахом фиалки.
Вильнюс- столица Литвы расположен по берегам реки Нярис (Вилюя) в очень живописной местности. Дивизия обошла город с севера, двигаясь к реке Неман. Отрезанные от основных сил, немецкие соединения в городе упорно сопротивлялись. 10 июля части 5 армии заняли окраины города. Трое суток с боем, беря улицу за улицей, очищали город от немцев. Не только отдельные дома, а целые кварталы домов были разрушены. Но символы литовской государственности, замок и башня Гедиминаса, пострадали незначительно..
К реке Неман дивизия вышла рано утром 15 июля, и сходу отдельные роты на подручных средствах форсировали реку. На левый берег реки с солдатами батальона капитана Губкина, переправился и взвод разведроты, и Дарья. Батальон закрепился на крутояре. Немцы беспрерывно атаковали, обрушивали на храбрецов тонны снарядов, но сбросить в реку батальон не смогли. Дарья в крутояре оборудовала перевязочный пункт, который тотчас был переполнен ранеными солдатами, а раненые все прибывали и прибывали. Все запасы бинтов и йода находящиеся в объемистой сумке медсестры были израсходованы. На бинты пошли нательные рубашки. Пример подала Дарья. На перевязочный пункт принесли солдата с перебитой ногой. Острые белые кости голени ноги торчали в разные стороны, шла кровь. Молоденький солдат не стонал, увидел Дашу, полузакрытые глаза широко раскрыл, улыбнулся, слабеющим голосом произнес: "Сестричка, дай напиться", и потерял сознание. Дарья достала из сумки ножницы, облила их водкой из фляги, отрезала связующие жилы ноги. Не стесняясь солдат, сняла с себя гимнастерку, нательную рубаху разорвала ее на ленты. Туго перетянула ногу под коленом и забинтовала культю.
А на крутояре беспрерывно рвалось, летели комья земли, осколки, визжали пули. Чумазые, истекая кровью, солдаты держали позиции. С темнотой немцы прекратили натиск на позиции батальона, стало сравнительно тихо
Ночью Дарью с ранеными переправили через реку. Оставшиеся солдаты на плацдарме вместе с прибывшим подкреплением восстановили разрушенные участки траншей, укрепили свои позиции. Появились новые сестрички с тяжелыми медицинскими сумками во главе с врачом старшим лейтенантом. За ночь была налажена связь. Солдат накормили. Солдатам разрешили по очереди сбегать к реке умыться, наполнить фляжки водой.
Второе утро на плацдарме началось с облета "рамы" наших позиций. За "рамой" последовала мощная бомбежка, не менее мощный артиллерийский обстрел, атака немецкой пехоты. Атаку отбили. Отбили и более сильную атаку при поддержке танков, предпринятую немцами перед обедом. Наша артиллерия и дивизион "катюш" поддерживающий переправу полков дивизии, беспрерывно били по скоплениям немцев.
Бои за плацдарм на Немане были очень тяжелые, особенно упорными, кровопролитными они стали тогда, когда начали наши саперы наводить переправу через реку.
30 июля на плацдарме появился капитан Ястребов с группой разведчиков и Дарья со своей неразлучной сумкой. Проходя по траншее, Дарья увидела нас, улыбнулась, что-то хотела сказать или спросить, но не успела. Вдоль траншей и в траншеях, как в котле, загрохотали огненные разрывы мин и снарядов. Осколки рвущихся снарядов с комьями земли и обрубками дерева срезали все на своем пути. Пыль, дым, едкая гарь закладывали нос, горло. Трудно становилось дышать, из глаз текут едкие слезы. Прекратились взрывы. Сквозь дым и пыль в окулярах стереотрубы видно, как немцы поднимаются, перебежками движутся на нас. И снова на наши окопы, на нас сыплются снаряды, слышны просящие крики " Помогите, Сестра". Артиллерийский обстрел кончился, увидели бегущие цепи немецких солдат. Их много, они совсем близко, орут, стреляют. Над нашими головами, как разъяренные пчелы свистят пули. Трудно, очень трудно оторвать голову от земли, высунуться по пояс из окопа. Сделать это усилие, лечь грудью на бруствер окопа поможет властный приказ командира. И он прозвучал: Огонь!
Отбили мы немецкую атаку. Не смогли немцы приблизиться к нашей траншее на бросок гранаты. Как крысы стали убегать, отползать. Солдаты, остывая от боя, поправляли разрушенные места траншей, огневые позиции, по возможности помогают, выносит раненых, убитых. Слышим выкрики, убит командир разведроты Ястребов, командир роты Ефремов. Вскоре мимо нас пронесли командиров. Капитан Ястребов Дмитрий Яковлевич был тяжело ранен в голову и в грудь, находился без памяти. За ним шла Дарья с забинтованной рукой висящей на подвязке. На плащпалатке ногами вперед солдаты пронесли мертвое тело капитана Ефремова. Уставшие, чумазые солдаты с суровыми лицами молча провожали мудрых и храбрых, уважаемых командиров. Это была последняя встреча с Дарьей.
Я всегда тяжело переживал потерю боевых товарищей. Не знаю, помнил ли Ястребов меня, хотя много раз с ним встречался. Разговора у меня с ним не было, только уставное: "Здравия желаю тов. капитан". Но когда увидел беспомощное тело капитана, сильно защемило сердце и я через силу сдержал слезы. Солдату плакать на войне не положено.
Встреча радости и печали.
Прошло тридцать пять лет после окончания войны. Совет ветеранов 5 армии собрал ветеранов армии в столицу Родины город Москву, чтобы встретиться и совместно отметить тридцатипятилетние Победы. И здесь среди гула голосов и радостных выкриков подобных этому: " Иван, дружище", звучащих под сводами Дворца культуры текстильщиков, встретил Василия Филипповича Дяконова, гвардии старшину разведроты. Он изменился за эти годы, стал выше ростом и шире в плечах, выглядел солидным, довольным жизнью человеком. Густые черные усы, костюм тройка, галстук - делали его неузнаваемым, и только упоминание кем-то из стоящих 184 стрелковую, заставило меня всмотреться в стоящих в кругу товарищей. Я долго приглядывался к каждому, но сердце ритмично работало, не подавая ни каких сигналов, только глаза мои, почему- то возвращались к пышущему здоровьем и силой солидному человеку. Вот он взглянул в мою сторону и сердце мое вздрогнуло, увидев добрые с хитрецой глаза с нависающими бровями. Я подошел к ним и представился: " Бывший разведчик 616 артполка, 184 Духовщинской стрелковой дивизии". Они пристально оглядели меня. Василий Филиппович спросил: " Я плохо понял, как фамилия"? Я ответил: "Сумароков", и добавил: "Мы вместе ходили к партизанам под городом Витебском в феврале 1944 года". Он чему-то улыбнулся и поздоровался со мной за руку. Поздоровались и другие. Потом тихо, как бы беря вину на себя, произнес: " Не очень хорошо у нас тогда получилось, двух разведчиков потеряли и троих ранило". В ответ я сказал только "Да". Потом вспомнили немецкий бронепоезд "невидимку", курсирующий по железной дороге между городами Оршой и Витебском. И наносящим огнем пушек большой урн нашим частям. Как его засекли и уничтожили огнем артиллерии дивизии. Вспомнили бои за плацдарм на реке Неман, командира роты капитана Ястребова. Василий Филиппович сказал, что он жив и живет на родине жены в Ставропольском крае в городе Кропоткине. Я его спросил, "А что известно Вам о медсестре Дарье"? Лицо, Василия Филипповича, посветлело, озарилось радостной улыбкой, и он весело сказал: " Жива, Дарья, здорова, счастлива жизнью". Чуть- чуть задумался и добавил: "История ее судьбы интересна, хоть роман пиши". Почему - то посмотрел на меня и спросил: " А Вы не пишете воспоминания, романы"? Я смутился и ответил: "Нет, не пишу". Вот что рассказал он о Дарье.
Жизнь Дарьи после войны.
Дарью после госпиталя в сентябре 1944 года демобилизовали. Рука левая на взгляд рука как рука, но пальцами достать плеча было невозможно. Назначили пенсию как инвалиду Отечественной войны третьей группы 30 рублей с копейками. Пришла домой. Квартира большая, четыре комнаты, никто в ней не живет. Раз в неделю приходит домработница протереть пыль и сделать влажную уборку. Обошла все комнаты, остановилась перед портретами отца и матери и разревелась. Успокоившись, решила прочитать письма сложенные стопочкой на письменном столе отца. Все письма от отца адресованные маме. Читать не стала, посчитала неприличным читать письма не ей адресованные. Положив ладони рук на письма, долго сидела задумавшись. Потом стала писать письмо отцу. Когда в письме вывела слово инвалидка, опять залилась слезами. На другой день, собрав документы, пошла в институт. Приняли на четвертый курс. Окончила институт с красным дипломом. Правда не сбылась ее мечта стать хирургом, как отец и мать, но Дарья стала ученым, профессором медицины и посвятила жизнь борьбе с раком, коварным и беспощадным врагом человеческого рода, и семье - двум сыновьям и мужу Родиону Евгеньевичу.
" Вы, Алексей Андреевич, помните первый день боев за плацдарм на реке Немане", спросил Василий Филиппович.
- Конечно, помню.
-Помните и медпункт Дарьин под яром.
-Да помню.
-Дарья сделала там первую операцию, удалив перебитую ногу молодому солдату. Этот солдат, Родион Евгеньевич, стал ее мужем.
-Невероятно.
-Невероятно, но факт. И рассказал, как они встретились.
Любовь с первого взгляда.
Родион Евгеньевич на излечении в госпитале находился около двух месяцев. Выписался. Домой в Самару не поехал, а отправился в Москву, поступать в Баумановское высшее техническое училище. Приняли его без экзамена. Профессор, читая его аттестат об окончании средней школы и документ о поступлении в Самарский политехнический институт, в которых стояли одни пятерки, несколько раз повторил "похвально". А потом долго расспрашивал его о войне, о пушках. Спросил, видел ли он зенитные орудия? Зенитные орудия, с удивлением переспросил профессора Родион Евгеньевич, нет, не видел. Истребителей наших видел, а зенитные орудия не видел, даже не видал разрывы снарядов выпущенных из этих пушек.
Родион Евгеньевич окончил Баумановку, и по совету куратора стал специализироваться в лаборатории по созданию и испытанию приборов для авиации. "Днем голова была забита формулами, расчетами, чертежами, они и вечерами не выходили из головы. А вот ночью, во время сна надо мной возникало красивое лицо девушки медсестры, с карими глазами, мягкими пахнущими лесной земляникой губами и магический шепот: " Миленький, потерпи", рассказывал Родион Евгеньевич. И решил ее искать. Поразмыслив над планом поиска, первой задачей поставил узнать фамилию, отчество медсестры. Решил обратиться в московский совет ветеранов войны. В совете ветеранов ему сказали, что в городе Фрязево под Москвой в одной из школ есть музей 184 Духовщинской стрелковой дивизии. В музее он увидел фотографию медсестры разведроты, прочитал имя девушки, которая снилась ему ночами. С разрешения директора школы он снял копию документа. Школьные краеведы записали его биографические данные, воспоминания о войне.
Обошел многие медицинские институты, поликлиники Москвы, больницы ни кто Васильеву Дарью Степановну не знает.
Однажды позвонили из института рака и попросили прислать специалиста устранить не исправность прибора изготовленного их лабораторией. Направили Родиона Евгеньевича. Привели его в кабинет. В кабинете, уткнувшись в микроскопы, сидят три женщины в белых халатах, в белых шапочках из шапочек торчат огненно-рыжие, цвета морской воды локоны волос. Я поздоровался, но женщины не отрываясь от окуляра микроскопа, буркнули наподобие, здравствуйте. Я повозился с прибором минут двадцать и сказал провожатому, что прибор исправен, а вот сотрудницы не достаточно умело им пользуются. Я с ними проведу инструктаж. Услышав колкие слова в их адрес, они как по команде подняли головы и с ехидством произнесли. Невежда. Хотели еще что-то добавить, но сопровождающий меня попросил их замолчать. Извинился за их грубость и попросил провести инструктаж. Я попросил каждую женщину-специалиста показать мне, как она пользуется прибором. Последней стала показывать женщина с локонами морской волны. Услышав ее голос, мягкое певучее растягивание слов я чуть слышно произнес: " Миленький, потерпи". Она вздрогнула и пристально стала рассматривать меня. Покачала головой и сухо произнесла: " Я Вас не знаю". Заливаясь краской от счастья, как утренняя звезда Венера, Родион Евгеньевич произнес: " Здравия желаю товарищ сержант медицинской службы. Спасибо за операцию сделанную мне на берегу реки Неман", и притопнул ногой. Она вновь обожгла меня взглядом с головы до пят и мило улыбнулась, певуче произнесла: " Так это Вы тот солдат, которому я удалила ногу"? "Так точно", ответил я. Женщины окружили меня и каждая оценивающим взглядом, как картину, осмотрели меня. Одна даже щелкнув пальцами, сказала: " Хорош"! и улыбаясь, спросила, " Вы не женатый"? Я смутился и торопливо ответил: "Неженат". Так встретились Дарья и Родион Евгеньевич.
Перебивая друг друга, вспоминали октябрьские бои на Госгранице, которая проходила по реке Шешупе и ее притоку Шер винте. Трое суток не утихали бои. Солдат много погибло. И каждый называл имена друзей погибших в этих боях.
Как-то по домашнему просто Василий Филиппович рассказал о родителях Дарьи. Мать Екатерина Игоревна жива. Будучи пленницей немцев, работала в лагерной больнице, лечила в основном русских военнопленных. Оперировала и своего будущего мужа. Сейчас живет в Бельгии. Муж у нее бельгиец миллионер.
Отец, Степан Сергеевич, очень переживал за жену, попавшую в плен, делал запросы в разные инстанции, даже обращался в органы КГБ, но ничего не узнал о Екатерине Игоревне. После войны женился. Так распалась семья.
Встретиться с боевыми друзьями через много лет очень приятно, забываешь свои годы, свои болячки. В эти минуты, часы ты молод, ты на войне. Высвечиваются подробности боя. Страдаешь, радуешься и погибаешь. А на завтра, взглянешь в зеркало, в волосах добавилась седая прядь.
Посох
Ох, уж эти московские вокзалы, сидений мало, а людей полным-полно. До отхода поезда еще целых четыре часа. Стою в проходе с сумкой, переваливая оседающее тело с одной ноги на другую, уставшими глазами с мольбой смотрю на сидящих: скоро ли они уйдут? Вот зашевелились две женщины, поднялись, взяли сумки и поползли проходом между сиденьями, насквозь заставленные сумками и узлами. Освободились два места. Я, как молодой застоявшийся конь, с разгона плюхнулся на одно из них, одновременно с сухощавым, прихрамывающим мужчиной в летах, который с облегчением сказал: "Слава Богу, отдохну, а то все боялся, не выдержат ноги, свалюсь". Вскоре мы с ним разговорились. Как и я, он ждет посадки на поезд "Москва-Сыктывкар". Звать его Василий Аркадьевич. Гостил у сына, едет в Сыктывкар. Там и живет со своей Антонидой Ивановной. В прошлом году отметили золотую свадьбу. Прошел всю войну, имеет три отметины на теле и постоянного, неразлучного дружка. "А где дружок-то?" - спросил я его. "Да вот он, рядом со мной, мой добрый дубовый посох."
Я поинтересовался, где его ранило в колено. Он посмотрел на меня внимательно, как бы взвешивая в уме, стоит ли мне рассказывать. Чтобы его успокоить и расположить к себе, я рассказал ему о себе, о местах, где воевал, о госпиталях, где залечивал раны. После этого он поведал мне свою военную биографию.
Перед войной он закончил школу авиамехаников и всю войну служил в авиационной части. Чинил дырявые, с перебитыми крыльями самолеты. Вместе с частью исколесил подмосковные аэродромы, полевые аэродромы Украины, Белоруссии. Летали его соколы и над небом Таллинна и Риги.
Взяли город Ригу. Авиаполку приказали передислоцироваться на новый аэродром. Летуны улетели, а мне и еще пяти механикам дали автомашину. Приказали погрузить два авиационных мотора, запчасти и прибыть на новый аэродром.
Прибалтика - край хуторов. Дорога петляет по обочинам убранных полей, поднимается на холмы и опять спускается в долины, бежит мимо хуторов с добротными домами, крытыми дранкой, спрятавшимися в раскидистых фруктовых деревьях с гогочущими гусями и хрюкающими поросятами. Кто-то, глубоко, по-бабьи вздохнув, мечтательно сказал: "Хорошо бы на обед наваристых щей да хороший кусок свеженькой свинины." Запала в головы нам эта мысль - раздобыть поросенка.
Остановились возле хутора, прошлись по двору, а живности - курицы да утки. Подошли к хозяйке, насыпавшей в корыто корм, попросили напиться. Она достала из колодца воды, взяла с полки на крыльце кружку и подала старшине, наверно, по усам определила, что он старший. Пили обжигающую, холодную воду с шутками и прибаутками. Хозяйке спасибо сказали и укатили. Опомниться бы нам, да не тут-то было. Какой-то бес затуманил наши мозги, даже ледяная вода не помогла.
Чуть в стороне от дороги - большой хутор. Свернули к нему. Видим: богато живут. Посмотрели: вроде никого нет, и пошли к хлеву. Открыли дверь, а там три жирных поросенка, каждый пудов на семь вытянет. Забрали одного кабанчика эдак пудов на шесть. Вывели из хлева, перерезали горло и потащили волоком к машине. Выскочил из дома хозяин, начал кричать, схватил кол, бежит к нам. Федор дал очередь из автомата, он присел, понял. Что лучше молчать. Кое-как завалили поросенка в машину и поехали дальше. Приехали на аэродром, вытащили из машины поросенка и спрятали в кусты. Выгрузили моторы, запчасти, помыли машину, переоделись сами и пошли в столовую обедать. Только сели за стол - подбегает к нам солдат с голубой повязкой на рукаве и говорит: "Вас всех срочно вызывает командир". Мы встали и пошли за ним. Вошли в кабинет. Старшина Григорий Тихонович Лавров доложил о выполнении задания и что происшествий в пути никаких не было. Командир встал из-за стола, посмотрел на каждого из нас своими черными глазами, просверливая каждого до самых потаенных полочек. От его взгляда у меня руки покрылись пупырями, по спине хлынул поток холодного пота. Он твердым, жестким голосом спросил: "А так ли уж все в порядке?" Я вздрогнул и вновь покрылся холодным потом. В этот миг до моих мозгов дошло, насколько низко я пал, какое страшное преступление совершил. Я опустил голову и до конца позорного разбирательства ее не поднимал. Майор задал вопрос, были ли мы на хуторе. Старшина бодро ответил: "Никак нет". Майор тихо, как мой отец, когда уличал меня во лжи, сопровождая слова взмахом руки, сказал: "Ну и подлец же ты, старшина, натворил, а сознаться боишься". Старшина пытался что-то сказать, но майор резким голосом приказал ему замолчать. Повернулся к сидящему на скамейке гражданину, спросил: "Они?" Он: "Да, это они.". Только тогда мы взглянули в сторону сидящего гражданина. Как молния прорезает темноту ночи, на мгновение высвечивая все ярким светом, так и в моей голове вырисовалась картина: прыгающие синие огоньки из дула автомата, резкое, короткое та-та-та и распластавшийся на земле мужчина. Да, это был он, хозяин хутора. Нам ничего не оставалось, как сознаться."
Произнеся эти слова, он замолк. Я не мешал ему, сидел, не двигаясь, украдкой наблюдая за его вздрагивающими пальцами рук. Он, наверное, почувствовал это и, сцепив их, положил на колени и сказал: "Устал я, чуть отдохну". Услышав эти слова, я испугался, что не узнаю конца этой невеселой истории. В это время в зал вошла большая группа солдат в камуфляжной форме, с вещмешками за плечами. Солдаты были рослые, сильные, молодые, красивые. Глядя на них, он чему-то улыбнулся, лицо его посветлело, пальцы рук перестали вздрагивать. Он полуобернулся в мою сторону и сказал: "А ведь и мы в то время были такими". В ответ я попросил его досказать, что было дальше.
"Хозяин хутора, как только мы выехали, сел на велосипед и ехал за нами до самой части.
Забрали нас шестерых голубчиков, передали в особый отдел. Вскоре судили. Мне дали четыре года лагерей, по четыре и другим, а старшему команды, механику Григорию, - шесть лет.
Месяц сидели под замком, в камере нас было десять человек, мы шестеро и четверо из разных частей.
За тридцать дней сидения я многое передумал, много раз перебирал в голове свою двадцатидвухлетнюю жизнь, даже все детские шалости вспомнил и не находил ничего порочного. Рос в большой семье с устоявшимися моральными принципами, в детстве усвоил понятия добра и зла. Родители были верующие, с утра до позднего вечера работали в поле, ухаживали за скотом и нам не давали бездельничать. Мать сердцем понимала людское горе и всегда, чем могла, помогала попавшему в беду. Вспомнил, как отец выпорол меня, узнав от соседа, что я вместе со своими сверстниками залез в его сад. Много ночей я провел, не смыкая глаз. Мне не жалко было себя, свою поломанную жизнь. Я жалел мать, братьев и сестер, их доброе имя, семейную фамилию.
Мой отец и младший брат погибли, отец - в декабре сорок первого под Москвой, а брат Александр - на Днепре, за форсирование которого получил звание Героя посмертно. А я за разбой - четыре года лагерей.
Когда объявили, что лагерь заменили штрафной ротой, я обрадовался: хоть погибну человеком за святое дело.
Дня через три вывели нас на опушку леса, откуда начиналось большое, уходящее к горизонту поле, в конце которого в дымке виднелось белое здание с несколькими строениями. Стали выкликивать фамилии: Иванов - налево, Петров - направо, получай винтовку. Мне дали автомат ППС и запасной рожок. Набралось нас семь колонн, примерно по сто человек в каждой колонне. Полковник зычным голосом сказал, что все мы зачислены в 1195 стрелковый полк 360 Невельской стрелковой дивизии, которая вместе с другими частями участвует в ликвидации Курляндской группировки немцев, и зачитал приказ: взять виднеющееся здание.
Развели нас по полю, построили в семь цепей. В цепи каждый друг от друга на расстоянии семи метров. Подали команду: "Вперед!".
Шли мы так, цепь за цепью, примерно до середины поля, немец не стрелял. А дальше, как вода в котле, сначала пузырьки, а потом как закипела, с клокотанием и свистом, так и здесь. Вот один споткнулся, начал приседать, пока не завалился набок, справа от меня двое сразу клюнули носами в землю. Команда "Бегом!" прозвучала, только когда немцы открыли шквальный пулеметный огонь, обрушив огненный смерч из минометов и пушек. Грохот, огонь, стоны и смерть витали над полем. Солдаты валились, как колосья под серпом. Подпрыгнув, упали головами вперед два узбека, бежавшие впереди меня. К их трупам подбежало несколько единоверцев, окружили их, присели на корточки, что-то бормочут, часто упоминая Аллаха и проводя по лицу руками. Старшина матерно им кричит: "Вперед! Вперед!.." Но они его не понимают и продолжают оплакивать убитых. "Ну и... с вами, оставайтесь вместе!" - запустил по ним очередь. До белого дома оставалось метров двести. Маленький осколочек от разорвавшейся мины свалил и меня. Алая, разогретая кровь обильно смочила штанину левой ноги. Нога стала непослушной, тяжелой. Кое-как перевязал рану и пополз в сторону леса, спасаясь от пуль и осколков в воронках и за трупами убитых товарищей, которые лежали по всему полю. Ползу, а голова с каждым движением делается все туманнее, а тело - тяжелее. На какой-то миг потерял сознание, пришел в себя и пополз дальше, теряя силы, а за спиной, как во время грозы, все клокочет, грохочет, кругом свистят пули, осколки мин и снарядов. Не знаю, долго ли полз, опять потерял сознание. Очнулся - тихо, нет стрельбы, прислушался: где-то говорят. Пытаюсь поднять голову, а она не поднимается, кричу, но никто не идет. Тогда я приподнял руку и начал ею водить.
Подбежали ко мне две девушки, миленьким, хорошеньким меня назвали, попросили потерпеть. Сняли ботинок, распороли штанину, убрали мою повязку, а сами не переставали ласковые слова говорить. Забинтовали мою набухшую, сине-красную ногу, расстелили палатку и на нее велели мне переместиться. Я им говорю: "Нет, с вашей помощью я сам дойду". Помогли они мне встать на здоровую ногу, подсунули свои узенькие плечики мне под мышки, но ходьба не получилась. Они в один голос: "Ложись на плащ-палатку, мы быстрее тебя дотащим до перевязочного пункта".
Вытащили к перевязочному пункту. На траве, вокруг врачей, сестер в залитых кровью халатах, лежат, сидят раненые. Два офицера с блокнотами в руках стоят возле врачей, осматривающих и перевязывающих раны, записывают фамилию, имя, отчество раненого и куда ранен. Записали и меня, взяли автомат. Его я берег больше ноги, как опомнюсь, первым делом искал его, нельзя штрафнику без оружия, припишут трусость и продлят срок пребывания в штрафной. К вечеру доставили меня в полевой госпиталь, а потом увезли под Москву, а из Подмосковья отправили в город Котельничи Кировской области, где и лечился три месяца.
Как в тюрьме, так и в госпитале, да и сейчас, когда ночами не сплю, лежу с открытыми глазами и часто задаю себе вопрос: почему я пошел на разбойный грабеж? Служил в хорошей, прославленной части, службу нес исправно, командование ценило меня, наградило медалью "За боевые заслуги". Кормили сытно, хорошо одевали, под обстрелом часто не бывал. Мозги работали, видел и понимал, что война идет к концу, и все равно совершил подлость, причем обдуманно. Раз заехали на хутор, не нашли поросят, нет чтобы одуматься кому, ан нет, поехали на другой хутор. Что нас вело? Я не психолог, но в нашем поступке большую роль сыграли боязнь оказаться трусом, солдатская солидарность и надежда, авось пронесет, обойдется. Когда Сидор высказал мысль проехаться по хуторам и раздобыть поросенка, я задумался: как раздобыть, каким путем, что мы предложим хозяину в обмен на поросенка? Но эту мысль я подавил в себе, а вслух сказал, что неплохо бы. И наверно, так подумал каждый.
Я и Бога-то стал почитать после штрафной. Сейчас каждый свой шаг, поступок сверяю с заповедями Бога: а угодно ли Господу нашему?"
Вздохнул по-стариковски, сказал: "После госпиталя демобилизовали за непригодностью. Осколок и сейчас в чашечке колена, часто напоминает о себе острой болью. Я тогда сажусь, если есть куда сесть, а если некуда присесть, стою, как цапля, на одной ноге. Утихнет боль и при помощи своего дружка иду дальше".
Курская битва.
По ком звонят колокола.
По утрам, со звонницы церкви, что возвышается над тихим полем, раздаются, как набат, три удара большого колокола. Отзывающие в моей душе кратким, но милым сердцу желанием: Мир, Мир, Мир. Басовые звуки колокола дополняют мелодичные подголоски колоколов поменьше. И, поплыла хрустальная мелодия над широким Прохоровским полем. Божественную мелодию подхватили колокола церквушек, стоящих, как страж народный, в деревнях и селах окружающих поле. А вечерами, до полночи. В рощах состязаются соловьи, дрозды и другие, менее знаменитые певуны
По ком же звенят колокола, поют и плачут птицы. В белый кружевной наряд наряжаются веснами рощи, красные гроздья калины, рябины не тронутыми уходят под снег?
Вот уже шестьдесят лет звонят утрами колокола по солдатам армии Советской, прославляя их бессмертный подвиг во имя Родины, разгромившим бронированную армаду фашистской армии здесь, на этом поле. Как это было.
Ранним утром 12 июля 1943 года сотни немецких танков на больших скоростях, двинулись к железнодорожной станции Прохоровка. Впереди шли "Тигры", не известные для нас, за тиграми "Пантеры". Их поддерживали самоходные установки "Фердинанд".
Командование Воронежского фронта решило силами 5 гвардейской танковой армии, командующий генерал Ротмистров, нанести контрудар. В 8 часов утра на встречу идущих "Свиньей" немецким танкам ринулись наши Т-34. Они шли на больших скоростях волнами одна за другой. Встретились бронированные полчища на поле под Прохоровкой. Завязалось танковое побоище. Сухие выстрелы танковых пушек, страшной силы взрывы боеприпасов в танках, шум моторов, скрежет металла, мат и плач солдат слились в единый, душу раздирающий грохот огня и смерти. Над полем стоял черный, ядовитый туман. По полю не стреляли пушки, не бомбили ни немецкие, ни наши самолеты. Битву танков завершила наступившая ночь.
Участником этого не виданного сражения был Иван Михайлович Панюков, гвардии сержант, командир противотанковой пушки, 689 истребительного противотанкового артиллерийского полка, 5 гвардейской танковой армии.
"Танки армии шли и шли, не снижая скоростей даже на неудобицах. А мы копали капониры, устанавливали пушки на танкоопасном направлении. Пушки в полку были нового образца 57 мил. ствол удлиненный. Снаряды бронебойные и подкалиберные. Подкалиберный снаряд прожигает танковую броню, встретится на его пути снаряд, взрывает. Страх находил на немецких танкистов, когда по танкам лупим подкалиберными, вспоминал Иван Михайлович. На Прохоровском поле мы оказались без дела, не доползли вражеские танки до наших позиций. Ночью немцы ушли с поля. На следующий день, проезжая по местам сосредоточения немецких танков, нам показали "тигр", расколотый на две части. Башню с пушкой взрывом отбросило метров на двадцать. Лобовая броня с мою ладонь. Участвовал в освобождении города Харькова".
Иван Михайлович родился в двадцать четвертом году в селе Небдино, Сторожевского района Коми автономной области. Много лет возглавлял кадровую службу Сыктывкарского лесопромышленного комплекса, был председателем совета ветеранов, заведовал музеем. Умер 1997 году.
Поныри
На рассвете 5 июля 1943 года войска Центрального фронта, командующий генерал Рокоссовский, и войска Воронежского фронта, командующий генерал Ватутин, обрушили по немецким частям, приготовившимся к атаке, мощный огневой удар. Атака немецких войск, назначенная на 5 часов утра, была сорвана. Только спустя час немецкие танки при поддержке штурмовых орудий Фердинанд пошли в атаку. Так началась Курская битва.
Южнее города Орла, на направлении главного удара Ольховатка - Поныри враг сосредоточил 500 танков. Мощным танковым тараном он надеялся сломить оборону советских войск. Главный удар был направлен на поселок Ольховатка. Четыре раза атаковали немцы наши позиции, но так и не смогли пробить брешь в нашей обороне. Солдаты 13 армии и танкисты 2 танковой армии стойко защищали боевые рубежи.Тогда немецкое командование решило попытаться прорвать нашу оборону на участке Поныри. Поныри железнодорожная станция, на железной дороге связывающей города Орел и Курск.
7 июля 1943 года немцы двинули на овладение станцией сотни танков. Впереди идут 15 тяжелых танков, названных немцами Тиграми, за ними не менее свирепые хищники, танки Пантеры, их сотни. Поддерживают танковые колонны мощным огнем самоходные артиллерийские установки Фердинанды. Прикрываясь бронированным щитом, ползут сотни бронетранспортеров с орущей сворой пьяных фашистов. Уже горят десятки фашистских танков, а они, как саранча, ползут и ползут.
За четыре дня боев, на участке Ольховатка - Поныри немцам удалось вклиниться в нашу оборону всего на 12 километров, в полосе 10 километров.
Потери фашистов, были огромны. За дни боев враг потерял более 42 тысяч солдат и офицеров и 800 танков. Поле, перед Понырями, сплошь было усеяно трупами немецких солдат и остовами сожженных и подбитых танков.
12 июля Советские войска перешли в контрнаступление. 5 августа были освобождены города Орел и Белгород. Небо Москвы осветилось красочным фейерверком Победы.
В боях на Курской дуге сражалось много моих земляков, устьцилемов.
Попов Федор Андреевич танкист, устьцилем. Федя-танист, так его звали земляки. О тражая атаку немецких танков на Поныри, его танк был подбит и загорелся. Раненный, в горящем комбинзоне вытащил из горящего танка механика-водителя. Потом катались по земле, туша огонь на одежде, вспоминал Федор Андреевич. Памятью об этом бое остались шрамы от ожогов на лице и руках, Много лет работал секретарем Устьцилемского сельсовета. Умер 1992 году,
Носов Елисей Ананьевич из деревни Филипповская, рядовой. Служил 98 гвардейском стрелковом полку 28 гвардейской стрелковой дивизии. Погиб 4 августа 43 года.
Сержант Вокуев Трофим Михайлович из села Усть-Цильмы, танкист 47 танкового полка, погиб 8 июля 43 года.
Чупров Егор Васильевич, уроженец села Усть-Цильма. Служил в 15 мотострелковой бригаде, 16 танковый корпус, 2 танковой армии. Погиб 17 августа 1943 года. Захоронен в селе Александровка, Кореневского района Курской области
Чупров Андрей Прович, устьцилем рядовой солдат 446 стрелкого полка 397 стрелковой дивизии. Погиб 17 августа 43 года захоронен в деревне Желябуг Орловской области.
Игорь Федорович Лукин, уроженец села Усть-Цильмы Погиб в сражении в девятнадцать лет за город Харьков 22 августа 1943 года.
Военная судьба выбрала Игоря Федоровича защитником Сталинграда. Мужественно защищал каждый метр прокаленной огнем, много раз перепаханную разрывами бомб и снарядов и густо засеянную осколками землю Сталинграда Черная смерть уносила его боевых друзей, Он выжил и победил
А тут, где под тяжестью плодов припадали к земле ветви яблонь, где на полях, на перекор войне, волнами перекатывались хлеба, где от аромата и перламутрового перелива цветов кружилась голов, сразила вражья пуля Игоря.
Выполнял, что приказано.
Неспеша, прихрамывая на правую ногу, идет по тесовым мосточкам Усть-Цильмы коренастый, чуть сутулившись пожилой человек. Грудь его украшена орденами и медалями Встречные люди низко кланяясь здороваются, он отвечает им тоже низким поклоном Идет к обелиску Славы, возведенному устьцилемами в память погибшим землякам в Отечественную войну. Идет, чтобы поклониться, мысленно поговорить с ними.. Многих из них он знал в лицо.
Этого человека знают все и уважают за доброту и человечность, имя ему Тимофей Перфильевич Чупров.
Не выпячивал он своей причастности к Победе, не любил рассказывать о своих переживаниях в бою. На вопросы страшно ли, тяжело ли было на войне? Какой подвиг совершил, получив орден Красной Звезды в сорок втором году? Он тихо говорил, а разве тебе легко было в войну? На второй вопрос отвечал: Я был солдат и выполнял то, что приказывали. Помогала выполнить приказ врожденная смекалка.
Первый раз ранен был Тимофей Перфильевич в Подмосковье, на Ступинских высотах, в августе 1942 года. Бои на этих высотах велись кровопролитные. Днем и ночью не утихали сухие выстрелы винтовок, часто их глушила стрекотня пулеметов и взрывы гранат. Рота, в которой служил стрелком Тимофей Перфильевич, отбила очередную атаку немцев и вместе с батальоном пошла в контратаку, вспоминал Тимофей. Помню, выскочил из окопа, бегу рядом с командиром взвода, а мины рвутся то впереди, то с боку. Свалились мы в воронку. Оглянулись, а на поле никого не видно, все попрятались в воронках. Солдаты соседнего взвода бегут вперед. Взводный приказал мне бежать в ближайшие воронки с приказом поднять солдат и идти вперед, а сам вышел из воронки, и закурил. Пока я бежал к воронке солдаты начали выскакивать из воронок и бросились за командиром взвода. В этот момент я упал на землю. Вынесли меня, отправили в медсанбат. Очистили раны на груди, руке, ноге, упаковали в бинты и отправили меня в полевой госпиталь. В полевом госпитале, раненых солдат сортируют по тяжести ранения и куда ранен. Меня отправили в госпиталь Ивановской области. После излечения осенью 1942 года был направлен на фронт под город Великие Луки.
Летом 1943 года началась Курская битва. Его часть занимала позиции на юге Курского выступа. Вначале оборонялась от натисков немецких танков, а 12 июля перешла в контрнаступление. При Освобождении города Белгорода был ранен и опять в ногу, на этот раз уже в правую. Ранение оказалось тяжелым. Долго лечили в госпиталях разных городов. Вначале в Москве, потом в Калинин перевезли. В Калининском госпитале хотели даже ногу отрезать, не срастаются кости, температура повысилась. После Калинина лежал в двух госпиталях Горьковской области, и там дважды разбирали и складывали мои косточки ноги. Только в Кемеровской области их приклеили одну к другой, и они стали срастаться. Немного ходить стал. Выписали меня из госпиталя. Отправляя, домой. Лечащий врач Валерьян Александрович, на прощание похлопал меня по плечу, улыбнулся и сказал: "Родная земля, рыбка печорская, да оленина поставят тебя на ноги".
Вернулся на родину, недельку отдохнул, молочка попил, рыбки с душком поел и уехал на участок Низевая лес заготовлять, не себе, а государству. Трудно было в начале, ноги постоянно цеплялись то за сучек, то за коренья. Потом приловчился и норму вальщика стал выполнять. Работал до весны 1944 года. Из военкомата повестку получил, вызывают меня для отправки в армию. В день отправки от непосильной работы и недоедания умер отец, Перфил Петрович. Мать, Анна Осиповна умерла на год раньше и тоже весной и причина смерти та же. Похоронил отца и знакомой дороженькой через Ижму на станцию Ираель пришли, восьмеро нас было. Поездом довезли до города Вологды. Осмотрели меня, ощупали члены военной комиссии, признали не пригодным для боевых действий, в город Архангельск направили, охранять военные объекты.
На причалах Архангельска работа не прекращалась ни на минуту. Мощные портовые краны из утроб английских, американских кораблей вытасевали огромные автомобили с широкими и длинными кузовами, танки " Валентина", с короткой пушкой, продовольствие, боеприпасы. Трюмы иностранных кораблей загружали нашим северным лесом.
В Архангельске, познакомился с Василием Борисовичем, человеком веселым и добрым. Он до войны в городе Горьком окончил автомобильный техникум, прекрасно водил машины всех марок. Как говорили тогда, с завязанными глазами мог разобрать и собрать любой узел автомобиля. Он тоже был комиссован и работал техником- механиком в порту, по званию был старшим лейтенантом. Василий Борисович стал для меня "крестным отцом". Научил меня водить машины, разбираться в двигателе, ремонтировать и бережно относиться к машине. К моменту демобилизации из внутренних войск в 1952 году, я уже мог водить не только наши полуторки, но и американский "Студебеккер", "Форд".
Здесь же, в Архангельске, он нашел свою суженную Лизовету свет Ивановну.
Каким он был при жизни в Усть_Цильме, многие живущие могут по себе оценить. Тимофей кому- то сено подвез, кому-то дрова, гравий, кого- то подвез и все это делал не получая мзды, по доброте.
Вот типичный случай езды по нашим, устьцилемским дорогам. Февраль 1964 год. Концертная бригада Районного Дома культуры на двух уазиках выехала в деревню Гарево. Гарево одно из первых поселений на р. Печоре, стоит на крутом берегу реки, примерно, в десяти километрах, выше по течению. В кинокартине "Недопесок", показана деревенька и ледоход на большой реке. Эта деревенька и есть Гарево. Проехали УстьЦильму, у Каровановки свернули на реку. По реке дорога ровная и лучше накатанная, чем верхняя дорога с крутыми спусками и подъемами. Первую машину ведет Тимофей Перфильевич, за ним уазик Матвея Карловича. Вечереет. Метет поземка. До деревни добрались быстро. У клуба выгрузили реквизит, музыкальные инструменты. Посоветовали Тимофею и Матвею не ездить в Усть-Цильму, а подождать нас в деревне, но Матвей Карлович не согласился. Старший бригады сказал ладно, приезжайте к 11 часам. Пока шел концерт, слабая поземка переросла в пургу. Все утонуло в снежной пляске. Через какие-то минуты пурга прекратилась. Небосвод усеяли яркие серебристые звезды, заскрипел по углам домов Дед мороз. Температура от минус 7, понизилась до 35 градусов. В клубе стало холодно, но мы бодримся, стараясь согреться шагистикой на месте, тан цами, шутками и забористым смехом. Время уже 11часов 30 минут, а машин нет. Около трех часов утра к клубу подъехал Тимофей Перфильевич. Матвей Карлович с полдороги вернулся домой. Четыре часа он пробирался сквозь снежные заносы. Вспоминая осенне-зимние дороги, Тимофей Перфильевич часто говорил, не столько времени катишься на машине, сколько вытаскиваешь ее то из грязи, то из снежного плена.
Тридцать три года проработал он шофером в райисполкоме, Девять председателей сменилось при нем. И вряд ли кто из них плохое слово скажет о Тимофее Перфильевиче. Низкий поклон и вечная память.
Яков из Усть-Цильмы.
Теплый осенний день подходил к концу. Солнце быстро скатывалось к горизонту. Мы, я и Николай Александрович, сосед по палате, вышли на берег Черного моря, там, где Анапский маяк. Берег в этом месте высокий, крутой, углом выдвигается в море, открывая широкий обзор на море и на Анапскую бухту. Береговой ветер слегка колышет морскую гладь. Вдоль берега под алым парусом проплыла прогулочная яхта, в море видны силуэты сторожевых кораблей.
Через пару минут подошли еще трое и встали у ограждения рядом с нами. Солнце, как румяный блин, приближалось к поверхности моря, накидывая на него багряную накидку. Вот нижний край коснулся линии моря. Оно остановилось на мгновение, бросив пригоршню красных лучей на его просторы, и ушло в глубину моря.
Очарованные виденным, мы долго стояли молча, устремив взор на море. Ночь с каждой минутой натягивала на море свою черную шаль, стараясь упрятать его от человеческих глаз. Оно сопротивлялось, из глубины его шел голубой свет и ложился ровным матовым слоем на поверхность. Море светилось...
Загоревшиеся в парке фонари пучками лучей прорывались сквозь опадающую листву, искажая все до неузнаваемости. Я бросил прощальный взгляд на море и вместе со всеми пошел по освещенной аллее в сторону санатория. По дороге познакомились. Они - участники войны, как и мы, приехали по путевке, из Красноярска, живут в одном с нами корпусе, только этажом выше.
В этой троице мое внимание привлек симпатичный, выше среднего роста, спортивного вида пожилой человек. Я его и раньше видел гуляющим в компании по Набережной, и всегда он чем-то притягивал меня. Может быть, тем, что голова его чуть-чуть была наклонена к правому плечу. Говорят, по походке, по манерам можно судить о характере человека. Я тоже придерживаюсь этого мнения. Твердая, уверенная походка в большинстве случаев соответствует сильному, ровному характеру человека, убежденности его взглядов и верности в дружбе. Нравился он мне спортивным видом, седой, чуть склоненной на бок головой, твердой мужской походкой.
Представляясь, я назвал место, откуда родом - свою далекую Усть-Цильму. Он посмотрел на меня, глуховатым голосом, чеканя каждое слово, ответил: "Василий Леонидович Быков из Красноярска". Подал мне руку, ощупав меня взглядом, и как бы про себя сказал: "Из Усть-Цильмы, говоришь?". И уже другим, твердым голосом: "А я воевал вместе с Яковом из Усть-Цильмы". Тут и я внимательно посмотрел на его лицо. Разглядеть хорошо при ходьбе и постоянно меняющемся освещении было сложно, но он мне был симпатичен и даже душевно близок. Я ему на одном дыхании выложил, что это большое село вдоль реки Печоры, что ему скоро пятьсот лет и основано оно выходцами из Великого Новгорода. Вера православная, старообрядческая. Попросил Василия Леонидовича рассказать об Якове. Приятно будет землякам узнать, как и где воевали устьцилема. Больно много их пропало без вести в первый год войны. Договорились встретиться завтра после завтрака у Вечного огня. Скверик этот через дорогу от нашего корпуса.
После завтрака я дождался Василия Леонидовича у входа в столовую, и мы вместе пошли к Вечному огню. Вечный огонь зажжен в знак глубокой благодарности защитникам и освободителям города Анапы в гражданскую и Отечественную войны. На мраморной стене, окружающей стелу, поименно перечислены погибшие за Анапу. Здесь же, в мемориальном комплексе справа от стелы, памятник воинам-афганцам. После боя сидит на камне уставший молодой солдат с автоматом на коленях, со спокойным лицом, исполнивший свой солдатский долг. Глаза его, посеревшие от пыли и зноя, спрашивают власть и каждого из нас: за что погибли мои друзья?
Слева памятник жертвам сталинских репрессий. Стоит серая прямоугольная мраморная плита с изображением колючей проволоки. Сквозь колючку смотрят печальные глаза и руки тянутся к воле.
По окружности скамейки со спинками. Над ними нависают густые ветви шелковицы, акаций, голубых елок. Уселись в тени, лицами к стеле. Теплый ветерок, играя в листьях, издает сложную гамму звуков, схожую с симфонией Бетховена. Василий Леонидович поднес к губам цветок розы, подаренный нам школьницами. Неторопливо из его уст полилась эта нелегкая повесть о давно отгремевших боях.
- В ту пору я был капитаном, в должности командира батареи. Два дня батарейцы вместе с пехотой отражали атаки немцев на высоту. К концу второго дня, обрушив на нас шквал минометно-артиллерийского огня, немцы перепахали всю высоту с нашими пушками и расчетами. Поступил приказ оставить высоту. Ночью с остатками батарейцев, без пушек стали отходить. Вот в это время я и повстречал старшину Якова и с ним пятнадцать человек. Как он сказал, все, что осталось от роты. Все они были ранены. Был ранен и Яков, на подвязке держал правую руку. Я, как старший по званию, приказал присоединиться к нам. Назначил его командиром взвода и своим заместителем. Моих батарейцев было девять человек, и пять лошадей. У Якова в подразделении был пулемет и ПТР без патронов. Патронов насчитали очень мало. Снарядили одну пулеметную ленту для "Максима" и раздали по два-три патрона на винтовку.
Всю ночь двигались по степи в сторону Дона. Темень непроглядная да звезда далекие. Ноги цепляются за стебли хлебов. Усталость и пот застилают глаза. Отяжелевшая, тупая голова придавливала тело к земле. Хочется пить и спать. Рядом со мной шел Яков, рассказывал про костер на носу лодки, острогу, но я плохо воспринимал и, чтобы не заснуть, подал команду: "Поднять головы, подтянуться!" Кончились хлеба, начались заросли камыша. Дышать стало легче, но идти труднее. С каждым шагом камыш становится гуще и выше. Ноги проваливаются в рытвины, цепляются за коренья. Пробираясь из последних сил сквозь камыши, на рассвете вышли к Дону. Река голубой лентой, слегка затянутая туманом, плавно катила темно-зеленые волны, шурша в наступающих на реку камышах. Тих и спокоен Дон, не ощущает надвигающуюся черную беду.
Солдаты сгрудились вокруг меня и Якова, спрашивают, как будем переправляться. Берег безлесный, из камыша плот не сделаешь. Река вон как широка, саженей больше ста будет. Оказалось, многие солдаты плавать не умеют, руки у многих забинтованы. Смотрят на нас полными слез глазами. Пока я соображал, Якова сказал: "Переправимся все и не утонем. У нас пять лошадей. К хвостам их привяжем постромки, ремни от штанов, ухватимся за постромки лошадей, как катера, перетащат нас на другой берег. Пулемет, ПТР привязать к спинам лошадей".
Говорил он это, а перед глазами, как в кино, проплывали кадры из далекого детства. Он на Серке, вцепившись в гриву, плывет через стремительную Пижму... Серко, впряженный в телегу-одноколку, дремлет на противоположном берегу глубокой старицы Конного Мега. Вдруг встряхнул головой, вошел в воду и плывет в нашу сторону, где обедала бригада. Подходит к стану, останавливается и с удовольствием трясет свой корпус, сгоняя с него остатки воды. Все ахнули: телега-то без колес. Мужики его матом кроют, грозят выпороть вицами, а он доволен, машет головой. Пришлось мужикам нырять в холодную воду, цеплять за ось веревку и всем гамозом тянуть из воды колеса.
Переправились благополучно, если не считать двоих солдат, оставшихся без сапог и штанов.
Перед хутором, недалеко от Дона, нас остановил заградотряд. Командир его, старший лейтенант, махнув рукой в сторону сереющих невысоких холмов, приказал двигаться к ним. Когда подошли, поняли, что это был подмытый коренной берег реки, докуда разливались весенние воды. Небольшая низина забита солдатами разных войск. Усатый, невысокого роста полковник отчитывает такого же роста майора с немецким автоматом за спиной. Я доложил полковнику о своем отряде, в котором числилось чуть больше двадцати человек и пять лошадей. Хотел осведомить его о последнем бое, но он прервал меня, сказал, что сейчас не время выслушивать подробности. Назначил меня командиром батальона. Приказал получить сто солдат от полковника Вьюгова и занять оборону по этим буграм. Не успели мы окопаться, как зависла над нами "рама", немецкий самолет-разведчик. Чуть попозже налетело до десятка самолетов и давай нас бомбить да прошивать очередями из пулеметов. Отбомбились и улетели. Тихо стало, улеглась и рассеялась пыль. Солнце нещадно палит. Пить и есть хочется. Посылаю Якова пройти по окопам, связных послать за донесениями о потерях. Потери были не очень значительные: трое убитых и восемь раненых.
Обычно после артподготовки или бомбежки немцы атаковали. Прошло уже больше часа, а немцев что-то не видно. Пожары и уханье разрывов видны далеко позади нас.
Жара стоит такая, что неохота вылезать из окопа, в нем прохладнее. Мысли все больше вертятся вокруг еды да воды. Во рту все пересохло, даже язык плохо ворочается. Послал я старшину Якова с двумя солдатами на хутор, крыши которого видны левее наших позиций. Примерно через час они вернулись. Из еды мало что принесли, а воды целую флягу. На хуторе только старики остались, как сказал Яков, кто помоложе, ушли в камыши и скотину угнали. Напоил я своих бойцов и еще послал четверых солдат за водой. Ею обеспечились, фляжки у солдат полные.
Ближе к вечеру накормили нас кашей пшеничной. Каши дали как котенку, чуть побольше ложки. Если размазать по котелку, животу ничего не достанется. До темноты ждали немцев, да так и не дождались. Приказали отходить в сторону Логовской.
Опять темная ночь и звезды. Идем, ориентируясь по Полярной звезде, на северо-восток. Вышли на проселочную дорогу, пересекли ее, а затем вернулись и пошли по дороге. Шли мы по ней долго, часа три, и наткнулись на немецкие танки, которые мы приняли за снопы соломы. Развернулись, хотели незаметно уйти. Но не суждено было, заметил фрицы нас. Зачихали, загудели моторы, залязгали по иссохшей земле стальные гусеницы. И, как назло, стало рассветать. Гоняли она нас, как баранов, по пшеничному полю, давили гусеницами, расстреливали из пулеметов, автоматов, ржали жеребцами от удовольствия, щелкали фотоаппаратами, на память снимали. Ранило меня в шею, да не очень сильно, голову чуть набок свело. Спас меня от неминуемой смерти Яков, силком затащил в солончак с низкой жесткой травой и приказал лежать и не шевелиться.
Проутюжили танки поле, добили раненых, а в низину не полезли, побоялись завязнуть. Вскоре колонна танков ушла на восток. Стало тихо. Поднялись мы с Яковом, вышли на поле и давай кричать, подзывать, кто остался жив. Живых, здоровых собралось семь человек. Еще нашли четверых раненых, двое - тяжело, сами идти не могли. Похоронили убитых, которые были поблизости, и ушли, унося раненых с этого места. Шел я, а перед глазами гусеницы танков, бегущие, раздавленные солдаты. В станице Изюминской, у деда Григория по прозвищу Беляк, оставили тяжелораненых. Оставить их дед предложил сам, сказал: "Без них вам легче будет пробиваться к своим". В этой же станице мы наелись досыта. Станица, как наше сибирское село, в балке укрылась. Немцы в нее не заходили, стороной прошли.
После почти месячных скитаний по безводным полупустынным степям с коротким схватками с фрицами к концу августа оказались в Сталинграде, в поселке Орловка.
За это время я многое узнал об Якове, его далекой родине. Не могу утверждать, что он с самой Усть-Цильмы.
Тут он замолчал, а затем более уверенно сказал:
- Всего скорей, с Усть-Цильмы. Вон сколько времени прошло, я никогда не бывал и не слыхал об Усть-Цильме, но по рассказам Якова представляю ее длинным-предлинным селом с потемневшими от ветра и дождей деревянными одно-, двухэтажными домами, раскиданными по холмам вдоль широкой студеной реки Печоры. В центре села две церкви. Живут в селе бородатые староверы, люди немногословные, степенные и рассудительные. Старики носят длинные рубахи, подпоясанные плетеными писаными поясками, с большими крестами на груди. Женщины в темных одеждах, в платках на голове.
- Вы, Василий Леонидович, в отношении людей говорите немного мрачновато, наверно, срисовываете со своих староверов. У вас в Сибири их хватает. Наши же, устьцилемские староверы, народ веселый, работящий, гостеприимный. Но не сразу раскрывают душу. А женщины яркие, веселые одежды любят и больше с улыбкой живут, чем с поджатыми губами. А в остальном все правильно представляете. Рассказывал, поди, он вам об отце, матери, братьях, сестрах. У нас семьи большие, женщины аборты не делают никогда.
- Конечно, рассказывал, как и я ему о своих родных и доме. У Якова было два брата моложе его и замужняя сестра. В армию его призвали в сороковом году, служил в городе Полтаве во взводе конной разведки. Первый бой принял под Кременчугом. Весело он рассказывал о своих конниках, отчаянные, говорил, были ребята, лавиной ходили на немецкие танки, бронемашины. Потеряли лошадей, кто жив остался, попали в пехоту. Яков из конного разведчика стал пехотным разведчиком. Оставлял и брал Харьков, снова оставлял. Ранен был в грудь. Отлежался в госпитале в городе Саранске и попал на Воронежский фронт. От Воронежа с боями катились к Волге. А перед Доном мы встретились.
Я перечислил ему фамилии жителей Усть-Цильмы: Дуркины, Чупровы, Носовы, Кисляковы, Поздеевы, Тороповы...
-Вот Туркин или Дуркин как-то ближе, но не помню. В памяти моей он остался Яковом из Усть-Цильмы. Припоминаю его рассказ о летнем празднике Ивановом дне. В этот день весь народ от мала до велика на главную улицу выходил. Песни поют, пляшут, хороводы водят, в игры разные играют. Запомнил я смешное слово - "в лежки" играть. Когда он описал эту игру, я ему говорю: "Яков, эти игра называется городки". А он все равно свое: "в лежки" играть.
Сталинград. Орловка, Рынок, Тракторный
В Сталинграде нас переформировали в Отдельный истребительный батальон. Меня назначили его командиром. Вооружили батальон противотанковыми гранатами, зажигательными бутылками, ружьями ПТР, двумя пушками сорокапятками, трехлинейками и автоматами. В батальоне были пехотинцы, артиллеристы, моряки. С тракторного завода прислали пятьдесят молодых парней-добровольцев, обученных подрывному делу и навыкам борьбы с танками. Я их распределил по ротам и взводам, чтобы были рядом с обстрелянными солдатами, а командиры взводов воспользовались бы их знанием местности и города. Старшину Якова поставил во главе взвода разведки.
Офицер дивизии провел меня по северным окрестностям города, чтобы ознакомить с местностью. Узнал я Спартановку, Лотошанку, рабочий поселок Рынок, речку Мечету. С возвышенности поселка Рынок видны корпуса Тракторного завода и Волга.
Тысячи людей с утра до поздней ночи, мужчины и женщины, дети и старики, как муравьи, хлопочут, укрепляя свое жилье, готовят город к обороне. Копают траншеи, бункеры, вкапывают в землю стальные колпаки, ставят "ежи" из рельсов, надолбы. Ухо улавливает тупые разрывы бомб, тяжелых снарядов. Ночами видно зарево пожаров, опоясывающее город с юго-запада и северо-запада.
Батальон занимает позицию по северо-западной окраине Орловки, живет окопной жизнью. На танкоопасных направлениях устанавливаем мины и разные хитрые приспособления. Я хожу по окопам, знакомлюсь с людьми, напоминаю постоянно: "Ни шагу назад! Это наш последний рубеж". В такой спокойной обстановке мы простояли дня три.
23 августа до полудня батальон вступил в бой с танками противника, прорвавшимися по пойме речке Кислая Мечета к Тракторному заводу. Нам приказали немедленно выдвинуться в район поселка Рынок и уничтожить прорвавшиеся танки и бронемашины. В этот день батальон сжег три танка, уничтожил до двадцати солдат противника. Разведчики Якова приволокли троих немецких танкистов. Пленные показали, что им было приказано с ходу занять Тракторный. Вели себя нагло. Нам предложили сдаваться. Не понравились их наглые морды моим истребителям. Командир роты Свиридов и мой заместитель Прокопьев настаивали расстрелять их, но я приказал отвести пленных в штаб дивизии.
В этот день немцами был совершен мощный авианалет на город. Сотни "юнкерсов", "хенкелей", "миссеров" партия за партией бомбили город до самой ночи. Город горел, дым и пыль от рушившихся домов закрыли солнце.
Трудно что-то выделить из боев батальона в руинах поселка Рынок. Все дни и ночи вроде похожи. Дрались за каждый метр, за каждую щель, за каждое укрытие. Дрались за руины дома, подвала. За сутки по два-три раза менялись хозяева руин. То немцы нас вышибут, то мы их. Натиск немцев с каждым днем нарастал, они рвались к заводу, к Волге.
13, 14, 15 сентября - новая мощная попытка немцев пробиться к заводу, к Волге. И снова была отбита защитниками северных окраин Сталинграда. Спартановка, Рынок, завод были наши.
9 октября немцы бросили на овладение заводом и берегом Волги танковую дивизию и дивизию мотопехоты. В воздухе над городом, как осенью воронье, тучами гудели самолеты. Засыпали бомбами Рынок, завод, гореть уже нечему было, но город горел. Горели танки, бронемашины, склады с горючим. Горел металл, горели люди. Вонь и смрад, тучи черного дыма окутывали поселок. Мы держались. Из подворотен, подвалов летели на танки врага гранаты, зажигалки. По коричневым, сведенным от ужаса рожам фрицев били пулеметы, винтовки. Раненые не уходили с позиций, умирали на них, выпустив последний патрон в фашиста.
Расскажу, как батальон, если можно считать батальоном тридцать пять - тридцать семь человек, сражался в стенах Тракторного.
В ночь на 10 октября поступил приказ: занять оборону у главного входа завода. От нас до завода пятьсот метров. Стоит сплошная стена разрывов. Где ползком, где короткими бросками добрались до завода, втиснулись в траншею перед главным входом на заводскую территорию. В траншее находились рабочие с гранатами, ружьями ПТР. Пополнились боеприпасами. У наших ПТР появились патроны. С рассветом бой разгорелся с новой силой. Только подожжешь танк - а к нему уже ползет другой. Пьяные фрицы лезут, не считаясь с потерями.
Отступили мы в цех, забитый танками, притянутыми на ремонт. У некоторых из них нет башни, у других пушка с оторванным стволом. Немцы чуть ли не вместе с нами ворвались в цех. Строчат автоматы, рвутся гранаты, что-то горит, наполняя цех едким дымом. Трудно понять, кто прячется за броней танка, наш или фриц. В цехе звуки выстрелов, разрывов гранат усиливаются в несколько раз, эхом отдаваясь в каждом углу. Голова гудит, из глаз текут слезы.
Собрал Яков возле меня человек пятнадцать и сказал: "Разобьемся на тройки, легче будет прикрывать друг друга, и вышибем их из цеха". Так и сделали. Я разбил солдат на пять групп, каждой группе дал направление, сам пошел с группой Якова. К нам, как в сказке, присоединились человек семь рабочих с винтовками. Наша операция по очистке цеха от немцев шла успешно: большая часть их уничтожена, оставшиеся убегали, прячась за танки, к выходу. Но тут произошло то, что произошло: в цех ворвалась группа немцев численностью до взвода. И тут Яков крикнул: "За мной, в рукопашную!" Наша отчаянная атака стала неожиданной для немцев. Они на какое-то время растерялись, забыв про свои автоматы. Яков бежал первым на офицера, стрелявшего из "парабеллума". Прикладом автомата сбил его с ног, вцепился рукам в горло, но немец успел выстрелить.
Переколотили немцев, очистили цех от сволоты. Когда я подошел к Якову, он был без сознания, лежал на залитом кровью немце, руки его сжимали горло врага. Санитар осмотрел его, перевязал рану: пуля раздробила правую лопатку. Я приказал санитару и двоим бойцам отнести Якова на причал для отправки за Волгу.
Бой за завод кипел, как вода в котле. Автоматную трескотню перекрывали разрывы мин шестиствольных немецких минометов раскатистые крики "Ура!" Ближе к вечеру немцам удалось взять Тракторный. С остатками батальона я отошел к заводу "Баррикады". Ночью меня ранило, немецкая пуля прошила мою грудь.
Доставили меня к причалу. Стоны, ругань, беготня санитаров, смех под аккомпанемент разрывов мин, снарядов. В этом человеческом улье я уловил обрывок рассказа: в эту ночь немцы утопили баржу с ранеными. Меня облило холодным потом: там же был Яков!
О моем друге.
Твердым, широким шагом ходил по родной земле высокий, с большой головой, крепко сидящей на широких плечах, приятным лицом и добрым, чуть насмешливым взглядом Иван Павлович Лютоев.
Я много лет знал Ивана Павловича, он был моим другом и вот его уже нет пять долгих, непростых лет. Только фотографии, обелиск на могиле, да память людей, хранят его лицо и поступки.
Нет, Иван Павлович, не был ангелом, он был человеком нашего поколения со всеми хорошими и не очень хорошими чертами характера. Иногда он был груб и резок, но только в тех случаях, когда кто-то совершал не хороший поступок, принимал решение, наносящее ущерб кому-то. Тогда он говорил резко, коротко. В эти минуты менялось в нем все: и лицо, и глаза, и голос.
Мне больше нравился, да и всем, кто его знал, спокойный, понимающий шутку, рассудительный Иван Павлович.
Он любил людей, в нем было желание понять и помочь человеку. Люди Усть-Усы, Усть-Цильмы, города Микуня и села Айкина уважали его и шли к нему за помощью и советом.
Добрым словом вспоминают его парни и девушки, которым помог он выбрать дорогу в жизни.
Веселым, компанейским был человеком Иван Павлович. Возьмет в руки гармошку, бойко пройдет по рядам и полилась задорная с переливами частушке. Частушка переходила в песню, песня в частушку, частушка в пляс. Сам любил попеть и в пляс пройтись.
Частушки пел на родном коми языке. Разве останешься равнодушным, не пойдешь в пляс, услышав:
Мою милку сватали,
Меня в чугун запрятали.
Крышечкой прихлопнули,
Да чуть шары не лопнули.
Любовь к коми народной песне и музыке привели его в хор ветеранов с лирическим названием " Беспокойные сердца". Любимой его песней, была песня о " Бродяге".
"Бродяга судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах"
Иван Павлович был на войне солдатом, не жалея себя защищал нашу Родину Советский Союз от фашистской нечисти, солдатом связистом. Кто был на войне, знает, что это за специальность связист. Обстрел не обстрел, а связь держи, беги, ползи хоть за окопом светопреставление. И он восстанавливал связь, не спал ночами, слушал трубку полевого телефона. В составе гвардейской, противотанковой артиллерийской частью освобождал Украину, Венгрию, Австрию, город Прагу.
Родина высоко оценила солдатский труд Ивана Павловича, наградив его орденами:
Отечественной войны 1 степени,
Двумя орденами Красной звезды,
Славы 111 степени,
Медалями "За отвагу" и " За боевые заслуги".
Очень ждал он праздник пятидесятипетилетие Победы. Как председатель совет ветеранов города Микунь, готовился к нему. Но судьба распорядилась иначе, не выдержало сердце. 17 февраля 2000 года его не стало.
Мы помним, и пока живы будем помнить тебя, Иван Павлович. Земля тебе пухом.
17 февраля 2000 года. Город Микунь.
Судьбу не выбирают.
Деревня.
Мурашинский район самый северный Вятского края. Земли подзолистые глина, да песочек. Куда ни пойдешь - в болото упрешься.
Народ во все времена жил трудно, бедно. Не оживила район и железная дорога Котлас-Киров. Проезжая по районному центру, городу Мураши, в глаза бросается неустроенность улиц, узость проезжей части дороги, грязь и захламленность. На улицах много разных обветшалых пристроек, неухоженных домов. Мураши от деревни отошли, а до города так и не добрались.
На нашей памяти была в районе деревня и немалая по сёверным меркам, около ста домов, со странным названием Шестерни в Верховинском сельсовете. Сейчас ее нет, остался погост с догнивающими крестами.
В северной части деревни, которая опускается к ручью и поскотине, в домишке вросшем передними окнами в землю, во вьюжную ночь на 4 февраля 1916 года у Василия и Татьяны появился на свет Алексей, пятый по счету ребенок. Вот об этом Алексее, и будет наш рассказ.
О первых восьми годах жизни, говорил Алексей Васильевич, я мало что помню. В памяти сохранились отдельные картинки, звуки. Припоминаю мычание красно-пестрой коровы, лай рыжего пса Соболя. Вспоминается Ручеек, а кого называли этим именем теленочка, или жеребеночка не могу вспомнить.
Но события с 1924 года память разложила по полочкам. В тот год я переступил порог деревенской школы и научился выводить самые близкие слова ма-ма, па-па.
В доме кроме отца с матерью жил средний брат Николай с женой и двумя детьми. За семейным обедом отец с братом часто говорили о постройке дома, но чего-то не хватало, всего скорей денег. Хорошо в памяти сохранился двадцать девятый год. В этот год в доме у нас поселилась крестная моя, тетя Ирина, сестра отца. В хозяйстве было три коровы с телятами, две лошади, более двух десятин пахотной земли. Отец с братом рубили сруб под новый дом. Весной в губернии стали создавать колхозы. Отец разделил имущество: Николаю выделил лошадь, корову и полтары десятины пашни. В начале лета был организован колхоз и в деревне Шестерня. Отец вступил в колхоз с большой неохотой. Свел в общественный двор лошадку с телегой, коровушку, отписал хлебное поле, плужок с бороной. Мать не отводила скотину, дома сидела, плакала. Люди не привычные к коллективной жизни, работали спустя рукава, где что плохо лежит тянули к себе на двор. Года не прошло развалился колхоз. Вернули нам все обратно. Осенью я пошел поступать во вторую ступень школы в пятый класс, но не приняли, объяснили, что я родственник кулака. Брат отца, Михаил, на собрании принародно сказал, что с бездельниками, пьяницами ему не по пути. И ушел с собрания. Отец рассердился, дал мне немного денег, собрал котомку продуктов и отвез меня в Вятку в ФЗО, учиться на два года мастерству резчика по дереву. Училище находилось в церкви на месте ее сейчас гостиница.
Летом 1931 года умерла мама. Приехал домой на похороны, а мать уже похоронили. На девятый день с родственниками сходил на могилу матери. На другой день собрался ехать в Вятку, а ночью умерла крестная. За неделю лишился я двух самых близких людей: матери и крестной.
Отец на глазах постарел, осунулся, шаркать стал ногами. Когда я сказал, что надо ехать в город на учебу, он посмотрел на меня, обнял и заплакал. Вытирая платком, лицо прошептал:" Может не поедешь, Алеша, что-то скучно мне стало". Остался я в деревне. Брат Николай со снохой Ольгой и двумя дочерьми жил в старом доме. После смерти мамы и крестной перебрался жить к нам в новый дом.
Деревенская жизнь с раннего утра и до позднего вечера проходит в работе да в заботе, особенно в теплое время.
Вовремя надо поле вспахать, посеять и хлебушек убрать, сено заготовить для скотины, забор, дом, хлев в порядок привести, на долгую зиму заготовить дрова. Всему научился: я: косить горбушей, жать серпом рожь, ходить за плугом. А зимой в артели работал сапожником. Березовыми шпильками подбивал разношенные сапоги и ботинки, ставил латки на обувку.
Осенью тридцать первого опять стали создавать в деревне колхоз. Сход возле школы созвали. За столом, стоящим на крыльце школы, накрытом красной матерей, восседали: председатель сельсовета Иван Прокопьевич Хомутов, он же секретарь партийной ячейки, начальник какой- то из района, милиционер и мой приятель Виктор, .секретарь сельсовета. Первым записался в колхоз Игнат Потапович, партиец. Он отдал единственную корову, оставил себе нетель и двух детей без молока. Минут пять зазывал Иван Прокопьевич желающих записаться в колхоз. Народ молчал, мужики стояли, опустив глаза к долу. Неловко как-то стало. Тягостное молчание нарушил Илья Харитонович, деревенский трепач и насмешник. Подошел к столу президиума с высокой корзиной на плече закрытой темной тряпкой. И выкрикнул: "Чего приуныли мужички, головы опустили, а ли не хотите в колхозную жизнь идти". Достал из корзины большого петуха, поднял над головой, чтобы все видели, и негромко сказал: " А Петя мой, соскучился по колхозным несушкам. Своих - то у нас всего три и то держим, что бы выплатить налог по яйцам. А ему, видишь ли, мало для гарема, замучил он их, все перья на задницах выпали, и нестись перестали. Сдаю я любимого Петеньку в колхоз, на радость будущим колхозным несушкам и улучшения нашей жизни". Может от радости, что много несушек будет под его началом, или от чего-то еще, после этих слов Ильи петух кукарекнул, да так громко ушам больно стало. Народ затрясся в хохоте. Мужики оживились и стали записываться в колхоз. Иван Прокопьевич предложил записаться в колхоз и мне. Но я не стал спешить записываться. Запала мне в голову мысль уехать из деревни в город.
Как-то вечером по дороге к поляне, за околицей деревни, где вечерами молодежь водила хороводы, я повстречал приятеля, писаря сельсовета Виктору и рассказал о своей задумке - уехать из деревни в город. И что для получения паспорта нужна справка. Но паспорт могут не дать, не хватает у меня одного года. Виктор остановился, посмотрел в глаза мои задумался, переваривая в мозгах услышанные слова, улыбнулся и ответил: " Не горюй невелика беда, я напишу тебе справку и год лишний прибавлю". Через день я получил справку из рук самого председателя сельского совета Ивана Прокопьевича и в тот же день убежал в Мураши, паспортный отдел милиции. Вечером показывал отцу хрустящий, новенький паспорт. В не долги я покинул деревню Шестерню. Провожая меня в другую малознакомую городскую жизнь, отец наказывал: "Беречь себя, не делать пакостей, не говорить плохо о человеке, если не убедился в этом, не напихивайся в товарищи первому попавшему. В городе народ всякий, будь осторожен, не забывай нас".
В Вятке с помощью товарищей по ФЗО устроился в пекарню подносчиком дров. Печей в пекарне десять. Печи большие. Чтобы жаром дышали, надо топить сухими березовыми дровами. С раннего утра до самого позднего вечера со двора, где стояли поленицы дров. охапками, беремем таскал я дрова. Потом поставили месить тесто. Вскоре допустили из жаркой утробы печи деревянной лопатой вынимать подрумяненный с корочкой хлеб. Я уже числился пекарем. Через полгода перешел в артель печь булочки, сушку.
В 1937 году призвали меня в Красную армию. Шел мне 22 год.
Война с Финляндией.
Командование решило сделать из меня шофера, в автошколу направило. Шесть месяцев учили водить и ремонтировать автомобиль. По окончанию автошколы направили в Карелию в 4-ый зенитный полк. Полк был рассредоточен между г. Петрозаводском и Онежским озером. В разъездах по дорогам Карелии птицей пролетели два года. Стал собираться домой, а тут война с Финляндией завязалась.
Полк перебросили на Карельский перешеек. Зима на сороковой год была плохая. Морозы сменялись оттепелями, мели метели рассказывал Алексей. Везешь снаряды или продовольствие застрянешь в сугробе, выкарабкаешься из одного в другой попадаешь. Приедешь в часть уставший, измочаленный отдохнуть, поспать бы надо, а командир приказывает: вывести раненых красноармейцев. Раненных, а больше обмороженных, много было. Везли их в госпиталя на машинах, на подводах.
Однажды вез я снаряды, вспоминал Алексей Васильевич, в кабине лейтенант Ястребов из управления полка. Дорогу перемело, ехали медленно. С дороги надо было на повороте влево свернуть, а где поворот я не знал. Добрались до первого поворота, лейтенант вышел из машины прошел по нему, вернулся, приказал ехать дальше. Вот и второй поворот остановил машину, попросил лейтенанта выйти из машины и посмотреть тот ли поворот. Он не вышел, приказал сворачивать. Может километра три проехали дорога уперлась в лес, делая петлю в сторону дороги, по которой мы только что проехали. Подозрительно мне показалось. Остановил я машину услышал хлопок и шипение правого заднего колеса. Сообразил, что в западню попали. Толкнул лейтенанта, шепчу, скатывайся без шума в снег и сам за ним с карабином свалился. По мозгам пробежало, почему снайпер не стреляет по нам и не подает сигнала для свои. знать скоро придут финны и возьмут меня и лейтенанта живыми с машиной. Надо скорее снять с дерева "кукушку". Лейтенант показал рукой ползи, а сам пополз в сторону леса. Метра два проползу, замру и все деревья глазами обшарю. Вижу ветка качнулась, ком снега упал. Гляжу в густоту ветвей, зрение напряг до боли и увидел ворону. Тоже притаилась, наверно ждет мышь, чтобы сцапать и съесть. Думаю раз ворона на дереве, значит снайпера на нем нет. Увидел метрах в пятнадцати от дерева с вороной высокую с густой кроной ель. Стал ее изучать. От основания, метра на полтора, без единого сучка, выше густые, длинные ветви, покрытые снегом. Уже хотел перевести глаза на другую ель и в этот миг заметил, дрогнула ветка. В жар меня бросило. Зубами стянул с рук рукавицы, крепко прижал к плечу приклад карабина, нажал на спусковой крючок. Выстрел прогремел одновременно с падением финского снайпера. Подбежал лейтенант обнял, похвалил за меткий выстрел, выдержку и добавил, я тоже почему-то все время поглядывал на эту ель, уж больно она высокая и густая, но ни шороха, ни звука. Решил приподняться, чтобы он увидел меня и выдал чем-то себя. Интуиция мне подсказывала, что ты тоже на эту ель смотришь. Так и получилось, он потерял тебя, но увидел меня и это у него было последнее в жизни. Заменили скат, убрали с дороги бревно. Выехали на основную дорогу. Нашли поворот дороги, идущий к батарее Ремизова.
Задержала война демобилизацию мою на полтора года. Домой приехал в декабре 1940 года. Отца уже не было, умер осенью тридцать девятого года. Сходил на могилу поклониться праху отца и матери, сказал им минула меня пуля смертельная и мороз пожалел, оставил невредимыми ноги и руки. Еще хотел сказать, что нищий и голый я. Форму военную, гимнастерку, брюки, белье, шинель, ботинки с обмотками сдал в военкомат. Надел на себя что родственники да люди добрые дали. Промолчал, не стал расстраивать их дух святой, пусть спят спокойно.
.
Сыктывкар.
Привезла сестра Анна старую, в заплатах фуфайку, шапку кроличью. местами без меха. Напялил на себя это богатство и махнул в город Сыктывкар. Очень хотелось в Киров уехать, не поехал, много там знакомых, стыдно показываться в рваной да в заплатах одежде.
Вышел из Мурашей утром второго января. Мороз, небо высокое.. звездами усеяно, тихо. Иду средь седых, хмурых елей. Изредка, тишину нарушает сухой, как винтовочный выстрел, треск расколотой морозом земли, да скрип полоза саней за поворотом. Иду ходко, за поворотом дорога поползла вверх, шаг стал короче, дышать становится все труднее, шапка промокла, прильнула к затылку. С макушки перевала глянул на уходящую змейкой вниз дорогу с мостиком через ручей, на макушки елей. Красиво. От мостика дорога вновь полезла к верху делая овальные зигзаги. Только около девяти часов вечера я переступил порог почтовой станции в селе Летка. На пятый день к вечеру добрался до большого села Визинга. Темнеет в этих местах рано, время часа три, а уже темно. Дорога петляет меж домами, из окон некоторых домов тускло мигает свет, освещая крохотный участок улицы. Не освещенные дома по склонам холмов, на фоне матового снега выглядят рваными, темными скалами. Пока я добрался до реки Визинги, через которую построен деревянный мост, уже совсем стемнело. Переночевал и рано утром вышел. До города осталось около сотни километров. За околицей села, при подъеме на очередной холм, дорогу мне преградила грузовая машина. Потный шофер на корточках лопатой скалывал угол выемки сделанный буксующими колесами. Я поздоровался, предложил перекурить, протянул пачку Казбека. Пока курили, познакомились. Его Михаилом зовут, год как из армии пришел, недавно женился. Живет вместе с родителями. Выбрались на холм. Михаил предложил мне место в кабине. Дорогой я рассказал ему о себе и о цели приезда в Сыктывкар. Выслушав мою житейскую повесть, Михаил сказал:" Переночуешь у меня, завтра я отвезу тебя к начальнику Спецторга у них есть машина, правда мотор то и дело барахлит, из-за чего и уходят шофера. А тебе деваться некуда, наверняка устроишься".
На другой день утром привез Михаил меня к конторе Спецторга, высадил из кабины улыбаясь, сказал: "Не робей, вечером приходи ко мне домой, расскажешь, где и как устроился"..
Встретил меня начальник настороженно, вопросом, что скажете гражданин. Я ответил, только что вернулся из армии, был на Финской войне. Форму армейскую военком приказал сдать. Что было у меня из одежды, обуви родители проели. Оделся в то, что нашлось у родственников. Слушая меня лицо начальника светлело, глаза добрыми сделались. Принял он меня на работу шофером. Про машину сказал, мотор барахлит пора списать его и поставить новый мотор, а пока езди. Дал направление в общежитие. Вызвал кладовщика и приказал обуть и одеть товарища Сергеева Алексея Васильевича, водителя автомобиля. Стоимость одежды и обуви по частям удержим из зарплаты. Вышел я из склада парень - парнем все на мне новенькое, чистенькое и рот до ушей от счастья.
Сегодня мой первый рабочий день. Получил на складе спецовку: комбинезон, рукавицы, кирзовые сапоги. Гараж на территории базы сделан из досок с двумя боксами, в одном моя машина, другой пустой. Открыл дверь гаража, машина ГАЗ грузоподъемностью полтары тонны, прозванная шоферами полуторкой, холодными фарами смотрела на меня. Если бы могла думать и говорить спросила, ты десятый пришел, пришел доломать меня или дружить. Да и сам я не ответил бы сейчас на этот вопрос. За дверью в левом углу стол с прикрученными тисками, на полочках инструмент и мелкие детали запчастей. Стал заводить Старушку, нажал на стартер не берет, аккумуляторы разрядились. Стал крутить ручкой. Семь потов согнал, пока завел. Выехал из гаража на божий свет, вышел из кабины проверил скаты, открыл капот подтянул болты, гайки, масло долил и стал прислушиваться к работе двигателя. Двигатель работал нормально. Из бочки, приподнятой на две балки , заправил бак бензином и подъехал к дверям конторы
До обеда ездил по улицам города развозил продукты, промтовары по торговым точкам, со складов в местечке Париж на свою базу завез посуду, мебель В кабине со мной находилась Светлана Евгеньевна, женщина с суровым лицом и проницательными глазами показывала и называла названия улиц, баз, знакомила на базах с людьми с которыми мне предстоит работать. После обеда опять развозил и привозил на свою базу товар. На базе ОРСА Комилес Светлана Евгеньевна сказала: Стоять будем долго, посоветовала выключить мотор, я послушался выключил. Когда собрались ехать на свою базу, я не смог завести мотор. Проверил соединения, крепление бензопровода, электропровода, аккумулятор, свечи прочистил не заводится. Заменил свечи завел.
Три дня езжу по городу без больших помех в моторе. За это время изучил все улицы города, магазины , базы. Город Сыктывкар маленький, улицы узкие, извилистые. На некоторых улицах и не разъедешься со встречной машиной.
Город начинается недалеко от впадения реки Сысолы в реку Вычегду и тянется несколькими рядами улиц вдоль реки Сысолы Дома деревянные, большей частью одноэтажные, каменных домов не много, можно по пальцам пересчитать. Самое красивое трехэтажное здание Городского училища, здание бывшей Духовной семинарии. Самым крупным промышленным предприятием города Лесопильный завод. В городе есть педагогический институт, педагогическое училище, Драматический театр, кинотеатр Родина. Машин в городе мало, городского автобусного движения нет.
Чем больше узнавал город, тем больше мне он нравился . А какие хорошие люди живут в нем! Не богато живут, а стараются помочь, мешая русские слова с коми объяснят что и как. Встречаясь с Михаилом Коданевым, мы с ним друзья, я рассказываю ему о встречах с людьми , о их доброте ко мне, о своем везении на хороших людей. Он смеется и отвечает: Удивляться нечему, у нас народ такой.
Наступила весна. Город оделся в желтовато-белый наряд черемухи, наполнен ее запахом. Дни длинные, без темных ночей, теплые. Я заменил у своей Старушке мотор, поставил новый. Занимаюсь ремонтом кузова, навожу красоту, крашу капот, кабину, колеса в зеленый, белый цвет.
И в личной жизни перемены происходят, приоделся прилично и влюбился в Наташку. Наташа красавица с курносым носиком и смеющимися глазами смородинками. Обнимет меня, прижмет к горячим, тугим грудям я таю, дитем становлюсь. На первое июля назначили свадьбу. Но не суждено было нам быть мужем и женой. Не зря пословица гласит: Человек предполагает, а Бог располагает.
За Отечество, он ушел воевать.
В день солнечного стояния, в воскресный день двадцать второго июня сорок первого года утром прозвучало страшное слово война, война с немцами. На третий день войны с утра я с машиной уже был во дворе военкомата. Здесь же был с машиной Михаил Коданев. Машина моя среди других машин выглядела невзрачно на кабине, борте кузова заплаты краски, брезент местами порван. После обеда, колонна двадцать машин, покинула город Сыктывкар и двинулась на железнодорожную станцию Мураши.
Отъехал от города, тоска на меня нашла по Наташке, не обнял ее, не простился. Накануне 22 июня уехала она в деревню к родителям о свадьбе рассказать и продуктами запастись. Трижды бегал на ее квартиру. Ночью плохо спал, все ждал вот-вот постучит, напрасно. Заплакал, как баба со всхлипами. Машина петли выделывает на дороге. Услышал сигналят, опомнился, вытер глаза, высморкался, обхватил крепко руками рулевое копесо, добавил газ.
На станции нас ждали платформы. Приказали загонять по две машины на платформу, закрепить проволокой и стоять у машин. Как только закончилась погрузка эшелон отправился в сторону Котласа. Через сутки сыктывкарская колонна была под городом Старая Русса. В тот же день нас с машинами распределили по частям. Меня со Старушкой направили в 417 ветеринарный лазарет. Михаила в артиллерийский полк.
Старая Русса город Ленинградской области, в 1944 году после освобождения был включен в состав Новгородской области. За Старую Руссу в те дни шли упорные бои, город горел, немцы беспрерывно бомбили, атаковали танками, мотопехотой.
Наша армия пехотными полками, кавалерийскими бригадами контратаковала, отбивала захваченные немцами позиции. Потери людей, лошадей были большие. День и ночь мотался я по разбитым прифронтовым дорогам с ветеринарными работниками, возил по кавалерийским, артиллерийским частям. С железнодорожных станций привозил в лазарет лечебное оборудование, медикаменты, фураж для лошадей.
Неделя. наверно. прошла. как я под Старой Руссой. Письма стал писать сестре Анне в Мураши, Наташе в Сыктывкар. Писал и помнил слова политрука лазарета: В письмах не указывать названия населенных пунктов, не писать ни каких подробностей чем мы занимаемся. Не называть фамилии командиров, номер части, не рассказывать о вооружении. Письмо должно быть бодрым, патриотическим, примерно таким, бьем врага, помогайте фронту быстрее одолеть немецких фашистов. В письме сестре кланялся, желал здоровья всем родственникам. Спросил о братьях Николае и Василии, где они.
Наташке письмо получилось большое, на двух тетрадных страницах. Написал ей, что тоскую, во сне часто вижу, жди. Потом еще писал. Из дома письма приходили, а от Наташи не пришло ни одного письма. Соседка ее, Тамара, сообщила Наташа закончила трех месячные курсы медсестер и куда-то отправили.
Три года не сходили с уст моих озеро Ильмень, городок Старая Русса на речке Полиса, река Волхов с древнейшим на русской земле городом Новгородом. Речки Ловать, Шелонь, узловая железнодорожная станция Валдай.
Приходилось вывозить и раненных. Бои-то шли за каждый метр земли, не смолкая ни на минуту даже ночью. А когда наносились нашими войсками контрудары по обороне противника, раненных было еще больше
Насмотрелся я на изуродованные войной тела людей, наслушался рассказов солдатских. Человеческое сердце не камень, душа, а вернее мозги в голове не бездонная яма для свалки услышанного и увиденного. Если не свихнулся, сохранил серые клеточки мозга, все это осмысливает и оно, виденное и услышанное, давит его сердце, терзает душу. Солдат- человек, делает все, чтобы скорее кончить этот кошмар наяву. Так и я сцепив зубы, спрятав жалость, сострадание не жалел ни себя, ни машину ехал куда приказывали в любое время суток.
Однажды на железнодорожной станции Валдай встретил Михаила Коданева. Правда, не удалось нам долго поговорить, немцы бомбили станцию. Рады были тому, что увиделись. Он месил колесами машины грязь тех же дорог, что и я, возил от железной дороги снаряды для ненасытных гаубиц.
Когда попадешь под бомбежку на железнодорожной станции во время загрузки автомобиля, или на мосту через реку, страшно было. Страх этот усиливался от беспомощности, и в те мгновения, когда взглянешь на небо и увидишь отделившиеся от самолета бомбы. Так и кажется, что они летит в тебя. Невольно закрываются глаза, изнутри вырывается стон МАМА. Закончилась огненно- смертельная кутерьма, окинешь взглядом пространство, прислушиваясь к звукам и промолвишь: Слава Богу, пронесло. А вот днем на дороге поймает тебя с машиной немецкий летчик, тут уж смекай, как улизнуть от фашиста.
Много раз за мной немецкие летчики устраивали охоту. Однажды, недалеко от железнодорожной станции Бологое, на лесном железнодорожном разъезде погрузил я оборудование для лазарета и, не мешкая, поехал. Дорога лесом тянется. Еду не быстро на осины, березы заглядываюсь. Вспоминаю деревеньку родную Шестерню, сестру Таню. Увидел высокую, размашистую в обхват двум мужикам осину и подумал, а у нас осины ниже и по- тоньше. И в этот момент услышал разрывы на разъезде. Переключил скорость, добавил газ. В голове мелькнула мысль: Пока немецкие самолеты бомбят разъезд, проскочу открытое пространство дороги километра полтора шириной. Только выехал из леса, завис надо мной Мессер. Черным вороном закружил, выискивая момент расправиться со мной. Вижу, развернулся и прет на меня. Не знаю, что подтолкнуло меня, сознание или инстинкт самосохранения, я резко свернул с дороги. Пулеметная очередь, как швейная машина оставляет след нитки на полотне, выбила строкой фонтанчики пыли. Не сбавляя скорости, петляя, как заяц, еду по обочине дороги подпрыгивая на сидении, ударяясь головой о крышу кабины, до боли бьюсь то левым, то правым плечом о стенки кабины. А пули рядом сверлят землю. Смотрю, самолет развернулся над лесом и сзади заходит на меня. Не знаю, как пули миновали меня, но кузову, кабине от них досталось. Резко остановил машину, выключил скорость и машинально взял в руки из бардачка зажигалку и тут молнией пронеслась мысль- дымовая шашка. Выскочил из машины, приподнял крышку сидения, схватил шашку, поджег и бросил впереди машины. Летчик развернул самолет, низко пролетая над дымящей машиной, дал очередь и ушел восвояси. Дымовую шашку дал мне шофер из танковой бригады. Я отказывался не хотел брать, но он засмеялся, хлопнул меня по плечу и засунул под сидение моей машины, окая, пропел пригодиться.
Размышления о войне и долге солдатском.
Прошел я от начала до конца войну с Финляндией и на этой Отечественной войне, считай, с самого начала. Все мои фронтовые дни и ночи прошли на земле Ленинградской, за рулем автомобиля.
В Финскую войну, почему в книгах компанией называют, для меня она была война, война жестокая, война кровавая.
Сравнивая две войны маленькую, Финскую и Отечественную, особенно, первый период Отечественной получалось как-то безалаберно, по-глупому. Хотели победить нахрапом при помощи Ура!
Поди знало командование Красной армии об укреплениях возведенных финнами на перешейке. Но почему-то не разрушили их, не стерли до основания, а послали штурмовать солдат. Шли красноармейские роты, батальоны плотными цепями на ряды колючей проволоки через минные поля на доты, из амбразур которых несся рой пуль. Падали насмерть сраженные, раненные поднимались, шли вперед спотыкаясь о трупы товарищей. Взяли чертовую линию Маннергейма, обезопасили Ленинград, отодвинув Государственную границу, еще на десятки километров. Но какой ценой. Где- то я вычитал, что на Финской войне наши потери составили 272 тысячи убитых, раненых и обмороженных красноармейцев и командиров и 17 тысяч пропали без вести.
В начавшейся войне с немцами, с фашистской армией, вооруженной автоматическим оружием посаженной на бронемашины, прикрытой броней танков, авиацией, артиллерией, противостоял наш солдат с винтовкой со штыком. От самой границы до Ленинграда не было построено никаких оборонительных рубежей, не видно было в небе и наших самолетов. Но пехотные полки, кавалерийские бригада, отступая, сопротивлялись, удивляя мир мужеством, отвагой. Смерть в бою святая. Гибель солдат из-за трусости или неумения командира управлять боем тяжко, преступно.
Правильный был приказ Верховного Главнокомандующего товарища Сталина о предании таких командиров суду военного трибунала. Правильный приказ и о штрафных ротах. Зачем расстреливать солдата, если у него сдали нервы. Вместо идти вперед со штыком на перевес, он бросил винтовку, побежал от врага. В штрафной роте он искупит вину кровью, станет стойким солдатом.
Много кровушки солдатской пролито на земле Ленинградской, много солдат попавших в окружение замерзло, утонуло в болотах под Ленинградом. Все они Герои и народ Российский их должен помнить, быть таким же мужественным, храбрым при защите Родины. А командирам нашим надо знать и помнить памятку Суворова: Побеждают врага не числом, а умением.
Как показала война в Чечне, в дни первого штурма Грозного, учимся умению побеждать плохо.
И, последнее, техническое оснащение армии должно соответствовать современному уровню, Соответствовать не на словах, не в песнях, как в нашей молодости было, а на деле, в натуре.
На Берлин.
После освобождения Прибалтики наш лазарет передали в 3 Ударную армию и я оказался в Польше. южнее Варшавы. Войска 1 Белорусского фронта готовились к битве за Вислу. Левый берег реки Вислы немцами был сильно укреплен. Январские неустойчивые морозы с частыми оттепелями. слабо сковали лед на реке. Когда бойцы пошли в атаку. Немцы открыли ураганный огонь из минометов. пушек На реке образовались многочисленные полони. широкие разводы открытой воды. Лед под ногами бегущих солдат прогибался. ломался уходил с солдатами под лед реки. Саперы настилали из досок настилы на лед, через трещины. разводья перекидывали трапы. Солдаты падали, тонули в прорубях от разорвавшихся снарядов. Живые бежали. рыча охрипшими глотками Ура, лезли на кручи берега. Автоматным огнем. гранатой. штыком добивали противника в первой траншее. Бежали дальше вглубь от реки.
Вторая полоса обороны их встретила таким же набором смерти. что было при прорыве первой. Опять минные поля с рядами колючей проволоки. доты. дзоты. траншеи с ходами сообщений. А за второй, через километр,. такая же третья
На расстоянии в десять километров их было пять. Советский солдат. солдат народа, прошел сквозь них средь осколков от рвущихся мин и снарядов. под режущий душу звук разрывов шрапнельных бомб и вышел к текущей по немецкой земле реке Одер. За рекой уже нет больших рек до самого Берлина.
Так вспоминали два немолодых человека. сидящих на песчаном берегу Соколовского шара вблизи Старого Дворища Алексей и Петр Трифонович. Петр Трифонович Вокуев был в то время сержантом, командиром отделения саперов одной из дивизий 3 Ударной армии
Алексей в Усть-Цильму приехал ко мне в гости, свояк он мне. Его жена Вера и моя жена Аня сестры. А в шар мы приехали удить рыбу и случайно встретили Петра Трифоновича, с которым я был знаком.
В апреле началось наступление на Берлин. Армия прорвала последнюю полосу обороны на Зееловских высотах.. Зееловские высоты - это левый высокий крутой берег старого русла реки Одер", и стала наступать на северо- запад с целью обхвата Берлина с севера.
29 апреля начались бои за Рейхстаг. 30 апреля разведчики Егоров и Кантария из 150 стрелковой дивизии. 3 Ударной армии водрузили над Рейхстагом Знамя Победы.
Германия.
Наш лазарет расположился в сельской местности к северу от Берлина. Езжу я по германским дорогам на трофейной машине высокой проходимости с просторным кузовом. Собираем раненных немецких лошадей. Гитлеровцы лошадей расстреливали. калечили чтобы не достались нам. Увидишь тоскливые. полные слез глаза недавно здорового битюга прыгающего как кенгуру на двух ногах, жалость находит, проклятья из сердца вырываются в адрес фашистских зверей.
Больше полугода возил лазаретное начальство на американском джипе. Дороги в Германии не чета нашим. ездить по ним одно удовольствие.
Что меня в Германии всегда удивляло, так это отсутствие воровства. На обочине дороги стоят бидоны с молоком. Никто их не охраняет. Едет по дороге возчик. сборщик молока, на здоровенной коняге с коротким хвостом, впряженного в телегу на резиновом ходу с просторной платформой. Погружает бидоны и везет на молокозавод.. И. второе. чистота и порядок. На улицах поселка нет окурков, не валяются банки. бутылки. Дети не ломают деревья. не топчут газоны. Однажды я наблюдал за мальчиком несшим ведро с мусором на мусорную площадку. Мальчик о что-то запнулся. ведро опрокинулось часть мусора высыпалось. Налетевший ветер закружил клочок бумаги и отнес метров на десять. Мальчик собрал мусор в ведро. Прикрыл крышкой и побежал за бумажкой. Только добежал до нее, а ветер. как бы играя., отнес бумажку дальше. Мальчик догнал ее. взял и положил в ведро.. Высыпал мусор в металлический ящик. закрыл крышку ящика. Я мысленно поставил на место мальчика себя и вышло: Мусор я бы собрал. а за клочком бумажки наверно не побежал. Нет в нас этой черточки к красоте, опрятности. бережливости. Не заложили их в меня родители, учителя. Понял я значение этих слов уже будучи в годах, когда стал работать дворником.
Вот и Берлин - столица фашистов, откуда с улыбающимися рожами, засучив рукава френчей, немецкие орды двинулись на Русь. Война закончена. Алексею 29 лет, пора бы домой, но не отпускают, говорят, служи, помогай немцам налаживать жизнь в новом демократическом государстве.
Киров.
Вернулся со службы солдатской осенью сорок шестого года. Вернулся не в деревню Шестерню, в которой из родни уже никто не жил, а в Киров. В тылу. как говорили тогда. не было у меня ни жилья. ни жены. ни места рабочего. Птица вольная да и только.
Время было голодное. Продукты по карточкам выдавали. Были и коммерческие магазины. но цены на продукты очень высокие, не по карману рабочему человеку. В военкомате выдали хлебную карточку на месяц и приказали за это время найти работу. На работе получишь карточку на следующий месяц.
Куда пойти? Решил искать работу где сытнее можно прожить. Обошел знакомых по артели булочников. Поговорил с работающими в пекарне товарищами и узнал. что можно устроиться на соседней пекарне, заведовала которой Екатерина Прохоровна. Я ее знал еще с тех довоенных лет, когда молодым пареньком работал на пекарне, а она на складе.
Екатерина Прохоровна, узнала меня, встала, протянула руку. Усаживая меня на стул спросила: Какая нужда привела к нам, рассказывай? Работу ищу, шофер я. Если нет работы шофером, могу и на пекарне работать. Посмотрела внимательно на меня, задержала взгляд на моих больших руках и твердо по-мужски сказала: Возьму Вас, Алексей Васильевич, помощником пекаря, будешь печь сушку. Предупреждаю, работают у нас трезвые люди, женщины. Никаких любовных шашней. Увижу выпившим уволю.
До сорок восьмого года работал пекарем, хвалили, поощряли. Но дальше работать уже не смог, тесно стало, потянуло на просторы дорог. На мое счастье и работа нашлась. Швейная фабрика получила новую автомашину с Горьковского автомобильного завода. Мой знакомый. Валентин Витальевич, заведующий гаража исполкома областного совета, супруг директрисы швейной фабрики. Он и порекомендовал ей меня как опытного шофера. Анна Леонидовна выслушав мою краткую биографию улыбнулась и сказала: А у нас на фабрике невест полно, одна другой лучше, выбирай по сердцу и семью заводи.
Женщины молодые и молоденькие с любопытством разглядывали меня. Многие заводили разговор, расспрашивали откуда родом племенем. Удивлялись так много лет и не женатый. Одна, приличная на лицо дама, даже спросила:
- Ты что импотентный?
- Да нет, все у меня в рабочем состоянии.
- А чего не женишься, принцесс у нас в стране нет, все пролетарочки.
Свела судьба с Верой Георгиевной, женщиной моих лет, скромной, всегда нарядно одетой, швеей мастерицей. Почуял родственную душу и потянулся всем сердцем к ней. И она, как призналась позже, тянулась всей душой ко мне. Решили пожениться. Обговаривая совместное житье, пословица на ум пришла: Невеста без места, жених без штанов, засмеялись. Свадьбу более менее собрать денег нет, нет ни жилья, ни кровати. Я живу в общежитии и она в общежитии живет. Решили не делать свадьбу, только расписаться., а сейчас надо найти жилье. Пока подыскивали жилье, в коммунальном доме, рядом с гостиницей по улице Ленина, освободилась комната и ее дали Вере. В марте 1949 мы расписались.
Вера для меня была желанной женой, Богом посланной, хозяйкой и воспитателем. Быстро отшила от меня друзей собутыльников, жаждущих каждый день выпить за мой счет. Отправляя меня на работу придирчиво осматривала мою одежду, насколько чисто я побрился. Привычку мою, после работы выпить кружку другую смешав со стопочкой водки, излечить ей удалось не сразу. Но ни разу она меня не стыдила и не оскорбляла, только посмотрит на меня большими серыми глазами, в которых я всегда улавливал упрек, заставит умыться и надеть чистую рубашку. Через год у нас уже был сын Сергей, а еще прошел год Наденька родилась. Как говорят в народе: Сын и дочь- красны дети.
В трудовой книжке Веры Георгиевны всего две записи: Принята на швейную фабрику швеей в 1938 году. Уволена с выходом на пенсию с должности начальника технического контроля объединения Заря в 1971 году. 33 года на фабрике.
Преемницей трудовой эстафеты Вере Георгиевне 1978 году стала дочь Надежда Алексеевна, которая и сегодня трудится на трикотажной фабрике объединения Заря.
В июне 1955 года перешел в пожарную охрану шофером. Воинское звание присвоили сержанта. Работал в управлениях 4 и 1 части, возил начальство управленское на УАЗике по всей Кировской области. Осенью 1971 был уволен со службы на пенсию. За безупречную службу в МВД награжден двумя медалями. На службе и квартиру получил.
Видеть, как горит дом страшно. Огонь ничего не щадит, людям только горе и слезы оставляет. Очень страшно, жутко становится, когда лес горит, горит торф на болотах. В управлении часто вспоминали пожар, случившийся еще до войны на торфяниках в Оричевском районе. Пожаром был уничтожен почти полностью поселок торфяников N 1.
Как -то на рыбалке шли мы с ним берегом реки Быстрицы. Дорогу нам преградил ручеек с глинистым, скользким, крутым берегом. Решили подняться по нему и узнать откуда он течет. Метров двести прошли и оказались на берегу круглого озерка, с приподнятыми песчаными берегами, зарастающими сосенками вперемешку с березками. Закинули удочки и я вытащил окуня с ладонь величиной. Вовремя перекура в окружении уютной, тихой красоты Алексей Васильевич рассказал историю, в которую я не очень поверил. Вот она. В один год, два летних месяца, июнь и июль, над Кировской областью, висело жаркое, как в хорошо протопленной деревенской бане, марево. Температура воздуха не опускалась ниже плюс 25 градусов. Вятка обмелела, некоторые речушки пересохли. На севере области полыхали лесные пожары. Я мотался по лесным дорогам с заместителем пожарной части не зная отдыха. Как-то остановились возле озерка ополоснуть лицо, грудь. А озерка- то нет, одна, как холодец, муть серая лежит, выкачали его пожарники, Вернулись к машине, залезли на опостылевшие сидения, я нажал на газ, двигатель резко выхлопнул, а я получил удар в затылок. В кабине крик, шум. Темный шар, похожий на ощетинившего ежа, мечется по кабине, ударяясь в лобовое стекло. Мы со страху выскочили из машины и отбежали подальше от нее. А в кабине чертополох не утихает. Опомнись и стали осторожно подходить к машине, увидели птицу. Осмелев , открыли боковые дверцы и выдворили непрошеную гостью, ею оказалась ворона. Очумевшая от жары и хлопка мотора ворона взбесилась. Ущерба машине не нанесла, только на сидениях оставила белые кляксы. Такую же кляксу на память, оставила на подполковничьем погоне.
Умер Алексей Васильевич 82 лет, пережив Веру Георгиевну на шестнадцать лет.
Перебежчик.
В этот год лето, на многострадальную землю белорусов, пришло сочными, красками. Пустыри, разваленных, сожженных войной домов, оделись в разноцвете трав и цветов. Тут ноготки, анютины глазки, васильки, Иван чай и темная, колючая крапива.
Белая ромашка, встряхнувшись от ночной прохлады, развернула свои широкие лепестки, кланяется солнцу и приветствует нас с добрым утром. Между печной трубой и входом в наш блиндаж темно-зеленая, метровая крапива сердито ворчит на ромашку, заполнявшую своей порослью ровный пятачок возле груды кирпича. Чуть подальше от нас попискивая на дереве, покалеченном осколками снаряда, возится у гнезда какая-то пичуга.
Разорвавшаяся, метрах в пятидесяти мина, вернула мое сознание в реальность бытия. В недолги началась пушечная дуэль между нами и противником. Затрещали пулеметы, протяжно, как волки завыли многоствольные минометы. Начался обычный день войны.
К полудню пушечная дуэль переросла в скоротечные, но мощные налеты немецкой артиллерии и минометов на наши позиции.
Справа, у соседа из 43 армии, стоит сплошной грохот. В небе кружат самолеты. Над лесом стелится черный дым.
К ночи все стихло. Только зеленые, красные, белые ракеты, да огненные трассы пуль, выброшенных пулеметными рылами, обозначают передовой рубеж.
Розовые лучи, поднимающегося в гору солнца, медленно рассеивают опустившийся на землю туман. Я вращаю стереотрубу, усиливаю резкость окуляров, как бы ближе приближая передний край немцев. Но ни где, ни что не колыхнулось, не вздрогнуло. Прошел окулярами еще раз по всей видимой мною первой траншее, осмотрел вторую траншею, везде тихо спокойно. И выстрелов не слышно.
Солдаты высыпали из блиндажей, высовывают головы из-за бруствера, никто по ним не стреляет. Необычно тихо стоит на передовой. Тишина не привычна для солдат, пугает их. Спрашивают взводного: Почему тихо, не стреляют немцы? Лейтенант смотрит на них, а на устах тот же вопрос: Почему тихо?
Прошло какое-то время в траншее появился командир батальона вместе с ротным. Ротный вылез из траншеи, крикнул за мной и направился к немецким окопам. Его обогнали саперы с рогатыми миноискателями. Вслед за ротой пошел командир батальона и зам командира нашего дивизиона, и мы с ними. Прошли первую полосу обороны, километра два наверно будет. Перед второй нашу пехоту немцы встретили плотным ружейно-пулеметным огнем. Пехота залегла и стала окапываться.
Командир батальона под свой командный пункт выбрал офицерский блиндаж, под тремя накатами Нам приказали установить стереотрубу на бывшем наблюдательном немецком пункте. Мы его быстро переоборудовали. Рядом с площадкой для стереотрубы был небольшой блиндаж с хорошим укрытием. Убрали из блиндажа винные бутылки, пивные банки, окурки сигар и сигарет.
Передовые траншеи.
Немецкий передний край от нашего переднего края находился не многим больше двух сот метров. Тянулся по местности повыше нашей, находился как бы на второй полке от нашего. Окопы в полный рост, с закрытыми пулеметными гнездами. Они отошли на готовый рубеж.
Наш передний край тянулся по низине, траншея была отрыта в неполный профиль. Копать глубже грунтовые воды не позволили. Солдаты не ходили по ней, а ползали. Шинели были в глине, а из ботинок выжималась вода.
Дня два прошло, как мы занимаем наблюдательный пункт немецкого командира батальона. Не отрываясь от окуляров стереотрубы, ведем наблюдение за противником. Мы уже знаем причину отхода немцев. Их вышибли с высот соседи. И, на нашем участке, их части оказались в очень не выгодном положении, в клещах, которые легко сжимались. А из репродуктора фрицы со смехом кричат: Отошли, чтобы посадить Ивана в лужу.
Вечерело, по небосклону заходили розовые зарницы. Земля дышала теплом и травами. Окуляры стереотрубы выхватили группу немцев размахивающих руками. Я направил трубу туда, куда указывали немцы.
По полю, подняв голову и хвост, в сторону переднего края немцев бежала белая лошадь, легко перепрыгнула траншею и легким аллюром бежит к нашей передовой. Не останавливаясь, перелетела над головами стоящих во весь рост, хохочущих солдат. Увидела нас на НП, радостно заржала, еще выше подняла красивую голову, выгнув дугой подстриженную гриву. Сделав два- три прыжка остановилась перед стереотрубой. Вытянув вперед морду, недоуменно смотрит большими карими глазами, как бы спрашивая, что за люди, кто такие?
Мой напарник, Иван Рыжков, посмотрел на меня, улыбнулся, наверно вспомнил мои рассказы о лошадях и говорит: "Иди приласкай и привяжи красавца". А чем привяжешь, веревки нет, ответил я. Вспомнили провод, выброшенный из блиндажа. Нашел я провод, вытащил из кармана завалявшую трофейную конфету и пошел к лошади. Иду уверенно, слащавым языком называю ее красавицей, умницей, помощницей, протягивая левой рукой конфету. Не знала она нашего языка, приучена к языку резкому, лающему, но эта напевность простых русских слов, светящееся лицо, улыбка до ушей и конфета сделали свое дело. Лошадь кивнула головой и подпустила меня. Я ее потрепал по гриве, погладил по переносью, дал конфету, и шепчу, как чай из чайника лью, ласковые слова. Наложил на шею конец провода, завязал самоедским узлом, он не затягивается. Самоедский узел на подобие беседкового узла. Сделал недоуздок и отвел ее к землянке командира батальона. У землянки меня ждали наш майор и капитан командир батальона. Глянули на красавца с гордо поднятой головой, восторженно завопили: "Ай да красавец, ай да храбрец!" Хотели подойти к нему, приласкать, но я запретил, сказал: "Ваши ласки ему могут не понравится и не дай бог еще лягнет или укусит". Остановились и стали обсуждать, кому быть владельцем трофея, забыв старинное правило, кто первый взял трофей в руки, тот и владелец. Решил спор испытанный метод "орел или решка". Монету заменила сломанная спичка. Жеребец достался майору. Капитан приказал, рядом стоящему старшине, найти веревку или что-то, из чего можно было сделать узду и принести бутерброд с маслом. Из крученой матерчатой веревки я смастерил узду, угостил жеребца бутербродом, вскочил на него и поехал в штаб дивизиона. Отъехал метров полсотни от командного пункта батальона стали рваться мины на нашем НП.
Начальник штаба дивизиона посмотрел на рысака, даже языком цокнул, так он ему понравился и сказал: Это же наш, орловской породы рысак! Приказал рысака отдать в руки Громову Егору Трофимовичу, коневоду штаба. Громов в годах, на фронт пошел добровольцем. Много лет работал ветеринаром на знаменитом Хреновском конном заводе графа А.Г. Орлова. Завод этот расположен в бывшем поместье графа под городом Воронежем.
В дивизионе шла замена тягла, лошадей тянувших пушки, заменили автомобили.
Перебежчика по - слухам отправили на конный завод.
Проба.
Ближе к вечеру взяли мы усадьбу с двухэтажным домом из красного кирпича. Поползали по этому дворцу, и зашли в угловую комнату. За столом, заваленным бумагами, старик лет шестидесяти. Бородка клинышком. Одет в синий халат, на голове берет такого же цвета. Из под берета видны седые волосы.
На листах, разложенных по столу, крестики, нолики соединенными линиями, пунктирами в разные забавные фигурки. Указывая на листы, мы спросили старика, что за знаки на листах? Мешая русские слова с немецкими словами, он стал нам пояснять. Из его слов мы поняли, что это карты звездного неба.
- Вы что звездочет?
- Нет.
А кто же вы? И снова стал, нам говорит о небе и звездах. Наконец поняли мы, что он астроном. А эта лестница куда ведет, спросил сержант командир отделения?
На чердак. Там у меня на крыше оборудован наблюдательный пункт.
Забрались мы на чердак. Чердак большой, высокий. Рядом с люком стоит три объемистых сундука. Открыли крышку одного сундука. На синем бархате морской кортик в ножнах, под ним мундир морского офицера. Хозяин фольварка барон, сбежал, а звездочета оставил беречь добро. На чердак поднялись до десятка пехотинцев и как на поле боя развернулись в цепь, двинулись по чердаку. Слышим кричат: Идите сюда. Мы подошли. Большие, стеклянные бутылки, вложенные в корзины, плотными рядами занимают значительную часть чердака. Два солдата осторожно извлекли из корзины одну бутыль, поднесли, где светлее. Жидкость искрится, как девица, переливается то в золотой, то в сиреневый цвет.
Солдаты, народ любопытный, одним глазам не доверяют. Надо пощупать и на язык попробовать. Открыли одну бутыль, а жидкость ароматом дохнула, пузырьками заиграла. Щекочущий запах горло, заполнил весь чердак, аж слюна побежала от предчувствия наслаждения. Уперлись глазами на бутыль, дуреем от медяного запаха, а она зовет и манит, отведай, отпей глоточек.
Как всегда бывает, в каждом деле находится смельчак. Нашелся и среди нас. Коренастый, не большого роста солдат, отстегивая от ремня котелок, сказал: Попробую. Налил полный котелок божественной влаги, выпрямился и замер по стойке "Смирно". Постоял так несколько секунд и твердым голосом сказал: Ну, братцы, на всякий случай прощайте. Постарайтесь удержаться пить, хотя бы минут на десять, а вдруг вино отравлено. Выпил полкотелка, крякнул, выкрикнул: Приятно, хорошее вино.
После этих слов солдаты наполнили котелки и по глоточку, пришмакивая губами стали тянуть божественный нектар.
Любая новость, как птица, летит по солдатским рядам. Вест о бутылях с чудным вином долетела до солдат на нижних этажах дома. За считанные минуты все бутылки, а их было штук двадцать, были опорожненные
Вино было прекрасно, сняло усталость, понурость с солдат. Солдаты стали веселыми, разговорчивыми, пели песни и плакали счастливыми слезами. А на дворе хлестал холодный, осенний дождь. Одно плохо было от вина, ноги ватными стали, и идти не хотели.
На утро завязался бой за железнодорожную станцию, забитую вагонами.
Немцы не ожидали нас. Два немца увидев нас, растерялись так, что не сняли с плеч винтовки. Недалеко от нас в направлении вокзала и складских помещений дробно, как дятел по дереву, прозвучала короткая очередь автомата. И, началось. Затрещали, захлебываясь, огненными языками, изрыгающими свинцовую смерть, перебивая яростью и жадностью пулеметы и автоматы. Эту симфонию трескотни и свиста пуль дополнили разрывы гранат, стоны раненых и радостные выкрики, разгоряченных боем наших атакующих солдат. Еще мгновение и стало тихо.
Доля ты, долюшка
Из всех видов транспорта я предпочитаю поезд. Самолетом, конечно, быстро, нужны всего какие-то часы, чтобы из Сыктывкара попасть к теплому морю. Но что увидишь из окна самолета, кроме ватных облаков, да и поговорить ни с кем не успеешь. А поездом - всю Россию увидишь, от приземистых, неухоженных домов и деревенек северных областей до утопающих в садах добротных домов юга, да и собеседник всегда найдется. В дороге люди охотно
общаются друг с другом, выговаривают почти все, что накипело на душе, только надо уметь слушать.
Этим летом, возвращаясь из Кисловодска, где я отдыхал по путевке, выданной управлением соцзащиты, на станции Минводы в наше купе сели две женщины, молодая и старая. На голове у обоих черные платки. Молодая помогла старушке снять летнее пальто, ботинки, из дорожной сумки достала теплые тапочки и одела ей на ноги. Достала кофейник, чашку с блюдцем, конфеты, сходила за кипятком, заварила чай. Налила его и подала бабушке со словами: "Попей чаю, бабушка, и будет легче".
Через какое-то время мы познакомились. Я назвал себя, старушка сказала, что ее зовут Серафима Петровна, а молодую - Светлана, и ездила она к правнуку, а Светлана - к мужу в Чечню. Молодая принесла постель, и Серафима Петровна легла спать. В половине шестого утра я проснулся. Серафима Петровна уже умылась, причесалась. Глядя на обширные поля вызревающих хлебов, на людей, копошащихся на своих огородах, мы разговорились. Я рассказал о своей печорской родине, о Сыктывкаре, о добрых отношениях между людьми разных национальностей, живущих в нашем Коми крае. Сказал, что был на войне. Она ответила, что у нее муж погиб на войне с проклятыми фашистами. Я поинтересовался, на каком фронте он был и когда. Она сказала, что под Москвой осенью сорок первого. И начала, не торопясь, роняя скупые слова, сотни раз пережитые сердцем, рассказывать о своей жизни. Ее рассказ запал навсегда в мою душу, и я почти дословно передаю его вам.
"Замуж я вышла рано, семнадцати лет. Свадьбу играли в новогодние праздники тридцать седьмого года. Мужу моему, Владимиру Федоровичу, исполнилось девятнадцать. В тот же год осенью мужа призвали в армию. Осталась я беременная. В декабре родился сын, и назвала его, как отца, Владимиром. Через три года, осенью сорокового года, из армии вернулся муж. Жили мы в то время под Костромой в деревне Семеновка. Я дояркой работала в подсобном хозяйстве машиностроительного завода, муж устроился здесь же механиком. Дали нам квартиру в деревянном доме. Жили дружно, материально хорошо, все у нас было.
Пришла война. На второй день войны мужа взяли в армию, а я опять осталась беременной. Три письма получила, а четвертого так и не дождалась, похоронка пришла. Ох, и наревелась я над этой похоронкой. В декабре сорок первого родилась дочь Галя. После ее рождения свекровь Елизавета Васильевна переехала ко мне. Мужа ее Алексея забрали на войну, а из детей у них был только Володя, мой муж. Жила она в другой деревне, скучно стало, вот и переехала, устроилась в сельпо уборщицей и стала ухаживать за внуком и внучкой. О жизни в войну говорено и переговорено. В общем, жили как все, прожили день, и, слава богу. Два года все ждала весточки от мужа, не веря этой похоронке. Всякое бывает на войне, вон, соседке нашей, подружке моей, Лене Федоровой пришла похоронка на мужа, а через три недели от мужа письмо из Кирова пришло. Был ранен, сейчас находится в госпитале, после выздоровления приедет домой на поправку. Да видно, не судьба мне, так и не дождалась. В конце сорок четвертого года пошла работать на завод учеником токаря, а потом прошла курсы и стала токарничать.
Кончилась война. Я поступила в машиностроительный техникум при заводе, окончила его. В Костроме и живу до сих пор. Свекровь так со мной и прожила всю свою жизнь, свекра убили в сорок третьем под Ельней. Я вырастила сына и дочь, дала им образование. Сын закончил тот же машиностроительный техникум и работал на заводе помощником мастера, женился, квартиру получил. Вскоре жена его родила сына, и назвали они его в честь погибшего деда Алексеем. Осенью шестидесятого сына призвали в армию, там он поступил в военное училище, закончил лейтенантом и был направлен на службу в Казахстан, в танковый полк. Выслужился до командира танкового батальона. В конце восьмидесятого его батальон направили в Афганистан. На юге там есть город Кандагар. Во время боя его танк подбили, загорелся. Володю раненого вытащили из машины и положили под стеной дома. Кругом кипел бой, много полегло наших солдат, погиб и мой сын, моя кровинушка Володя. Даже не знаю, есть ли у него могила".
Она замолкла. Из глаз по морщинистому лицу скатились две крупные слезы. Не вытирая их, она трижды перекрестилась. Я молчал и смотрел на нее. Успокоившись, она продолжала: "Осенью семьдесят пятого года у внука Алексея родился сын Илья, мой правнук. Как я радовалась его появлению, как я любила его! Когда маленький был, лицом походил на прадеда Алексея, а годам к двенадцати стал все больше походить на своего деда Володю.
После окончания десятилетки заявил, что решил поступать в военное училище и будет офицером-танкистом. Мы с Риммой Васильевной, моей снохой, а его матерью, всячески отговаривали его от этой затеи - училище, да еще танковое. Приводили в доказательство страшную смерть деда в далеком Афганистане, но где там, не послушал он нас, поступил в танковое училище в Москве. Весной 1995 года закончил его, стал лейтенантом. Во время учебы познакомился со Светланой, женился. Получил направление на службу в Алтайский край, уже начали упаковывать вещи для поездки к месту службы.
За два дня до отъезда Илью вызвали в Министерство обороны и дали направление в Чечню как добровольцу. Из газет, по телевидению мы знали, что в Чечне идет самая настоящая война. Гибнут каждый день люди, дети, старики, женщины, гибнут солдаты. По телевизору показывали горящие танки у Президентского дворца в Грозном. Мы плакали по молодым солдатам, погибшим в этих боях, близко к сердцу принимали горе родных и близких этих мальчиков. Просили Бога, чтобы в этот раз, на этой войне горе обошло нас. Но молитвы наши, наверно, не дошли до Бога. Смерть в образе казенной бумажки опять вошла в наш дом, принеся страдание и горе. В этой бумаге, которую принес в нашу семью сам военком, говорилось: "В Чеченской республике под селом Шали пал смертью храбрых лейтенант Смирнов Илья Алексеевич". И снова бессонные ночи, горькие слезы надолго вошли в нашу семью. Эта страшная весть ввела меня в шок. Я три дня толком ничего не могла понять, сделалась какой-то каменной, ни спать, ни плакать не могла, только повторяла бесконечно: "Илюшенька, внучок мой..."
После этих слов она замолчала. Взгляд ее, полный тоски, был устремлен за окно мчавшегося поезда, за которым огромная чаша голубого, бесконечного неба, мелькающие поля хлебов, налитые живительной силой земли сады и речки, на берегах которых, купаются-веселятся дети. Я тоже, не произнося ни слова, смотрел на эти чудо-картины и думал только об ее рассказе, старался понять ее состояние и думы, заполнившие ее красивую седую голову. Думая об этом, я невольно вслух произнес это роковое слов "Шали". Серафима Петровна вздрогнула, повернула голову ко мне, устремив свой взгляд на мое лицо, в мои глаза, как бы ища ответа на свои думы, тихо шепча: "Шали, Шали..." Потом замолчала ненадолго и начала, не торопясь, рассказывать: "В селение Шали мы приехали автобусом, семеро женщин, нас сопровождали двое мужчин. Шали - большое село, живут в нем только чеченцы. Все они сухощавые, смуглые, говорят на своем языке и по-русски тоже говорят, только с большим акцентом. Встретили нас хорошо. Угощали фруктами, поили разными соками, много говорили о войне, о порушенной жизни, об убитых. Мы и они, чеченцы, задавали друг другу один и тот же вопрос: кому нужна эта война и для чего она ведется? Ведь все вопросы можно было решить без войны, за чашкой чая. Нам со Светланой очень хотелось увидеть место, где погиб наш Илья. Хотели этого и другие женщины. Когда мы стали садиться в автобус, чтобы ехать к местам боев, в автобус сели два пожилых чеченца из этого села. Автобус тронулся. Проехав через центр села, мы выехали за околицу. Перед нами открылась холмистая местность, уходящая к синеющим невдалеке горным вершинам.
Вот мы и на месте боя. Останки двух сожженных БТРов лежат на обочине дороги. Кустарник поломан, кое-где темнеют черные обгоревшие пятна земли, а рядом зеленая густая поросль молодой травы. Мы долго стояли на страшном месте в скорбном молчании, представляя горящие БТРы, полные солдат, нам слышались их крики и виделись слезы...
Положив букеты цветов возле сгоревших БТРов, взяв по горсти земли, не сказав ни слова, мы сели в автобус и поехали обратно. В центре села автобус остановился. Чеченцы, распростившись с нами, пожелали удачи в наших поисках. Наш путь лежал в Грозный и дальше - в город Моздок, куда свозили всех раненых и убитых.
Город Грозный - столица Чеченской республики, некогда один из красивейших городов Северного Кавказа, представлял мрачную картину. Центра города нет, развалины да остовы полуразрушенных домов. Толпы людей, стоящих в очереди за водой и продуктами. Наскоро перекусив в столовой, размещенной в полуразрушенном доме, автобус с нами направился в город Моздок.
До Моздока мы добрались без каких-либо происшествий. Автобус остановился у городской военной комендатуры. Ввели в небольшой зал. Вошел военный в звании полковника и стал знакомиться с нами. Узнав цель нашего приезда, он сказал, что есть погибшие солдаты в морге, трупы которых не опознаны. Часть погибших, трупы которых установить было невозможно, похоронены в братской могиле. На временном памятнике перечислены все фамилии и имена погибших. Среди захороненных есть и фамилия лейтенанта Смирнова Ильи Алексеевича.
Матери, у которых не были перечислены сыновья в братском захоронении, пошли в морг искать трупы их. Мы же отправились к братской могиле. Вдоволь наревевшись, вернулись в гостиницу. Переночевав, уточнив все подробности гибели Ильи, пошли на солдатское кладбище. Посидели, поплакали. Я перекрестила все могилы детей-солдат, взяла с братской могилы Илюши горсть земли. Простились и вечером выехали в Минводы. А сейчас вот едем домой. Светлана останется в Москве у своих родителей, а я в Кострому".
Так закончила она свой тяжелый, горький рассказ. В купе надолго установилась тишина. Говорить не могли и не хотелось, каждый по-своему переживал повествование Серафимы Петровны.
После обеда, прослушав новости дня, где говорилось об относительном спокойствии в Чечне, что обстрелы федеральных постов уменьшились, за прошедшую ночь их было всего 28, из них 20 - в самом Грозном, что погибли двое военнослужащих и ранено семеро. Забыли сказать о "маленькой мелочи" - о чувствах и думах матерей, жен, сидящих у радиоприемников и телевизоров, слушающих эту сводку со щемящим душу и сердце вопросом: НЕ МОЙ ЛИ? Мы вновь завели разговор об этой чеченской войне и опять с вопросом: почему так долго она не кончается и почему боевики Дудаева спокойно разгуливают по России и захватывают целые города, в заложники берут больных, стариков, детей? Перебирая все эти вопросы без ответов, так и сяк, мы перевели разговор на то страшное разорение и нищету, которые катятся по России как перекати-трава. И опять же, как и с Чечней, вопросы, вопросы, но без ответа.
У меня и у многих, с кем я разговаривал в этой длинной дороге до Сыктывкара, есть твердое убеждение, что "демократическая власть", возглавляемая господином президентом Ельциным Б.Н. и премьером Черномырдиным В.С. и освещенная идеологией Гайдара и Чубайса, народу ничего не дала и не даст - ни демократии, ни свободы, ни улучшения жизни, ни дружбы и согласия.
Власть, начавшая свое восхождение с крови и расстрела танками избранный народом парламент, такая власть антинародна и недолговечна.
Октябрь 1995г.
На фронт уехали на оленях.
В августе 1941 года в Усть-Цилемский военкомат поступил приказ: Сформировать оленье - лыжный батальон. Оленей в районе было не так уж много, и держали их нижнепечорские колхозы. Более крупные стада были в Бугаевском колхозе им. Поташова, около полтары тысячи голов, в Окуневском и Ермицком колхозах по тысяче. Пастухами в основном были коми-ижемцы. Из пастухов бугаевского стада в деревне пацаны знали Мишку, по прозвищу "Малый". Он, когда приезжал в деревню, катал детишек на оленях. "Мишка Малый из тундры со стадом пришел, стадо пасет по реке Сосье",- говорили в деревне.
Знающих оленеводческую кочующую жизнь, имеющих навыки оленевода- пастуха и с хорошей военной подготовкой людей в районе почти нет. И только обратясь к председателям колхозов, военком нашел. В этот же месяц в армию призвали Дуркина Кондратия Андриановича из деревни Камгорт и Федора Алексеевича Филиппова из деревни Окунев-Нос. Кондратий Андрианович и Федор Алексеевич до Отечественной войны отслужили срочную службу в армии. А Федору Алексеевичу правилось участвовать в боях с белофиннами. Был он на финской войне старшим пулеметчиком в пулеметном взводе. Полк наступал на позиции финнов западнее Петрозаводска. Артиллерии в частях было мало и пулеметные роты часто перебрасывали с одного участка наступающей пехоты на участок, где обстановка была еще сложнее. Оба по году и больше были пастухами в тундре.
Из военкомата Дуркина К А направили в поселок Замшевый завод для формирования батальона. Повестка о призыве в армию Федора Алексеевича нашла в Нарьян-Маре. В военкомате его назначили старшим оленеводом и приказали для устьцилемского отряда набрать оленей.
К декабрю отряд был сформирован. В нем насчитывалось 380 оленей, крепких ездовых быков, и до сотни солдат из жителей Усть-Цилемского района.
В начале декабря 1941 года на 90 упряжках батальон вышел в поход до города Архангельска. Командиром отряда был назначен К.А. Дуркин. Сопровождали отряд представитель райисполкома Филиппов Федор Михайлович и фельдшер Шалгинский Григорий Андреевич. Проводниками до Архангельска шли два брата Тимофей и Василий Рочевы. Сани оленьи были загружены сливочным маслом для фронта.
Погода стояла холодная, безветренная. Мороз трещал по кронам сосен. Над батальоном висело облако белого пара. Храп оленей, скрип полозьев оленьих санок, покрикивание хо-хо пастухов, эхом катилось по Цилемскому тракту.
Долгие годы этот тракт был единственной дорогой, связывающий жителей средней и нижней Печоры с большой землей и городами матушки России. Значение его стало падать с тридцатых годов после передачи района в состав Коми республики и развитием речного транспорта на Печоре. Перестали подсыпать полотно дороги, убирать упавшие деревья, ремонтировать мосты. Старел и разрушался тракт.
Начинался тракт, Усть-Цильма - Койнас, от Замшевого завода, тянулся борами по правому берегу реки Цильмы, минуя деревни Рочево, Трусово, Филиппово, пересекал реку Мылу, шел через деревню Мыла. А дальше до деревни Койнас на реке Мезень, это более трехсот километров, шел через труднопроходимые топи, преодолевая крутые подъемы и спуски по правому берегу реки Сулы. На этом длинном пути нет деревень, только постоялые избы, да поющие провода на столбах
Деревню Мыла прошли на другой день вечером. Первую ночь провели на обочине тракта у костров. Хотя и тепло были одеты в малицы, на ногах тобоки с липтами, но мороз пробирал. Только вроде задремал, а господин мороз, уже кости ломит. Вскакиваешь и бегаешь, руками, как крыльями, машешь. Обыденно, не торопясь, рассказывает Кондратий Андрианович. Олени паслись в бору на ягелях, поедая белый мох, набирая силу для дальнего перехода. Трудный был переход, много пришлось преодолеть крутых подъемов и спусков, спать на снегу в длинные, холодные, звездные ночи. Помню, остановились мы на ночевку у подножья скалы хребта, который тянется вдоль реки Сулы. Распрягли быков, отогнали на пастбище. В котлах сварили мясо, похлебали суп, заправленный пшенкой, чаю попили. Кто на санках, кто у костров - дремлем. Разбудил нас сильный взрыв и грохот. Переполошились мы, многие спросоня подумали на бомбежку. Увидели сыплющие камни со скалы, услышали гул на реке и поняли, что это проделки мороза.
1 января 1942 года вышли к деревне Чухари на реке Мезени.
В Архангельск пришли к концу января. В Архангельске нас сводили в баню, малицы и тобоки приказали сдать. Выдали полушубки, ватники, валенки, теплые рукавицы с указательным пальцем. Получили винтовки, ножи, боеприпасы. Распределили по ротам, взводам. Двое суток мы отдыхали, и отправили нас с олешками своим ходом на Мурманск.
В Мурманске наш 8 батальон включили в состав 31 отдельной лыжной бригады входящей в состав 14 армии. Я был назначен командиром над пятью оленьими упряжками. Подвозили к передовой боеприпасы, продукты питания, с передовой везли раненых солдат. Несколько раз приходилось участвовать в десантных операциях. Возить на оленьих санях 82 мм минометы, 45 мм пушки. Для пушек мы придумали сани - лыжи. Ставили пушку колесами на лыжи, впрягали два быка и везли куда прикажут. Даже перевозили 76 мм пушки.
Наши северные олени не приучены к верховой езде, возить груз на спине, но мы их приучили. Седла наделали с разными приспособлениями и стали: возить минометы, коробки с боеприпасами, ружья ПТР, станковые пулеметы. Вывозили раненых бойцов. Первоначально олени не хотели вести груз на спине брыкались, вставали на дыбы, падали, стараясь сбросить груз. Кто-то из пастухов догадался заворачивать груз в оленьи постели. Обвернут ящики с патронами оленьей шкурой, олень обнюхает пакет и спокойно поставляет спину
Оленье стадо редело, олени гибли от пуль, под разрывами мин, снарядов, умирали от истощения. Когда гурт оленей совсем поредел, подвоз боеприпасов, продовольствия осуществляли на лошадях.
Много поездок сделал Кондратий Андрианович на оленьих санках на передовые позиции к нашим солдатам, много сопок, речек и озер преодолел. Видел гибель солдат в бою и смерть товарищей на оленьих санках от ран. За прожитые годы многое забылось, сгладилось, но речка Западная Лица, как сказал Кондратий, врубилась в мою память навечно. Речка эта посредине между Государственной границей и городом Мурманском. От пограничного столба до реки Западная Лица 30 километров. Немцы дошли до ее берегов, а дальше мы фашистов не пустили.
Память Кондратия Андриановича сохранила многие имена, кто вместе с ним ушли на фронт в декабре сорок первого года: Осташов Ефтий Игнатьевич, Дуркин Неофид Андрианович из деревни Камгорта; Торопов Ипат Павлович, Носов Емельян Николаевич, Ляпунов Никифор Осипович, Чупров Василий Пафнутьевич из села Ермица; Канев Кондратий Иванович из деревни Харьяга; Филиппов Макар Васильевич из деревни Леждуг; Ляпунов Сидор Петрович из деревни Марица; Артеев Михаил Антонович из деревни Абрамовская; Носов Иван Федорович, Носов Семен из деревни Филиповская; Кожевин Григорий Абрамович, Выучейский Петр Григорьевич из села Бугаево; Артеев Алексей Платонович, Филиппрв Федор Алексеевич, Чупров Иван Евдокимович из деревни Окунев Нос.
В 31 отдельной лыжной бригаде на Мурманском направлении сражался Федор Алексеевич Филиппов, старший сержант, лыжник, оленевод. Пройдя двухмесячную военную подготовку в Архангельске, их батальон вместе с другими двенадцатью батальонами в конце февраля поездом привезли в Мурманск.
Через несколько дней батальон атаковал перекресток дороги Мишуков - Титовка. Кровопролитный был бой, несколько раз переходил перекресток из рук в руки, много погибло солдат наших и немецких. Одолели мы их, взяли перекресток, вспоминает ветеран.
Федор Алексеевич брал штурмом сильно укрепленный порт-крепость Петсамо. Это испокон наш город, Печенгой назывался. Поморы из него на Грумен ходили, на Новую Землю и на другие острова Студеного моря. Немцы его, как они хвастливо заявляли, в непреступную крепость превратили. Да разве для русского солдата есть непреступные крепости. Наступление началось 7 октября 1944 года от озера Чапр. Батальон занял исходный рубеж для атаки. Приказали двигаться за огневым валом.
Ночную темень разорвали сотни огненно-кровавых, яростно воющих ракет. Хоть и камень был под нами, но и он стонал, тяжелыми волнами переваливался, содрогаясь от мощных разрывов тяжелых снарядов дальнобойных орудий. Много раз мы ходили на штурм передовых рубежей противника, а взять их так и не смогли. Не овладели ими и на следующий день, и только на третий день мы их прорвали. От взвода осталось семеро. А у меня в отделении остались я, да связной. 15 октября взяли Печенгу. В этих боях за город Печенгу погибли два наших земляка Федотов Феофан Андреевич из села Нерица и Тиранов Павел Константинович из Усть - Цильмы.
И еще в этой бригаде воевал наш земляк, с которым я познакомился, живя в Эжвинском районе города Сыктывкара, это Алексей Константинович Бабиков из деревни Нерица. Ушел он на войну с отрядом Дуркина К А. Вспоминая этот многодневный переход, в самое студеное время с ночевками возле костра, шалаши из еловых веток, Алексей Константинович, с юмором говорил: "Он, мороз, нас за хрябтину хватает, чтобы слугами сделать в ледяном дворце, а мы ему кукиш суем, приговаривая: Мы же тутошные и не впервой с тобой встречаемся, так что отступись."
Алексей Константинович был разведчиком, командиром отделения. Геройство свое не выставляет, хотя глядя на его ордена и медали, каждый скажет, геройский мужик. Два ордена Славы, Орден Красной звезды, медаль за Отвагу. О делах разведчика на войне много не рассказывает, говорит, нет у меня никаких подвигов, я делал то, что приказывали, но делал с умом: врага победить и своих солдат, друзей-товарищей сохранить. Ходили в разведку, "языков" брали, в рейды ходили в тылы немцев, финнов. Шли вперед, на сопке немцев не было, обратно идем, они уже заняты врагом. Не было на мурманском направлении, там, где я воевал, сплошной линии обороны. Окоп в камне выкопать очень трудно. В этих местах камня и сопок и война-то была особенная, сопочная.
Горячие бои с большими потерями для обеих сторон велись за сопки, откуда все видно, хороший обстрел. Рассказал он об одном бое за такую сопку. Немцы с финнами выбили батальон капитана Никитина с господствующей высоты. Скатился батальон к подножью. Немцы как мух щелкают солдат и по позициям соседнего батальона ведут прицельный огонь. Достают горными пушками расположение штаба бригады. Прислали Никитину роту автоматчиков и приказали взять сопку.
Ползем мы, с капитаном Никитиным к вершине сопки укрываясь, за выступы камней. Немцы не жалея пуль прошивают склоны, кроша камни, солдат. Редеют наши ряды. По макушке сопки наша артиллерия ведет огонь. Немцам тоже не сладко. До вершины рукой подать, хороший бросок, штык, граната и сопка наша. Попробуй, поднимись под таким огнем, где пуля былинку срезает. Но подняться надо, от пуль гибнут солдаты, и порыв к победе чахнет. Упустишь момент атаки - сопку упустишь. Поднялся капитан, и я поднялся со своими ребятами. Рванулись мы, к вершине строча из автоматов, гранаты кидаем, ура кричим. Какой то миг прошел и я уже в объятьях немца. Фриц сильнее меня оказался, задушил бы он меня, если бы не Терентий, мой дружок, заколол немца кинжалом. Спасибо ему, не первый раз он меня от смерти спасает. А капитана Никитина мы нашли мертвым. Он только шаг и сделал.
Финны, солдаты стойкие, лыжники прекрасные, стреляют метко, не хуже нас, охотников и на местности хорошо ориентируются.. Мы их по финской компании "кукушками" звали. Часто угадывали наши маршруты. Замаскируется снайпер средь камней и выщелкивает нашего брата солдата. Пока его обнаружишь да прихлопнешь, много солдат потеряешь.
Дважды был ранен. Последнее ранение в правое плечо и в голову. Отлежится в госпитале и возвращается в свою родную часть.
Перед пятидесятилетием Победы ему исполнилось восемьдесят лет. Говорит, что сильно болит голова. Но душой он молод, любит пошутить и всю жизнь любит песню, поет русские раздольные, с переливами песни.
По-разному сложилась послевоенная судьба солдат 8 отдельного оленье-лыжного батальона. Федор Алексеевич вернулся в свое родное село и пока были силы трудился в колхозе им. Кирова на разных работах. Не желея сил ремонтировал, строил помещения для скота, восстанавливал захиревшее за годы войны колхозное стадо, налаживал жизнь села. Он искренне радовался подъему хозяйства в колхозе, преображению села. За его жизнь выросло новое село с красивыми домами, с широкими улицами. В окна смотрятся голубая гладь реки с падающими на крыло чайками, могучие сосны наполняют ядреным смолистым запахом горницу. И потомство хорошее оставил. Вместе со своей супругой Афанасией Николаевной они вырастили десять детей. Нравится Федору Алексеевичу, когда на одном колене сидит внучка и слушает дедушкины бывальщины, а внук, стоя на другом колене, теребит белу бороду деда.
Командирские навыки, приобретенные на войне, пригодились Кондратию Андриановичу в мирной жизни. В пятидесятых годах он работал начальником Бугаевского сплавного участка. Лес заготовляли на трех участках, плотили в курье под поселком, плоты катерами отправляли на лесопильный завод в Нарьян-Мар. Работали в лесопункте колхозники - сезонники, кадровые рабочие и сосланные. Он со всеми умел работать.
За пятидесятые годы на высоком берегу курьи вырос замечательный поселок с клубом, школой, медпунктом. Ремонтировалась лесная техника в просторных, утепленных мастерских. Пот и усталость за трудовой день снимала жаркая баня.
В конце пятидесятых годов прекратили заготовку леса в районе. Кто пожелал, из кадровых рабочих, перевезли в верховья Печоры. А поселок забросили.
Кондратий Андрианович со своим домом перебрался в Среднее Бугаево. Вскоре его поставили председателем колхоза им. Орджоникидзе, объединяющий бывшие колхозы в деревнях Якшино и Верхнее Бугаево. Хлопотливая, трудная должность председателя. С раннего утра и до позднего вечера мотался по деревням, по избам колхозников, узнавал людей и их нужды. Хозяйственный был мужик и деловой. Все у него горело в руках, любую крестьянскую работу сделает, рассказывает Григорий Ефимович. Помню, приехал к нам Кондратий Андрианович в звено на Верхние Хардаки. Мы уже заканчивали работу. Я вершил стог, последние две копны укладывал. Поздоровался со мной и говорит: "Дай ко мне вилы, я завершу стог" Я дал ему вилы с длинным ратовищем, а про себя подумал, это тебе не распоряжения давать, без навыка крышу стога не построишь. Смотрю, он прошелся вилами по верху стога, обнаружил ямку, положил туда вяленого сена и дальше вилами идет. Выровнял вершину стога, уложил ивовые вицы поверху меж стожарами. Граблями причесал зарод. Помог моей бабе собрать остатки сена у стога. Отдал мне в руки вилы, вытер рукавом пот со лба и сказал: "Все, теперь можно и домой ехать".
Более трех лет зарабатывал Кондратий Андрианович доверие колхозников, пока они поняли, что он душой и сердцем за них и намерения его сделать колхоз богаче, а их жизнь краше. Начал он председательскую деятельность с ревизии материально- технической базы колхоза. Более крепкие скотопомещения ремонтировали, ветхие убирали, строили новые, на новом, более высоком месте и везде первым начинал сам. Бревно прочешет, что пилой пропилит, до того оно ровно и гладко, вспоминает Михаил Игнатьевич
Подобрал надежных, работящих бригадиров и всеми мерами боролся с нарушителями трудовой дисциплины, с закоренелым злом- пьянством.
Вовремя убирали травы с обширных сенокосных лугов. Не ветошали кулиги даже на отдаленных пожнях. Росли и надои молока. Не зря в народе говорят: "У коровы молоко на языке". И в самом деле, когда вдоволь заготовлено сена и силоса, да качества хорошего, наши печорские буренки без комбикормов дают более трех тысяч литров молока за лактацию. Молоко жирное, что теперешние сливки и вкус отменный, душицей пахнет, летом. Хозяйство крепло, доход колхоза и колхозников рос. В колхозе появился катер 150 сильный, понтон многотонный, две автомашины, трактор гусеничный, колесные трактора с набором навесного оборудования для обработки сенокосных лугов. Радость и счастье входило в дома колхозников.
И опять, в который раз, началось перетряхивание деревни. На этот раз решили провести специализацию с ликвидацией колхозов. Коллективное имущество колхозников передать в совхоз. Лишились бугаевцы своих олешек, их передали во вновь созданный в Воркуте оленеводческий совхоз и оплеуху получили, колхоз сделали отделением Нижне-Печерского совхоза, центром которого стала Хабариха. В Хабариху переехало и правление сельпо. Не подошел для совхозных дел и Кондратий Андрианович, грамотность малой оказалась, да и годы стали большие, ушел он на пенсию, сдав отделение своему сыну Леониду.
Бывая в родной деревне, я часто останавливался у дома Кондратия Андриановича, насколько добротно он сделан. Бревнышко к бревнышку подогнано, углы вырублены в настоящий "ласточкин хвост". Любовался порядком и ухоженностью во дворе
К своему семидесятилетию он один, без помощников, завершил строительство дома сыну.
Помнят его, мои земляки, добрым словом о нем отзываются.
Ошибка молодости.
Сдан последний экзамен за 8 класс. Можно отдохнуть, позагорать, в речке покупаться, а потом на тракторе поработать, заработать денег на велосипед. Так планировал провести каникулы Демьян Паволоцкий. Но раннее утро воскресного дня 22 июня не только поломало планы Демьяна, оно изменило жизнь страны, с первых часов стало ломать судьбы людские. С полок магазинов в его маленьком городке исчезло большинство товаров. Хлеб стали продавать по буханке в руки, а если семья большая и надо две буханки - становись в очередь вторично. Немцы быстро, словно хлеб резали, двигались по Украине, приближаясь к Киеву, а за Киевом, и наша Сумская область. Все смешалось в голове Демьяна. С тревогой спрашивал старших, где та сила, о которую разобьется враг, но все молчали, или уходили от него. От злости он закрывал руками глаза и, пиная носком сапога землю, повторял: "Все брехня, одна только брехня".
10 октября немцы вошли в город Сумы. Вечером того же дня они заняли его городок. Первыми вкатились в городок мотоциклисты. Сорвали красный флаг со здания горисполкома, водрузили свой флаг с большой черной свастикой на полотнище. В здании горкома разместилась комендатура, а в здании горисполкома голова города. Головой города был поставлен инженер завода сельскохозяйственных машин Нестер Ковальчук. Стали набирать из местной молодежи полицейских.
А лавина немецких танков уже в нескольких десятках километров от Москвы.
Ходит Демьян туда сюда возле комендатуры, приглядывается к тем, кто входит внутрь здания из парней. Не идут парни. За полдня вошел в комендатуру только один парень. На другой день после полудня опять крутится Демьян возле комендатуры. Видит идет его одноклассник Гришуха Цухрай, идет, как крадется, по сторонам зыркает. Понял Демьян- Гришка идет в комендатуру, в полицаи записаться. Поспешил к нему, поздоровался и с насмешкой спросил Гришку: "Не в полицаи ли идешь записываться"? Григорий: "А ты уже записался"? Растерялся Демьян, не смеет сказать правду. Гриша видит смущение Демьяна, говорит ему: "Я вчера заметил тебя, как ты крутился возле комендатуры. Пошли, запишемся". Так Гришка и Демьян стали полицаями.
Нравилась Демьяну служба в полиции, нравился четкий порядок, хорошая кормежка, форма одежды. Нравилось шагать с винтовкой на плече по улицам города и чувствовать себя хозяином. Нравилось и то, что люди кланялись ему, признавая в нем силу. Месяц прошел службы, получил зарплату 200 марок. Отнес отцу. За это время научился езде на велосипеде, верхом на лошади, научился водить мотоцикл. Стрелял из немецкого автомата, разбирал и собирал пулемет.
А из черных тарелок репродукторов, установленных на улицах города, у входа в казарму лилась бравурная музыка и восторженные сообщения о последних днях большевистской Москвы. Панику, грабеж, пожары и бегство начальства из Москвы красочно, со смаком описывали очевидцы. Чеканя каждое слово, рассказывали дикторы о подготовке немецкой армии к победному параду в Москве.
После напряженного дня крепким сном спал Демьян на белой простыни, укрывшись простыней и одеялом. Под простынями, да на отдельной кровати он никогда не спал. И вдруг: " Подъем, в ружье". Погрузили на машины и повезли в сторону железнодорожной станции. На станции стояли машины, наполненные немецкими солдатами в касках. Здесь Демьян услышал о партизанах- диверсантах, которые на перегоне пустили под откос воинский эшелон. Услышал фамилию командира партизан Науменко. Располагаются партизаны в лесах Полесья, рядом с Черниговской и его, Сумской, областями
Шли по следу партизан. Впереди немцы с собаками, за ними они цепью. Нагнали партизан недалеко от стены густого темного леса. Завязалась перестрелка. Роте полицаев приказали обойти партизан с тыла, отрезать их от леса. Когда полицаи близко подошли к лесу, по ним из лесу открыли мощный огонь из пулеметов. Бежавший рядом с Демьяном полицай упал убитым. Пуля царапнула и бок Демьяна. Демьян успел выстрелить в партизана перебегающего с пулеметом к одиноко стоящей ели, партизан упал. Не смогли полицаи выполнить задачу, окружить и уничтожить партизан, те ушли в пущи леса. После этого боя Демьяна назначили командиром отделения.
Одели их в синюю полувоенную форму, на ноги наши солдатские кирзовые сапоги. Выдали винтовку русскую, патронташ и учебную обойму патронов. Первую неделю учили ходить строем, разбирать и собирать винтовку. Каждый день стреляли из винтовок по мишеням. Жили в казарме артиллерийского училища. Вторую неделю учили как действовать в наступательном и оборонительном боях. С наступлением темноты направляли на патрулирование улиц города, железнодорожной станции, постовыми на важные объекты. Командиром роты был офицер, которого называли "Господин офицер". Кто он по национальности? Определить было невозможно, он хорошо говорил по-русски, по-украински, по-немецки.
А на фронте фортуна изменила немцам. Немцы под Москвой получили по зубам. Москва оказалась орехом крупным и очень, очень крепким. Немцы бежали от Москвы, побросав пушки, усеяв подмосковные снега трупами убитых солдат и искореженной военной техникой. Бежали аж на 150 километров.
Дрогнуло сердце Демьяна, забурил душу его вопрос, "А правильно ли поступаю, соединив судьбу с немцами"?
Немецкая пропаганда первое поражение непобедимой армии вермахта списало на русские морозы, а не на мужество и храбрость советского солдата, не на возросшую мощь нашего оружия, проигнорировало способности наших генералов и офицеров.
Чтобы просветлить мозги, баловаться стал Демьян самогоном, появились любовницы.
Галину Демьян повстречал у ресторана, в котором проводили вечера немецкие офицеры. Симпатичная девушка, одета в демисезонное пальто, полуботинки, темные волосы закручены в гулю. Наметанным взглядом Демьян сразу определил, что девушку привело сюда отчаяние, голод и нищета. От отчаяния решила продаться первому попавшему офицеру. Правда, в объявлениях расклеенных на витринах, требовались девушки в дома терпимости с хорошей оплатой, добровольцы на выезд в Германию. Но она боялась не только звания проститутка, а самой мысли сделаться проституткой. А стать любовницей немецкого офицера, за кусок хлеба с маслом она согласна. Демьян взял Галю под локоть и привел в кабачок. Накормил и маленько выпить позволил. Потом сурово спросил, где живет и кто родители. Отвел ее домой. Домик деревянный две смежных комнатки, сенцы, двор с огородом. В доме мать, выжатая как доска, с горящими глазами. Глаза стянутые, как обручами стягивают бочки, синими под глазницами. Девочка, сестра, Гали, лет девяти, угловатая, с длинными, узловатыми ногами. Жалостью к ним наполнилось сердце Демьяна. Глядя на Галю, сурово сказал матери: "Ни куда не выпускайте Галину. Я завтра приду". И пришел, принес хлеб, крупу соль. Отдал в руки матери и ушел, напомнив ей, чтобы в эти дни не выпускала Галину на улицу.
Тихие улицы городка ожили. Появились на улицах немецкие солдаты, команды полицаев. На площади, возле управы, поставили длинный стол, под синим сукном, несколько стульев. В домах крики, плачь. По улицам, переулкам под дулами винтовок немецкие солдаты гнали к управе молодых парней и девчат.
Перед согнанной молодежью выступил голова Нестер Ковальчук. Красочно описав жизнь в Германии, закончил речь словами: "Ваш добровольный труд, ускорит победу над большевиками, поможет вам, молодые люди, вырваться из нищеты, в которую загнали вас большевики". Объявили добровольную запись. К столу никто не шел. Тогда построили молодежь в очередь и по пятерке стали направлять к столу. Сидящие за столом писцы заносили данные в списки добровольцев. Закончив запись собранных парней и девчат (в списках насчитывалось сто душ), построили по четыре человека в ряд и под усиленным конвоем повели на станцию.
В этой операции Демьян не участвовал, он был дежурным по городку.
Численность роты полицаев достигла 150 человек. Больше половины ее состава составляли пленные молодые солдаты украинской национальности. Каждый день шли занятия по боевой подготовке. Изучали немецкое и наше, советское стрелковое оружие. Проводились занятия по вождению автомобилей, как вести допрос и оформлять документ.
Участились выходы роты на облавы партизан и прочесывание местности вдоль железнодорожного полотна. В комендатуре каждый день кого-то допрашивали, пытали, расстреливали.
Все угрюмее становилось лицо Демьяна. Густые брови застилали глаза как шторы закрывают свет в окнах. Смотрел он на божий свет и на людей исподлобья холодными глазами. По природе малоразговорчивый, говорил Демьян мало, отрывистыми фразами. Да и в фигуре происходили изменения, плотная его фигура стала горбиться, голова и шея вдавливаться в плечи.
Увидев происходящие изменения в натуре Демьяна, осмелев, Галина спросила: " Что-то гложет тебя Демьян, ты не таким стал"? Демьян ответил:
" Война, всему виной война".
В июле 1942 года роту почти в полном составе погрузили в вагоны и повезли на восток. Выгрузили на станции Тихорецкой. В Тихорецкой рота занималась патрулированием улиц, обеспечивала порядок в станице. Местной комендатуре помогала вылавливать коммунистов, евреев. Участвовала в стычках с партизанами. Солдатам роты запретили называть друг друга по именам и фамилиям. Каждый выбрал себе кличку. Демьяна стали называть Крот. Недели через две роту перебросили в город Армавир. Армавир наши войска оставили 8 августа 1942 года.
Железнодорожную станцию Армавира каждую ночь бомбили русские самолеты. Пожары складов, взрывы боеприпасов, черный дым горящих цистерн с топливом характерная картина для этих дней. В конце первой недели Демьяна ранило в голову осколком разорвавшейся цистерны. В госпитале оперировали, продержали неделю и отправили домой.
Жил дома, а ночь проводил с Галей. Поправил здоровье, отдохнул положенное и стал служить при комендатуре. Жил дома. Казармы артиллерийского училища занимали немцы и школа по подготовке диверсантов. Вход на территорию городка для полицаев был закрыт. Демьян был старшим полицаем. Его отделение занималось обеспечением нормальной жизни города, Следило за исполнением жителями города приказов и распоряжений немцев.
На южном фронте шли ожесточенные бои. Горел разрушенный Сталинград. Немцы орудовали на Кубани, вот - вот войдут в Грозный, захватят нефтяные вышки. Немцы ликовали, ночами офицеры веселились в ресторанах, проводили ночи в домах терпимости.
И вдруг официально объявленный траур по погибшим немецким солдатам и офицерам под Сталинградом. Наступление Красной армии по всему южному фронту. С востока идут эшелоны с ранеными немцами.
Крепко задумался Демьян над своей жизнью. Он уже не восхищался немецкой техникой, немецким образом жизни, он перестал верить в победу немцев. Его мозг был занят проблемой, жизненно важной для него, как сохранить жизнь, замазать пятно полицая? С этой мыслью он просыпался и ложился спать. Этим кредо он оценивал свои поступки и действия. После войны на суде, в свое оправдание, Демьян привел случай, когда он отпустил партизанского связного деда Прокопия. Не выдал девушку еврейку, жившую в большой семье Серафимы Петровны.
В начале марта 1943 года Демьян тайно, с подложными документами, изменив фамилию и год рождения, перебрался в Курскую область в город Старый Оскол и устроился рабочим на элеватор. Теперь он Григорий Васюхин. Вскоре городок был освобожден Советскими войсками. В апреле его призвали в Красную армию.
Военные пути дороги Григория Васюхина.
Пройдя трехмесячную военную подготовку Григория Васюхина, назначили наводчиком 85 миллиметрового зенитного орудия. В огненные дни Курской битвы зенитный полк, в котором служил Григорий Васюхин, прикрывал 13 армию. 13 армия занимала позиции перед железнодорожшой станцией Поныри, 7 июля по боевым позициям 13 армии немцами был нанесен мощнейший артиллерийский налет, поддержанный армадой самолетов.
Увидев, идущие углом немецкие самолеты, командир орудия сам прыгнул в сидение наводчика. Выпустил несколько снарядов, спрыгнул с сидения, приказав Григорию занять место наводчика. Самолеты противника засекли зенитные орудия и звено юнкерсов пошло в пике на орудие. Григорий слился со стволом пушки, глаз сросся с окуляром прицела, он сделал последний поворот прицела и плавно нажал пуск. Григорий не слышал выстрела пушки, он был снарядом, который разнес юнкерс на части. Вот этот выстрел, уничтоживший ведущий юнкерс, видел командующий армией. После завершения боя командующий армией лично вручил Григорию Васюхину орден Красной Звезды.
Зенитный полк уже за Днепром. Григорий сержант, командир зенитного орудия. Потом была Польша, Германия.
Весть об окончании войны и нашей Победы услышал Григорий западнее Берлина. Рано утром 9 мая небо над Берлином озарилось лучами прожекторов, разрывами снарядов. Цветные трассирующие цепи пуль, выпущенные из тысяч пулеметов и автоматов, как гирлянды, обрамляли этот победный, прощальный салют.
Началась служба без войны и выстрелов из пушек, хотя нет- нет по ночам трещали автоматы. Полк располагался в небольшом городке западнее Берлина. В апреле 1946 года у Григория начались головные боли. Однажды на посту он потерял сознание. Пришла смена: никто ее не окрикнул, и часового не видно. Нашли Григория лежащим возле стены здания, руки прижимали винтовку к груди. Повернули на спину. Разводящий старший сержант расстегнул шинель, ворот гимнастерки, приложил ухо к сердцу, услышал слабое биение сердца, в слух произнес: " Жив"
Первую годовщину Победы встречал в госпитале с маленьким осколочком на тумбочке. Врач, когда приходил с обходом, хвалил его за быстрый процесс выздоровления и, смеясь, говорил: " В рубашке родился, Григорий, долго жить будешь". Операция сложной была, долбили череп, удалили осколок, который в любой момент мог проникнуть в мозг, а это конец. Вставили пластинку. Через месяц комиссовали, признали непригодным для военной службы. Выдали документ об инвалидности группы.
Выписался из госпиталя Григорий, вышел на улицу городка, прошел метров полсотни, увидел в сквере скамеечку, затененную сиренью и сел. Тишина. Теплый ветерок поднимал и опускал складки гимнастерки, играл в волосах, приятно освежая его тело. Птички щебечут, выводя замысловатые короткие трели, разливается благодатный запах сирени, посаженных в цветниках цветов. Благодать, да и только. Только не было благодати в его душе. Гложет его душу и сердце вопрос: как жить дальше, куда ехать? С домом, с родителями он порвал в марте сорок третьего. Порвал связь и с Галиной, которая ждала его дите. Люди на родине, считают его предателем, полицаем. В родной городок на Сумщине пути его нет. Решил податься в Сибирь. На память пришли слова песни " Эй баргузин пошевеливай вал.." Что скрывается под словом баргузин, он не знал. Решил в части узнать, название районов в Иркутской области. Если есть Баргузинский район, поедет туда.
Сослуживцы радостно встретили возвращение Григория, рассказали все новости происшедшие в его отсутствие. Из всех новостей Григорий выделил две. Первая новость- полк преобразуется, в противовоздушную дивизию и вооружается новыми автоматическими орудиями. Вторая новость- командир орудия Василий Степанович Жуков демобилизовался в Калининградскую область по вербовке. Шло заселение русскими Прусских земель. Хотелось Григорию остаться в части, но он знал, что его не оставят, инвалиды не нужны армии. А вот демобилизоваться в Калининградскую область это то, о чем он думал, что он искал. Через неделю сослуживцы проводили Григория Васюхина.
Калининградская область (бывшая Восточная Пруссия).
Город Калининград (бывший Кенигсберг) лежал в развалинах. В центральной части города практически нет целых домов. Вокзал, улицы, прилегающие к площади "Трех маршалов", очищены от битого кирпича, искореженного железа, пушечных гильз, деревянного мусора. Строятся кирпичные многоэтажные дома. Строят пленные немецкие солдаты. А на окраинах местами сохранились целые улицы, застроенные кирпичными домами двух уровней. Первый этаж кирпичный, второй деревянный. В этих котэджах жили до войны городские богачи.
При помощи милиционеров нашел городской военкомат и встал на учет. Военком направил Григория Васюхина в областное Управление сельского хозяйства. В управлении назначили инспектором по созданию колхозов и совхозов в области.
Область была в запустении, земля усеяна разбитой техникой, местами начинена противопехотными и противотанковыми минами и не разорвавшими снарядами, складами боеприпасов, изрыта окопами. Огороды, поля зарастали бурьяном, кустарником. Мелиоративные сооружения выведены из строя, под водой огромные площади плодородной земли. Предприятия, перерабатывающие сельскохозяйственную продукцию, были разрушены. Прибывающие люди из разных областей страны пока занимались жильем и очищали от сорняков и хлама огороды.
В Управлении были составлены карты земель для каждого колхоза и совхоза. Планы и карты размещения людей. Планы- задания что выращивать на землях, и какой получит урожай. Планы- задания, планы, внушительно и красочно выглядят на бумаге. А их надо внедрить в жизнь.
Крутился, не считаясь со временем, Григорий, по районам ездил, на месте помогал председателям колхозов, директорам как умел и понимал. Сам приглядывался к деятельным, волевым руководителям. Набирался житейской мудрости и знаний о земле.
С жильем в городе было очень трудно. Сотрудники сельхозотдела жили в подвале рядом с Управлением. Когда в городе открылся сельскохозяйственный техникум, поступил учиться в техникум на агрономическое отделение. За три года окончил техникум, получил специальность агронома.
Жизнь в городе и области налаживалась. Первые сотрудники Управления уходили на другие работы. Их место занимали специалисты с высшим образованием. Ушел из управления и Григорий Васюхин, назначили директором Пригородного совхоза города Черняховска. До войны это был город Инстербург.
В лучах славы.
Город Черняховск расположен в южной части области на реке Преголя. По количеству жителей и промышленной значимости второй после Калининграда город области. Назван город в память генерала армии, командующего Третьим Белорусским фронтом Черняховского И. Д. ,погибшего 21 февраля 1945 года.
Совхоз Пригородный многоотраслевое хозяйство. Выращивали рожь, овощные культуры. Было большое стадо крупного рогатого скота. Содержали свиней, птицу: кур, гусей. Большие площади земли заняты садами, в которых весной цвели яблоки, сливы, груши. Их белый дымчатый наряд красил округу, аромат пьянил.
Григорий Данилович оказался руководителем рачительным, смышленым. С его приходом хозяйство быстро пошло в гору. В 1957 году совхоз Пригородный был награжден Дипломом ВСНХ первой степени, а Васюхин Григорий Данилович- Серебряной медалью ВСНХ. В 1961 году за выдающие достижения в производстве мяса и молока совхоз Пригородный награжден Переходящим Красным Знаменем РСФСР, а его директор Васюхин Г. Д. - награжден орденом Октябрьской революции. Ему было присвоено почетное звание "Заслуженный работник народного хозяйства Калининградской области". На Всесоюзном совещании передовиков сельского хозяйства в Кремле Григорий Данилович сидел за одним столом с Н. С. Хрущевым. Портрет его был установлен на аллее Славы города Калининграда.
Счастливым событием в жизни Григория Даниловича стал день 8 марта 1955 года. В этот день он соединил свою жизнь с любимой девушкой Софьей. Через год Софья подарила ему сына Андрюшку, а еще через год дочь Галю. Назвать дочь Галей предложил Григорий, сказав Софье, что у него была сестра Галя. Не было у него сестры Гали, а была, как сейчас называют, гражданская жена Галя, которую он помнил и любил.
Сколько веревочка не вьется, а конец будет.
7 апреля 1965 года из далекого Армавира, который раскинулся по берегу капризной Кубани, в Калининград на могилу сына, приехал старый кубанский казак Резник Владимир Давыдович. Сын Владимира Давыдовича погиб 9 апреля 1945 года при штурме Королевского замка. Солдатское кладбище большое. Много на нем плит с именами погибших героев. Долго молча стоял у плиты, на которой отлиты десять фамилий погибших бойцов. Среди них фамилия старшего лейтенанта Резник Игоря Владимировича, его сыночка. Оглядел развалины Королевского замка, плюнул и с ненавистью вслух произнес: "Вот так всегда будет с теми, кто осмелится нарушить мирную жизнь нашей Родины".
Владимир Давыдович в годы войны, когда немцы заняли Армавир и хозяйничали в городе и его окрестностях, командовал группой партизан.
Шел по площади Победы. Остановился у аллеи Славы, где портреты людей внесших огромный вклад в экономическое развитие области. Пробежал глазами по длинной портретной галерее, и было уже пошел, но остановился. Не поняв, что его остановило, снова стал вглядываться в портреты. И взор его замер на портрете с густыми бровями, нависшими над глазами, на глазах, испускающих ледяной мрак, на квадратном подбородке и тонких губах. Перевел взгляд на другие лица, и снова внимание его привлек портрет с густыми бровями. В мозгах, как сейчас говорят, в серых извилинах мозга, сплошной лентой шли лица людей, пейзажи, места встреч. Протер платочком глаза, очки. Вновь всмотрелся в портрет и увидел, как наяву ухмыляющегося, с поднятым немецким автоматом надо рвом, заполненным убитыми евреями - Крота. Выпустил тогда Резник, чуть не весь диск автомата в Крота. А он оказался жив. До того разволновался старый партизан, ноги подкосились, стал заваливаться на бок. К счастью рядом оказалась пожилая женщина, вовремя подставившая свое хрупкое плечо. Отвела его к недалеко стоящей скамейке. Достала из сумочки бутылочку, и дала Владимиру Давыдовичу таблетку валидола.
Старушка посидела малость возле него. Резник молчал. Встала, посоветовала еще посидеть, попрощалась и пошла по своим делам.
Сердце Владимира Давыдовича успокоилось, дыхание ровное. Память высветила в подробностях тот вечер и встречу с Кротом. Накануне из города пришло сообщение, в котором сообщалось о проведении немцами карательной акции вечером 14 августа близ хутора Красная Поляна. Командиру группы товарищу Резник В.Д. приказывали: Силами группы помешать проведению карательной акции. О зверствах спец роты, действующей в окрестностях Армавира, Владимиру Давыдовичу поступали ежедневные донесения. В них отмечалась жестокость двух групп: одна возглавлялась Ястребом, другая Кротом. По донесениям и рассказу местного жителя художник нарисовал портрет Ястреба и Крота.
Встал со скамейки и снова подошел к портрету Васюхина Григория. Долго вглядывался в каждый штрих лица, шепотом твердя, повесить ярлык предателя, полицая легко, а если ошибся? И когда окончательно убедился, что на портрете Крот, решил идти в КГБ города.
Дежурный, проверив его документы и узнав цель посещения, провел к начальнику КГБ генерал-майору. Генерал внимательно выслушал рассказ Владимира Давыдовича, попросил его рассказанное изложить на бумаге. Вызвал сотрудника, приказав ему угостить Владимира Давыдовича чаем, обеспечить бумагой, ручкой.
Дело под грифом секретно.
Расследованием установлено: полицейская рота под номером 234 сформированна в городе Энске в конце 1941 года Сумской области.
В ноябре-декабре1941 года неоднократно принимала участие против партизан. Помогала немцам в сборе и отправке молодежи на принудительную работу в Германию
1942 году в станице Тихорецкой, в г. Армавире и его окрестностях Краснодарского края, участвовала в проведении карательных операций против населения. 14 августа близь хутора Красная Поляна участвовала в расстреле евреев и партизан. В этой операции участвовал старший группы полицаев по прозвищу Крот, он же Васюхин Григорий Данилович, он же Демьян Поволоцкий 1924 года рождения. Место рождения Сумская область, город Энск.
В Советскую армию призван военкоматом г. Старый Оскол Курской области в апреле 1943 года.
В составе 78 зенитного полка принимал участие в боях. Награжден орденом Красной Звезды, медалью " За отвагу".
Работал директором совхоза "Пригородный". Награжден орденом Октябрь - ской Революции. Женат. Жена Софья Андреевна. Имеет двух детей: сына Андрея и дочь Галину.
Суд.
Трусов, предателей ни один народ мира не прощал. Их везде и всегда наказывали принародно.
Судили Демьяна Поволоцкого в г. Армавире открытым судом. Десятки свидетелей выступали на суде. Обливаясь слезами, рассказывали о зверствах карателей- полицаев, о жестокости Крота. Одна старая женщина, вытирая платочком глаза, рассказала: "Вот этот выродок, показывая высохшей рукой на Крота, прикладом автомата убил моего старика, увел корову". Выступил на суде и Владимир Давыдович Резник. Владимир Давыдович зачитал выдержки из донесений. Крот изнасиловал 12 августа шестнадцатилетнею Ирину и отправил на работу в Германию.!4 августа на хуторе Красная Поляна расстреливал мирных жителей
Демьян был осужден на 7 лет и на пять лет ссылки. Лишен наград и званий. Отбывал наказание на севере Коми республики. Заготовлял лес для страны.
Отбыв семилетнее наказание, Демьян вышел из ворот зоны. Комиссия по надзору за осужденными определила местом ссылки ему Сыктывдинский район Коми Республики. Выбрал он своим местом жительства сплавной поселок Слободского рейда. Выбор места жительства выбрал сознательно, надеясь перебраться в Эжву. Год прожил Демьян в поселке. Каждый месяц ездил в город Сыктывкар отмечаться в отдел по надзору МВД Коми республики. Получил разрешение проживать в городе Сыктывкаре.
1973 год Демьян Половецкий прописан в городе Сыктывкаре. Работает рабочим ремонтно- строительного участке.
В семьдесят пятом году был в Черняховске. Встречался с бывшей женой Софьей. Софья замужем. Дети Андрей и Галина взрослые. Галина замужем живет в Московской области.
Софья Демьяну адрес сына не дала, и искать его ему не разрешила. Андрей учится в институте. Знакомых Демьян в городе не искал и ни с кем не встречался. На родине, в Сумской области ни разу не был.
В 1985 году вышел на пенсию. Живет один.
Афган. Горы, душманы, кровь.
Вертушка высадила нас на вершину горы, в тот самый момент, когда наши самолеты закончили обработку базы душманов на южном склоне горы. Задача группы: Уничтожить базу вместе с "духами", если будут сопротивляться. Нас пятнадцать десантников. Командир отряда старший лейтенант Егоров. Егоров волжанин, знаток гор, шутили десантники. Однажды, учась в школе в 9 классе вместе с учителем физкультуры, лазал на утес в горах Жигули. Скатились мы на душманов, словно снежная лавина, вспоминает Валерий Игнатьевич, в ту пору старший сержант, помкомвзвода. Почти без боя взяли пещеру с боеприпасами и взрывчаткой, продовольственный склад и тридцать человек пленных. У нас потерь не было. Пленным душманам приказали похоронить погибших. Взорвали склад боеприпасов. Пленных душманов загрузили мешками, коробками с продовольствием. Благополучно вернулись на свою базу.
Второй раз я встретил Валерия на улице, изрядно выпившим. Узнал меня, подбежал, обнял, прижав мою голову к широкой груди. Валерий парень рослый, выше меня на голову. Возбужденно, жестикулируя руками, рассказал, что встречался с друзьями по Афгану, выпили малость, вспомнили братьев по войне, песни пели. А потом спросил меня: Может, вон на той скамейке посидишь со мной, послушаешь одну бывальщину. Так хочется кому-то рассказать ее. Сейчас, подумал я, нельзя отказать ему в просьбе, уж очень сильно он возбужден, обидится, а еще хуже, натворит, что ни будь. Согласился.
"Лето было, солнце высоко, высоко, маленькое такое с желтоватым отливом, а жарит землю крепко. Босиком не пройдешь, подошвы ног обожжешь. Так начал свой рассказ Валерий. Помолчал, зачем-то ногой ударил по земле и продолжил "Ночью в горах холодно, хоть шубу надевай. Мы преследовали группу душманов. В горах они, как горные бараны, нет для них недоступных мест, каждую тропинку знают. Одеваются под цвет гор, не отличишь камень лежит или душман. Тропы в горах настолько узкие, идешь по тропе, а руки над пропастью висят. Надо приучить себя не смотреть вниз, иначе свалишься и кости не соберешь.
Подстерегли они нас на такой вот тропе, в самом узком месте. От разрыва гранаты полетели в пропасть два наших товарища вместе с осыпавшейся частью тропы. Уничтожили бы они нас, если не выемка в скале, в которой мы укрылись. Кидают "духи" гранаты, а они в пропасть летят. Решили вернуться назад. Прижимаясь спинами к скале, не замеченные душманами ушли. Жаль Рамазана и Георгия надежные, верные были ребята. Замолчал, глядя выше меня в небесную синь.
Поклялись мы над пропастью, где остались друзья, клятвой смертною: Достать "духов" и расквитаться.
Семеро осталось нас, я старший. До темноты карабкались в гору. В горах ночь наступает сразу, подобно днем в комнате, плотной шторой закрыв окна. Ночевали, тесно прижавшись, друг к другу, улавливая малейший шорох. С первыми лучами солнца мы полезли выше. Попали на тропу, идущую в ту сторону, где душманы. А где они, или все еще сидят в засаде ждут нас, или ушли, но куда?
Слушая его рассказ, я смотрел на его лицо. Мутный блуждающий взгляд исчез, глаза сузились. Из них, как через прицел автомата, шел кинжальный, немигающий взор. Лицо вытянулось, на скулах играли желваки. Руки, сжимали и разжимали кулаки, левой рукой рубил в такт словам.
Пробирались по тропе осторожно, готовые открыть огонь. Вышли из-за скалы, увидели молящихся душманов. И они нас увидели, хватаются за автоматы. Очереди наших автоматов прошили им тела и головы. Когда обходили трупы и добивали раненных, бородатый "дух" пробормотал: " Аллах акбар", нажал спуск омертвляющей рукой автомата. Одна пуля пробила ногу Игорю. Одновременно с очередью " духа" в его тело вонзилось пять наших пуль.Сильно хлопнул, мня по плечу, заскрипел зубами и медленно, растягивая каждую букву, процедил: Я н е н а в и ж у д у ш м а н о в.
Житель Эжвы, Александр, служил во взводе разведки. Много раз встречался с глазу на глаз с душманами. За его ухо "духи" объявили даже награду в тысячу американских долларов, он подстрелил их командира. Наше командование наградило Александра медалью." За отвагу"
В одном бою Александр чуть было не попал в плен. Его, и четырех разведчиков, окружили душманы. Духи не стреляли по ним, убить ведь просто, им нужен был живой шурави. Шли на группу, строча из наших автоматов Калашникова, калашей. А они лежали, укрывшись от огня за валуном. В автомате у каждого оставалось по одному патрону для себя. И о счастье, вертушка, полив свинцовым дождем душманов, выбросила веревочную лестницу, забрала всех пятерых. Живыми забрала.
Из сочинения ученицы 9 класса Сыктывкарской школы.
Говорят, война в Афганистане была не нужна и тех, кто воевал, обманывали. Я знаю дядю Степана, друзей папы: дядю Володю, дядю Диму, да и папа мой, Василий Аркадьевич, два с половиной года служил в Афганистане сапером. Все они говорят: девушки, женщины сняли чандру, дети пошли учиться в школу. Декхане получили работу. Лечить, делать прививки от оспы, холеры стали бесплатно. Выходит они знали, за что воевали в горах.
Черный тюльпан.
По площади Усть-Цилемский район больше многих европейских государств. Взять, например, Бельгию, на территории которой находится штаб НАТО, штаб современного жандарма. Площадь этого государства на четверть меньше, чем площадь территории Усть - Цидемского района. На такой огромной площади проживает чуть более пятнадцати тысяч человек вместе с детьми и стариками.
Из Афганской бойни на берега Печоры привезли 3 оцинкованных гробов. На каждом гробе черной краской написано: Невскрывать.
Для маленького, по населению района, слишком много, тяжел горький груз.
Первый гроб, как его прозвали солдаты афганцы, "черный тюльпан"; "груз 200", по армейскому коду, привезли 1980 году. В нем лежали останки Сергея Поздеева, жителя села Усть-Цильмы. Коротка его жизнь, всего 20 лет. Учеба в школе, служба в армии, Афганистан и смерть от пули душмана.
Приказом части ефрейтор, старший радиотелеграфист, Поздеев Сергей, посмертно награжден орденом Красной звезды.
Через четыре года, в 1984 году привезли второй оцинкованный гроб с телом Мяндина Виктора. Виктора я учил в школе, бал классным руководителем. И сейчас перед моими глазами симпатичный юноша в школьной форме с волнистыми белыми волосами. Стеснительный, исполнительный. В школах таких не очень запоминают, помнят отличника и хулигана.
Виктор служил механиком - водителем боевой машины. Во время боя был тяжело ранен. Умер в госпитале. Посмертно награжден орденом Красной Звезды.
Третий, "груз" 200" привезли в поселок Новый Бор с останками Александра Вологжанинова. Он был летчик. Летел в Афганистан на самолете АН-12 загруженным боеприпасами. Был сбит ракетой выпущенной "духами". Посмертно награжден орденом "Красной звезды".
Однажды, учительница математики, спросила Сашу: Кем он хочет стать? Саша ответил: летчиком. А почему не математиком, у вас математическое мышление, в Вас есть внутреннее ощущение подхода к решению задач. Глядя в глаза учительницы, Александр твердым голосом сказал: Летчиком.
Окончил Балашовское высшее авиационное училище. В 1986 году в числе других летчиков добровольцев, прибывает в Афганистан. За дав месяца, он налетал более двухсот часов. В городе Кировобаде, (ныне г. Ганджа), где дислоцировалась авиационная часть, открыт памятник с высеченными именами членов погибшего экипажа.
Саше было 22 года.
Афганцы вспоминают
Владимир Феонович Филиппов изпоселкаСинегорье.
На одной из встреч со школьниками рассказал о службе в Советской армии. В армию призвали 16 октября 1978 года. Осенью 1979 года окончил курсы младших командиров и получил воинское звание сержант.
После курсов направили в город Свердловск, где формировалась механизированная дивизия. Вскоре ее направили в Афганистан.
. Помню, колонна боевых машин пехоты прошла по мосту, и мы оказались в другой стране. Родная земля, с городом Кушка, таяла на глазах в серой дымке. Сдавило сердце, в голове сам собой возник вопрос, удастся ли вернуться в Союз, домой? В общем, грустно было.
Дивизию рассредоточили в провинции Герат и Фарах. Это западные, пограничные провинции Афганистана с Ираном и Пакистаном, откуда поступало вооружение и боеприпасы для душманов. Задача наша перехват караванов идущим по горным тропам с оружием и боеприпасами из Пакистана. Прочесывали окрестности и проводили "зачистки" кишлаков вместе с афганскими военными. Люди в кишлаках жили плохо. Детей в каждой хибаре много, дети постоянно голодны, оборваны, школ нет. Взрослые тоже не умели ни писать, ни читать. Очень большое влияние религии. Что скажет мула, то и делают декхане.
Приказ о дембиле вышел 21 ноября 1980 года. На смену нам оборванным, пришли 150 человек в новеньком обмундировании. Мы же форму получили лишь в Ашхабаде. За службу всего две ночи спал на нормальной постели, смеется Владимир Феонович. А в Афганистане он пробыл 8 месяцев.
А вот что рассказал о службе в Афганистане односельчанин Филиппова, ОлегЯковлевич Чупров. Призвали в армию в 1983 году. Прошел военную подготовку в Алма-Ате. Совершил 28 прыжков с парашютом. В марте 1984 года попал в Афганистан, на Гульхану. Участвовал в 18 операциях в составе десантно-штурмрвой маневренной группе. Встречали караваны из Ирана. Без боя прошли всего четыре операции.
Смущаясь, краснея из-за врожденной скромности, он коротко рассказал об одном боевом эпизоде, случившемся на кануне его демобилизации.
На смену нам привезли в часть 19 молодых парней. Вместо получения документов на "дембил", получил приказ выехать на операцию. Тогда молодых, не опытных в пекло первыми не посылали, они шли позади.
На операцию шла группа из 25 десантников. Шестеро нашего призыва, один из них я, остальные молодые. Задача группы перехватить караван идущий с Ирана.
Молодые шли в трех километрах позади нас, стариков. Духи, пропустили нас, идущих впереди, переправились через речку и напали на новичков, открыв ураганный огонь из автоматов. Молодежь перепугалась, забыла, что в руках у них не учебные автоматы с просверленными стволами, а боевые автоматы, гранатометы, сбились в кучу, как бараны в грозу, и бросилась бежать обратно в часть. Духи их на выбор убивали. Когда совсем мало десантников осталось, командир отделения почуял смерть, опомнился, успел крикнуть в микрофон рации "Нас убивают". Прибежали к ним на помощь, а спасать уже некого было, духи шли по трупам, добивали раненых. Много уложили мы бандитов, но не всех. Большая часть ушла.
От пленных бандитов мы узнали, что их было 150 человек. И еще узнали, что нас продали. О движении каравана наш штаб оповестил афганский офицер, он же показал по карте, где лучше перехватить караван и он же, продал сведения о нас бандитам, сопровождающим караван.
Я и сейчас вижу искаженные страхом лица парней. Девятнадцать парней потеряли. Таких потерь у десантников еще не было.
Посвящается
солдатам 184 с.д.
Быль о букете цветов.
Это было в Литве, это было на Немане
Дивизия вышла рано утром к реке.
Туман стоял на реке. Немцев нет.
Улыбнулось солдатам счастье.
Надо скорее на берег другой.
Кто в лодке. Кто на плоту, на бревне,
На различных подручных средствах
плывем.
И вдруг разорвало туман, разнесло,
Небо без туч голубое и солнце стоит высоко.
Полна река лодок, плотов, вещмешков.
С кряжа в упор по плывущим
Бьют немецкие танки.
Налетела юнкерсов стая, бомбы сыплют,
Расстреливают из пулеметов.
Разбиты плоты, только щепки остались
от лодок.
Закипела река, забурлила.
От крови солдатской красной стала вода.
Гибнут роты, и нечем помочь.
Вдруг из глубин небосвода звено за звеном-
Наши краснокрылые ЯКИ.
Над стонущей рекой в голубом бесконечном
небе
Завязалась смертельная схватка.
Вот один юнкерс врезался в берег крутой.
Вот падают вместе наш ястребок и фашист-
бомбовоз
Вот еще один юнкерс,
оставляя шлейф черного дыма,
В сторону леса ушел.
Не выдержав дерзкого натиска Яков,
Фашисты бежали.
Переправа идет, немецкие
танки, самоходки горят.
Небо чисто, опять голубое.
Слышен гул, и снова над нами
Звено за звеном идут Яки,
Приветствуя взмахом крыла
Вдруг один ястребок
оторвался от строя,
Сделав крутой разворот,
Стрелою к земле подошел.
Открылась кабина,
показалось лицо озорное пилота,
И в окопы солдат
упал букет ярких цветов.
Мы не знали ни части
над нами сражавшейся,
Ни имени, звания пилота.
И только потом нам сказали:
Это букет от французов-
летчиков полка Нормандия
Реквием
Чем больше годов на плечи ложится,
тем чаще мне снится наш маленький дом.
В снегу по окошко, в воде по весне
и запах черемухи за шаром.
Снятся деньки сенокосные,
Огнище у озера. Копны рядами,
как девки на Горках в цветастых платках.
Чай с земляникой, смородиной.
Головы наши в сенных кудрях.
Ночами здесь мятою пахнет,
горошком мышиным,
а больше парным молоком
Снятся березки на Ластиполе.
Детские игры, лошади, скачки,
с вицей саблей в руке.
Тропинка вьюном возле шара,
к домику дяди, к реке.
Ужение в Белой курье и костер
Во вспышках костра
смеющие лица друзей:
Петьки Поздеева, Дуркина Васи,
Яшки Дуркина, Декабриста,
Васи Иванова и Леонида братана.
Рядом со мной Колька Комар,
Федя Бобрецов, по прозвищу Кочин,
Михаил, сын Евдокима,
наш рисовальщик. Любил писать
гусей на реке, лошадей, да Чапаева.
Их уже нет, они в вечность ушли.
Погибли на фронте в девятнадцать
Петька Поздеев, Василий Дуркин.
Вася Иванов погиб в последний день
ненасытной войны.
Раны военные жизнь укоротили:
Якову Марковичу, Николаю Дуркину,
Сидорову Декабристу.
Мишу в пятнадцать лет, Печора взяла,
Леонида, братана, Больничный ручей.
Только я еще землю топчу
И милые лица друзей вспоминаю.
И мне уж за семьдесят с гаком.
Я в весеннем лесу,
пью березовый сок,
И хмелею от запахов леса.
Вспоминаю другую весну,
ту весну сорок пятого года.
Тишину вспоминаю,
раннего утра 9 Мая.
И улыбки уставших
солдат над окопом.
Тишина после грохота взрывов,
Огня и предсмертного воя
идущих в атаку солдат.
Тишина как сейчас
на опушке елового леса.
Восходящего солнца лучи
В бронзу, золото лес одевают,
Серебрят гладь речную
Баской день предвещают.
Счастья Вам, милые люди России!
Томик Пушкина.
Танки шли по дороге лесной
Поднимая облако пыли
Было душно в коробке стальной
Пот и пыль глаза разъедали
Все устали и отдыха ждали.
Вот и желанна команда: Привал
И обед двух часовый .
Танки встали вблизи от реки.
Река прохладою дышала
И в темных водах отражала
Кудрявы клены, нас на круче.
За речкою широка нива
А дальше хутор, лес.
Была осенняя пора
Природа в краски одевалась
На сердце грусть и щемящая тоска
О жизни другой, о любимой...
В танке между снарядов
два томика стихов всегда стояли
Один томик Пушкина
Другой- Сергея Есенина Нам нравилась их лира нежная.