Достойно искреннего уважения извечное стремление человека найти и наказать виновных. Иной может утратить моральный облик и скатиться в совершеннейшее скотство, но сохранить неугасимое желание Справедливости. Человек, этот неутомимый труженик, никогда не отлынивает от поиска виновных, порой весьма непростого ввиду отсутствия очевидных признаков чьей бы то ни было вины. Нет, такая малость не в силах сбить его с истинного пути! Здесь, несомненно, стоит брать пример с юного княжича Гровца, который во время прогулки по лесу запнулся о корень, вывихнул плечо и едва не выколол глаз веткой. Что и говорить, он оказался в довольно затруднительном положении, ведь кругом на расстоянии полета стрелы не было ни души. Однако он не заслуживал бы преданности своего народа, если бы не нашел выход. Солнце еще не зашло, как каждое дерево в лесу получило знатную порку кнутами от мозолистых рук суровых крестьянских мужиков.
Пока среди нас есть такие люди, как княжич, мы можем быть спокойны - виноватый всегда найдется. Но расслабляться никак нельзя, потому что, как всем известно с малых лет, кто не найдет виноватого - тот сам и виноват.
Суть этих рассуждений была впитана героями нашего повествования с молоком матери, а потому, уяснив свое положение, но никак не смирившись с ним, они немедленно принялись за поиски.
- Проклятая деревня! - рычала Рия, вырывая с корнем кусты. - Все у них не по-людски - ни собак, ни частокола, и мужичье дурное. У, швыргины дети!
- Почему я? За что мне муки женского обличья!
В голосе барда слышались визгливые нотки приближающейся истерики. В отличие от Рии, прямо перешедшей к обвинениям, служитель муз начал издалека - велеречиво перечислил ужасы пребывания в девичьем теле и перешел к проклятиям, адресованным этому несправедливому миру, своей судьбе, всему женскому роду, горькой бардовской доле, конкретно встрече с проходимцами и, наконец, растреклятому дракону.
- Дракон! - зарычала Рия, приостановив свою разрушительную деятельность. - Виделся мне нынче дракон во сне! Измывался, гад ползучий...
- Та же напасть со мной случилась. Значит, мы заколдованы драконом! - трагическим тоном провозгласил бард, вдруг впавший в меланхолическое настроение.
Кабан, до того душераздирающе повизгивающий, начал тихо отступать под деревья, и не зря. Драконы редко оказываются крайними, потому что начистить чешуйчатое рыло под силу далеко не каждому, а Справедливость требует возмездия. Потому поиск виноватых продолжился, пока не уперся аккурат в Орша.
- Орш! Твои гнусные проделки с указателем! Да если бы не ты!..
Но кабана нигде не было видно. Конечно, умей Рия воспользоваться новоприобретенным нюхом, он бы не смог скрыться. А пока, в соответствии с традициями, отсутствующий был признан виноватым за все и подвергнут многочисленным проклятьям.
Выпустив пар, горемыки призадумались. Недолгая летняя ночь растворялась в серых предрассветных тенях. Перспективы вырисовывались преотвратные. Разрушить чары дракона может далеко не каждый маг, такие селятся только в стольном граде типа Гловца или в ветхой хижине посреди дремучей чащи. К первым попробуй пробейся без денег и связей, вторых поди найди. Да и людям-то в таком виде не покажешься - как пить дать не поймут. Потом догонят и еще раз не поймут.
- А может, того, снова в пещеру? Ну там, прощения испросить? Что там в сказках про то сказывается? - Рия с надеждой посмотрела на Ульхена.
- Пришел храбрый рыцарь, убил чудище и освободил прекрасную принцессу, - процитировал тот.
- Выргные у тебя сказки какие-то. Где мы рыцаря возьмем? И в принцессы у нас только ты годишься. Или в девицы. Прекрасные.
- Зато драконов многовато, - буркнул бард.
Со всем сказанным сложно было спорить. В самом деле, рассветные лучи, рассыпавшись в кронах дубов на сотни золотых пятен, освещали престранную парочку: небольшого, по меркам чудовищ, красно-рыжего ящера с роговыми наростами ото лба до кончика хвоста и роскошным чешуйчатым воротником и привалившуюся к его боку продрогшую девушку со смазливым личиком. Живот прелестницы громко урчал, требуя завтрака, и как обычно в отсутствии физической пищи, мозг Ульхена рука об руку с духом парил где-то в возвышенных сферах, то окунаясь в кучевые облака философии, то выныривая на яркое солнце откровений.
- Сие есть наказание нам за жадность и слепость, - тряхнув спутанными золотистыми локонами, нараспев произнесла девушка. - Легкая нажива всегда испытание, но раз за разом клюешь на нее, равно щучка на блесну.
- Легкая, - фыркнула Рия. - Это клад с ингварной-то легкая нажива? Считай, честно заработанные деньги.
Заколдованная воительница завозилась, подбирая под себя лапы.
- Уж кому теперь видать, как не тебе.
- Драконьим проискам не ввергнуть мой светлый разум во тьму женского сознания!
- От заладил-то. Ты лучше разум свой, светлый который, напряги да скажи, чего теперь делать.
Ульхен стушевался и вздохнул.
- Только и можем, что попытаться задобрить дракона.
- Чем это мы его, злыдня, задабривать будем? Ромашками луговыми?
В наступившем молчании витала одна, зато ясно различимая мысль.
*
Орш встретил рассвет тылом кверху, капли росы блестели на упитанных ляжках. Похрюкивая, кабан разрывал куртинку вертянки, стремясь добраться до сочных корней и взвизгивал от удовольствия, если попадался жирный земляной червь. Пожалуй, голод оказывал еще более отрицательное влияние на Оршевы человеческие качества, чем драконьи чары. Прошло всего несколько часов в зверином обличье, а дравен-младший уже вполне с ним освоился.
Сильнее голода может быть только жажда, будь то жажда воды или жажда самосовершенствования, свойственная порой человеческому духу. Уж если жажда эта приключилась, не будет спокойной жизни, пока не утолишь. Примерно так думал Орш Дравен немного времени спустя, глядя на свое отражение в темном зеркале родника. Ах, если бы снова стать человеком! Ни денечка бы зря не прожил, враз бы жизнь свою по-другому повернул - на путь верный, правильный. Только чего теперь вздыхать? Наказал его ящер зловредный. Мыкаться теперь по чащобам, пока не придет смерть лютая, звериная, а маменька с папенькой так и не узнают, где сгинула родная кровиночка. Споет кухаркина дочка, Даринка, грустную песенку по пропавшему другу, да кормилица слезу утрет. Был Орш Дравен младший, ан весь вышел.
А то еще, вот страх-то, попадешь в охотничью облаву и быть тебе с яблоком в пасти главным блюдом на пиру какого-нибудь местного богатея. Да разве ж это жизнь?!
Тут, однако, выяснилась любопытная вещь - продолжая предаваться душевным терзаниям, Орш в облике дикой свиньи деловито устраивался на дневной отдых. Воображаемые трагичные картины несоответствия величия человеческого духа и низменности звериного тела не помешали ему найти укромное местечко под корнями упавшего дерева и устроиться поудобнее.
И кто знает, чем и когда окончилась бы эта борьба меж духом и инстинктами? Но на счастье Дравена-младшего была у него сила, тайная до сей поры для него самого в первую очередь. А может, то была слабость, тщательно скрытая и не различимая среди мишуры придворной жизни?
Как бы там ни было, а она существовала. Простоватая, искренняя и теплая, веселая или грустная, но всегда - настоящая. С русой косой, вульгарными веснушками, руками, которые никогда не избегали труда ради сохранения нежной кожи.
И до того вдруг захотелось ее повидать, нестерпимо просто. Но и страшно. Вот, скажет, Оршик, до чего ты там в своем Эздельве докатился. И тени сомнений у Дравена-младшего не возникло, что уж она-то узнает его в любом обличье. Пожалеет, конечно. И все-все выведает.
Тут Орш еще пуще пригорюнился, потому как рассказ в его пользу никак повернуть было нельзя. А врать, как ни странно, он не любил. Для правдоподобности ему завсегда фантазии не хватало, да внимания к мелочам - не такое уж это легкое дело, складно врать-то. Тут нужна некая легкость ума, полет мысли, а эти качества, вот хоть тресни, у Орша отсутствовали. И врал он редко, ибо демонстрировать свою ущербность в этом вопросе находил крайне неприятным.
Мысли медленно ворочались в мохнатой голове Орша, и где они перешли в сон, сказать было сложно. Но, как нередко бывает, где-то подспудно продолжались размышления о нелегкой судьбинушке и вызревало решение. Неприятное, как перечная настойка, но твердое, аки кремень.