Ранним утром Старый Город ясен и прозрачен, несмотря на то, что улочки его тесны, как проход через турникет. Висящие на древних стенах домов кондиционеры выглядят диковинными наростами-паразитами, семена которых принёс через море горячий ветер. Бесчисленные лавочки и кафе ещё спят, стыдливо закрыв ставни. Шевеление жизни в Старом Городе начинается после полудня, а к вечеру бурлящий людской поток захлёстывает его с головой. Туристы идут стайками, кучками и целыми караванами, послушно семеня следом за экскурсоводом-баши, и слушая его рассказы. Не всем из них нужно верить, и уж тем более - принимать близко к сердцу. Когда старинная легенда поворачивается к тебе лицом - лучше закрыть глаза.
Всё началось в то проклятое утро, когда Марко нашёл меня в кафе "Тропикана".
Марко - мой бывший одноклассник. Он обладатель аккуратного животика, роскошных усов и непреходящей серьёзности. Серьёзность у него была ещё в школе, а усы и живот появились потом, во взрослой жизни.
И ещё у него появилось собственное экскурсионное бюро. Так что Марко - человек достаточно обеспеченный и очень занятой, в отличие от меня. Я сдаю свою хибару приезжим, а сам весь сезон живу по знакомым, благо их у меня хватает. На жизнь, кофе и розовый "Мускат" мне тоже хватает.
Марко искал меня специально.
- Уф, жара какая, - сказал он, присаживаясь за мой столик и вытирая лицо платком. - А ты с утра пьёшь?
Я пожал плечами. Пара стаканов вина - это разве "пьёшь"?
- Давно не виделись, - заметил я. - Как поживают твои любимые туристы? Довольны ли они твоими замечательными экскурсиями? Платят ли они тебе замечательные разноцветные денежки?
Марко кивнул.
- Кстати, как раз о туристах, - сказал он. - Ты мне нужен. Сочини какую-нибудь старинную легенду.
- Запросто. Записывай. Жили в большом доме три сестры. Они все трое любили одного моряка. А моряк ушёл в плавание и не вернулся. Он умер. В море. Сёстры ждали его, ждали, а потом тоже умерли. В землю.
- Очень хорошо, - серьёзно сказал Марко.
Я с отвисшей челюстью смотрел, как он аккуратно записывает эту ахинею в блокнот.
- Очень хорошо, - повторил Марко. - Только нужно ещё что-нибудь. Напишешь? С меня ящик вина.
- Ладно, - легко согласился я.
Я люблю писать, сидя в кафе. Столик на веранде всегда свободен и ждёт меня. Джамиля, или Леночка, или Зарина (смотря, чья смена сегодня) без лишних вопросов варят мне кофе и ставят на стол полуторалитровый кувшин "Муската". Пепельница вскорости переполняется, а листки блокнота стремительно покрываются паутиной местами исчёрканных строчек...
Легенда о таинственном незнакомце
"...Таинственный незнакомец - не призрак. Когда он проходит ночью по улочкам Старого Города, то полы его плаща взметают пыль, скручивающуюся в лёгкие бурунчики. Протянув тонкую руку, он закрывает ставни, мешающие ему пройти. Сведущие люди рассказывают, что был он то ли управляющим, то ли дворецким у госпожи Лейлы, той самой, в чьём доме с колоннами сейчас находится ресторан "Багдадский двор". Конечно, он был влюблён в неё. Он писал ей стихи и смотрел глазами, полными обожания. А она только смеялась.
Однажды он сопровождал её в дальней поездке. Кто мог ожидать лавины?
Да, это было несколько столетий назад. Но до сих пор его фигуру в плаще с капюшоном можно увидеть на ночных улицах. Он идёт молча, опустив голову, и проходит сквозь толпу туристов, оставаясь незамеченным. Впрочем, кто-то может его увидеть. Встретить его считается хорошей приметой. Не встретить - как угодно.
А вот пытаться заглянуть таинственному незнакомцу в лицо не надо... Его взгляд опасен..."
Наваяв штук пять подобных опусов, я ещё до обеда отнёс их Марко.
День прошаркал мимо в своём стёганом халате и войлочных тапочках. Сменившая его на дежурстве ночь была, пожалуй, ещё жарче...
Можно было пойти поспать в любой лодке, тихо покачивающейся у пирса. Или просто растянуться на тёплом парапете набережной, подложив руки под голову и бездумно пялясь в ночное небо...
Но одежда липла к телу, куда-то идти совершенно не хотелось, и я продолжал сидеть на веранде кафе, мутно допивая какой-то там по счёту стакан вина...
Он был именно таким, каким я описал его. Тонкая фигура в бесформенном плаще с низко надвинутым на глаза капюшоном. Он шёл по улице, как-то сверхъестественно огибая гуляющие парочки и веселящиеся компании. Ни один человек даже не проводил его взглядом. Его ни для кого не было.
Меня охватило беспричинное веселье. Глупо смеясь, я сорвался с места:
- Уважаемый! И не скучно вам, и не жарко брести в унылом средневековом плаще сквозь ночь? Может, присядете за столик? Выпьем?
И я с улыбкой посмотрел ему в глаза.
Льдистые серые озёра нездешней боли полоснули меня по лицу. Я почувствовал, что цепенею. В голове послышался голос...
...В горах Эндэге расцветает мох и лишайник упрямо ползёт. Протяжный ветер, туманный вздох, и так три дня напролёт. А впрочем, совесть твоя чиста, как блеск степного ножа... белеет гладкая пропасть листа; где бродишь ты, госпожа?
Зачем ты смотришь на меня так, незнакомец? Что мне за дело до твоей погибшей любви? Для чего вползает в меня душная чернота, не давая вздохнуть и стряхнуть наваждение? Мир уныло крутит ручку старинной шарманки, день за днём выводя одну и ту же мелодию... Нет ни весны, ни моря, только серый каменный склон... В грохоте и лязге причин трудно расслышать шёпот следствий... Треснувшее стекло дребезжит на ветру, веками раскачиваясь в изъеденной жуками раме...
...Алеют лапы тумана. Зря протягивал он в поля свои желанья. Встаёт заря, окрашивая тополя. О жизни можно ль сказать - своя? По скалам гуляет дрожь. Сидим в кофейне мы - ты и я. На улице хлещет дождь.
Ах, если бы... Жара такая, что невозможно спать. Кожа на лице натягивается и высыхает, словно побывала в умелых руках таксидермиста. Ночь глухо стучит в ушах. Лампочки гроздьями оплетают деревья, а люди становятся прозрачны, как папиросная бумага... Зачем звёзды носятся по небу так, что их невозможно догнать, даже подбросив вверх охотничьего сокола?... Да, тощий и некрасивый облезлый пёс тычется мне в руку холодным носом, но я не возьму тебя с собой, хвостатый... Мне некуда тебя взять...
...Я видел - ветер в ночи смеётся, стены толкая в грудь. Маршрут карусели не поддаётся лоции. Долог путь. Жужжит пчела, спит птенец в гнезде, как волк молчит стрекоза. Где бродишь ты, госпожа? Везде я вижу твои глаза...
Шаг за шагом - и сложенные из обломков асфальта холмы расползаются под моими ногами. Музыка ввинчивается в нагретые стены домов и остаётся висеть на них ленивыми обрывками фраз. Строки, которые кричат в моей голове сквозь тусклое молчание, довольно ухмыляются, хватают куски моих шагов и улетают с ними в облака. Зачем ты смотришь на меня, незнакомец? Плащ ли на тебе, или одет ты в первозданную ночь, ту, которая была до начала времён, до звона первого рассвета?..
...Скрежещет камень, синеет лёд, ярится горный обвал... Бессильный крик по склону ползёт, а я тебе не сказал тех слов, что жили в моей душе, в темнице и под замком... Теперь уже не будет "уже"... Навеки пустеет дом. Где бродишь ты, госпожа, почему секунды горят в огне? Не быть мне призраком, я тону навеки в твоём окне...
Дует декабрьский ветер. Голос в моей голове бормочет и бормочет строки. Кажется, меня где-то кормят... Кажется, я где-то ночую... Не знаю... Я брожу по улицам Старого Города, записывая на подобранных возле урн обрывках бумаги строки, выжигающие мой мозг. Я показываю их прохожим, но они не видят их и только снисходительно улыбаются. Некоторые жалеют меня...
А вечером я иду на пристань и мелко-мелко рву исчерканные листки, зная, что завтра буду писать их заново. Декабрьский ветер подхватывает эти клочки, и вдоволь наигравшись, отправляет их в недолгое плавание по холодному серому зимнему морю...