И зачем я сегодня согласилась на эту, прости Эру, прогулку! Нет, конечно, в деревне делать сегодня нечего, мужики все на пахоте, (ну кроме старосты и кузнеца, так он, зараза, только свою наковальню и любит), чего одной-то в окно смотреть да в мух плевать. А тут Айралин предложила вместе с ней за травами прогуляться: солнышко, говорит, высоко, телом, заодно, и развеешься. Кто ж знал, что за этим травами весь день ноги бить придется, а ей, заразе рыжей, хоть бы что.
Подорожник, мать и мачеха, зверобой, чистотел. Маленький, не длиннее мизинца ножичек, сточенный почти до обуха, но острый, как бритва, казалось, живет своей жизнью в её руке, срезая стебель то у самого корня, то снимая лишь головку цветка, а иногда и отдельные листья, и даже их части. Собранное так, само по себе, отправлялось в висящую на боку черную сумку, любовно вышитую золотистым узором из листьев трав и цветов.
И ведь не устаёт совсем, железная, что ли. Эту бы ловкость, да в весенний хоровод, или на вечерки, где пряжей хвастают - так, глядишь, уже давно б и за мужем была. Ну да так нам же и лучше, больше парней нам останется. Хотя могла бы Айри нам помешать: вот, ту же сумку взять. Ведь точно знаю, нет у неё мужика, а сколько пришлось потратить времени и сил, собирая дубовые галлы! не каждый лист ими обсыпан, а дубов вокруг деревни и так не много. Зато теперь черный цвет сумочного полотна не отойдет, даже если его кипятить с содой, проверено. Делать это приходятся почти после каждого сбора, многие травы красятся. А золотое шитьё? Конечно, никакого золота в деревни не видели уже несколько поколений (говорят, дед Айралин что-то там оставил, но она даже мне не показывает), даже серебро появляется нечасто, после ярмарки. Но с двух шагов вышивку на сумке от золотой не отличить. Пришлось вываривать в цветках одуванчика льняную кудель, и только потом прясть нить, да еще на шиферных пряльцах, и веретено дубовое брать, чтобы нить полировалось. Зато теперь вышивка и на сумке блестит, и для платья осталось. А на парней даже не смотрит, вот для кого, спрашивается, выёживалась? И ведь не продаёт свою нить никому, даже мне не продала.
Ландыш, тысячелистник, пастушья сумка. Отполированная десятилетиями прикосновений рукоять ножа продолжала порхать над лугом, кажется, лишь из уважения к хозяйке касаясь кожи ладони. А сама подруга вдруг про старосту вспомнила, говорит:
- Это ж надо дожить до таких лет, набраться достаточно хитрости, что бы вечно толкающиеся деревенские роды выбрали тебя судьёй и главой поселения, но так и не нажить не капли настоящего ума, не говоря уже о мудрости. Это ж надо такое придумать, с одной стороны клинья бить. Вот ведь на каждой ярмарке, да что там, даже на каждых посиделках то к бочку прижмется, то ручку погладит, и все это с таким таинственным видом. И разговоры эти его, что негоже молодой деве одной жить, а раз знахарке не каждый мужик пара, так на то и староста есть, и дом у него большой. А с другой, в это же время, взвары заказывать для укрепления мужских сил и приворота сердец женских! Нет, хитрость есть, а мудрости нет. Как с ним жить можно, утром же разговаривать не о чем будет...
Как будто с мужиком, да еще в кровати, разговаривать надо, ответила бы я ей, да дыхание не хватает, это ж весь день по холмам пролазали.
А вот и целая полянка солодки, сейчас корней надерем да и домой. Но Айралин зачем-то ножик за пояс заткнула, лопатку в руки, тоже отполированную, и аккуратно корешки окапывает, еще и причитает, мол, выдергивают пусть восточные варвары, а мы со всей аккуратностью и уважением, тогда и трава всю свою силу отдаст с радостью и благодарностью. Нет, дед её, конечно, воин знатный был, и деревню спас, но в настоящей-то жизни совсем не соображал. Не зря его с поста старосты в первый же спокойный год турнули, это ж надо - таким навозом голову девчонке забить.
Вот и добрый десяток корешков в сумке. А солнце уже заходит, домой пора, я так Айри и сказала. А она в ответ - скучно, мол, дома, давай вот хоть еще за тот холм сходим. Вот пусть и идет, а я здесь посижу.
***
Кампилосса на той стороне холма осталась. Конечно, куда ж такую задницу таскать, но она хоть послушать про что-нибудь интересное может: про травы, про эльфов, про солнышко вот, а что не отвечает, так и ладно, остальные-то и не слушают. А не зря я за холм пошла: вот березка с чагой, очень пригодится, омела, еще несколько ландышей, здесь возьму вместе с луковичками, опять солодка, труп, несколько опят к зайцу, для мухомора то же применение найдется.
Стой, а труп-то здесь откуда? Сразу за гребнем холма, под березой, лежало худющее, как будто высохшее тело, прикрытое лишь узкой полоской ветхой набедренной повязки да клочковатой копношкой волос на голове. Птичья заскорузлая рука мертвого старика с обломанными траурно черными ногтями вцепилась в тоненький ивовый стволик, почти проросток. Что ж он, собака, другой подпорки не нашел? Щека уже начала гнить: она была покрыта желто-белыми корками и источала сладковатый запах умершей плоти. Мутные стекляшки глаз запали глубоко в пещеры глазниц, череп был покрыт серым пергаментом усохшей кожи. Ноги поджаты под живот, длинные желтые ногти на ногах пробороздили рытвины в шелухе прошлогодних березовых листьев. Судя по запаху, умер он не вчера, но кто бы это ни был, это явно не орк, так что хотя бы безвестной могилы наверняка достоин.
Вдруг грудь старика вздрогнула, в провал рта с сипением ворвался воздух, а прядь седых волос соскользнула, обнажив острое эльфийское ухо.
- Кампилосса!!!
***
Вот ведь Айралин, душа неугомонная. Ведь с детства всякую дрянь в дом тащит, то сойку, которой кот полкрыла отгрыз, то крота, лопатой почти в половину перерубленного, как-то вот с дуру даже крысят молоком выкормила, когда мужики овин ломали и гнездо нашли. А однажды вообще из лесу ночной страх притащила, мыша летучего, который кровь пьёт! Кто-то ему крыло сломал, а она домой принесла: сидит мышь этот на столе, глаза пучит, зубами скрежещет, а зубы у него, не как у всех творений Эру, вверх-вниз ходят, а совсем даже в стороны - точно, Морготов выродыш. Но у Айралин не забалуешь. Научился и хлеб есть, и кашу, до самой весны с ней прожил, наши даже смеялись: наконец, мужика по нраву нашла. Потом, правда, улетел.
Вот и теперь. Надо было прикопать этого старика где-нибудь под корнями, да и забыть. А она -живой. Он эльда - тьфу, а то я про эльда не слышала. Они ж "прекрасны и светлы", а этот? Труп трупом, даже дышит раз в минуту, воняет, сморщенный да гнилой весь. Мало ли, кто ухо ему в такую форму обгрыз, тем паче, что второго-то, почитай, и совсем нет. Ну, вот и деревня, баня-то у Айри на самом краю стоит, в неё находку и свалили. А дальше пусть она уж сама, а я домой, к зайцу: он хоть и тоже не живой, да в травах и грибах жаренный, и пахнет всяко лучше.