Все чаще я замечала, что мой гость совсем не домике, где потолок тянется в отполированному за столько лет полу, мутные окна стыдливо прячут вид на кусты малины и кривоватые грядки, где пахнет сухостоем и кислым темным хлебом. Там, за закрытыми веками, куда нет доступа ни одному смертному, как бы бешено не колотилось его любопытное сердце, свисают гроздья созревших и зеленоватых еще тайн. Я хожу вокруг да около, но все не решаюсь спросить напрямик. То, что там загадки, и совсем не веселые, было понятно и Кампилосске. Ладно, оставим состояние, в котором мы находку в дом принесли. Когда неугомонная соседка ушла, презрительно пшикнув напоследок, что таких высокородных господ она и в хлев бы не пустила, я приступила к оценке предстоящих трудов.
Белые тряпки и полный таз горячей воды. Раз пять его пришлось менять, честное слово! Столько воды на огород вылила, что чуть ближайшую грядку не размыла. Там, на спине, под толстой коркой легко отслаивающей грязи, запекшейся крови и гноя, как длинные горные кряжи, опухшие, возвышались на белой коже следы от бича - старые и достаточно свежие, разные. Потом запястья и щиколотки. Можете забрать мой нож для трав, если красные браслеты - это не следы от кандалов. А отметины от ожогов? По всему телу разбросаны, как переплетенные корни, уродливо зарубцевавшиеся. Про лицо я вообще молчу. Как говориться, отмыть и плакать.
Для лица я воду сменила на ромашковый отвар, запаслась ворохом свежих тряпок. Сначала грязь смыла, как дед учил - от центра к краям раны. Так оно, почему надо? Потому что в центре самая глубина, вход в тело, как радушно распахнутые ворота для всякой заразы, поэтому его еще чистой тканью мыть надо. Потом аккуратно корку гнойную прокаленным ножичком подцепила, дернула - оттуда все полилось: это я гною выход открыла. В самую зияющую суть капнула сока чеснока - представляю, что за ощущения, он даже дернулся в забытьи. Туда большую турунду затолкала, в круто посоленном настое календулы смоченную: соль гной вытянет, а календула, что спать с солнцем ложится, с ним встает, головы без него не поднимет, рану светом очистит да заживит. Турунду дважды в сутки меняла, щека сразу и сдулась.
Самое страшное с ухом было. Вообще, гнилокровие - болезнь подлая и хитрая, как болотная гадюка, в каждой царапке притаилась, потомство свое плодит, гнойники-отсевы по телу раскидывает. Но ухо явно было ее главным логовищем. Тут и грибы плесневые цвели, как на кочке, и влажное черное омертвение тканей подтекало густо и зловонно, и опарыши там копошились, извивая бледные толстые тела в замысловатые коленца. Вычистила, обрезала, повязки меняла. До того, как гость мой в себя пришел, как раз последнюю наложила. От уха у него, конечно, осталось чуть да маленько, но хоть не сгнил заживо, прости Эру.
Сегодня уже три дня, как глаза открыл. Я тут через его комнату давеча проходила, да так у двери в проеме и застыла. Солнечный свет на него попадает, и весь он изнутри светится, волосы отросли, уже скулы прикрывают, густые, с отливом, как у черноперого странника-грача, глаза закрыты, смотрит внутрь себя, по воспоминаниям своим бродит, и на лице ни морщинки. А то вдруг подумает о чем-то, брови сведет, насупится, как холодом ноября повеет. Так я засмотрелась на это живое изваяние, что меня аж гнев взял: это ж в каком уме надо быть, чтобы такую красоту поганить! Это ж... как вишню в цвету срубить, как рябину с бусами красными поджечь, как ирисы лесные коню в зубы запихать да заставить перемолоть! Тяжело топая, я пошла на кухню и принялась так яростно тесто вымешивать, так споро муки подсыпать, что вдохнула ее и расчихалась. Стою, остановиться не могу, слезы текут - то ль от злости, то ль от муки, а тут сзади слышу:
- Что сталось с заботливой госпожой? Огненные кудри так трясутся, что всполохи света за Эред Ветрином дети зеркальцами ловят.
Встал он. Стоит, значит, улыбается, глядя, как я тут рыдаю да соплями исхожу. Стоит, за дверной косяк держится, и такой прозрачный, что свет через него почти проходит, легкий, невесомый, холодный и нездешний, как весенний белоцветник в навозной куче. А я красная, опухшая, горячая, земная и тяжелая. Где ж справедливость?! Не мог, что ли, выйти, когда я косы прилично заплету?
- Это кто ж у нас такой умный, что после перелома бедра по комнатам скачет? - хрипло ответила я, отвернулась и вытерла слезы рукавом, - От муки расчихалась. Ты не обижайся, но лучше бы в постель лег, кость к кости в покое приучал.
Как будто не услышав моих слов, Финмор прошел к окну, сел, глядя наружу, и вытянул вперед калечную ногу.
- Если бы я мог выразить словами всю свою благодарность, я стал бы величайшим песнопевцем из эльдар, - улыбнулся он, - Даже Маглор Канафинвэ завидовал бы мне тогда.
- А кто такой Маглор? - хлюпая носом, спросила я, возвращаясь к тесту.
- Маглор - это второй сын владыки Первого Дома, Феанора, непревзойденный мастер слога, голоса и арфы, - рассеяно ответил Финмор, - А что ты готовишь?
- Для меня сегодня большой праздник, ведь ты остался жив и пришел в себя. Значит, не самая плохая внучка у моего деда, она оказалась полезной для эльда, и сдерживает свои обещания, - ответила я, - Поэтому делаю открытый пирог с брусникой в меду и сметаной. Хотела тебя порадовать, - стараясь говорить ровным голосом, ответила я.
Финмор ничего не ответил, тяжело вздохнул и опять уставился в окно. Ох, и чудные они, эти эльфы, все у них не по-человечески!
- Почему ты не спрашиваешь, как я здесь оказался и от кого бежал? - нарушил он шум потрескивания огня в печи.
- Потому что не мое это дело - в дела высших лезть, - степенно ответила я, ставя пирог на лопату и сгорая сама от любопытства, - Ты эльф, значит, я должна была тебе помочь.
А потом этот предатель, язык, опять меня подвел! Ну, кто просил Создателя его так в моем рту подвесить, чтобы он все время болтался да мысли мои выдавал?
- И вообще, мне столько дедушка рассказывал, он и Короля видел, и вместе с ним воевать шел, и подвиги там всякие творились - знаешь, как в сказках у нас рассказывают. И знамя взлетало к небесам, и бежали темные орды, ослепленные бликами шлемов и горящей яростью Владык и дружины, и было ощущение полета и бессмертия, раз умираешь рядом с обреченными на вечность, - захлебываясь, принялась я цитировать деда, - А он говорил, что сам был бы счастлив умереть, заслонив собой эльда, ведь первые, кто к нам пришел - это вы, и понимать прекрасное, отличать доброе от худого мы тоже благодаря вам смогли! И еще гордый звон боевых рогов, и мелькание таких мечей, которые лишь избранные смертные держали в руках, и страсть от того, что лавина света сейчас встретится с тьмой, и мир разлетится на тысячи кусков, и не будет никаких различий, и, равновеликие, встанут дети Единого на последнюю песню Мира!
Теперь молчание наступило надолго. Я поняла, что наболтала слишком много лишнего, и старалась молчанием искупить бабскую болтовню. На Финмора я не смотрела - как-то неудобно было, такие эмоции на пустом месте тут развела, как глупая швея перед пахарем. Когда по кухне поплыл запах печеного теста, я постаралась сменить тему мыслей.
- Этот пирог у нас в семье гномьим называют!
- Почему? - с удивлением спросил эльф.
- Потому что тесто приподнимается, как горы, внутри рубины ягод горят, а сверху все сметаной заснежено, - довольно объяснила я. Вот, самые спокойные диалоги - о еде, молодец, Айралин.
- Я вышел со своим князем из Гондолина на поиск новых рудных месторождений, попал в засаду и плен в Ангбанд девять лет назад, там был рабом на угольных штольнях, затем меня сочли мертвым и выбросили в общую кучу трупов под скалой. Я выбрался, дошел до родного города, где увидел, что он разрушен, многие мертвы, а моя невеста стала женой моего родственника. Затем я нашел тело своего князя, похоронил его, а дальше я не помню, как оказался здесь, и что происходило со мной в дороге, - будничным тоном, как о прополке картофеля, рассказал Финмор, - Очень вкусно пахнет. Я не думал, что в этой жизни мне еще когда-нибудь удастся пожить.
- Еще раз встанешь - и точно не удастся, я это обещаю, - сумрачно ответила я, поставила перед ним пирог на тарелке и выбежала в сени. Это же кошмар какой. Я мало что успела уложить в голове, но это же натуральный кошмар.
- Вот! - сказала я, успокоившись, вернувшись в кухню перед изумленные очи Финмора, - Это тебе!
- Что это? - спросил он с осторожностью и понюхал открытую банку.
- Малиновое варенье, - с готовностью ответила я, - И это совсем не потому, что мне ужасно тебя жалко, хочется утешить и накормить вкусненьким. Это просто полезно.
С этими словами я вручила ему ложку и налила густой травяной отвар. По-моему, он абсолютно не заподозрил о том, от чего я плакала. Что и говорить, молодец, Айралин. Можешь же промолчать, когда захочешь!