Глава восемнадцатая, мужская. Обретение валимарского Света.
Едва мы успели расположить на грубо обтесанном деревянном прилавке серпы, повторяющие изгиб Валакирки, сияющие переливами многослойной стали; мешочки, из которых виднелись плоские шляпки и острые шипики гвоздей; длинные, с резной рукояткой, ножи, как вдали замелькала над людским столпотворением красная, лихо заломленная шапка тиуна. Я только заканчивал расставлять вдоль шатких, с карими разбросанными глазками березовых стен лопаты и мотыги, как он остановил полную, широконосую кобылу поодаль, у лавки с соленьями. Черные, опушенные длинными и густыми ресницами глаза животного смотрели в одну точку: на дошник, перетянутый легким черемуховым пояском, в котором плавали в мутной белесом растворе, подобные древним рептилиям, бурые соленые огурцы. Спешившись и не отрывая взгляда от меня, тиун молча поднял руку и пальцем поманил к себе Синьянамбу. Я успел заметить, что от обилия крупных, дешевых перстней пальцы княжеского наместника сгибались плохо. Кузнец неохотно подчинился и тяжело подошел к нему, исподлобья рассматривая украшения.
- Что это, братец, эльф с тобой к нам на торжок пожаловал? - улыбаясь одной половиной рта, спросил тиун, - Али надобно чего доброму господину?
- Правду говоришь, княжий человек, приехал он с нашим обозом, на ярмарку посмотреть да свой товар показать.
- Хочешь сказать, торговать желает? - взволновано зашептал чиновник.
- Железо наше хорошее, ковка эльфийская, отчего хорошим людям не купить?
- Сам ковал, что ли? А какого роду-племени херу эльда?
- Знать не знаю, а брехать неохота, - осторожно начал кузнец, - Знаю только, что из славного рода и большого города прибыл он на наши земли.
Глаза тиуна сощурились, он явно судорожно размышлял о чем-то, теребя свою тонкую, темную косицу. Затем, вздохнув, он все-таки принял решение:
- Ступай за мной, кузнец, есть у меня дело до твоего господина, а я не смею отвлекать его от ярмарочного кутежа своими мыслями бестолковыми.
Несложно мне было расслышать каждое слово их полушепота, слух эльфов острее человеческого. Однако, сказанное тиуном и его манера приторного и уничижительного в своем отношении разговора испугали меня и заставили задуматься. Что хочет этот хитрый перстнелюбец от Синьянамбы и меня? Что за злой огонек вспыхивает и гаснет в узких черных глазах и почему червеобразно и жадно шевелятся короткие пальцы? Синьянамба подошел ко мне, сидевшему на корточках у груды привезенных нами и не разложенных еще мотыг, остро серебрящихся клювами:
- Херу Финмор, есть у меня идея, зачем этот лис меня с собой зовет. Слова твои ближе к Заокраинным Владыкам, нежели мои, так попроси их об удаче.
- Да услышат меня Валар. Западный ветер тебе в спину, Синьянамба, чтобы он направил твои шаги по истинному пути.
Кузнец шел за тиуном медленно, склонившись к стременам. Тиун подпрыгивал, вертелся в ходьбе, постоянно оборачивался назад. Все его поведение выдавало глубокое и плохо скрываемое внутреннее волнение. Полы волочащегося за ним плаща вычерчивали легкий след по пыли, темный мех был грязен. Даже контур лошади под вышитой попоной представлял собой великую скорбь о покинутых огурцах. Я остался наедине с холодно и ехидно блестящим на прилавке металлом и безбрежным людским морем, с которым мне надо было схлестнуться в едином торговом порыве. Под ложечкой у меня гадко и изнуряюще екало.
Встав за широкий прилавок, я надвинул застиранный темно-зеленый капюшон на глаза. Нужно было продержаться до возвращения Синьянамбы.
Моим первым покупателем стал мужчина среднего возраста, с прелыми от долгой ходьбы и вина волосами неопределенного, мышиного цвета. Его дорожная куртка была мокрой по вороту и в подмышках, полное, луноподобное лицо с крупным мясистым, несколько наискось носом - багровым.
- Эй, кузнец, почем тот топор? - хриплым басом начал человек.
- Сколько?! - глаза покупателя едва не вылезли из орбит, в углу века задергалась маленькая синяя жилка.
- Четверть мириана, - спокойно повторил я.
- Неправедная корысть впрок нейдет. Откуда ты упал, что такую цену загнул?
- Хороший труд, идущий от самого сердца, не может быть дешевым. Ты хочешь, чтобы топор служил тебе верно, не тупился и был покорен направляющей руке, или хочешь каждый год тратить деньги на новый? - рассуждал я.
- Я хочу, чтоб ты мне, добрый человек, объяснил, как ты Моргота уговорил в твоей кузне за тебя потеть? Потому что иначе железка твоя столько стоить не может, - злился он.
- Разве этот топор похож на вражеский? - изумился я, - Разве кует он слоистую сталь, чертит на ней руны Тенгвара и серебром выводит тонкий узор, где деревья тонут в густых, едва не шелестящих листьях?
- Так ты ведьмак, - снизил голос человек и широко улыбнулся, - И топор свой заклятиями покрыл. Теперь-то цена мне ясна. Давай, возьму у тебя, только заверни потуже. На запретный товар стечется весь базар... - загадочно улыбнулся он, протягивая мне монеты.
Я пожал плечами:
- Я не понимаю твоих слов о ведьмаке. Это не колдовство, а слова благодарности Кементари, подарившей нам свои деревья для созидания и получения тепла.
- Странно ты говоришь, кузнец, - тихо ответил человек, и положил покупку на прилавок, - А покажи-ка мне свое лицо, чтоб я знал, у кого заговоренный металл брал.
Это было его право, и мне ничего не оставалось, как снять с головы капюшон.
- Правду, значит, бабы по всей ярмарке разносят, что приехал из Негбаса эльф, да торгует, как крестьянин-лоточник. Дешево же мне такой топор достался... - протянул себе под нос мужчина, - Ну, будь здрав, херу эльда, да послушай моего совета: если хочешь все быстро сторговать, не закрывай лица, - с этими словами, крепко прижимая топор к себе, он удалился в великой задумчивости.
Луноликий был прав. Не прошло и двух часов, как я продал семь лопат с дубовыми ясными черенками, три зубастых, похожих на пыточные инструменты, бороны, пять хищных мотыг и все серебристые месяцы серпов. Люди, подойдя, долго говорили со мной: рассказывали о своих бедах, о тяжелой жизни на жестокосердной земле белериандского Севера, которую они из года в год пытаются умилостивить жгучим потом и кровавыми мозолями, о своих мучительных болезнях, о зверствах распоясавшихся, диких истерлингов. Каждый из рассказчиков долго и протяжно смотрел мне в глаза перед расставанием, старался прикоснуться к моему плащу или пожать руку и умолял в эти злые времена, когда северный ветер из уст Моргота холодит верные сердца, просить за них у Валар. Я уставал, потому что с каждым новым человеком в дальний угол ярмарки уходила часть моей души, оставляя только пустую изнуряющую боль. Какой силой должны обладать они, дети, умирающие в семьдесят лет, чтобы безропотно принимать при родах страшный подарок Илуватора? И не поэтому ли так мучительны роды их женщин, и умирают они при разрешении от бремени, что не хотят приходить в мир, готовящий для них страдания, новые души?
Мимо нашей торговой улочки медленно ехала старая телега, прикрытая грязной тканью. Лошадь шла уныло, глаза ее были зашорены. Внезапно раздался пронзительный крик, затем звук падения; телега резко остановилась, лошадь жалобно заржала.
- Тут припадочный! - крикнул сидевший на облучке молодой смуглый бородач.
Толпа загудела, как растревоженный улей. Из соседних лавок выходили любопытные торговцы, на лицах иных я видел страх, жалость и легкую тень брезгливости.
- Господин, твой народ знает, куда душа уходит. Иди, помоги нам? - взмолился юноша из телеги.
Я никогда не видел того, что люди называют падучей болезнью. В пыли на земле колотилось, как будто под управлением жуткого механизма, тело мальчика лет четырнадцати. Черные босые пятки скребли по грязи, глаза были полузакрыты, изо рта текла густая, взбитая слюна, окрашенная кровью в слабый розовый оттенок. Рваная одежда стесняла движения, бессильно сжаты были кулаки. Голова металась по земле, равномерно ударяясь о камни. Ребенок задыхался. Я подбежал к нему, кольцо людей молча разомкнулось, впуская меня в круг. Приступ судорог сменился напряжением всех мышц, падучий превратился в натянутую тетиву, в неподвижный камень. Я сел на землю, положил его голову, с растянутой гримасой ужаса на лице, на колени и закрыл глаза. Звуки и запахи стали отдаляться, мир мелко дрожал. Там, в темноте, где блуждало измученное создание, была только боль, скрутившая намертво все мышцы, и отчаяние. Он искал свой потерянный разум, тщетно бился внутри окаменевшего тела, пытался пробиться сквозь наглухо, до первородной тьмы, сомкнутые веки. Я положил руки с двух сторон на его виски, я пытался отдать ему часть того света, что путеводным маяком привел бы его обратно в мир. Ладони теплели, перед глазами заплясали разноцветные искры. Потом пришел второй приступ судорог. Я старался держать очень крепко, но, лишенное воли и разума, тело металось по дорожным колдобинам.
- Дайте мне палку, - крикнул я. Пена изо рта приобретала алый, закатный оттенок.
Сквозь худую грудную клетку чужое сердце стремилось выпрыгнуть в мои ладони. Я не знаю, кто дал мне палку, и каким чудом мне удалось вставить ее между двумя рядами плотно сомкнутых, молодых и крепких зубов. Разорвав ворот рубахи, я подставил его горло летнему ветру, прося унести в заоблачную высь эту сумасшедшую мышечную тряску. Наконец, когда руки мои горели, как пламя, припадок прошел, и обмякшее тело осталось у меня на руках. Потом я почувствовал, что левая штанина стала тяжелой и мокрой - больной не мог контролировать своего ослабевшего, не встретившего еще хозяина тела. Бережно переложив голову ребенка на свой свернутый плащ, я поднялся.
- Его нужно положить, - сказала торговка солеными огурцами.
- Несите ко мне, - распорядился бондарь, - У меня в лавке есть скамья.
Люди нехотя расходились, насытившись зрелищем чужой беды, телега с юным смуглым крестьянином давно уехала. Когда я вернулся к своему прилавку, то понял, что исчезла не только телега: ни лопат, ни мотыг не стояло у березовых стен, лишь одиноко стоял на тонких досках мешочек со свернувшимися ежами гвоздей. Я сел и закрыл лицо руками. Я не смог выполнить своего обещания, я обманул надежды кузнеца и не смог оплатить долг чести. Я подвел всех, как когда-то подвел отряд князя Маэглина. Это могло означать только одно: само мое существование было пропитано проклятием, как и жизнь Турина, сына Хурина, военного советника Гондолина. Если был проклят он, почему не носить тень проклятия на челе и мне? Сквозь тяжелую завесу моих мыслей до меня доносились сочувственные голоса:
- Господин, мы его не знаем, не наш он!
- Да вы его чернявую рожу видели? Тут кровь истерлингами порчена!
- Я видел, куда его орки понесли, надо бы вслед отряд слать!
- А я-то, дура старая, думала, что все уплочено: так ретиво в телегу тяпки кидал!
Чужая доброта грела сердце, но не могла растопить лед и пробиться ко мне сквозь пелену горьких дум, пока я не услышал знакомой тяжелой поступи.
- Да ты, херу Финмор, приносишь удачу! Смотри - весь прилавок пуст! - услышал я над собой радостный голос Синьянамбы.
- О чем ты говоришь, мой друг? Меня обворовали, я подвел тебя, - горько усмехнулся я.
- Да? - протянул кузнец, - Ну, и балроги с ним! Это сейчас совсем не важно! Смотри, господин! - и с этими словами он бросил передо мной на землю увесистый кожаный мешок.
- Что это? - без интереса спросил я.
- Девятьсот мириан чистой чеканки! - со светящимся, как злополучный таз в доме Айралин, лицом, сказал кузнец и расхохотался.
- Откуда?! - я вскочил на ноги и распахнул глаза.
- Потом, все потом! - заспешил кузнец, - С такими деньгами надо быстрее ноги с ярмарки уносить, пока голытьба местная не прознала.
Потом, задумавшись, добавил:
- Я пойду кое-чего для кузни куплю и так, по мелочи, - сказал он, покраснев так, что образ Кампилоссы встал перед моими глазами, облаченный плотью и кровью, - А тебе, господин, тоже не мешает душу развеять: на тебе десять мириан, купи, чего душа пожелает - когда еще на деревенской ярмарке кутить будешь! Встречаемся у обоза с первыми звездами, поедем одвуконь сами, наши потом телегу приведут, я договорился. Ну, видно, любят тебя Валар, херу Финмор, ишь, как расстарались!
С этими словами Синьянамба, крепко держа мешок и вышагивая еще суровее и внушительнее, чем обычно, двинулся по торговым рядам. На моей ладони блестели десять серебряных, тяжелых и темных монет с изображением двух сплетенных ветвями деревьев - Лаурелина и Тельпериона. Никогда не думал, что их свет еще когда-нибудь озарит эльфийскую жизнь.
***
С первыми звездами я стоял у оседланного, с тяжелыми подплечьями и голенями, солового коня. За моей спиной висел дорожный мешок, собранный быстрыми и нежными руками Айралин. Я вез ей телерийскую низку из трех нитей коралла в виде маленьких острых зубчиков, напоминающую мне ее пламенные косы, серебряный частый гребень, по спинке которого плыла ладья в форме лебедя, маленький бочонок чудом найденного мною у скупщиков краденого земляничного, пахнущего на всю ярмарку, вина, и терку. Терка, как объяснили мне торговки, - кухонное приспособление для измельчения пищи, абсолютно незаменимая вещь в хозяйстве. Поверхность ее была испещрена множеством повторяющихся равных отверстий с прилегающими к ним зубцами. Зубцы выполняли функцию резцов, а сквозь отверстия проходили тоненькие, прозрачные червячки огурцов, репы, картофеля. Я ни за что не догадался бы, насколько эта вещь необходима Айралин, если бы не продававшие ее женщины. Обступив меня, они наперебой рассказывали, как страшна и безрадостна была их жизнь без дивного инструмента. Мне было проще купить терку, чем бежать от них, поэтому смертоносное для всех видов пасленовых, зонтичных и тыквенных растений орудие мерно звенело в моей сумке в такт шагам, сталкиваясь с гребнем и бусами. Остальные деньги я отдал маленькому припадочному, потому что мне они больше были не нужны, а ему обязательно пригодятся.
Судя по довольному лицу херу Синьянамбы и неподъемным мешкам, притороченных к обиженным лошадям, на обратной дороге меня ждал удивительный рассказ о его дневных приключениях.