Пальцы разгладили темную мятую бумагу. В свете едва теплящейся лучины, в великой спешке писано было это послание: иначе, чем объяснить и тяжкую ступенчатость слога, и разорванность мыслей, и саму форму письма? Много лишних слов, которые пристали бы старухе из людского племени, прочитал я у тиуна Йондорао, и ничего на самом деле важного не предстало перед моими глазами. В дальних землях к северо-востоку от Эглареста, в крохотной, затерянной в лесной глуши деревушке, Негбасе, объявился квенду, называющий себя владыкой земель по праву избрания. Ни имени его, ни происхождения Йондорао сообщить не может, ибо смертельно напуган сменою власти в деревне и весьма воинственным видом чужака.
'Светел день, когда я повстречал Тебя, но темна ночь, когда вновь нам суждено встретиться! Что делать Твоему смиренному слуге, чтобы не прогневить Владыку? Недобрую весть посмел слать я в высокий Эгларест. Страх не за свою жизнь, но за снижение отсылаемых Тебе податей лишает меня сна и покоя'.
Я с трудом мог вспомнить, где находится злополучный Негбас, и чем он славен. Хотя само слово 'славен' имеет довольно далекое отношение к северному Белерианду - ни воинской честью, ни тонким ремеслом не сильны деревни, за коими поставлен я наблюдателем. Мягкая рысь коня, неумолчный шепот травы, шелест малахитовых листьев, тихое хмурое небо над головой и неотступно преследующие меня сизые тучи напомнили былую дорогу через эти же дикие земли. Когда пал всемогущий Гондолин, и огненные стрелы отпели свое, угасая, над нашими головами, а клубящееся зарево осталось за спинами, не этими ли звериными тропами пробирались мы до вытканного шелком у водной глади пристанища Арана Новэ, Эглареста? Как и тогда, расступаются и смыкаются за мной заросли папоротника, и легконогому Суре приходится переступать через поваленные бурями рассыпающиеся древесные стволы.
'...и знамя его таково: на зеленом шелке, тканном умелою рукой, белая пастушья дудка, окруженная языками огня, и тенгваром такие слова: 'Верность' и 'Клятва'. А доспех его сложной чеканки, с узором из листьев. Не сочти за оскорбление, Владыка, но и у Твоего десятника не видел я подобного!...'
Подобного символа не видел я ни в одном из Домов, пришедших из благословенного Запада, чей свет озаряет души изгнанников даже здесь, в краю, принадлежащем большем медведям, нежели квенди. Синдар также не изображают свирелей на своих знаменах. Не с нандо, не с авар ли предстоит мне встреча? Мало знаю я о народе отступников, и дивлюсь тому, что вышли они к людям. Однако услужливое письмо заставляет меня сомневаться в собственных мыслях.
'Говорит он на квенья, и речь его хоть и грозна, но полна достоинства. С ним люди Негбаса, бывшие вассалы высокочтимого Владыки Фингона. Считают они пришельца-нолдо своим вождем, говорят о его высоком роде и праве наследования деревни'.
Тихо ступают по мху копыта белоносого Суре: тропа совсем сузилась, и едва видна. Лес дышит после дождя полной грудью, вздымая и опуская под холодным северным ветром мокрые ветви. Мало может знать деревенский люд об эльфийских родах, и не отличит нолдо от нандо с расстояния вытянутой руки. За годы, проведенные у власти, я не строю иллюзорных и легко разбивающихся о реальность надежд на светлый разум человека. Страшными кажутся мне отчеты Йондорао, и внешний вид его весьма пугает: ни меч в дутых золоченых ножнах, под тяжестью которого он подволакивает ногу, ни поддельные перстни на коротких пальцах, ни льстивые лживые речи, полные просящего заискивания не сделают его властительным. Однако, отчеты его всегда точны и скрупулезны, монеты в сыромятных, дурно пахнущих мешочках приходят в срок, и мне не в чем его упрекнуть, кроме как в дурном вкусе. Впрочем, сильнее упрека и быть не может.
Тонкая, светлая Туллиндо всегда знает, когда, по воле арана Кирдана, приходится мне с ним встречаться. Поутру я нахожу в своем кармане батистовый платок с ажурно плетеными краями, с темными пятнами привозимого с Востока абсолютного масла нежного жасмина, ибо невыносим мне запах человеческой деревни. Все эти нотки навоза, прелого сена, острого пота, кожи, винных испарений, мелких, где только не побывавших монет, пахнущих медью во влажном кулаке, дешевой жареной пищи с луком и чесноком - чтобы перебить запах несвежего мяса, затхлого белья и еще Единый знает, чего, вызывают у меня жесточайший приступ мигрени. О, моя мигрень! Правая половина головы наливается тяжестью, пока правый же глаз не начинает выдавливаться из черепа, потом я слышу пульсацию каждого сосудика, потом перед взором плывут прозрачные круги, и головная боль сжимает несчастную правую сторону. Трудный хлеб ем я за столом владыки тэлери. И один испорченный пятнами платок не стоит целого вечера жестокой муки.
'Требует, чтобы я с него лишь одну двадцатую часть налогов с ярмарки брал, как с союзника Арана Новэ. Так же, Владыка, пришлось мне его головорезам, то есть, простите, вассалам, отдать один золотой и десять мириан, иначе пришел бы Вашему слуге неминуемый конец'.
Что бы там ни было, это переходит все мыслимые границы. Владыка Кирдан сам не знает, какого всесильного союзника приобрел он в лесах Нуата! Знает ли 'лера кано', что должен он, в таком случае, выставить дружину в полном боевом доспехе, а не крестьянское ополчение, вооруженное дубинами? Медленно во мне начало подниматься глухое мутное раздражение. Я оставил свой дом на берегу залива, где тени чаек скользят над лазурными волнами, расстроенную долгой разлукой, и без того сломленную ужасами падения Города супругу и рассыпающую свои золотые локоны в ясном сне дочь ради того, чтобы сквозь дожди добираться по парящей августовской грязи сквозь жужжащую комариную завесу к оставленному Валар Негбасу!
'Как говорят у нас на погосте, чужая лошадь хозяину не ко двору: травы недостанет. Прошу Вас слезно почтить наш край своим приездом и во всем разобраться. Во славу Валинора и Арана Новэ, да продлятся дни Его господства над Гаванями Белерианда...'
Через час, когда усталые от трясской узды и ветра тучи откочевали в иные небесные просторы, и солнце в предвечерней щедрости залило мой путь теплым светом, тропинка вывела меня на широкую просеку. Запели цикады. Суре, почувствовав свободу от стесняющих лесных оков, снова перешел на рысь. До поселения оставалось не более мили пути - я слышал блеянье овец, мычание коров, звон ведер и смутный гул кипящей человеческой жизни. Ветер донес до меня столь ненавистные запахи, и я повязал платок к суголовному ремню уздечки справа. Вдохнул, задержал дыхание и выдохнул. Тонкий запах жасмина окутывал меня, как невидимая дориатская завеса, спасая от пасторальных прелестей. Каждый удар копыт приближал меня к цели и, к моему удивлению, сердце билось все быстрее. То ли от любопытства перед встречей с неизвестным квенди, то ли от близости Гондолина. Мне казалось, что если скакать вперед и вперед, не сворачивая, я обязательно окажусь под городскими стенами, в тот весенний день, когда нашей свадьбе не дали свершиться. Когда рухнули надежды целого народа.
Наконец, впереди показались первые лачуги. Я склонился к морде Суре и глубоко вдохнул жасминовый запах. Я не мог предсказать, как надолго я здесь, и беспокойное чувство овладело мною. Если придется тут встретить ночь, то как же мне удастся заснуть рядом со всеми этими... людьми?
***
- Скажи мне, добрый человек, где я могу найти кано лера Негбаса? - ласково постарался спросить я у остановившегося с приоткрытым ртом мужика, который стоял за ветхим забором у крайнего к просеке дома.
- Херу эльда... Дак... Ну, тебе туда, кано дома, наверное, - ответил он, махнув рукой в сторону и зевнул, - Через всю деревню езжай, там яблоню во дворе увидишь и коня под ней, как у тебя. Не заплутаешь, Негбас-то маленький.
А я, было, подумал, что ему хватило ума оценить походный доспех кравчего владыки Новэ, и рот он раскрыл от восторга. Улыбнувшись на прощание щербатым ртом, крестьянин ушел в дом. Я терялся в догадках. Что за квенди позволил своим вассалам столь свободные нравы? Мне предстояло проехать через всю деревню. Суре, казалось, разделял мои чувства: выше, чем обычно, поднимал он свои тонкие сухие ноги, стараясь ступать по раскисшей дороге как можно осторожнее. Встречные люди неспешно отходили в сторону, с интересом бесстыдно меня разглядывали, махали вслед руками. Я не повернул головы, стремясь сохранить в нарастающем фарсе хотя бы осколки достоинства. Меня начала нервировать всеобщая свободная радость от встречи со мной.
- Херу эльда, ты к кано? Тебе туда, - радостно сообщила босоногая девчушка в коротком, по колено, светлом блио, и похлопала ладонью по шее коня. Никто не стремился проявить не верноподданических, ни почтительных чувств. Суре прядал ушами. Мы продвигались вперед медленно, как неповоротливая льдина в весеннем бурлящем ручье.
- Наш-то, когда в доспехах-то, попредставительней будет, - услышал я от одной из женщин, стоящих у плетня с выщелканным наполовину цветком подсолнуха в руках.
- Наряди пенек в летний денек, - отшутилась вторая, сплевывая шелуху в ладонь. Меня начало подташнивать.
Деревня, как правильно писал тиун, была невелика и небогата: около сорока домов, и не было среди них ни одного двухэтажного. Приземистые, крепкие, двухскатные - зимы в Белерианде суровые и обильные, и, если не падал бы снег с покатых крыш, под тяжестью его проломилась бы древесина настила. Наконец, увидел я впереди яблоню с опущенными под тяжестью плодов ветвями. Коня, о котором говорил мне щербатый человек, нигде видно не было. Спешившись, за повод ввел я Суре во двор. То, что здесь мог жить квенди, я не сомневался: под яблоней на простой, грубо сбитой скамье лежал пергамент с прекрасным, хоть и излишне жестким, начертанным алфавитом тенгвара. Впрочем, дискутировать о стиле письма можно было бы бесконечно долго: у хорошего каллиграфа каждое слово в написании - неповторимо, с присущим ему одному характером. Я предпочитал мягкую вязь: так в летнем саду переплетаются пурпурные лианы клематиса и розовой, растрепанной сонной калистегии. В лежащем же передо мной написании видел я и скорбь, и жестокость, и больше походили буквы на каменные узоры, тысячелетиями выбиваемые звонкоголосыми родниками в неподатливой плоти Амон Гварэта. Двор был тих, чист и пуст: ни инструментов, ни мусора не увидел я - только трава, полынь под окнами и налитые солнцем яблоки над скамьей. Суре также был спокоен: едва оставили нас чужие глаза и слова, как он приобрел привычный высокомерный вид. Неслышно ступая по пружинящей траве, выгнул шею и протянул он мягкие губы к яблоку, висящему почти у самой земли.
- Суре, Суре, нельзя, - укоризненно шепнул я. В этой глуши только кишечных спазмов у коня мне не доводилось пережить. Разве можно есть после длительного пути, глупый мой?
Оставив пристыженного Суре думать о своем поведении в чужом дворе, я постучал в темную, тяжелую дверь. Из зарослей резьбы дверных наличников на меня смотрели ехидные морды диковинных животных. На короткую секунду наступила абсолютная тишина, перебиваемая дыханием коня. Наконец, послышались тихие шаги, скрип половиц, и дверь передо мной распахнулась.
- Ты?! - только и смог выдохнуть я. На меня смотрел Финмор, сын сестры моей матери. Он стоял передо мной, как будто не было девяти лет, разделявших нас друг от друга. Был он по пояс гол, и тело его покрывали уродливые шрамы: длинные, как от ударов плетью; короткие и звездчатые, с выбуханием кожи, как от ожогов; глубокие и поверхностные; все еще темные и успевшие посветлеть. Короткие, по плечи, волосы связал он сзади, и оба его уха были мне видны. Вернее, то, что от них осталось. Когда-то, в другой, дивной жизни, когда еще существовал Гондолин, я видел Хокириларов, 'потерявших ухо', в доме Молота Гнева. Взгляд мой скользнул ниже, и я увидел, что крепко держит он в руках грубый кожаный сапог.
- Лоссариэль, сын сестры моей матери! - воскликнул Финмор и, не выпуская сапога, крепко прижал меня к своей груди.
- Извини, не могу выпустить его из рук, - улыбнулся он, отпустив меня и кивнув на сапог, - Мездровый клей - такая морока, чуть перестанешь давить, и можно начинать процесс заново, - Финмор посторонился, пуская меня в дом.
- Я понимаю, я понимаю, - повторял я, стараясь осмыслить происходящее. Чтобы войти в дом мимо родича, пришлось двигаться боком. К моему удивлению, в доме пахло травами и покоем. Жил он, очевидно, один, потому что не смог уловить я запаха человеческого тела. Хотя, когда вокруг шалфей, лаванда, тимьян и душица ни в чем нельзя быть полностью уверенным.
- Садись, садись, друг мой, - радовался Финмор, - Как зовут твоего красавца? Я отведу его в денник, он за домом, а потом займусь тобой. Устал? Голоден? Подожди меня всего минуту.
- Суре, - ответил я, оглядываясь. На столе у окна стоял макет города, и я издалека видел, что это Гондолин.
- Да, это Он, - грустно улыбнулся родич, ловя мой взгляд, - Чувствуй себя, как дома, я не заставлю долго ждать.
Выпустив, наконец, сапог из рук, Финмор вышел. Не дай мне Единый чувствовать себя здесь, как дома. Света, пробивавшегося через мутные слюдяные окна, было достаточно: я долго вертел в руках мой дом, погибший в языках пламени, восторженно цокал языком, дивясь точности мелких деталей. Мысли мои были заняты тем, чтобы узнать о судьбе выжившего в Ангбанде. И я очень надеюсь, что он жив не потому, что повторил судьбу предателя Маэглина. Я не успел как следует насладиться памятью, и воскресить образ настоящего дома, проступающий сквозь игрушечный, как Финмор вернулся.
- Теперь-то уже точно не дольше минуты, - сказал он, заходя в другую комнату.
Вышел он оттуда в льняной тонкой рубашке, волосы расчесал и перевязал темной лентой. В руках держал широкое глиняное блюдо с сезонными фруктами: яблоками, мелким темно-синим северным виноградом, бархатными абрикосами и желтыми тонкокожими сливами. Горкой лежали спелые, нежные ягоды малины. В центре блюда стоял деревянный кубок, наполненный жидким липовым медом.
- Надеюсь быть достойным столь высокой компании, - сказал он чуточку иронично. В самом деле, мой доспех и дорожный плащ смотрелись в избе неуместно, - Какие добрые ветра подсказали тебе путь в Негбас?
- Ветра ли это? - хмыкнул я, доставая конверт с письмом и протягивая его Финмору, - Прочти.
Фрукты были выше всяких похвал, мед терпкий и, на мой взгляд, все же слишком густой. К счастью, читал Финмор медленно: то ли из чувства такта, не желая отвлекать меня от пищи, то ли раздумывая над неумелыми строками. Наконец, он отбросил письмо на стол и искренне расхохотался.
- Видел бы ты тот внушающий ужас доспех, Лоссариэль! - ответил он на мой вопрошающий взгляд, - Мы сделали его за четыре дня из ржавых доспехов основателей Негбаса, и годен он лишь для того, чтобы пугать херу туина. А уж с 'головорезами' я тебя непременно познакомлю...
- Сделай милость, избавь меня от лишних знакомств, - попросил я, - Лучше объясни, как мне отнестись к словам Йондорао.
- Сын льва, надо же, - как подросток, захихикал Финмор, - Когда я узнал его имя впервые, то был весьма удивлен.
Потом он стал серьезен, и повертел письмо в руках.
- А как ты можешь к этому отнестись? В пятьсот девятом году, будучи вместе с князем Маэглином на поисках новых рудных жил, мы попали в орочью засаду. До пятьсот восемнадцатого я был рабом в рудниках Ангбанда, затем мне удалось сбежать. По правде говоря, меня приняли за мертвого и сбросили с пиков Тангодрима в общую могилу, так что героического в моем бегстве мало. Мне удалось добраться до Гондолина. Я увидел, что город был предан огню, и похоронил мертвых. Там нашел я своих родных - за семь лет с телами ничего не случилось, только одежда истлела, похоронил их и сбежавшего, видимо, до меня князя Дома Крота. После я мало что помню, потому что милостивые Валар позволили забытью забрать меня. Я куда-то полз, стремился добраться до моря. Меня, почти мертвого, нашла знахарка Негбаса. Ей удалось даровать мне жизнь, и я остался в деревне. Власть в деревне была несправедливой и гнетущей. Ты знаешь, что здешние люди - вассалы владыки Фингона, и они потеряли своего сюзерена в Нирнаэт Арноэдиад. По собственным соображениям, принесли они мне клятву в верности, поклявшись на мечах. Я не видел причины отказать им, и взял Негбас по праву избрания, по праву меча, и по праву наследования, как прямой вассал Тургона, наследника Фингона. Вассал господина нашел себе вассалов, - засмеялся Финмор и подал мне салфетку.
Я слушал, не перебивая, и голова моя становилась все более ясной: туман рассеивался. Неспешная, точная речь родича, легкая усталость от долгой дороги и удивительный покой, доверху наполняющий ветхий дом, настроили меня на благодушный лад.
- Чудные дела творятся в Эндорэ по воле Единого, - протянул я, перекатывая остатки меда в кубке, - Радуется мое сердце встречи с тобой, и дивным кажется мне встретить тебя здесь, а не в чертогах Мандоса, как мы все боялись. Но не могу я понять, зачем тебе было принимать под свою руку эту деревню? Ты мог бы, вылечившись, отправится к морю. Эгларест так прекрасен ранним сентябрем...
- Я женат, Лоссариэль, и я счастлив. Для меня нет причины покинуть этот благословенный край, - мечтательно ответил Финмор, - И, кстати, позволь поздравить тебя со свершившимся обрядом бракосочетания.
Я потупился. Никто не знал и не мог надеяться, что Финмор жив.
- Мы с Ласточкой давно были интересны друг другу. С твоей смертью, как мы думали, и после года траура наши чувства переросли в любовь. Прости меня, Финмор, родич мой, - оправдывался я, - Но ты женат? Как такое может быть?
- Я говорил тебе, что меня выходила знахарка Негбаса, - начал было он, но его речь прервали.
В дом вошла... Я не знал, не мог сказать, кто входит в дом! Это была женщина, молодая и раскрасневшаяся, в сером льняном блио с вышитой узорной белой каймой по горловине и рукавам. Волосы у нее были рыжими, и в заходящем солнце казались живым струящимся пламенем. Она не была человеком, я мог прикоснуться к ее феа, почувствовать ее мысли и чувства. Я чувствовал, что она носит бремя. Но она не была и квенди - вся ее внешность была прямой противоположностью нашей природе. Я смотрел на нее широко раскрытыми глазами.
- Добрый день, мельде, - поздоровался Финмор, - Я хотел бы представить вас друг другу. Это Лоссариэль, сын сестры моей матери, кравчий владыки Новэ, поставленный наблюдателем за северными землями, принадлежащими Арану.
Женщина ласково улыбнулась мне, прошла в дом и поставила у дверей сумку, полную диких трав.
- А это, - он повернулся ко мне, - Моя супруга, Айралин из рода Хадора, знахарь Негбаса.
Я встал и склонил голову.
- Звезда озарила час нашей встречи, - ошарашенно ответил я.
- Я должна сходить к Агно, ей все хуже с коленями, - обратилась она к Финмору, - Не сочтешь ли ты это за оскорбление, херу Лоссариэль?
- Откуда такие мысли, хери Айралин? Как я могу препятствовать твоим делам? - учтиво сказал я.
Когда женщина ушла, я уставился на своего родича.
- Как? - только и спросил я.
- По воле Валар, - шепотом ответил Финмор, смотря на Запад, - Ей дарована судьба Перворожденных.
Мы помолчали.
- Финмор, нильмо, я доложу обо всем Арану и буду ратовать за присвоение Негбасу статуса лена. Но есть условия, которые тебе придется соблюдать. Ты должен подготовить дружину, облачить и обучить ее, и быть готовым прийти на помощь владыке Кирдану по первому зову.
- Я знаю, друг мой. К ноябрю этого году дружина будет сформирована. Я буду отсылать тебе письменные отчеты через львиное детище, - сказал Финмор, улыбаясь.
Мне не было смысла задерживаться в его доме. Я встал и поблагодарил его за прием.
- Жаль мне, что ты уходишь так рано. Я хотел бы узнать о твоей жизни, об Эгларесте...
- У меня есть дочь, Лаурэанна, наш золотой дар. О службе моей ты теперь узнал. Жизнь моя спокойна и не пестрит теми приключениями, что у тебя. Скорее к счастью, бедный мой Финмор. То, что пришлось тебе пережить...
- Быльем поросло, как говорят в Негбасе. Что было, то прошло. И чем горше испытания, тем слаще награда, - спокойно ответил он.
Уже в дверях денника я, проводя широкой щеткой по спине Суре, чтобы попавшая под седло соринка натрет кровавые мозоли, спросил у Финмора:
- Вы уже выбрали имя для будущего ребенка?
- Да, - расплылся Финмор, - Отцовское имя - Лайталомион. Мать ждет родоразрешения, чтобы выбрать имя.
- Лайталомион? Восславляющий Ломиона? Финмор, родич мой, разве не знаешь ты, кому мы обязаны павшей надеждой? - сощурился я.
- О чем говоришь ты, Лоссариэль? - напряженно спросил он.
- О том, что пал Гондолин после того, как князь Маэглин под пытками выдал Врагу подходы к Городу, подкупленный обещаниями получить госпожу Идриль, - ответил я, садясь в седло.
Я видел, как мелькнули искры безумия в глазах Финмора, и, как от удара, дернулось его лицо.
- Это не имеет никакого значения, - сухо и строго сказал он, - Имя выбрано. И я скажу тебе, Лоссариэль, что князь был больше человеком, чем эльда. Никто, кроме людей, не может уничтожить собственную душу ради любви. Доброй дороги тебе, родич мой.
Сжимая Суре шенкелями, я выехал из денника. В лицо мне ударил яркий луч заходящего солнца, отраженный от медного таза, висящего на соседском заборе. Жизнь с людьми накладывает неизгладимый отпечаток.
- Намариэ! - крикнул я, пуская коня рысью.
- Намариэ! - донеслось мне в ответ.
Я всегда одного прошу у Единого: жизни спокойной и размеренной, смерти легкой и быстрой, друга верного и честного, любви вечной и без расставаний. Теперь я добавлю в свои молитвы еще одну строчку. Дай мне, Илуватор, не скатиться в бескрайнее безумие, чтобы не стать подобным Финмору.