Я видел быстрых, как ветер, широко раздувающих ноздри нолдорский гнедых, дальних потомков Нахара; слышал о том, что орлы Сулимо не гнушаются тяжкой ноши, если того требует дружеский долг; читал о маневренных и по-птичьи легких кораблях тэлэри; оседлав ветер и безумие, добрался от щербатых отрогов Тангодрима до почти лесной негбасской тишины. Но я не знаю ничего быстрее, чем сон. Стоит только закрыть глаза, и, будь на то воля владыки Лориэна, он, расправив полы серых одежд, сядет в твоем изголовье, и тогда уже не останется ничего важного: ни пространства, ни времени, ни высоких, дозорных стен. Сон вел меня своими зыбкими коридорами, поворачивая то вправо, то влево от моих мыслей, пока я не оказался в темном глухом подземелье. А дальше, как водится, хитрец Ирмо оставил меня один на один с тем, что я увидел за закрытыми глазами.
***
Знатоки скажут: неисчислимы оттенки тьмы. Там, где я оказался, не было кромешной ночи: на стене, вставленный в громоздкое кованое кольцо, потрескивал и чадил масляный факел. Под ногами ощущалась легкая, едва достигающая пола вибрация - где-то внизу были мастерские, кузни ли, плавильни ли. Однако едва чувствовавшегося дрожания хватало на то, чтобы колебать, заставляя свиваться в огненные круги, гладь воды в хрустальном кувшине, стоявшем на земле. Я зачаровано смотрел несколько секунд на этих юрких светящихся змеек, вспыхивающих то тут, то там на гранях тонкого сосуда. Он был чуть наклонен - каменный, мощеный щебнем из дроблёного бута пол не давал ни единого шанса на непоколебимость плоского прозрачного донца. Но я был не единственным смотрящим. Золотые танцы всполохов отражались в глазах князя Маэглина. Как знакома мне была его поза! Единая железная полоса, начинающаяся тугим ошейником, затем узкие, стягивающие кандалы для рук и хомут, фиксирующий голени, придавали ему сходство с покорной куклой, марионеткой, чьи хрупкие фарфоровые конечности связывают бечевкой, чтобы не повредить при перевозке, не дать болтаться в просторном сундуке.
Князь лежал на боку, тяжело дыша - неестественная и бесконечно долгая выгнутость вызывала болезненные, пронизывающие тело спазмы. Он не мог оторвать взгляда от заветного кувшина. Пытка жаждой - простая и действенная. Губы прокусаны, но кровь такая соленая, такая густая, и разум не может обмануться этой жалкой заменой. Я знал, что сейчас происходит: ни один из костров бесчисленной армии орков не может печь так, как эта сушь во рту. Вода была так близко, и до нее, казалось, ничего не стоило дотянуться. Она колыхалась перед глазами, двигалась там, за тонкой гранью хрусталя, издевательски поблескивала в неровном, дрожащем свете. Руки князя, приведенные и плотно фиксированные перед грудью, не останавливались ни на минуту: нервный перебор, стискивание жаркого, густого воздуха, длинные, отросшие ногти скребут острые спины камней пола. Я вернулся во времена плена, хотя верил, что прошлое оставило меня навсегда. Когда-то я слышал, что время стирает все, а теперь слышал только гулкий стук чужого сердца, отражающийся от стен пустой камеры, вплетающийся в мерные удары молотов под нашими ногами.
А потом я едва успел моргнуть, как черная тень, оторвавшись от ладоней князя, гулко ударилась о ребро высокого кувшина. Он разлетелся мгновенно, миллионы осколков отразили летящую пляску бликов. Как нежен звук разбивающегося хрусталя! Не с таким ли звуком осыпаются с высокие льдины по весне, потревоженные неугомонными детскими ногами? И не я ли с силой бил по треснувшему краю, мечтая услышать сладкий звон разрушения? Тишину в камере нарушало только два звука: треск факела и жадный звук лакаемой влаги. Расчет князя оказался верным - ломая ногти, он расшатал и вытащил один из темно-серых камней, выбрал ту грань сосуда, на которую приходится наибольшее давление, и совершил точный бросок. Ручеек бесценной влаги тек так долго, что почти успел утолить его выращенную тяжким трудом тюремщиков жажду. Я смотрел, не отрываясь, как пытается он перевернуться, как тянется жилистая шея, как выглядывают из-под края ошейника кровавые лоскуты кожи, как вздуваются от непосильных попыток изменить положение голубые, пока еще полноводные реки вен.
Кончилось все внезапно - в замке заскрежетал ключ, и мои отвыкшие от света глаза инстинктивно сощурились. Три орка, три факела и десятки слов. Князь был на грани понимания, и нежданные гости не произвели на него такого эффекта, как на меня. Я знал, что сейчас будет, и не хотел смотреть на грядущее. Но сон не хуже ошейника держал меня в камере, а прозрачные веки сновидца не давали отрешиться от созерцания.
- Куда тащить?! - с удивлением спросил один из конвоя, делая ударение на слове 'куда'.
- Куда слышал, - отрезал второй, старший, - Твое дело - приказы исполнять, а переспрашивать и снага может.
Разбитый кувшин они не заметили. Двое подошли к Тано и, как за ручки, взялись за проржавевшее от длительного и частого использования железо фиксатора.
- Вдвоем-то управитесь? - подначивал старший, - Или сказать Великому, чтобы этот еще похудел, а то мои парни надорвутся?
Светя им факелом, он отступал назад, не глядя под ноги. Я попытался зажмуриться, что есть силы, но у владыки Ирмо были свои представления о том, что мне стоило увидеть в этом сне.
- Гнида, ах ты, гнида! - крикнул старший, обхватив босую ступню руками. Как и следовало ожидать, он наступил на осколки.
Князя кинули на пол, и раненного начальника обступили 'его парни'. Кровь крупными каплями падала на камни пола. Старший вытащил осколок из раны и посмотрел на него на свет факела.
- Вот падла, - с какой-то внутренней удовлетворенностью констатировал он, - Такой кувшин в отход пустил.
Прихрамывая, он подошел к князю, и, размахнувшись, ударил его здоровой ногой по пояснице. Раз, другой, третий...
- Музгаш, Музгаш, остановись, - третий, до того молчавший орк схватил его за плечо, - Если он кровью раньше времени мочиться начнет, все в двадцать восьмой зал отправимся. А я еще пожить хочу.
- И то правильно, - после минутного молчания ответил тот, кого назвали Музгашем, - И в твоей дурной голове иной раз мысль промелькнет. Но кувшин все равно жалко, отработать себе хотел.
Процессия, вновь схватившись за железо пыточного инструмента, двинулась дальше, и мир сна, расступаясь, открыл передо мной свои границы, мягко и неотвратимо подталкивая в спину, к выходу. Перед моими глазами коридоры сменялись коридорами, и ярусы - ярусами. Становилось прохладнее, воздух свежел, с каждым шагом вокруг было все меньше примесей угольной пыли. Проходы расширялись и приобретали все более обжитые формы: сглаживались необработанные до этого места стены, факелы встречались все чаще. Голова князя была откинута назад, все еще длинные, не срезанные волосы волочились по земле, глаза были широко открыты. Он не был в забытьи, как мне показалось в начале пути. Он был здесь и сейчас, а в Ангбанде чистый ум куда как страшен. Наконец, орки остановились у одной из плотно закрытых дверей.
- А окна-то там задернуты? - боязливо спросил младший.
- Нет, - саркастично хмыкнул Музгаш, - Они же ждут нас, поди. Специально гадость подстраивают. Чтобы солнечный свет хорошенько кости такого дурака, как ты, прожарил.
С этими словами он постучал в закрытую дверь.
- Кто? - раздался изнутри глухой женский голос.
- Открывай, Арзу. Музгаш исполнил приказ Великого.
За дверью слышался шелест, шепоток и шум льющейся воды. Через минуту дверь тихо открылась. Внутри, во влажном пару, горели не менее семи плошек-жирников с ароматными маслами. Комната, куда принесли князя, была облицована светлым, плотно подогнанным мрамором. Арзу, с высокой прической, в длинной подоткнутой юбке, встречала нас на пороге, уперев дряблые руки в тяжелые бока. Женщина из южан, раньше времени состарившаяся в темных чертогах бездушной крепости. Тамир говорил мне, что женщины его народа страдают на этом берегу земли - холодные зимы, суровые нравы и скудные, по сравнению с их жаркой родиной, фрукты угнетают их.
- Долгой жизни и смерти в славной битве тебе, Музгаш, - учтиво ответила она, глядя при этом на пленника, - К часу Быка он будет готов к встрече, и вы приходите за ним.
Музгаш низко склонился над князем и прошептал ему в ухо:
- Ты и так почти сдох. Но если здесь будут неприятности, то твоя смерть сильно растянется во времени. Ты же им не ограничен? - затем он встал и обратился к Арзу, - Мы будем в зале отдохновения по соседству. Ключи от кандалов отдаю тебе.
Арзу кивнула и спрятала ключ в переднике.
- Заносите сюда, - распорядилась она, - Замки сами откроем. Гюллу, Хумар, Мехри, идите сюда. Время впустить Солнце!
Орки, толкаясь, спешно вышли, и двери за ними плотно закрылись. Князь оказался один на один с горячим клубящимся паром и четырьмя южанками. Его судьба оставалась загадочной для меня. Раздались шуршание юбок, шепот и смех, и шторы были одернуты. Свет резал слезящиеся, воспалившиеся от бесконечной копоти факелов глаза Маэглина. Арзу склонилась над ним:
- Орки называют вас лул гийяк-иши, цветы в крови. Для них это страшное оскорбление. А мы думаем, что это красиво звучит. Нечего тебе бояться, здесь не будет пыток. Мы банщицы.
Я не думал, что когда-нибудь увижу удивление на столь невозмутимом лице князя, и хотел бы видеть его совсем в других обстоятельствах.
- Такой молоденький, а уже старенький, - с жалостью сказала одна из помощниц.
- А, Хумар-болтушка, хватит, надо воды горячей и бинтов, и мазей, - распорядилась Арзу, - Надо его до часа Быка на ноги поставить. Потому что в час Тигра...
- Те-те-те, сама старая Арзу за зубами языка не держит, - со смехом оборвала ее Хумар, - Я уже за водой бегу!
Тем временем главная банщица расстегнула пыточный ошейник и, ослабив кандалы на руках и ногах, начала вытаскивать правую руку из кольца наручников. Запястье было стерто и порядком кровило.
- Учти, Лул Гийяк, будет больно. Зато потом все отступит, и сможешь сам идти.
- Я желал бы сам стать собой к часу Тигра, - хрипло начал князь, - Без помощи посторонних рук.
- Нельзя, никак нельзя. Здесь ты только тело, и наша работа состоит в том, чтобы тело твое излишним безобразием не оскорбило глаз беседующих. К тому же, - Арзу перешла на ноги и, левую ступню князя себе в грудь, растирала ее дурно пахнущим раствором, - С твоими силами до следующего утра тут провозишься, и проскачут перед нами небесные Кот, Дракон, Змея и остальные...
Милосердный Ирмо сжалился над жалким сновидцем, позволив мне не созерцать процедуру купания целиком. Я мог представить теперь, в каком виде явился перед весенними, зелеными глазами Айралин, и как великодушна она была, не презрев такое тело. Сложно и мучительно видеть, как почти всесильного в моей душе князя поливают из ковша, как несмышленого ребенка, трут безразмерными грубыми мочалами и умащивают маслами. Наконец, наша с ним общая пытка была окончена - банщицы облекли его в просторные серые одежды, подвязали их поясом. Волосы его были расчесаны и перевязаны в тугой хвост, раны крепко забинтованы.
- Благодаря вашим стараниям встреча в час Тигра обещает быть достойной, - с хорошо скрываемым раздражением сказал Маэглин.
Арзу глубоко кивнула и долгим взглядом посмотрела на князя.
- Жаль мне, что некоторые цветы растут только в крови, - и плотно задернула шторы. Приближался час Быка.
Музгаш был точен. В дверь громко постучали.
- Ого, мы его уродливей брали, - хохотнул он, разглядывая князя, - Надо бы выставить Гондолину круглый счетец.
- Он может идти сам, Музгаш, не вынуждай его плетью, - сурово сказала Арзу, - Если он у тебя в дороге упадет, я его так же быстро на ноги уже не поставлю.
- А пойдет ли? - с сомнением поглядел на князя младший из орочьего отряда, - Пойдешь, Лул Гийяк?
- Час Тигра ближе, чем ты думаешь, - ответил ему Маэглин, - И я не хочу заставлять ждать тех, кто так хочет со мной говорить. Я пойду сам.
- Ты посговорчивей многих, албай. Двигай, - подвел итог беседе Музгаш, и перед нами снова заструились бессчетные коридоры.
Теперь мы снова снижались, ярус за ярусом. Но по ту сторону от штолен и угольных шахт на нас веяло темной роскошью: блестел в свете факелов черный глянцевый мрамор пола, на гладких стенах тут и там встречались гербы и флаги - орочьи и человеческие, шелковые, льняные и кожаные, с выжженными по дереву знаками и выложенными самоцветами рунами. Иных украшений не было. Мы шли около пятидесяти минут, и гулкое эхо отражало шаги. Высокие, резные двери из белой кости в одном из коридоров были широко раскрыты. В небольшом пиршественном зале за дверями не было почти никакой мебели - простой, темного дерева стол, два легких с вытянутыми спинками стула, канделябры на длинных треножниках по стенам и колонна из того же черного мрамора, что стены и пол. Музгаш толкнул князя к колонне:
- Руки! - требовательно сказал орк, снимая с пояса веревку.
Князь был привязан к столбу, лицом к столу. Проверив узел, Музгаш развернулся, и отряд двинулся к выходу.
- Надеюсь, сегодня ты не помрешь. Не так быстро, - ухмыльнулся он напоследок князю.
А потом наступила полная тишина.
Как долго текут минуты в неизвестности! Как изменяет время свой бег, такое прихотливое и несговорчивое! Я был подавлен и едва не вскрикнул от неожиданности, когда за моей спиной раздался голос. Впрочем, даже если бы сновидец вскрикнул - что изменилось бы в ткани сна?
- Доброго тебе дня, Ломион, сын Эола, - говоривший был высок, с лицом, подобным любому из нолдор, но глаза его выдавали. Там, в темном сумраке, вспыхивали искры давно покинутой наковальни Ауле.
- Приятно слышать материнское имя. Раз ты предлагаешь мне вечер памяти, называть тебя Майроном? - всматриваясь в темноту, спросил князь.
- Умное решение - начать беседу с хрупкого перемирия, - улыбнулся Майрон, - Надеюсь, оно продлиться до исхода дня.
- Не кажется ли тебе, что путы нарушают нашу церемонную беседу? - ехидно уточнил князь.
- Кажется, - спокойно ответил Майрон, - Поэтому я собираюсь снять их.
Узел, над которым так долго колдовал Музгаш, пал мгновенно. Князь стоял у колонны, потирая только залеченные, и вновь потревоженные запястья.
- Надеюсь, ты голоден, - скорее утвердил Майрон, дважды хлопнув в ладоши.
Женщина из числа все тех же южан неслышно внесла поднос, поставила его на стол и, избегая смотреть на своего господина, спиной удалилась.
- Немногие могут похвастать тем, что им за столом прислуживал Гортхауэр, - Майрон, придерживая рукав черного одеяния, наполнил бокал вином и жестом показал князю на второй, незанятый стул.
Еда на подносе оказалась самой простой: большой ломоть пшеничного хлеба, глазированная керамическая супница с густым, наваристым бульоном и бутыль вина.
- Думаю, после распорки-'аиста' у тебя могут трястись руки, - заботливо продолжил Майрон, глядя на то, с каким трудом садится князь, - Пожалуй, я сам налью тебе похлебку.
В желтом бульоне плавали тонкие лодочки моркови, белые спины целых картофелин вздымались над поверхностью, бульонное море омывало берега большого куска мяса. Нарочито неспешно князь взял ложку. Он усвоил первое правило темниц Ангбанда - второй раз здесь еду не предлагают.
- Почему ты не спросишь, не мясо ли это эльдар? Твои соплеменники раньше всегда радовали меня этим вопросом, - хитро обратился хозяин к Маэглину.
- Зачем? - в тон ему ответил князь, - Я не умею воскрешать мертвых, а бульон пропадет.
- Ты радуешь меня больше своих сородичей тем, что кажешься мне куда умнее, - нарочито обрадовался Майрон.
- Я был бы глупее, не попросив повтора, - продолжая есть, объяснил Маэглин, - Великие таланты пропадают в застенках Ангбанда. Кто еще мог бы научить меня наедаться впрок, как животное?
- Это вполне осуществимое желание, - Майрон вновь поднял крышку супницы, - Ты догадываешься, зачем ты здесь?
- Думаю, ты хочешь поговорить со мной о Гондолине, - князь вытер салфеткой рот и взял в руки бокал.
- Для этого мне не стоило тратить свое время, труд банщиц и целый фунт отличной телятины. И не об этом ли с тобой разговаривают палачи каждый день? - поварешка вернулась на свое место, Майрон захлопнул опустевшую супницу, - Мы хотим тебе многое показать.
- Власть не бывает доброй или злой. Власть бывает абсолютной или нет. И каждая власть стремиться к абсолюту, - Майрон отставил стул и помог князю подняться.
- Неверную дружбу предлагаешь ты мне, владыка лжи, - притворно вздохнул князь, - Впрочем, все лучше, чем лежать на острых камнях твоих подземелий.
- Дружба и любовь живут здесь, - Майрон дотронулся до своего виска, - И от условий быта зависит и их характер. Моя дружба так же неверна, как твоя любовь. И если все, что окружает тебя, так неверно, не тут ли проблема?
- Я недостаточно умен для твоих тонких рассуждений, - саркастично ответил князь, - Я всего лишь обычный кузнец, и мыслю весьма конкретно. Вот суп - это конкретика.
- Поэтому с тобой и хотят говорить, - Майрон закрыл за нами резные двери, - Кузнец всегда поймет кузнеца.
Наш путь пролегал через цеха - тысячи, тысячи цехов, жар от сотен печей, огненные отсветы брызг в одинаково черных глазах Маэглина и Майрона. Ковались мечи - грубые, тупые, со смещенным центром тяжести, но зато, благодаря водному прессу, сотнями. Ковались шлемы - простые, круглые, больше похожие на походные котелки. Я оглох от шума, ослеп от пламени горна - а князь шел, высоко подняв голову, внимательно слушая короткие объяснения Гортхауэра. Я не мог слышать их: даже во сне речь в грохоте молотов мало разборчива, но мог видеть. Не было здесь ни палача, ни жертвы. Был сухой разговор двух заинтересованных делом мастеров. Потом голоса становились все слышнее, а шум за спиной - все тише.
- Ты хочешь сказать, что это около тысячи трехсот мечей в день? - с сомнением в голосе говорил князь, - Что за армию в таком случае кормит твой властелин?
Майрон, шедший чуть впереди, обернулся и ухмыльнулся, не сбавляя шага. Лицо князя омрачилось. Снова наступила тишина, прерываемая лишь эхом шагов.
- Отчего в твердыни твоей так безлюдно? - прервал молчание Маэглин.
- Мы идем по производственным коридорам в сторону малого зала советов, - коротко объяснил майа, - И сюда запрещено входить рабам и большей части воинов.
Князь сбавил ход. Он устал от бесконечной коридорной гонки. Шли теперь медленно, пока вдалеке не послышался шум голосов.
- Малый зал, - остановившись, прислушался Майрон, - Нам нужно пройти через него, чтобы попасть на закрытые уровни. Придется помешать.
К моему удивлению, в малый зал открывался не только наш коридор. Десять или двенадцать проходов оканчивались площадью с небольшим питьевым фонтаном, а площадь, сужаясь, перетекала в зал с огромным круглым столом в центре. За столом сидело множество людей (южан, выходцев с дальнего Севера и даже местных) и орков - просто и однотипно одетые в серое с черным, они слушали выступающего, немолодого унылого кхандца:
- В цехе номер пятьдесят четыре произошла утечка природного газа, потеряна крупная партия щитов и сотня рабов из числа снаг. За это ты, как техник цеха, - тут его взгляд уперся в розовощекого бритого наголо харадца, - Ответишь в полной мере.
- Твое летнее путешествие к внутреннему морю Хэлкар переносится на октябрь, финансирование снижено на двадцать процентов, - жестко закончил кхандец.
- Как на октябрь? - побледнел наказанный, - Так же ветра и дожди в октябре, и промозгло, и сыро, и...
- Это не обсуждается, - прервал его кхандец, - В следующий раз головой будешь думать, и расчеты правильно производить. Далее необходимо обсудить угольную жилу в седьмом ярусе. Тебе слово, Лагдуф.
Старый, кривой на один глаз орк поднялся, прокашлялся и увидел Майрона.
- Славься, господин, - поклонился он. Остальные встали, приветствуя властителя.
- Сидите, я не отвлекаю вас, - Майрон быстрым шагом прошел через зал и объяснил, обернувшись к князю, - Ценные специалисты, долгое воспитание. Лучшие умы.
- Это ваши мастера? - уточнил князь.
- Да, математики, знатоки горного дела, кузнецы, ответственные за поставку пищи в твердыню и в действующую армию, врачеватели. Без грамотного обеспечения твердыня - ничто. Так плоть слаба без пищи и воды. Ты и сам это знаешь, Ломион, - гнусно напомнил Гортхауэр.
Коридор за залом снова сужался и шел вниз.
- Осталось недолго, князь, - двусмысленно и холодно посмотрел на него Майрон.
Очередные закрытые двери, решетки и ключи. Там, за дверями, свет был нестерпимо ярок. Пол и стены были устланы белыми прямоугольными пластинами из обожжённой керамики. Через каждые пятнадцать дюймов в пустом зале из стены торчал факел. У северной стены стояла кровать на высоких ножках с сиденьем, спинкой, двумя подлокотниками и подножниками с фиксирующими кожаными ремнями. Ножная часть кровати была убрана под туловище лежавшей на ней женщины, чтобы открыть доступ к детородным органам, спинка приподнята. В ногах у женщины сидел тот, кого ни с кем невозможно спутать - владыка Севера, Моргот Бауглир.
Князь дернулся, но Майрон крепко держал его за плечи. Это была авари, она разрешалась от бремени. В ее распахнутых глазах отражался свет факелов, и ярко сверкал вбитый в чистый высокий лоб золотой гвоздик.
- Этот гвоздик - большой умелец и мой помощник, - раздался тихий медленный голос, - С его помощью мы произвели удаление лобных долей мозга, ответственных за самоосознание и за принятие решений.
- Зачем?- выдохнул князь.
- Нам надо улучшать орочью породу, повышать устойчивость к свету, а эльдар так несговорчивы, - продолжил голос, - К тому же, такой прекрасный организм редко удается заполучить живым.
Князь зачаровано смотрел на гвоздик, пока под его взглядом черты авари не смягчились, не сгладились, превратившись в лицо госпожи Идриль, счастливо улыбающееся с гвоздиком во лбу.
- А вот дешевых фокусов не надо! - крикнул Маэглин.
- Гондолин обречен. Ты видел вооружение для армии, видел, как рационально поставлены дела. Если ты ускоришь поиск, этого не будет никогда. Если нет, то я приложу все усилия, чтобы порода стала такой, какой я хочу ее видеть, благодаря дочери Тургона.
- Ты... Ты мразь. Это же просто мерзко, - растерянно смотрел на роды и чужие страдания князь.
- Нет, я не добр и не зол, не тепел и не холоден. Я рационален, и не стремлюсь к бессмысленному злу, - ответил голос, - Под твоей рукой и управлением город расцветет. По крайней мере, он будет. Это я тебе могу пообещать так же, как то, что в случае отказа я найду Идриль.
- Кузнец всегда поймет кузнеца? - горько улыбнулся Маэглин.
- Да, твой практицизм - страшная сила. О, если бы твои родичи походили на тебя, а не корчились в междоусобицах на золотых тронах, как интересно и страшно было жить. А так - ни лютости, ни мудрости.
Майрон отпустил князя. Запах крови становился гуще - роды были патологичными, плод шел тазом, разрывая влагалище. И не было у авари эльфийского дара слаженной работы тела, ибо мозг ее был разобщен. Все, что осталось в ней от эльфов - тянущееся, как резина, бессмертие.