Ранний вечер был таким, каким его рисуют на торжественных фарфоровых блюдах, подаваемых почетным гостям в светлом, уходящим в торжественную высь пиршественном зале Города - краски были теплыми и смазанными, в той едва уловимой осенней дымке, превращающей каждый подобный вечер в золоченое чудо. Легкая поступь Равана по сухим листьям, мерное покачивание в седле, уходящее за горизонт спокойное, неяркое солнце, золото, разливающееся в теплом небе и шуршащее под ногами - все настраивало на тихую грусть, когда теплится что-то такое неуловимое в душе, а что, и отчего, и сказать не можешь, да и говорить не хочется. Оставалось только щуриться на последние игривые лучи, не успевшие стать неосязаемой печалью, и перебирать, как четки, неутешительные воспоминания ближайших дней.
За неделю, проведенную в разведке, мы увидели гораздо больше, чем я ожидал, и гораздо хуже, чем надеялся: отряд, с которым столкнулся Фаранон, был не единственным. До самого Эред Ветрина попадались нам следы мелких шаек, разномастных, злых и голодных, как и положено диким, безродным псам. Шли они с северо-востока, из Дортониона, убегая от бескормицы голых отрогов Эхориата, от наступающих зимних холодов, от свирепого горного ветра и сухих мертвецов, не разлагающихся в проклятой земле разрушенного города. Мы дошли до самых истоков быстротечного, ледяного Нарога, до мутных, как затянутые бельмами глаза, озер Эйтель Иврин, где и обнаружили основной орочий лагерь.
Падальщики обосновались там, где воздух пахнет скверной, а земля все еще сохраняет жар драконьего брюха. Стойбище их было укреплено на совесть, в наличии которой у этого племени у Фаранона были огромные сомнения. По самым скромным расчетам, в головном лагере было не менее тысячи орков. Летучие шайки из тех, чьи следы попадались нам за эту неделю, содержали по сотне голов. Жирнобрюхий, скользкий спрут расположился близь нашего дома, и одно из его щупалец едва ли не стучало в наши ворота. На одном из привалов, коротких, чтобы успеть увидеть мягкую темноту перед глазами и бросить в вечную топку сухарей, ягод или сушеного мяса (костров не разводили), ко мне подошел Тинге, младший из дружины:
- Сколько же их здесь, кано? - насуплено спросил он.
- Не менее двух тысяч, - ответил я. Тинге задумчиво посмотрел себе под ноги.
- Ты боишься? - мягко спросил я. Люди боятся смерти, и я боялся ее - теперь.
- Нет, кано. Считаю, сколько ж надо будет скота забить да зерна запасти, чтобы в случае чего зиму в кольце продержаться.
- И что выходит по твоим расчетам? - улыбнулся я практичности его разума.
- Что еще и зерна на посев, и телок на вольную случку останется. Так чего мне тогда боятся? - улыбнулся в ответ Тинге.
Тинге не боялся, или думал, что не боится смерти. Зато червячок ужаса, маленькое могильно семя, засел в моей душе, подтачивая добрые сны, сокрушая память сердца. Как страшно мне было бы умереть, не увидев ребенка, и худшей пыткой стали бы для меня однообразие в безвременье, в бело-сером, в тон похоронному савану, Мандосе. Но прочь, прочь эти мысли. Даже после смерти смогу я увидеть и жену, и ребенка, а что ожидает Тинге, и ведомы ли Эру его дороги? Может, оттого и привязанность у людей тише, и легче переживают они горькие потери, и быстрее утешаются в новых объятиях. К чему им срастаться душами, если души все равно разойдутся, каждый по свою сторону гроба. Я не перестаю удивляться жестокости и мудрости Эндорэ, такой стройной, логичной и безжалостной, каждому выдающей по их наклонности.
Мы выехали на полосу чистой земли, окружающую крепостную стену Негбаса. Огороды были убраны, и только огромные, лучистые, рыжие тыквы бесстыже округлялись под последним теплым солнцем. Всюду были золотые, крошащиеся листья-ладошки, каждый со своим узором из прожилок. Когда-то так давно, что было уже почти не со мной, Тамир рассказывал одному полуживому узнику о веселых обычаях своей жаркой страны. Их мудрецы верили, что знаки, вырезанные природой на твоей ладони, что-то означают, несут на себе отпечаток судьбы. Левая рука, та, с чьей стороны бьется сердце - родительское наследство, неизбывное и непобедимое, а на правой то, что ты свершишь сам. Ни один южный правитель, облаченный в белый шелк и золотую парчу, не решится ни на одно дело, не посоветовавшись со своими гадателями. Тамир, захлебываясь от того, что его слушали, рассказывал о том, как старцы с подстриженными полукругом седыми бородами, в синих тяжелых одеждах, в высоких, едва не щекочущих небо шапках, расшитых жемчугом и серебряной нитью, садятся у трона владыки, берут с величайшим почетом протянутую им пухлую холеную руку с длинными ногтями и читают нестираемые знаки. И вершатся судьбы восточных империй: заключаются браки, воинские союзы, уходят в прах и восстают из праха помпезные, перенаселенные города, пахнущие сандалом, розовым маслом, гниющими фруктами и потом - рабов и властителей, потому что солнцу плевать на твое происхождение, и оно жарит всех одинаково.
- Неужели каждый верит в то, что написано на руке, и слепо следует прихоти природы? - изумленно спрашивал тот самый узник.
- Не-не, не совсем все. Вот так было раз: был большой мудрец, советник владыки. Он устал от жизни при дворе и ушел жить в гору, - Тамир рассказывал очень серьезно, стараясь донести до меня сквозь расстояние, свою короткую память и мои боль и голод величие мудреца, - Там он жил один, ел корешки и гусениц. И только воду пил. И пришли к нему ученики через десять лет. И говорят такие - дай, учитель, нам свою руку, мы хотим знать, как ты стал столь велик. Он им дает, а один ученик ахнул. У тебя, говорит, на руке написано убить владыку и страну развалить! А мудрец улыбнулся, вытащил кинжал и разрезал себе ладонь. И получилась линия, как будто он спасет страну! Вот такой он был мудрый и ни во что не верил. Но его все равно убили. На всякий случай.
Я протянул руку и вытащил запутавшийся в длинной гриве Равана желтый листок. Природа предсказывала теплую, сухую погоду и блаженный октябрь. Я пустил Равана галопом, преследуя сразу две цели: хотел увидеть, как быстро сможет стража на башне увидеть нас и приготовиться, а, во-вторых, просто порадоваться ветру, бьющему в лицо. Сердце стучало так быстро, как будто тоже неслось на встречу дому. Долгожданному дому, которому грозит беда.
Ворота открылись быстро, и мы въехали на пустую площадь. Нас встречали только Синьянамба и стража ворот. Кузнец жевал нижнюю губу и был совсем не в духе.
- Доброго дня, друг. Пусть наши вести не столь хороши, но это не повод быть тучей на небосклоне чудного вечера, - пошутил я.
- Да куда уж твоим вестям до моих, кано, - Курувар старался не смотреть на меня, отворачивая лицо.
- Куда уж хуже, - постарался улыбнуться я, но сердце повисло на тонкой-тонкой ниточке, готовое ухнуть в живот.
- Айралин пропала, - после молчания, закончил Синьянамба. 'Тинь'. Это оборвалась ниточка.
А потом я, наверное, немного сошел с ума. Потому что я был так спокоен, как никогда, и события вокруг меня завращались с неимоверной скоростью. К нам подбежал Фаранон, что-то быстро кричал, размахивая руками и выпучив глаза. Кузнец махнул рукой в восточном направлении. Пропала на востоке, за деревенской стеной, понял я. Мысли доходили медленно-медленно, как вода сквозь несколько слоев ткани.
- Когда? - одними губами спросил я.
- На четвертый день вашего отъезда, - Синьянамба говорил так, как будто задыхался, - Она пропала не одна.
- Кто? - я не мог спрашивать подробнее. Сердце там, на дне желудка, практически не билось. Я чувствовал сам, что мои руки стали холодными, как лед.
- Кто еще? - переспросил он, и, получив утвердительный кивок, продолжил, - Ферен, один из дружков Нийаро.
- Видел?
Кузнец читал мои мысли и отвечал правильно:
- Я ничего не понимаю в следах, никто из деревенских тоже. Ждали тебя и охотников.
Я шел на поле, как сквозь кисель. Никогда не думал, что воздух может быть таким густым и вязким. В мыслях отражались совсем странные события - вот лужа, покрытая по самому краю коркой льда, да, ночью подмораживает, вот рябина со свисающими красными гроздьями - до нее еще не добрались птицы. Я видел и понимал всполохами, маленькими, короткими обрывками, и не мог связать воедино картину мира. Мы пришли к полю чуть позже охотников. Те уже ползали на коленях, рассматривая каждую сломанную травинку. Фаранон молча указал мне на то место, где обрывались следы Айралин. Нам несказанно повезло, подумалось мне, в ночь до ее пропажи прошел дождь, а потом стояла осенняя сушь. Повезло. Повезло. Ферен шел рядом с ней, на шаг-другой позади. Потом она упала, дальше идут только мужские следы. Глубже, чем были раньше - он был тяжело гружен. Я шел с каждым шагом все быстрее и быстрее, пока не побежал. Нечеткая для человека цепь - сначала по грязи, потом по сломанной траве, сбитым ли цветам довела меня до кромки леса. А дальше я увидел целое столпотворение следов, не менее пяти существ, обутых в тяжелые сапоги и босых. И я точно знал, и кто носит подобную обувь, и кто так грубо ступает. К их следам примешивались шаги Ферена, и вели в глубь чащи, до крохотного ручья, по каменистому дну которого они и шли со своей бесчувственной поклажей. Я остановился, опершись спиной о буковый ствол. Охотники шли дальше, пытаясь найти хоть какие-то зацепки, но летучие шайки орков немного знают, как путать следы и уходить от погони. Проклятое, рабское воображение, рисующее картины тем цветастей, чем хуже ситуация. Самым страшным было то, что я знал, чего ожидать от похитителей и того, на что можно было надеяться. На брошенные кости - можно. На землю, глубоко пропитанную кровью - можно. На обрывки платья и кожи, развешанные на деревьях - можно. На то, что я увижу ее - почти нельзя. 'Почти' спасло меня от полного безумия. Орки не крадут людей просто так. Этого нет в их простой природе, далекая выгода сложна для их понимания. Если ее не убили сразу, значит, она зачем-то нужна. Значит, она еще может быть живой.
Возвращались назад в молчании. Синьянамба все порывался говорить что-то о прочесывании леса, о масштабных поисках, но Фаранон останавливал его взглядом. Наконец, на пороге своего дома, я остановился и отдал первый приказ:
- Собирай дружину, - после чего, не замечая собственной грубости, с силой захлопнул за собой дверь перед его носом.
Дом затопила тишина. Здесь еще никогда не было так пусто, и никогда я еще не чувствовал себя таким лишним. Я опустился на стул и уставился, не мигая, в окно. Мыслей не было. Слов не было. Чувств не было. Я вдруг осознал, что почти ничем не отличаюсь от тех мертвецов, которым собирал когда-то, в прошлой жизни, погребальные костры на площадях Гондолина. Мой взгляд скользнул на стол, на белый макет Города. Лучики солнца, просачиваясь сквозь мутное стекло, рассеивались над ним в мерное золотое сияние. Крохотный, еще бы чуть-чуть - и живой, город радовался теплу, спокойной осени, богатому урожаю. Тот Гондолин, который я помнил, который жил только в моем сердце, был вполне осязаем и доволен собой. Так, как будто ничего и не случилось. Так, как будто не было разинутых кровавых детских ртов и темной сажи, как будто не ступали по рукотканным мягким коврам кованые сапоги, как будто не сверкали кристаллики горного хрусталя с одежд Дома Фонтана. Город был готов принять в объятия своих узких улиц и зеленых парков Айралин, фигурку из камня, с которой ничего не случилось. Я почувствовал страшный гнев на этот макет, на самого себя, сидевшего, сложа руки, когда дорогой моему сердцу Город умер, став лишь легендой. И какая разница, что руки были в тот момент связаны! Я должен был, должен... Не знаю, что! Не важно! Я разорвался от страха и боли, став лишь мечущейся горячечной плотью. Летели на пол белые башенки, легко сминались мосты и оградки - Айралин не станет пленницей памяти, она будет жить, чего бы мне этого не стоило. Покончив с пленом, с мороком умершего, захватившим меня в свои объятия, я выскочил за двери.
К моему удивлению и гневу, дружины на площади не было. Зато стоял Синьянамба, ошарашенный чуть более, чем полностью.
- Там трое орков, кано. За городской стеной. Хотят видеть тебя и твоих советников. Говорят, что послы. Я и сам хотел за тобой послать, но ты раньше пришел. Не знал, сразу их пристрелить или как.
- Не стрелять! - крикнул я вопросительно смотрящим на меня сверху лучникам. Потом, обернувшись к кузнецу, объяснил, - Если послы не вернутся, они ее убьют.
- Что тогда делать будем? - спросил он.
- Пошли за старостой, Агно и садовником. Свет нашей мудрости, - я ухмыльнулся, страшась самого себя, - Хотят разговор, будет им разговор.
Собирались долго. За это время я успел стать натянутой струной, нервы были на пределе. Я не мог стоять на месте, расхаживая по площади из стороны в сторону. Синьянамба провожал меня взглядом. Наконец, минут через десять, когда все были в сборе и наохались всласть, я подошел к двери и открыл калитку.
- Разговор будет на нашей территории. Послов не убьем, обещаю, - начал я, не видя еще посланников. Подходили они к калитке медленно и опасливо, подталкивая друг друга. Я давно не видел орков вблизи, но сейчас, по ощущениям, отросшие за полгода волосы встали дыбом. Всепоглощающее чувство возвращения в прошлого, знакомый запах этого народа, разболтанный, испуганный, и вместе с тем наглый и жестоких их вид навевали на меня страх. Страх за Айралин.
Старший из всей тройки, у которого даже имелись сапоги и шлем, вышел вперед. Ухмыляясь, прошел мимо меня боком, остановившись в дверном проеме. В руках он держал нечто, напоминающее небольшой мохнатый мешок.
- Если волос упадет с нас, бабе хана, - доходчиво объяснил он. Я не удосужился кивнуть. Вслед за ним, стараясь не дотронуться до меня и краем одежды, втиснулись остальные двое. Калитка за ними захлопнулась. Продолжая скалиться, 'посол' снял с пояса нечто, напоминающее мохнатый мешок. Я машинально взял его а потом, приглядевшись, уронил на утрамбованный песок плаца под радостный гогот троицы. На меня смотрело пустое, аккуратно срезанное лицо Ферена, с сохраненными веками и ресницами, все еще сыроватое из-за свежести выделки, перевязанное волосами крест-накрест. Нос они все-таки срезали, и сквозь пустой треугольник проглядывали черные буквы.
- Что принес? - спросил я, поднимая сверток из пыли.
- Послание от нашего сотника, Маухура, - выплюнул мне в лицо старший, - Вслух читай.
Синьянамба тяжело вздохнул. Я развернул лицо, хаотично дергая за пряди волос Ферена - пальцы не слушались, и приступил к чтению.
'Пресветлый Финмор, пусть в твоей крови всегда цветут цветы! Спешу тебе сообщить пренеприятную весть. Посланника ты узнаешь, так что причин не поверить ей нет. Баба, именуемая твоей супругой, причем в состоянии ношения твоего выродка, любезно было доставлена к нам с помощью жителя деревне, чью кожу с груди ты сейчас держишь в руках. После короткого разговора, с методами которого, по словам Ферена, ты очень хорошо знаком (уши-то до сих пор болят?), он рассказал нам много интересного. Короче, суть моего послания такова: открывай ворота деревни, выходи к нам, а мы в ответ вернем твою бабу. Деревня должна быть сдана, а бойцы присягнуть трону Севера. Тогда никого не убьем. Про зеленое пламя и мешки с медью Ферен нам рассказал, так что только попробуй. Маухур, сотник Чернохвостых'.
Когда я закончил чтение, над площадью повисла тишина.
- А что, метко Маухур про уши завернул, - засмеялся, наконец, посол, стоящий справа.
- Дай нам поговорить! - внезапно нарушил его смех Нийарро. Все посмотрели на него с изумлением, смех затих.
- Да говори, пока язык есть, - пожал плечами старший.
Нийарро кивнул Синьянамбе, Агно и Тартаулу, а мне знаком показал оставаться на месте. Синьянамба сжал губы добела, Агно, наоборот, приоткрыла от удивления рот. Тартаул, извиняясь, улыбнулся мне и, проходя мимо, незаметно пожал руку. Советующиеся повернулись ко мне спиной. Сперва я услышал, как вскрикнул Синьянамба, а потом согласно закивал. Время тянулось, как бычья шкура - медленно и нехотя. Наконец, Нийарро вышел вперед.
- Мы согласны сдать вам деревню и этого, - показал он на меня рукой, - Если вы обещаете никого не трогать. Нам, знаете ли, все равно, под кем жить, лишь бы рука была крепкая, да своих героев владыка Севера не забывал.
Мой мир рухнул, и я ослеп и оглох в его осколках. Мои друзья избегали смотреть на меня.
- Только вот что. Мы его крутить боимся, так что сами забирайте, - хмыкнул господин Крыс, - Только баба его нам позарез нужна. Хорошей знахарки днем с огнем не сыщешь.
- Я согласен, - громко и четко ответил я. Айралин сбежит из деревни, в этом я не сомневался. Моя смерть станет для нее, нет, для них шансом на спасение.
- Э, да я тебя знаю, - расплылся вдруг в улыбке старший, глядя на старосту, - Ты ж с нами по зиме года два назад мукой торговал!
Староста смущенно поклонился в ответ.
- От крыса, от молодец! Нос по ветру держит, никогда своего не упустит! Не, наш ты, молодец, - хихикали остальные послы.
- Только вот что, - вступил в разговор Тартаул, - Мы его только на бабу поменяем. Так что покуда вы ее не приведете, пускай у нас в плену посидит, чтоб не сбежал.
Эти слова окончательно развеселили орков.
- Да ты, старик, тоже крыса! Что ж за крысиная нора нам попалась! Ты как с будущим господином говоришь, ублюдок? - довольный хитростью и готовностью к сотрудничеству, похлопал его по плечу старший.
- Только народ мы мирный, - хрипло начал кузнец, - Только за скотом ходим да землю пашем. Связать этого выдергу никак не сможем, он же ловкий, как собака. Может, поможешь, господин?
- Да ты, дубина, гляжу, дружить хочешь! Тащи веревку, убогий. Да еще, коли совсем преуспеть хочешь, хряка зарежь новым господам пожирнее, и бабу мне найди... Хряку под стать, - самодовольно расхохотался орк.
Синьянамба снял с пояса веревку и протянул орку. Тот подошел ко мне и сильно ударил под дых, а потом по основанию шеи. Я не сопротивлялся - в этом не было никакой необходимости. Боль - это старый друг, и какая это мелочь по сравнению с тем, что Айралин будет жить. Агно отвернулась, увидев, как я падаю на колени.
- А ты, бабка, если из чувствительных, так под нож пойдешь, - учил ее левый посол, - Хоть и жилиста, а навариста.
- Нет, господин, - глухо отвечала она, - Солнце глаза слепит, старая я уже для того, чтобы на улицу ходить.
- Все равно пойдешь под нож, - миролюбиво закончил старший, завязывая узел, - Темный Владыка порожний рот не кормит. Все привыкайте.
Ничего не изменилось, Единый, все так, как уже бывало когда-то. Я уже терял друзей, терял любовь и меня уже связывали орочьим узлом. Только сейчас все горше и страшнее. Неужели, Единый, нет у тебя иного сюжета для меня?
- Такая пойдет? - спросил Синьянамба, запыхавшись, таща за собой за руку призывно улыбающуюся Кампилоссу. Я был слеп и глух, если не разглядел в добрых друзьях и соседях злую тварь, прячущуюся глубоко внутри. Орк сильно дернул за веревку, поднимая меня.
- Ты, мужик, моим личным снагой будешь, - довольно ответил он, - Такую шлюху приволок. Ну, куда эту падаль деть можно?
- Так в своем доме пусть и сидит, - с готовностью ответил Нийарро, - Там и пусто, и на отшибе он - сплошные положительные стороны.
- Ведите, что встали, - орк поигрывал веревкой, заставляя меня то идти едва слышными шагами, то переходить на бег.
Я входил в свой собственный дом с поникшей головой. Я не видел и в страшных снах, чтобы на стульях и скамьях расположились орки, а сам я был привязан к стулу у окна. Увидев растоптанный макет Гондолина, посольский старшина присвистнул:
- Э, так ты оттуда? Ну, веселый был городок, жаль, ваши детки быстро кончаются, - и вытянул губы сожалеющей дудочкой, состроив слащавую гримасу, - Но ты как в воду глядел, Лулгияк. Так мы городок и порушили.
И, подняв с пола уцелевшую башню Тургона, раздавил ее на множество белых осколков.
- Может, по такому делу и выпить можно? - радостно спросил орка Нийарро.
- Выпить с крысой любой боец Темной Армии сочтет смешным, - ответил посол, хлопнув Кампилоссу пониже спины, - Тащи давай.
Следующий час я оторопело смотрел, как методично накачиваются вином и сидром Тартаула, наедаются свининой и говядиной орки, как невеста кузнеца с готовностью отвечает на грубые орочьи ласки. Я был и не был на этом гульбище, я плыл вслед за их голосами, и мое сознание плавилось.
- Все, снага, мне в лагерь пора, за вашей бабой, - отвел, наконец, руку своего кравчего-кузнеца, посол.
- Господин, а тебе зачем уходить? Ты ж еще не всем насладился, - медоточиво ответил ему Нийарро, подливая сидр с другой стороны, и показывая глазами на разомлевшую Кампилоссу, - Пошли своих бойцов, а уж мы-то тебя уважим.
- Ох и крыса ты, крыса! - рассмеялся орк, - Точно хочешь при мне управленцем стать! Ладно, бойцы! Взяли руки в ноги и дуйте за этой проблядью, а мы пока тут побудем.
Бойцы нехотя начали подниматься со своих мест, глухо ворча.
- И вам найдут по вкусу телок. Только не жрать на этот раз, - разошелся от собственной шутки посол.
Веселье продолжало кипеть, пока не вернулась провожавшая их до калитки Агно. К тому времени орк показывал восхищенному Синьянамбе свою меткость, кидая в меня объедками со стола.
- Все! - выдохнула Агно, входя в дом.
С этими словами кузнец перехватил руку удивленно вытаращившегося орка и сильно ударил его по голове. Тот, хрюкнув, положил морду на стол.
- Я думала, это никогда не кончится, - повела плечами враз переставшая улыбаться Кампилосса.
Нийарро, взяв со стоя кухонный нож, подошел ко мне и вреза веревку с рук.
- Сильно натерли? - сочувственно спросил он, снимая с моего плеча баранье ребро.
- Еле вытерпел, - выдохнул, наконец, Синьянамба, обращаясь к старосте, - Думал, прирежу его, не ровен час, и весь твой план, Тинмире, к балрогам полетит.
- Нам всем нужно выпить какой-нибудь успокаивающий отвар и подумать, что делать дальше, - сказала Агно, - Да, кано, чуть до разрыва сердца старуху не довел. Померла бы от жалости в семьдесят лет, вот позор-то...
С этими словами она отправилась на кухню, к травам Айралин.
Я сидел, потирая руки, и не мог прийти в себя. Какое тонкое наказание придумал для моей гордыни Единый - усомниться на минуту в лучших, вернейших друзьях!
- Ладно, время выторговали. По крайней мере, бдительность их усыпили. Что дальше-то делать будем? - спросил Тинмире, которого я больше никогда не назову крысой.
- Сейчас выпьем отвару и подумаем, - хлопотливо ответила Агно, возвращаясь на кухню с кувшином, - Я, конечно, не Айралин, но хоть что-то помню.
Когда я принимал кружку, руки у меня дрожали. Я поднял взгляд и, как мог горячо, поблагодарил женщину на осанве. У нее была чуткая душа, и, не слыша безмолвной речи, она все же улыбнулась мне в ответ.
- Пей, кано, потом и мы попьем, - добавило она.
Вслед за мной к кружке потянулся Синьянамба.
- А ну, стой! - крикнула Агно, - Это только для кано!
Кузнец непонимающе хлопал глазами а я, проваливаясь в дремотную дымку, только и успел подумать, что все женщины коварны, а уж женщины Негбаса - особенно.
***
Я пришел в себя перед рассветом. Я лежал в кровати, пол был тщательно вымыт, от следов вечернего безобразия не осталось и следа. Добрая рука кого-то из моих друзей убрала из дома и разрушенный город. Напротив меня, на стуле, дремала Агно. Сквозь глухую тишину до меня доносились чьи-то стоны. Я сел и свесил ноги с кровати, стараясь быть неслышным, но предательские доски скрипнули. Старуха открыла глаза.
- Да, кано Финмор, много ты крепче человека. Я бы от такого взвара сонной красавки неделю бы дрыхла без задних ног. А тебе часов на шесть хватило, - улыбнулась она.
- Что там происходит? - спросил я, все еще чувствуя на языке горечь ее настоя.
- Если веришь мне, не ходи туда, кано, - попросила она, - Давай еще часок посидим, спокойно встретим рассвет...
Я молча обулся и вышел из кухни.
- Не ходи, не ходи, не ходи-и-и... - несся мне вслед скрипучий старушечий голос. Агно пыталась встать, чтобы остановить меня, но у нее не получилось с первого раза.
Перед рассветом было холодно, я повел плечами, отгоняя последнюю хмарь из головы. Стоны доносились из конного сарая, обиталища Равана. Чем ближе я подходил, тем громче они становились. А потом я дернул дверь на себя.
На полу, в луже собственной крови и нечистот, умирал посол орков. Рядом с ним, тяжело всасывая ноздрями кислый от крови и дымный воздух, стоял Синьянамба с руками, по локоть в крови. Здесь же был Фаранон и Тинмире Нийарро. В яме, вырытой наспех в земляном полу, горел огонь. Я знал, что они использовали каленое железо. Чья бы плоть не горела, горит она одинаково. Кувшин с водой стоял поодаль. Палачам всегда хочется пить, как и жертве.
- Не удержала тебя старуха, кано, - печально сказал староста, жестокий и умный, как крыса.
Орк умирал так, как едва не умирал каждый раз я - тяжело, долго и мучительно, каждой клеточкой своего тела чувствуя всепоглощающую боль. У него запеклись губи и кому, как не мне, было знать, что он хочет пить.
Я подошел к кувшину, поднял его и согнулся над умирающим. Было тихо-тихо. Поднять его за плечо я не мог - не было на нем живого места, а тревожить раны нельзя. Подставив ладонь под его затылок, я попытался влить воду в его рот. Он проглотил и мучительно закашлялся.
- Какие у тебя яркие глаза, выродок, - с трудом ворочая языком, обратился он ко мне, - Потуши глаза, мне больно, так больно...
Он умирал бы еще долго. Жестом подозвав к себе Синьянамбу, я взял из его руки обычный кухонный нож, которым Айралин сражалась с кабачками и тыквой, и перерезал ему горло. Кровь потекла горячей густой волной, орк забулькал, заклокотал - она попала в перерезанную трахею, пару раз дёрнулся и затих. Я аккуратно положил его голову на пол и обвел собравшихся глазами.
- Что вы можете сказать в свое оправдание? - тихо спросил я.
Я не замечал раньше, что каждый из них так похож на животное. Нийарро на крысу, Синьянамба на медведя, а Фаранон на коршуна. Странные мысли приходили сегодня в мою голову.
- Только то, что теперь мы все знаем, - развел руками Фаранон.
Я подошел к окну. Занимался рассвет, и в нежном розовом перламутре неба над моей головой ничего не намекало на то, что сейчас дорогие и любящие меня люди вели себя ничуть не лучше орков.
- Ой, было бы кому обиду строить! - в рассвет ворвался голос Кампилоссы, громкий, как охотничий рожок, и столь же бесцеремонный, - Тут каждый на сделку с собственной совестью пошел. Ну, вытащили из него сведения. А что, а кому сейчас легко? Синьянамбе, небось, тоже не понравилось в говне колупаться. Знаешь, что? Тебя, по крайней мере, посол этот за задницу не хапал и меж титек языком не возюкал.
Вообразить столь удручающие картины мой разум не согласился. Я обернулся к собравшимся в сарае.
- Вы знаете план лагеря?
- Да! - с готовностью ответил Синьянамба. Мой взгляд остановился на секунду на трупе, и я продолжил:
- Знаете, где ее держат?
- Да! - ответили все остальные, уже хором.
- Кто-нибудь пойдет со мной? - спросил я, замирая.
- Нет, кано, мы зря тут спектаклю играли, - сакркастично ответил Тинмире, - Все и пойдем.
- Хорошо. Не говорите матери Ферена, что он предатель. Тяжело умирать, имея предателя в сыновьях. Скажите, что был убит, до последнего защищая Айралин. И еще, знаешь, что я тебе скажу, Кампилосса? - я обернулся к ней.
Она выглядела испуганно, не понимая, перешла она грань дозволенного или нет.
- Если мы все выживем (а теперь я в этом не сомневаюсь), я отдам тебе пост своего советника. Если бы у каждого эльда стояла за спиной своя Кампилосса, то не было бы ни войны Сильмариллей, ни всего, что за ней последовало. Правда, самих камней бы тоже не было, потому что '...коровы не доены, жена не брюхатая, клюква не мочена...', но это уже совсем другая история, - и я улыбнулся, как мог, ободряюще.
Глубоко вздохнули мужчины, снимая бремя ответственности со своих сердец.
- Я же говорила, что не зря его Агно усыпить придумала. Такой бы здесь хай развел, подумать страшно, - громко прошептала Кампилосса хмурому кузнецу, но я уже сделал вид, что этого не расслышал.