Глава пятнадцатая, мужская. Золотые обручи Гондолина.
- Если, не останавливаясь, гнать своего коня на запад, пока солнце дважды не соприкоснется с землей, не спать в пути и не отпускать коня на долгий выпас, то доберешься до бескрайней соленой воды. Она не заканчивается даже там, где соприкасается с небом, и только великие князья, и их вассалы - прародители кано, смогли измерить это расстояние ногами. Вода, бьющая камни берегов, бывает то неистовой и упрямой, то спокойной и нежной, отражая попеременно в своей глади дневное и ночное светила. Но, даже будучи покорной, она таится и ждет твоего просчета. Заплыви в теплый июль чуть дальше, смейся громче и веселей болтай ногами! Как летом на речке плещись! Чувствуешь, как двигается вокруг тебя зеленая толща вод? А потом, словно невзначай, вокруг твоих щиколоток обовьется скользкий канат толщиной в две моих руки и неумолимо потащит вниз. Сказывают, что на самой глубине, под морскими горами и в подводных расселинах живут существа, состоящие из одной головы. У них нет костей, они мягки и упруги, и не могут выбраться из своих омутов на сушу. А из головы растут длинные, извивающиеся змеи, и служат они им вместо ног. У каждой змеи по брюху, как наросты, идут липкие присоски, чтобы удобнее было обвивать и тащить добычу, да влезать по морским буеракам. И, пока каждую из змей не насытит, голова не уйдет. Из одной ноги вырвался, другой тебя чудище прихватит. Так сейчас и с Негбасом: одна гадюка по сусалам получила, но остальные только насторожились сильнее, и голова во все стороны вертится, глазами поглядывает, что бы еще урвать, - Агно вздохнула и перевела дух, и сварливым тоном добавила:
- Понятно теперь, почему мы деревню закрыли, инда отцы с братьями и кано в леса уходят?
- Гадюк бить! - утвердительно ответил один из ее учеников, с русым вихром на затылке, который закачался в такт его кивку, - Тогда, без гадюк, голова от нас не убежит, мы и по ней настучим!
- С головой шутки плохи и дела непонятны, - скорее, для самой себя пробормотала Агно, - Ладно, дуйте домой, сегодня холодом так и сквозит, время к зиме дома утеплять, мамкам солому мять да щели утыкать.
Ватага без долгих уговоров бросилась врассыпную, и, судя по их хитрым лицам, они точно не поспешат домой, к скучным хлопотам. Я отошел от окна, обогнул угол дома и открыл тугую дверь училищной избы.
- Давно ли мерзнешь на ветру, кано? - Агно выглядела очень усталой и старше обычного.
- Успел услышать лишь самый конец урока. Твои речи стоят того, чтобы затвердить их наизусть, уже который раз в этом убеждаюсь, - ободряюще улыбнулся я.
- Плох тот, кто, учительствуя, сам не понимает сказанного. Он как осел, который видел коня и во всем старается ему подражать, оставаясь рабочим скотом. Так не разъяснишь ли мне один 'урок'?
Я вопросительно посмотрел на нее.
- Что происходит с головой осьминога, когда все щупальца обрублены? Ведь голова огромна и легко отрастит себе новые.
- Каждый, чтобы жить и расти, должен есть. Если, внимательно осмотрев голову, охотник увидит кормовые щупальца, несущие мясо и воду в ненасытную глотку, то он их обрубит. Голова сдохнет сама, если не дать ей поддерживать жизнь, - уверено ответил я.
- Твои бы слова, да в уши валы Ороме, вот уж кто по всяким охотам специалист, - тоскливо ответила Агно, - Ты пережил страшное, но и я его пережила. Мы уже бежали от войны. И сейчас, когда она снова на пороге...
- ... Мы не дадим ей стать войной. Не будет ни рати, ни боевых доспехов, ни зова труб, что бы не говорили кумушки Негбаса. Откуда только под их долгими косами заводятся такие бестолковые мысли. Посмотри на нас: кто выживет после столкновения лбами?
Агно мелко согласно закивала, словно я подтверждал ее мысли.
- Будет тихая охота, лишь дольше и чуть многолюднее охот Фаранона. Существенная разница будет только одна... - Агно затаила дыхание, я сделал драматическую паузу и, сохраняя серьезность, продолжил, - ... Мы не будем есть свою добычу.
Моя собеседница фыркнула, а потом радостно рассмеялась:
- Шельма ты, кано, напугал старуху, но успокоил. Дрожать и дичить больше не буду, страх тише стал. Говори, не томи, зачем пришел, уж не для того, чтоб со мной охотные хитрости обсуждать?
- А был бы толк, госпожа: голова у тебя светла не только лунной сединой. Тем более, что ты меня и старше, и мудрей, так чей же еще мне слушать совет? - улыбался я, пока не понял, что натворил.
Агно пристально изучала меня, как будто видела впервые, и на ее лице появилось выражение, которое мне сложно описать. Не грусть, не досада и не отчуждение, но странная нездешность, доброе отстранение были в ее взгляде.
- Знаешь, чему я завидую больше всего? - и, не дожидаясь ответа, продолжила, - Тому, что тебе все еще легко и интересно жить. Нет, нет, я не о том, что твоя жизнь легка: просто она не лежит на тебе тяжким бременем, которое совсем скоро донесешь до цели и скинешь с плеча. Я очень хочу жить и, год от года, мне все страшнее умирать, но я чувствую, что ноша все сильнее давит к земле. Что будет, когда я ее скину? Ни мне, ни тебе, ни Валар этого не знать. Вот что такое старость - это долгое ожидание неизвестности... Ты стал таким человеком, кано! Когда ты напоминаешь, что это не так, мне становится грустно и немного жутко.
- Я стал человеком? - переспросил я машинально.
- Да, и гораздо большим, чем Нийарро: тот, как был крысой, так и помрет, - хмыкнула она, а потом, подумав, продолжила:
- Когда эльдар были далеки и лучезарны, холодны, как звезды, в кованой тонкой броне и шелках, мне было все понятно: у них другая судьба и они сами - другие. А ты, в льне и шрамах, шутящий или грустящий, болевший и пьяный, окрученный вокруг пальца на ярмарке и женатый на Айралин, слишком близкий и настоящий, - она протянула руку и крепко сжала мое плечо, - не можешь быть звездой, но остаешься ею. Ты слишком человек для эльда! Весь мой мир рушится на куски: значит, и те, кого я видела в юности в цитадели, были живыми, а не ожившими статуями без изъянов. Значит, у них были слабости и пороки, страх и отчаяние.
- Каждый из нас жив, - не найдя подходящих слов, отвечал я, - Почему твой мир рушится? Что ты не можешь понять?
- Не могу понять, почему вы остаетесь звездами, - вздохнула она.
- Самый частый порок среди нас гордыня. Чем еще объяснить, что изначально люди были 'Вторыми', 'Слабыми', неравными? Я твердо уверен в одном, - я сел на краешек стола и положил свою руку на ее, сухую и узловатую.
- Мы бессрочно связаны с миром и часть его, поэтому наши тела лучше к нему приспособлены. Но там, - я кивком головы показал на перекрытия потолка, намекая на небо без конца и границ, - Кто был бы чьей звездой?
- Только 'там' вы не окажетесь, - Агно убрала руку.
- И бывает жаль, - ответил я, - Ты же не обижаешься, что кто-то высок и худ, но ловок, а кто-то тяжел и медленен, но силен? Каждый собран в свой путь.
- Ладно тебе, я не совсем из ума выжила, - мирно ответила Агно, - Этот разговор рано или поздно должен был состояться: я к старости становлюсь обидчивей и рассуждать вслух страсть, как полюбила - уже и внуки жалуются. Так что, погодок, уж не обижайся на меня. Ладно, отвлекаю тебя от дел пустыми своими мыслями. Говори, что сразу хотел.
- Хотел получить от тебя три помощи, - я вслед за ней сменил нить беседы, дабы не смущать ее более, - Негбас на время моего отсутствия будет закрыт. Работы окончены, дело идет к зиме. Я прошу тебя и Синьянамбу принять на себя заботу о деревне и править со всей возможной осторожностью. Сейчас не время доблести и отваги, и тебе придется иногда напоминать об этом всемогущему кузнецу.
Агно с усмешкой кивнула:
- На ратный подвиг супротив синьянамбиной твердолобости меня кидаешь, так я на это всю жизнь готова. Дальше говори, не томи.
- Болезни все так же трудны для меня, как и раньше. Я просил Айралин собрать нам седельные сумки с травами, но, боюсь, она решила, что ее блудный супруг уезжает, чтобы богатую знахарскую лавочку в Хайаорносском погосте открывать. Когда я пытаюсь доказать обратное, то мне перечисляются опасности и тяготы нашей вылазки, с которыми я никогда не справлюсь без хвоща и росянки. Не могла бы ты помочь мне отделить зерна от плевел?
Агно уже вовсю улыбалась. Хвала Единому, что я познал дар иронии!
- И своих сонных трав приложу, и жесткий отбор проведу. Мешки-то где? Пришли их ко мне с зятем... Ну, одним из тех, что с вами идет. Не могу же я всех зятьев упомнить! Так вы конными выступаете?
- На весь славный Негбас нашлось бы шестнадцать коней, но чем их кормить в лесах и как сохранять невидимость и летучесть отряда? Нет, в нашей тесной компании будет не более трех вьючных лошадей, из местной невысокой породы. Раван в этот раз остается дома и будет рад любому лакомству из твоих рук - что моркови, что яблокам, что сухарям. А третья просьба...
- Чтобы я за супружницей твоей приглядывала, у которой один ветер с подвигами в голове свищет, и изредка там на здравый смысл натыкается? Чтобы, не дай Единый, не пошла воевать с пузом наперевес?
- А не ворожишь ли ты часом, госпожа? Мысли читать ты истинная мастерица! - я был доволен, что Агно так разошлась и хищный страх прекратил терзать ее душу.
- Попал бы ты к нам лет пятьдесят назад, увидел бы, что мастерица еще та, - махнула она рукой.
Мы замолчали. Ветер гнул к земле ветви, за окном становилось все пасмурней и темнее.
- Какой тяжелый октябрь наступил нам на горло в этом году, - прервала молчание Агно, - Дай Единый, чтобы он стал единственным гадством на вашем пути.
...Гадство. Каким же верным оказалось для меня это слово. Гадство. Гадство.
***
... Прощание было очень коротким, и мы знали все слова наперед. Одними глазами она спрашивала, вернусь ли я, и я обещал вернуться. С рассветом не стало теплей, и она куталась с плащ с заячьей опушкой. Восток светлел пока еще тонкой полосой. Между двумя едиными душами чувства перетекают легко и свободно, и в голосе нет нужды. Разве что...
- Обязательно пей настой из живицы сосны, календулы и шиповника. Он на правой полке у окна в выщербленном горшке, сам готовил. Кампилосса говорила, что у чреватых ребенком женщин особая склонность к переломам, - напутствовал я ее.
От удивления Айралин забыла о горечи расставания, чего, применив несложную хитрость, я и добивался. Широко раскрыв глаза, она уставилась на меня:
- Во-первых, с каких пор ты варишь отвары? Во-вторых, когда Кампилосса успела так поднатореть в познаниях о человеческом теле? Неужто так и сказала?
- Так и сказала, - подтвердил я, - Встретившись на улице, она допытывалась у меня о твоем здоровье. И, когда я сказал, что ты совершенно не хочешь лечиться после... после случившегося, она сказала, что ты можешь сломаться, потому что беременна.
- 'Ломаться', Финмор, 'ломаться'. Это значит, что беременных женщины склонны к обидам и непредсказуемо себя ведут. Могут устроить склоку на пустом месте. И это вовсе не говорит о плачевном состоянии моих косточек, - Айралин улыбалась, - Ладно уж, раз сам приготовил, придется давиться, не пропадать же добру. Мед добавлял?
- Мед? Не думал даже о нем.
- Пей, жена, горькую гадость и утешайся сладкими мыслями? - ехидничала она, смеясь. Мне определенно нравилась людская манера скрывать печаль, забавляясь пустыми речами. Так расставаться было намного легче: создавалось зыбкое ощущение, что ты уходишь ненадолго и вернешься совсем скоро, и путь не стоит даже упоминаний.
- Разве только мыслями? - ответил я, прильнув к ее губам и обнимая на прощание.
- Этого надолго не хватит, так что возвращайся поскорее, - она положила голову мне на грудь, - А то лечиться совсем не захочется.
Три нетяжело груженых приземистых лошади ждали нас у ворот. Бурдюки с вином, одежда, пшено и рожь, сушеные грибы и травы, вытопленный жир, стрелы и, отдельно, наконечники и перья, огниво, небольшие легкие топорики, заботливо выкованные Синьянамбой специально для нашей охоты, веревки, походный набор инструментов для починки самого необходимого - иглы, нити, ножи, точильные камни... От бездумного перечисления немногочисленных запасов меня отвлек совсем еще юный Кирт:
- Лера кано, Фаранон просил передать, что все в сборе и готовы выступать.
- И вовсе не все, - оборвал его подошедший Синьянамба, - Я вот здесь остаюсь, как зипун затрапезный: все на гулянку, а мне по сундукам моль корми.
- Мой добрый друг, ты своей статью и брюхом будешь весь отряд тормозить, да в хвосте плестись. Рукопашной у них не предвидится, говорят же тебе. А в лесу твою ряху за кочкой не скроешь, за корягу зад не положишь, - с присущим ему тактом объяснил расстановку сил вежливец Тартаул, - Так что обними кано, пожелай всем стяжать себе - чести, а владыке - славу, и не рви никому душу.
Есть вещи, которые хочется помнить: вкус теплого еще хлеба, запах дома, ощущение нежных губ возлюбленной, боль от стиснутых в медвежьих объятиях друга ребер... Да мало ли приятных воспоминаний дарует тебе судьба перед долгой дорогой!
***
Охотники Негбаса чутки и внимательны, и даже невесомая, хитрая серокрылая пеночка-теньковка не скроется от их прищуренных глаз. Первая из орочьих стоянок была именно там, где они и обещали: к северу от негбасских ворот, не далее шести часов пешего пути. Гораздо ближе, чем я ожидал. Мы сделали привал в тихом овраге, устланном с пологого северного склона папоротником и хвощом. Пока Талион, Аэгнор, Кирт и остальные разгружали лошадей, отдыхали и готовили похлебку, мы с Фараноном решили рассмотреть урочище поближе. План был типичен: в основной источник орочьей питьевой воды засыпался сонный порошок Агно, после, в предрассветный час, вырезалась вся банда. Такой же путь, каким мы спасали Айралин. Выбрав для наблюдения поросший ракитником пригорок, мы превратились в слух и зрение.
Стоянка напоминала прошлую: палатки замкнутым кругом, в центре - общий очаг. Секреты, в которых должны находиться дозорные, пусты. Да и секретами их назвать трудно: земля вокруг утоптана, горкой свалены объедки и обрывки тряпок. В лагере не более двадцати пяти голов, и все они в данный момент занимались дележом добычи - подсвинком месяцев семи. Даже если бы мы пришли шестнадцатью и натянули тетивы прямо над их головами, они не обратили бы на нас внимания: стояли невообразимый гвалт и ругань. В животе похолодело, мелкая дрожь волной пробежала от затылка до самых пят. Шум орочьей свары неизменен, будь он над мясной тушей, над оружием дома Крота, или над принадлежавшими мне в далеком прошлом сапогами. Фаранон кивком головы указал на неглубокое заболоченное озерцо шагах в семидесяти, служившее единственным источником питья для орков. Все пока складывалось слишком удачно, чтобы становиться правдой.
- Кано, я пойду, пожалуй, - не боясь быть услышанным, вполголоса сказал он, - Сейчас они наедят брюхи и серить пойдут, а я и так уже достаточно насмотрелся и нанюхался. Ты еще наблюдать будешь?
Я кивнул, не отрывая взгляда от одной из мусорных куч. Что-то было не так, и я чувствовал это и душой, и телом. Странная истома отвращения разлилась во мне: так, увидев иной раз что-то поганое, не можешь оторвать от него взгляд, сам не зная, почему. Фаранон тихо отполз в сторону, добежал, пригнувшись, до ближайшей группы деревьев и, спокойно распрямившись, показал мне жестами, что поест и двинется засыпать отраву. Я снова кивнул и вернулся к наблюдению за лагерем. Счастливчики уже наелись, оставляя слабым собратьям обсасывать розоватые кости. Раздавались сытое ворчание, хриплые вздохи и шум перетираемых хрящей. Ветер дул с востока и, не стихая, доносил до меня легкий смрад. Все виделось мне слишком резким и отчетливым, и в этот раз страх за Айралин не застилал мне глаза: и помятые, черные котелки, и чистые уже кости под их ногами, и отслужившие свое обмотки для ног. Мало ли какой мусор скапливается в орочьем стойбище... Солнце сегодня не баловало нас своими визитами, предпочтя спрятать золотой живот за серым саваном туч. Два орка, отделившись от пирующей банды, уверенно двинулись к моему пригорку, но остановились на полпути и, оглядываясь, постарались говорить тише обычного. Мне вспомнилось, что Кампилосса говорила о темном наречии: 'Уши в трубочку свернуться'. Да, уши. Свернулись уже много лет назад.
- Гнида? - сочувственно спросил один.
- Гнида! - уныло подтвердил второй, - Утырок.
- Тырил че? - заинтересовался первый.
- Так все! Там и тут тырит. Кто свинью убил? Уфтхак. Кто жрет? Не Уфтхак.
- Помогал Шахгар. Шахгар не жрет! - обиделся за себя второй.
- А все Лугдуш. Гнида хозяйская!
- Говно, - согласился Шахгар.
- Там, за горами, кто гологов за горами бил? Уфтхак! - он немного подумал и добавил, - и Шахгар чуть-чуть.
- А хабар чей? Лугдуша! Гнида хозяйская!
- За горами-то да, Звери были с огнем. Пых - и чисто. Нет голога, - хихикнув, вспомнил Уфтхак.
- И башню фыр, и развалил. Кровь, кровь, огонь - праздник, - размечтался Шахгар, - А знабауров че?
- Че? Смешно. Мой-то варг - да!
- А мой - нет?!
- И твой - да, - примирительно поднял руку Уфтхак, - А все Лугдушу. Языки повырывал - Лугдуш, ушей занбауровых порезал - Лугдуш, тряпки и цацки - Лугдушу и хозяевам. Гниды.
- Так-то да... Может, его того? - предложил Шахгар, - Уши сухие тебе, языки мне, цацки поровну: тебе три, мне пять?
- Тебе четыре, мне четыре! - строго прервал его умный Уфтхак, - Дело!
- Эй, гниды, че сидим? Сюда идем, че, - к ним шел третий орк, крупный и рослый. На его груди действительно красовалось памятное ожерелье из Гондолина: неаккуратно срезанные и высушенные на солнце в соли уши и языки детей моего народа, моего Дома, моей крови. Как быстро и жарко пульсирует кровь в моей голове! Как холодны стали руки! Что я - огонь или лед? То, что орки называли 'цацками' - простейшие витые золотые колечки, которые дети дарят друг другу обычно в знак вечной дружбы. Дарили. Тогда, в заоблачном и недостижимом теперь Городе.
- Лугдуш снагам приказывает! Встали и отнесли Лугдуша в палатку! Лугдуш все слышит! Все знает! - брызгал слюной их хозяин.
Шахгар и Уфтхак, не препираясь, кряхтя, подняли своего господина и, слегка пошатываюсь, поволокли в сторону палаток. Я смотрел им вслед, а потом снова перевел взгляд на мусорную кучу. То, что показалось мне странным изначально, обрело форму: кусок старой, рваной обмотки для ног, лежавший в отбросах, был обрывком одного из многочисленных флагов, с которыми Город входил во Врата Лета.
Пульсация в голове не унималась ни на минуту. Я больше не был собой. Все, что спало много лет, погребенное под пеплом и шрамами, всколыхнулось и оголилось. Вернулись и окатили меня, такого довольного жизнью, страх и унижения Ангбанда. Вернулись такими, какими не возвращались еще ни разу - к чистому сознанию и прозрачной памяти. Каждый незаживающий след на коже вернулся ко мне прошлыми пытками, и я до сих пор удивляюсь, как не воспылал ракитник от жара, охватившего меня. Я обрел ту целостность, которую предпочел не обретать бы никогда. Негбас дал мне право заново родиться, стать кем-то другим, а не Финмором из рудников Железных Гор. Стать другим Финмором с полустертыми воспоминаниями о прошлом, рвущимися лишь в бреду и под куриной брагой, желал я, отказываясь принять самого себя. Теперь я был цел, горел страшным холодным огнем и воздух вокруг меня дрожал от напряжения. Так, как в недалеком, моем прошлом дрожал он вокруг князя Маэглина. Иногда мы становимся похожи на тех, кем искренне восхищаемся. Я вспомнил первые слова Айралин, сказанные мне после плена о том, что орочье сознание расщеплено, вечно в борьбе и делает их несчастными. А потом вспомнил и ее саму, и невеселую короткую повесть ее похищения: от багровой шишки на темени до перетертых веревкой голеней, написанную красными ссадинами на ее белой коже.
Кажется, именно теперь, дорогая, я понял, как принести им покой.
В лагерь я возвращался, как призрак, в жидком вечернем сумраке. Фаранон встретил меня обеспокоенно:
- Кано, ты был так долго! Ты голоден? Что с тобой?
Я отстранил его:
- Со мной все куда лучше, чем обычно. Отраву высыпали?
- Да, кано. А точно...
- Вполне точно. Вылазку планируем в предрассветный час. До этого всем отдыхать.
Уйдя подальше от людей, я сел, прислонясь к валуну на дне оврага. Сейчас никто из людей не должен трогать меня. Я должен остаться тем, кем стал, не расплескав ни капли и не замарав их тем, что переполняло меня сейчас по самое горло. Ощущая странное: дрожание ли, холод ли, мои люди не тревожили меня. Я не чувствовал усталости, не менял позы. Просто сидел и смотрел перед собой, пока лагерь не отошел ко сну. Первой была стража Фаранона. Дождавшись, пока он отойдет ко сну, я приготовился и глубоко вздохнул.
Я встал, и, потянувшись, двинулся в окружающую меня мерцающую тьму октябрьской ночи. Руки пылали сладко и холодно. Мы шли на охоту? Так вот, она начинается. Роа слушало феа так, как никогда раньше. Я был невидим и неслышим. Что подумает лагерь, было не так уж и важно. Мой уход мог заметить только старший охотник, а он сейчас мирно спал. Пока меня хватятся, я успею вернуться. Сегодня я был истинно бессмертным.
Орочий стан еще не погрузился в полную власть сонного зелья, как я и надеялся. Но тела перестали слушаться их, оставляя мятущиеся души один на один со мной. Их вялые попытки защититься были смешны. Я хотел оставить их беспомощными перед смертью, как были когда-то дети Города, и желание мое сбылось. В ту ночь я никому не подарил быстрой смерти. Каждый псарь, травивший варгами маленькие тела, каждый мучитель был мной очищен от немыслимой, чудовищной скверны их жизни и проведен торопкой дорогой страданий. Я был вершителем судеб и твердо знал, кто и за что умирает здесь, давясь своим собственным криком и кровью. Я был безгрешен в тот момент, и это было самым страшным чувством из всех, что посещали меня в жизни. С распоротыми животами, с кишками внутрь или наружу, с пустыми глазницами, залитыми кровью, они тянули ко мне свои слабые руки в тщетных попытках защититься. Я не уверен, но мне кажется, что я улыбался, глядя на них. Кем я был?
Лугдуш спал, но у меня были время и силы, чтобы пробудить его. С застывшей улыбкой, с намертво растянутыми губами, я связывал его кисти и стопы. С нежностью и осторожностью снимал с его шеи ожерелье, стараясь не прикоснуться руками того чудовища, кем я стал, к маленьким, в пол-ладони, ушкам. Улыбался, пока превращал его самого в превосходные мониста. Он встретил рассвет, не таясь солнца, с аккуратно срезанными веками. Язык я оставил напоследок, боясь, что он умрет от кровопотери, немного не дожив до своего преображения. Наказание приводит к страданию, страдание приводит к терпению, терпение приводит к смирению, смирение - к покою.
Ты же покоя им хотела, любовь моя?
И только с рассветом я понял, кем я стал и что означали огонь и пламень, сжигавшие мое нутро. Я стал обыкновенным чудовищем. Я возвращался в лагерь усталым и морально обезображенным. И я знал, что обезображен уже очень давно, больше десяти лет. С тех пор, как переступил порог Тангородрима. Я понял, почему не было слабых духом в гондолинском Доме Молота Гнева. Потому что они были целиком месть и ярость. Тот, кто обожжен черным пламенем, чернеет изнутри. Я пах кровью и руки мои были в ней выше локтей.
На пригорке, под ракитником, лежал Фаранон и во все глаза смотрел на меня:
- Вот это ты, кано, выпускаешь пар. Не хотел бы я быть твоим врагом, - ухмыльнулся он.
Я смотрел на него невидящими глазами, не веря в то, что он так спокойно, как ни в чем не бывало, говорит со мной.
- Вызнавал что?
Я отрицательно помотал головой.
- С веками, конечно, то еще финт был. Ты бы пока отдохнул, подышал спокойно, а я схожу, на остальное гляну... - с этими словами он поднялся и пошел смотреть на то, как Финмор Вильварин, так и не освободившийся от оков Тангородрима, был 'очищающим безгрешным пламенем'.
Я был опустошен настолько, что последовал его совету, лег на землю и прикрыл глаза. Сперва меня затопила тишина, которая потом взорвалась и шумом не опавшей еще листвы, и шелестом трав, и легкими птичьими голосами. Я был жив и, к своему стыду, наслаждался этим.
- Это что ж надо было вытворить, чтобы ты такое выписывать начал, господин? - Фаранон явно наслаждался моим замешательством, продолжая улыбаться, - Я хоть в Негбасе расскажу, от греха.
Я молча указал ему на ожерелье, нитка которого была все еще сжата в моих руках.
- Ну, тогда моя душенька спокойна - ты все еще добрый владыка. Я бы за такие дела так просто их не отпускал... - протянул Фаранон.
- По-твоему, это было просто? - сухо переспросил я.
- Ну, а чего сложного-то? - пожал он плечами, и поднял палец вверх, словно повторяя чью-то мудрую мысль, - Тем более, ты сколько держался. Рано или поздно, должен был взорваться. Так всегда и происходит. Закон сохранения!
- Это необходимо похоронить, - я слегка тряхнул страшной гирляндой.
- О чем речь, надо. Только подальше отсюда, уж больно место гадское. Орки все вокруг засерут, - с пониманием отозвался он, - А колечки-то чего такое?
- Знак верной дружбы, дети друг другу дарят, - тихо объяснил я.
- Ты бы их не зарывал с плотью, - посоветовал Фаранон, - Ты же за них достойно отомстил, значит, теперь вы друзья. Самый хороший оберег выйдет.
- Оберег от мертвых детей, которых я сам когда-то хоронил? - спросил я у самого себя и, изумляясь целому себе, ответил, - Думаю, что ты прав.
Это память о том, что ни от Гондолина, ни из Тангородрима нельзя убежать. Я тот, кто есть, и больше незачем прятаться от старательно теряемой памяти.
- Я всегда прав, - ответил Фаранон, - Даже тогда, когда не прав. Ошибаюсь всегда по делу.
- Пойдем, - я легко встал и протянул ему руку, помогая подняться, - Я хотел бы еще найти хорошее место для похорон.
- А в лагере скажем, что ты просто всех убил, потому что все равно не спалось. Дюже сурово и воительно звучать будет. Нечего им в дела кано лезть, - рассуждая, поднялся охотник, - Месть - дело личное, уж прости, что подглядел. Больно мы волноваться начали.
- Посмотрел и принял все таким, какое оно есть: вот что ценно, - ответил я ему, - И знаешь, что самое гадское?
- Что? - спросил Фаранон, удивляясь необычному от меня слову.
- Что я не испытываю вины, - я шел легко и был удивительно спокоен.
Надо было скорее найти самое хорошее место для моих маленьких мертвых друзей.
***
Слова Фаранона упали в благодатную почву: никому и в голову не пришло посетить место бывшей стоянки. От легкой долбленой лиственничной миски, поставленной передо мной, поднимался ароматный пар: ожидание отряда не было пустым, и Тасарин принес из густого осинника порядком отъевшегося глухаря с отливающей темной зеленью, гелиотроповой грудью. Пахло можжевельником, сухими подберезовиками, душистым диким чесноком, птичьим мясом с горькой хвойной ноткой. Экет, лучший из нас кухарь, не пожалел пшена, и похлебка оказалась переходным звеном от супа к каше. За едой не было сказано ни одной укоризны, а текла неспешная беседа:
- Кирт был раздосадован, кано: так ждал первой вылазки, а вместо сражений ему ощипывать глухариный огузок досталось, - рассмеялся Талион, хлопнув краснеющего Кирта между худых лопаток.
- Ты у Куникарагхола бывал? - спросил сидевший рядом Фаранон, отодвигая миску в сторону.
- У свинаря-то? Бывал, - осторожно ответил тот.
- А забой скота видал?
- Раз я ему помогал, выгреба за темное пиво чистил. Так как раз работа на забой и пришлась, - обстоятельно рассказывал юноша.
- Сегодняшняя ночь мало отличалась от забоя, Кирт. Разве что, - Фаранон посмотрел на меня, - ...Некоторыми деталями.
- В одурманенном вражеском лагере не бывает места подвигам и славе, Кирт. Это как работа у свинаря - чистка зловонных выгребных ям. Неужели ты так успел соскучится по этой достойной работе? - улыбнулся я, возвращая взгляд Фаранону.
Кирт разглаживал на колене широкие хвостовые перья глухаря, иссиня-черные, с редкими белыми лучами в верхней трети опахала. Видно было, что он торопился при ощипывании - очин многих перьев был в крови.
- Я бы их с собой взял, на стрелы. Они еще и красивые, - задал он мне полу-вопрос.
- Собери те, что не меньше хэнда, - ответил я ему, - И они действительно красивые.
Для одной стрелы берутся те перья, что привыкли работать слаженно: с одного крыла, одной длины. И, главное, не допускать на стреле разнонаправленных перьев! Изгиб их должен быть направлен в одну сторону: только такая стрела летит прямо и устойчива в полете
- Нам еще предстоит славный бой, где не будет скотского дерьма? - с надеждой спросил он.
- Нам предстоит еще много боев, - вздохнул я.
Больше никто в лагере не вспоминал о моей внезапной ночной вылазке. Около девяти утра, когда мы, уничтожив следы короткой стоянки, вышли на юго-запад. Намереваясь провести зачистку ближайших к Негбасу земель, мы двигались по окружности, чьей центральной точкой и являлась деревня. Октябрь сегодня смилостивился: воздух был свеж и прозрачен, рассветная холодная дымка рассеивалась в лучах взошедшего солнца. Гроза, обещанная было вчерашними тучами, так и не разразилась. Или разразилась, но только во мне одном. Восемь маленьких колечек, позванивающих при каждом шаге на крученой кенафной веревке, висели на левом запястье. Я поймал себя на том, что, задумавшись, начинаю перебирать их пальцами правой руки.
***
Без сомнения, не бывает тех, чей жизненный путь соткан из одних удач и подобен золотому мосту. Следующее стойбище, до которого мы добрались по недоброй холмистой местности более двух дней, было организовано и управлялось куда лучше предыдущего. Расположенное на юру, оно имело значительный недостаток - нам не оставалось шанса подойти незамеченными. У подножия холма, в вывороченном уже местами русле, звенел узкий горный ручей. Проточная вода смыла бы любые следы зелья Агно, а подошедший к ручью был бы прекрасно виден с вершины. Лагерь был не многочисленней предыдущего, но обещал доставить нам множество неприятностей.
Как и в уже уничтоженном, орки в этом стойбище ждали приказа об атаке Негбаса. Круговое выступление несколькими отрядами было неглупым планом, и он обязательно сработал бы в любой деревне, не озаботившейся обучением ополченцев. Людям не хватало бы сил и сноровки одновременно отражать столь разнонаправленные выпады. Как коротко описал ситуацию Ромен, 'хвост вытянешь - нос завязнет'. После, когда защита была бы подорвана, основной отряд без труда взял бы ворота деревни, стража которых, вынужденная защищать прорываемые рубежи, была бы рассеяна по разным стенам вала. Томимые ожиданием и предвкушением наживы, орки играли к кости, беззлобно грызлись и отчаянно скучали. Однако соглядатайские схороны ни разу не оказывались пустыми, и стража сменялась точно и своевременно. За шесть часов наблюдений вернулись добытчики, тащившие на юр, отдуваясь и пыхтя, не начавшего еще линьку, старого самца дикой козы. Беловато-рыжее брюхо было разорванно, вокруг темных 'усов' налипла прокрашенная кровью розовая пена. Тасарин презрительно хмыкнул себе в бороду: его охотничья гордость была оскорблена этим зрелищем.
- Еще бы походили за косульим дедом, и он бы сам сдох, и нечего было бы пузо когтями кромсать, скотину лесную мучить,- возмущенно рассказывал он потом Экету, - А уж падаль потом бы и сожрали, все равно от всего жиреют, как те свиньи.
До вечера мы наблюдали за стойбищем, не приблизившись к плану атаки. Мы сходились в мысли о невыгодности своего положения: сверху открывался, как я уже говорил, прекрасный обзор, и наше выступление от подножья холма могло бы захлебнуться, не пройдя и половину пути. Если бы мы и дошли до шапки юра, то риск потерять часть отряда в ближнем бою оставался крайне высок. Я не мог позволить себе так бездарно рисковать немногочисленными людьми, нас и так было не слишком много - в отличии от обильно рассыпанных по нуатским лесам орочьих шаек. Оставался способ выманивания на живца, но и он казался мне смутным: двадцатник лагеря легко мог бы послать трех-пятерых орков для поимки нашей 'приманки' и, если бы они не вернулись, забить тревогу. В эту ночь костра решили не разводить - мы были бы видны с юра, как на ладони, и лагерь рано отходил ко сну. Фаранон, Кирт и Тасарин сидели рядом со мной, уставившись в ночную тишину.
- Ты бы хоть байку охотничью стравил, дядя Тасарин, - попросил Кирт после четверти часа тишины, - И так тошно, а еще и молчим, как нежити.
- Отчего не стравить, если кано не спится, - отвечал он, - Мимо него и полевка незамеченной не проскочит, так что нам можно и языки почесать.
- Смену нам растишь, да по ушам молодому племени чешешь, - Фаранон легонько ткнул Тасарина в плечо, - Парень и так с нами, как хвост, на все добычи увязывается.
- А я про наши добычи и не буду рассказывать, Кирт и сам все видел. Я про дедовские забавы расскажу, - Тасарин был хранителем множества охотничьих историй и видимым наслаждением, и умением их рассказывал, - Были времена до Негбаса, когда жили мы вольготно и богато, по ту сторону гор. Там и пастбища широкие, и луга заливные, и зимы куда мягче нынешнего. Мой дед там охотой промышлял, отцу потом моему эту страсть привил, а тот - мне передал.
- Ты нам про охоту, или про своих отцов рассказывать собрался? - перебил его Фаранон.
- Не учи ученого, поешь говна толченого, - с достоинством отвечал тот, - И не перебивай. И дед мой был славным охотником, все к нему в подмастерья рвались. А все почему?
- Потому что бабка твоя, сказывают, такой красоткой была, как ягодка в малиннике, - опять прервал рассказ Фаранон, - Кому ж не охота за такой кралей приударить, хоть и мужнина жена?
- А все потому, - не обращая на него внимания, продолжал Тасарин, - Что он придумал особый метод охоты. Ну, может, и не придумал, а с крупной ярмарки привез... Уж не знаю там. Но в деревне он его точно первым привил!
- Ага, уже не придумал, а мыслю спер! - развлекался, как мог, Фаранон.
- Спер, не спер, дело десятое. А вырастил он у себя на дворе дивных уточек...
- Так он охотником или птичником был?
- Я тебя стукну сейчас, добрый друже, чтоб рот закрыл потуже! Это были уточки, точь-в-точь как дикие, только прирученные. Голос у них был чистым, низким, громким, густым... Соблазнительным для любого селезня, в общем. И высаживает дед, значит, подсадных своих уточек на воду - что на реке, на озере, или на болоте, а то и просто в луже, а сам прячется в шалаше из елового лапника или, там, камыша. Подсадная утка голосом и всем своим видом приманивает диких селезней, которых дед после высадки на воду и стреляет. А! Каково! Целую породу ради охоты вывел! - восторженным шепотом вскричал Тасарин.
- Потом что с ними сталось? - заволновался Кирт.
- Сожрали их в голод всех, что еще статься могло. Когда из той деревни деру дали, - окончил рассказ за друга Фаранон, - Но ты еще больше уши от тасариновых сказок развесь, и тогда они к тебе на уши прилетят и рассядутся. Не охота тогда пойдет, а малина!
Кирт раздраженно повел плечами и опустил голову. По-юношески длинные волосы свесились ему на лицо.
- Тасарин, - в глазах Фаранона появился блеск,- А, Тасарин. Дед твой и впрямь был охотник, что надо!
- Хватит уже, брехло эдакое, дедову память чернить, - отмахнулся Тасарин, - Как отец сказывал, так и я говорю.
- Нет, ты не понял, - Фаранон заговорил быстрее, жарко дыша, - Он и впрямь охотник, что надо, раз из глубины могилы, от возмужавших на его костях червей оторвался и нам совет дать сподобился!
- Каких червей? - изумился Тасарин, - Из какой могилы? Чего ты плетешь?
- Уточка ты наша, - не отвечая ему, наклонился к Кирту Фаранон, - Подсадная. Не охота будет, а малина, как я уже говорил!
Кирт растеряно хлопал глазами.
- Если селезень к уточке летит, то другие селезни не удивляются, чего он так долго, а за ним поспешают, чтобы и свою долю урвать. Только уточка-то не их племени, не настоящая! - Фаранон потер руки, - Да и не уточка вовсе!
- Ты о чем, дядя Фаранон?! - наконец начал улавливать ход его мыслей Кирт.
- Об охоте, дружок. Нарядим тебя славной бабой ненадолго, да и дело с концом! - торжествующе закончил Фаранон и обрисовал перед нами завтрашнее исполнение плана.
***
Сперва Кирт был не согласен, ругался тихо, но однозначно, и все приговаривал про себя, что ни статью, ни лицом для военной хитрости абсолютно не годен. Но у отряда на этот счет было совсем иное мнение.
- Не Экета же в блио из лопухов облачать! - возмутился Ромен, - У тебя одного и усов, ни бороды, ни спины медвежьей - ничего из перечисленного! Ну, еще у кано, но он приманка погаже меня будет. В хорошем смысле слова 'погаже', конечно.
Я вынужден был признать, не смотря на стенания Кирта, что план неплох, хоть и подловат. Хотя, чего мне было стыдиться после второй уже на моем счету резни сонных врагов?
- А эти, ну... - Кирт замялся, обводя воздух вокруг своей грудной клетки.
- Титьки, что ли? Да из травы со мхом сам лично тебе накатаю такие, что и Кампилосса бы от зависти померла! - клялся Аэгнор.
Упоминание о Кампилоссе вызвало здоровый смех в отряде.
- А рожа?! - взвыл Кирт.
- Я постараюсь помочь тебе с лицом, - смеялся я вместе со всеми, - И, к счастью для нас, оно еще не успело принять грубую мужскую форму.
- А я тебе говорил, что сопляк нам пригодится, - выказывал Фаранон Тасарину, - Он и подмастерье хороший, и бабой достойной будет. Только чтоб не геройствовал! Понял, что тебе сделать-то надо?
- Выйти под гору, покрутить тем и этим, порвать цветов, заметить орков, перепугаться, и, громко визжа, побежать к лесочку? - обреченно повторил Кирт.
- А тут уж мы их встретим радушно, - веселился Аэгнор, - Они ж на нашей маленькой сестре жениться побегут, как сватьев стрелой не угостить?
- А ничего, что первая группа не вернется? Не вспугнем? - переспросил Кирт.
- А ты представь: нашли вы с друзьями целую поляну земляники. 'Иди, да нам принеси', - говорят тебе друзья. А что они подумают, если ты через минуток пятнадцать не явишься?
- Ясное дело, что я сам жру, а о них и позабыл, - Кирт даже кивнул в знак согласия с самим собой.
- То-то и оно! - подытожил Ферен.
Каждому досталась работа: Аэгнор, как и обещал, принялся сминать траву в шары, поражающие размером воображение, Ромен и Талион пытались неумелыми руками сшить из двух запасных плащей подобие блио, чтобы не испортить при этом ткани, а Фаранон вызвался быть моим помощником. Один из худших рисовальщиков Гондолина, я пытался создать на лица мальчика батальное полотно, где подведенные сажей глаза шли в сражение на свекольные щеки и губы (корнеплод нам пожертвовал Экет, чьи кулинарные способности я уже воспевал), и все это на фоне беленого мукой лица. К счастью, орки не отличаются хорошим зрением, тем более в сумерках, так что выдергивания начавших прорастать усов Кирту удалось избежать.
Наконец перевоплощение было закончено. Перед отрядом предстала молодая нескладная женщина с огромной грудью и внушительным седалищем, неумеренно любящая кокетство и косметику.
- Вот таких поблядей я года два назад на ярмарке покупал, и ничего, жив остался, - задумчиво прокомментировал Ромен, - Если мне сошло, то орочьей харе точно сойдет.
На том и порешили. С конями в лагере остался Камба, чувствующий себя сегодня нездоровым, а остальные, со стянутыми жаждой луками, отправились выбирать место будущего боя.
- Я обещаю до вашего приходя хоть тетерева-другого подбить, - крикнул нам на прощание смотритель лагеря.
- Не постарайся, а подбей, - меланхолично ответил ему Тасарин.
Природа не давала нам большого права выбора - легчайший путь для отступления от юра у Кирта был только один, через обнажившийся осенний перелесок в темную чащу. Мы спрятались за деревьями.
- Эй, Кирт! Кирт! - окликнул его Ромен, - Когда побежишь, задери подол, а то с непривычки запутаешься и упадешь!
Кирт кивнул и неспешной походкой двинулся к юру. Я хорошо видел за деревьями его нелепую фигуру, тесно обтянутую поношенными зелеными теплыми плащами. Хорошо, что орки не задаются вопросами о природе явлений. Я был бы, скорее, напуган появившейся вдали от всякого жилья женщиной, исполненной показного разврата. Пришла, как умертвие, часто встречающееся в человеческих сказаниях, чтобы вдоволь утолить алчбу крови. Что, в нашем случае, было истинной правдой.
Судя по радостному улюлюканью, Кирт был замечен. Я оттянул тетиву до подбородка, большой палец правой руки лег под челюсть, предплечье и плечо, сходясь под острым углом, находились почти в одной горизонтальной плоскости. Я ждал.
Ожидание не было долгим. С подобранным подобием юбки, Кирт проскакал мимо, подобный беломордому оленю, и скрылся за нашими спинами. Его преследователи сопели и топали так, что промахнуться было невозможно. Последний раз я выходил на подобную 'охоту' с погибшим князем и его Кротами, и с тех пор не слышал звенящей мелодии тетивы. Но все было, как прежде - не так легко забываются часы, проведенные для тренировки с палкой в левой вытянутой руке, а ногтевые фаланги и удерживающие их сгибатели пальцев правой помнили захват тетивы. Проходило время, и я снова и снова оттягивал лук - всего не более пятнадцати раз - пока главарь шайки не понял, что в лесу происходит что-то неладное. Вокруг лежали тела, и охотники добивали тех, кому не досталось смертельной стрелы. Нашими совместными усилиями было уничтожено двадцать две головы из двадцати шести. Оставшиеся четверо вместе с главарем затаились на вершине, выжидая.
- Надо завершить начатое, - сказал я и медленно вышел их перелеска. За мной шли Фаранон, Экет и Тасарин.
Самое глупое, что можно было совершить, было сделано - развернувшись к нам боком, орки побежали по склону к противоположной части леса. Я, как давным-давно, поднял в воздух четыре стрелы, и они, с задержкой не более двух секунд, поразили четыре удалявшихся цели. Глупое мальчишество, но я хотел удивить и позабавить охотников.
- Не, ну говорить-то нечего, - повернулся ко мне Фаранон, - Человек так не может. Но знатная красота!
Я опустил лук и довольно улыбнулся.
- Во-первых, из раскрашенной девицы надо вытащить нашего Кирта, пока он совсем не свыкся с этим достойным песен образом. А, во-вторых, если Камба сдержал обещание, не потушить ли нам тетерева с красным вином в честь легко дарованной нам победы?
- А чем тогда воду от заразы очищать? - глядя на меня, как на полоумного, спросил Экет.
- Кипячением, - удивленно ответил я, - И чабрецом, и календулой можно... Так вы вино для очищения воды брали?
- Кипячением? - с недоумением переспросил Экет, - А мы одну долю красненького к двенадцати воды разбавляем.
- В пару, в горячих пузырях, гибельные частицы исчезают, - подтвердил я, - А я думал, что вино для питья.
- Слава Единому, кано, что ты непьющий. А то с твоими мыслями... - Фаранон посмотрел на меня, - Я первый кипящую календулу попробую, и, если что, моя судьба в твоих руках, сам от срамной жижи лечить меня будешь!
Я хотел было сказать, что кипяченая вода куда безопаснее злой, знакомой всем не понаслышке браги кузнеца, но решил промолчать. Мне и так постоянно поминали тот случай добрые жители Негбаса, и он оброс таким числом подробностей, что, видимо, в ту ночь в деревне пустовали все постели, а люди только и делали, что наблюдали за моими хмельными подвигами.
***
Вечером Ниэллону удалось покинуть родительский дом незамеченным. Подготовка ко 'Вратам Лета' шла полным ходом: на белые аксамитовые знамена с золотой крученой нитью накладывались последние стяжки, шелком стекал с плеч светлый атлас кафтанов, звенели бусы, неярким мерцанием переливались редкие дары незнакомого Ниэллону моря: жемчуга и кораллы. С утра в доме пахло пряностями и медовыми поливками, и это было единственным серьезным доводом против сегодняшней дерзкой вылазки. Но все же (он поглядел на кольцо, подаренное накануне Кетэваром), друг вполне мог высмеять его после, если Ниэллону вздумается не явиться. В конце концов, что значит тысяча сдобных ватрушек в сравнении с возможностью искупаться в фонтане перед башней владыки Тургона?! Такое событие могло случиться только раз в году, когда все взрослые слетятся на городские стены в ожидании восхода солнца. Во все остальные дни бдительность не ослабевала, и риск быть выловленными в середине заплыва в фонтане оставался крайне высоким. А еще, если Иримэ все-таки явится, как и обещала... Нет, решительно лепешки и булки никуда не исчезнут, а выстроятся перед ним завтра, стройными рядами, когда он вернется домой с победой. Ниэллон неслышимой тенью скользнул в свою комнату и, ухватив льняную обтирочную тряпицу, спрятал ее за пазуху. Предательские капельки воды, которые могли бы выдать его перед домашними, будут стерты - теперь он точно полностью готов.
Его хватились через час, когда пора было начинать торжественное движение на городские стены. Сестра сбилась с ног, выкрикивая его имя, и, казалось, оно звучало со всех лестниц дома одновременно. Сад наполнился огнями, но мальчика нигде не было. Время неумолимо шло, и на его поиски махнули рукой. Мать предполагала, что он уже на стенах с Кетэваром, а сестра уверенно говорила, что слышала около дома голос Иримэ. Отец догадывался о злодейских планах сына, но не высказал своих мыслей суровой женской половине дома: он вполне понимал желание Ниэллона бороздить фонтаны и лазить по деревьям. Сам непосредственный нарушитель покоя прятался в тени одного из прилавков базарной площади и неторопливо грыз припасенное яблоко. Мимо него проходили нарядные семьи, но своих он пока еще не видел. Наконец, последними, прошли и они: сестра поправляла сбившуюся от поисков косу, отец посмеивался, глядя на ее раскрасневшееся лицо. Сестре нравился юноша из Дома Снежной башни, и он уже заждался свою возлюбленную на Стене, оттого она так спешила и ругала брата 'несносным' и 'безалаберным'. Домашние прошли спешно, едва успевая за ней, и, выждав контрольные пять минут, Ниэллон вышел из своего укрытия. Путь к фонтану был свободен.
***
- Рад тебя видеть, дорогой друг! - церемонно поприветствовал его Кетэвар, отчаянно старающийся быть серьезным, - Готов ли ты к свершению замыслов?
- Готов ли я переплыть фонтан? Ха, - отвечал Ниэллон, гордо выпрямившийся при взгляде Иримэ, - И не такое переплывали!