Снежинка, падающая на нос груженой лошади, продержалась лишь долю секунды, растаяв у его ноздрей. За ней последовали вторая, третья и четвертая сестрицы-смертницы. А потом снежинок стало так много, что только дыхание балрога или дракона могли бы растопить их - куда там деревенскому коню. Снегопад застал нас в миле от Негбаса, и пережидать его, прячась под лесным пологом, было не с руки - судя по тяжелому, до краев налитому небу, снежная пелена окутала Нуат не на один день. Я старался не смотреть на невинные золотые кольца, колыхавшие мутную дымку воспоминаний. Пустые терзания истощают душу не хуже колдовской меледы, на витые проволочные вилки которой, я, как простак, попадался каждый раз. Но как же хитер и изворотлив наш разум! В памяти каждая из смертей обрастала непрозрачной огорожей, не давая мне снова и снова переживать чужую боль. Люди, думал я, устроены куда сложнее - мне пришлось учиться отстраняться от осязаемого горя, а они умеют это с рождения.
В Городе были дивные игрушки, тонкие фокусы пытливого ума, собранные праздными умельцами: заводные музыкальные шкатулки, распускающиеся механические цветы, серебряные самоходные птицы. Их винтики и шестеренки были столь хрупкими, что песчинка, попавшая в механизм, могла остановить и самую увесистую златохвостую горлицу. Когда никто не любовался ими, не хлопал в ладоши, не повелевал почти живым розарием, безделицы лежали под высокими стеклянными колпаками на толстых бархатных подушках. Так и людская память окружена охранными колпаками забывчивости, чтобы ничто не сломало сложный, капризный механизм. Не отсюда ли слабоумие, так часто настигающее их в старости? Не виновата ли череда потерь, сопровождающая каждый год их жизни, в том, что винтики расстраиваются? Как бережен должен быть тот, кто касается человеческого ума! Мы смотрим на причудливую резьбу колонн Нарготронда, от которой с легкостью отказался хозяин, и не видим главного чуда, сотворенного владыкой Артафиндэ. Какой искусности требует дружба с людьми от эльда, и как не впасть в гордыню, не стать для них Владыкой и Светочем, а видеть равных себе и мудрых существ... Я тяжело вздохнул. Моя память больше похожа на мельничные жернова или каменные домовые водостоки - ни огнем ее не возьмешь, ни потопом. Недвижная, неподъемная, высится она неотвратимой громадой. Как многое я бы хотел забыть, как от многого хотел бы очиститься!
Тем временем становилось все холоднее. Снег валил густой пеленой, скрывая от меня идущего в пяти шагах Тасарина. Тот нещадно ругался, тер непослушные замерзшие руки, пытался снова и снова разжечь потухшую от снега трубку. Понимая, что попытки тщетны, он не бросал их - теплый дым от крохотного огонька помог бы хоть немного согреться. Наконец, судя по звукам, он плюнул и спрятал кисти рук как можно дальше в рукава. Тени дробились в снегопаде, тряслись, силясь слиться воедино, но белое небо с низкими тугими облаками не давало им ни малейшей надежды. Зима не была к нам благосклонна, Фаранон уверял, что подобных холодов не вспомнят и старожилы вроде Агно. Лед на восточном притоке Нарога уже в середине декабря был таким толстым, что мы без труда перевели по нему груженых коней. Но снег до сегодняшнего дня почти не шел, только сухие редкие снежинки, выдуваемые ветром в овраги и узкие щели между камнями. Это играло на руку - наших следов не было видно, и появление перед орками оставалось неприятной неожиданностью для них. Так что снегопад в день отхода в деревню мы посчитали добрым знаком: значит, Манве Сулимо пригнал полновесные тучи неспроста, и нам не от кого больше прятать свои следы.
- Кано! Кано! - Тасарин быстро нагонял меня, - На опушке, прямо перед корягой, которую только что проезжали, кабаний след. Я рассмотреть толком не успел, но Фаранон зуб дает, что копыто секача только с копытом его тещи перепутать сможет. Та тоже свинья порядочная!
- Голод в лесу. Орки сожрали все, что только можно. Даже желуди собирали, помнишь? - мы медленно шли в белом море без конца и края, - Вот вепрь и вышел к самому Негбасу. Не болен ли он, как прежние? А уж в остром взоре Фаранона я никогда не сомневался.
- След чистый, а, будь больным, вода в кишках бы не держалась. В любом случае, местечко мы заприметили. Как снегопад закончится, попробуем шугнуть его, - Тасарин отстал от меня, чтобы вновь поравняться с Фараноном и Экетом. Жизнь встает в свою колею, если охотники обсуждают дичь, а не орочьи банды.
Минут через двадцать показались стены деревни. Мы подъезжали к ним, как снежные призраки - появились из летящего белого марева, из кипящего ветрами леса. На конских головах, между ушами, лежали высокие колкие шапки, да и сами мы были похожи не на маленькое победоносное войско, с честью отогнавшее тварей от ворот своего дома, а на худосочных снеговых баб, только длинного морковного носа не хватало. На стены высыпали все, кому не лень, и радостные крики смешивались с горестными - кто-то определил своих коней, вернувшихся без седоков. Людское горе другого толка: горше и короче. Похожее на пенное вино с пузырьками, оно быстро бьет в голову, валит с ног, но не держит тебя в вечном тусклом оцепенении. Люди знают, что расстанутся навсегда, и не найдут друг друга за гранью Песни Сотворения, и не узнают в изменившихся нотах бывших возлюбленных. Раньше ли, позже ли - не так важно.
А что знаем мы? Что не важно, когда умрем, но мы обязательно встретимся, и в чертогах Мандоса наши руки вновь сомкнуться. Горе погружает нас в пустоту ожидания, в тинистую мягкую придонную землю. Пусть над головой проносит быстрые воды река жизни, она нам не интересна. Мы не живем, мы ожидаем. 'Как брага Синьянамбы - от нее бесконечно долго болит голова' - добавил внутри меня ехидный голосок. Я стал все чаще слышать его у себя в голове, гадкое семя сарказма, посеянное в моей душе Айралин. Ее не было на стенах, я успел рассмотреть каждое лицо. Тем временем ворота открылись. Мы входили не спеша, и сердце согревалось от радостных взоров дорогих мне людей. Потерявшие близких растворились в толпе, ушли переживать утрату в одиночестве, где никто не будет лезть в душу с глупыми утешениями и ничего не значащим сочувствием. Для всего этого будут дни поминаний, а пока надо просто свыкнуться с мыслью, что о брате, сыне, муже или друге надо говорить в прошедшем времени. А пока... Пока качаемый в снежных ладонях Негбас посетил праздник.
Снег шел и падал, разбивал колени,
Вставал и, разлетаясь, шел вперед.
И глянцево блестел коварный серый лед,
И кони не отбрасывали тени.
А я качался в белой колыбели,
Под сердцем снежным, колким от добра.
Я был в снегу. Метель мела, мела,
И люди на меня в упор глядели.
Я отражался в сотнях милых глаз,
Подрагивая, сам себе кивая.
Снег шел упорно, не переставая,
Не замечая взглядов их на нас.
- Кано Финмор, не ищи ее так жадно - другим взглядов не оставишь, - Агно подошла к Равану, взяв его под уздцы, - Вы, небось, думаете, что скрытны, аки тати? Да с час уже видно, как вы там в снегу бултыхались. Столы она накрывает у меня в харчевне, куда ж еще такая толпа голодных мужиков поместиться?
Я, улыбаясь, приобнял ее, в шутку, как делают это с детьми, поцеловал в макушку. Сарказм людей - это приправа, которую и Фелагунд не едал! Попробуй, уживись с ними.
- Вот так первый поцелуй лера кано не достался молодой супруге. Как бы не приревновала к тебе, Агно? - хитро спросил я.
- Да если в темноте, да под куриной брагой, то я еще вполне красавишна. Не дородна, как Кампилосска, но костями стучу вполне грациозно, - легонько стукнула меня кулачком эта удивительная человеческая женщина.
- Попросила бы про дородность, - не могла не ввернуть огнегривая соседка Айралин, - То со свиньей взяли манеру сравнивать, то, в качестве радости большой, орков мне в хозяйство приволокут. Я с тобой, кано, после этого вообще не разговариваю!
С этими словами она крепко обняла меня - слава Единому, без Синьянамбы. Потом я перешел к Тартаулу, который, привстав на цыпочки, с довольным видом шепнул мне в ухо, что нашел рецепт эльфийских вин, какие Негбас во времена Фингона пивал. Правда, ряд ингредиентов он заменил местными, но вкус! Вкус оставался почти прежним. Я почувствовал, что буду обречен пробовать и пробовать, пока садовник не отыщет верной комбинации. За Тартаулом подошел Нийарро: тот, к счастью, не обнимал меня, но очень долго тряс руку по поводу нашего возвращения. За ним шли и шли другие. Так, ведомые бесконечной цепочкой объятий, мы дошли до харчевни Агно. Негбас за время нашего отсутствия преобразился, долгая стесненная жизнь в безделье пошла людям на пользу: не имея возможности выходить за крепостные стены, они обустраивали быт внутри - главная улочка, от которой, как ручейки, растекались все прочие, обзавелась деревянными мостками, остальные были аккуратно засыпаны песком. Зарождалась надежда, что ливневая распутица осталась в далеком прошлом.
- Дали бы хоть в баньку сходить с дороги, а то воняю, как куникарагхоловы питомцы! - шутливо упирался Тасарин, - Бороду подстричь, а то все щи по сусалам побегут!
- Ты думаешь, мы бы такого борова, как ты, за чистый стол пустили, скатерти беленые пачкать? Не ты один тут умный, - командовала Агно, - Баня давно топлена, мою выбрали, как самую большую. Иди давай, а то и впрямь оброс, как баран по весне.
Вырвавшись из непобедимого женского круга (это не осаду Ангбанда прорывать, это куда суровее испытание) и приложив палец к губам, чтобы потушить волну возмущения, я вошел в харчевню.
... Пусть моя память остается такой, какая есть. Балроги с тем, о чем я хочу забыть, куда важнее то, о чем я бы хотел помнить вечно. Полуоборот Айралин, не ждавшей меня так рано, ее коса, уложенная вокруг головы - прическа замужних женщин-аданет, руки в тесте, через секунду сомкнувшиеся на моей шее (кистями вверх, чтобы не испачкать моей рубахи), тяжесть ее веса, принимаемого мною и мука, как снег, летящая вокруг нас: то, что должно храниться, подобно самым дорогим гобеленам, не у всех на виду, а где-то в дальних покоях замка, в спальне самого хозяина.
***
Бывает вода, которую не ощущаешь. Она не горяча и не холодна, она точно такая же, как ты сам. Я откинул голову назад, на бревенчатую стену бани Агно, и, лениво щурясь, вглядывался в клубящийся пар. Мысли текли плавно, разморенные теплом и тишиной. Вода часто уносит вдаль плохие образы и чувства, всплывающие в голове. Я подумал, что Вала Ульмо всегда был расположен к изгнанникам, и подивился его аллегории: воды Куйвиэнэн, озера Пробуждения и первородные воды, с которыми каждый из нас изгоняется из материнского чрева. Теплая волна, взывающая к самой глубинной памяти. Потом из пар и мелкие капли сгустились, превратившись в фигуру Айралин.
- Почему? - от удивления я выпрямил спину и уставился на нее, не моргая. Теплую пелену забвения как рукой сняло.
- Потому что они все блестящее любят. А ты до такого блеска намылся, что смотреть страшно, - хихикнула она, - Ужин на столе, в харчевне три четвертых деревни набилось, все жаждут рассказов о ваших подвигах.
- Если только три четверти. На меньшее число слушателей я категорически не согласен, - отшутился я.
***
- Кано, а вы всех орков отогнали? - медоточиво поинтересовалась Кампилосса. По харчевне разносился запах свежеиспеченного пирога, ласково трещали поленья в очаге.
- По большей части, - осторожно ответил я, чуя подвох, - Они ушли вглубь Эред Ветрин, в сторону Дор Ломина.
- Так что теперь я смогу, наконец-то, выйти из этой чертовой деревни?! - так вот к чему клонился разговор.
- Слушай, а по прошлой зиме ты куда ходила? - с интересом спросила Айралин.
- Никуда. Так было можно и не хотелось в такие холода нос из дома высовывать. А сейчас нельзя, и поэтому хочется... - под оглушительный гогот охотников закончила наша соседка.
- Так ходить-то некуда, кругом один снег! - Айралин продолжала безуспешный поиск логики в словах Кампилоссы.
- Ну почему сразу: 'Некуда'? - вмешался Фаранон, - Мы следы вепря по дороге сюда видели, отчего бы после снегопада не поохотиться?
- Ого, да у нас охоты с позапрошлого года не было! - всполошилась возмутительница спокойствия, - Это ж чего вы молчали, ракальи?
- Только после разведки, - запротестовал я, - Мне нужно быть уверенным, что деревню вы не осиротите.
- Разведка-шмарзведка... - скривилась Кампилосса, - Ну хоть так, а то я с ума тут сойду!
- Кано, а ты любишь травлю кабана? - спросил Экет.
***
Рог гудел так, что испуганные птицы поднялись со стен Гондолина на встречу восходящему солнцу. День обещал быть особенным. Травля кабана, подумать только! Одно из самых грандиозных событий за мою шестнадцатилетнюю жизнь. Зверь зашел в долину Тумладен, пробрался одной из секретных троп и сейчас мирно рыщет желуди у корней столетних дубов. Конец сентября, и так тепло, так волнительно, что хочется петь, и невозможно устоять не месте. Горизонт едва подернут дымкой, но осенний воздух никогда не бывает прозрачным. Свет разливается мягко, не режет глаз. Клены в Городе желто-красные, и столько разноцветия вокруг, сколько бывает, обычно, только на флагах дома Небесной Дуги, к которому принадлежит мой отец. Сегодня он на особом положении - лучших лучников не сыскать, и метать дротики они мастера, а что может быть нужнее в кабаньей травле, что злой и точный бросок? Вертятся под ногами собаки - красные, половые, пегие и чубарые, с жадными щипцами челюстей, рыскучие, готовые ловить по ножам. Наш Орна муругий, красный с чёрной остью, с тёмной вытянутой мордой. От нетерпения он скулит, переминается с ноги на ногу, машет хвостом, и только недавно возникшее у меня чувство собственного достоинства (и отсутствие хвоста, конечно), мешает мне последовать его примеру. Загон кабана, в котором сам Владыка Тургон принимает высокое участие - что может сильнее занимать мальчишеское воображение? Его конь, с зимней постромковой стрижкой, выглядел непривычно скромным: серый саржевый подседельник с шитьем серебряной нитью по краю. Прежний вальтрап, четырехугольный парчовый плат с вышитой на нем репликой гобеленов Вайрэ, украшенный золотом, с прикрепленными по краям 'лопастями' из тафты с нанизанным жемчугом, остался в конюшнях Владыки: сегодня в чести была походная, неброская красота.
Нам - Таурилу, Инглору, Аранэлю, Лоссаринэлю и мне - досталось не слишком интересное занятие. Да и что можно поручить существу, видевшему не более двадцати сентябрей? К конному преследованию неистового зверя, выскакивающего из своего логова, точно молния, круша все на своем пути, а потом, ощетинившись, с горящими глазами, в боевой готовности разворачивающегося к охотнику, нас не допустили, отведя роль лучных загонщиков на деревьях вдоль его возможного пути. Остальные участники облавы были вооружены четырехфутовыми тяжелыми дротиками с заусеницами у острия - чтобы те лучше застревали в ранах. Князь Эгалмот рассказывал нам, едва дышащим от оказанной чести, план травли: собаки поднимут пылающего яростью лежебоку с места дневки, из уютного гайна, и погонят навстречу охотникам. Если путь его будет пролегать мимо мест нашей засады - мы стрелами попытаемся пробить калкан зверя (но, скорее, разозлим его, измотаем и направим дикий бег к жаждущим битвы охотникам).
- Он выглядит как разрастание кожи по бокам задней части шеи и груди. Наибольшая его толщина там, где сердце и легкие вепря. Как литая кираса, защищает он щетинистое зловонное тело. С трудом поддается он гнутому охотничьему кинжалу, даже если зверь относительно молод. Разрезав его, увидите вы перед собой подобие хряща, бескровную твердую пластину, - сухо и быстро говорил Эгалмот, стремясь к своим собакам, коню и быстрому пьяному ветру охоты.
Как только не называли кабана! Буйный, необузданный, рычащий, молниеносный, свирепый, взмыленный, жестокий! Женщины говорили, что он: '...безобразен, черен и щетинист, коварен, вспыльчив и преисполнен спеси. Он тот, кто ищет драки, обладая ужасным оружием, коим не уступит и пасти варговой: два клыка торчат из его длинных челюстей. Он нечист и в грязи находит удовольствие. Наконец, он ленив: вдоволь порывшись в земле и утолив свой голод, он думает только о том, чтобы залечь отдыхать'. В целом, вепрь не пользовался любовью наших матерей и сестер, создавая вокруг себя такой ореол опасности, что нельзя было не мечтать о встрече с ним. Я думал, каким героем предстану перед глазами матери, пока лез на заранее подготовленный флет.
...Когда рог прогудел во второй раз, охота началась.
Сначала было довольно тихо: перелесок тихо шумел, перебирая листья и всхлипывая ветками на ветру, до меня изредка доносились радостные крики и лай собак. Все стихло, и долгих полчаса я смотрел за тем, как солнце карабкалось по небосводу, цепляясь за все пролетающие мимо легкие белые облака. Время тянулось медленно-медленно, паучок-длинноножка успел сплести четверть ложа будущей мушиной смерти перед тем, как собаки взбесились. Казалось, их лай и рык доносятся ко мне отовсюду. Топот копыт то приближался, то снова отдалялся. Крики становились все громче, пока не переросли, наконец, в протяжное 'Карафолх!'. Зверь выбежал навстречу охотникам, и загон прошел мимо меня. От расстройства я выдохнул воздух полной грудью, разорвав тонкую паучью сеть. Шум отдалялся, пока не перешел в неразличимый гул. Солнце было совсем высоко, по-летнему припекало. А потом погоня начала приближаться.
Кабан выскочил к моему флету так неожиданно, что я не успел схватиться на лук. Из его спины торчали древки дротиков, так много, что едва умещались на нем. Они стукались друг о друга и качались в ранах. Вепрь хрипел и тяжело дышал, распространяя вокруг себя множество мелких капелек крови. Пена вокруг пасти окрасилась розовым. Собаки успели раньше конных. Они прыгали на зверя, и шерсть на их загривках стояла дыбом. Стремясь укусить за ногу, вгрызться в шею, псы не замечали занесенных над ними кривых смертоносных копыт и острых желтых клыков. Псу князя Эгалмота перебили хребет, и он, пытаясь подняться, снова и снова падал на передние лапы. Свора изматывала кабана, не спуская его с места, пока не подоспели охотники. Разгоряченные преследованием, они перекрикивались, подбадривая друг друга. В глазах их я видел огонь всех кузен Маэглина. Первым дротик бросил отец, и я впервые в моей голове промелькнула мысль, ранее меня никогда не посещавшая: ведь он был одним из тех, кто устроил резню в Альквалондэ. Все они, горящие и одурманенные успешной погоней, отцы и князья, о которых говорят с придыханием, уже бывали в плену сладостного страдания противника. Кабан охал, при попадании дротика в верхнюю часть туши корчился, а в нижнюю - подпрыгивал. Это поочередно доказали князья Эктелион и Глорфиндэль. Глаза животного выпучились, пена выходила из груди толчками - сам Владыка Тургон пробил его большое сердце. Травля переходила на завершающий этап, оставалось не так много времени, чтобы насладиться поражением столь огромной твари.
И тут кабан вздрогнул, упал на бок и затих. Из его глаза торчала легкая белая стрела, выпущенная с соседнего флета. После выстрела Инглор спускался не спеша, стараясь ни на кого не смотреть.
- Зачем ты это сделал? - сурово спросил Владыка Тургон.
Спешившись, раздраженный отец отобрал у молчащего Инглора легкий тренировочный лук.
- Владыка спросил, зачем ты прервал охоту, - повторил вопрос князь Эктелион.
- Я хотел, чтобы его страдания прекратились, - ответил Инглор, глядя в глаза главе Дома Фонтана.
- Вместе с ним, - отец кивнул на мертвого кабана, - Угасли пыл летящей души и страсть победителя. Ты охладил сердце сегодняшней охоты.
Владыка Тургон махнул рукой и спешился:
- Оставь его, друг Хелькарил. Наши дети стареют быстрее нас. Пусть люди встречают весну и зиму своей жизни, нарастая в истоке, как горная река, и теряя задор перед тем, как влиться в Вечное Море. Эльда стареют от поколения к поколению, и сердца наших правнуков будут куда спокойнее наших. А уж какими рассудительными будут они через пять поколений - помыслить страшно, - улыбнулся он.
- Даже сейчас я чувствую себя старше Инглора Разумного, - рассмеялся отец, - Чужие страдания не тронули души, поглощенной погоней.
Потом началась самая грустная часть охоты - прощание со зверем. Спешившиеся, все еще недовольные охотники дали кабану 'грыз', последний символический корм. Владыка Тургон собственноручно вставил в разинутый рот зверя еловую веточку. Она лежала на розовой пенной слюне, утопая в ней. Еще одну веточку князь Глорфиндэль положил на смыкающиеся под тяжестью жирового слоя раны - в знак уважения. Такую же зеленую игольчатую лапку отец должен был вставить и в обруч, придерживающий волосы охотника - того, кто нанес последний удар, отпускающий дух вепря. Но на этот раз лапка осталась неприкаянной. Инглор стоял, понуро опустив голову. Теперь кабана можно было отпевать. Для каждого вида добычи есть персональная мелодия - для оленя своя, для кабана своя.
... Третий, тяжелый рев рогов, ударивший в мои уши, известил долину Тумладен об окончании недолгой охоты.
***
- Кано, а ты любишь травлю кабана? - спросил Экет.
- Я участвовал в травле кабана лишь единожды, и мне сложно говорить о пристрастии к ней.
- А как охотились - загоном, с подхода или в засидках? - охота, мелодия жизни и смерти, под которую неустанно пляшут искорки в глазах Фаранона, заставила его забыть обо всем на свете. Он отодвинул тарелку, положил локти на стол и смотрел на меня так внимательно, как будто видел впервые. Ужин тек не спеша, чего нельзя было сказать о пиве, постоянно подливаемом им в свою кружку.
- Загоном, со зверовыми собаками, - ответил я. Зверовые собаки, безудержные и свирепые, не вызвали у него вопросов, и я продолжил, - И, в какой-то степени, в засидках. Но это, скорее, было детским развлечением, наблюдением за кабаном с высоты четырех ярдов, нежели охотой.
- А с чем охотились? Пешими или конными? Сколькими охотниками шли в загон? - Фаранон зачастил, стремясь узнать все о такой далекой эльфийской охоте.
Выслушав мой короткий рассказ, он покивал и отпил еще пива:
- Говорят у нас, кано, что охота владык соколиная, князей псовая, а прочая челяди. Теперь вижу, что скорее веселил твоих родичей кабан, нежели приносил им пользу.
- И это так, - ответил я, кивнув, - Но ничто не было брошено, и к каждой части звери отнеслись мы с уважением и любовью.
- Ковер из шкуры я еще понимаю. Мясо, тут и ежу-сосунку понятно. Внутренности, коли вымочить, тоже неплохи. А кости на что пошли? На рукояти?
- Не только. Бело-желтые кружевные шкатулки, такие тонкие, словно действительно сплетенные из ниток тонкими женскими пальцами, а не выбитые резцами суровых мужей. Подсвечники, вазы, броши, пестики для трав и специй, браслеты - едва возможные в переплетенном узоре. Чего только не увидишь после кабаньей травли! - улыбнулся я, вспомнив инталию с портретом матери, преподнесенную ей же отцом, спустя месяц после загона.
- Ладно, кано, покажем мы тебе негбасскую охоту! - воскликнул Фаранон, хлопнув рукой по столу, так, что пивная кружка опасно покачнулась, - Убедишься, что ничем не хуже наши дела, и мы не посрамим тебя перед другими эльдар!
- Фаранон, друг мой, совершенно не тревожат меня срам или доблесть охотников Негбаса, воспринимая эльдар. Самое важное, что я знаю, каков ты, - попробовал было утихомирить я.
- Я хочу, кано, - проникновенно начал он, глядя мне в глаза, - Чтобы все, что есть в Негбасе, стало тебе милым. Сравнишь, где лучше, и крепче привяжешься к нашей земле. Мы устроим такую охоту, что ели вздрогнут!
- Да! - воскликнула Кампилосса, и стукнула кулачками по столу. То, чего я изначально боялся, случилось - пиво пенным потоком заливало свежие штаны Фаранона, но его это, похоже, не слишком беспокоило.
***
На мое счастье, снег шел почти пять дней, и не было необходимости бросаться в охотничьи страсти с головой. Дома меня ждали дела, и мне приятно было повторять и повторять в голове эту фразу. Дом, требующий моего вмешательства - что может быть прекраснее, что может вызвать во мне такую же гордость? Нам нужна была детская кровать (как говорили в Негбасе, 'люлька'), новые стулья и стол (смотреть на старые, наскоро сколоченные беженцами, тяжелые и громоздкие, больше не было сил), я думал облицевать подполье свежими, все еще пахнущими смолой деревянными плахами... И главное мое дело, отрада и отдушина, Айралин. Я мог бы сидеть и смотреть на нее часами, не отводя взгляда, если бы не ее человеческая привычка к спешной жизни. При выборе, что укрепить - полку под потолком для мелиссы и мяты или любовь поцелуем, эта суровая маленькая женщина неизменно делала выбор в пользу своих трав. Наступала пора отчуждения, когда будущий ребенок становится центром мироздания. Я был счастлив, что все идет по извилистым тропинкам природы, не отступая ни на шаг.
Наконец, утром шестого дня, когда солнце пробилось через плотные, похожие на рыхлое тесто, белесоватые тучи к Негбасу, Тасарин постучал в мою дверь:
- Кано Финмор, Фаранон и слышать не хочет о задержке. Мы отправляемся на поиски кабана, - тут он перешел на шепот, - И не так страшен Фаранон, как кузнецова суженная. Вот кто в голове мне дыру с цаплино гнездо прогрыз. Сидит, семечку лузгает, и зудит, как овод ядовитый. Хочется ей праздника, вот она Фаранона и подстрекает.
Я вполне представлял себе крутой нрав Кампилоссы, поэтому только понимающе покивал удрученному охотнику:
- Нет худа без добра, в зимнем лесу оводы не водятся, - подмигнул ему я.
Тасарин рассмеялся и, не проходя в дом, повернулся, помахал мне рукой и скрылся за околицей.
- Кто приходил? - выглянула из-за моего плеча Айралин.
- Наше будущее неспокойствие, - вздохнул я, плотно прикрывая дверь. Проем был оббит войлоком, и сквозняков можно было не боятся.
***
- Три особенности кабана следует знать при загоне, - наставительно вещал Нийарро, пока охотники его не слышали, - Нужно знать место, где кабан остановился на дневку; помнить, что, поднятый загонщиками, он вернее всего пойдет туда, откуда пришел; учитывать, что зверь будут уходить самыми густыми и крепкими местами.
После снега зима стала удивительно тихой. Так, выплакав все слезы, размягчается измученное сердце. Роль загонщиков досталась юнцам и, вооруженные тугими бубнами и колотушками, тазами и палками, они внимали подробно инструктирующему их Фаранону. Всем остальным - мне, Нийарро, Синьянамбе, Тартаулу, знатоку Куникарагхолу, Ромену, Талиону и прочим, кто согласился принять участие в загоне, достались места на стороне оклада, где находилось наибольшее количество кабаньих переходов и троп.
Кабан хитер и умен, и для ухода от погони выбирает излюбленные дороги по буреломам и самой непроницаемой лесной глуши. Надо превратиться в валун, стать слухом и зрением, слиться с миром - и коварный секач может не заметить тебя. Знай, считай вдохи и выдохи. И вот, когда он уже совсем близко, наступает время скорости и неистовой борьбы. Будь точен, потому что один неловкий рывок, и мышцы голени будут прорваны до кости. Кабан очень чутко реагирует на то, как его гонят. Если загонщики идут тихо, то и он уходит от них не спеша, туда, где близкие и дорогие его кабаньим мыслям места, даже навстречу сторожко приближающимся людям. Тихий загон удобен, когда твердо известны излюбленные ходы животного, все просчитано, и охотой командует Фаранон.
Пришла пора занимать свои места. Я брел по снегу, уповая, что зверь будет достаточно мудрым, чтобы мимо кольца загона. Рогатина, данная мне Экетом на время охоты, была достаточно тяжелой, и длинной настолько, чтобы не подпустить ко мне затравленного, обезумевшего кабана. Я прислонил ее к дереву и постарался стать частью леса. Закрыв глаза, чувствовал бархатную тишину мерзлой земли, медленный, едва слышный ток соков под древесной корой, ощущал темноту теплых, надышенных норок полевок и прочей лесной мелюзги, погружался в снег и искал влажными лосиными губами прошлогоднюю траву. Я стал лесом совсем ненадолго - только чтобы понять одну простую истину: так или иначе, смерть кабана будет мучительной. И единственный, кто мог исправить ситуацию, был я сам.
... В лесу стояла такая страшная тишина, какая бывает только при охоте. Все было настороже, и морозный воздух клубился вокруг меня, делаясь все плотнее. Я знал, что кабан где-то рядом, я чувствовал его тяжелые неповоротливые мысли, его старческое сопение, его страх и гнев. Фаранон был с загонщиками, и мне надо было успеть раньше их. Там, в лесной глуши, меня ждал долг, не отданный со времен Гондолина, а мне не хотелось иметь долгов перед мертвыми.
Шаг за шагом, от ствола к стволу, я шел все быстрее. В голове царила ясность, какая бывает при полном отсутствии мыслей. Сегодня не будет алых капелек крови на белом снегу, разлетающихся маленькими брызгами из разорванных легких. Не будет разрытого копытами снега, подпрыгиваний, когда острие рогатины пройдет сквозь поясничные позвонки, не будет долгой агонии.
Шаг за шагом я становился тем, кем не смог стать давным-давно, в собственные шестнадцать.
А когда я увидел секача - кто положил стрелу на тетиву, я или мертвый Инглор?
***
Если в тот день Фаранон и не топал ногами, то только из уважения к статусу лера кано Финмора. Но не было на земле счастливее меня, даже под злыми взглядами Кампилоссы.
'...Я хотел, чтобы его страдания прекратились'.