Я присел, и, как того требовал обычай, зачерпнул горсть теплой, влажной, исходящей паром земли. Она пахла сыростью, навозом и перегноем. Тартаул страшно волновался, спрашивая и переспрашивая меня, запомнил ли я все правила плужного дня. Поднимаясь с колен, я крепко сжал землю в ладони, а после бросил перед собой, и липкий ком рассыпался множеством мелких комков. Садовник довольно кивал мне, стоя на краю поля, и желтые бархатистые иглики повторяли его кивки, склоняя свои первоцветные головы под теплым западным ветром. Рыхлые облака лениво плыли по небу, и солнце то пряталось, то появлялось вновь, в золотом великолепии юной весенней славы. Я взял кувшин из необожжённой глины, стоящий слева у ног, слегка накренил, и тонкая красная винная струйка потекла по земле, размывая подсохшие островки. Впервые за долгие годы я не тревожился весной, и все в моей жизни было светло и торжественно, и легко дышалось. Айралин, щурясь от яркого солнца, развернула круглый ржаной хлеб, и края белого, расшитого красными и синими цветочными узорами, длинного платка затрепетали на ветру.
- Чтоб тебе уродиться, да мне разродиться! - она отломила запекшийся хлебный край, смочила в вине и поднеся к губам, слегка надкусила. Потом, высоко подняв руку и размахнувшись, бросила его к середине поля. Но он не успел коснуться земли: старый белоклювый грач, ждавший конца ритуала на платане, подхватил свою добычу и, тяжело и низко, полетел в сторону деревни.
Тартаул, а за ним и все остальные, радостно загалдели. Грачей любили по всему Белерианду, приписывая им чудесные свойства: отгонять метели гортанными криками и приносить на черных, блестящих крыльях весенний ветер. Больше грачей любили, разве что, аистов, но и тут милостивая на богатства Кементари обратила на Нуат свой взор, и на северной сторожевой башне вернувшаяся с юга пара, вытягивая длинные шеи и пощелкивая, начала вить гнездо. Я бросил опустевший кувшин себе под ноги, и ломкая рыжая глина развалилась на четыре равные части. Сразу за этим послышались возгласы пахарей, и неспешные, тяжелые и спокойные мерины пошли вперед, увлекая за собой дубовые плуга.
- Резец глыбы отрезывает, сошник - взрезывает, а полица их отворачивает и навзничь оборачивает, - услышал я за спиной голос Агно. Я обернулся, и увидел ее в окружении совсем уж малышей, не старше четырех лет, - Плуг поле от травных корней бережет, не косуле с сохой чета!
Я рассеянно слушал ее, и смотрел, как по теплой молочной коже Айралин путешествуют золотые солнечные пятна. До появления ребенка на свет оставалось совсем недолго, и я каждый день замирал, прислушиваясь к жене, ожидая внезапного начала родов. Но она, похоже, была безмятежно спокойна, и сейчас, раскрошив оставшийся ломоть хлеба, рассыпала его под деревьями на ближайшем к нам, восточном конце поля. За плугами шли грачи, вытаскивая из-под вскопанных, рыхлых комьев зазевавшихся медведок и личинок жуков-щелкунов.
- Прилетели грачи, стали зиму толчи, пить снеговое молоко, и зиму всю расклевали, - Агно легонько щелкнула по носу толстощекого юношу солидного двухлетнего возраста, усердно пытавшегося оторвать клок ее блио, и улыбнулась мне.
Я улыбался в ответ, но маленькая неприятная мысль, юркий паразит - не хуже медведок -лишила меня покоя. Все это было слишком хорошо и спокойно, чтобы долго длиться. Даже плужный день прошел великолепно, и все приметы оказались счастливыми: чреватой женщиной, символом родящей земли, стала жена кано. Кувшин разбился на четыре части, по количеству сторон света и времен года, предсказывая согласие и единство с природой. Грач, как добрый посланец Йаванны, стащивший хлеб. Даже аисты, до того не гнездившиеся в самом Негбасе, а только на речных берегах... Нам всюду сопутствовала удача. И, подставляя лицо апрельскому дерзкому солнцу, я гадал, где нас ждет нечаянная беда.
***
Сегодня вокруг полей творилась страшная суета: Карагхолг со всеми многочисленными чадами, домочадцами и доверенными помощниками разводил костры, и вскоре хорошо вымоченная в ледяной воде солонина забурлила и вспенилась - трактирщик только успевал снимать бурые рыхлые шапки, набухшие над кипящими чанами. Смуглая Туима, жена Пэлера, терла подолом блио слезящееся лицо и нещадно ругалась: ей было поручено приготовить поливку из толченой моченой брусники, сквашенных жирных сливок и измельченного хрена, и толика вероломного ингредиента, последнего из перечисленных, попала ей в глаз. Сам Пэлер должен был вот-вот вернуться из общинных закромов с десятком некрупных луковиц и мешочком сушеных кореньев, а величественно сидящая на теплом камне Кампилосса ворчала, что "...его можно только за Наугламиром посылать, да и то всех гномов ногродских за собой приведет". Ее недовольство Пэлером было несложно понять: еще с утра он, наивный разум, отправился в лес и вернулся с двумя охапками дикого медвежьего лука.
- Очень для плугатарей хорошо, силу подхлестывает. Да и пользы много, - коротко объяснил он, вручая ароматные букеты Карагхолгу.
А сейчас чесночно-луковый, задиристый запах плыл над прогретым полем: мелко резать в вагане зеленые острые листья, смешивать их с крупной солью, варенными яйцами и маслом, смазывать полученной смесью толстые ломти ржаного тминного хлеба выпало Кампилоссе.
- Уже руки от этой дряни едкой болят, - пожаловалась она Кеменэль, разносящей хлеба на плоском деревянном блюде, но та лишь сочувственно погладила ее по плечу и стремительно развернувшись, исчезла на другом краю поля, - Да мной скоро можно будет брагу занюхивать, вместо гренков ваших поганых!
- В чесноке, голова куротяпая, здоровый дух, - беззлобно отругивался Карагхолг, засыпая сушеную морковную труху в гороховое пюре, - А еще он мужскую силу улучшает... Тебе, как жене, такое знать надобно!
- Что толку, что он мне ночной шатер из одеял подымет! Если так чесноком будет вонять, пускай сам со своей мужской силой справляется. Силой, так сказать, рукотворной. Ишь, сильный нашелся, - окончательно надулась Кампилосса.
- Дурилка, - подвел черту трактирщик, и больше, как наша соседка ни старалась, на словесные подстрекательства не поддавался.
Тем временем скоропостижная жертва белых пахучих зубчиков, Синьянамба, запыхавшийся и мокрый, возвращался от пахарей к нам. Попробовав себя за плужными обжами и вдоволь наслушавшись злых шуток от оратаев, он порядком разозлился и проголодался.
- "Хоть и большой медведь, да за плугом не знат, как переть!", - он с возмущением засопел, схватил из-под кампилоссовой руки густо намазанный ломоть хлеба и, так и не прожевав, шумно поцеловал ее чесночными губами в щеку.
- Да вы с ним сговорились, что ли! - топнув ногой, маленький рыжий вождь дикого лука принялась ожесточенно вытирать щеку плечом, - Вонючка какой!
- Вот, теперь я еще и вонючка, - насупился Синьянамба, - От самой такие ароматы ползут, что хоть сталь закаляй...
- Ты лучше горох потолки, работа большого ума не требует, - подлил масла в огонь заскучавший было Карагхолг, - Да заодно нам расскажи что про ярмарку. А кано тебе соврать не даст.
Я с гордостью отложил кадач и колодку, и, отведя прямую руку вперед, посмотрел на только что законченную соломенную сандалию, мое первое достойное самостоятельное достижение. В Негбасе эту прихотливую науку осваивали до пятнадцатой зимы, и сперва я чувствовал себя неуклюжим и безнадежно отставшим. "Недотыкомкой" называли таких людей в Северной Белерианде.
- Потому что их... м... родители недотыкали, - смутно объяснила мне происхождение этого слова Айралин, и я не стал задавать дальнейших вопросов.
Но потом дело пошло на лад, и сегодня солнце отражалось от гладкого, рапсово-желтого липового подкорья сандалии. Синьянамба покосился на меня и грустно вздохнул. Как и пахота, тонкое плетение было не его коньком.
- Про ярмарку... Дак мы вроде рассказали все... - он откусил хлеба, и подмигнул мне, - Разве что кое-что умолчали. Может, кано не будет против, если я расскажу?
- О смотре войск? - понуро спросил я.
Синьянамба пылко закивал, продолжая жевать, остальные кашевары стали с любопытством прислушиваться к нашему разговору.
- И от том, какое прозвище получил наш кано в Эгларесте, у корабельщиков. И о том, за какие-такие заслуги Кирт сейчас вместо пахоты дома лежит, пузо по второму разу вокруг спины оборачивает... И о том...
- Не было еще случая, чтобы необожженный кувшин сохранил воду, решето - тонкую муку, а горячее сердце - тайну, - многозначительно посмотрел я на кузнеца, но тот сделал вид, что любуется моим треставым творением.
- Все, все, хватит! Вы мой интерес так раздразнил, что забулькало почище солонины! - засмеялся Карагхолг, - Давай говори уже, болтало!
Я тоже приготовился слушать и переживать по второму разу весь тот нелепый кошмар, что выпал нам на смотре союзных дружин арана Новэ.
***
Эгларест,
март 519 года Первой Эпохи.
Погода на побережье Фалас неустойчива и капризна, она легче падающих листьев, которые вода и ветер несут, куда им угодно. Нынешнюю ночь я провел бессонно, в дымчато-белых покоях Нимфелосской башни, в компании калина карасира, спелого инжира и мягкого, холодного, десертно-медового вина. Мы говорили всю ночь, и никак не могли наговориться. Он был остроумен и чуток, как никогда прежде, но я чувствовал в нем перемену, едва заметную чувствам: он был усталым, умудренным и, как сказали бы люди, постарел. В предрассветной дымке мы сдвинули кресла, и смотрели на занимающийся новый день. Мы соприкасались плечами, молчали и пили вино, но сколько понимания и тепла было в этой тишине! К утру небо заволокли тяжелые и плотные амиантовые облака, а, когда я выскользнул из башни навстречу негбасскому каравану, они окончательно приобрели пелесый оттенок, не предвещавший нам доброго дня.
- Готовы? - бодро спросил я, глядя на замерших в сыром тумане, продрогших людей. Синьянамба криво улыбнулся в ответ, остальные хмурились от волнения.
- Смотр назначен на десять утра, у нас есть время согреться медовым отваром. Да и я не провел ночь без пользы, - я потряс перед собой туго набитым мешком, - Мне удалось выкупить у княжеских кухарей целую торбу мятных обливных пряников.
- Кусок в горло не лезет, - Синьянамба медленно и нехотя развязывал тесемки, потом недоверчиво принюхался к содержимому мешка.
Я подошел к сонной, нахохлившейся Кампилоссе и подал ей руку, помогая сойти с телеги.
- Наша добрая госпожа заварит травы шайке лесных оборванцев? - спросил я, оглядывая дружину, - Вы же себя таковыми считаете?
Мне не ответили, но я чувствовал, что мне удалось смутить их.
- Послушайте меня, не перебивая. Большая часть из дружинников, с которыми вас будут сравнивать, никогда не воевала по-настоящему. Те, кто воевал, не имеют понятия о трудностях лесной войны, которую мы пережили бок о бок. И уж совсем никто не представляет, как нам, столь малочисленному и слабому отряду, удалось разбить численно превосходящего противника. Мы стали если и не легендой, то предметом сплетен. А от предмета сплетен не должно пахнуть голодом и страхом. Мы отвадили хищника от дверей - вот что было страшным. А не княжий смотр и досужие болтуны за нашими спинами. Сейчас Кампилосса вскипятит шалфей и ромашку, положит туда побольше меда, и каждый возьмет по прянику. И примем утреннюю трапезу так, как положено прославленным в боях воинам.
- Действительно, зря он, что ли, на спине тюк тащил и горб натирал? Да и вообще, я мятных пряников отродясь не едала, - мой главный помощник в делах желудков запустила в мешочек обе руки, - И очень даже ничего, только во рту холодно...
- Так тебя сейчас кузнец согреет, - лукаво ткнул его в спину Яр, и Синьянамба успокоено улыбнулся.
- Давай сюда пряники, утроба ненасытная, - ласково обратился он к Кампилоссе, та кинула в него комом и утро завертелось своим чередом, уже без тяжкого гнета волнения.
***
Владыка Кирдан восседал на мускатно-чалой кобыле и кутался в простую афгаленовую кису, застегнутую у самого горла жемчужной фибулой. Мои чаяния не достигли ушей владыки Сулимо, и тучи, так и не изгнанные с неба западным ветром, сгустились и опустились еще ниже. Толчея на преддворцовой площади усиливалась с каждой минутой. Аластакирон, глава Эглареста, с явным презрением смотрел, как гость из Первого Дома, склонившись к арану, указывает на нас парой снятых и зажатых в правой руке замшевых шитых перчаток, и что-то шепчет. Лоссаринэль ободряюще улыбнулся мне и взглянул на арана Новэ. Тот кивком подозвал карасира к себе. Улыбка медленно сползала с губ моего вновь обретенного друга. Не глядя на меня, он дал отмашку. Кирт, обняв за талию вчерашнюю плясунью, с нежностью смотрел, как она, один за другим, уничтожает оставшиеся от утренней трапезы пряники. Зеленое шелковое знамя с флейтой намокло и на ветру тяжело хлопало о древко. Мы хранили напряженное молчание.
Наконец, герольд малых и больших торжеств Эглареста затрубил в рожок, и площадь стихла.
- Владыка Белгаэрских побережий, пресветлый аран Новэ, Кирдан, с душевной радостью видел ополчение столь прекрасно вооруженное и крепко закованное в броню. Он дивился и хвалил не только прочность доспеха, но и услаждающую взор нолдорский протравленный богатый узор.
Герольд на минуту замолчал, и я видел, как прикрыл глаза Синьянамба, и даже пряничный хруст на нашими спинами стих.
- Однако хочет аран Новэ увидеть и ваше боевое мастерство. Пусть вашими соперниками по Его желанию станет малая часть внутренней дружины владыки Аластакирона. Задача ваша будет такова - заставить выбранное знамя, находящееся под защитой воинов городской дружины, коснуться земли. Все ли ты понял, князь Негбаса?
Я кивнул головой и широко открытыми глазами посмотрел на окружающую меня дружину. Да, мы могли вылавливать в лесу орков. Но тягаться с эльдар не мог почти ни один смертный. Аластакирон смотрел на меня с усталостью и скукой, а Макалаурэ, наоборот, довольно улыбался. Лоссаринэль едва заметно пожал плечами, и показал глазами на него. Хоть князь Первого Дома и не заключил в Эгларесте алкаемого военного союза, но все его мелкие пожелания были удовлетворены, и напоследок он планировал унизить Аластокирона, вовлекая его в борьбу со слабым противником, и улыбнуться, глядя на наши неловкие попытки выкрутиться. Владыка Кирдан своим решением давал дружине города не только показать себя во всей красе, но и льстил Перводомцу, который, несмотря ни на что, все еще представлял грозную военную мощь. А я как был, так и оставался никчемной разменной монетой большого политического торга. Меня бросило в жар. Аластокирон спешился и поклонился арану Кирдану. Тот чуть склонил голову в ответ и указал на стоящее подле себя знамя. Владыка города вырвал древко из земли, отошел на дальний конец площади и вбил его в землю. Потом нарочито пересчитал нас по головам и поднял правую руку с широко разведенными пальцами. Он оценил наши силы как один к трем. Вышедшие из слаженного строя тэлери встали кольцом вокруг знамени и сдвинули щиты. Стена казалась неприступной.
- Стрелять будем по ногам, Финмор из Нуата. Так что твоим людям нечего бояться, - прокричал он мне, - И, если стрела войдет в землю у наших ног, или трижды в щит, мы так же будем считать ее поразившей цель.
Все взгляды были устремлены на нас. Я почувствовал кожей, как невидимая мне за легким, плетёным узорным кружевом занавесей, Ласточка не сводит с меня ожидающего взора. Я медленно развернулся к дружине и снял ставший ненужным шлем.
- Что, кано, мы все-таки шайка? - горько усмехнулся Синьянамба.
- Никогда, - твердо ответил я, поглядев на Кирта и девочку рядом с ним, - Мы гораздо, гораздо страшнее, и сейчас они в этом убедятся.
Я задаюсь вопросом, на который пока не могу найти ответа. Кем я стал? Не эльда и не человек, в такие моменты я чувствовал себя змеей, и мне нравилась наполнявшая меня холодная злая сила. Более того - именно в такие моменты я чувствовал себя наиболее живым, и это уже перестало пугать меня.
- Есть предложения? - деловито спросил Дэрк.
- Да. Я собираюсь выманить дракона из Железных Гор на равнину, сытно накормить тучным бараном и рассказать, где спрятаны наши сокровища. А в конце пожертвовать сливой, чтобы спасти персик, и использовать красотку, - отчеканил я, - Слива засыхает от жучков-короедов, которые, увлёкшись ею, оставляют нетронутым персиковое дерево.
- А?! - только и спросил Синьянамба, и я с легким сердцем рассмеялся ему в лицо, - Кирт, сейчас самое время жевать пряники, и так усердно делать вид, что я говорю не с тобой, чтобы никто не догадался. А теперь слушай...
***
Бывают планы куда более мудрые, с точными расчетами и хорошо смазанными, гладко скользящими винтиками замыслов. Но в тот промозглый день ничего лучшего так и не встрепенулось в моих неглубоких, плесовых мыслях.
- Так хирдом идем, да?! - Тирн завопил так старательно, что я невольно поморщился. Мы переигрывали, и чудо, что со стороны наши живые парсуны еще не казались нелепым фарсом.
- Да, баранья ты голова, как кано и приказал! - Барра стукнул себя по лбу и воздел очи к небу.
- А нечто нас ранят? - не унимался Тирн.
- Да как они нас ранят, мы за щитами пойдем! - Вилин прикрылся руками, как непроницаемым заслоном.
Я украдкой смотрел на стройное, недвижимое кольцо тэлери. Аластокирон повернул к нам голову не более, чем на треть дюйма, но и этого хватило, чтобы понять его интерес.
- Не орите так, олухи кхандского царя! Они ж все наши планы услышат! - Ильвен отвесил Вилину знатную оплеуху, и тот обиженно взвыл.
Правый из стоящих к нам лицом тэлери тяжело вздохнул и отвел глаза. Пожалуй, лучше притворится белорунным дурным скотом мы бы не смогли, хотя представление только начиналось.
- В атаку! - я вышел перед строем, выставил вперед левую ногу и скроил из лоскутков воспоминаний самое патетичное лицо, на которое был способен. Почему я не рассыпался серым пеплом от жгущего стыда? Только потому, что до этого подобное диво удалось только всевеликому владыке Феанору, и дело там было совсем не в позоре.
Едва я успел отскочить, как дружина нестройно звенящей волной ринулась вперед. Тэлери подались вперед, и по приказу Аластокирона перестроились из кольца в направленный на нас острым кольцом треугольник. Знамя осталось за их спинами, и непобедимый дракон вышел из Железных Гор на равнину, открыв свою спину для вероломного нападения.
Следующий шаг был за Эрином. Он запнулся на бегу о Тирна, и оба растянулись на влажной земле, создав настоящую скирду из придавленных друг другом людей и щитов. Неловко пытаясь встать, они падали вновь, не выдерживая веса доспеха. Я в притворном ужасе прикрыл глаза ладонью, наблюдая в просветы между пальцами за гогочущей площадью. Владыка Кирдан поглаживал кобылу за ухом, делая вид, что учиняемый перед ним разгром - привычная часть любой военной стратегии. Аластокирон подпер голову ладонью и обреченно приготовился к долгому ожиданию. Боевой клин тэлери был неподвижен, только переглядывался и прилежно прятал улыбки.
- Не серчай, кано, я только чутка с утра для согреву дернул по кадыку, а ишь, ноги уже заплутали! - Эрин смотрел на меня умоляющим и, одновременно, бандитским взглядом. Я даже сомневался, кому же труднее прятать смех - нам или тэлери.
- Дураков не сеют, они сами родятся, - Хебер вполне реалистично ткнул ему под колено пальцами, и Эрин охнул. Лоссарниэль смотрел на меня расширившимися от ужаса глазами, а князь Первого из Домов и вовсе отвернулся, приказывая что-то слугам. Нам удалось разочаровать каждого. Дракон, сидящий на равнине, насытился глупым барашком, узнал о сокровенных планах и размяк. Дело оставалось за малым - в прямом смысле этого слова.
Наша шаткая дружина вновь выстроилась в хирд. Прикрывшись щитами, люди шли на таран. Тэлери, не веря в наши безрассудную глупость, взялись за луки. Тетива вот-вот должна была зазвенеть, но дальше события развивались со скоростью сметающей все на своем пути нолдорской конницы. На площадь, огороженную перед смотром войск деревянными козлами, упал и откатился в пыль большой, облитый мятной глазурью пряник. Вслед за ним выскользнул и Кирт, старающийся поймать, отряхнуть и немедленно засунуть в рот дорогую добычу. В конце концов, по суровым законам Негбаса, упавшее и быстро поднятое упавшим не считалось. Хирд не успел заметить юношу и остановиться вовремя, а тот не смог рассчитать время и собственную скорость. Герольд владыки Кирдана протяжно вскрикнул, пытаясь предупредить Кирта, но было уже поздно. Голова мальчика гулко стукнула о щит, он помертвело растянулся в персти, и хирд подмял его. Мы принесли сливу в жертву ради персика.
Какой же ловкостью и проворностью обладала моя дружина, что смогла не оставить на Кирте ни одного кровоподтека! Его аккуратно перешагивали, стараясь даже не запорошить пылью. Однако, со стороны дело приобрело плохой оборот. Несмотря на то, что через три-пять шагов хирд рассыпался и столпился над мальчиком, кости того должны были быть переломаны, а внутренние полые органы - наполнены горячей кровью. Тэлери опустили луки. Над площадью повисла страшная тишина.
- Лекарь, есть ли здесь лекарь?! - утробно закричал Яр. Кирт захихикал, но Сенан тихонько пнул его ногой под ребра, и тот постарался стереть улыбку с измазанного грязью лица.
- Тут! Сюда! - золотая голова, чистый голосок. Нежная подруга Кирта отблагодарила его за все съеденные пряники и оттанцованные часы разом: она стояла далеко за спинами тэлери, по стороне охраняемого знамени. Красотка сыграла свою роль перед самой пастью дракона.
Я подхватил раненого на руки и тяжело двинулся в ее сторону. Хирд за моей спиной собирался вновь.
- Перемирие! - дрожащий голос герольда повис в воздухе.
- Нет! - гордо ответил я, - Мои люди знают, что делать. Раненного я унесу с поля боя сам.
Кирт спрятал голову на моей груди, уткнувшись подмышку. Его сотрясали судороги. По наблюдавшей за нами толпе пронесся сочувственный всхлип.
- Твоему ржанию позавидовал бы и Рохаллор, конь Владыки Финголфина, - я сделал вид, что прислушиваюсь к дыханию мальчика, а потом сказал уже значительно громче, - Потерпи еще немного, страдалец!
Кирт стих. Хирд, несуразный и нерасторопный, снова начал свое наступательное движение. Я заходил за спины взявшихся за луки тэлери. Девица самоотверженно продолжала звать нас, обещая лучших лекарей ярмарки. Ей вторила сперва один, а затем и несколько эгларестских господ, наперебой предлагая нам свою безвозмездную помощь. Мне было весело и стыдно одновременно. Князь Макалаурэ, когда и проходил мимо, бросил на меня презрительный взгляд, полный обманутых ожиданий. До древка оставалось три шага, и я уже чувствовал тонкий запах, исходящий от умащенной морским эрегироновым маслом кожи, два шага, один...
Едва я поравнялся с древком, как Кирт ловко выскочил из моих рук и стремительно побежал в толпу. Мне хватило секунды, чтобы схватиться за бело-голубое знамя и с силой дернуть его к своим ногам. Когда первая стрела вонзилась в щит Дэрка, Аластокирон уже поворачивался ко мне. Он был бледен от гнева.
- Червь! - он задыхался, - Подлый червь! Это...
- Это нечестно, да? - гадко протянул гость из Первого Дома.
- Да! - запальчиво вскрикнул глава города. Еще немного, и он вцепился бы в мои плечи, и тряс бы меня, не останавливаясь.
- Добивайся доверия противника и внушай ему спокойствие; тогда осуществляй свои скрытые планы. Подготовив всё, как подобает, нападай без колебаний. И не давай врагу опомниться, - я развел руками, - Прости меня, мудрый Аластакирон. Если бы воевали честно, не многие бы смогли вернуться в Негбас, а у нас каждый муж на счету.
- Ведь Негбас - очень маленький, - вставил свой мириан в разговор выглядывающий из-за чужих спин Кирт.
Аластакирон махнул рукой и в знак полнейшего презрения развернулся к нам спиной. Площадь галдела. Наша дружина отбросила щиты и теперь стояла, в ожидании глядя на арана Новэ. Лоссаринэль повторял и повторял одними губами: "Я знал, я знал, я знал", хотя до сих пор не мог прийти в себя от удивления, иначе давно бы уже выбранил нерасторопного служку, выронившего его теплый, подбитый соболем плащ.
- Прости его, Аластакирон, но ваша доброта в который раз оборачивается вашей слабостью. А маленькая слабость противника - это маленькое преимущество у меня, - владыка Первого Дома щедрой рукой сыпал во вспаханную мной землю цепкие семена раздора. Седые виски прежних лихих и кровавых дней были все еще видны в юном эгларестском марте.
- Может, именно отсутствие этой слабости привело к тому, что ты и твои оставшиеся в живых братья попрошайничают у чужих порогов? - встрепенулся тот.
Голос рожка, вовремя поднесенного герольдом к устам, скрыл не заставивший себя ждать хищный ответ князя Макалаурэ, и привлек все внимание к начавшему говорить арану.
- Морнаруско, - Владыка Кирдан впервые обратил на меня свой взгляд, и не было в нем пренебрежения или жалости, - Настоящий черный лис!
Он засмеялся, и сердце мое подпрыгнуло к самому зеву.
- Никогда и никто не хочет нанести себе рану. Если кто-то поранился - значит, здесь нет подвоха. Если ложь кажется настолько правдивой, что правда кажется ложью, хитрость удалась.
- Чернобурка! - выкрикнул из толпы близкий негбасскому уху перевод потерявшийся было в утренней сутолоке Фаранон, и Лоссаринэль, а за ним и герольды, и площадные зеваки нервно расхохотались.
- Я не буду выкуривать тебя из норы без необходимости, лесной князь. Но помни, что по первому зову ты обещаешь прийти мне на помощь.
- Я уже дал клятву, аран Новэ, - кивнул я в ответ, прекрасно понимая, что пятнадцать дружинников и сотня ополченцев - несущественная помощь, и слова его не более, чем дань вежливости, - Разреши мне еще раз принести свои извинения городскому владыке Аластакирону.
...И уже после, когда я покидал поле, чтобы соединиться с дружиной, меня остановил князь Макалаурэ.
- Ты зол, хитер и быстр, Морнаруско. И только одно меня печалит, когда я смотрю тебе вслед.
Он замолчал, ожидая, что я спрошу его.
- Мне негоже печалить тебя, светлый князь, - ушел я от любого вопроса.
- Но ты не владеешь моей печалью, и то, что смущает меня, не выцедить из твоей крови. Чернобурки дики, и не поддаются приручению. Забавную игрушку нашел себе в Нуате аран Новэ. Хорошо, что именно игрушку. Плохо, что не мне довелось ее найти.
Он отвернулся, и я с тоской подумал о том, как велики эльдарские князья, и что каждый из них - бесценный дар, золотая, но прерывистая шелковинка на серой ткани жизни.
***
Негбас,
519 год Первой Эпохи.
С пахотой необходимо было управиться как можно скорее, чтобы срезанная земля не успела высохнуть. Пахари сменялись пахарями, и спали по очереди, кто ночью, кто днем. Первый плужный день пришелся на полнолунье, и в удлинившихся, незрелых тенях дубов запутались сонные птичьи стаи. Пять дней Карагхолг не покидал своих пажитных чанов, и даже ночами по окраинам поля пылали его радушные костры. Великая спешка подняла со дна Негбаса последних илистых лежебок, и на плечи каждого легки теплые ладони суетного, деловитого апреля.
Я же все реже бывал в кузнице, вовсе не прикасался к плугу и чувствовал себя записным лентяем: лист за листом, распускались на моем столе долговые расписки, доносы, наговоры, мелкие тяжбы, и, вместе с черемухой, расцветали убористыми цифрами расчетные книги. Вместе и Нийарро и Тартаулом мы предполагали будущее поголовье уже начавшего телиться скота, записывали меру соли на грядущий убой, собирали на общинных складах корзины, бочки и мешки. К сентябрьской ярмарке предстояло готовиться со всем тщанием уже сейчас, и четко определить величину оставляемых на зиму и торговых запасов. Сколько всего мы должны были продать, чтобы купить вдосталь стали, лучины, жира и воска? Какие поля отведем мы под неприхотливую рожь, капризную пшеницу и добрый овес? Много ли квинталов угля использует на отопления дома одна семья из пяти человек, и хватит ли им полувея картофеля, чтобы не умереть от голода? Вопросы множились, и я мерил деревню из конца в конец, чтобы выяснить у мастеров все детали, создающие единый, прихотливый узор негбасской жизни.
Тек полдень, и я шел сквозь по-детски нежный день, наслаждаясь каждым шагом по упругой, невысокой еще траве. Медленный теплый ветер застыл в высоких тополях, и тихо плывущее одинокое облако казалось мне ладьей светлоокой Ариэн из свиты Ваны, несущей в своей прозрачной середине Солнце. Мой путь лежал вниз по течению растрепавшего свои косы ручья, в свинарни Куникарагхола - он должен был определить годовую потребность в кормах и сообщить, что его питомцам необходимо из общинных запасов. Впереди, на празднично-желтом одуванчиковом поле паслась пара недавно ожеребившихся кобыл с неуклюжими, тонконогими своими чадами. Стараясь держаться ближе, чтобы чувствовать родные запах и тепло, один из них изучал брошенную плетенную шляпу привалившегося к дереву пастуха, а второй толкал высокий материнский бок, стараясь добраться до сосцов. Я остановился, глубоко вдохнул и задержал на минуту дыхание.
Что я чувствовал? Только солнечное тепло, струящуюся от ручья прохладу, и безграничную свободу. Цепи спали, и корзинки золотых язычковых цветов больше не причиняли мне вреда. Не слезились глаза, и ушло страшное ощущение сдавленного обручем горла. Цветоносные сочные стрелы оказались бессильны, сколько бы их резные зеленые острия не указывали на меня. Я горячо замахал пастушку, и, оставив его за спиной удивляться внезапной бурности моего приветствия, легко перепрыгнул разлившийся ледяной ручей. Чистое и высокое голубое небо, легкий ветер, гладящий нагретые спины камней, собственная беззаботная невесомость вернули меня в такое далекое прошлое, которое, казалось, прожил не я, а какой-то иной Финмор из Гондолина.
***
Гондолин и его окрестности,
466 год Первой Эпохи.
...Я открывал пустые весенние секреты один за одним: в расщелине между камнями на чердаке жила тускло скрипящая большая летучая мышь, если крепко прижаться ухом к березе, можно услышать, как текут внутри нее медленные соки, ревеневый пирог розовый из-за сушеной клубники, а не из-за того, что алый Карнил осветил его сегодняшней ночью, как говорила мама. А еще... Еще совсем скоро мы с отцом собирались запустить первого в моей жизни воздушного орла.
Все было уже почти готово: легкий липовый каркас в пять реек, плотно смотанных шелковой нитью, уже лежал на обеденном столе. Парусное полотно мать расписала серыми перьями, и оно создавало мощное препятствие потоку воздуха, тем самым поднимая орла вверх. "Ветер тебе под крылья!", как говорили перед запуском. Уздечка его с четырьмя местами крепления и специальным латунным кольцом была нужна, чтобы было возможно было менять угол атаки айвенорэсского хищника. Леер был легким и прочным, держался на маленьком, спрятанном в перья карабине, а вертлюг предотвращал его скручивание. Веерный орлиный хвост был ничем не отличим от настоящего, разве что неизмеримо легче. Резная катушка надевалась на палец, и при полном скручивании создавалось ощущение, что орел в ожидании садился на руку запускающего. Пожалуй, это был один из лучших воздушных орлов, которых я когда-либо видел. Я уже предвкушал, с каким восторгом и завистью на него будут смотреть мои приятели, и как он поднимется высоко-высоко, выше облачной Висты, в недостижимый черный Ильмен, откуда видны наши пути и судьбы.
Апрельским утром небосвод был недвижен, прозрачен и недостижим, и даже не верилось, что легкий ручной орел сможет подняться в эту цельнолитую лазурную высь. Моя ладонь была сжата в большой теплой ладони, и я был уверен в себе и грядущем счастье, как никогда больше. Темнел точеный профиль Окружных гор, и на самых пиках, как белые яблоневые сады, распустились застрявшие облака. Отдаленный гул города стих, и мы медленно продвигались сквозь густой солнечный свет, слепящий глаза. До выбранного холма оставалось совсем недолго, и пляшущее в небе золото заставляло меня нетерпеливо подпрыгивать на каждом шагу. Когда теплый порыв ветра закружил и бросил мне в лицо апофиллитовую стрекозу, отец размахнулся, подпрыгнул, и орел туго натянул тонкую животворную нить, связавшую голубое высокое детство с зеленой тяжестью земли. Я смотрел, как трепещут серые с отливом крылья, как просвечивает на солнце полый загнутый клюв, пока глаза не заболели от солнца. Я перевел взгляд на отца, но уже не видел его: красное солнечное марево застилало его, разрастаясь, пока не превратилось в костер, поглотивший ссохшиеся лица моих родителей через пятьдесят лет.
***
Негбас,
519 год Первой Эпохи.
Дома Айралин с задумчивым видом сливала прозрачно-зеленую из горшка в ушат. В горшке же плавало нечто, напоминающее при ближайшем рассмотрении бурые водоросли. Подобных трав мне еще видеть не доводилось.
- Позволь угадать, - с порога начал я, - Это от кровавого кашля?
- Почему сразу от него? - вопросом на вопрос ответила она, снова заливая водоросли водой.
- Тогда от срамных болезней, - твердо решил я, - Слишком уж страшно выглядят.
- И снова стрела прошла меж заячьих ушей, даже не задев косого, - Айралин поболтала рукой в воде, потирая зеленые шнуры, - Это, между прочим, для тебя.
- Серьезное подспорье! Сбор для лучшего плетения сандалий?
- Нет, - фыркнула она, - Я наконец решила, что ты - форменный уж, и собираюсь со всей тщетой и комфортом устелить твое ложе мокрой травой.
- Хорошо, хорошо, я разбит и повержен, - я обнял ее и уткнулся носом в пахнущее теплой сдобой основание шеи, - Что же это?
- Наш обед! - она вытянула двумя пальчиками из горшка одну из водорослей, - Неужели не признал ее в лицо?
Я вгляделся внимательней. Толстый буро-зеленый шнур, заканчивающийся на конце нежной спиралью. Судя по хитрому лицу Айралин, ответ лежат где-то на поверхности, но я пропустил быка Оромэ в угоду мыши. Где-то я его видел...
- Даю подсказ: они растут в лесу. И пока еще совсем молоденькие, - Айралин переместила мои руки на свой живот, и положила свои ладони сверху, чтобы я чувствовал сквозь ее ткани готовую пробудиться жизнь.
- Не знаю, любовь моя, - я и вовсе отвлекся от угадывания, ощущая медленные, сонные шевеления, и задыхаясь от нежности, - Что там растет в лесу... Мхи, папоротники, грибы...
- Наконец! - она повернулась ко мне лицом, но я не размыкал объятий, - Угадал!
- Папоротник? - недоуменно спросил я, отпустив ее и вытянув из горшка водоросль, - Побег папоротника?
- Очень вкусный побег! - отрезала она, - Особенно если вымочить и горькоту убрать. С лучком и свининой тушеный. Все его едят!
Я сокрушенно пожал плечами и рассмеялся. Оставалось надеяться, что дубовая кора и осиновые листья не войдут в наш весенний рацион.
***
Так, мирно и солнечно, утекали из моих рук минуты и часы. К середине апреля наступили по-летнему жаркие дни, и только неприручимая ночная прохлада все еще норовила заползти за отогнутый невзначай угол стеганного одеяла. Я потерял счет дням, и с удовольствием направлял свои стреноженные покоем мысли то на одну, то на другую невзрачную негбасскую неприятность. Кролики не дали ожидаемого приплода, поросята, купленные Киртом, сбежали в лес, наелись сорных трав и захворали, юфтяной, с голубовато-зеленоватым отливом, деготь оказался недокурен и жидковат. Поэтому, когда Кенион, бывший сегодня одним из дозорных, позвал меня на восточную башню, у меня рухнуло сердце. Мирные дни кончились, и на нас вновь наплывала непроглядная бисная мгла. Но каково же было мое удивление, когда вместо разъярённых полчищ я увидел десятерых коренастых, невысоких всадников на одинаково низкорослых мышастых лошадях. Шли они вытянутой колонной, без гербов и знамен, зато с обозами, и, судя по неспешному их шагу, хотели быть замечены и встречены, как подобает.
- Внезапные события на то и внезапные, что к ним не успеваешь подготовиться, - виновато развел руками Кенион, глядя на мое ошарашенное лицо. Кажется, о визитерах и целях, преследуемых ими, знали все, кроме меня.
- Внезапные... - я начинал понимать, - Так это и есть тайный торговый караван сговорщиков Синьянамбы?
- Не просто какие-то там, а из самого Тумунзахара! - гордо ответил он.
- Похвально, что вы уже и на кхуздуле изъясняться можете, - хмыкнул я, - Самому сумятнику уже успели сообщить, что званные им гости прибыли?
- А то как же! Уже, небось, на уши Карагхолга поставил. Их же, утроб, еще и кормить надо с дороги... Да и вообще - кормить. А уж сколько они пьют, поддавалы беспросветные! Воронки у них горлом, чай, проросли, - Кенион махнул рукой, - Хотя они ж Огнебороды, чего я. Привыкли, когда глотку-то жжет.
До деревенских ворот оставалось не более пяти фарлонгов пути, и едущий первым норно отцепил с пояса небольшой рожок, и низкий утробный звук отразился от мореных стен. Я махнул рукой, и ворота перед дорогими гостями медленно разомкнулись, однако стража оставалась стоять. Согласно простому вежеству, торговый караван должен был представиться, доложить о своих намерениях и лишь затем - проследовать ко мне, чтобы получить разрешение на торг и уплатить ведавшему деньгами Нийарро торговую пошлину. На площади я нос к носу столкнулся с раскрасневшимся Синьянамбой.
- Кано, я тут Торви с другими торгашами встречу, и куда проводить-то? К тебе или в овин мудрых? - его воодушевление было беспредельным.
- В Чертог Мудрых, - однозначно ответил я, а потом признался, - До него гораздо ближе, и мне самому уже весьма любопытно их увидеть.
Синьянамба понимающе улыбнулся.
- Только про бороду у Торви не спрашивай, я тебе потом сам все объясню.
- Но как мне узнать, который из них Торви, и что у него не так с бородой?
- Да по бороде и узнаешь, - он хмыкнул, - Вернее, по ее отсутствию... Только не говори ему ничего!
- Я понял, не мечи молнии, смертный Тулкас, - рассмеялся я, - Веди ко мне скорее наших гостей.
...И, уже подходя к овину, услышал рассекающий небо возглас:
- Торви, морда лысая, наконец и ты пожаловал! - затем звук дюжего удара, ответной заплеушины, и совместный низкий хохот. Как много правды оказалось в шутке про смертного Астальдо!
***
- Долго думал я, как обращаться к тебе, вольный князь Негбаса. "Здравствуй"? Так ты не болеешь. "Доброго здоровья"? Так оно ж. Поэтому так решил: приветствую тебя, добрых твоих советников, дружинников, оратаев и прочих, кого по старости забыл перечислить. Мы пришли торговать на твои земли с чистым сердцем и светлым разумом, и были званы на торг твоим мастером. Если кого обидим дурным словом - не серчай, не со зла; если обманем - то не по корысти, а по недосчету; но и вы нас любите и жалуйте, - Торви закончил свою речь и теперь выжидательно смотрел на меня.
Пока он говорил, у меня был шанс рассмотреть и его самого, и стоявших за ним спутников. Мне было сложно судить о возрасте, ибо совсем недавно научился я неточно определять человеческие лета. Но, если поставить в ряд негбасских стариков, то был бы он гораздо моложе Агно, но немного старше пасечника Ниона. В серых дорожных плащах поверх байдан с сеченым звеном, по вороту, рукавам и по подолу которых была пущена в три ряда золотые коленья, с вплетенными в косы и бороды драгоценными кольцами, они вовсе не походили на отважных воинов злого и коварного Ногрода. Скорее, на богатых купцов, которые нигде и никогда не упустят своей добычи. Что касалось лица Торви, то оно не было голым: подбородочные бугры его вместо леса поросли пышным и седеющим кустарником. К поясу старшего норно был приторочен плотный, но поношенный чепрачный кошель.
- Прибыли мы сам-десять: Одд, Боли, Аскель, Мар, Ньялли, Рауд, Скегги, Хроар и Флосси, привезли на торг сталь разного качества, утварь, украшения, камни, серебро, да по хозяйству мелких вещиц. И по заказу, мастером твоим сделанному, тоже все привезли. Отдадим одну тринадцатую с вырученного. Даешь ли нам место и время, князь, чтобы расторговаться?
- Доброго здоровья тебе, Торви, и девятерым твоим спутникам. Пусть торги начнутся завтра на площади перед воротами, а сегодня будьте нашими гостями и отдохните после долгой дороги. Топятся горячие бани, вода с ароматными травами уже вскипела и остывает, исходит жиром мясо на вертелах и пекутся хлеба, открыты бочки игристого сидра, и сегодняшний вечер пусть станет праздником! - пусть я и вовсе не был знаком с приветливым гномьим обращением, но речь моя им понравилась.
- Нас создал Махал из праха и камня, во прах мы и уйдем. Так почему бы нам не выпить и не поесть хорошенько в промежутке? - Торви довольно потер ладони, - Чем лучше торг отметишь, тем лучше его проведешь.
- Поэтому приступать надо немедленно, чтобы до завтрашнего утра расстараться и успеть, - закончил его речь то ли Флосси, то ли Рауд.
Я рассмеялся их забавной хитрости и кивнул - никогда не доверяй времени, даже если оно тебе улыбается. Если гости хотели крепко напиться до утра, то почему я должен был им мешать?
***
Шепот Синьянамбы проникал в уши каждого, у кого оставались хотя бы какие-то зачатки слуха. В трактире было накурено так, что я с трудом мог разглядеть одиноко стоящий на столе и пока еще не приконченный гномий пирог, о которым гостям в красках рассказала Агно - для сладкого печива ни у кого уже не было сил. Сидящий в клетке над очагом черный дрозд спрятал голову под крыло, чтобы спастись от проникающего повсюду терпкого хмельного аромата курительных смесей.
- Был бы я молодой, точно бы добрую девку себе сейчас присмотрел. А так я старый уже, и знаю, что одному Создателю под силу спасти меня от дурных продажных баб. А от хороших уж как-нибудь сам уберегусь, - конец фразы Боли потонул во взрыве смеха.
- Что я тебе за дурных баб скажу: только мудрый муж знает, что любая баба не большого ума, зато мягкая, теплая и с сиськами, - поддержал разговор Нийарро.
- Иду я, значит, по ярмарке, смотрю - Торви над своим обозом, как курица безумная, вьется: "Ко-ко-ко, это за четверть, то за полтора продавай" ... Ну, думаю, что за цены, от наших недалеко стоят. Я и подхожу, и ну в руках мять. Работка-то ничего, кое-что и не хуже нашей будет. Кое-что лучше, да такого мало совсем. Хорошее они, вишь ли, соседям своим продают, князьям да владыкам, до людского торжка не довозят, - Синьянамба устал шептать, и принялся рассказывать в голос, - Торви мигом подскочил, глаза на меня косит, бороденку теребит. "Я, - говорит, - вижу, что ты человек с достоинством, давай дешевше тебе отдам". Смотрю я на топор его, а он и мириана не стоит, коли с нашим сравнивать. "Нет, - говорю, - дорого!". Он аж слюной изошелся: "Что за дорого, где дорого, гномья работа, Тумунзахар!", и все такое. "Не, - отвечаю, - Есть на торжке обоз, так с него вещами и получше, и подешевле торгуют".
- Гном еще может подержать язык за зубами, чтобы не кушать, но, чтобы не говорить?! Никогда! - пьяненький Торви решил, что рассказ о собственной бороде больше не унижает его, - Я так борову этому и сказал: "Если увижу, что такое же дешевле продают - бороду себе обрею!". Дал мне Махал два уха и один рот, чтобы я больше слушал и меньше говорил, а я дарами-то его и не воспользовался. Пришел, товар посмотрел, да сперва со злости кузнецу вашему вмазал, со злости. А тот только бок потирает и гогочет. Потом смирился. Неспособный выдержать плохое, не доживет, чтобы увидеть хорошее. Так хоть до торгов этих дожил, да товар кое-какой сплавлю... Коли ты не передумал.
Синьянамба помотал головой и кинул на стол увесистый шагреневый мешочек.
- Можешь не пересчитывать, мириан к мириану всей деревней собрали.
Гном кивнул, порылся в мешке, положил на стол сверток из вощеного холста, перетянутого бечевой, и пододвинул ко мне.
- Говорят, хороший ты князь, Финмор, которого нынче в Эгларесте прозвали Морнаруско. Да я и сам вижу, что хороший. Вот, подарок тебе на первенца да княжение люди подготовили.
Я подвинул сверток к себе. Он был тяжелым, внутри металл звякнул о металл. Синьянамба закусил нижнюю губу и с восторгом уставился мне в лицо, а с ним и Нийарро, и Карагхолг, и Кирт, и вся дружина: Алкар, Тирн, Барра, Хэкил, Дэрк, Кенион, Вилин, Сенан, Хебер, Ильвен, братья Эрин и Оран, Яр, Генор и Пэлер... Все ждали моей благодарной радости. Я дернул бечеву, и принялся аккуратно отворачивать плотную ткань. Первой вещицей, извлеченной мной на свет, оказался потемневший серебряный нож для бумаг. Лезвие было простым и прямым, а рукоять представляла собой облетевшую зимнюю черемуху, в холодных ветвях которой, как в сетях, запуталась полная луна. Держа нож на ладони, я погладил ее гладкую поверхность. Спутанные ветви то и дело складывались в витые узоры, изображая то птиц, то перекошенные лица.
Я отложил нож на стол и достал из свертка пряжку для поясного ремня. Она тускло блестела в местах, постоянно соприкасавшихся с кожей. Она была выполнена неровным контуром, в виде озера с высоты птичьего полета. По берегам его оплетала непрерывная лоза, правее и выше центра был выгравирован точный силуэт парчового карпа, и я при желании мог бы пересчитать его чешуинки. За счет гравировки создавалось ощущение, что рыба плывет под водой. Ее хвост был несколько изогнут, и она направлялась в нижний левый угол озерной пряжки, туда, где из воды поднималась распустившаяся точеная кувшинка. Сама же гладь пруда была недвижима и абсолютно спокойна. Единственной драгоценностью, украшавшей пряжку, была маленькая речная жемчужина, спрятанная в сердцевине цветка.
Однако, самая объемная вещь все еще оставалась в плену холста. Как лепестки, я вывернул закрывающие ее углы серой ткани, подался вперед и непроизвольно прикрыл рот ладонью, чтобы не вскрикнуть. В волшебном фонаре, обычной детской забаве моего народа, от фигурки к фигурке ворон превращался сперва в Воронику, затем в высокого мужчину в развевающемся, как крылья за спиной, плаще, снова в чудовище и опять - в птицу, и так без конца. Я поставил фонарь на колени, взял в руки пряжку и нож.
- Я, как узнал, чего у него есть, так прям и не мог не купить, - Синьянамба был одновременно доволен тем, что я не выпускаю подарка из рук, и основательно встревожен моим выражением лица, - Он мне так на ярмарке и сказал...