От ледяной воды сводило пальцы, и мне стоило большого труда сжимать и вновь разжимать стянутые холодом сухожилия. В ржаном, золотом и рыжем безумстве полыхал не к сроку состарившийся сентябрь, и созревшие рябиновые ягоды по утрам уже были тронуты изморозью. Но отвести взгляд от неглубокого в верховьях Ненинга, от мелкогалечного его дна, не представлялось возможным: от гаваней к нуатским лесам поднималась, стирая о речные пороги чешую, икрянистая брачница. В прозрачной воде, между разлапистыми красными листьями клена и потемневшей прошлогодней хвоей, блестели на солнце темные скользкие спины. Под мощными хвостами взметались к поверхности мелкие камни и песок, и, обдирая бока, по мелководью шли плотные косяки. На яглых морских пастбищах близ Фаласа рыба дозревала и тучнела, чтобы, потратив все запасы подкожного жира и иссушив себя, дойти до родных нерестовищ.
Я видел брачницу на эгларестских рынках, и там она имела совсем другой вид: нежная и дебелая, в розовом сочном великолепии попадает она на столы фалафрим и синдар. Там ее называют серебрянкой, "келебренибен", и ценят за обильность поголовья и легкий лов. Но долгий и полный опасностей путь не может украсить никого, даже если речь идет о рыбе. Поднимаясь к северу, она примеряет свадебный наряд: темнеют спина и брюхо, алые полосы вспыхивают на полнящихся икрой или молоками боках, вытягиваются вперед мелкозубые крепкие челюсти. Красной и сухой доходит она до предгорий Эред Ветрина, а, отметав икру, и вовсе становится пригодной лишь для подкормки свиней и собак. По осени, с началом нереста, незанятые урожаями люди выходят на пятидневный лов: от Негбаса до Ненинга до двадцати миль пути, и на крутых берегах разгораются влажно потрескивающие, дымные осенние костры.
Я был с ними неотлучно, и больше не мог вдыхать аромат ухи с лесными кореньями, печеной и жареной рыбы. Соли, купленной в предыдущую ярмарку, едва хватило: мы только и успевали вытаскивать мелкоплетенные сети, чинить порванные обезумевшей рыбой ячеи, и закидывать их вновь. Кирт вырывал жабры и опускал рыбу на секунду-другую в кипящий соляной раствор, а Дэрк вешал ее под навес, подкладывая сырые дрова в нещадно дымящий костер - так мы пытались спасти ее от вездесущих предзимних голодных мух.
Продев пальцы в темные жабры, Хебер оценивающе взвесил на руке особо крупную рыбу и с легким презрением принюхался к ней:
- Рыба худа - не наварна уха; рыба жирна - янтарна уха. А тут уже одни мослы выпирают.
- Где ты видел жирную брачницу - в мечтах о стольном городе Эгларесте, что ли? - Яр хмуро пожал плечами, - Наварна, не наварна... Я больше рыбу в жизни жрать не буду.
- Если будет плохой урожай, еще каждую рыбу под хвостом поцелуешь, - Ильвен хлопнул по распотрошенной туше, лежащей на плотной соляной горке.
- Сам разберусь, кого куда мне целовать вздумается, - Яр вскинул голову, и чуть было не поскользнулся на тонких кишках, - Вот же ж гадина какая...
- По совести говоря, это не гадина: у нее есть чешуя и плавники, а гадины голые и пресмыкаются, - начал было Дэрк, за что был моментально обстрелян зловонной рыбьей требухой. Разогнувшись, я отложил сети и рассмеялся вместе со всеми: усталость от монотонной работы накапливалась, переходя в раздражение, и подобные разрядки были просто необходимы.
- Яр! Ильвен! - позвал я вздорщиков, и они чуть смущенно обернулись на мой зов, - Применили на практике навыки стрельбы, и с какой точностью! Остается только гордиться дружиной Негбаса...
- А познаниями в языке и точности фразы, значит, гордиться не будем? - Дэрк картинно упер руки в бока и сделал вид, что глубоко задет творящейся вокруг несправедливостью.
- Предлагаю гордиться мной, - ухмыляющийся Синьянамба выглянул из-за ракитника, и лениво потянулся, - Почти все бочки погружены, повода готова. Ночью будем дома.
- Предложение принято без всякого обсуждения, - улыбнулся я.
- Знаем мы, чего тебе домой приспичило, - сцепил руки на груди язвительный Яр, - Все первенца караулишь... Так ты его оттуда позови - може, вылезет?
... И на этот раз требуха, пущенная в Яра, достигла цели, и Дэрк довольно подмигнул Синьянамбе:
- Будет знать, что нечего в это дело лезть. Сам бобыль, как ему отцовское волнение понять?
- А надо будет, и позову: где это видано, чтобы родной сын отца не слушался? - хмыкнул отомщенный Синьянамба, и вновь исчез за густыми, не облетевшими еще ветками.
Тяжело груженная повода оставляла на размокшей дороге глубокие колеи. Слова кузнеца не достигли вершины Таникветиль, и, пропахнувшие рыбой, костром и всепроникающей сентябрьской сыростью, мы достигли Негбаса ближе к утру. Забираясь под одеяло, я видел, как наморщила нос Айралин, и последнее, что услышал перед сном, было недовольное теплое бормотание мне в плечо, что: "...Финнар-то уже взрослый, он поймет, а вот Нарион тебя учует и точно решит, что у нас речной владыка решил поселиться". Клятвенно пообещав ей, уже уснувшей вновь, что завтра же я вновь превращусь в Финмора и ототру намертво въевшуюся рыбью кровь, я провалился в простой и здоровый сон без сновидений.
***
Если бы я знал хотя бы треть из того, что довелось узнать мне этим сентябрем, Нарион так и остался бы в садах Лориена - невидимой тенью, смолкшей птичьей трелью, задумкой будущего ребенка, не отягощенной плотью. Я проспал не более часа, и когда на небе поблекли крупные - хоть ныряй за ними - жемчужины, в дверь требовательно постучали. Я подтянулся к изголовью, перевернулся на живот и выглянул в мгновенно запотевшее окно. Айралин сперва щурилась спросонья, а потом широко открыла глаза:
- Кампилосса? - и, не дожидаясь моего кивка, подбежала к дверям, кутаясь на ходу в схваченную с лавки козью шаль.
Я слышал только отдельные обрывки их разговора: "воды", "час", "схватки", но старался не прислушиваться к разговору. Меня до сих пор смущали приходящие к ней просители, и слишком интимными казались мне людские недуги. За Кампилоссой закрылась дверь, и Айралин начала спешно одеваться.
- Дети на тебе, - она улыбнулась, стоя на пороге, - И, очень надеюсь, на вашу долю не достанется ни подвигов, ни славы...
Я в шутку пожал плечами, как бы говоря, что подвиги - материя весьма самостоятельная, и, уж если решит нас найти, то так тому и быть. Нарион, почувствовав сквозняк, недовольно скривился из люльки, собираясь заплакать.
- Удачи, - я махнул ей, поднимаясь к младшему сыну, но она свела брови.
- Никогда, - четко проговорила она, - Никогда не желай лекарю удачи под руку. Накликаешь беду.
Дверь за нею закрылась, и мы с Нарионом недоуменно переглянулись, прежде чем я взял его на руки. Сколько лет мне бы ни удалось прожить в Негбасе, я все равно не выучу всех его хитроумных примет - остается надеяться, что сыновья превзойдут своего непутевого отца.
Технология была полностью соблюдена: оставаясь сосредоточенным донельзя, я смазал глиняную продолговатую латку маслом, и над столом поплыл запах подсолнечных семян и минувшего тороватого, жаркого августа. Две пары глаз неотрывно смотрели на меня, строго оценивали каждое движение, сравнивая его с расторопной материнской ловкостью. Финнар тяжело вздохнул и молча пододвинул ко мне чуть щербатую миску с зелеными кружочками кабачков. Я чувствовал себя немногим лучше, чем в день получения взрослого доспеха из рук князя Эгалмота: в конце концов, нет судей суровей и пристрастней, чем собственные голодные дети.
Темные полосы кожуры чередовались со светлыми, пока я выкладывал на жирном масляном золоте кабачковую мозаику. Финнар снова вздохнул и подпер щеку рукой в точности, как его мать. Нарион, напротив, не обращал на меня ни малейшего внимания - его всецело поглотил процесс раздавливания чесночных зубчиков. Раннее детство - время сокрушительной силы, уверенности в собственной изначальности, и он пробовал мир на прочность ежечасно, все больше с разрушительными целями. Не так ли изучал этот мир и старший из Валар - играя и перестраивая его, разбирая до самых корней? Я улыбнулся своим мыслям и посмотрел на старательно дробящего чеснок Нариона. Волосы, стянутые у основания шеи в нетугой хвост, растрепались после ночного сна, и черные пряди свисали вокруг светлого склоненного лица. В неведомую мне родню Айралин, темными были и его глаза. Настоящее дитя потерянного нами Города, лик от гондолинских лиц, Иринохин - так я назвал его. "Сын Огня", "Сын Города", второй сын...
- Нам не любоваться, нам есть! - прервал мои мысли Финнар, и решительно перевернул миску с остатками кабачков в латку, - Яйца взбивать?
- Если бы я не знал, что вчера перед сном в тебе только чудесной силой Валар уместилась полная тарелка пшеничной каши, я бы решил, что ты умираешь от голода, - я легонько щелкнул его по лбу.
- Времю свойственно течь, и сытое вчера уже не вернется, - хитро улыбнулся он, пытаясь выдернуть из рук Нариона ступку с толченным чесноком.
- Времени, - назидательно исправил я его, - А не "времю"... Нарион, ты завершил свое творение?
- Творю, - сухо ответил он, шлепнув по тянущейся к нему руке брата, и досадливо объяснил, - Куски слишком большие.
Финнар выложил на стол шесть крупных яиц: рыжее и пять белых.
- Торон, - ласково позвал он, - Нарион... Хочешь еще что-нибудь расколошматить?
Порой смесь квеньи и негбасского диалекта в их речи вводила меня в ступор. Нарион, не отрываясь от пестика, бросил на брата быстрый взгляд.
- Ладно, - нехотя согласился он, - Яйца мне мама редко дает.
Охваченный торжеством хитрости, Финнар выхватил у него из рук чеснок и принялся размазывать по кабачковой поверхности. Я присел на лавку и с удовольствием стал смотреть, как, нахмурившись, Нарион трясет яйца близ уха, прежде чем разбить скорлупу о высокие керамические борта. Как солнечные острова, на прозрачной покойной глади белка возлежали полуутопленные яркие желтки.
- Сливки, - сын протянул ко мне руку, и я, придерживая его слабое еще запястье одной своей рукой, а тяжелое дно - другой, тонкой струйкой помог ему влить их в миску. Зачарованно водя вилкой, Нарион прокалывал середины желтков, и желтый мешался с мутной белизной.
- Белее белого стена, хоть хрупче хрусталя она... - начал он.
- ...За днем пусть утекает день, за первым сколом - сколов тень... - подхватил Финнар.
- ...Жди терпеливее птенца, и пленник выйдет из дворца, - закончил я, и залил кабачки основательно перемешанным содержимым миски.
- А соль? - спросил Нарион, и я передал ему солонку.
- Только не спеши, - предупредил я, и он едва не надулся от гордости: Айралин еще не доверяла ему столь сложных кухарных действий.
Но, стоило ему занести руку над латкой, как со стороны бани раздался первый из преследующих меня потом криков. Я знал, как стонут от боли пленники. Но страдание женщины - совсем другое, и с этим я не мог примириться. Нарион испуганно перевернул всю солонку в миску, и сам едва не заплакал от обиды за испорченное блюдо и страха. И одно я мог сказать точно - если бы в этот момент над завтраком была моя рука, ситуация бы никак не изменилась.
- Почему она кричит? - моментально стал серьезным Финнар.
Хотел бы я знать ответ на его вопрос, или предпочел бы жить в спокойном неведенье?
- Я узнаю, - пообещал я, - А, пока узнаю, вылей, пожалуйста, эту соленую Эккайю, и начинайте собираться. Завтракать будем у Агно.
Последние мои слова заметно ободрили сыновей, и Нарион даже перестал кривить губы в начинающемся плаче. Стараясь не спешить, я спокойно вышел из дома и, как только пропал из детской видимости, как можно быстрее зашагал к бане. Крики не замолкали, становясь с каждым шагом все выше и мучительней. Перед дверью я нерешительно остановился и постучал.
- Да? - голос Айралин был очень раздраженным.
- Вам нужна моя помощь? - осторожно спросил я в ответ.
- Обычные схватки. Головка опускается в костное кольцо, - она понизила голос, - Она в самом начале пути.
- Мы пойдем к Агно, если ты не против, - я попытался перекричать Кампилоссу, но хорошо слышал себя только между ее криками.
- Идите уже, не мешайтесь, - хмыкнула она, - Нежные мои. Синьянамба вообще с ночи из дому выйти боится...
Она говорила что-то еще, но я с трудом мог разобрать слова. Кивнув самому себе, я быстро прошел по раскисшему от дождей двору, не поднимая головы. Если бы Айралин так терзалась, я бы, наверное, повредился разумом при ее родах. За спиной, мешаясь с привычным ко всему северным ветром, и становясь еще тоньше и жалобней, раздавались неумолчные высокие стоны.
***
Вечер выдался холодным и ветреным, за узкими слюдяными оконцами бушевала осень. Она поджидала входивших и, горсть за горстью, перебрасывала через порог ворохи сухих хрустящих листьев. Вокруг жаркого очага собрались сегодня шестеро внуков и внучек Агно, так что Финнару и Нариону не пришлось уничтожать горячее еще творожное печенье в одиночестве.
- Что, старшой, без меду никак? - Агно с трудом опустилась на колени перед детьми, и подвинула к Финнару миску с раскрошенными, но так и не съеденными, рыбками и звездами.
- Я просто не голоден, тетушка, - он обнял колени и положил голову на сцепленные замком ладони. На вытертой медвежьей шкуре у очага и так не было место от пустых чаш, и мудрый Нарион, напоминавший внучкам подросшую куклу, уютно устроился на девичьих коленях. Этель и Леовин наперебой предлагали ему то моченых ягод, то печива, то яблок, обмакивая их в жидкий летний мед, и Нарион, весь измазанный в сладостях, лениво отмахивался от девочек рукой. Годд и Ратбер, как самые старшие, переместились за стол, и играли в камешки на выбивание. Неот и Деор сперва завистливо смотрели на них, а потом свернулись на шкуре и задремали. Да и погода к этому располагала - пришедшие за ветром тучи вот-вот должны были разродиться дождем. Погруженный в свои невесомые мысли, я вздрогнул. "Разродиться", да...
- Ты очень мало ешь, - Агно притянула голову Финнара к себе, и прикоснулась губами к его лбу, - Осень приносит с собой лихорадку и густые нюни, Деор еще на прошлой неделе такую чихоту выдавал, что куры по курятникам неслись. Как бы ты не...
Финнар, приподняв голову с колен, удивленно посмотрел на Агно, а потом на меня.
- ...Впрочем, чего это я, полухвея петая, - Агно взъерошила ему волосы и подала мне руку, поднимаясь со шкуры, - Ты же на моих глазах вместе со внуками растешь, и у меня из головы иной раз вылетает...
- Я так и не понял, тетушка, - Финнар пожал плечами, не сводя с нее взгляда.
- Агно спрашивает, отчего ты такой грустный, Финнар, - уточнил я.
Сын пока еще не понимал особого к себе отношения, и настороженно относился ко всякого рода недомолвкам, преследующим его на каждом шагу. Да и сами люди не всегда знали, как относится к "родничам", детям смешанной крови, и я отлично понимал их. "Дети кано" - что здесь главенствовало? Их происхождение, или все-таки то, что они - дети?..
- Утро не задалось, - буркнул Финнар, уставившись в огонь, - Мне кажется, что славница Кампилосса очень страдает.
- Конечно, страдает, арион, - Агно всегда называла его "наследником", когда говорила серьезно, - Да и какая роженица не страдает? Боль - расплата за материнство. Жизнь каждого ребенка имеет цену. Вот, коли неразумица какая, еще родильница, вновь понесет, так через трех детей и зубы у нее повыпадут, и волосы повылезут...
- А мама тоже страдала? - Финнар сел ровно и выпрямил спину, глядя на нас.
- Ты сегодня творожное печенье ел? - опередила мой ответ Агно. Финнар нетерпеливо кивнул, - А сухую вертуту? Совсем разные, правда? Одно во рту тает и в руках ломается, другое только в отваре травяном или в молоке размокает. А все почему? Потому что из разного теста сделаны. Но и то, и другое, как были, так и остаются печивом. Там, где творожник крошится, вертута только хрустнет. Мама твоя из крепкого теста слеплена.
Финнар поднялся и подошел к окну, об которое билась последняя осенняя бабочка. Протянув руку, он, не тронув крыльев, взял ее из воздуха и посадил на палец, и она не противилась его воле.
- Очень красивая, - сказал он, поднося ее к моему лицу, - Возьми. Не надо больше грустить.
Я приобнял его, но сын находился в том возрасте, когда любые нежности становятся вдруг "телячьими". Перенеся невесомую хрупкость ко мне на плечо, Финнар опять сел на шкуру, у ног своего разомлевшего брата.
- Какая занятная смесь, - наклонившись ко мне, прошептала Агно, - Чувствует мир, как квенду. Пользуется им, как человек.
Бабочка замерла, вцепившись лапками в выступающий наплечный шов моей рубахи. Ветер снова бросил в окно пригоршню листьев, на этот раз - с песком и мелкими камушками, стукнувшими о слюду. Потом стук повторился, рассыпавшись десятком быстрых ударов.
- Да не запирали мы! - крикнула Агно. Ей вовсе не хотелось вставать с нагретой лавки.
На порог упали первые капли дождя, и от холодных порывов ветра вспыхнул почти прирученный огонь очага.
- Кано Финмор, жена зовет тебя, - Синьянамба был бледен и мелко дрожал, - Быстро, говорит она. Очень быстро.
Я вскочил, и дети последовали вслед за мной. Я успел заметить, как сонный Нарион отряхивается от липких крошек.
- Вам лучше остаться здесь, - кузнец посмотрел на меня, - Детям там не место.
Агно кивнула и обняла даже не сопротивляющегося от удивления Финнара. Нарион подошел к ней сам и вцепился в морщинистую руку.
- Мы сейчас с вами для мамы на ночь капустных оладий напечем, - зашептала она, удерживая моих сыновей, - Она усталая будет, после дневных трудов. Вместе резать будем, кочерыжки вам погрызть отдам. Потом сходим порося покормить, увидите, какой он вымахал...
- Мы должны помочь маме, и совсем скоро вернемся, - бодро пообещал я, внутренне стыдясь своей лжи. Нарион старался видеть суть вещей, но Финнар, при всей своей безалаберности, легко читал мою душу, и его было не провести, - Меньше соли, Нарион!
Мы бежали, перепрыгивая лужи, скользя в грязи. Дождь лил горизонтально, и ветер уносил слова, не давая понять друг друга.
- Сам не знаю, - кузнец споткнулся о камень, но даже не выругался, - Я пришел спросить, как они там, стучу, стучу, а потом Айралин как выскочит, как закричит. И руки все о тряпку вытирает, а тряпка вся к крови...
Мы остановились только перед баней. В окнах метался рыжий свет. Я легко толкнул тяжело дышавшего Синьянамбу ладонями в грудь.
- Иди в мой дом, и вскипяти себе зверобоя и успокойся. Он на правой полке, в расписной кубышке. Здесь ты не помощник, - и без стука потянул на себя тяжелую скрипучую дверь.
***
Не к доброй памяти, на ум мне пришла Хисвэ: теплый и железистый запах, темный коридор. В предбаннике было пусто, но из самого нутра доносились приглушенные стоны и детский плач. Мне стало едва спокойнее: если ребенок плачет, значит, он все-таки появился на свет. Зачем тогда мог понадобиться я, да еще и так срочно? Я старался двигаться, производя как можно больше шума, предупредив Айралин о своем присутствии.
- Заходи скорей, - раздался из-за внутренней двери голос супруги, - Ей уже нечего скрывать...
Кампилосса лежала на лавке, прикрытая окровавленной простыней. Ее таз располагался на самом краю, расставленные и согнутые в коленях ноги стояли на полу. Полуприкрытое опущенной тканью, между ее ног стояло ведро, куда мерно и неумолимо стекала кровь. Она была почти белой, с синими кругами под глазами, с мокрыми от пота, потемневшими косами. На ее груди лежал красный, складчатый ребенок.
- Почти стоун, - устало сказала Айралин, кивком головы указывая на него, - Так разъелась, что ребенок непролазный вышел. В прямом смысле слова.
Она сидела на чурке у изголовья Кампилоссы и, действительно, вся была в крови.
- Поздравляю с рождением, - неуверенно обратился я к родильнице.
- Даже не начинай, она все равно не слышит тебя, - Айралин тяжело поднялась и взялась за рукоять ножа, поднося его к пламени.
- Что случилось, в конце концов? - нервно и резко спросил я.
- Утроба не выдержала нагрузки родов. Теперь, пока матка не сократится, кровотечение не остановится. А она не сокращается. Кампилосса умирает, Финмор, - и я поразился холодному спокойствию ее слов. Моя ли это жена?
- Если бы ей помогли мои метания и вырывания патл, то я бы тебя уже лысой встретила, - перехватила она мой взгляд, - А так я не знаю, как ей помочь. У людей нет помощи при подобном, и мы умираем.
- Зачем тогда ты позвала меня? - тихо спросил я, садясь на освобожденную ею чурку.
- Я хочу попросить тебя кое о чем, мельда, - Айралин не смотрела на меня. По спину заструился пот, и кожа покрылась мурашками, - В первую очередь - выслушать меня.
- Говори, говори же, - поторопил я ее.
- Когда я ухаживала за тобой, еще тогда, давно, - она чуть дернула головой, напоминая мне о моем тангородримском прошлом, - То заметила, как быстро у тебя останавливается кровь, как скоро затягиваются раны. Кампилосса все равно умрет, но можно хотя бы что-то попробовать... Когда все это с ней началось, я уже попыталась, но этого мало, очень мало, а надо еще. Еще можешь только ты, любовь моя...
- Я ничего не понимаю! - раздраженно воскликнул я, - Ты ушла за своими мыслями! Что я должен сделать, чтобы удержать ее?!
- Дать свою кровь! - закричала она, и мгновенно осеклась. Впервые мы повысили голос друг на друга. Не смотря на внешнее спокойствие, нервы были натянуты, и я устыдился мыслей о ее холодности. Не она двигала ею, но рациональность лекаря, - Я попробую сделать ей турунду внутрь утробы, смоченную в твоей крови. И еще... Ты должен будешь разделить с ней ее боль. Никто не сможет вытерпеть вход в утробу напрямую. И это вовсе не значит, что я помогу ей. Возможно, мы просто будем мучить ее перед смертью. Теперь понимаешь?
Я ошарашенно кивнул. Выбор, предоставленный мне Айралин, был невелик, но очень четко сформулирован: попробовать спасти женщину, измучив ее, или дать ей спокойно умереть. "Боль как расплата за материнство", как говорила сегодня Агно.
- Я все понимаю, - ответил я, закатывая рукав рубашки, - Я уже умирал однажды.
Айралин отложила нож на выстиранные тряпки и подошла ко мне со скрученным жгутом. Туго затягивая его выше локтя, она улыбнулась мне, и я увидел, как дрожит ее нижняя губа.
- Опусти руку, пусть кровь наполнит вены, - сказала она, и бросила мне на колени ворох лоскутов. Когда сосуды вздулись и набрякли под кожей, она водрузила мою руку на тряпки, потянулась за ножом и, задумавшись на секунду, вложила рукоять мне в ладонь.
- Я не хочу резать твою кожу, сделай это сам, - она отошла к тазу с мыльной водой, и принялась тщательно мыть руки. Я вздохнул, и она добавила, не глядя на меня, - Наноси разрезы вдоль, чтобы кровь не свернулась быстро.
Лезвие шло по голубым венам, и, пульсируя, кровь мерно прокрашивала лоскуты. Я сжал ладонь, и первые лишние капли упали на покрытый свежей соломой пол.
- Довольно, - оборвала она меня, расслабляя узел жгута, - Пока довольно. Садись у ее головы, и помоги ей пережить грядущие муки.
Кожа Кампилоссы была холодной и мокрой, дыхание - поверхностным и частым. Айралин одернула простынь, и я закрыл глаза, стараясь очистить свой разум. Кровь из локтевой ямы стекала на бледное лицо женщины. На груди, предчувствуя нечто недоброе, завозился и заплакал замерзающий ребенок. А потом, вместе со скользким сочным звуком, пришла горячая красная боль, и закружила меня в своих удушающих объятиях, и я беспечно шел за ней, забывая, кто я и откуда: в новом, пульсирующем мире, были только мы, и горизонт взрывался новыми и новыми ее раскатами, пока, наконец, не потонул в развороченной жаркой мгле.
Я очнулся от острого запаха пота, ударившего мне в нос. Меня мутило, и тело было чужим и холодным. Мое оказалось зажатым между рукой и ребрами беспокойно и пламенно обнимавшего меня Синьянамбы, а сам я оказался полулежащим на лавке все в той же зловонной кровавой бане. Кампилоссы и Айралин в поле моего зрения не было.
- Ты так и не выпил зверобой, - укоризненно прошептал я, вырываясь из его объятий. Язык был сухим, шершавым и плохо меня слушался.
- Спасибо, кано Финмор! - мой друг осторожно опустил меня, дав опереться на стену, - Спасибо за моих девочек!
- Как Кампилосса? - аккуратно спросил я.
- Просила тебе передать, что вы теперь кровная родня, - широко улыбнулся он, - И предупредила, что собирается отныне называть тебя названным братом.
Я фыркнул, а потом тихо рассмеялся. Внутренности болели, и я боялся их растрясти.
- Пусть называет, как хочет, главное, чтобы была жива, - я сел, и мир, чуть покачнувшись, встал перед моими глазами.
- Знаешь, мельда, обычно я в правители не лезу, но тут скажу, что пора тебе издать указ, - в дверном проеме стояла довольная, но полумертвая от усталости Айралин, - Нечего брюхатым бабам столько жрать. На всех моего владыки не хватит.
- Так ведь за двоих же надо... - беспомощно протянул кузнец, и моментально замолчал под ее суровым взглядом.
- Пусть за двоих. Тут главное не забывать, что второй - это новородок, а не нолдорский воин из Дагор Дагорат, в полном вооружении, - отрезала она.
- Постой, любимая. Где ты видела нолдорских обжор? - я встал, придерживаясь рукой за отсыревшую стену, - Приведи более жизненный пример.
- Вижу, сознание к тебе возвращается: я уже успела соскучиться без твоих верных, мудрых и нудных уточнений, - она рассмеялась и подала мне руку, на которую я оперся, - Пусть вторым будет негбасский кузнец. Вот кто от волнения, пока у нас в доме сидел, половину порося сожрал.
Синьянамба виновато пожал плечами:
- Пытался душевную пустоту забить, - и мы, хихикая, как юнцы, вышли под набухших осенние звезды.
***
Финмор Энвиньятар,
526 год Первой Эпохи,
конец марта.
Наступает время, когда ты должен побыть наедине со своей памятью, прислушаться к ее отдаленному плеску. Вокруг Негбаса впервые расцвели высаженные вишневые сады, и я уходил из деревни, чтобы стать пленником теплого снежного безмолвия. Мой Город не оставлял меня, прорастая между корнями, сплетаясь из теней и облетающего цвета. Айралин называла недолгие мои отлучки "желанием обернуться белой горлицей и улететь на волю". Но я и без того был покоен и свободен, и легче любой из кочевых птиц. Я садился на берегу ручья, прислонялся спиной к облюбованному мной тополю и отпускал мысли в недоступную высь. Я искал тишины и весенней печали, перебирая побледневшие воспоминания, как жемчужные четки.
Солнце пробивалось через тонкие вишневые ветви, застывая пятнами на моем рассеянном лице. Когда-то я был встревожен весной и боялся ее, но теперь я рассыпался от печали и нежности, и ловил запахи и звуки прошлых лет, и проходил по узким ступенькам над пропастью памяти к недоступной Весне. Я застывал и пригревался на солнце, как ящерка, и меня было легко не заметить. Так, никем не узнанный, я шел за своими мыслями вдоль узких белых домов, нырял в переулки и терялся в пустынных садах Города, ставшего пеплом.
- Мой! - раздалось выше по течению ручья, - Мой был первым!
- Твой был белым, а мой розовый, - возражал второй.
- Белый пришел первым, - не унимался спорщик.
Я открыл глаза и прислушался. Финнар и Нарион, пока еще не заметившие меня, перепрыгивали с валуна на валун, следя за движением брошенных в воду цветов. Я улыбнулся: "Путь Мандоса", старая детская игра. Цветы нельзя было подгонять, или убирать препятствия с их движения: все должно было быть так, как угодно судьбе. Играющие не властны над исходом партии, и ни от ловкости, ни от ума не зависел исход этой гонки. Играли обычно на желание. Весной множество разноцветных лодочек и нежных кувшинчиков тонуло в мраморных каналах Гондолина во славу азартных игроков.
- Желтый, - разочарованно протянул Нарион, дойдя до сделанной на земле засечке, - Почему Таурэтари всегда везет?
- В прошлый раз Аэрин вообще пять раз победил, - спокойно ответил Финнар, - А до этого ты три раза подряд. Кто может предсказать дороги Намо-судии? Иримэ же и говорила, что в этом вся соль игры!
Я слушал их, затаив дыхание, и с холодной дрожью вспоминал, что никогда не учил их играть в ручейный путь. Так же не слышали они рассказов о гондолинской восьмерке. В ответ, откуда у меня на шее взялся ключик, и почему я его не снимаю, я говорил о близких своих друзьях. Ни Айралин, ни сыновья не знали о сотканном из теней и цветных туманов доме с улицы Арок, выросшем в чертогах Безвременья, где после смерти ждет меня моя семья - одно ли, с женой ли, с детьми ли.
- Папа? - наконец, заметил меня Нарион, - Ты почему грустишь один? Грустить надо с семьей, так выходит совсем не грустно.
- Ниэллон и Кетэвар передают тебе приветы, - помахал рукой Финнар, и довольно продолжил, - И уверяют, что с тобой играть невозможно, потому что ты отвратительно взрослый.
- Так ли уж отвратительно? - улыбнулся я, поднимаясь.
- Я тоже им говорил, что ты еще ничего, - подмигнул он, - Играю на твоей стороне.
- Они говорят, что ты больше не можешь их видеть, - Нарион ткнул меня мизинцем в ребра, - Или не хочешь. Почему?
- Мне кажется, нам уже не положено видеться, - оправдывался я, целуя его в макушку.
- Даже сейчас не видишь? - недоверчиво переспросил он, кивком головы указав на противоположный нам берег ручья.
Ветер, поднявший с земли лепестки и оборвавший вишни, закрутил их, и в уплотнившемся мельтешении передо мной на долю секунды выросли восемь нечетких, но знакомых фигур, и мое сердце болезненно екнуло.
- Почти не вижу, - не стал врать я, - Здесь только вишни и ветер.
- Отвратительно взрослый, - Нарион недовольно пожал плечами, - Ладно, мы пойдем. Еще нужно столько всего успеть!
Я не стал уточнять их загадочные цели - у меня самого в их возрасте был целый список непреложных дел: помыть червяков, заглянуть в птичье гнездо, бежать наперегонки с сухими листьями... Да мало ли занятий существуют для тех, кому мир - все еще по колено. Я смотрел, как разметались по берегу белые лепестки, и не видел перед собой ничего от светлых слез. Сады все-таки проросли сквозь них, и гондолинская восьмерка сможет навещать нас с каждым новым вишневым ветром.
***
Финмор Энвиньятар,
527 год Первой Эпохи,
начало зимы.
Ройна была заплетена так туго, что непрестанно улыбалась. Ее рябой пуховый платок был крест накрест пропущен за спину через подмышки и завязан меж лопатками толстым узлом. Девочка шла с трудом, и была похожа на одну из набивных кукол, которые Айралин в несметном количестве шила для сыновей, раскрашивая их под латников. Рядом с Ройной, крепко держа ее за руку, неспешно шла Кампилосса.
- Куды, - она одернула решившую было чуть обогнать ее дочь, - Скользота какая. Хочешь руки переломать?
Полные, неторопливые и румяные, они неуклюже обходили наледи, спотыкались о снежные наносы и очень похоже утирал рукавицами покрытые испариной лбы.
- Чего ты, овец не видела никогда? - Кампилосса едва удержала Ройну от падения, ухватив за ворот заячьего тулупа, - Чего нам дома с тобой не сиделось, егозиха?
- Я маленьких овчат не видела! - Ройна нагнулась, загребла пригоршню снега и опустила в него язык.
- Выброси это немедленно, - Кампилосса нахмурила брови, - Вон, аж пар от языка пошел. Отморозишь и отвалиться. Кому молчаливая баба-то нужна? Замуж и не выйдешь, на отцовской шее висеть всю жизнь будешь.
На словах о молчаливых бабах Синьянамба тяжело вздохнул, но от реплики удержался.
- И не овчат, а ягнят, - продолжила наша соседка, - Свяжешься с непоседами, так весь завтрак растрясешь...
Финнар и Нарион ушли далеко вперед, и только иногда возвращались к нам, чтобы удостовериться, что мы все еще живы - учитываю нашу скорость передвижения, братья всерьез в этом сомневались. Айралин закатывала глаза, слушая причитания Кампилоссы, потом распахнула корзень и ослабила цветастый платок. Потом подмигнула мне, улыбнувшись хитрейшим образом, и запустила в соседку снежком.
- От твоего нытья даже солнышко попритухло, - крикнула она ей, - Смотри, погода-то какая прекрасная, ели в снегу, как в песцовых шапках, а ты все му-му-му, как корова отелая!
- Гляньте, кто проснулся, а всю дорогу молчал! - Кампилосса уперла руки в бока, - В овчарню нарядилась, чтобы овец-то не распугать?
Беззлобной, но едкой перепалкой, так и не рискнув вступить в нее, мы с Синьянамбой развлекались до самих овчарен. Однако, увлекшись подбором уничижительнейших сравнений, Кампилосса упустила Ройну из виду, и та неповоротливой тихой тенью ускользнула вслед за братьями, так что к нашему приходу дети уже гладили и кормили грубошерстных комолых маток и трех купленных по злым деньгам мериносовых тонкорунных баранов. Из приоткрытой двери хлева выходил и стелился по земле теплый, пахнущий сеном и навозом пар.
- Дай мне морковку, - Ройна дернула мать за рукав, - У Финнара они уже закончились.
- Все у него уперла, небось, - Кампилосса с гордостью погладила ее по плечу, - Домовитая у меня хозяюшка растет.
Айралин в ответ показала ей язык и протянула ослабленный мешок с солеными, крупными сухарями - лучшим овечьим лакомством.
- Нана, - пока Нарион набивал полные карманы сухарей, Финнар поглаживал шею палевой овцы, - У нее скоро будут ягнята?
- Не так скоро, - Айралин опустилась на корточки рядом с сыном и перекинула подол блио через колени, чтобы не запачкать его, - Она еще недавно была ярочкой, так что только-только отяжелела...
- Да, да, понятно, - нетерпеливо прервал ее Финнар, - А сколько их будет? Ведь три? Два барашка и овечка, так? Я обещал Мавару точно сказать, какого приплода ему ждать. Он хочет, чтобы баранов было больше, потому что они дороже...
Овчар сидел тут же, на чурбаке, и с хрустом грыз сухари, принесенные для его отары. При упоминании его имени он на секунду прекратил жевать и кивнул головой в знак согласия со словами Финнара. Айралин положила руку на узкую овечью голову и закрыла глаза. Кампилосса шумно ломала морковь на куски, чтобы Ройна могла кормить овец немного дольше и бережливее.
- Пусть папа нам точно скажет, хорошо? - Айралин испуганно подняла на меня глаза, ища поддержки. Финнар удивленно посмотрел сперва на нее, потом на меня.
- Правильно, правильно! - я присел рядом с ними, и положил свою руку поверх ладони Айралин, - Совсем отстранили папу от семейных дел...
Понесшая овца не ожидала столько внимания со стороны нашего семейства, и сейчас недоверчиво косилась, поводя в стороны узким прямоугольным зрачком. От немедленного бегства от столь многочисленной компании ее удерживали только черные сухари, которые подошедший Нарион один за другим засовывал ей в рот, не давая прожевать предыдущего.
- Теперь я понимаю, что папа и вовсе не нужен, - я выпрямился и помог подняться Айралин, - Ты и сам разбираешься в овцах не хуже меня.
- Угадал, да? - просиял Финнар.
Я улыбнулся в ответ. Мавар отложил недоеденный сухарь в сторону и довольно потер руки.
- Коли так пойдет, кано, то мы еще Йондорао овец втюхаем, и не только хайаорноскому погосту, а на весь Хитлум с Неврастом прогремим, - овчар подмигнул мне, - Пусть Питьякано почаще заходит, будем с ним по поголовью предположения строить. А вялые да квелые на каракульчу пойдут, втридорога запросим за руно.
"Маленький кано" немедленно засиял, как вечно юный Хэллуин.
- Я против каракульчи вашей, - решительно отказала Айралин, - Как истерлинги, право слово. Нерожденных ягнят убивать!
- Пожалела лиса овцу, - задумчиво протянула Кампилосса, как бы не смотря на нее.
- Одно дело - охотой добытое, иное - спицами вытащенное, - сморщилась Айралин в ответ, машинально погладив рыжий палантин.
- Планировать поголовье и забой - верное решение. И Финнару, и тебе его визиты принесут пользу. Однако, от вызванных выкидышей пока воздержимся - не последний сухарь доедаем, - я выразительно посмотрел на Мавара, - Пусть вызреет то, что посеяно по воле Кементари.
- Не ходить мне, как княжьей людинке, в приличных мехах, - притворно вздохнула Кампилосса, - А я даже и не надеялась...
- И очень зря, потому как надежда - единственное благо, которым нельзя пресытиться, - хмыкнул я, - Под сегодняшним солнцем снег превращается в алмазы. Как можно проходить мимо таких сокровищ? Мы с Айралин подождем на улице, пока овцы не объявят вам сытую войну, и не стиснут челюсти при виде сухарей, моркови и капустных листов...
- Не стиснут, - уверенно ответил Нарион. Уж он-то привык всегда добиваться своего.
Снег искрился, отражая розовые вечерние лучи, удлинялись нежные тени. На утоптанном дворе я обнял Айралин и привлек к себе.
- Что тебя напугало в овчарне, любовь моя? - улыбнулся я, но она отстранила меня рукой.
- Я больше не чувствую их, - она махнула рукой, обводя хлев, - И прочих так же.
- О чем ты? - недоуменно спросил я.
- Овец, людей, кобыл, коров... Не важно. Едва научившись, я снова не умею этого, - Айралин отошла на шаг, и теперь смотрела мне прямо в глаза, - Я как глухая стала. Раньше мы с Финнаром гадали, кто почувствует грозу раньше, кто скажет, курица или петушок вылупятся из яйца. С Нарионом я уже не могла так играть. Я как слабослышащая стала, Финмор. Что ярка эта суягная, еще скажу. Но кто там и сколько - не знаю, как и любой человек.
- Когда это случилось с тобой? - только спросил я.
- После Нариона, - Айралин теперь смотрела в сторону, на разгорающийся закат, - Сначала внимания не обращала, первый Финнар заметил. Потом и сама замечать стала. А сразу после родов кровила, как все люди кровят.
- Почему ты не говорила мне? - я взял ее за руку.
- А толку-то? - Айралин горько усмехнулась, - Не человек и не эльда, встала посередине и стою, как дурочка...
- А рядом, как дурачок, стою и я, и вместе мы - настоящая дурная композиция, - на этот раз мне удалось обнять ее, и она не сопротивлялась более, - Зато неразделимая.
- Я думаю, что у нас больше не будет детей, мельда, - она снова не смотрела на меня.
- Это совсем не важно. Настоящий родительский подвиг - воспитать хотя бы этих сорвиголов достойными... Кто они, вэссе? - я пытался отвлечь и рассмешить ее.
- Негбасовцы, - нашлась она, - Ты не расстроен?
- Я расстроен и зол потому, что жена не доверяет мне и боится, - я отпустил ее, скрестил руки на груди и состроил зверскую гримасу, - Поэтому я собираюсь жестоко покарать ее...
И, пока она не успела прийти в себя, запустил в нее снежком. Финнар, услышав ее одновременно радостный и возмущенный крик, первым выбежал из овина и немедленно ввязался в снежную кучу-малу. Опоздавшие Ройна и Нарион по большей части путались под ногами, но и они иной раз, зачастую случайно, становились грозными соперниками. Кампилосса взвизгнула, подобрала подол, и за ее честь немедленно вступился Синьянамба. Снежной битвою мне удалось отвлечь Айралин и отвлечься самому, и, уже дома, когда все вместе отогревались у очага и пили горячий медовый пряный настой, я позволил себе расстроиться. Не замечая изменений в Айралин, я жил, погруженный лишь в собственные заботы, пока она умирала с каждым нашим ребенком: первый раз, как человек, второй раз - как эльда. Почему такому глупцу, как мне, помогают Валар и Валиэр? Кто приставлен досматривать за мною? Кто бережет единственную мою любовь? Если бы я знал имя, я твердил бы его перед сном, пока моя благодарность не была бы услышана.