Дом был так жарко натоплен, что ночью я проснулся от нехватки воздуха. В душной полутьме не раздавалось ни звука, и даже привычные ночные шорохи улеглись, спрятались за печкой, под половицами, уснули меж густых теней. Даже скрипучие, гуляющие доски замерли и затаили дыхание. Я откинул одеяло и сел в кровати, опустив ноги на тканый прикроватный половик, приходя в себя. Ничего страшного мне не снилось - пустая, долгая и муторная суета, оставившая после себя во рту кислый привкус. Айралин лежала на животе, обняв подушку, и я не видел ее лица. Я взялся руками за голову, пытаясь избавиться от чувства ускользающей реальности. Каждый раз, просыпаясь среди ночи, я хватал ртом воздух, тяжело дыша, пытаясь наполнить легкие подлинной действительностью. Однако, жара на этот раз помешала мне. Я запустил руку в растрепавшиеся от беспокойного сна волосы, убирая их со вспотевшего лба, затем медленно встал. Но пол подо мной так и не скрипнул: густая тишина поглощала каждый звук, оставляя меня наедине с моим же прерывистым дыханием. Я чувствовал легкую, мелкими волнами накатывающую тошноту.
К середине марта снег так и не начал таять, и затянувшаяся зима грозила отсроченной посевной, и полная луна отражалась от лежащих во дворе сугробов, наполняя дом дрожащей неверной полутьмой. В зыбком свете я шел вдоль стены, проводя по ней рукою, чтобы шероховатый ясень под пальцами помог мне скорее проснуться. Финнар и Нарион не услышали моего пробуждения, и я неслышно проскользнул мимо их комнаты, остановившись на пороге на долю секунды, пытаясь различить тихое дыхание. Однако жирная тишина, как мох между венцами бревен и во врубках углов, не пропускала ко мне ни единого звука или дуновения, и меня никак не могло покинуть ощущение собственной потерянности во времени. Я дошел до печи, двигаясь, как под водой, неспешно и плавно, преодолевая сопротивляющуюся всякому бессонному ночь, приоткрыл дверцу и разворошил угли. Она все еще держала тепло, но вскоре должна была начать остывать.
Выпив теплой и безвкусной воды, я подошел к окну и, прикрыв глаза, прикоснулся лбом к холодной слюдяной поверхности. Дыхание выравнивалось, и тошнота отступала, но беспокойство, вздорная внутренняя дрожь, никак не хотело униматься. Я вздохнул, поводил головой из стороны в сторону, наклоняя ее то к левому, то к правому плечу. Теперь даже собственное дыхание стало казаться мне оглушительным. Мир съежился до размеров меня самого, и в кромешной тьме за закрытыми веками мне вдруг показалось на секунду, что ничего вокруг нет - ни дома, ни жены и детей, ни Негбаса, ни самого Белерианда - вообще ничего, и я один плыву в бесконечной удушливой пустоте. Вздрогнув, я открыл глаза. На заснеженной яблоне в моем дворе сидел, свесив вниз ноги в легких летних сапогах, Халатир. Его темный плащ ниспадал с толстой нижней ветви шелковыми струящимися складками, а сам он удобно устроился в развилке, приобняв яблоневый ствол правой рукой. Заметив, что я смотрю на него, он расслабленно помахал мне и спрыгнул, неслышно приземлившись в снег. Я не мог пошевелиться. Тишина стала густой и плотной, как смола, не давай мне даже сомкнуть веки. Мне оставалось только смотреть, как, не оставляя следов, Халатир все ближе и ближе подходит к мутноватому окну, как прислоняется лбом в том же месте, что и я - только по другую сторону слюдяной окончины.
Он был так близко, что я видел кровавую пустоту его глазниц, желтый подкожный жир, перламутровый блеск тонких сухожилий и кусочки тонких раздробленных костей, в которых когда-то покоились его глаза. Кровавые разводы шли вниз, по его щекам, прокрашивали шитый серебром ворот нарядной рубахи. Он пришел ко мне таким, каким я запомнил его в мертвом Городе, с крохотным мельхиоровым фонтаном-брошью на груди, белый и дымчатый, в праздничных цветах своего Дома. Чтобы не смотреть в его изуродованное лицо, я перевел взгляд на брошь, и на этот раз заметил на ней следы зубов - Темная армия проверяла металл на подлинность, стараясь не отягощать руки дешевой добычей. Однако маленький хрусталик, сиявший на самой верхней струе фонтана, был грубо обломан. Заметив, что я отвожу взор, Халатир легонько стукнул ладонью по окну, заставляя меня смотреть ему прямо вареди.
- Чего тебе нужно? - одними губами спросил я.
Тишина заливалась в горло, вызывая спазмы, и дышать становилось все труднее. Халатир, как я до того, наклонил голову к плечу.
- Горячо и душно, - написал он пальцем на запотевшем окне, подышав на него.
Я, однако же, чувствовал только исходящий от слюды и свинцового переплета косящатого окна влажный холод. Жар остался за спиной, и я оказался зажат меж пламенем и льдом. Халатир протер окно ладонью, стерев надпись. Я с опозданием подумал, что он мог говорить мне о гондолинском пожаре. Пот градом тек по спине, а на ресницах уже мог бы оседать иней, и я уже почти не соображал от резких перепадов тепла.
- Но ничего, - проговорил, наконец, он, и я угадывал слова по движению губ, поскольку слышал один лишь однообразный, ровный, шелестящий шум, - Ты скоро проснешься.
Он отошел от окна, и, не переступая ногами, как будто скользя по снегу, оказался на крыльце. Затем задумался, дотронулся рукой до дверного косяка, и замер, как будто бы не уверен в своих силах. Наконец, Халатир резко толкнул дверь, и она легко поддалась ему. У моих ног, перегоняя друг друга, свивались холодные сквозняки. Тишина отпустила меня, и я рванулся ко входу, стараясь закрыть дверь и не пустить давно погибшего и погребенного гостя в дом. Но вместо этого я всего лишь дернулся, скатился с кровати и проснулся.
Айралин, натянув одеяло до самого подбородка, сидела, опершись о стену, и с ужасом смотрела на меня. Я сел и принялся озираться по сторонам. Меня морозило.
- Что случилось?! - шало спросила она.
Я приложил палец к губам, заставляя ее замолчать, и прислушался. Звуки вернулись. Дом стонал, вдалеке лаяла собака, скрипели под ветром ветви. Я поднялся с пола и сел, обхватив себя руками. Мне все еще было холодно. Айралин потянулась ко мне, набросила на плечи одеяло и крепко обняла.
- Тебе очень давно не снились скверные сны, - ее голос был глух и встревожен.
- Это был не сон, - я осторожно разомкнул ее объятия и встал, - У тебя изо рта идет пар. В доме действительно холодно, меня не знобит.
Я, ускоряя шаги, добежал до входной двери. Она была приоткрыта, на порог успело намести снежный холмик.
- Финнар! Нарион! - Айралин, увидев из-за моей спины открытую дверь, поспешила в их комнату.
- Нана? - раздался сонный голос Финнара, - Что стряслось?
Я выглянул за порог. От нашего дома через двор вела тонкая цепочка неглубоких отпечатков ног. Я почувствовал, как бледнею от ужаса. Люди не ходят по снегу, почти не оставляя следов.
- Нарион! - отчаянно крикнул я, и сам удивился силе своего крика.
Я слышал, как Айралин разбирает его постель - как будто он может быть под одной из простыней. Остановившись на пороге их спальни, я смотрел, как Финнар недоуменно оглядывал комнату, стараясь понять, куда же все-таки делся его неугомонный братец.
- Он ушел, - я говорил удивительно спокойно. Чувства как будто бы рухнули, рассыпались в пыль, и их не было вовсе. Меня охватило отупение, - Следы ведут через двор.
- Куда он ушел? - Айралин трясла Финнара за плечи.
- Понятия не имею! - он был ошеломлен не меньше нее, - Никуда он не собирался!
- Ты что-нибудь слышал? - спросил я его.
- Нет, - Финнар сначала задумался, а потом помотал головой, - Ночью мне было очень душно, я долго ворочался и не мог уснуть. Зато потом, как в вату провалился.
- Как будто все звуки исчезли, да? - уточнил я.
- Да... - неуверенно ответил он, - Да, похоже.
Я кивнул, а потом обратился к жене и сыну:
- Осмотрите его одежду. Узнайте, в чем он ушел. Потом одевайся и сам, Финнар. Мы пойдем искать Нариона.
- Ты будешь поднимать деревню? - Айралин нервно теребила в руках одеяло.
- Ветер усиливается, и снова пошел снег. У нас нет времени собирать подмогу - нужно успеть, пока не замело следы.
- Их дольше вытаскивать из постели, - кивнула она, начав выкидывать вещи из сундука, - Одевайся, Финнар. Ты же слышал отца.
***
Какое бы помешательство не объяло Нариона, оно было лишь частичным: прежде, чем выйти в снежную мартовскую кидь, беглец тщательно собрался. Цатровая нательная одежда, кожух, ноговицы и высокие сапоги исчезли из сундуков вместе с ним. Однако, запасов он с собой не брал, и не было с ним заплечного мешка. Создавалось несуразное ощущение, что Нарион вышел посреди ненастной ночи на короткую прогулку, решив никого не беспокоить, и с минуты на минуту должен был вернуться домой.
- По крайней мере, он не замерзнет, - Финнар попытался утешить мать на прощание, но она даже не улыбнулась его словам. Снег, сперва нерасторопный и вальяжный, повалил плотной стеной, створожив воздух. Айралин подавленно смотрела в окно, прекрасно понимая, что поиски наши рискуют не увенчаться успехом.
- Если не вернетесь к утру, я начну собирать людей на подсобу, - сказала она, стоя в дверях опустевшего дома.
Я кивнул и, не оборачиваясь более, двинулся вдоль одинокой цепочки следов. Айралин была серьезна и собрана, и я не слышал от нее безумного, потерянного плача. Но в сиротливой ее фигуре, в том, как прижалась она к дверному косяку, было куда больше отчаяния, нежели в иных слезных мольбах, и у меня не было сил, чтобы смотреть на нее.
***
Одной лишь милостью Владыки Ветра мог я объяснить то, что улеглись, так и не выпроставшись до конца, распухшие снежные тучи. Мы шли волчьей рысью, чередуя широкие шаги с невесомым, летучим бегом. Легкие следы Нариона были занесены на две третьих, но в пустынном лесу, на нехоженом глубоком снегу, были четко видны. Мы шли строго на северо-восток, вдоль Эред Ветрин, не меняя своего направления, и с каждым фарлонгом я все больше убеждался, что Нариона вело исступление: он не обходил снежные завалы, поваленные деревья или овраги, но шел напрямик, не стараясь экономить силы и время, не останавливаясь. Ни разу не видел я следов его стойбищ - для отдыха ли, вынужденных ли. Шаги его были мерными и монотонными, больше похожими на движения заводных игрушек, нежели на движения живых. Финнар молчал, да и я не говорил ни слова - не хватало дыхания. Он обогнал нас не менее, чем на четыре часа, и я поражался тому, что не услышал его, не проснулся вовремя.
Однако, даже беглые мои размышления пришлось прервать: обнадеживающее было нас небо вновь расснежилось, на этот раз - с удвоенной силой. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Мы были сплошным сердцем, оно билось так громко, что затмевало все прочие мысли. Теперь речь не шла о волчьей рыси - мы просто бежали сквозь предрассветный лес, надеясь успеть настигнуть Нариона, пока следы его и вовсе не заметет. Горизонт серел, но видимость становилась только хуже: за мокрыми хлопьями снега, летевшими прямо в лицо, я с трудом мог различить даже то, что творится у меня под ногами. Вереница следов, сперва едва различимая, теперь и вовсе то исчезала, то появлялась вновь - я рыскал за камнями и в ложбинах, где снег еще не успевал занести их, но вскоре все мои попытки перестали приносить хоть какую-нибудь пользу. Мы топтались на месте, не в силах признаться себе, что Нарион потерян. Снег и не думал прекращаться, и мы стояли, облепленные им с ног до головы. Я мучительно думал, что лучше: продолжить путь наобум, на северо-восток, куда так стремился сын, или вернуться в деревню за помощью, рассредоточиться и прочесать лес, шаг за шагом. Финнар расслабил шарф, намотанный вокруг лица, чтобы защитить дыхание от снежного ветра, и впервые с начала погони обратился ко мне:
- Нарион уже недалеко, - сообщил он, - Нам следует поспешить.
- Откуда ты знаешь? - спросил я.
- Мы двигаемся гораздо быстрее, и уже покрыли разрыв, - Финнар ходил вокруг меня, чтобы не остыть после бега.
- Дальше он мог двинуться, куда угодно. Он обезумел, - я покачал головой, - Мы двинемся на свой страх и риск, потеряем его и упустим время. Нам нужна помощь, чтобы найти его.
- Он не изменит направления, - Финнар, уже не слушая меня, неспешно пошел вперед.
- Почему? - я схватил его за рукав, удерживая, - Откуда тебе это известно?
- Я знаю, куда он идет, - Финнар обернулся, и теперь смотрел сквозь меня, на снег за нашими спинами.
- Так он говорил тебе?! Ты знал о его бегстве?! - я взял его за плечи и со злостью развернул к себе, - Почему ты молчал?
- Не волнуйся так, атто, - голос Финнара был холоден, он снял мою руку со своего плеча, - Он ни о чем не говорил мне, и я бы не опустился до лжи.
- Хорошо, - я глубоко вдохнул морозный воздух, стараясь успокоиться, - Прости, что оскорбил тебя неверием. Но и ты пойми меня - нам нужны всяческие сведения, хоть немного упрощающие поиск. И о них не стоило умалчивать.
- Сейчас мы теряем время, а Нарион уходит все дальше, - напомнил мне Финнар, - Мы идем?
- Если на ходу ты расскажешь мне, что ты знаешь, - он кивнул, и я последовал за ним.
- Теперь я уверен, что нам снились одинаковые сны. Только его видения стали явью, а мои так и остались сном, - мы снова ускорили шаги, двигаясь в начинающемся рассвете почти наощупь.
Я молчал, не перебивая его. Финнар говорил отрывисто, сохраняя дыхание.
- Все началось с ноября. Мы с наной ходили на погост, к вогробницам. Принесли сухоцвета и хлеба к могилам, почтили память предков. Ты с нами не ходил, зимние расчеты писал, склады проверял, всю неделю занят был. Народу было в тот день - толпа: темное полугодие начиналось, день поминовения, и все шли с дарами для своих покойников. Нана про дедушкину и прадедушкину семью вспоминала, поплакала. Там же Ройна была, внуки тетушки Агно, даже Кирт со своим малышом на руках пришел. Все были. После поминовения нана домой пошла, а Ратбер всех позвал поговорить. Сказал, что, когда лето зимой оборачивается, грань между живыми и мертвыми истончается. Предложил, если мы не боимся, покойных покликать, чтобы спросить их о будущем. Для этого нужно целые сутки просидеть взаперти, без воды и пищи, не говоря ни слова, чтобы мертвые подумали, что ты из их числа. В полночь нужно пойти на погост, поставить на свечу и мысленно позвать того, кого сам захочешь. Ройна от восторга аж в ладоши захлопала. Мы тоже согласились, иначе бы самыми трусливыми были. Дома нане рассказали, она посмеялась только: дескать, сама в детстве свое бесстрашие так доказывала. Пошли мы в подполье, и до следующей полуночи ни молчали. Спали по большей части. Думали, кого позовем.
- А почему я вас не искал? - глупо спросил я, - Вас же больше суток не было.
- Так ты ж тогда увидел, что зерно порчено, и вы перебирали его, - Финнар удивленно посмотрел на меня, - Забыл, что ли? А с утра крыша в коровнике от дождей прохудилась, теленка доской пришибло, и ты с Синьянамбой ее чинить лазил...
Я, конечно, помнил эти события, но они сливались для меня в единое неделимое полотно без выступов и зацепок. Я только виновато развел руками, позволяя Финнару продолжить рассказ.
- В общем, до погоста немногие дошли: большинство забоялись, кого родители не пустили. Всего нас семеро было. Позвали покойных, покричали. Этель немножко поплакала от страха, когда из кустов переодетый в призрака Ратбер выскочил. Остальные не плакали, просто кричали. Он, подлый вьюн, специально нас всех подбил на это, чтобы испугать, как следует. Мы его поймали и побили, конечно, но несильно: так, чтобы ему обидно было, но не больно. Потом помирились, пошли к тетушке Агно - она о затее нашей знала. Отогрелись, отвара шиповника с медом напились, творожных хлебов наелись. Мы Ройну домой проводили и спать пошли. А ночью мне первый раз этот сон и приснился.
- Что за сон? - но Финнар замолчал, и резко остановился, как вкопанный.
Я, шедший позади, выглянул из-за его плеча: сквозь снег, медленно и неотвратимо, брел Нарион. Он потерял шапку, и на черных волосах его белым стогом лежал целый сугроб. Не слыша и не видя нас, он переставлял ноги, не ведая пути. Я обогнул замешкавшегося было Финнара и бросился к нему. Схватил за шиворот, развернул, крепко обнял, плотно прижав его лицо к своей груди. Он все еще шел вперед, топчась на месте, сгибая и разгибая колени, но потом разом обмяк и отяжелел в моих руках. Я сбил с него снег, заглянул в лицо. Ничего не выражавшее, спокойное, как лица статуй. Глаза его были закрыты.
- Нарион, - позвал я, но он оставался безучастным, - Иринохин...
Я легонько потряс его. Финнар подошел к нам и застыл, смотря на отсутствующего брата. Потом кивнул мне, взял его за руку и отвесил ему звонкую пощечину.
- Нарион! Просыпайся! - и снова ударил его. В нарочитой резкости движений я видел решимость Айралин. По щекам сына разлилась краска, и боль, испытываемая телом, вернула заплутавший разум владельцу. Он открыл глаза, осоловело поморгал, потом сфокусировал взгляд на мне и дернулся.
- Вы чего?! - ошалело выдохнул он. Я выпустил его из рук, и он упал на мягкий снег, потерянно озираясь вокруг, - Что вообще...
- Куда ты шел? - присев рядом, тихо спросил я.
- Шел? - Нарион с округлившимися глазами больше всего походил на серую совку, и я так и ждал, когда из его уст раздастся печальный мелодичный посвист: "сплю-ю", - Куда я шел?
- Вот это я и хочу узнать, - я подал ему руку, помогая подняться. Снег становился тише, и больше не нужно было перекрикивать ветер.
- Я ничего не понимаю, - жалобно протянул он, поглядывая то на меня, то на брата.
- Он не вспомнит, - обрубил меня Финнар, - Нужно идти домой, пока мама не согнала в Нуат весь Негбас.
Я взял Нариона за руку, не собираясь больше отпускать. Тот не противился, все еще растеряно рассматривая нас.
- Куда он шел? - спросил я Финнара, не обращая внимания на тоскливые взгляды беглеца - у меня еще будет время, чтобы все объяснить ему.
- В Гондолин, - Финнар смотрел мне в глаза, не мигая, - Нас зовет мертвый город. Я вижу его во сне каждую ночь.
- И я... - оторопело уточнил Нарион.
- Но, когда я пытаюсь войти в него, то вижу Лаириэль. Она бежит мне навстречу, машет руками, и в этот момент сон сменяется иным видением: уже неважно, каким. Иногда я рыбачу, иногда - кормлю скот... Разное, но всегда обыденное.
- Я хожу по Городу, - дернул меня за руку Нарион, - И никто из восьмерки не приходит ко мне. Я очень люблю эти сны... Я там один, но мне очень спокойно. Никто никогда не выходил мне навстречу, но из каждого дома за мной следят добрые глаза.
- Каждую ночь вам снится Гондолин, и вы ни разу не сказали мне об этом? - я испуганно посмотрел на них.
- Я думал, что он снится только мне, - пожал плечами Финнар, и Нарион повторил его жест, - Тем более, что ничего плохого не случалось.
- Кого вы звали в день мертвых? - теперь, думаю, на сову стал похож и я сам. Я уже догадывался, какого мне ждать ответа, но все еще лелеял надежду.
- Князя Маэглина, - хором ответили они, и мои надежды рухнули, обратившись снежной пылью.
- Ты же часто про него рассказывал, - добавил Нарион, - Мне было очень интересно услышать такого мастера...
- А я хотел узнать того, в честь кого назван, - Финнар снял шарф и обмотал его вокруг головы Нариона наподобие шапки.
У меня не было мыслей, чтобы облечь их словами, поэтому я молча и хмуро шел вперед, боясь предугадать, чем могут закончится эти сны.
***
Финмор Энвиньятар,
534 год Первой Эпохи,
начало мая, Негбас.
Шаткое апрельское тепло и звонкие разливные ручьи, пришедшие вслед за мартовскими снегами, не принесли отдохновения. Темное полугодие мертвых сменилось светлой весной, но сны о Городе не отпускали Финнара и Нариона. И, если первый вскакивал посреди ночи в холодному поту, и уже не мог вспомнить, что именно ему снилось, но неизменно оставался собой, то Нариону с каждым днем становилось все хуже и хуже. Не отдавая себе отчета, он вставал по ночам и пытался уйти из дома. Мы с Айралин дневали ночь через ночь, ожидая, когда он выйдет, чуть пошатываясь, из своей комнаты, с отрешенной улыбкой на пустом лице, брали за руку и уводили в постель, чтобы через час все повторилось сначала. Потом он стал пытаться открывать окна, чтобы обойти нас, бился в закрытую на все щеколды дверь. Дом охватило сокрушение, и только сейчас я понял весь смысл этого страшного слова: когда все, что ты строил по крупицам, день ото дня, рассыпается прахом, крошится в пальцах. Беспомощность перед снами и контроль за сновидящим, как две стороны одной медали, правили нами. Айралин вспомнила, что одержимого луной стоит прятать ночью в подполье, но, раз попробовав, никогда не возвращалось к этому вновь: лишенный всякого выхода, устав колотиться в деревянную крышу, Нарион затих, и мать спустилась к нему, но он не фиксировал на ней взгляда, избегал ее прикосновений. Большую часть времени он сидел в углу на корточках, совершал веерообразные вычурные движения кистями рук перед лицом, замысловато складывал пальцы.
Он стал говорить ночами, но лучше бы молчал: себя он стал называть в третьем лице, говорил отрывисто и басовито, неоднократно повторяя одно и тоже: "Город ждет, Город ждет, Город ждет...". Временами он замирал, к чему-то прислушивался, улыбался своим мыслям. Поутру, приходя в себя, он ничего не помнил, но оставался усталым и угнетенным, бледнея и угасая день ото дня. Собственная жизнь, приносящая удовольствие, стала казаться нам предательством по отношению к сыну, и мы перестали улыбаться. Как по натянутой струне, шли мы сквозь дикий апрель, забыв о дне рождении сына, о делах и заботах, не касающихся Нариона.
Кампилосса, уверенная, что меня наконец-то настигло какое-нибудь страшное проклятие, в полнолуние вышла на дорогу, сложила посредине перекрестка заранее заготовленные три сухие ветки в виде треугольника, подожгла их, подсыпала три щепоти сухой травы чабреца в огонь, постучала трижды по земле ладонью правой руки и прочитала заговор: "Расступись, мать-сыра земля! Призри больную кровь! Да будет так!". Возвращалась она другой дорогой, на первом же перекрестке достала мириан, бросила его через плечо, мысленно произнеся "Уплачено за кано!". Значительно кивая в такт своим шепотным словам, Кампилосса следующим утром рассказала нам, что теперь-то уж точно должно было помочь. Однако, с наступлением мая, Нарион стал отказываться от еды. Наши силы были на исходе. Ночью в самом начале мая, после очередной попытки бегства, я принял, наконец, решение, мне самому казавшееся единственно верным: если Город ждет, то мы больше не должны томить его ожиданием. Мы и так тянули слишком долго, отказываясь принять то, что горящие треугольники, сонные травы, наговоры и подпольные плены не помогают.
- Если идти вдоль горного тяжа малым отрядом, избегая трактов, стараясь не разжигать костров, то у нас есть шанс не встретиться с орочьими отрядами, - убеждал я Айралин, - У нас уже нет выбора. Это двойные тиски: что бы мы не сделали, все опасно - и, если бездействовать, и, если попробовать спасти его.
- Лучше сделать и жалеть, чем не сделать, и жалеть, - Айралин перевела мою мысль в более удобоваримую форму, - Я все понимаю. Теперь ты возвращаешь мне ситуацию с родами Кампилоссы, заставляя меня принять судьбоносное решение.
- Нет, - я печально качнул головой, - Нет, любовь моя. Решение уже принято, я просто озвучиваю его тебе. Я собираю отряд из тех, кто согласиться рискнуть собой, чтобы помочь нам. Дорога налегке займет до восьми дней. Мы едем в мертвый Город.
***
Кирту мне пришлось отказать, несмотря на все его увещевания. Меньше полугода назад у него родился третий ребенок, и Лилта, привезенная в Негбас былая сириомбарская плясунья, так помогавшая нам на смотре войск, не собиралась останавливаться на достигнутом. Фаранон был бездетным, Ильвен, Дэрк и Оран успели вырастить сыновей. Пэлера снарядила в путь супруга Туима - ее младший брат "был скаженным, и до пятнадцати лет в сарае жил, бестолковка, пока не преставился". Пожалуй, ее сочувствие нам было самым дельным: не вздыхая, не призывая на помощь суеверные шептания, она приносила нам мягкие вязки для рук и старые, оставшиеся от брата успокоительные настойки. Взять Синьянамбу с нами я так же не мог: власть в мое отсутствие переходила в руки нерушимой троицы - Агно, кузнеца и Айралин. Фаранон, смилостившись, позволил своему племяннику Уре сопровождать нас: тому по молодости все еще мерещились подвиги и славные битвы.
Май зеленел и грел под наливным солнцем сочные бока, цвели и сладко пахли дикие яблони, но стылый ноябрь с серым низким небом и кануном дня поминовения все еще стоял перед моими глазами. Нарион плохо держался в седле, много пил, но почти не прикасался к еде. Он не спал уже вторую ночь, и обещал продержаться без сна до самого Города, чтобы не доставить нам хлопот. Глаза его от постоянной бессонницы были красными, веки - опухшими, он болезненно щурился на свет. Не смотря на все мои обещания, что я буду беречь его сон, сын твердо стоял на своем. Финнар был куда бодрее, но тоже выглядел нездоровым. Время работало против нас, и с каждым новым днем сыновья таяли, грозя превратиться в предутренний туман. Я тронул поводья.
- Судьба ничего не дает в вечную собственность. Неужели наступила пора расплачиваться за покой? - Айралин положила руку на шею Айкану, пришедшему на смену одряхлевшему, дремлющему в стойле Равану.
- У меня есть, чем платить, - ответил я, - И никакая цена не сможет показаться мне высокой.
- Вернись сам, и верни нам сыновей, - она на секунду прижалась щекой к моей руке, и, не дав приобнять себя, медленно отошла к воротам. Пропасть между нами ширилась с каждым дюймом открываемых створ, и мы уже не чувствовали боли друг друга с противоположных берегов. Я оставлял ее одну, распластанную в мягкой пыли внезапно обрушившегося мира, и уходил с пустым, гулким сердцем. Каждый, кто покидает нас, возвращается уже совсем другим.
Скрипнули петли, и маленький гонкий отряд выдвинулся из майского рассветного Негбаса. Я вдохнул полной грудью, и едва сдержал сухой горький кашель. Первый раз за все эти годы я почувствовал зыбкую безнадежность, вставшую комом в горле.
***
Каленое кресало Фаранона творило чудеса даже в сырые дни, и под срезанным куском дерна быстро разгорался небольшой костерок. Мы маскировали места своих стоянок, как могли, уничтожая всякие следы своего пребывания, и пока нам оглушительно везло - казалось, что мы одни во всем северном Белерианде. Уже к вечеру первого дня пути стало понятным, что дорога выбрана правильно, и тучи над нашей головой рассеиваются: Нарион все же задремал, положив голову мне на плечо, и блики огня спокойно и мягко плясали на его разгладившемся челе. Я не двигался и почти не дышал, стараясь не спугнуть его сон, но вскоре тиховейная дрема сменилась беспокойной гримасой, и он, тяжело вздохнув, пробудился. Город знал, что на его зов откликнулись, и больше не мучал нас кошмарами.
Это была маленькая победа, первая из следующей за ней череды: ко второму дню Нарион с интересом заглядывал в седельную сумку, плотно набитую ароматными кульками и свертками - мелкими дорожными гостинцами от матери, Агно и Туимы. На привале, сидя спина к спине с братом и тихо хрустя ржаным печеньем, он уже начал спорить в привычной манере: печеньице было безжалостно раскрошено, чтобы добраться до начинки и выяснить наверняка, что же там внутри - лесной орех или миндаль. Финнар и вовсе вернулся, и, если бы не моя непривычная строгость, обогнал бы нас на милю-другую, чтобы остаться один на один с теплым майским ветром и сверкающим сквозь молодую листву солнцем. К четвертому дню, когда долгая тень Амон Дартира осталась за нашими спинами, и самая опасная часть пути была позади, братья уже собирались у костра, протягивая Пэлеру легкие буковые миски. Не смотря на то, что заяц был крупным, а, значит, старым и жестким, густая похлебка из него, заправленная пшеном и взятым в дорогу соленым салом, казалась мне лучшей трапезой: впервые за много дней сыновья ели с радостью и желанием.
Двигались мы даже быстрее, чем я мог надеяться. После переправы через ледяные истоки Глитуя и Малдуина покатые берега и спокойные воды Сириона показались нам обманчиво тихими. Перейти его в верховьях, невдалеке от топей Серех и Тол-ин-Гаурота, казалось самоубийственным. Двигаться к югу, вдоль русла, до самого брода Бритиах, мы не могли: за там переправой вполне могли наблюдать недобрые глаза, а наш отряд был слишком мал, чтобы серьезно противостоять кому бы то ни было. Оставалось одно - сплавиться вниз по течению на плотах, управляемых жердями.
У самой кромки леса был разбит лагерь. Фаранон, полагая, что вязка плотов нанесет непоправимый урон его охотничьей доблести, рыбачил на берегу; прочие же, не отягощенные таким серьезным грузом, как спесивая честь, заготавливали, подносили и раскладывали на берегу вязанки хвороста и небольшие поваленные стволы. Однако, последних катастрофически не хватало, и нам пришлось спешно вязать легкие, расползающиеся на воде камышовые заборы. Финнар и Нарион едва не стонали от восторга: ловко скрепляя между собой щиты из хвороста, они не переставали пересмеиваться, таскать друг у друга гибкие хворостяные висы, перебрасываться камышовыми метелками. Уре, не выдержав творящегося без него безобразия, присоединился к ним, и вся троица обсыпалась сухими травинками с головы до ног. Дэрк недовольно сопел, глядя на них, но хмурился скорее для вида. Теплый майский день, вырванный из сумеречных месяцев помешательства, был сказочно хорош: качались на воде, подрагивая от легкого речного ветра, солнечные блики, и под ногами осыпался теплый песок, стоило только наступить на кромку высокого берега. Я улыбался, и сердце, на мгновение лишенное привычной тяжести, переворачивалось и подпрыгивало, выстукивая быстрый счастливый ритм. И уже потом, когда мы спустили оба плота на воду и затянули крепления подгонкой остробрюхих клиньев, я, отвлекшись на минуту, смотрел на вечереющее северное небо, в сторону Волчьего Острова. Топи близ него были пропитаны кровью, и мне подумалось, что по ночам над ними плывет зловоние. Теплый весенний день, исходящий солнечной негой, плавился на чужих костях. Только сейчас ко мне пришло острое ощущение, что я возвращаюсь в Гондолин - по-настоящему. Игры кончились. Мы входили в край смерти, и сейчас пересекали последнюю черту. Город ждал, обуглившийся и страстный, и я, даже не закрывая глаз, уже видел его белый остов. Завтра. Все должно было решиться завтра.
***
Финмор Энвиньятар,
534 год Первой Эпохи,
середина мая, Окружные Горы.
Я думал пройти в Город через леса Ривиля, обойдя Окружные Горы с востока. Я помнил этот путь в мельчайших деталях: днями напролет мысленно шагал, ярд за ярдом, по тихим весенним тропам, вновь и вновь останавливался на ночлег, чтобы снова быть схваченным в плен. Мы держались у самых предгорий и двигались весьма сторожко, замирая и прислушиваясь ко всякому звуку, однако горы по большей части хранили молчание. День был тих и ласков, и, нетронутые ветром, травы стояли во весь рост. Стрекотали кузнечики, грели на камнях серые спины мелкие ящерицы, встревоженная пустельга зависла над нашими головами, да юркнула из-под копыт Айкана узкая змейка. Никто и ничто не беспокоило нас, и от того становилось еще тревожнее.
- Страх-то гадкий, на тараканьих ножках ходит, - передернуло Орана, - Слишком спокойно кругом.
- Тревожные мысли создают маленьким вещам большие тени, - успокоил я его, подивившись громкому своему голосу, однако сам прекрасно понимал его.
Финнар и Нарион притихли, и напряженно вглядывались вперед. Там, в неразличимой еще дали, угадывался чей-то силуэт.
- За спины, - коротко скомандовал я сыновьям.
Отряд остановился.
- Разведка? - уточнил Фаранон, - Я ничего не вижу.
- Вижу я, - я спешился, - Но ничего не слышу и не чувствую. Пойду один, а ты держись в пяти ярдах от меня. Остальные остаются здесь и держат круг.
Фаранон кивнул. Я бросил поводья Финнару. Его глаза были расширены, но не ужас, а любопытство и нервный азарт читались в них. Лучшее мальчишеское сочетание.
- Нет, - ответил я на его незаданный вопрос, и тут же смягчил свой отказ, - Ты старший муж в доме. Кому, как не тебе, заботиться о брате в мое отсутствие?
- Только не говори об этом Нариону, он точно обидится, - усмехнулся он в ответ.
Время не ждало меня, и действовать нужно было быстро. Кто ждал нас впереди, затаив дыхание? Я передвигался, прячась за камнями, сам уподобившийся серой верткой ящерице. Тишина оставалась такой же нерушимой. Фут. Еще фут. Контуры обрастали линиями и наполнялись красками: серой, белой, черной и гнойно-желтой, пока я, наконец, не вышел из-за укрытия, чтобы пойти к ней, уже ничего не таясь. Фаранон, глядящий на меня из-за обломка красноватого кварцита, едва удерживался от того, чтобы не покрутить пальцем у виска. Я поманил его за собой, но не стал дожидаться, пока он меня догонит. Здесь нас ждали более двадцати лет.
Мягкая наносная почва сухой реки крошилась под ногами. Длинное, не меньше семи локтей, дубовое древко копья было отвесно вкопано в нее и обложено камнями. Листовидный наконечник проходил сквозь всю кожу спины и выходил сразу за шитым мелкими, мутными топазами воротом, придерживая опирающийся на него затылок. Тяжелый железный подток уравновешивал всю конструкцию, не давая ей завалиться вперед. Чтобы тело не скользило вниз по древку, она была примотана к нему на поясе и щиколотках, и даже теперь, по прошествии стольких лет, не касалась земли ногами. Руки были связаны. Светлый, побелевший от дождей, снегов и солнца шелк расползся, и я видел сквозь грубые прорехи иссушенное, холодное мраморное тело. Спина платья была бурой от крови. Насаженная на иглу бабочка. Серые, тусклые, пыльные косы были плотно забиты ей в рот вместо кляпа. Ее не лишали жизни: она умирала сама, задыхаясь от запаха горящего Города, разрывая ногтями ладони, перетирая веревкой накрепко связанные запястья. Я придерживал ей голову, прижав ладонь к каменистой щеке, пока вытягивал волосы из запекшихся губ.
- "Открытый Путь", - прочитал висевшую на шее табличку Фаранон, и присвистнул, - Ишь ты, еще и на талиска написали. Это чтобы уж каждый прочел наверняка.
- Я знал ее, - я попробовал закрыть ей глаза, но веки высохли, и были недвижимы, - У нее получалась отменная пряжа, и все торговцы Малого Рынка умоляли ее стать единственно их поставщицей.
- Свилопряжка, - нежно протянул он, опускаясь рядом со мной на колени и помогая расшатывать камни, - Шелкопрядница...
Затем он вернулся за отрядом. Платье полностью разошлось, превратившись в обрывки, и она лежала на спине, как бабочка, с ветошью вместо распластанных крыльев. Копье я вытащить не смог, пришлось обрубать древко.
- Что значит "Открытый Путь"? - Нарион таскал камни к быстрому ее надгробию, избегая смотреть ей в лицо.
- Это злая шутка, - ответил я, отбрасывая древко подальше в траву, - Они нашли Сокрытый Путь в город и поставили "указатель" на дороге к своей находке.
- Ты говорил, что Путь был засыпан, - уточнил он.
- Никакая прибыль не удовлетворит жадного. Видимо, наслышанные о богато украшенных воротах, они раскопали проход изнутри Города, а не снаружи, - предположил я, - К тому же, это жестокая посмертная насмешка: выставить на всеобщее обозрение столь тщательно скрываемое.
Нарион уложил последний камень в изголовье, и теперь стоял, опустив плечи, нерешительно поглядывая на меня.
- Значит, нет нужды обходить горы? - он смотрел вперед, вдоль русла высохшей реки.
- Я и сам ни разу не проходил через Семь Врат, - я встал за его спиной, смотря в ту же сторону, - Ты волнуешься?
- Нет, - он помотал головой, - Скоро все станет явным, а я уже так устал от тайн...
***
Чадили масляные факелы. Воздух речного туннеля был влажным и холодным, пахло плесенью. Гулко отражались от стен наши поспешные шаги. В туннелях и шахтах теряется ход времени, и ты чувствуешь себя оторванным от мира, потерянным в темноте. Ужи, прячущиеся от майского солнца в самом начале пути, были единственными здешними обитателями. Нарион было взял меня за руку, но услышав глумливый смешок брата, смущенно отпустил. Я нахмурился, но Финнар, преувеличенно увлеченно изучал противоположную стену. Тусклый свет Орфалх Эхора показался нам ослепительным. Мы стояли в узком ущелье, и площадь перед нами была засыпана щебнем. Я сунулся было в высокую пещеру слева, но там, кроме сухой кучки испражнений, ничего не было. На круглых резных столах и лавках, предназначавшихся Внешней Страже Города, была выцарапана едва различимая под слоем пыли похабщина. Аккуратно ступая по острому щебню, я двинулся вперед. Финнар и Нарион шли следом, не нарушая мертвую майскую сумеречную тишину.
Деревянная решетка первых Врат была подожжена и выворочена, дерево рассыпалось в труху, но кое-где еще угадывалась прежняя резьба. Дэрк оцарапал острой щепой сапог и тихо ругнулся, сам же испугавшись своего голоса. За поворотом мы вновь увидели солнце, и узкие каменные ступеньки с прорастающей между ними травой были теплыми. Сражений тут не было: услышав о вторжении с Севера, стража покинула свои посты, бросившись на помощь оборонявшимся. Мраморная серая плита лежала на ступенях, раскрошив их, и разбитая лампа сиротливо качалась над аркой Каменный Врат. Я наступил на гладкую разводчатую поверхность камня и бросил взгляд на покрывающие его трещины и сколы. Не найдя потайного рычага, чем выбивали они эту Дверь? Впрочем, уже неважно. Я ускорил шаги. Медная крошка, покрытые зеленой патиной, вдавлениями и цветочными узорами пластины, оторванные от Третьих Врат, по горячей гулкой скорлупе которых мы добрались до нетронутых пожаром Башен. "...Хранимые в ладонях...", "...легкие сердцем, верные духом...", "...ться в свете Висты и водах Эккайи"... Мне некогда было разбирать выгравированные надписи. Я уже не мог остановиться, и почти бежал вперед.
Дорога становилась все уже и уже, и широкоплечему Пэлеру пришлось протискиваться боком, рискуя ободрать кожу об острые скальные выступы. Черная сталь Четвертых Ворот проржавела, и мне пришлось перепрыгивать через обрушенную, лишенную головы и хвостового оперения статую Торондора. В голове упорно звучала незамысловатая орочья шутка, что "...птичке-то хвост выдернули", но я старательно отгонял ее прочь. В стальной решетке, намотавшись на кованые ветви, дотлевали холщевые онучи. Шедший следом Пэлер зашипел от боли: торчащий из стены крюк все-таки оцарапал его прорвав рубаху.
- Нечего в узкую дыру бок о бок с конем лезть было, - наставительно прошептал Дэрк, но всякий услышал его голос.
Больше мы тишину не нарушали. За аркой проход расширялся, и мертвый запах белых, разросшихся бессмертников и незабвенников ворвался в мои мысли. Грязно-белый и болотно-зеленый запыленный мрамор площади, на котором тут и там виднелись неразмытые дождями следы кострищ: орки и люди с Востока стояли здесь лагерем, расшатывая предыдущие ворота и мародерствуя над последующими. Не было здесь ни серебряного Тельпериона, ни кованной Луны - только малахитовые, не вытащенные из мозаики листья поблескивали густой зеленью. Однако, Золотым Вратам не повезло и того больше: их выломали и унесли целиком, вместе с топазами, редкими желтыми алмазами и золотыми дисками, игравшими на солнце косыми теплыми лучами. Меня уже мутило от белых цветов, покрывающих все вокруг, прорывающихся сквозь мощенный каменный пол. До последних ворот было совсем недалеко.
Алмазной Короны Владыки Тургона здесь, конечно, не было. Зато на один из сорока девяти наискось идущих стержней в районе брюха был насажен желтый орочий скелет. Великие Стальные Врата не ржавели и были почти нетронуты: лишь разведены в стороны острые стальные стержни, как лепестки, и расширен лаз между стальными ячеями. Я пролез сквозь неширокую дыру и подал руку Финнару, а за ним - Нариону. От наших ног вниз, через травы долины Тумладен, шла ровная, как стрела, широкая белая дорога. Запах гари, знакомый мне по прошлому визиту в Гондолин, исчез, уступив место сладкому, обезумевшему от свободы разнотравью.
- Нам надо найти место для ночлега, пока не стемнело, - хрипло и сухо сказал я, - Находится на улице может быть опасным.
И уже потом, тихо, чтобы никто не услышал, повернув лицо в сторону Города, произнес:
- Ты дождался? Я возвращаюсь домой...
Сколько бы лет и жизней не прожил я, как ни корил бы себя за это, но Гондолин не отпускал меня, капризный и властный, не давая мне обрести новый дом по-настоящему.
***
Финмор Энвиньятар,
534 год Первой Эпохи,
май, Гондолин.
Мы, наконец, вырвались из моря полыни, доходящей коням до брюха. Долина поросла ею так густо, что скрадывала цокот подков. Теперь же вдохи и выдохи чередовались, и ритм моего дыхания был подстроен под мерные удары конских копыт о мостовую. Преодолев обугленный проем городских ворот, мы нерешительно остановились. Смолк хор кузнечиков, и заходящее солнце окрасило закопченные стены в алый, золотой и киноварный, возвращая нас в дни пожарищ. Однако не страх, но покой, тянущую грусть и сонное отупение ощущал я, бездумно разглядывая несмываемую черную копоть на домах и цветочные куртины, поросшие белой мучнистой марью, пьянящим плевелом и нераспустившимся еще тысячелистником.
- Кано? - шепотом позвал меня Фаранон, - Закат быстро отгорает...
Я пришел в себя и тронул поводья. Конский шаг казался мне оглушительным. Кто бы ни ждал нас в Тихом Городе, он уже осведомлен о нашем присутствии.
Тени домов, узнав меня, ложились нам под ноги. Солнце отражалось в редких невыбитых окнах, двигаясь за нами вослед. Я не рискнул ехать по главным улицам, мимо похоронных кострищ, и сейчас мы шли близкой цепочкой по узким переулкам моего детства. Скрываемые карнизами и козырьками от дождей, запекшиеся брызги крови больше походили на грязь. Белогрудые, нервные воронки, разведя длинные узкие крылья, влетали в пустующие дома, стремясь спрятаться от незваных гостей в свитых на потолках залов или в акантах колонн гнездах. Фаранон обнаружил у стены лисий след, вытянутый и стройный, и, чтобы удостовериться, не пес ли это, спешился и прочертил в пыли ровную линию между передними и задними краями двух средних пальцев зверя. Лисы, перелетные и боровые птицы, мыши - нынешние гондолодрим - затаились в проулках, выжидательно и настороженно приглядываясь к нам. Жизнь продолжалась. Легко шевелились на ветру обветшавшие серые занавеси, и за каждым их движением чудился мне то сторонний наблюдатель, то призрак. За сорок минут до сумерек вы въехали на улицу Арок. Обесцветившийся мусор, прежде лежащий повсюду - обрывки плащей и платьев, оброненные в спешке перчатки, бумаги и безделушки нынче были прибиты ветром к стенам, и слиплись в единые, неделимые кучи. На развалинах разрушенного дома тянулась ввысь уже довольно высокая, стройная ольха. Я спешился, и Айкан, осторожно переступая сухими, крепко омускуленными ногами, шел за мной в поводу. Финнар последовал моему примеру первым, более не спрашивая разрешения. Он глубоко и часто вдыхал, озираясь вокруг. Нарион же, напротив, был удивительно спокоен.
- Твой дом через пять от разрушенного, атто, - скорее утвердил, чем спросил, он, - Я уже бывал здесь. Но внутрь никогда не входил.
Я больше не удивлялся. Мы были за гранью сущего, обыденного мира, и я чувствовал себя глубоководным ныряльщиком в смерть. Все, что угодно, теперь могло и должно было случиться. Золотой ключик, висевший на шее, теплый от токов моей крови, ровно и плавно вошел в замок. Дверь скрипнула, и нехотя поддалась: дерево за эти годы успело основательно разбухнуть. В пустой прихожей, в лучах заходящего солнца, плясали пылинки, пахло несвежим, душным и влажным воздухом, прелыми тканями, затхлостью.
- Вот так число смертных, повидавших Скрытый Город, заметно увеличилось, - неловко пошутил чуждый тактичности Дэрк.
- Ему больше нечего скрываться, - покачал головой Фаранон, - Тем более, что сюда даже шелкопрядница зазывает.
При упоминании о ней Нариона передернуло.
- Нужно осмотреть дом, - я стоял в ширящемся от порога пятне света, разглядывая черный плесневый узор на обитых выцветшим шелком стенах, - Вы пойдете со мной?
Сыновья кивнули в такт. Чувство опасности и чувство времени внезапно оказались мне незнакомыми.
- Что делать с конями, кано? - Пэлер еще не входил в дом, и теперь стоял на пороге, держа поводья в руках.
- Заведи их во двор и стреножь, - ответил я, открывая первую из закрытых моими сгоревшими домочадцами дверей, - Травы разрослись так буйно, что можно не беспокоиться о лошадиной выти.
- Побеспокойся лучше о нашей утробе, - Ильвен притопнул ногой по полу, - Ты же, кано, в этом родовом гнездилище жить больше не собираешься? Если мы тут костерок разведем, а?
- В доме есть очаг, - я укоризненно посмотрел на него, - А во внутренних покоях - кухарская комната. Я пойду туда в первую очередь. Там я и планировал разбить ночевье.
- Нам пока пожитки сгружать? - переспросил Пэлер, и я кивнул ему в ответ.
- Пойдем, - я пропустил сыновей вперед, и приобнял их сзади за плечи, - Нам еще многое предстоит, и мешкать негоже.
Все было вывернуто вверх дном. Темная Армия переворачивала буфеты и летописные полки, вытаскивала ящики с кухонными и писчими приборами. Сперва я метался от вещи к вещи, поднимал их, бережно укладывая на вновь поставленный на четыре ножки стол: разноцветное кракелажное перо, конус со множеством борозд, спиралевидно сходящихся к пишущему кончику, которым мать выводила вычурные многословные приглашения на семейные праздники, раздавленное чьим-то каблуком; потертый опоековый поясной кошель отца; мои собственные маленькие драгоценности - узкий перочинный нож, на котором от гор к низине летел крохотный, но величавый ястреб. Впрочем, мой дом не представил для захватчиков никакого интереса: разворошив бельевые шкафы, утащив шкатулки с драгоценностями и монетами, они ушли, даже не оставив скабрезных следов. В собственной моей комнате, со сводчатыми высокими окнами, с расписанной морскими волнами и белыми ладьями арочной частью, я сел на смятую постель и неотрывно смотрел из окна на неподвижную улицу. Желание любовно поглаживать и оплакивать каждый предмет, сокрытое в нем невозвратимое прошлое, ушло, оставив место недоумению и отчуждению. Я - или не я - жил, печалился и ликовал здесь? Мне - или не мне - принадлежал этот дом? Между Финмором Вильварином и Энвиньятаром пролегла такая пропасть, что никому не под силу преодолеть ее - ни на ладьях фалафрим, ни на орлах Торондора. Мертвое должно принадлежать мертвым. Я отпустил ножичек, и он звонко упал на прогретый предсмертным солнцем мрамор. На звук прибежали сыновья, разгребающие пыльные клады соседней комнаты.
- Мы должны узнать, что же все-таки произошло с кухней, и разбить лагерь, - я встал и бросил последний взгляд в окно, - Завтра с утра все тайны выстроятся в очередь, чтобы мы с вами разгадали их.
- С чего мы начнем свои поиски? - деловито спросил Нарион.
- Сам не знаю, - улыбнулся я, - Посмотрим, куда приведут нас ноги. Если Город так жадно звал нас, значит, рассказать, зачем мы ему понадобились, уж точно не составит ему труда.
Справедливо догадавшись, что драгоценностей и золота среди горшков они не найдут, орки обошли кухонную комнату стороной. На разделочном столе лежал забытый черпак, на очагом висел котелок, и даже сухие дрова сохранились в поленнице. В погребах собралась дождевая вода, и все, что было съедобным, уничтожило время и полевые мыши, пришедшие в опустошенный город. Однако, вина они не тронули, и оно ускользнуло от взглядов Темной Армии - в конце концов, невозможно было съесть и выпить все в каждом доме. Ругаясь так, что бледнели и без того светлые стены, Дэрк достал из затопленных глубин пять плотно закупоренных кувшинов, и опасливо снял восковую печать с первого.
- "Перезвон золотого маллоса", - перед моими глазами проплывали неспешные осенние дни, тонкая грань между летом и сезоном дождей, когда в закатном солнце все вокруг, и без того золотистое, становится сверкающим и теплым, и вечерами комнаты наполняются смехом: потому что все близкие, ловящие отблески теплой погоды, идут к площади Источника, к резным дубам и нежным тополям, и заходят в наш дом по дороге... Заходили.
- Недурно, - Ильвэн отобрал у ошалевшего от такой наглости Дэрка глоток и приложился первым. Затем помолчал, вытер усы и приложился еще, - Совсем недурно.
- Гондолинское вино ему не дурно, жох пронырный! - вновь обрел дар речи сам добытчик, - Ну-ка, дай сюда! Это все-таки дом нашего кано, и ему право первого глотка принадлежит.
- Я ж первый пил, чтобы он не отравился, - хитро улыбнулся тот в ответ, и погладил себя по животу, - А мой мешочек ко всякому пойлу привычный...
- Дорогой Дэрк, - торжественно начал я, - Наступил тот момент, когда я вынужден полностью с тобой согласиться...
От удивления тот раскрыл, а потом закрыл рот.
- ...Потому что назвать "Перезвон золотого маллоса" "недурным" мог только тот самый жох! - я улыбнулся, взял у него из рук бутыль и поднес ближе к лицу, вдыхая запах, - Изысканный и свежий аромат с нотками груши, миндаля и лесного ореха. Тона боярышника, акации и шиповника переплетаются воедино с аппетитными нотками горячей выпечки и свежего сливочного масла. Вино имеет округлый, гармоничный, свежий вкус с нотками спелых ягод.
Не дав им прийти после моей тирады в себя, я пригубил золотистую, чуть горчащую жидкость. Прошлое опьянило меня, став еще ближе и недостижимей. Глотки этого вина - вот и все, что осталось от Гондолина. Вкус смерти.
Одной лишь силой Города я объяснял спокойствие, оглушившее меня. Я слышал от людей, что иной раз нечистоплотные охотники посыпают приманку сонными зельями, успокаивая внимание жертвы, и легко выслеживают сонное сытое животное. Мне было легко и весело без причины, и вовсе утратил я контроль над собственным разумом. Осторожный, как лис, Фаранон на этот раз развел жаркий огонь в очаге, и я не препятствовал ему. Над одиноким городом поднимался в небо белый дымок, и всякий, следящий за нами, не мог более сомневаться, где мы. На исходе последнего здравомыслия я очертил круг, отграничивающий место нашего сна, и рассыпал соль из мешка на пороге кухни и у окна, чтобы ни один злой дух не помешал нам. По крайней мере, все это советовал Уре, и мне несложно было потакать его просьбам. А потом на нас навалился сон, с которым не хотелось, да и не получалось бороться. Веки мои тяжелели, и я моргал медленно и тяжело. Тепло, уютные рыжие отсветы на потолки и родные стены убаюкивали меня, покачивая, как в раннем детстве. Окруженный друзьями и сыновьями, я провалился в приятную, бархатную темноту.
***
Сон Финмора Энвиньятара;
509 год Первой Эпохи,
ноябрь, Ангбанд.
На первой сириомбарской ярмарке мне довелось посетить странный балаган. Вход за красные, шитые золотой фольгою занавеси стоил четверть мириана, и Кирт тащил меня туда, едва не оторвав рукава рубахи. В душном, пахнущем опилками и чесноком помещении стояли обширные клети, в которых выставлялись напоказ врожденные уродства людей или животных. Помимо тягостных впечатлений, я вынес оттуда преследующий меня образ: сросшихся воедино близнецов. Малоразвитая левая, пускающая слюнные пузыри часть была на полном попечении у хваткого и злого на весь мир правого брата. Сейчас они вспомнились мне, неожиданно всплыв в памяти. Я был молчаливой и бесполезной частью, хитро встроенным бестелесным наблюдателем, пустышкой на чужом теле: смотрел его глазами туда же, куда смотрел он, но ничего не чувствовал и никак не проявлял собственного присутствия. Наблюдатель, для которого заранее определен сторожевой пункт.
Темнота, окружавшая нас, не была полной: я видел и влажные каменные стены, и омет лежалой соломы у стены, и миску с темными разводами близ нее. Как бы ни было высоко положение пленника, стола и лавки ему не полагалось, и сырые сквозняки, легко проникающие через частую решетку, заставляли владельца общего нашего тела крупно дрожать. До того, как за ним должны были прийти, оставались считанные минуты. Придерживаясь за скользкие камни, князь Маэглин поднялся, и на мягких ногах подошел к оконцу, вырезанному у пола в решетке. Я не чувствовал, но знал, что пешая ходьба причиняет ему боль: фаланги пальцев были раздроблены, и при каждом шаге осколки терлись друг о друга, омерзительно поскрипывая.