Здоровье для человека естественно, болезнь - неестественна. Здоровье приемлется человеком как нечто само собой разумеющееся. А болезнь - она возникает внезапно, как нечто чуждое. Ибо если она, злой враг явилась со стороны, то кто же наслал ее? Доступна ли она заклятию, мольбе, преодолению?
Болезнь извлекает из сердца человеческого противоречивейшие чувства; страх, веру, надежду, обреченность, проклятие, смирение, отчаяние. Она научает больного спрашивать, думать и молиться, поднимать свой полный испуга взор в пустоту и обретать там существо, коему можно поведать о своем страхе. Только страдание создало в человечестве религиозное чувство, мысль о боге.
Поскольку здоровье от природы присуще человеку, оно необъяснимо и не требует объяснений. Но всякий страждущий ищет в каждом случае смысла своих страданий. Ибо мысли о том, что болезнь нападает на нас без всякого толку, что без всякой нашей вины, бесцельно' бессмысленно, тело охватывается жаром и раздирается, до послед своих глубин, раскаленными лезвиями боли,-- этой чудовищной мы!' о полной нелепости страданий, мысли, достаточной, чтобы ниспровергнуть всю этику мироздания, человечество еще никогда не решилось довести до конца. Болезнь всякий раз представляется ему кем-то ниспосланной, и тот непостижимый, кто ее посылает, должен, по мнению человечества, иметь все основания для того, чтобы вселить' именно в это вот тленное тело. Кто-то должен иметь зло на человека, ` гневаться на него, его ненавидеть. Кто-то хочет его наказать какую-то вину, за какой-то проступок, за нарушенную заповедь; это может быть только тот, кто все может, тот самый, кто мечет молнии с неба, кто шлет на поля жар и стужу, кто возжигает звезды, туманит их, ОН, у кого вся власть, всемогущий: бог. От начала времен, поэтому, явление болезни связано с религиозным чувством
Боги посылают болезнь, боги одни могут и взять ее обратно:
Эта мысль утверждена незыблемо в преддверии всякой врачебной науки. Еще полностью лишенный сознания собственного своего разумения, беспомощный, несчастный, одинокий и слабый, охвачен человек древности пламенем своего недуга и не знает другого выхода, как с воплем обратить свою душу ввысь, к богу-чародею, чтобы он от него отступился.
Только вопль, молитву, жертвоприношение и знает первобытный человек в качестве лечебного средства. Нельзя защититься от него, сверхсильного; значит нужно смириться, добиться его прощения, умолять его. Но как достигнуть его, невидимог7о? Как взывать к нему, не зная его обиталища? Ему, не ведающему, не откроется бог, и вот в нужде своей бессильный человек должен искать себе посредника перед богом, мудрого, которому ведомы чары и заклинания, дабы умилостивить темные силы, ублажить их во гневе. И таким посредником в эпоху первобытных культур является единственно жрец.
Таким образом, в доисторическую пору человечества борьба за здоровье означает не борьбу с отдельною болезнью, а борьбу за бога. всяческая медицина на земле начинается как геология, как магия, культ ритуал, как душевная напряженность человека против посланного богом испытания. Телесному страданию противопоставляется не технически, а религиозный акт. Не ищут причин недуга, а ищут бога. Не борются с болевыми явлениями, а пытаются замолить болезнь, искупить ее, откупиться от бога при помощи обетов, жертв и церемоний, ибо только тем путем, каким пришла она,-- путем сверхъестественным,-- может она и отступиться. Так единству явления противопоставляется еще полное единство чувства. Есть только одно здоровье и одна болезнь, а для этой последней опять-таки только одна причина и одно средство: бог. А между богом и страданием есть только один посредник -- все тот же жрец, этот страж души и тела в одно и то же время. Мир еще не расщеплен, не раздвоился; вера и знание образуют в святилище храма одну, единую категорию; избавление от боли не может совершиться без выступления на арену душевных сил, бед ритуала, заклинаний и молитвы. А потому толкователи снов, заклинатели демонов, жрецы, коим ведом таинственный ход светил, говорят свое целебное искусство не как практический акт науки, а как таинство. Не поддающееся изучению, доступное восприятию лишь посвященных, передается оно, это искусство, от поколения к поколению; и хотя жрецы, имея опыт, немало понимают во врачевании, они никогда не дают советов исключительно деловых; они требуют чуда в исцелении, требуют освященной храмины, душевной приподнятости и присутствия богов. Только очистившись и освятившись телом и духом, вправе больной воспринять целебную формулу; паломники, бредущие дальнею и трудной дорогой к храму в Эпи-давре, должны провести канун в вечерней молитве, должны омыть тело, заколоть каждый по жертвенному животному, проспать ночь в преддверии на шкуре жертвенного животного и поведать сны этой ночи жрецу, для их разъяснения; лишь тогда он удостоит их одновременно и благословления и врачебной помощи. Но всякий раз в качестве первейшего залога исцеления утверждается приближение души, полной веры к богу. Врачебная наука в истоках своих неотторжима от науки о боге; медицина и богословие составляют поначалу одно тело и одну душу.
Это начальное единство скоро рушится. Ибо для того, чтобы стать самостоятельной и принять на себя практическое посредничество между болезнью и больным, наука должна отринуть божественное происхождение болезни и исключить как совершенно излишнюю, религиозную установку - жертву, молитву, культ. Врач, низводя страдания из области сверхчувственной в плоскость обыденно-природного, пытается устранить внутреннее расстройство средствами земными, стихиями внешней природы, ее травами, соками, солями. Жрец замыкается в рамках богослужения и отступается от врачебного искусства, врач отказывается от всякого воздействия на душу, от культа и магии.
С момента нарушения первоначального единства все элементы врачебного искусства приобретают сразу же совершенно новый и наново окрашивающий смысл. Прежде всего, единое душевное явление ''болезнь'' распадается на бесчисленные, точно обозначенные болезни. И вместе с тем ее сущность теряет в известной мере связь с духовной личностью человека. Болезнь означает уже нечто, приключившееся с человеком не в целом, а лишь с отдельным его органом. И первоначальная задача врача противостоять болезни как некоей цельности - заменяется теперь, задачей локализовать всякое страдание по его исходным точкам и причислить его к какой-либо группе болезней. Как только врач поставил правильный диагноз, он в большинстве случаев уже выполнил суть своего дела, и лечение совершается в дальнейшем при посредстве предусмотренных на этот ;;случай'' приемов и процедур. Исцеление совершается уже не как психическое воздействие, не как событие неизменно чудесное, но как чистейший и наперед рассчитанный рассудочный акт со стороны врача
Понемногу болезнь - некогда вторжение необычного в сферу личности - становится противоположностью тому, чем она была на заре человечества, делается задачей, доступной разрешению методами рассудка.
Против этого обезличивания и обездушивания врачебной науки искони отстаивала себя широкая, непросвещенная, но в тоже время внутренне - понимающая масса народа. В точности так же, как тысячи лет назад, смотрит простой, недостаточно еще ''образованный'' человек на болезнь, как на нечто сверхъестественное. Никто и ничто не убедит его в том, что болезнь возникает естественным путем, а, следовательно, без всякого смысла и вины; а потому он заранее проникается недоверием ко всякой практике, которая обещает устранить болезни трезвым, холодным, техническим путем, т.е. бездушным. Потребность народа во ''враче по природе'', ставшем врачом и авторитетом в силу своей натуры, а не путем государственных экзаменов; народ все еще хочет вместо специалиста, обладающего знанием болезней, ''человека медицинского'' имеющего ''власть'' над болезнью.
РАЗДЕЛЕННЫЕ В ВЕКАХ, СНОВА НАЧИНАЮТ СБЛИЖАТЬСЯ ДВА ТЕЧЕНИЯ В НАУКЕ ВРАЧЕВАНИЯ, ОРГАНИЧЕСКОЕ И ПСИХИЧЕСКОЕ.