Аннотация: Интерлюдия #3: я теперь стала очень понятлива
Август 1774г. от Сошествия
Фаунтерра, позже - поместье Лейси, Земля Короны
Знаешь, это у тебя я научилась: смотреть на вещи так, чтобы видеть суть.
Когда была маленькая, верила, что внутри рельсового тягача сидит дюжина коней. Они выставляют ноги сквозь люки в полу, упираются копытами в землю и тянут состав. Большие и сильные кони - крепче любого тяжеловоза. И шпалы им помогают: лежат как раз так, чтобы удобнее было отталкиваться. Никто не мог меня переубедить. Сколько ни рассказывали про всякую машинерию - я только смеялась. Я-то точно знала: внутри тягача - кони.
Мне исполнилось десять. Дядя-герцог назначил моего отца представителем в Палату, и так я оказалась в столице. Однажды отец захотел меня порадовать. Откуда-то он взял, что именно это меня порадует. Или просто решил доказать, что старше и мудрее. Словом, он повел меня на станцию, где стоял состав, дал машинисту глорию и велел показать внутренность тягача. "Мою леди-дочь весьма занимает сие устройство", - сказал отец. Машинист ответил: "Раз так, то я запущу машину - пускай поработает вхолостую". Тягач затрясся от грохота, а машинист открыл дверь и ввел меня в самое чрево.
Я до сих пор помню свой ужас. Железо гудело, громыхало, стонало, выло... Но не это было худшее. Машина состояла из сотен и тысяч деталек: трубочек, цилиндров, катушек, проводков, валов, колесиков и массы другого, чему нет названий. Я не могла понять абсолютно ничего. Куда ни падал взгляд, он натыкался на что-то неясное, необъяснимое, темное. Внутри тягача царил хаос, намного более сложный, чем весь остальной мир, который я знала.
Я убежала оттуда. И с тех пор никогда не пыталась узнать устройство чего-нибудь. Люди, животные, машины, места - все хорошо таким, каким оно видно снаружи. Не нужно лезть внутрь - в устройство, в душу. Красота и смысл не в глубине, а в том, что доступно глазу. Смотри и радуйся. Так я жила девять лет.
Но случилась ты, и во мне переменилось что-то. Я стала другой. Впервые заметила это на трибуне. В ту минуту, когда владыка произносил имя. Я видела его с десяти шагов, прекрасно слышала каждое слово. Слов было много - таких торжественных... Потом он назвал имя: "Минерва Джемма Алессандра".
Я ни на что не надеялась. В этом я себя твердо убедила: не надеюсь, не на что, не я, ни шанса, не надеюсь. Не надеюсь. Не надеюсь. Повторяла день за днем. "Минерва Джемма Алессандра", - сказал владыка. Чувство было такое, словно клеймо раскалили на огне и прижали к груди. Вот тут я поняла, что изменилась.
Все, что было до слов: "...нарекаю своею невестой...", - распалось на детали. Не поверишь: я своими глазами видела валы и колесики! Они крутились, приводя друг друга в движение. Рельсовая реформа, всеобщий налог, Палата Представителей, заговор Айдена, коалиция Эрвина, влияние феодалов, власть Короны... Я впервые увидела все так, как видишь ты: взаимосвязанным. Вращались шестерни, ни одна не могла остановиться, поскольку все цепляли друг друга. И владыка произносил речь, будто щелкали зубцы на валу. Чеканил слово за словом, с каждым оборотом вала: "Минерва Джемма Алессандра". Промолчи он или скажи иначе... Встань одна шестеренка в механизме - вся машина сломается, развалится на части. Он не мог сказать иначе, только так.
И клеймо убрали от моей груди.
* * *
Но я-то не шестеренка в машине. Мало что от меня зависит, и потому могу позволить себе не крутиться: государство не рухнет.
Об этом я сказала отцу, и он спросил:
- Ты о чем?
Я ответила:
- Обо всех этих гостях в нашем доме, каждый день после игр. Разве они - не по мою душу?
Гостей много. Наш дом в столице невелик, потому они не являются все сразу, а выстраиваются в очередь, сменяя друг друга. "Позвольте высказать наш восторг!.. От всей души поздравляем!.." Восторг - это мне, поздравления - тоже. Отец всякий раз зовет меня в зал, представляет кому-нибудь, а кто-нибудь целует руку, поздравляет и восторгается. Я благодарю - а как же. Кто-нибудь задает вопросы (всякий новый гость - одни и те же), я отвечаю (всякий раз одинаково). И чувствую себя колесиком искровой машины: меня вращают - я кручусь. Остро хочется сделать неожиданное, глупое. Въехать в зал на коне, протянуть для поцелуя не руку, а ступню...
И вот, я говорю:
- Отец, из меня не вышло принцессы. Случись иначе, я бы знала назубок все слова: долг, порядок, обязанность. Была бы честной шестеренкой... Но я - не принцесса. В утешение пообещай мне одно. Когда захочешь сунуть мне в рот удила и посадить на спину наездника, то всадника выберу я, а не ты.
А он отвечает:
- Что ты, деточка! Что ты!..
Отец любит говорить: "Что ты!"
- Что ты, доча! Ты - лучшая в мире, моя кровиночка. Люблю тебя больше жизни!
Я говорю мягче:
- Нам лучше повременить, правда? Еще год хотя бы.
Он обнимает меня, и я думаю: что значат объятия, когда они заменяют ответ? Вряд ли что-то хорошее. Я хочу сказать, как сказала бы ты: разумно, убедительно. Так, чтобы сработало. Я говорю:
- Па, подождем год. Си или Молли родят... Вся дрянь, которую говорили о нас, сразу забудется. И ты получишь за меня гораздо больше.
- Что ты, милая!.. Не говори так, я же думаю только о тебе!
Я плохо читаю по лицам, даже если это самые близкие лица. Кажется, я попала в цель. Кажется.
* * *
Один из гостей пришел не за мною, а за тобой.
- Миледи, скажите, где она? Мне очень нужно знать.
Имперский секретарь Итан, хвостик Адриана. Я отвечаю ему:
- Его величество может спросить ее высочество или графиню Нортвуд.
Он говорит:
- Спрашиваю не для его величества - для себя. Куда увезли леди Глорию?
- Леди Глория, - говорю я, и в тот миг особенно горько чувствую обиду, - ни слова мне об этом не сказала. А разве должна была? Вы полагаете, мы с нею подруги?
- Никому другому она не сказала совсем ничего. А вам, я надеюсь, хоть что-то.
Тут я смотрю на свою обиду: она - как тот тягач с конями внутри. Видимость, чушь, а смысл - совсем иной. Приношу твое письмо и даю Итану прочесть. Он читает, говорит: "Благодарю, миледи", - уходит. Я остаюсь искать.
Знаешь, я непроходимо глупа. Тратила день за днем, разбирала фразу за фразой, слово за словом. Читала десятками раз, могу наизусть повторить.
"Хворь оставила меня. Милостивые боги даровали мне жизнь, и я поняла, что должна посвятить ее служению. Отправляюсь в монастырь, где проведу отпущенные мне годы в размышлениях и молчаливых молитвах. Прости, что не увижусь с тобою на прощанье. Надеюсь, поймешь меня: последняя встреча была бы слишком печальна для нас обеих. Солнце моей мирской жизни закатилось, но я всегда буду тебя помнить. Скучаю по тебе, вспоминаю мгновения, проведенные вместе, особенно - бал и прогулку в лесу. Люблю тебя.
Глория Сибил Дорина"
Было странно. Странно, что назвалась "Глорией Сибил", а не северянкой, как прежде. Странно про "солнце мирской жизни" - не твои слова. Какой-нибудь пафосный стихоплет сказал бы так... Странно, что не увиделась со мною. Печаль последней встречи? Ерунда. От близкого друга получить вместо прощания клочок бумаги - вот печаль.
Но слово это - "странно" - было камнем. Я всякий раз врезалась в него и разбивала лоб, а пройти не могла. Не видела, что лежит за "странно". Ты бы склеила цепочку: из одного - другое, из другого - третье. У странностей есть причины, а у них - свои причины, и так пока не дороешься до сути... Но в моем мире "странно" - это уже крайняя причина. Человек поступил странно - и все тут.
Кстати, о странностях. Я рассказывала про своих родных? В моей семье у каждого есть какая-нибудь странность, свое личное особенное наваждение.
Мама обожает детей. Она горько рыдала в тот день, когда я впервые победила на играх. Я тормошила ее и кричала: "Мамочка, мамочка, ну что ты! Все же хорошо! Я победила, стала чемпионкой, разве тебе не радостно? Что плохого случилось?!" Поняла смысл много позже: победа сделала меня взрослой. Я больше не была ребенком, а значит, потеряна для мамы. К счастью, вскоре Си вышла замуж, потом и Молли. Теперь мама ездит между ними, гостит по три месяца у каждой - боится пропустить радостную весть. Мама знает все средства для плодовитости, которые только выдумали лекари, знахари, кудесники и Прародители. Каждый месяц я получаю письмо, в котором изложено одно из них. Представляю, каково приходится сестрам! Бедные...
Герцог Уиллас - мой дядя - книжник. В родовом замке есть огромная библиотека - якобы, лучшая на Юге. По этой причине дядя очень редко покидает замок. Он любит не только книги, а вообще все, что изложено на бумаге: письма, грамоты, отчеты, доносы... Ни разу не было такого, чтобы он слушал меня с интересом. Собственно, он и вовсе никогда меня не слушал, лишь говорил сам. Но однажды я видела, как он читал мое письмо: улыбался так нежно и печально, и глаза блестели... А еще дядя дружит с пауками. Даже берет с них пример. Как-то в старой башне он увидел огромную паутину трех футов шириной - поперек всего прохода. Дядя смотрел на нее минут пять, потом легонько подул на самый краешек. Паук, сидевший в центре сети, ощутил это ничтожное колебание и ринулся к его источнику. Дядя пришел в восторг: в тот миг он понял, как надо править людьми. Родовой замок Бэссифор - центр паутины. В него слетаются на голубиных крыльях всевозможные новости и доклады, и герцог, сидя на одном месте, знает о каждом, даже самом ничтожном происшествии в Литленде, чутко ловит любое подрагиванье нитей и незамедлительно реагирует. Ну, по крайней мере, так он говорит. Я не решаюсь спорить с человеком, который прочел тысячу двести книг. Но однажды в Бэссифоре пропал гнедой жеребец-трехлетка. Его увел любовник горничной - об этом знали все, кроме герцога...
Что до паука из башни, то он по-прежнему живет там. Дядя не велит слугам его тревожить. Паука зовут Гордон. Он огромен, как маслина; весь черный, а на брюшке - белый крест.
И мой па. Его странность вот в чем: он любит советы. Па - лорд-представитель в Палате, ниточка дядиной паутины, что тянется прямо в столицу. Тебе виднее, чем занимаются лорды в Палате. Меня это никогда особо не занимало, впрочем, одно знаю точно: они там советуются. Дают советы друг другу, императору, министрам, своим сюзеренам... Но отец - особенный. Он - единственный человек на свете, кто любит просить советов, а не раздавать их. Спрашивает у дяди, мамы, своих рыцарей и секретарей, даже у меня. Всем это очень нравится, и мне, конечно, тоже. Приятно же, когда твое мнение интересно уважаемому мужчине, лорду Палаты! Все очень любят отца.
Главный его советник - некто лорд Косс, второй представитель Литленда в Палате. У Косса есть имя - Брендон, но об этом легко забыть. Все зовут его по фамилии, ведь он похож на слово "Косс" - такой же лаконичный, мягкий, свистящий, и с "о" посередине.
Он сказал отцу:
- Примем их в загородном имении. Так будет лучше.
О ком речь - отец знал, почему так лучше - нет. Но спорить не стал, прислушался к совету. Мы переселились за город.
* * *
Лейси - это наше имение в Короне. Оно в десяти милях от Фаунтерры, я очень его люблю. Там просторный дом, двадцать акров полей - наших собственных, рощица с ручьем. Источник холоднющий, как... черт, и сравнение не подберешь! Тебе бы понравился. Нырнешь в него - так завизжишь, что сама оглохнешь! Зато весь день потом тебе жарко и счастливо. Еще в Лейси роскошные конюшни: тридцать голов, в том числе четыре моих мальчика. У каждого Литленда своя одержимость... мою ты знаешь.
Едва приехали, первым делом я пошла в конюшни, привела Поля - он был со мною на играх, а Жиль оставался в Лейси. Поль и Жиль - братья-близнецы, рыжие мэй-литлендцы. Самые лучшие! Отец подарил мне одного, но я упросила купить и второго - чтобы не разлучать их, это было бы слишком грустно. Сейчас привела Поля, увидела, как они радуются - аж сердце запело. Я обняла обоих, кормила с руки, чесала... Надеюсь, они любят меня хоть вполовину так, как друг друга.
А самая умная в конюшнях - каурая Луна, кобыла холливел. Она понимает абсолютно все, что говорю. Иные удивляются: как можно говорить с лошадьми? Мне странно другое: как можно с ними не говорить?! Я взяла Луну, и весь вечер мы гуляли неспешной рысью. Я рассказала о тебе. О том, что меня беспокоило: Глория Сибил Дорина, солнце мирской жизни. Я говорила ей:
- Глорию увезли. Так сказал Итан. Странно сказал, правда? Вот мы гуляем с тобой - и ведь никто не скажет, что я тебя увела! Увезли, увели - это насильно, на зло.
Луна соглашалась, и я вела дальше:
- Глория любит матушку, но не говорит: "мама", а говорит: "леди Сибил". А о себе говорит: "северянка". Теперь она подписалась: "Глория Сибил Дорина". Не потому ли, что в этом имени содержится имя матери? Увезли. Монастырь. Сибил Дорина. Графиня отправила дочку в монастырь - может быть такое?
Луна втрое моложе меня, но намного мудрее. Она даже не удивилась: конечно, может. Глупая ты, Бекка, что не поняла сразу.
Я прилетела к отцу и спросила:
- Зачем Сибил Нортвуд это сделала?
Он не понял, пришлось пояснить. Тогда папа сказал:
- Когда после смертельной хвори люди встают на ноги, они часто обращаются во служение. Благодарят богов и посвящают себя им.
А я сказала:
- Если бы так поступила сама Глория, я все поняла бы. Но это дело графини!
Отец читал твое письмо. Он сказал:
- Глория пишет, это и было ее решение.
А я:
- Нет, графиня сослала. Силой. Я знаю.
- Что ты, деточка!..
- Папа, скажи мне: кто у нас есть в доме Нортвудов? Мы можем узнать, найти хоть зацепку?
- Но милая!.. Ты же не просишь шпионить за графиней? Нет же!
Мне самой неприятно было, и я сказала:
- Хорошо, давай не шпионить, а по чести. Позволь мне поговорить с графиней Нортвуд... голосом Литленда.
- Что ты!..
- Я уже виделась с нею и спрашивала. Не узнала ничего сверх того, что в письме. Но спрашивала всего лишь Бекка-Лошадница... А если спросит Великий Дом Литленд?
Отец затвердел - иногда он умеет. Редко, но да.
- Великий Дом Литленд никогда не полезет в семейные дела Нортвудов! Мы не клопы, чтобы шарить в чужих постелях! И думать забудь, Ребекка рода Янмэй!
Жесткость нелегко далась папе. Скоро он позвал меня снова и приласкал, погладил волосы.
- Доченька, зря ты забиваешь голову глупостями. Все хорошо у Глории, скоро станет аббатисой, и вы снова увидитесь. Лучше ложись пораньше, выспись, завтра гости приедут.
Тут я поняла, что гости будут необычными. Понимаешь, я - нечто вроде живого герба Литлендов. Где бы ни была, на меня смотрят. Всегда сияю и улыбаюсь, всегда с иголочки, всегда - прелесть. Будь хоть пятнышко - на мне его заметят. Так вот, если к этим гостям нужно как-то особенно готовиться, то что же это за люди? И зачем отец позвал их в Лейси, а не в столичный дом?
- Кто они, папа?
- Граф Рейс и его рыцари.
- Граф Рейс?!
- Да, доча.
Ты, конечно, все знаешь о политике. Держу пари: тебе все это ясно, но по-книжному - конфликт интересов, спорные земли вдоль реки являются камнем преткновения... Дай-ка я объясню, как это видится мне. Представь волчью стаю и пастуха с овцами да собаками. Пастух стережет, волки нападают. Иногда зарежут овцу, иногда собакам кровь пустят. Бывает, и псы задавят волка - одного, а остальные только злее становятся. И вот однажды волчий вожак является прямиком на псарню и виляет хвостом, а собаки дают ему погрызть косточку, водичкой поют. Вообразила картинку? Вот это и есть граф Рейс в гостях у Дома Литленд.
* * *
Их было шестеро, они приехали верхом. И мы встречали верхом: папа, лорд Косс, я, семеро отцовских рыцарей. Это было правильно: нас больше, а кони наши - лучше. Но и неправильно тоже: встречаться в седлах - традиция кочевников. Выходило, будто мы подстроились под них.
Многословно прозвучали титулы, имена потерялись под грудой "лордов", "сиров", "шаванов". Я запомнила лишь двоих гостей. Одним был сам граф Дамир Рейс, а другим - худой синеглазый воин, что долго-долго смотрел мне в лицо без тени улыбки. Его звали Моран Степной Огонь, он был правой рукой графа.
Конечно, мы очутились за столом. Отец щедро поил западников и все спрашивал о том - о сем. Люди любят, когда их спрашивают. Видно, папа хотел очаровать гостей. А я не знала, чего хотеть. За столом сидели пятнадцать мужчин, которые, встреться они в другом месте, охотно перебили бы друг друга. И я. Было не по себе, я все молчала. Стала думать: в чем суть этой встречи? Зачем мы кормим, поим своих врагов? Поймала часть беседы, и прояснилось.
- Мир меняется, и очень быстро, - говорил отец. - Летом не то, что было весною, а осенью будет не то, что летом. К зиме уже не узнаешь то, что звалось Империей Полари. Как думаете, граф?
Дамир Рейс отвечал:
- Не весна и лето, лорд. Времена года как шли, так и идут. Они тут не при чем. Север и Юг, Запад и Восток - вот что меняется. Корона всегда дружила с Центром, а Север держала на цепи - так было. Но вот Корона венчается с медведями, а Шейланд - с Северной Принцессой. За год лягут рельсы до Клыка Медведя и Первой Зимы. Север станет во много раз сильнее. Что я думаю об этом, лорд Литленд?.. А сами вы что думаете?
- Разве я похож на северянина, граф?
Дамир Рейс подергал нижнюю губу. Премерзкий жест: губа оттопырилась, открылись зубы - белые с гнилыми через один. Но ты не подумай, что он был старик. О, нет! Зубы - вот и все, что было в нем гнилого. А тело - будто из железа выкованное.
- Лорд Литленд, я не привык бить мимо. Если стреляю, то прямо в точку. Стрелою ли, словом - неважно. Хотите дружбы с нами? Скажите прямо, не виляя. Протяните руку - и мы решим, пожать ли. Северяне нам враги более лютые, чем вы. Но не потому, что вы добряки. Просто вы бьетесь хуже их.
Мне до воина - как ползком до Запределья. Но в ту минуту я думала в точности то, что каждый из отцовских рыцарей. Бьемся хуже? Берите луки и коней, выезжайте в поле!
Но отец только усмехнулся и сказал:
- Однако вы приехали к нам. Мы позвали - вы приехали. Значит, имеете что сказать, кроме похвальбы.
- Приехали послушать, что вы нам скажете, - отбил граф Рейс.
- Север усиливается, значит, и Юг должен стать сильнее. Вот все, что скажу сегодня. Завтра слово за вами, граф.
Я поняла это так, что обед окончен. Откланялась и пошла восвояси, но прошла прямо за спинами западников - показать, что не боюсь их. Синеглазый Моран обернулся и схватил меня за руку. Сжал крепко, будто хотел удержать. Мы смотрели друг на друга, а отцовские рыцари сорвались с мест. Синеглазый подмигнул мне и спросил:
- Говоришь, ты - лучшая наездница в мире?
Я никогда не говорила этого. Ненавижу, когда так говорят, ведь это ложь. Я состязалась лишь с первородными, и то на арене, а не в поле. Среди простого люда множество прекрасных всадников, и их никто не знает, столице нет до них дела... Но синеглазому я ответила:
- Сомневаетесь?
- Встанешь с рассветом - жду у конюшен.
Он это сказал очень тихо. Ни отец не слышал, ни кто другой из наших. Если бы слышали, мне не пришлось бы думать. Отец просто запер бы меня и приставил пару воинов в охрану. Но отец не знал, и я ворочалась до полуночи. Пойти? Полная дурость! Дочка Литлендов наедине с кочевником - да это безумие! Не пойти? Значит, испугалась. Синеглазый скажет об этом, и не тихо, а так, что все услышат. Да и не главное, что услышат, главное то, что я не боюсь его! Пусть не думает, что боюсь! Я сказала себе: возьму и усну. Скорее всего, я просплю рассвет, и синеглазый простоит пару часов у конюшни - дурак дураком. Потом выйду и посмеюсь над ним. Я улыбнулась, когда это выдумала, и закрыла глаза. Когда проснулась, занимался рассвет.
* * *
Наш луг, за ним - рощица. Дальше - крестьянские огороды. Можно обогнуть их дорогою, но быстрее прямиком, через изгороди. Дальше речушка, а за нею - яблоневый сад.
- Я собью тебе два яблока - одно кислое, второе червивое. Ты съешь и не поморщишься.
- Возьму сама, какие захочу, а червей оставлю вам.
Луг прошли вровень, Моран бросил с насмешкой:
- Хороша.
В рощице я вырвалась - Поль прекрасно знал тропинку. На огородах синеглазый стал наверстывать. Оглянулась раз, второй - он был все ближе. Больше не смотрела, гнала во весь дух. Давай, Поль, давай! С берега спрыгнула первой, опережая ярдов на десять. В воде Поль сбавил ход. Он любит купаться, и я люблю, но не сейчас же! Выбрались на сушу, Моран был уже рядом, всего в паре шагов позади. Я пришпорила Поля - прости меня, рыжий! Вырвалась, вскинула лук, не сбавляя ходу. Еще даже не выбрала цель, когда западник выстрелил из-за моей спины. Попал в ветку, не в яблоко, но тут же выпалил снова - качнулось. Я была уже намного ближе к роще, и попала с первой стрелы. Но в тот же миг попал и он: с полусотни шагов - в черенок яблока! Никогда не видела такого.
Я подобрала оба яблока: одно было красным, другое - подгнившим.
- Мы успели вровень, - сказал синеглазый Моран. - Будет честно, если поделим.
Взял спелое яблоко, подбросил в воздух и на лету разрубил, а после поймал обе половины. Ловко вышло, я улыбнулась. Сказала, чтобы он не возомнил:
- Как же стараетесь произвести впечатление! Трудно вам приходится, бедняжка!
А синеглазый ответил:
- Я только смотрел, что сделаешь ты, чтобы впечатлить меня.
- Пф! Много о себе думаете! Я ничего особого не сделала.
- Это правда. Ничего особого.
Он взял порченое яблоко и поехал прочь. Я даже опешила - никто со мною так не обращался! Захотелось выбить яблоко из руки или возле уха просвистеть стрелой - пускай дернется с перепугу. Подняла лук, но сдержалась. А он отъехал почти до речушки, обернулся.
- Хочешь сделать особое? Давай.
Взял яблоко и поставил себе на макушку.
Ты думаешь: нет, Бекка, нет, только не говори, что выстрелила!..
Яблоко - с мушку размером. Посол графства Рейс и дочка Литлендов. Возьму на дюйм ниже - и... Сожри меня тьма. Я выстрелила.
Не знаю, попала ли в яблоко. Синеглазый Моран вскинул руку и поймал стрелу на лету. Подъехал, отдал мне и ничего не сказал, лишь кивнул.
Я спросила:
- Зачем вы это затеяли?
Он ответил:
- Ты мне нравишься.
- Потому, что метко стреляю?
- Ты не Литленд - вот почему.
- Ребекка Элеонора Агата рода Янмэй, леди Литленд, - процедила я и тронула коня.
Он догнал.
- Я не об имени. У тебя душа свободная, будто ты с Запада.
- Вот уж выдумка!
- Вчера, когда держал тебя, ты не менялась в лице. Слабая душа испугалась бы.
* * *
У папы нет от меня секретов.
Мне до такой степени не интересны политические дела, что даже мысли не возникнет заглянуть в какую-то бумагу или что-нибудь подслушать. А если по случаю и узнаю что-то, то не удержу это в голове дольше пяти минут. Потому отец любит поговорить со мною о политике: он мне рассказывает, я ничегошеньки не понимаю и задаю из рук вон глупые вопросы, папа на них отвечает, и по ходу в его собственной голове становится яснее. Так он со мною советуется. Конечно, это когда нет рядом лорда Косса. Когда есть, они запираются вдвоем в комнате и долго беседуют под пряный чай. Тогда отец просит меня далеко не отлучаться, и если им требуется чего-нибудь - чаю, сыра, бумаги, чернил - то папа просит меня принести. Не служанку, а меня: слугам он при таких обстоятельствах не доверяет. Слуга войдет - увидит мельком, какие документы или карты на столе, услышит краем уха пару слов. Вдруг продаст сведения кому-нибудь! Так что папа просит меня послужить. Веришь, мне это в радость: папа так счастлив, когда именно я подаю ему чай. Что бы он ни читал в тот момент, о чем бы ни говорил - обязательно прервется и улыбнется мне:
- Благодарю тебя, милая!..
Но речь о другом. В тот самый день, как мы с Мораном ездили за яблоками, вышло странно. Был намечен общий обед для нас и западников, но прежде папа с Коссом уединились для совета. Двое мечников стояли на страже у дверей, поскольку в доме чужие. Меня они впустили без спроса, я влетела в кабинет. Хотела поскорее рассказать про утренние гонки. Знала, отец пожурит, но и порадуется тоже: ведь я обскакала Морана, а он, говорят, лучший воин графства Рейс. Распахнула дверь, вбежала, раскрыла рот - и не сказала того, что собиралась. Увиденное сбило меня с мысли: отец дернулся и быстро накрыл одну бумагу другой. Будто не хотел, чтобы я увидела! Но с чего бы? Какая беда, если увижу?!
- Чего тебе, доча?
- Я рассказать хотела... но... вижу, ты занят...
Затянула паузу в надежде. Думала, он ответит: "Да, вот, одно занятное письмецо получил. Хочешь послушать?" И прочтет вслух про какой-нибудь новый закон или ссору лорда В с лордом С, а я мигом выкину из головы. Но он ничего такого не сказал, а только ждал и прижимал ладонью бумагу. Я видела лишь клочок: то был краешек карты. Какая земля - не разобрать по очертаниям. По размеру ясно, что карта занимала не весь лист; ниже нее, наверное, шел какой-то текст.
- Прости, что отвлекла. Я позже расскажу.
- Ничего, не беда.
- Принести вам чего-нибудь?
- Нет, благодарствую.
Я вышла, у двери задержалась, задумалась. Охранники и тут ничего не имели против. Они понимали: я слышу кое-что сквозь дверь. Но это же я, любимица и кровиночка, мне все можно слышать.
И я разобрала, как отец сказал:
- Это в корне все меняет. Нужно сообщить герцогу...
Лорд Косс ответил:
- Но и с дикарями есть о чем поговорить.
Потом они снизили голоса, и ничего больше я не слышала.
* * *
Ты меня отравила. Знаешь об этом?
Я влюблялась много раз - и всегда пела от радости. Всякий раз - новый огонь и новая жизнь! Будто солнце горит новым светом! Мне казалось: просто так живу одну жизнь, а когда влюблена - то сразу две. Всего вдвое: сил, чувств, счастья, крови в жилах! И никогда не спрашивала себя: зачем я влюбляюсь? Каков смысл? В чем подвох? Никогда - до тебя.
Я ощутила в себе яд тогда, за обедом. Моран смотрел на меня: глаза - как небо в полдень... Меня бросало в жар, а сердце неслось галопом. Это было так приятно - будто скачешь во весь опор по степи! Живешь во всю прыть, дышишь чистой свободой!
Как вдруг змейка холода стекла по спине, и я подумала... Черт, я подумала твоим голосом! Верь или нет - твоим!
- Опомнись, южанка. Зачем он очаровывает тебя, а? В чем смысл?
- Какая разница? - огрызнулась я. - Что плохого, если влюблюсь? Беды бывают от жадности, жестокости, от войн и интриг... От любви - никогда!
Но я уже видела второй смысл, и под языком была горечь, а в груди - песок. Послы графства Рейс приезжают говорить с Литлендами. Кичатся, играют мускулами, хвалятся доблестью, но это - внешность. А суть та, что им очень нужно договориться с лордом Литлендом. А лорд Литленд - опытнейший политик, десять лет просидел в Палате, со всею столицей в друзьях... Зато у лорда Литленда есть доча. Кровиночка, любимица... Через нее и до папочки можно дотянуться.
Больше я не смотрела в синие глаза. Что-то там ела и о чем-то думала. Скажи, ты всегда это видишь - то, что лежит ниже? Боги, как ты живешь?! Как тебе удается не выть от тоски?!
Краем уха я слышала разговоры. Отец и Косс держались жестче вчерашнего:
- Желаете говорить, господа шаваны? Говорите, мы слушаем с полным вниманием.
Послы Рейса даже растерялись. Они ожидали предложений от нас, по привычке веря в свою силу. Но теперь отец говорил с позиции превосходства: мол, желаете договориться - заинтересуйте меня. Видимо, та самая бумага с отцовского стола давала нам некое преимущество. Вдвойне удивительно: почему он скрыл ее от меня?..
Когда представилась возможность, я ушла поговорить с Луной. Поведала о гонках и о себе, о чувстве с подвохом... Сказала, как это мерзко - будто яблоко, побитое червем. Сказала о тебе... Луна смотрела умно и не отвечала, лишь давала себя гладить. Но когда я помянула тебя, она несколько раз моргнула и качнула головой.
- Ты не согласна?.. - удивилась я. - Но с чем? Думаешь, нет подвоха?
К сожалению, с подвохом Луна соглашалась. "Не верь синеглазому", - молчала она. А вот на счет тебя... Что-то ей не нравилось, она будто спрашивала, и я задумалась над ответом.
Ты, наверное, видишь червя в каждом яблоке, гниль - в каждом чувстве... Если она в нем есть. Но со мною - отчего ты так? Что ты увидела во мне такого, что не захотела встретиться на прощанье? Я никогда не лгала тебе и люблю почти как сестер. Ты должна это видеть. Не могла во мне ошибиться! Только не ты. Значит, была причина не встретиться. Итан прав: тебе не позволили. И твое письмо прочли и проверили прежде, чем вручить мне. Двойное дно... подтекст... есть ли шанс, что его не заметила Сибил Нортвуд, но замечу я? Твоя матушка знает тебя семнадцать лет, я - два месяца. Твоя матушка - политик, землеправитель, игрок; я - только наездница. Вряд ли я рассмотрю в письме хоть что-то, чего не увидела Сибил...
Кроме одного: "печаль последней встречи". Не верю этим словам. Ты, которую знаю я, не сказала бы так. Печаль - не печаль, а нечто иное. Как любовь синеглазого - не любовь...
Монастырь. Вот что это такое! Печаль - намек на монастырь! Ульяна Печальная - сестрица смерти, Праматерь без потомков. Ты уходишь служить Ульяне Печальной!
- В чем дело, девочка? Эта кобыла - компания лучше меня?
То был синеглазый Моран. Мне захотелось ответить: "Уж верно лучше - Луна не лжет!", или вовсе уйти, не сказав ни слова. Но яд струился в жилах, и я была как будто не я... Не одна я, а двое. Во всем есть подвох, во всех... Отчего мне нельзя?! И я сказала игриво:
- Как вы меня нашли? Неужели, следили?
Мы с Луною ушли на луг за рощу, из дому нас было не видать.
- Не нужно следить, чтобы понять твою душу. Я подумал, куда пошел бы сам, и направился туда.
- Так, стало быть, вы видите меня насквозь?
Я улыбалась, вся сияла. После годов при дворе это нетрудно.
- Ты - как я, - сказал Моран. - Вот и вижу.
- Тогда угадайте, о чем сейчас думаю?
А думала я о неискренности, которая хуже змеиного яда. Еще - о кинжале, что висел на поясе Морана. Ему - под левую руку, мне, стало быть, под правую.
- Вот о чем, - ответил он, взял меня крепко за плечи и поцеловал.
И ты, наверное, скажешь: дурочка Бекка. Будешь права. Что было у меня в голове - все вылетело. И яд испарился... Я скажу: когда целуешь человека - чувствуешь, любит он или нет. А ты скажешь: глупость, - и снова будешь права. Я чувствовала лишь огонь и сладость, и боялась, что он меня выпустит.
Но оправдаюсь одним: чего не должно было, того не случилось. В нужный миг я сказала: "Нет". Я умею - годы при дворе, опять же. И Моран послушался. Даже удивительно! Конечно, скажи я отцу - и ни один западник не встретил бы утра... Но откуда-то знала: Морану плевать на это. Если отступился, то не из страха.
- Свобода?.. - спросила я.
Он ответил:
- Поехали.
Мы сели на лошадей и пустились в дорогу. Ни "куда", ни "зачем" - не было этих глупостей. Засмеркалось, стемнело, взошла Звезда. Упала прохлада, голосили жабы в озерцах, пели сверчки. А мы молчали. Не хотелось болтать. Простор, ночь, луга... мир бездонный, как небо... а слова - они такие тесные.
* * *
Отец запер меня в комнате и приставил охрану. У него были все основания так поступить, ведь вернулась я на рассвете. Наши рыцари сбились с ног, разыскивая меня в окрестностях Лейси. Я понимала, чем грозит эта история: лично мне - ничем. Сказала:
- Папа, прошу тебя, не делай ничего! Моран не виноват. Во-первых, меж нами ничего не было, только прогулка. Верь мне. Во-вторых, поступала по своей воле, не по принуждению. И в-третьих, если думаешь, что через меня он хотел что-то выведать, то это не так. Мы едва перемолвились дюжиной слов.
- Кое-чего недостает, - ответил отец.
- Прости меня, папа.
Он кивнул:
- Дикари останутся живы, а ты останешься в комнате.
И запер.
Чего я точно не люблю, так это вздыхать попусту. Ах, они уедут прежде, чем я выйду... Ох, больше его не увижу... Ах, мое сердце разбито... Это не по мне.
Ночь была красива, и я вспоминала ее с улыбкой. Думала: таких еще много будет. Западники приехали подружиться, и раз уж сами протягивают руку - то отчего бы нам ее не пожать? Письмо, что получил отец, сделало нас сильнее. Значит, западники будут сговорчивы, и мир наверняка состоится. Они станут нам добрыми соседями, как Шиммери. Я смогу видеть его. Не хочу думать о замужестве... Слишком еще памятно: "Нарекаю своей невестой Минерву...", слишком больно. Но видеть Морана я смогу. Оседлаю Поля и проеду Пастушьи Луга насквозь, чтобы его увидеть. Двести миль в одиночку. Он, конечно, ничего не скажет - но и не нужно! Ехать ради встречи - это и есть счастье. Главное, чтобы был мир... а он теперь будет.
Мне приносили еду. Однажды я увидела в раскрытую дверь отцовского рыцаря, Гейджа - он стоял на страже. Я доверяла Гейджу, а он очень уважал меня. Позвала, попросила ответить.
- Что угодно, милая леди.
- Сир Гейдж, что вы знаете об этом шаване Моране?
- Западники - дикари, - сказал рыцарь. - Рейс зовется графством, но это никакое не графство, а кусок земли, кишащий налетчиками, конокрадами и кочевниками. Если не держать этот сброд железной рукой, то он перебьет друг друга. Но на беду нам вышло так, что именно сейчас Рейсом правят железные руки, потому Рейс - опасная сила. А рук, что держат вожжи, две: правая - граф Дамир, левая - шаван Моран.
- Хотите сказать, он - ровня графу?
- По крови - нет. Но по воле и храбрости - лишь на волосинку ниже. Иные даже говорят: Моран мог бы убить графа и править сам. Однако граф ему доверяет, и, видно, есть причины. Неясно, что между ними, но пока жив Дамир Рейс, Моран ему предан.
- Его прозвище - Степной Огонь. Отчего?
- Норов такой. Как пожар в степи: вспыхнет - не остановишь, пока все не выжжет.
Я остановила, - подумала я, - меня он слушает. Гейдж, видно, понял, о чем думаю.
- Милая леди, вам не нужно быть наедине с этим человеком. Он опасен, как сто чертей. Взбредет в голову - задушит и не моргнет.
- Если он меня тронет, разве вы не убьете его?
- Разорвем на клочки, - процедил Гейдж. - Вот только вы от этого живей не станете. А Морану, говорят, плевать на смерть.
Вот в это я верила.
Гейдж спросил:
- Вам, миледи, не принести ли чего? Может быть, книгу? Всяко лучше читать роман, чем думать про этого разбойника.
- Романы - глупости, - фыркнула я, но тут поняла, какую книгу мне стоит прочесть. - Будьте добры, несите все, что есть о монастырях.
Я потратила день, разбирая стопку книг, и составила список. Двадцать четыре монастыря Ульяны Печальной: во всех концах Империи Полари от Беломорья, что в Ориджине, до Алигейра в Шиммери. И, как на зло, ни одного - в Закатном Береге. Я думала: "Солнце моей мирской жизни закатилось" - это намек на конкретную землю, ведь ты же знала, что монастырей на свете много. Закатилось - Закатный Берег... но нет.
Знаешь, я все думала о мире. И о том, что сказал Моран. "У тебя душа западницы - свободная..." Когда сказал, я озлилась: меня, леди рода Янмэй, обозвал дикаркой! Теперь сидела взаперти и думала, вдосталь было часов на размышления. Странная штука: он оказывался прав. Половину детства я провела в Пастушьих Лугах, в пограничной крепости. Крупнейшей из них и самой сильной, так что мне ничего не грозило. Однако мертвецов я видела часто. От меня по первой скрывали, потом прекратили - когда увидели, что не плачу. То стычка, то налет, то кровная месть... Дикари напали, дикари угнали, дикари зарезали... Наши в долгу не оставались. Я видела похороны сотню раз и знаешь, что думала? Все говорили: проклятые враги, сожри их тьма, заглоти Темный Идо! А я упрямо думала свое, как про тягач с конями. Какая разница, думала я, меж дикарями и мною? Люблю лошадей - и они любят. Живу в лугах, не хочу другой жизни - так и они. Ловко стреляют из лука - я тоже. До смерти ценят свободу - а разве я иначе?
Потом я попала ко двору, и поняла, в чем разница. А сейчас как-то снова позабыла. Этого я не скажу отцу, лишь тебе: когда не будет на западниках клейма "враги", я смогу полюбить их. Не только Морана - всех. Во мне кровь Янмэй... но душа Запада.
Еще я думала: двадцать четыре монастыря. Чтобы проверить все, нужно проехать шесть тысяч миль. Наверное, год в седле. Если бы Моран стал моим спутником, это был бы год вдвоем, бок о бок, в постоянной дороге.
Черт возьми, я не могла вообразить ничего прекрасней!
* * *
На какой-то день (четвертый, кажется) отец позвал меня к себе. С ним был Косс, они пили вино и усмехались.
- Садись, доченька! Вот, пей, если хочешь.
Отец спросил, не в обиде ли я, и я назвала себя дурочкой, сказала: сама заслужила. Он ответил:
- У нас большая радость, мы позвали тебя поделиться. Западники пошли на уступки.
- Они еще здесь?
- Да, и с каждым днем все сговорчивей. Видно, крепко их напугала дружба Короны с Севером!