Аннотация: Переводы мини-рассказов из книг орденов. Ахтунг! Алярм! Перевод делался с немецкого (на английском этих книг увы не существует), который я знаю весьма посредственно, поэтому могут присутствовать корявости и шероховатости.
Engel: Мини-рассказы из книг орденов и других дополнений
Аннотация: Переводы мини-рассказов из книг орденов.
Ахтунг! Алярм! Перевод делался с немецкого (на английском этих книг увы не существует), который я знаю весьма посредственно, поэтому могут присутствовать корявости и шероховатости.
Бенрен ехал весь день. Его ягодицы казались просто одним болезненным местом, так как он не привык к верховой езде. Там, откуда он прибыл, лошадей использовали для перемещения величественных повозок, которые были удобными и хорошо подрессоренными. Последний раз Бенрен катался верхом, если он правильно помнил, когда еще был мальчиком. Именно тогда он понял, что должно быть что-то лучше, чем верховая езда. Фактически, он поклялся никогда больше не сидеть верхом на лошади. Но иногда приходится просто отбросить старые решения и приспособиться к обстоятельствам. Его отец всегда говорил ему это - знал ли он, что зад Бенрена никогда к этому не приспособится?
Как бы то ни было, он не мог позволить себе путешествовать по землям Михаила, используя запрещенные технологии. В противном случае он даже близко не подошел бы к Вечному городу, а был бы брошен в какую-то темную дыру на подступах или, что еще хуже, был бы сожжен, как многие из его друзей до него. Как он мог попасть в такую историю? "Тебе нужно идти одному", - сказала Изабелла. Конечно, это было все равно, что стать ягненком на заклание. Но ему все же пришлось ввязаться в это. Как только эта красивая женщина начинала трепетать своими ресницами, он был готов на все, подумал Бенрен про себя, когда вдали показались высокие здания Рома Аэтерна. Над всем возвышался огромный Химмель ангелов-Михаилитов. Какой вид!
- И пусть мне не говорят, что здесь не использовались технологии, - тихо сказал себе Бенрен, одобрительно приподняв бровь.
***
Когда Бенрен оставил городские стены позади, показав печать Михаилитов на входе, он направился прямо к месту, от которого в этот момент хотел бы оказаться в сотнях километров - к Химмелю Михаилитов. Найти тот было действительно несложно, даже если путник был в городе впервые и не решился поговорить с кем-нибудь, опасаясь, что этим только навлечет на себя дополнительные неудобства. На самом деле в этом огромном Молохе не было места, откуда нельзя было бы увидеть крепость ангелов.
Так что диадоху не потребовалось много времени, чтобы подойти к этому строению с запада. На площади перед Химмелем царила суета. Очевидно, сегодня было что-то вроде базарного дня, потому что бесчисленные торговцы установили свои грубо собранные прилавки на открытых пространствах вокруг Химмеля, и теперь кто громче, кто тише пытались продать за манну свои товары посетителям и жителям Вечного города. [Манна - местная валюта. Прим. переводчика]
Фактически, диадоху потребовалось больше времени, чтобы подойти к одним из ворот крепости, чем чтобы добраться сюда от ворот города. Почти каждый розничный торговец яростно пытался всучить свои товары окружающим мужчинам или женщинам, и Бенрен уже во второй раз за день упрекнул себя за то, что принял просьбу Изабеллы и взял на себя роль посла.
Наконец он подошел к одному из крутых спусков, ведущих к вратам Химмеля. Храмовник в одеянии Михаилитов преградил ему путь и дал знак спешиться. Бенрен с большой радостью последовал просьбе, потому что в этот самый момент его зад снова резко заболел и решительно поддержал просьбу храмовника.
Слегка расставив ноги и дрожа в коленях, диадох остановился перед храмовником, а тот спросил громким голосом, перекрикивающим шум на площади:
- Куда ты идешь?
- Я прибыл в качестве посла Лиги Урбанистов. Меня зовут Бенрен, я диадох Москвы. Ваш господин, аб Бриндизи, ждет меня.
С этими словами Бенрен снова показал печать, которая прежде позволила ему войти в город.
Лицо храмовника застыло в маске отвращения и презрения. Затем внезапно улыбка расползлась по лицу этого человека, и Бенрену показалось, что он увидел вспышку в глазах охранника, когда тот снова повысил голос.
- Тогда ты ошибся, друг. Это Врата Смирения, они предназначены для слуг небесных. Ты должен обойти крепость, пока не дойдешь до Врат Благодати. Езжай в этом направлении, - храмовник указал на юг протянутым указательным пальцем, - и отсчитайте двое врат. Когда покажутся третьи, ты на месте. Ты ведь умеешь считать?
Глаза Бенрена сузились, но он сдержал едкое замечание, которое было на кончике его языка. Вместо этого он кивнул и пошел садиться на лошадь. Когда диадох уже перекинул одну ногу через седло, ему пришло в голову, что пешая прогулка была бы более подходящим вариантом, но сардоническая ухмылка на лице храмовника заставила его забыть о боли. На этот раз его гордость взяла верх. С каменным лицом, но внутренне завывая, Бенрен спокойно поехал верхом, и лишь когда привратник скрылся из виду, он слез с коня и решил пройти последние несколько метров пешком.
У Врат Благодати его встретили с почти тревожной учтивостью. После того, как он показал печать и рассказал о своей цели мрачным храмовникам Михаила и здесь, охранники сделали дружелюбные лица и даже похлопали диадоха по плечу, когда пропускали его.
Один из стражников широкими шагами двинулся вперед, когда они вошли в великолепный двор. Что сразу бросилось в глаза усталому диадоху у фантастического фасада главного портала, так это многочисленные мужчины и женщины, которые столпились в просторном дворе и выглядели как избитые собаки. Они миновали этих людей, и большие двустворчатые ворота словно по волшебству открылись перед Бенреном. С другой стороны уже находилась делегация во главе с человеком, который судя по его одеянию, был старшим среди встречавших. У всех на лицах была одинаковая счастливая улыбка, которая была чем-то похожа на ухмылку.
Бенрен почувствовал себя неуютно.
- Добро пожаловать в священные залы Михаила, диадох Бенрен из Москвы. Я Джанфранко ди Спетия, настоятель этого места. Аб уже ждет тебя, и он рад видеть, как послушно ты вошел через врата должников Химмеля.
Слово силы
Гнетущая пелена густого тумана покрывала бескрайние равнины Мавритании, как саван укрывая ужасы последних нескольких дней. Они дрались, бушевали, убивали. В глазах всех сопричастных усилия прошлых дней не особо оправдались. Усталость была преобладающим чувством большинства ангелов и храмовников, которым приходилось пробиваться обратно в основной лагерь через горы трупов. Даже ангелы были слишком измотаны, чтобы летать.
Когда на них напали армии Ангельской церкви, еретики оказали яростное сопротивление, и все же не все они пали. Те, кто были трусливыми или, возможно, достаточно умными, увидев знамена Господа вовремя убежали. Большинство из них были женщинами и детьми, но для Господа это не имеет значения, когда дело доходит до искоренения тех, кто нарушает Его догмы и ставит под сомнение Его славу. Однако Тураил решил отпустить их. Они не могли быть опасными для Ангельской церкви, и их не было достаточно, чтобы нести свои еретические идеи дальше в мир. Однако Гавриилиты смотрели на это иначе.
Группа ангелов смерти, казалось, не знала ни усталости, ни истощения. Они преследовали беглецов, снова и снова набрасываясь на них, позволяя своим мощным пылающим мечам кружить над жертвами, перерезая жизни нить за нитью и оставляя таким образом кровавый след, уходивший вглубь суши. Тураил был раздосадован. Его долгом было положить конец этой резне. Все было кончено, черные ангелы должны были это увидеть, а он уже бесконечно устал и истощился. Но обладая невероятной силой воли, Тураил отправил свой дух в путешествие вслед за своими братьями и сестрами. Он знал, что Гавриилиты были очень далеко, но ему было все равно. В разумах ангелов смерти его слова складывались в предложения.
"Стоп! Все кончено! Мы победили!"
Ангелы смерти, казалось, вздрогнули, и Тураил понял, что Гавриилиты услышали его послание. Большинство воинов Бога, которые прежде нависали над своими жертвами, как гигантские птицы-падальщики, немедленно остановились. Все, кроме одного.
Узиил, Гавриилит из собственного братства Тураила, проигнорировал приказ золотого ангела. Его меч продолжал писать в воздухе узоры крови и огня. Михаилит снова отправил послание, и на этот раз его губы вторили словам, которые он передавал в уме, как будто он верил, что так может придать им большее значение.
Но Узиил не отреагировал. Дрожа от ярости и сжав кулаки, золотой ангел поднялся с земли под удивленные взгляды тех, кто находился вокруг. Он расправил свои могучие крылья, взлетел, и пока он был еще в полете, тело Михаилита засияло тем неземным великолепием, от которое леденит от страха противников Господа.
Тураил подлетел к месту, где его брат Узиил, очевидно, потерял контроль над собой. Прошло совсем немного времени, но для Михаилита будто бы пролетела вечность. Вечность, во время которой все больше отступавших пало жертвами палящего клинка ангела смерти.
Всю дорогу он вбивал слова в голову Гавриилита. Пожелания, заклинания, проклятия, просьбы - ничего не помогло. Затем золотой ангел сам явился перед ним. Больше нельзя было касаться его души во всем своем великолепии, иначе был риск просто сломать ее. Поэтому с криком Тураил изо всех сил врезался в Узиила, и вместе с ангелом смерти они упали на землю.
Гавриилит мгновенно поднялся на ноги, его лицо исказила маска ненависти и отвращения.
- Чего ты хочешь? - взревел он, а его взгляд упал на испуганных беглецов, которые пытались воспользоваться возможностью и спастись, оказавшись вне досягаемости разгневанного ангела.
"Прекрати сейчас же", - беззвучно ответил Тураил.
- Они не заслуживают ничего лучшего. Они усомнились в силе Божьей и должны пожать всходы того, что посеяли.
И снова взгляд Гавриилита переместился на убегающую в панике толпу.
"Мы их уже осудили. Осмотрись. Вокруг лежат сотни, тысяч трупов. Они усвоили урок".
- Этого недостаточно. Я видел, как матери оставляли своих детей и убегали в большом смятении, когда я натолкнулся на них со своими братьями. Это называется страхом перед Богом? Это называется заботой?
Голос ангела смерти надломился от этих слов, и несколькими быстрыми шагами он подошел к Михаилиту.
Тураил изо всех сил пытался сохранить самообладание. О чем говорил его брат? Он ничего не понял? В его словах не было логики, даже по меркам Гавриилита.
"Узиил? Что с тобой? Ты же это не серьезно!?" Мысленно говоря это, Тураил чувствовал, как будто кто-то выдергивает землю из-под его ног, и поэтому он не заметил, что ангел смерти теперь уже стоит прямо перед ним, с поднятым мечом для удара, сжатыми костяшками пальцев на рукояти и мрачной решимостью в глазах.
- Уйди с моего пути, самодовольный слабак, - прорычал Узиил на своего Михаилита, и его манера поведения подсказывала, что он, не колеблясь ни секунды, сейчас совершит худшее из всех преступлений.
Золотой ангел отступил в сторону. А когда ангел смерти проходил мимо, Михаилит шепнул ему в ухо одно слово. Слово, полное силы. Слово, которому его научили сильные из его ордена. Слово, предназначенное только для этого Гавриилита.
***
Когда прибыли другие ангелы, им представилась странная картина. Оставшиеся еретики сбежали, и вокруг было видно лишь множество трупов. Тураил сидел на небольшом выступе, склонив свою голову, глядя прямо перед собой, а его глаза блестели от слез. У него в руках лежал Узиил, ангел смерти, застывший и окоченевший. Казалось, будто бы вся жизнь ускользнула из него, но на самом деле он был все еще жив...
Вера
- Что это, дедушка?
Нежная рука мальчика держала удлиненный предмет молочно-белого цвета, который очевидно истерся за многие годы интенсивного использования в качестве талисмана.
- Перышко, мой мальчик. Перо ангела.
Старик на короткое время прервал свою работу над деревянным бруском, который однажды станет филигранной статуей ангела, и странно посмотрел на своего внука.
- Будьте осторожен, не сломай его. Оно принадлежало очень особенному ангелу.
- Особенному ангелу? Не все ли ангелы - особенные?
Малыш стал небрежно, но ритмично раскачиваться на стуле, на котором сидел. Доски пола под громоздкими ножками стула откликались на движения мальчика глухим рокотом, который через короткое время превратился в монотонную мелодию.
Теперь человек отложил свои инструменты - железное долото и деревянный молоток, которые за эти годы потускнели, и сделал несколько шаркающих шагов к своему внуку.
- Да, конечно, ты прав, мой мальчик. Я имел в виду... - Старик на мгновение замолчал, словно искал формулировку. Затем он продолжил:
- Ты знаешь, откуда пришли ангелы? - Он не дал мальчику достаточно времени, чтобы сформулировать ответ, зная, что не получит его, но продолжил: - Архангелы. Они являются источником всех остальных ангелов. Ангелы - это, так сказать, маленькое отображение своих старших братьев и сестер. Понимаешь?
Мальчик не переставал раскачиваться, слушая объяснения деда. Теперь он смотрел в морщинистое лицо своего собеседника, как будто ему только что сказали, что он не будет ничего есть в тот вечер, забыв, что существенная часть качания в кресле - это движение вперед и назад. Один из этих двух основных принципов только что уступил место размышлениям о том, что мог иметь в виду его дедушка, произнося эти слова. Последствия этого упущения последовала незамедлительно. С громким треском, причудливая конструкция из дерева и человека слишком накренилась и ударились об пол, с хрустом придавив руку ребенка.
Воцарилось почти бесконечно долгое молчание.
Испуганный взгляд старика был прикован к предмету, который раньше был ангельским пером. Пером, которым он владел более шестидесяти лет, и которое до сих пор скрашивало его существование. Артефакт ангельской веры, теперь превращенный в гротескную карикатуру, сломанный и разрушенный банальным повседневным предметом, на котором маленький мальчик, его внук, ранее просто раскачивался туда-сюда.
Мальчик же забыл о боли, которая все нарастала, пока он оставался лежать на досках в неудобной позе, потому что его взгляд встретился с взглядом дедушки. Глаза старика заставили ребенка забыть всю боль, которую тот чувствовал.
Тонкая нить слюны появилась на краешке рта старика, а его лицо стало похоже на только что вспаханное поле в сумерках.
- Михаил.
Голос старика трещал как мнущаяся бумага, когда он произнес это слово своими сухими губами.
- Оно было от Михаила, понимаешь?
Мальчик не мог оторвать глаз от глаз деда, но медленно нараставшая боль в руке, зажатой под стулом, на котором он лежал всем своим весом, вкупе с внезапным осознанием того, что произошло нечто невыразимо ужасное, вызвали страх и слезы у него на глазах.
- Он дал его мне, когда я был примерно в твоем возрасте. Я поднял перо, когда тот обронил его. Когда он заметил, то повернулся и сказал, что я могу оставить его себе, потому что это принесет мне удачу. Это был сам Михаил, понимаешь? Он этого не сказал, но я знаю это.
Последние несколько предложений старик сказал больше себе, чем мальчику. Он сделал несколько неуверенных шагов к своему внуку, а потом его взгляд стал направлен куда-то вдаль, как если бы он смотрел сквозь стены их жилища в какую-то точку где-то далеко.
Волна боли захлестнула мальчика и заставила его тихонько застонать, когда он тщетно пытался вырваться из затруднительного положения. Мальчик инстинктивно держал свободную руку перед лицом в качестве защиты, а когда его дед медленно наклонился, то протянул ее навстречу ему. Но произошло отнюдь не то, что он ожидал.
Почти с любовью старик поднял остатки пера и стал держать их обеими руками, покачивал взад и вперед, вращая и рассматривая, будто бы прикидывая, можно ли их еще спасти. Затем он повернулся на каблуках и нетвердыми шагами направился к двери.
Мальчик перестал рыдать. Только жалкое хныканье вырвались из его горла. Он услышал, как открылась дверь комнаты, а шаги деда стали медленно, но верно затихать, затем открылась еще одна дверь, и дуновение ветра проникло в теплую комнату. А потом все стихло.
Интрига
- Вермонте!
Молодой монах в цветах Михаилитов пробежал по широким коридорам монастыря, как будто Искуситель гнался за ним лично. Стук его шагов эхом отражался от бесплодных стен, как шум моря в ненастное утро.
- Вермонте! - снова крикнул коренастый мужчина. С прерывистым дыханием он ворвался в безлюдную прихожую небольшого помещения в западном крыле просторного монастырского комплекса. Когда молодой человек в развевающейся рясе пересек маленькую келью, свечи погасли, оставив комнату без окон в полной темноте. Он поспешно толкнул дверь в дальнем конце помещения.
- Вермонте, ты здесь?
Комната за дверью также была скудно обставлена и производила впечатление пустынной. Было не так много места, чтобы спрятаться. Тем не менее после недолгого молчания в одном из углов комнаты послышалось слабое "Да".
Монах вошел в комнату, чтобы взглянуть на обладателя голоса. Позади кровати, на которой явно никто не спал ночью, на полу скрючился молодой монах, уставший, но с двумя яркими глазами, смотрящий на новоприбывшего.
- Понтифик Максимус хочет видеть тебя в Рома Аэтерна ..., - выдохнул совершенно запыхавшийся юноша, - ... он послал гонца ... - продолжил он, задыхаясь.
- О чем ты говоришь, Армандо? Почему Понтифик Максимус хочет меня видеть?
Человек на полу сел, его лицо было полно смущения.
- Кенай предложил тебя, - ответил Армандо, глубоко вздохнув, и после этих слов увидел медленное осознание на отчаявшемся лице своего собеседника.
- Это не может быть правдой, Армандо. Как Кенай дошел до этого, и как Петр Второй может поверить этому, почему я...?
- Это не имеет значения, Вермонте, - сказал коренастый монах, перебив своего товарища. - Важно лишь то, что папа хочет тебя видеть. От него уже прибыл посланник, он ждет ответа, и, похоже, не примет "Нет".
Вермонте полностью встал, тяжело опираясь на деревянную ножку своей кровати. Он выглядел так, будто за последние несколько секунд его кости превратились в свинец, а сухожилия и мышцы - в желатин. Когда он, наконец, поднялся, то на короткое время посмотрел Армандо прямо в голубые глаза. Затем повернулся и начал поправлять кровать как обычно.
- Что ты там делаешь? - выпалил Армандо, смущенный и немного удивленный.
- Я не вернусь, мой друг, - ответил Вермонте дрожащим голосом, не глядя на монаха.
- Как так...? Я имею в виду, с чего ты это взял? - запнулся Армандо.
- Армандо, - ответил Вермонте более твердым, почти поучительным голосом, как если бы он разговаривал с ребенком, - мой брат, мой друг. Есть только две причины, по которым меня могут вызвать в Рома Аэтерна. Первая - почему-то мне хотят предложить должность в этом городе. Второй, и гораздо более печальный вариант - меня просто хотят схватить там и казнить. В данном конкретном случае, к моему большому сожалению, я считаю второе куда более вероятным. Ты понял, Армандо? Ты понимаешь, почему я не вернусь и почему я застилаю свою кровать так, чтобы другой брат мог занять мою келью?
Ноздри коренастого монаха задрожали, как ноздри жеребца, ощущающего опасность. Затем он тихо ответил:
- Вермонте, почему ты думаешь, что тебя казнят? Я знаю тебя больше двадцати лет. Мальчишками мы вместе играли в зале, шалили, нарушали то или иное правило распорядка, но ни один из наших проступков не заслуживает такого наказания.
- Это политика, Армандо. Мой отец был новатором, сторонником революционной мысли. Его последователи, прежде всего Роланд фон Барвальд, за последние пятнадцать лет испытали на себе всю враждебность ангельской церкви из-за своих необычных идей, что позволили бы порвать с застарелыми традициями. Кенай - традиционалист. А набожные не любят, когда им плюют в суп...
Монах замолчал на полуслове и с жалостью посмотрел на брата.
На лице Армандо появилось полное непонимание. Его нижняя губа была приподнята, а глубокая складка расколола лоб пополам. Когда он понял, как это, должно быть, выглядело со стороны, его лицо разгладилось, и он пожал плечами, чтобы снова принять образ спокойного монаха.
- Но дела и мнение твоего отца не имеют к тебе никакого отношения, - заявил он наполовину вопросительно, наполовину убежденный в своих словах.
- Нет, это не так. По крайней мере, в глазах Кеная и тех, кто разделяет его убеждения. Неважно, что я сам думаю и делаю. Имеет значение только то, что обо мне думают другие. А теперь, - Вермонте поднял сумку, которую он наполнял своими вещами все время, пока они разговаривали, на плечо - отведи меня к посыльному. Я уверен, что он будет нетерпеливым, и я хочу, чтобы моя поездка в Аэтерна была как можно более приятной.
***
Когда два монаха прибыли во двор монастыря, их ожидал всадник в одеянии храмовника Михаила. Он спешился и стал ухаживать за своей лошадью, которая, очевидно, проделала долгий и трудный путь, о чем свидетельствовал пот на блестящей шкуре животного. Мужчина повернулся, когда братья остановились перед ним. Вермонте заметил, что это был не обычный храмовник. Даже если бы этот элитный воин ордена попытался скрыть свое звание, его властное поведение и благородный профиль явно выдавали, что он был не из простой арматуры. Возраст и качество доспехов дополняли картину, и когда он начал говорить, подозрения Вермонте подтвердились, поскольку посланник не только в совершенстве владел латынью, но и подчеркивал свои слова так, как это мог делать только член одной из древних благородных семей Рома Аэтерна, находившихся в милости у церкви.
- Вы фра Вермонте Бриндизи?
- Да, я, - честно ответил монах и спросил себя, почему они послали такого благородного храмовника из Аэтерна, чтобы забрать в тюрьму обреченного человека.
- Достопочтенная консистория и ее глава, Понтифик Максимус Петр Второй, желают видеть вас в Рома Аэтерна, фра Бриндизи. Следуйте за мной.
Вермонте кивнул и снова спросил себя о реальной процедуре конвоирования. Ни кандалов, ни ударов, ни унижений? Зачем ему в поездку еще и дали лошадь? Разве он не должен был пройти путь к покаянию пешком?
- Давайте, нам нужно спешить. Церемония должна состояться в этом месяце.
***
Когда этим вечером двое непохожих мужчин уезжали прочь, Армандо долго стоял и смотрел им вслед, пока его брат все время поворачивался к нему. И на лице Вермонте он увидел выражение медленного осознания произошедшего. Они не хотели его убивать, они хотели возвысить его, чтобы сын пошел против идей отца.
Дневной свет падал на покрытую высокой травой равнину тусклыми и бледными лучами. Поседевший от борьбы с низко висящими облаками, скрывавшими лик солнца за своими мрачными телами, свет приобретал цвет всего, к чему он прикасался своей слабой неясной сущностью. Журчание темной воды брода окутывало небольшую армию храмовников, которая стояла неподвижно и безмолвно под ветром и шумным дождем, готовясь пересечь реку у подножия холма и нести смерть и разорение в рядах врагов творения. Ярко раскрашенные знамена, которые в другое время вызывающе и гордо провозглашали славу Ангельской церкви и ее последователей, сейчас тяжело свисали со своих шестов. На порывистом ветру, который дул от холмов на северо-восток, они слегка дергались, как извивающаяся рыба, которая медленно погибала, пойманная в сети.
Здесь было около тысячи человек, как конных, так и пеших. Они стояли плечом к плечу, глядя на север, вдоль пологого склона, где уже могли различить темную массу основных сил, которая врезались в войска врага, выползшего из моря на севере, чтобы сеять страх и ужас в землях Гавриила. Передвижения на поле боя были похожи на некую потустороннюю волну, колыхавшуюся то тут, то там. Но оттуда на бесцветный холм не доносилось ни звука. Здесь говорили только ветер и шум дождя. В холодное небо подымалась белая дымка, появлявшаяся от теплого дыхания людей.
Все больше и больше взглядов устремлялись вверх по холму от рядов ожидающих храмовников, туда, где между темными доспехами ангельских воинов поднималась единственная сияющая белая фигура. Она была не менее высока, чем стоявшая рядом арматура. Дождевая вода мелкими ручьями стекала с огромных белых крыльев, нависавших над головой небесного существа. Сияющие голубые глаза под толстыми темными линиями бровей смотрели вниз с холма на борьбу, которая угрожала поколебать границы земли Гавриила, но в них не было ни сомнения, ни страха. Юношеские черты Михаилита источали уверенность и веру. Веру, тронувшую сердце каждого, кто видел лицо ангела.
Серповидные когти гигантских существ Семени Кошмара устрашающе взметнулись над головами людей, которые бросились на врага. Насколько мог видеть глаз, равнина между холмами на севере и темной рекой на юге была черной от тел сражавшихся, и чем дольше длилась битва, тем меньше взлетало штандартов с символами ангелитов к серому небу. На левом фланге упало гордое знамя Вартбурга, дальше, справа, призрачная масса темных когтей и серпов пожирала приглушенные цвета храмовников Эрфурта. Силы Ангельской церкви таяли под натиском с севера, а дополнительные люди все еще стояли на сером холме над рекой, словно ожидая чуда.
Сквозь шум реки и дождя до ушей храмовников, собравшихся на бледном холме, донесся еще один звук. Он шел с гор на юге, что были позади них, и многие оборачивались, чтобы посмотреть, что несет ветер. Из-за каменистых пиков предгорий на холм донесся звук множества гигантских крыльев, с бешеной силой работавших в воздухе. На мгновение показалось, что мир затаил дыхание.
Затем ангелы вылетели из-за гор с головокружительной скоростью. Их иссини-черные одежды развевались на резком ветру, и белый цвет их крыльев, казалось, еще ярче сиял на их фоне. Яркие рыжие волосы их предводительницы развивались будто пламя на мече, символе архангела Гавриила. Ее руки, забинтованные чем-то черным, были скрещены на груди. Знамена храмовников ожили от ветра, созданного взмахам крыльев, и их цвета снова начали вызывающе развеваться над серой землей. Крылатые воины Господа целеустремленно направлялись к армии Семени Кошмара. Их тени упали, как знамение рока, на развращенный выводок Повелителя Мух.
Белый ангел на холме раскрыл свои крылья величественным жестом и скрестил руки как и ангелы смерти, летевшие над ним. Взгляд Михаилита был восторженным, когда он смотрел вдаль, и на его лице была блаженная улыбка.
Михаилит раскрыл ладони и развел руки, и темное облако ангелов смерти сделало то же самое. Что-то вырвалось из объятий каждого летающего воина. Что-то маленькое и почти невидное с расстояния начало падать на вздымающееся призрачное море тварей Семени Кошмара.
На короткое время воцарилась тишина. Затем в мрачном небе вспыхнули яркие вспышки света, за которыми последовал ужасный гром, который прокатился по полю битвы, когда разрушительные потоки пламени прорвались сквозь ряды испуганных порождений Повелителя Мух. Земля задрожала, и воздух над равниной наполнился неестественными предсмертными криками тварей Семени Кошмара. Ошметки покрытых хитином тел полетели во все стороны, и даже твари, что сперва не попали по удар, теперь гибли в обжигающем жаре распространявшегося пламени. Свет небесного огня, обрушившегося на врагов творения, залил поле битвы мерцающим красно-оранжевым цветом. Затем стены огня потухли, но повсюду можно было видеть горящие участки посреди вражеской армии. И трава, и демоны полыхали. Выводок Повелителя мух, казалось, удалялся сразу в нескольких направлениях. Нападение Гавриилитов полностью разбило его ряды.
С серой возвышенности раздался грозный боевой клич. Храмовники приветствовали ангелов. Сотни мечей вышли из ножен и были подняты в воздух, где они соединились вместе с хастами, копьями и развивавшимися знаменами, образуя железный лес, сияющие вершины которого тянулись к небу, наполненному Божьими воинами. Пронзительный звук рога раздался с равнины, и в то же время оранжево-красный свет огня пронесся по небу. Ангелы смерти зажгли свои мечи, прижали крылья к телам и падали, как гигантские хищные птицы, с неба на свою добычу, а их обетные ленты развивались за ними как некие хвосты.
Войска пошли вниз с холма. Темные воды брода пенились и кипели у их ног, и знамена храмовников гордо развевались на ветру во время натиска. Защитники стали нападающими. Ситуация изменилась. Между мстительным огнем ангелов смерти и верными клинками храмовников порождения Семени Кошмара пролили свою слизистую кровь в земле Гавриила.
Кислота
Селеста все больше ощущала запах самого здешнего воздуха в коридорах. Смесь затхлости, пыли и земли, усиливавшаяся с каждым шагом вниз, проникала через нос и рот, где тонким слоем ложилась на язык и будто хрустела на зубах, как крошечные песчинки. Светящиеся стеклянные столбы, похожие на лучи солнца, освещали путь Селесты и туннель из черного камня. Звук их шагов (ее и проводника-Гавриилита) был единственным, что нарушало полную тишину мрачного склепа. Свет и символы Ангельской церкви, вырезанные на стене на каждом перекрестке, напомнили бегинке Рафаилитов, что она находится в самых недрах гавриилитского Химмеля, а не блуждает в каком-то ужасном лабиринте, даже если это место, где она сейчас оказалась, многим могло бы показаться их худшим кошмаром.
Изможденный монах Гавриилитов, указывавший ей дорогу, остановился перед закрытым проходом и повернулся к Селесте своим бледным лицом, заросшим неровной щетиной. За оправой из тонкой проволоки и стекла, которая составляла очки священнослужителя, ледяные голубые глаза выжидающе смотрели на нее. Из темноты за решеткой раздался пронзительный сердитый визг, исходивший будто бы откуда-то издали. Такой звук не могло издать ни одно человеческое горло.
Бегинка Рафаила знала этот маленький ритуал. "Все для Господа", - прошептала она. "Все для Господа", - ответил монах и достал две стеклянные трубки толщиной с палец, которые он носил в кармане своей черной робы. Оба открыли восковые колпачки на флаконах и поднесли трубки к губам. Золотисто-желтая вязкая масса сразу же проявила свой насыщенный сладкий вкус, вкус победы над Семенем Кошмара, который был предназначен одновременно для очищения и предостережения.
Небрежным движением флаконы вернулись в мантию монаха. "Давай", - прошептал мужчина и открыл решетку с помощью ключа, который, вместе с бесчисленным множеством других ключей различных размеров и форм, был прикреплен к его внушительному поясу. Двери со скрипом открылись, и через несколько шагов едва освещенной тьме в поле зрения Селесты появилась еще одна фигура в черном.
- Добро пожаловать, сорор [лат. "сестра" - прим. переводчика]. Мы рады снова получить известие от наших братьев и сестер Рафаилитов.
Селеста вызвала легкую улыбку на своем лице и поклонилась второму монаху. Крепкий слуга Гавриила удовлетворенно кивнул и жестом велел ей следовать за ним.
Клетка высотой в человеческий рост, от которой исходило едкое зловоние, почти заполняла собой неярко освещенную камеру, в которую ее перенесли. Мясистая масса, колыхавшаяся за решеткой, дышала. В слишком узком контейнере неподвижно хранилось что-то большое. Селеста была втайне благодарна за то, что ей не приходилось ясно видеть это отвратительное существо в тусклом свете комнаты. С гневным ревом густая зеленоватая слюна хлынула из клетки на пол перед ногами Селесты.
- Мы более чем рады видеть то, что вы нам принесли, сорор.
Маленькие уши второго монаха заметно вспыхнули от возбуждения, когда он властным движением руки приказал своему помощнику взяться за рычаг сбоку клетки, а сам отступил далеко позади самой Селесты. Бегинка Рафаила встала перед клеткой и кивнула изможденному священнослужителю, что она готова.
С визжащим скрипом, который почти напоминал крики существа, небольшая часть прутьев отодвинулась, оставив отверстие шириной в несколько сантиметров. Тут же черная поверхность, покрытая слизистым слоем, протиснулась между прутьями.
Селеста подавила тошноту, когда подошла к вонючему существу. Она почувствовала на себе взгляды двух монахов, когда с мрачной решимостью потянулась к керамическому сосуду размером с кулак в кармане. Надев на руки две большие перчатки, которые ей выдал один из двух монахов, она ослабила восковую пробку и открыла контейнер. Затем она на мгновение закрыла глаза, чтобы успокоить дыхание, и приготовилась к тому, что будет дальше. Селеста позволила прозрачной вязкой субстанции стечь по ее защищенным рукам. Она тут же стиснула зубы и прижала обе ладони к твердой поверхности панциря твари Семени Кошмара.
Пронзительный крик боли заставил комнату задрожать, когда существо почувствовало, как кислота на руках бегинки проникает сквозь блестящий черный хитин внутрь его мягкого насекомоподобного тела. С визгом оно прижалось телом к решетке, его борьба со стенами клетки сотрясала всю камеру. Существо закричало, и Селеста присоединилась к этому крику. Капли пота выступили у нее на лбу, когда ее руки все глубже и глубже погружались в тело существа, выбирая путь, проложенный для них кислотой. Тварь Семени Кошмара начала гротескно подергиваться, в то время как руки Селесты уже были по локоть в ее плоти. Из последних сил бегинка Рафаила вырвала их из тела существа и со слезами на глазах упала на колени перед клеткой.
Металлический треск настенного рычага возвестил о новом движении прутьев, и отверстие в клетке неумолимо закрылось. Сердитый рев существа превратился в длинное пронзительное хныканье, которое, как и движения самого существа Семени Кошмара, становилось все слабее и слабее.
Сквозь пелену боли бегинка Рафаила увидела, как два монаха бросились на помощь, но не осмелился прикоснуться к ней. Дрожа, она потянулась к бутылке с водой, которую они принесли, и начала смывать черную кровь Семени Кошмара с дымящихся перчаток. Голосом, задыхающимся от слез, она сказала Гавриилитам:
- Она причиняет им больше вреда, чем любая другая кислота, которую мы когда-либо разрабатывали. Она прогрызает их броню, как будто ее и нет. Мы хотим в ближайшее время сосредоточиться на разработке этого вещества. Мы верим, что сможем сделать так, что оно будет убивать только порождений ада и щадить людей.
Монахи с ужасом смотрели на руки Селесты, которые вылезли из-под разрушенных перчаток. Из-под защитного слоя виднелась болезненная плоть, покрытая покрасневшими волдырями. На всех ее пальцах теперь появились будто бы кровоточащие порезы.
- Эта кислота и так уже вредит нам гораздо меньше, чем им. Просто пока она слабо различает кожу и хитин.
Башня
Здесь, за тяжелыми воротами из блестящей стали, был едва слышен шум людей, стук молотков и пил. Здесь никому не разрешалось его беспокоить. Это был его мир. Многие сотни людей, которые по его воле создали то, что для их ограниченного разума навсегда останется непостижимым, не могли нарушить священное спокойствие, царившее здесь. Его спокойствие. В его башне.
Это было именно то спокойствие, которого хотел Синвелл. Он не всегда носил это имя. Раньше он был кем-то другим. Тем, кто обладал высокой должностью, был одет в дорогие одежды и регалии епископа и правил городом целебных источников из здания, полного чудес прошлого.
Серо-черное одеяние Синвелла длиной до пола скользило по белокаменным ступеням, поднимавшимся все выше и выше. Он нежно провел костлявыми пальцами по безупречно белым стенам башни. Его башни.
Остекленевший взгляд старика скользнул через одно из узких заостренных окон по хаосу города за окном. Пьедесталы проповедников четко выделялись из толпы, которая раскачивалась у их ног, волоча за собой камни, деревянные и металлические балки. Вскоре будет завершено подключение к другим башням. В тот день, когда он, его братья и сестры должны были получить жизнь вечную.
Синвелл поднимался все выше и выше, пока его шаги не достигли верхнего этажа башни. Здесь тоже все было белым, ослепительно белым и чистым, как вечность. В бледном свете, падавшем через окна круглой комнаты, блестели переключатели, ручки и рычаги огромной техники, которая почти полностью заполнила стены комнаты. Синвелл подошел к блестящему стальному столу и провел пальцами по холодному материалу. Он сам создал это устройство, своими руками проложил все провода и вкрутил каждый винт. Это было идеально, безупречно. Как и все в его башне.
Его собственное лицо, изрезанное глубокими морщинами, смотрело на него с отражающей поверхности. Однажды другие будут стоять там и управлять башней, не зная, как работают замки и орудия. Для них это было бы чудом. Чудо, которое он, Синвелл, создал - и он будет наблюдать за ними.
Синвелл сам был чудом.
Медленно, почти в трепете, он отнял руки от своего произведения искусства и повернулся. Его босые ноги почти не издавали ни звука на грубом каменном полу, когда он шагал к цилиндрической стеклянной камере, которая возвышалась в центре комнаты. Стекло исказило форму Синвелла, сделав его похожим на бесформенную тень. Бесформенная тень - вот кем он был перед этим залом. В конце концов, старик смотрел на свою могилу.
Синнвелл будто бы обнял комнату, прижался к ней, как к холодной хозяйке. Стекло было теплым для тонкой, как бумага, бледной кожи его щеки. Краем глаза он увидел, как сверкают иглы, которые пронзят его тело, если кто-нибудь потянет за правый рычаг. Он надеялся, что это сделает она. Голос Гавриила, которая в первую очередь сделала все это возможным для него. На ее глазах он замерзнет изнутри, а жидкий пластик обернет его тело и сохранит его навеки. На ее глазах его душа войдет в башню, в его новое тело, которое ему было разрешено создать для себя, и она даст башне свое имя. Синвелл...
Его тело дрожало от возбуждения, когда он упал на колени перед камерой. В день триумфа он умрет вместе со всеми другими, братьями и сестрами в других башнях, и все же они будут жить ... жить до тех пор, пока белые башни возвышаются над Нюрнбергом.
Караван
Пот струился из-под широкой соломенной шляпы, покрывавшей лысину Ману. Кожаные ремни наполовину заполненного ящика с саженцами, который он нес на спине, глубоко врезались в его плечи. Из-за сильной влажности рисовое поле вокруг будто закипало. Облака тумана окутали долину, и силуэт деревни, которая пряталась дальше на мягком склоне, казался иллюзией. Темные фигуры других фермеров, которые, как и он, сажали молодые рисовые саженцы в илистую землю, были похожи на миражи из другого мира.
Его лицо исказилось от боли, Ману выпрямился и потянулся со стоном, на который его спина ответила громким хрустом. Стоная, он осторожно потер обеими руками свои выступающие поясничные позвонки. Земли Рафаила может и были более плодородными, и может быть, и богаче, чем земли других архангелов, но работа крестьян здесь была не менее тяжелой.
Ману прищурился, глядя на долину. За пределами мутной коричневой воды, доходившей ему и другим фермерам, выращивающих рис, выше колен, что-то шевелилось. Очертания огромного фургона, запряженного шестью буйволами, постепенно отделялись от густого тумана. На козлах он мог различить бронированную фигуру храмовника Гавриила, который неприличными взмахами палки гнал животных по улице. За первым фургоном появился второй. Ману знал, что фургоны едут в Грацианополь и что за ним последуют еще многие. Мускулистый рисодел снял соломенную шляпу. Он знал, что его работа на какое-то время закончилась.
Ману крикнул остальным и указал на долину. Все поставили свои ящики и побежали в деревню. От напряжения сердце Ману забилось быстрее, а его измученные легкие горели, как огонь. Он должен как можно быстрее сообщить об этом другим. Фермер вспомнил первый раз, когда караван проезжал через их деревню. Храмовники из Нюрнберга загоняли людей в их дома и запирали там всех, кто сам не захотел оставаться внутри. Ману подумал о своей жене и маленьком сыне. Если они вовремя вернутся домой, с ними ничего не случится.
Вернувшись к себе, Ману быстро вытащил сына из сарая и отвел в скромную хижину, в которой он жил со своей небольшой семьей. Его жена услышала крики полевых рабочих издалека. Она уже присела к стене под окном, выходившим на деревенскую улицу. Ману с облегчением опустился рядом с ней. Он приложил указательный палец ко рту и умоляюще посмотрел на сына. Лучше не замечать присутствия храмовников. До сих пор сохранение спокойствия всегда помогало. Фермер уже слышал крики и шум храмовников Гавриила, которые вошли на деревенские улицы. Но все жители села уже знали о них, и поэтому снаружи никого не было видно.
Стук копыт буйвола по мягкой земле неуклонно приближался. Вскоре тень от первой повозки заглушила бледный свет, падавший через маленькое окно в хижине Ману. Фырканье водяного буйвола и хруст осей под тяжелым грузом, который тащили фургоны, нарушили напряженную тишину. Ману видел стальные контейнеры, в которых находились разгрузочные тачки. Тяжелые цепи и почерневшие железные скобы скрепляли металлические сосуды высотой с человека. Ману вздрогнул и вскинул предплечья, когда услышал скрежет когтей о металл, исходящий из одного из фургонов, и нечеловеческий визг, и щелчки, которые были приглушены, но отчетливо слышны через толстые стенки контейнеров.
Вся деревня, казалось, затаила дыхание, пока последний из фургонов не проехал по деревенской улице.
И только когда караван с его неестественным грузом оказался далеко, жизнь в деревне возобновилась, а крестьяне вернулись к своим делам.
Послание
Теплая еда и вино, которые подал им хозяин, согрели живот Сурдена, когда он откинулся на скрипучий стул и на короткое время закрыл глаза. С циновок из рисовой соломы, которые должны были служить ночным ложем на чердаке, он услышал мучительный стон Морица. Послушник сдирал с ног свои тяжелые походные ботинки, и волдыри, появившиеся под ними, не делали процедуру более приятной. Уже прошло несколько месяцев его обучения, и теперь лишь паломничество в Нюрнберг, которое они начали несколько недель назад, отделяло Морица от его рукоположения в монахи ордена Гавриилитов.
Сурден приоткрыл глаза и посмотрел на свои больные ноги. Для него боль почти не ощущалась, несмотря на глубокую тревогу, которую он чувствовал. Хозяин знал об опасной местности, в которой поселился, и заверил Сурдена, что для него нет ничего важнее, чем защита его гостей. Тем не менее, монах заставил этого человека поклясться, прежде чем позволить ему спрятать себя в этой комнате. Сурден мог представить, что произойдет, если самый опасный и популярный еретик в регионе узнает о двух монахах из ордена Гавриила, которые останавливались в "его" районе. Он боролся с ощущением липкости, от которого у него свело живот при этой мысли, и прислушивался к стону старых балок над ними. Подходил к концу еще один день его паломничества в Нюрнберг. Еще один день, когда их не заметил рыскавший повсюду зверь, которого называли Ансбахером. До сих пор они были в безопасности от мстительного убийцы, который когда-то был Родериком фон Ансбахом.
- Магистр Сурден?
Он полностью открыл глаза и посмотрел на своего ученика, который теперь сидел, скрестив ноги, рядом с его походными ботинками.
- Магистр, вы тоже это слышите?
Глаза Морица искрились напряжением, когда он указал рукой в сторону пивного зала, который находился под его комнатой.
Сурден нахмурился и прислушался. Мальчик был прав - кто-то поднимался по лестнице. Он услышал хриплый голос домовладельца, говорящего с кем-то шепотом - и скрип тяжелых ботинок по лестнице.
- Да, герр, говорю вам, там для вас сидят две толстые птички... по дороге в Нюрнберг, да, да ... просто позвольте мне показать вам. Я просто надеюсь, что это развеет ваши сомнения, герр...
Стул Сурдена с грохотом ударился об пол. Внезапно паника вернулась. "Мориц, быстро ..." Монах поспешил к окну, ища выход или укрытие. Пока Мориц следовал за ним поспешными шагами, Сурден мельком увидел улицу перед гостиницей. Три фонаря горели на седлах привязанных перед входом лошадей. Допотопное оружие, прикрепленное к спинам животных, дало ему представление о том, во что они вляпались, прежде чем открылась низкая дверь на чердак.
Сурден развернулся и прижал Морица к задней стене зала. Он встал перед мальчиком, защищая его, и поднял кинжал, но вид высокой фигуры, только что вошедшей в комнату, заставил его замереть посреди движения. Сияние свечей разбивалось о голубоватый металл доспехов, там, где они не были прикрыты тяжелым темным плащом, покрывавшим широкие плечи новоприбывшего. Рядом с ним в комнату вошел хозяин дома вместе с двумя другими фигурами, наставившими тупые металлические концы своего запрещенного оружия на двух Гавриилитов.
Монах почувствовал, как у него ослабли колени. Его охватило головокружение, но внезапно резкое движение вернуло его к реальности. Он схватил черную мантию послушника Морица и удержал мальчика. Оружие еретиков и холодный взор их предводителя были прикованы к разъяренному мальчику, чьи беспомощные крики гнева эхом разносились по маленькой комнате.
- Проклятая свинья! - крикнул Мориц домовладельцу, который невольно вздрогнул, но вскоре вернулся к высокомерной ухмылке. - Господом Богом ты поклялся не предавать нас! - темные глаза послушника сверкали гневом, когда он угрожающе поднял руки в сторону трактирщика. - Провались ты к дьяволу, к дьяволу...
- Мальчик лжет, герр. Я вообще ни в чем не клялся.
Сурден притянул к себе Морица и прикрыл его рот. Монах почти не чувствовал диких ударов мальчика, обрушившихся на его предплечья. Вместо этого он продолжал завороженно смотреть на лидера еретиков, который холодными глазами смотрел на Морица.
- Хозяин?
Низкий голос высокого человека в мерцающих голубых доспехах заставил коренастого хозяина таверны нетерпеливо взглянуть вверх.
- Принеси мне веревку.
Когда хозяин поспешно вышел из комнаты, Сурден почувствовал, как страх смерти сжал ему горло.
- Пожалуйста, не надо, пожалуйста, хотя бы дайте ему жить ... он еще ребенок! - прошептал монах.
Через несколько мгновений хозяин вернулся с желаемой веревкой, которую тут же перекинули через прочную балку крыши. Трактирщик потянул табурет, на котором сидел Сурден несколько минут назад, под веревку и забрался на него, чтобы завязать петлю. Ноги испуганного монаха наконец перестали работать. Он упал на колени, его безвольные руки освободили дрожащего Морица. Послушник не двинулся с места, просто уставился на петлю, которая должна была положить конец его жизни.
- Достаточно ли стабильна балка? - голос Ансбахера (Сурден был уверен, что это не может быть кто-то другой) был совершенно спокойным. Его глаза встретились с тускневшим взглядом монаха.
- Да, очень стабильна, герр, - крикнул домовладелец со стула.
- Достаточно крепкая, чтобы повесить лживую собаку?
Сурден услышал свой тихий стон.
- Послушайте, герр, я думаю, ее вполне достаточно, - ответил хозяин и налег на веревку всем своим весом, чтобы доказать это.
Все последующее произошло очень быстро. Высокий еретик бросился вперед, схватил хозяина и набросил петлю ему на шею. Резким рывком он вырвал табурет из-под ног трактирщика. Приглушенное бульканье, за которым последовал громкий треск, когда мужчина сломал себе шею, положил конец быстрой последовательности действий Ансбахера. Хозяин еще несколько секунд подергивал ногами, а затем стал неподвижно болтаться над полом чердака. Удивленное выражение на замершем лице мертвого хозяина ни в чем не уступало выражению Сурдена.
- Постарайся немного поспать. Впереди еще долгий путь до Нюрнберга. И передай своим лживым хозяевам, что в отличие от них, я не проливаю кровь детей.
Ансбахер кивнул Морицу и повернулся, чтобы уйти. Его шаги и шаги его последователей затихли на скрипучей лестнице. Через некоторое время глухой топот лошадиных копыт стих на юге. Но прошло некоторое время, прежде чем Сурден и Мориц снова смогли пошевелить своими конечностями, застывшими от испуга.
Как всегда, когда кардинал Жиль слышал этот гимн из тысяч глоток, он украдкой вытирал слезу из уголка глаза, прежде чем та успевала скатиться по его жирной щеке. Он никогда не понимал, что обидело некоторых критиков из других орденов, которые утверждали, что песня возвышает людей земель Рафаила над другими. Жиль взглянул на Корнелиуса, своего ближайшего помощника, но последний, похоже, не заметил эмоций кардинала. Своих эмоции по поводу пылкой преданности его милым агнцам было нечего стыдиться, но сегодня, наконец, был День Восторга, когда радость должна царить повсюду и когда не было времени для слез.