Вот и остались позади незабываемые и волнующие встречи с прекрасным озером Ак-Аттык-Коль и грозным Серлигхемским каньоном. Впереди нам предстояло проплыть энное количество по широкому и вольному Бий Хему.
Я сомневался, а нужно ли писать о событиях, в которых не происходило ничего душещипательного, резко отличающегося от нашего обыденного существования, о событиях без стрессовых ситуаций и трагических происшествий?
Да, я долго сомневался, мучился в сомнениях и решал, а потом как-то само собой пришла уверенность - НУЖНО!
Ведь именно эти события составляют основу всей нашей жизни. Они заполняют её каждый день, и каждый час. И если не писать о них, тогда придётся не писать почти совсем, дожидаясь каких-то особенных, выдающихся происшествий.
Решено! Я буду писать именно о таких событиях, о тех нескольких днях, которые мы провели на Большом Енисее или, по-местному, Бий Хеме.
И пусть описание их не будет дневником, в полном смысле этого слова, ни по хронологии, ни по точной сути всего происходящего с нами.
А если кто-нибудь из моих друзей, читая эти строки, усмехнувшись скажет.- Врёшь ты всё, уважаемый! Такого вовсе и не было!
Я спокойно отвечу ему, как в добром старом английском анекдоте.- Ну и что!
Действительно, пускай чего-то и не было, что-то домыслила фантазия, но ведь так могло и быть!
Были всякие дороги,
Били в гору, были вниз,
А посмотришь - и в итоге
ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ ЖИЗНЬ!
Пусть сжигает знойный ветер,
Я живу, пока в пути.
Рай и ад на этом свете!
К богу незачем идти!
Человеческая память, во всяком случае моя, обладает одним интересным свойством - она, в отличие от машинной, легче запоминает резко изменяющиеся события и почти не регистрирует оттенков длительных и монотонных отрезков нашего жизненного бытия.
Вот и сейчас, спустя всего каких-нибудь два года после нашего прерывания на Бий
Хеме, с громадным трудом удаётся вспоминать и восстанавливать в памяти события, которые произошли с нами во время сплава от устья Серлиг-Хема до устья Тоора - Хема, хотя протяжённость этого кусочка маршрута была много более ста километров.
После весело бешенного Серлиг-Хема, с его лихими зигзагами-поворотами, ревущими порогами и игривыми звенящими шиверами, Бий Хем встаёт перед глазами в виде широкой, гладкой и блестящей ленты, окаймлённой густой бахромой Саянской тайги, которую то и дело прорезали ковровые полотнища лугов и каменные ступени осыпей, расположившихся на пологих длинных склонах невысоких холмов.
Интересной особенностью наших встреч с Большим Енисеем было то, что после долгих дней таёжного безлюдья мы обязательно, уже на первых метрах сплава, встречались с представителями великого земного племени гомо сапиенсов.
В первый раз это были два егеря-рыбинспектора, которые с великим нетерпением
ожидали наши лодки, вынырнувшие из-за последнего крутого поворота сердитой речки - Серлиг-Хема.
Объяснялось это нетерпение очень просто - в этот год по всему Бий Хему был запрещён лов рыбы и охота.
Многочисленные браконьеры с помощью сетей и других орудий массового лова настолько ощутимо поубавили живые запасы этой богатой реки, что такая мера была просто необходима.
К счастью, наш весьма скромный улов был надёжно укрыт от посторонних глаз в глубине багажников и ускользнул от внимательных глаз блюстителей рыбных порядков. Обменявшись вежливыми приветствиями, мы мирно расстались, довольные друг другом.
Во второй раз на пологом каменистом мыске, острым клином выступающем из таёжного бурелома точно на стрелке Бий Хема, мы увидели двух местных рыбаков, которые занимались весьма ответственным делом - перебирали и раскладывали на солнцепёке пойманную рыбу, которую необходимо было срочно спасать от полной порчи.
Оставленная без присмотра рыба, а было её весьма много, изрядно задохлась и издавала специфический, далеко разносящийся лёгким ветерком запах, красноречиво показывающий любому знатоку истинное положение дел.
Бедняги рыболовы, которые по какой-то причине не успели вовремя проветрить и подсушить свой улов, метались по берегу, раскладывая запашистые тушки крупных хариусов на галечнике.
Выражаем им своё глубокое сочувствие, и вежливо осведомляемся о том, когда отходит от Тоора-Хема "Заря", а также выясняем расписание в работе местного магазина.
Последние данные нас особенно волнуют, так как после завтра день рождения Феди, а наличных запасов "горючего" для такого случая у нас совершенно нет.
Аборигены доброжелательно реагируют на наши вопросы и сообщают, что "Заря" ходит, вроде бы, по нечётным дням недели, а магазин имеет весьма своеобразный график работы - весь день он закрыт, а вечером работает на отпуск спиртяжки всего один единственный час, да и то нужно попасть вовремя, пока местные жаждущие не расхватают весьма ограниченные суточные запасы.
В наличии там бывают коньяк, портвейн и ещё какая-то бодяга с трудным названием: не то Гумоза, не то Хамоза,- но зато с яркой и красивой этикеткой.
Выяснив наиболее волнующие нас вопросы, мы начинаем с рыбаками обычную в таких случаях травлю "за жизнь". Делимся с ними своими впечатлениями о том, что Серлиг-Хем стал значительно беднее рыбой и, тем более, дичью, и узнаем причину этого прискорбного для нас явления.
Буквально за день до нас по реке прошли ещё две группы. Причём, одна из них в составе восьми или девяти человек была поголовно вооружена огнестрельным оружием, и отличалась бешенным охотничьим азартом.
Канонада непрерывных выстрелов гремела в тайге по всему порхающему, летающему и плавающему. Несколько стай серых гусей, которых эти бандюги гнали перед собой в течение многих часов, были настолько напуганы, что до сих пор не садились на землю и кружили над рекой. Рыбаки видели их в воздухе буквально за час до нашего появления.
Становится ясным, что это не Серлиг-Хем стал беднее, а даже в этом удалённом от жилых мест кусочке Саян стало много люднее и беспокойнее.
Расстаёмся с рыбаками, получив от них в виде презента по паре густо воняющих хариусов. Очевидно, снова придётся проводить сложный и опасный
эксперимент над своими организмами по проблеме выживаемости, так как выбрасывать таких "прекрасных" рыбок просто рука не поднимется.
Задача, стоящая перед нами в настоящее время, весьма сложна: за два дня преодолеть оставшиеся долгие километры, и успеть к вечеру завтрашнего дня в магазин, именно в тот промежуток времени, который отпущен для выдачи граммулек населению. Это просто необходимо для предстоящего Фединого бенефиса.
Придётся вкалывать с утра до позднего вечера, иначе все наши планы останутся неосуществлёнными.
Километрах в двух ниже по течению Бий Хем делится на два коротких и широких рукавчика, огибающих небольшой, но очень красивый остров, который вздымается к небу высокой лохматой шапкой, плавающей в зеркальных водах реки.
Поскольку сплав здесь абсолютно безопасен, наши лодки разбредаются в разные стороны, и мы теряем друг друга из вида, а затем, обогнув остров, вновь сливаемся в единую кильватерную колонну.
Постоянная работа вёслами для поддержания нужной скорости движения не даёт нам возможности беседовать доже с партнёрами по экипажу. Лохматим гладкую поверхность реки быстро мелькающими лопастями, обливаемся липкими струйками собственного пота, и лишь изредка оборачиваемся назад, чтобы посмотреть, не отстаёт ли какая-нибудь из лодок.
Чаще всего ей оказывается лодка Феди. Не совершенность конструкции ЛАСов первых выпусков становится особенно заметной при движении на спокойной воде. Кроме того, на скорость её движения существенно сказывается и то обстоятельство, что ребята работают однолопастными вёслами. Им приходится затрачивать значительно большую энергию и усилия, чтобы поддерживать задаваемый нами темп движения.
По этой причине на их лицах не видно особенного веселья и беззаботности. Мужики вкалывают "по-чёрному".
Зато Ляпунов откровенно подсачковывает, отдыхая от треволнений каньонной круговерти. Сейчас настала пора Олега потрудиться на благо своего экипажа. Глядя на их лодку, вспоминается Джером Джером с его описаниями подобных ситуаций:
Простая, обычная гребля, с единственной целью двигать лодку вперёд, - не особенно трудное искусство, но требуется большая практика...
Очень забавно наблюдать за тем, как два новичка стараются грести в такт.
Носовой никак не может разойтись с кормовым, потому что кормовой, мол, гребёт как-то странно. Кормовой ужасно возмущён этим и объясняет, что он вот уже десять минут пытается приспособить свой метод гребли к ограниченным способностям носового. Тогда носовой, в свою очередь, обижается и просит кормового не беспокоиться о нём, но посвятить всё внимание гребле на корме.
- А может быть мне сесть на твоё место?- говорит он, явно намекая, что это сразу исправило бы дело.
Они шлёпают вёслами ещё сотню ярдов с весьма умеренным успехом, потом кормового вдруг осеняет, и тайна их неудачи становится ему ясна.
--
Вот в чём дело: у тебя мои вёсла,- кричит он носовому.- Передай их мне.
- То-то я удивлялся, что у меня ничего не выходит,- говорит носовой, сразу повеселев и с охотой соглашаясь на обмен.- Теперь дело пойдёт на лад.
Но дело не идёт на лад даже теперь. Кормовому, чтобы достать свои вёсла, приходится вытягивать руки во всю длину, но носовой при каждом взмахе больно ударяет себя вёслами в грудь.
Они снова меняются, приходят к выводу, что у них не тот набор вёсел, и, наперебой ругаясь на свою судьбу, проникаются друг к другу самыми тёплыми чувствами...
Нечто похожее происходит в лодке Ляпунова. Так и не решив до конца проблемы вёсел и техники гребли, Ляпунов машет на это безнадежное дело рукой и, вооружившись спиннингом, начинает без устали "посвистывать" им на всю окружающую тайгу, посылая блесну в самые различные места реки.
При такой ширине русла надеяться попасть блесной на стоящего где-либо тайменя или ленка дело случая. Однако наш Игоряша - везунчик на такие штучки, и после получаса непрерывного блеснения его спиннинг внезапно изгибается и начинает ходить ходуном. Есть ленок!
Восторженный вопль Олега звучит в тиши тайги, и Игорь начинает выводить сопротивляющуюся рыбину к лодке. Он медленно работает катушкой, то, усиливая, то, ослабляя натяжение лесы.
Метрах в десяти от лодки бурлит вода под мощными рывками сопротивляющейся рыбины. Вот она уже совсем рядом - в сверкающей струе мелькает словно бы раскалённая полоска металла. Полоса ещё не совсем остыла и по своим краям красна от набранного в огне жара, а посредине отливает сиренево-синими красками окислов. Полоса гибко и упруго изгибается на натянутой лесе, и вот уже отчётливо видно всё напрягшееся тело рыбы.
Последние усилия и ленок оказывается в лодке. Ляпунов любуется пойманным красавцем, по всему телу которого разбросан хитроумный узор из пятен, точек и скобок. Однако, извлеченное из своей родной стихии, это прекрасное чудо природы быстро, буквально на глазах, блекнет, тускнеет, и почти полностью утрачивает свою яркую окраску.
Коллектив блаженствует - сегодня вместо приевшейся всем каши на ужин мы будем иметь удовольствие откушать деликатеснейшее жаркое из свежайшей царской рыбки.
От избытка чувств мы дружно, на всю тайгу провозглашаем здравицу в честь умельцев и удачников.
С берегов реки в ноздри бьёт невероятно ароматный запах каких-то неизвестных нам таёжных трав. От него в голове возникает лёгкое, почти неощутимое кружение, как во время старого доброго вальса.
Иногда проплывающая мимо нас береговая растительность переплетается в сплошной зелёный массив, и просто невозможно определить составляющие этого изумрудно блестящего кустарнико-травяного ковра.
На ум почему-то приходят слова глупей шей песенки, которую мы, с лёгкой руки товарища Ляпунова, частенько напевали на Бирюсе:
С дуба падают листья ясеня,
Не фига себе, не фига себе!
А присмотришься и действительно,
0фигительно, офигительно!
Ни дубов, ни ясеней здесь нет и в помине, а слова дурацкой песенки совершенно не выходят из головы.
Солнце немилосердно жжёт наши голые организмы, и наносит последние уверенные загарные мазки на все участки тела. Сейчас, когда нет никакой надобности в спасательных жилетах, экипажи щеголяет на виду у всех обитателей тайги, практически, голышом.
Свежий, резвый речной ветерок полностью сдул и унёс куда-то вглубь береговых зарослей всю пернатую нечисть.
Когда Женя начинает особенно активно работать своим инструментом, на меня фонтанчиками брызгает ледяная забортная вода, и всё тело невольно покрывается крупными мурашками.
Дурным голосом требую от него более квалифицированной работы и уважения к рулевому.
Скорость течения и плюс нами мощные усилия быстро скрадывают очередные километры пути. Однако до цели наших стремлений еще очень и очень не близко, а день рождения приближается и нависает над нами с каждой минутой и очередным гребком.
Ориентироваться на Бий Хеме оказывается совсем не просто, так как впадающие в него речки очень ловко маскируют свои устья в прибрежных складках, бухточках и проточках.
Нас всё время раздирают противоречия. Каждый отстаивает своё твёрдое мнение о скорости движения и количестве остающихся километров пути.
Иногда Бий Хем устаёт сливать свои богатые воды в единое русло, и делится на отдельные рукава, между которыми образуются длинные и узкие островки, сплошь заросшие удивительно буйной растительностью. Издалека они похожи на мощные крепостные башни, замаскированные зеленью и стволами деревьев, или на сказочные парусники, плывущие по зеркальной глади Енисея.
В такие моменты на нас нападает игривость, и все три лодки разбегаются в разные стороны, исчезают в глубине проточек, и летят навстречу неизвестности. Потеряв друг друга из вида, мы бешено работаем вёслами, стремясь первыми обогнуть островки и выскочить на основное русло.
Тот, кому это удаётся, очень доволен и выражает свою бурную радость криками и жестами.
На пережор останавливаемся на очередном острове, который, как и его собратья, весь зарос густейшим лесом, но заканчивается уютным песчано-каменистым мыском. На мыске громоздится здоровенный завал. Дров для нашего не большого костерка здесь даже с излишком.
Как только наша лодка коснулась песчаного дна, Женя, бросив весло на берег, тут же куда-то слинял. Сомнений никаких у меня на этот счёт нет - он снова направился пастись дарами природы. Теперь он появится только тогда, когда зазвенят миски и кружки, и зычный голос дежурного, сотрясая воздух, возвестит на всю тайгу.- Кушать подано. Прошу жрать, товарищи!
Мы с Игорем начинаем пережор с дегустации подаренной нам рыбаками рыбы. На вкус она оказывается довольно съедобной, но запашок от неё был, будь здоров. Воняет так, что со всей окрестной тайги на остров начинают слетаться несметные полчища самых разнообразных мух.
За обсуждением впечатлений от съеденного деликатеса не замечаем, как последние его кусочки исчезают в наших желудках. Дело сделано! Теперь остаётся только ожидать от времени ответа на вопрос - Жить или не жить!
Вартанов, соблазнённый нами, присоединяется к эксперименту и решительно сжирает свою порцию.
Федя выжидает, а Олег решает не играть с судьбой, и передаривает своих рыбин Ляпунову. Тот алчно потирает руки, и приступает к повторной операции с "душистыми" хайрюзами. Покончив и с ними, Игорь начинает коситься на Федины запасы, но тот дипломатично поясняет ему, что давно бы сам съел эту "прелесть", но, поскольку, он завтра именинник, то ради общества должен дожить до этого торжественного события наверняка.
Минут через двадцать из ведра начинает струиться ароматный запах крепкого чая. Тут же появляется Крылов, на ходу дожевывая какую-то таёжную "фрукту".
Требуем от него выдать продукт для пережора. Он долго роется в своих запасах и, наконец, выделяет обществу какую-то заплесневелую колбаску, по ложке сахарного песка и по конфетке.
Весь этот процесс сопровождается нудным ворчанием по поводу наших ненасытных утроб и обжорства.
Молча сносим все эти оскорбления, и вгрызаемся в окаменевшую колбасину, нарезанную дежурными до неприличия тоненькими ломтиками-порциями.
Почти пять минут над островом звучит лишь голодное урчание и причавкивание - коллектив потребляет горячую пищу. Затем громко гремят пустые кружки, а это значит - наше пережорное счастье испито и изъето всё до дна. Выдача индульгенций в рай закончилась.
Впереди нас ожидали километровые плеса Бий Хема и еще часов пять непрерывной гребли.
Невольно вспомнился сплав по Енисею в районе Большого Порога и далее до самого места строительства Саяно-Шушенской ГЭС.
В тот раз мы никуда не спешили, и поэтому праздно отдались власти могучей реки. Раздевшись до плавок, мы возлежали в самых невероятных и живописных позах вдоль и поперек своих гутаперчивых судёнышек, и всеми порами наших загоревших до черна тел ловили "кайф".
Мимо нас проносились на байдарках туристы-зачётники, одетые в спасательные жилеты и хоккейные шлемы, местные любители рыбалки. Иногда нас начинало болтать и швырять на невысоких, но крутых волнах шивер, которые согласно имевшейся у нас лоции даже носили какие-то наименования.
Нам было все равно, мы наслаждались жизнью, отдыхали от мирской суеты, впитывали в себя весь воздух окружающей тайги и её просторов. В воздухе так и носилась поэзия.
Столько в мире покоя и света,
Столько счастья сулил этот день,
И мы все забывали, что это
Лишь его мимолетная тень!
Устав от ничего неделания, мы загоняли лодки в какую-нибудь из многочисленных бухточек, и принимали воздушно-водяные ванны в леденяще холодных струях Енисея. Затем пили крепчайший чаёк с конфетами, и отправлялись дальше. Там, на берегу Енисея, нас поджидал и волшебный по своей красоте и составу растительности маленький садик, который был посажен когда-то не то геологами, не то метеорологами. В нём росли и малина, и смородина, и яблони, и груши.
От такой роскоши я маненечко обалдел и, вспомнив детство, лихо взгромоздился на одну из груш. Увы, детство моё давно минуло, тело накопило излишки веса, а организм утратил значительную долю ловкости.
В результате, едва успев сорвать и отправить на землю парочку груш, я сам неловко поместился на тонком сучке, подломил его и с оглушающим грохотом преодолел двухметровое расстояние от сучка до матушки земли.
На память об этом сказочном местечке мне достались две глубокие царапины на плече и ноге, которые мешали мне жить до самой Москвы.
Это было в 1974 году, а сейчас вокруг нас бушевал август 1977, и нам приходилось усиленно махать вёслами и тешить себя лишь мыслями о том, что же мы возьмем в магазине Тоорахема, и как будем гулять, чествуя нашего Федю.
Вот уже два раза за сегодняшний день мы обгоняли группы сплавлявшиеся по Серлиг Хему перед нами. В них, по каким-то неведомым для нас причинам, царили разброд и шатания, в результате чего они развалились на отдельные части.
Сейчас нам попадались эти изгои, занимающиеся какими-то своими делами. Проходим мимо них, не приставая к берегу, а на любопытные вопросы, куда это мы так лихо гоним, отвечаем строго и односложно.- В магазин!
К вечеру солнце из ослепительно белого превратилось в тускло оранжевое. Из-за склонов вдруг вынырнула тёмная, взлохмаченная туча и закрыла этот оранжевый диск.
Ветер был слабый, и туча долго не спускалась ближе к земле, а висела высоко в небе серым аэростатом воздушного охранения. Когда же она, в конце концов, всё-таки спустилась к самой земле, то мгновенно разорвалась.
И в воздухе, через ее узкие просветы, снова брызнули золотистые солнечные лучи.
Над тайгой поднялись испарения, они рисовали в воздухе, осветленном и густом, причудливые миражи.
Затем солнце вновь и на этот раз насовсем скрылось за густыми кучевыми облаками, которые постепенно из белых превращались в лохматящиеся серые тучи. Свежело. Похоже, что собирался приличный дождичек.
Нужно было срочно искать место для ночевки, тем более что за этот суматошный день, по нашим подсчётам, было пройдено километров восемьдесят.
Поиски быстро и благополучно завершились, лодки причалили к пологой каменистой косе, за которой стеной возвышался густой сосново-смешанный лес.
Места для палаток были просто великолепны - идеально ровные и просторные. Разгрузка лодок и установка жилья была завершена как раз вовремя. Только, только мы загрузили свои уставшие тела под парусиновые крыши, как начался сильный и холодный дождь.
Приготовление ужина проводилось дежурными под журчание речных и воздушных потоков, и не принесло им никакого, даже морального удовлетворения.
В связи с разыгравшимся ненастьем было единодушно решено отложить приготовление рыбы до утра, тем более что завтра нас ожидал большой бенефис - день рождения Фёдора Ляха.
Тишина. Мирно посапывают притомившиеся за день сотоварищи. Женя свернул своё тело в какую-то немыслимую фигуру: не то восьмёрку, не то в вопросительный знак, которая смутно просматривалась в самом уголке его спального мешка, накрытого моей плащ палаткой. Всё остальное пространство мешка Крылов - Гуддини умудрился освободить, и накапливал там запасы тёплого воздуха.
Ляпунов лежал спокойно и свободно. На нём были надеты традиционные рейтузы и штаны, тельник, рубашка, свитер, шерстяной вязаный шарф и капор любимой жены. Во мраке лишь светлел краешек безупречно чистого белого вкладыша, без которого Игорь никогда не укладывался в спальник. Правая рука Ляпунова поглаживала во сне ложе верного ижевского карабина.
Вдруг в головах нервно застонал и завозился Олег. Интенсивность вздохов всё возрастала и, наконец, перешла в сплошные повизгивания и содрогания.
Я понял всё: Олегу очень хотелось на улицу по какой-то очень важной и неотложной нужде, а это, значит, настал мой "звездный час".
Я замер в ожидании.
Вот около моей левой и правой щеки, судорожно нащупывая свободные участки пространства, появились руки Олега. Затем я стал ощущать нервное дыхание его сосредоточенного на выполнении поставленной задачи лица. Постепенно руки перемещались вдоль моего тела по направлению к выходу. И, наконец, на меня стала медленно и неумолимо наплывать,
словно грозовая туча, воя его сытая, мечтающая о свободе и ощущениях, фигура.
Над моим лицом неподвижно зависает тёмное пятно увесистого и пухлого от напяленных на него шмоток зада. Эта замечательная "вещь" мерно покачивается в опасной близости от моего носа, и медленно медленно перемещается, освобождая захваченное пространство палатки. На душе становится несколько спокойнее.
Вот уже передняя часть Олега достигла выхода и начала производить там какие-то манипуляции с застёгнутым пологом.
Не могу понять, каким путём ловкач Олег удерживается навесу,
лишившись опоры в виде своих передних конечностей, которыми он шурует в застёжках.
Эта загадка остаётся для меня нерешённой и до настоящего времени.
Через несколько минут героических усилий ему, наконец, удаётся совладать с пологом и освободить для себя лаз на волю. Он, кряхтя и постанывая от нетерпения, выбирается из палатки.
Через мгновение в тиши ночи начинает звучать музыка и шелест молодых родников, которые, мгновенно родившись, долго и упорно не иссякают.
Затем в проёме палатки вновь возникает пятно фигуры, освобождённой от лишнего и очищенной природой.
Операция движения через моё напряжённое тело повторяется, но уже в обратном направлении.
Прибыв на место, он продолжал ворочаться, вздыхать, ощутимо пихать разными частями тела, то меня, то Ляпунова.
--
Кончай бодягу, замри и усни,- раздался внезапно голос Игоря.
- Потерпи немного. У меня, что-то с молнией случилось. Она меня заколебала.
- Нам, татарам, конгруэнтно - что у тебя там заколебалась. Нам - лишь бы ты нас не заколебал окончательно. А то возьму вместе со спальником выкину на улицу. Там тебе волки ночью прибор-то и откусят.
- Не надо, - прошептал Олег.
Аппетитно повозившись у нас в головах на своем надувном резиновом ложе ещё какое-то время, он, наконец, успокоился и погрузился в приятные сновидения.
К сожалению, моё состояние было несколько хуже, чем у него. За оставшееся ночное время сто раз просыпаюсь и вновь забываюсь коротким, тревожным сном. Каждый из этих снов маленький и скользкий, как рыбья чешуйка. К утру я уже был весь в этой чешуе.
Вспомнив во время одного из очередных пробуждений о манипуляциях Олега, решаю испытать его метод, и тоже на время покидаю палатку.
Предрассветный туман прильнул к темней воде, и мерцающая россыпь звёзд, отражавшаяся в зеркале реки, совсем потухла. Сонно плеснулась какая-то рыбина - то ли ленок, то ли таймень. Очнувшись от сладкой предутренней дремоты, маленький куличёк - кликун протяжно, тихонько свистнул и стыдливо замолк, вслушиваясь, не побеспокоил ли он кого-нибудь из обитателей реки и прибрежной тайги. Снова всё стихло.
Совершив таинство утреннего обряда путём дополнительного увлажнения трав и почвы, я облегчённо возвращаюсь в теплый спальник и мирно засыпаю.
Проснулся я от мерного и чёткого шипения.
Сначала не могу понять, откуда оно доносится, лишь высунув из палатки голову, вижу, что около сложного сооружения из камней и противня возится Ляпунов.
Над ним вился голубоватый дымок подгорающего подсолнечного масла - Игорь жарил свой вчерашний улов.
Эта операция обещала принести нам вкусный завтрак, так как Ляпунов жарить рыбу умеет превосходно.
Поняв смысл происходящего, я снова залез в палатку и ещё минут двадцать сачковал в глубине своего спального мешка.
Лишь настоятельные и в чём-то даже специфически "вежливые" просьбы дежурных заставляют меня покинуть его, и появиться пред светлые очи коллектива.
Праздничный завтрак был великолепен - жареная рыба, вчерашний, настоявшийся в ведре, супец, манная каша и полное ведро ароматного чётного кофе.
Жить оказывается весьма завлекательно и приятно, тем более что погода с утра просто отличная.
Только сейчас выясняется причина вчерашнего усердия Игоря при разделывании рыбы. Все нарезанные им куски абсолютно одинаковы.
Сейчас Феде, как имениннику, предоставляется право свободного выбора любой порции. При таких начальных условиях задача, прямо скажем, не имеет однозначного решения.
Бедный именинник мучается около издающего самые соблазнительные запахи противня минут двадцать. Он то отходит от него на некоторое расстояние, оценивая все порции в мелком масштабе, то пытается замерить куски пальцами и травинкой. Результат получается нулевой.
Тогда он пытается стянуть сразу два кусочка, но это действо оказывается в зародыше пресечённым бдительным коллективом, который, пуская слюни похоти, с трудом дожидается своей очереди.
Наконец, плюнув на бесполезное занятие и высказав Ляпунову всё, что он о нём думает, Федя хватает первый попавшийся кусок, и тоскливо отходит в сторону.
Игорь доволен - его "хохмочка" удалась.
Мгновенно расхватываем свои законные пайки и вгрызаемся в самую вкусную из всех жареных в мире рыб.
Под воздействием чистейшего озона, экзотики таёжного утра, хороших физических нагрузок, прекрасного отдыха и ещё каких-то, никому не известных, причин и факторов, во всех нас пробуждается бешеный аппетит.
Это особенно заметно по нашему Феде, который, по словам его законной жены Ляли, в Москве потребляет в сутки не более обычной серой мышки.
Зато здесь он вечно голоден и готов заглотнуть во внутрь любое количество любой еды. По его собственному признанию, в тайге на него нападает Жор!
Я, по мере своих сил и возможностей, стараюсь облегчить страдания бедного Феди, выделяя из своей пайки кое-какие отдельные кусочки в его пользу, но этого явно не хватает.
Да и остальные наши мужики каждый вечер пытаются выжать из бедняги завхоза то лишнюю баночку тушёнки к каше, то сухарей к супу и чаю. В такие моменты их не могут остановить ни доводы о необходимости беречь продукт, ни ссылки на признанные авторитеты о вреде обжорства.
Их совершенно не трогало даже то, что всемирно известный исследователь насекомых француз-провансалец Фарб писал о том, что люди, судя по их зубам, должны быть не плотоядными, а плодоягодными. А, по мнению знавших его людей, сам Фарб обладал обострённым вкусом и умением ценить пищу во всех её проявлениях.
Он лично проверил, действительно ли съедобны нимфы цикад и заслужен ли ими античный эпитет "сладчайшие". Приготовив блюда по рецепту Аристотеля и попробовав их, Фарб с усмешкой заметил.- Чертовски кожистая штука. Жевать от нечего делать ещё куда ни шло, но вообще не стоит тратить время на сбор и приготовление "сладчайшего" лакомства.
Он пробовал и саранчу, взяв под сомнение отзыв одного арабского писателя, утверждавшего, что саранча представляет прекрасную пищу и для верблюдов и для человека.
Фарб не решает вопроса о верблюдах, но заключает, что людям здесь восторгаться нечем.
С этим выводом учёного нам коллектив полностью согласен, и дружно постановляет, что саранчу и кузнечиков ни ловить, ни потреблять мы не будем.
После этого заявления мужики вновь с удвоенной энергией подступили к завхозьему горлу насчёт выделения дополнительной тушенки.
Правда, мы уже попробовали белок и когда-то на Бирюсе даже пытались продегустировать полудохлого журавля, от которого так дурно пахло, что после долгих споров и сомнений эта проба всё-таки была отменена.
Даже смелый Вартанов жрать журавля категорически отказался.
Однако все эти опыты дают нашему завхозу все основания делать на них различные ссылки и всячески зажимать продукт.
Мы все отлично знаем, что тайга - мама и прокормит и напоит, но рациональный мозг горожан каждый раз перед выездом из Москвы настойчиво предостерегает.- Накормит-то, накормит, однако дичи и рыбы в тайге значительно меньше, чем кузнечиков, да и добывать их потруднее, чем ловить саранчу!
Это обстоятельство заставляет нас суетиться и запасать громадное количество различной снеди в виде круп, сухарей, колбасы, сыра и прочей всячины. Её набирается столько, что рюкзаки становятся совершенно неподъёмными.
В такие минуты, особенно в моменты взваливания этих грузов на собственные плечики, где-то в глубине души начинает шевелиться дурацкая подспудная мыслишка - Вот бы сейчас чего-нибудь синтетического и невесомого, вроде таблеток или порошков, но таких же калорийных и вкусных, как вся эта груда натурального едева. Ведь существует же сейчас специальная космическая пища, которая и весит меньше и места почти не занимает.
Однако тут же вспоминается наш печальный опыт с сублимированным мясом, походившем больше на мочалку, чем на известный всем продукт. Воспоминания о сублимате мяса легко объясняют нам, почему всё тот же Фарб не верил в такие возможности химии.
В своих записках он глубокомысленно утверждал.- Наборы химикалий в лабораториях представляют арсеналы ядов. Когда нужно изобрести перегонный куб и извлечь из картофеля потоки алкоголя, способного превратить людей в скотов, промышленность не знает границ в своей находчивости и активности. Но искусственным путём получить действительно здоровую питательную массу - это другое дело. Никогда, ни разу подобные продукты не возникали в реторте. Уверен, что будущее ничего не изменит здесь к лучшему.
Организованная материя - единственная настоящая пища - ускользает от лабораторного комбинирования. Её химиком является сама жизнь!
В этом вопросе старик Фарб был пессимистом и ошибался, но нам от этого нисколько не легче. Поэтому мы каждый год словно угорелые носимся по знакомым
и не знакомым, доставая для походов эту самую дефицитную "организованную материю ".
Наслаждения пищей физической и духовной конечно прекрасны, но жизнь не стоит на месте и настоятельно требует от нас движения вперёд, то есть к Тоора Хему и его магазину.
Мне нравится слушать плеск веды, видеть игру отблесков на ней, ощущать лицом дыхание влажного ветерка.
Не знаю почему, но текучая вода всегда рождает мысли и упруго связывает их в длинные цепи, звено к звену.
Хорошо думать у воды или на воде. Реки, озёра, ручьи и родники - все они действуют по-разному, все приносят разные мысли. Дивен мир воды! Прекрасна сама вода - образ чистоты, символ жизни. Притяжение её прозрачности необоримо.
Склонившись с борта лодки, самозабвенно и неотрывно читаешь книгу дна. Вода высветляет душу, углубляет её.
Вволю налюбовавшись водными картинками и мерно работая веслом, перевожу взгляд на пробегающие мимо берега. Как красивы они сами по себе, и как много различной растительности находит на них для себя убежище и уют.
Описывая запавшую в душу и сердце красоту прибрежного многотравья, невольно начинаешь перечислять растущие там растения - лютики, кипрей, Марьин корень, дикий лук, осока и камыш... И всегда есть в таком перечислении неизбежные неточности и условности.
Ведь все эти зелёные лесожители растут едино и целокупно. Соседство растений никогда не бывает случайным, хотя их расположение и создает несведущему глазу ощущение живописной хаотичности.
Как передать эту переплетённость трав, их живую толчею? Этот переливающийся тысячегранными связями нерасторжимый мир!
Вот какие-то необычные по цвету ромашки расположились вокруг огромного куста медвежьей дудки. Они как маленькие планеты вокруг своего зелёного солнца. И таких вот "солнечных" систем на прибрежных луговинах Бий Хема мириады.
Вентиляторами висят в воздухе цветные стрекозы.
Гвоздики не переводят своих лепестков - стрелок, остановившихся на полдне. Гвоздика - травянка! Она теплится в зелёных травах берегов красными огоньками, и лучи её тепла доходят до самого сердца.
Прибрежные травы как будто вглядываются в себя, стараясь понять свою сущность.
Дунул лёгкий, почти неощутимый ветерок. Легчайшая вибрация оживила один узкий лист, вот и другой затрепетал. Просвечивает пространство высокой осоки, полнясь ветром, как светом. В лёгких накатах волн змеятся зеленовато-изумрудные накаты, шорохи и шелесты.
Вот ведь как бывает в жизни: простые растения наводят на мысли о сложных философских основах бытия. Простое, но наглядное доказательство того, что бытие - едино! Лист растения, свет далёкой звезды, мысль людская - в самом различном и в самом несхожем сквозит подобное и единое.
От моих мыслей меня отрывает громкий призыв Крылова, который начинает ерзать и волноваться по поводу нашего отставания от других лодок.
Мыслить и одновременно хорошо грести оказывается совсем не просто. Увлекшись своими философизмами, я невольно снизил темп гребков, и мы сразу же очутились в положении отстающих.
После длительной и непрерывной гребли, когда на зеркальной глади воды беснуются тысячи солнечных бликов-зайчиков, стоит лишь зажмурить глаза, как в них начинают вспыхивать и гаснуть нестерпимо яркие, радужине блёстки.
Они не оставляют вас даже вечером, а иногда даже во время сна. А сны, кроме того, обязательно заставят вас вновь и вновь пережить этот однообразно-изнурительный процесс махания вёслами. И так будет до наступления утра, приносящего с собой уже не сновидения, а объективную реальность и необходимость продолжения увиденного во сне.
За всё время сплава вниз по Бий Хему нам в этом году ни разу не встретились плавучие стога сена, которые перевозятся местным населением на жердевой решетке, располагаемой между двух лодок.
На каждой из них устанавливаются мощные Вихри, которые уверенно движут эти плавучие скирды как вниз, так и вверх по реке. Причем управление движением ведётся только с одной лодки, а мотор второй исполняет роль дополнительного толкача.
В позапрошлом году такие сооружения лихо проносились мимо нас, и представляли собой весьма увлекательное и живописное зрелище. Сейчас приблизительно то же время августа, но движения по реке совсем не видно. Лишь в последний день мимо проскочили две лодки, везущие куда-то вверх то ли рыбаков, то ли охотников.
Спрашиваем у них, сколько осталось плыть до Тоора Хема, и оба раза получаем разные ответы. Причём данные о километраже колеблются от десяти до тридцати километров.