Аннотация: Рассказ о диссиденте, Советском Союзе и саморазрушающей ненависти.
Петр Трифонов ненавидел Советский Союз. Ненавидел манную кашу с комками в детском саду, непонятные демонстрации, куда его, совсем еще маленького, таскали родители. Ненавидел распорядок дня в пионерлагере. Не переваривал уроки политинформации и истории, не любил читать книги о советских героях из списка на лето. В детстве он, конечно, не воспринимал все эти вещи, как проявления советского строя, но потом, в университете, в Москве, выстроил их как звенья цепи, одно к одному.
В университете они узким кругом избранных обсуждали ГУЛАГ, ввод войск в Чехословакию, слушали западные радиопередачи и пили кофе. Когда вдохновителя и организатора этих встреч арестовали за антисоветскую агитацию, остальные разбежались. "Трусливые крысы", - думал Петр. Впрочем, ничего другого не оставалось. Потом он бывал на некоторых антисоветских встречах, иногда даже активно участвовал, попав в поле зрения государственной безопасности, пусть и без значительных последствий. Но все это дарило мало эмоций и не скрашивало жизнь без перспектив и надежды. Бессмысленная, безрадостная, бесполезная, но неизбежная работа только укрепляла его чувства к родине.
Петр ненавидел красные флаги и "Союз нерушимый...", 7 ноября и 1 мая, партию и КГБ, комсомол и пионерию, пролетариев и колхозников ("Да, они обмануты, но в том есть и их вина"). К Новому году он испытывал те же чувства. Праздник хоть и не советский, но как же по-советски он отмечался! Эти звезды на елках, пошлые елочные игрушки, "Голубой огонек", оливье и сельдь под шубой, "Советское шампанское" ("Это ж надо такое придумать") и водка - только от мысли об этом его выворачивало. А каково было видеть такое рядом с собой?! Обычно 31 декабря Петр бессильно засыпал пораньше, прорываясь в царство Морфея через пьяный гвалт соседей и их телевизора. Но не в этот раз. Нет, в этот раз он будет бороться. Он всю неделю готовил листовки, а сегодня, ближе к полуночи, он пойдет раздавать их на Красной площади: "Все-таки это лучший способ встретить Новый Год в этой стране".
В 21.48 Трифонов вышел из коммуналки, дошел до станции метро и сел в поезд. Выход в город с "Библиотеки имени Ленина" ("Надеюсь, он горит в аду по особой программе") и прилегающих станций был закрыт, выйти пришлось на "Кропоткинской". Время от времени напряженно оглядываясь по сторонам, он добрался до Кремля. На Красную площадь попасть не удалось, но площадь 50-летия Октября тоже была хороша: на ней собралось достаточно людей, а близость Кремля придавала весомость бунту отдельной личности. Петр остановился, глубоко вдохнул морозный воздух и достал пачку листовок. Некоторые брали листовки и быстро прятали в карман ("наши люди"), некоторые непонимающе брали их, но взглянув пугливо выбрасывали, большинство же шарахалось от бунтаря как от прокаженного.
Вскоре Петр почувствовал на своем плече чью-то руку, с другой стороны возник еще один "человек в штатском", и его быстро повели в сторону. Он бросил листовки, чтобы еще кто-нибудь смог их взять и прочитать, но, кажется, поднимать их принялся также сотрудник органов, а то и не один. Но бунт удался, и Петр шел в неизвестность с гордо поднятой головой. Через небольшие ворота конвой прошел внутрь кремлевской стены, а потом свернул в какое-то здание. Там арестанта препроводили в небольшой кабинет и усадили на стул перед письменным столом, освещенным лампой с зеленым плафоном. Один из конвоиров, сняв пальто, сел за стол. Это был молодой парень, вероятно, недавно начавший службу.
- Документы, удостоверяющие личность, у вас при себе имеются? - начал он.
- Нет, паспорт, вечно лежащий в кармане - признак раба. Я имею право ходить по городу и без паспорта.
- А, так это же Трифонов, - к столу подошел другой сотрудник, усатый мужчина лет сорока. - Знаем-знаем. Гражданин Трифонов у нас уже не в первый раз честных граждан с верного пути сбить пытается, верно?
- Ваш путь в корне не верен. Вы руководствуетесь иллюзорными догмами и ведете к гибели сотни миллионов людей. Ненавижу!
- Вот всегда они так. Звони на Лубянку, пусть забирают, - сказал усатый молодому, а затем обратился к Петру. - Что же вы, гражданин Трифонов, в праздник и сами не отдыхаете, и другим не даете?
- В этой стране Новый год - не праздник, а демонический шабаш. А вы на том свете отдохнете, если вам дадут отдохнуть в аду.
- Отвечают, что не могут сейчас принять, нет возможности. Просят до завтра тут подержать, - отчитался молодой сотрудник о звонке. Оба, скорее всего, служили не в той части КГБ, которая противодействовала инакомыслящим, а в той, которая охраняла Кремль, решил Трифонов. А может быть, они и вовсе не из КГБ были, кто же их разберет.
- Возможности у них нет... Пьют, небось, уже. И что нам с ним делать? В бункер что ли отвести, там камера есть.
- Так разве можно его в бункер, Семен Михайлович?
- А что нам еще делать? Да хоть он и бункер, а по назначению не используется. Сам же знаешь, сегодня там вообще стол праздничный накрыт.
Такие аргументы развеяли сомнения молодого сотрудника в использовании вроде бы секретного объекта для содержания неблагонадежных личностей, и Петра снова куда-то повели. "Ненавижу... Ненавижу..." - бормотал тот.
В конце темного коридора располагался лифт. Вверх ехать было некуда, зато вниз они спускались довольно долго. Наконец, двери раздвинулись, открыв еще один коридор, не очень длинный. Из другого его конца веяло праздником. Советским праздником. Кажется, в дальнем помещении был накрыт стол, вокруг которого собрались несколько человек, раздавалась какая-то знакомая мелодия. "Неужели специально кабель сюда провели, чтобы телевизор принимал?" - арестанту в голову лезли мысли, не вполне соответствовавшие его положению. Но до праздничного стола они не дошли, свернув в слабо освещенное ответвление от основного коридора.
- Тут камера что надо! - заметил усатый. - Даже замок современный, электромагнитный.
Трифонова аккуратно втолкнули в небольшое помещение, и дверь закрылась с характерным металлическим лязгом. Кажется, время уже приближалось к полуночи. "Хоть соседей из-за стенки не слышно", - вздохнул Петр и прилег на нары.
Он уже почти заснул, когда все вокруг залил вой сирены. Какое дело было ему, запертому в камере, до происходящего снаружи? Но все же сон как рукой сняло, а сердце наполнилось непонятной тревогой. Происходило что-то нештатное. Петр поднялся, подошел к двери, прислушался и как будто даже услышал топот пробегающих по коридору людей. Наверное, все покидали праздничный стол, чтобы занять посты там, наверху. Больше не раздавалось ни единого шороха. Он постоял у двери еще несколько минут, а потом принялся задумчиво ходить из угла в угол.
Внезапно вся камера содрогнулась, Петр упал на пол, лампа, освещавшая помещение, погасла, оставив его в кромешной тьме. Через несколько секунд из-за двери в камеру скользнул рассеянный красный свет. Заключенный подполз к двери, опасливо ища в полумраке возможные препятствия, и осторожно толкнул ее рукой. Дверь поддалась. Петр вскочил, и выскользнул наружу. Весь коридор был освещен тусклыми красными лампами. Он осмотрелся и двинулся в сторону большого помещения, где встречали Новый год. Никого. Телевизор (да, тут действительно был телевизор, да еще и работал от резервного питания) показывал одни лишь помехи. На настенных часах было две минуты первого.
- Неужели... Неужели бомба? - обстановка призывала думать вслух. - Сначала тревога, потом удар... Что же это еще может быть?! Неужели Америка все-таки...
От этой мысли стало страшно, и в то же время Петра наполняла какая-то торжественность. Весьма вероятно, что СССР больше не существует, стерт с лица земли решительным действием Свободной Америки. Конечно же, он не желал смерти своим согражданам. Но большинство из них должны быть живы. Чтобы уничтожить коммунистическую диктатуру, достаточно ее обезглавить. Скорее всего, удар нанесен только по Москве, другим командным центрам и ракетным базам. А остальных граждан, теперь уже не советских, ждет новая свободная жизнь. Москва и десять-двадцать миллионов жизней - приемлемая жертва. Так он рассуждал.
- А вы, псы режима, до конца были в плену у иллюзий. Оставили безопасное место, чтобы выполнить бессмысленный приказ. И вот вы обратились в пепел. А я, ваш пленник, живой! - Петр в голос захохотал.
Успокоившись, он осмотрелся еще раз. На столе стояли слегка тронутые оливье, сельдь под шубой, соленые огурцы и другие закуски. Бутылки с водкой и "шампанским", стаканы (игристый напиток чекисты пили из граненых стаканов, а не фужеров) и стопки опрокинулись, некоторые из них упали на пол, как и часть тарелок, некоторые разбились. В комнате также была пара стеллажей, их удар также не обошел стороной. Из помещения был только один выход - в коридор, зато от коридора отходило еще одно ответвление, которое вело к двум помещениям, уставленным пустыми стеллажами - похоже, раньше здесь хранились запасы. Рядом с камерой, в которой он пережил апокалипсис, располагался небольшой кабинет с письменным столом и помещение с аппаратурой. Аппаратура работала, не стоило ей мешать. Петр вернулся к новогоднему столу.
Тут дал о себе знать голод. Новоявленный обитатель бункера презрительно взглянул на меню органов госбезопасности, но больше тут ничего не было. Он нашел чистую тарелку и положил пару ложек оливье. Оливье было настолько густо заправлено майонезом, что кроме него ничего различить было нельзя. Петр поморщился, но все же решился попробовать эту массу.
- Фу, мерзость!
Тем не менее, это творение советского быта он съел. Ситуация начала казаться невыносимо пошлой: мир необратимо изменился, а он тут оливье ест.
- Хоть шампанского выпить. За победу над коммунизмом.
Советское. Ну, хоть такое, другого нет. Петр взял непочатую бутылку, освободил пробку, та с хлопком вылетела. Он налил праздничный напиток в граненый стакан и выпил. Действие не вызвало желаемого ощущения торжественности. Закусив соленым огурцом, он налил еще.
- За свободу и счастье народа! - и стакан ушел залпом. - Ну и гадость! Хоть водку пей.
Водку Петр пробовал в университете, когда приходил на какой-то праздник в общежитии, и она ему не понравилась: пить было противно, что случилось потом, он не помнил, а на утро жутко болела голова. Но сейчас знакомая этикетка с надписью "Столичная" непонятным образом манила попробовать еще раз. Он налил и выпил стопку, закусил огурцом.
- Живой... Толку, что я живой? Вся страна освободилась, а я сижу тут на последнем островке социализма, - Трифонов окинул взглядом этот кулинарный "островок социализма" и выпил еще.
Подняв голову, он увидел портрет Ленина. Ильич улыбался своим хитрым прищуром. Правее висел портрет Брежнева. Этот Ильич смотрел добродушно и, кажется, был доволен. Петр налил еще стопку и опрокинул ее в себя, сильно поморщившись.
- Что, Ильичи, думаете, победили меня? Думаете, ваша взяла? А вот хрен вам! - Петр отшвырнул от себя бутылку, она разбилась о стену. - Тьфу... Как противно-то. Сам себе противен...
Нет, не так он представлял себе победу над режимом. В его мечтах СССР рассыпался в лучах весеннего солнца и потоках свежего ветра. Ликующие толпы свергали поганые идолища коммунистических вождей, рвали и топтали ненавистные красные флаги, люди танцевали на Красной площади, обнимались с иностранцами и читали стихи о свободе. И каждый раз Петр представлял себя в самой гуще событий: вот он тянет вместе со всеми веревку, привязанную к голове проклятого Дзержинского, а вот смеется в компании американца и индуса, похлопывая то одного, то другого по плечу.
Реальность оказалась другой. Все произошло без малейшего его участия. Он даже не увидел, как ненавистный "совок" рухнул. И в этой новой реальности Трифонову не оставалось места. Где-то там наверху простиралась безжизненная ядерная пустыня. Весь его мир сжался до небольшого серого подземного бункера с тусклыми лампами, портретами вождей, оливье и водкой.
Его взгляд остановился на телевизоре, транслировавшем помехи: "Кабель". Он встал, пошатываясь, подошел к телевизору, выдернул кабель и вытянул его на несколько метров. Дальше он был как-то закреплен. Петр дернул его пару раз, но он так и не поддался. Посмотрев вверх, он обнаружил подходящую балку, несколько раз перекинул кабель через нее и завязал на конце петлю. Он встал на стул, накинул петлю на шею и, простояв так пару секунд, сморщил лицо и закрыл глаза, будто готовясь зарыдать.
- Ненавижу! - крикнул он и со злобой выбил из-под себя стул.
Организм, не собиравшийся умирать, сопротивлялся несколько секунд, но в итоге тело борца безжизненно повисло под потолком пустого бункера.