Татьяна Андреевна давно уехала из деревни и жила в городе, а все равно просыпалась чуть свет и сразу принималась за все дела разом. Не было в ней женской томности и вальяжности. Не потянуться в постели, не поваляться под одеялом. Все как-то по-солдатски - быстро, угловато. Соскочить с кровати, утонуть в байковом халате и, не раздумывая, начать облагораживать мир. В первую очередь любимую влажную уборку затеять, наварить котелок каши, полить цветы. Потом по-быстрому нарисовать лицо, содрать с головы вместе с пучками волос пластмассовые бигуди и бегом на работу. Бухгалтер не имеет права опаздывать. Так считала она. И ни разу за все свои тридцать боевых лет не опоздала.
Первый и единственный муж Татьяны Андреевны, не выдержав тягот армейского бытия, смылся от нее на третьем году жизни. Демобилизовался, честно отслужив и подарив Родине маленькую курносую девочку.
Татьяна Андреевна погоревала, конечно, выплакала свое горе в советскую дырчатую тюль, да на том и успокоилась. Тюль сменила, сама осталась прежней.
- Дашка, мы с тобой не пропадем. Мы просто обязаны выжить. Назло всем врагам. - Повторяла Татьяна Андреевна своей малолетней дочке, посвящая ее в премудрости ведения домашнего хозяйства.
"Назло врагам" было основополагающим в ее теории жизни. Назло врагам она старалась хорошо выглядеть, назло врагам улыбалась, назло врагам ходила на работу. Она была уверена, что ничего хорошего от этого мира ожидать нельзя и повсюду для нее заготовлены искусно замаскированные ловушки.
- Даш, ну как тебе не стыдно? Мама тебя почти на тридцать лет старше, а наклоняется до самого пола. Ты что, боишься сломаться? Ногой поправляешь коврик... - Совершенно серьезно говорила она своей пятилетней дочке, когда они прибирались в квартире.
Татьяна Андреевна не ждала подарков от судьбы и каждый день будто готовилась к войне. К этой самой войне готовила и дочку.
- Не надо бояться трудностей. Они для того и существуют, чтобы закалить человека! - С видом парторга проповедовала она. Маленькая Дашка слушала мать, широко раскрыв глаза, и ни на секунду не сомневалась в истинности ее суждений. Сама Татьяна Андреевна от своих речей впадала в легкий транс, ее щеки горели, глаза стекленели, а голос плавленым металлом лился откуда-то из груди и наполнял все пространство электричеством. При этом ей почему-то вспоминались партийные собрания, на коих председательствовал отец, социалистические стройки, и все то яркое и волнующее от чего делалось то страшно, то радостно в ее детстве.
Она частенько вспоминала прошлые времена и никак не хотела мириться с настоящим.
- Развалили страну. Выбросили всех на помойку. Последние штаны с народа сняли! - Говорила она, чуть повизгивая, глядя на руководителей в телевизор. - Морды отъели! Плюнь в глаз любому, оботрется и пойдет дальше... - Однако, как и любой маленький обозленный человек, она раболепствовала перед начальством и лаяла на подчиненных.
Ей, конечно, хотелось чего-то светлого и красивого, но она этого боялась. Боялась почище лжи и предательства.
С мерзостью жизни все понятно. Прикрыл глаза, взял мочалку погрубее и смываешь ее с себя, справляясь с отвращением. Долго смываешь, воротишь нос, закатываешь глаза. Мерзость она глубоко впитывается. Работы на всю жизнь хватит... А вот что делать с счастьем? Счастливому ничего с себя сдирать не надо. Вроде как положено остановиться. Просто наслаждаться...
Нет, Татьяна Андреевна была не из тех людей, кто останавливается. Вперед! И только вперед! Так, чтобы сердце выскакивало, чтобы душа металась, чтобы тело ломило от усталости.
Так все в ее жизни и было. Сердце выскакивало от постоянных переживаний за Дашеньку, душа металась из стороны в сторону от борьбы с несовершенным миром, тело ломило от однообразной изнурительной работы над черными безмолвными цифрами. Три этих неизменных компонента делали ее картину жизни полной и законченной. Выброси она любой из них и ее молекулярная структура навсегда изменила бы свои свойства.
Так что жила она на всю катушку и упивалась она своими маленькими бедами с особым воодушевлением, боясь чего-то недочувствовать, недовыстрадать. Уж если болела дочь, нужно было не спать до утра, а сидеть и тихо прислушиваться к мерному сопению ребенка. Чтобы не упустить жар, не проглядеть раскрытые ноги, а утром идти с красными воспаленными глазами на работу и не понимать, что вокруг происходит. Если бежал кран, нужно было самолично постигать азы сантехнического ремесла и резать себе пальцы, топить соседей, носиться взад-вперед, что-то кому-то объяснять, перед кем-то извиняться, чтобы потом казнить себя тысячу раз за то, что не вызвала настоящего мастера. Если же хамел очередной любовник, нужно было до самого конца терпеть его свинство, прощать, надеяться, до тех самых пор пока он самолично не поставит точку на их отношениях, чтобы потом, свободными от болезней и течи кранов вечерами, тяжело вздыхать и повторять: "Все мужики одинаковые..."
***
Даша росла послушной и внимательной девочкой. Она не капризничала, не требовала игрушек и платьев, она с вниманием следователя наблюдала за жизнью из-за чуть сутулой материнской спины. Она сравнивала голоса, движения, поступки окружающих и делала для себя свои маленькие выводы.
Выводы эти были достаточно просты и по-детски наивны. Мама хорошая - она жертва, мир плохой - он к ней несправедлив.
Прочитав в лет семь стихотворение Есенина про корову, про ту, которая дряхлая и у которой выпали зубы, она будто повзрослела и загрустила. Почему-то на месте коровы ей представлялась именно мама. Уставшая и измученная, угнетенная и несчастная.
После этого злосчастного стихотворения мир Даши перевернулся, потерял свою разноцветность. Остались только оттенки черного и оттенки белого. Боль за единственного родного человека подействовала на маленький детский организм, как жгучие горчичники. Тонкая, ранимая душа восприняла эту боль как ожог последней степени тяжести и горела огнем. Даша приняла для себя одно-единственное решение - посвятить жизнь маме. Сделать, наконец, ее счастливой...
Кстати, к поэзии с того времени юная барышня относилась с осторожностью, даже со страхом...
В тот момент, когда девочки начинают обзаводиться подругами и постигают правила засемейного общения, Даша полностью сконцентрировалась на своей родительнице. Мама стала для нее центром вселенной. Она вслушивалась в ее голос, пытаясь уловить малейшие изменения или усталость, вглядывалась в глаза, тревожно ища печаль, наблюдала за жестами и походкой, чтобы в любую секунду помочь, развеселить, спасти. Она стала внимательнее любой санитарки у постели тяжелобольного, наблюдательнее любого психотерапевта при вынесении вердикта относительно адекватности пациента.
Татьяна Андреевна очень быстро согласилась на такие правила игры. За ней никогда и никто так не ухаживал, никто так над ней не суетился. Все это было трогательно и приятно. Переход от ведущего к ведомому и обратно был плавным и безболезненным. Дочка и мать и сами не заметили, как поменялись ролями.
***
- Дашуль, ты бы забежала в аптеку сначала... - С дочкой Татьяна Андреевна говорила тихо, почти беззвучно.
- А что такое, мам? - Тут же бросилась к ней, уже по-праздничному одетая Дашка. Когда мать говорила вот так тихо и обреченно, она сразу же забывала, что куда-то опаздывает и что у нее есть какие-то дела.
- Да в висках стук сумасшедший. Голова раскалывается. - Не открывая глаз, шептала Татьяна Андреевна, намекая на возможность преждевременной кончины.
- Мам, давай давление смерим, а? - Дашка тут же сбросила с себя легкий плащик и достала из шкафа тонометр.
- Ой, да прекрати ты! Возьми мне таблетки от головы и иди, развлекайся. Ты ж молодая. - В каждом слове Татьяны Андреевны звучал упрек. Дашка ощущала легкую дрожь и боль где-то под ключицей. Она чувствовала себя виноватой во всем. В том, что мама больна и разрушена, а она молода и здорова, в том, что жизнь сложилась именно так, а не иначе, наконец, в том, что ей нужно идти на этот дурацкий праздник в школу.
- Мам, да что ты! Никуда я не пойду! Хочешь, сейчас заварю чаю, достану конфет шоколадных и мы сядем с тобой смотреть телевизор?
- Не надо таких жертв! Как будто тебе интересно сидеть со мной... - Татьяна Андреевна не успела закончить свою лебединую песню, ее прервал телефонный звонок.
Звонила классная Даши и почти требовала, чтобы ученица появилась на вечере. Все-таки выпускной класс, не много у них таких встреч осталось. Притом, что Дашке на этом самом вечере была отведена какая-то важная роль.
- Мам, я туда и обратно, ладно? Ты только лежи, не вставай. - Дашка была обязательной девочкой, и все время разрывалась между обязательствами перед школой, соседями, мамиными подругами. То в школе нужно было взять шефство над очередным двоечником, то не забыть полить цветы в квартире, уехавшей на отдых маминой подруги, то выгулять собаку заболевшей соседки. Дашку все любили, и никому кроме нее не могли доверять свои особо важные поручения.
Одноклассники считали Дашку ненормальной. Она была замкнута в себе, ни с кем особо не дружила, ни к кому не ходила в гости, и даже на праздники в школу приходила всегда взъерошенная и тоскливая. Отсидев главную часть, обычно втягивала голову в плечи и, ни с кем не прощаясь, быстро бежала домой. Никто ни разу не видел ее танцующей.
Татьяна Андреевна не то, чтобы была безнадежно больна...
На работе она была все еще быком в юбке и гоняла своих подчиненных как щенков по площадке. Она была опытным бухгалтером и вторым человеком в компании после шефа. Через ее руки прошло немало левых цифр, и она знала истинную цену деньгам. Работала она, не разгибая спины, и неплохо получала за это. Потому считала, что имеет право на некоторые поблажки дома. Тем более дочка уже взрослая девица и ей нравится заниматься хозяйством.
Стирка, варка, уборка, походы по магазинам, оплата счетов и все другие хозяйственные мелочи давно были переброшены на Дашку. Она лихо со всем этим управлялась и чувствовала полную ответственность за свой дом - малогабаритную двушку, вычищенную и натертую до блеска.
Вторжение в этот храм чистоты и благодетели мужеской особи в планы Татьяны Андреевны никак не входило. Да что там! Даже не подразумевалось!
***
За окнами едва повисли звезды, и легкий вечерний ветерок скакал по новой тюли, сквозь приоткрытую дверь с балкона в гостиную. Татьяна Андреевна щелкала пультом от телевизора в поисках трагических сюжетов, но голубой экран пестрел только музыкальными программами, от чего делалось скучно. Музыку Татьяна Андреевна не любила, не видела в ней смысла.
Наконец-то щелкнула замком входная дверь и на пороге непривычно зашебуршали.
Татьяна Андреевна замерла в ожидании, что-то в ней затрепетало, и она интуитивно всем своим грузным организмом сразу почувствовала надвигающуюся беду.
- Мамочка, как твоя голова? - услышала Татьяна Андреевна из прихожей голос дочки и попыталась справиться с собой.
- Нормально, Дашуля. - провести ее было невозможно, она как лиса учуяла в своей норе петуха. - Ты так быстро? - не своим голосом будто спросила она и привстала над диванной подушкой.
Откуда ей было знать, как проходят все эти годы праздники и торжества ее дочери. Она ведь никогда этим не интересовалась. Ей и в голову не приходило, что любой такой поход становился для Дашки тяжким испытанием, мучительной казнью. Всякий раз Дашка чувствовала, что веселясь, предает свою несчастную мать, у которой ни веселья, ни радости в жизни, только бесконечные цифры и ответственность. У нее перехватывало дыхание, каждый раз, когда она захлопывала за собой дверь, оставляя мать в полном одиночестве. Она ненавидела себя, когда кто-то из мальчишек обращал на нее внимание, ведь у нее впереди была вся жизнь и право выбора. "Мне выбирать не приходится" - вспоминала в таких случаях она могильный голос своей матушки и ненавидела себя все сильнее...
- Мамочка, это Губерман Дима. Мой одноклассник. - Поперхнувшись, пропищала Дашка. И перед Татьяной Андреевной вырос длинный худой и носатый мальчишка с ввалившимися глазами.
Татьяна Андреевна тут же поправила прическу, но подниматься с дивана не стала.
- Что ж ты, Дашенька, не предупредила, что у нас будут гости? - Чуть откашлявшись, спросила она. Дашка и сама не знала, что у них будут гости, потому просто стояла и чуть смущенно улыбалась.
Честно отсидев тридцать протокольных минут и продекламировав Блока, она уже собиралась потихоньку слинять со школьного вечера, как вдруг вслед за ней в холл вышел Дима. Она давно ухаживал за Дашкой и был в своих ухаживаниях ненавязчив и мил. В нем не было жеребцовой прыти и мужицкой пошлости, он был каким-то другим. В его глазах было сочувствие и даже жалость. Такой как он мог стать другом. Такой мог ее понять...
- Мам, так я поставлю чай? - и Дашка забегала по квартире, как заведенная собачка. На круглый дубовый стол в гостиной постелила новую скатерть, из буфета достала торжественный чайный сервис, кое-как справилась с распаковкой конфет...
Татьяна Андреевна все это время продолжала щелкать пультом и делала вид, что не замечает присутствия угловатого юноши в комнате.
Дима был воспитанным молодым человеком и, чтобы не утомлять хозяев разговорами, сразу принялся рассматривать книжные полки в шкафу. Не найдя там ничего знакомого, того, что годами собирали его родители, он немного заскучал и стал одним глазом наблюдать за мамой Даши. Она показалась ему немного вульгарной, недостаточно воспитанной и ленивой.
У них в семье мама никогда не валялась на диване. Она была легкой и воздушной. С радостью встречала папиных коллег и всех Диминых друзей. Она всегда улыбалась и была приветлива, интересовалась делами одноклассников и их планами на дальнейшую жизнь.
Она никогда не просила помощи и всегда сама накрывала на стол, сама мыла посуду и при этом выглядела очень счастливой.
От Татьяны Андреевны же исходили какие-то тяжелые волны, рядом с ней было неловко и даже боязно. Диме показалось, что она в любой момент способна закатить истерику.
Чай пили молча, торопливо. В глазах Димы читалось смущенное: "Наверно, мне уже пора?" В глазах Татьяны Андреевны - раздраженное: "Мальчик, тебе уже пора" В глазах Дашки - отчаянное: "Неужели ему уже пора?"
Шел домой Дима с таким чувством, будто его забрызгал грязью грузовик. Ему вдруг стало ясно, почему Дашка такая угрюмая и печальная, почему она почти не улыбается и почему никуда не ходит. Ему стало нестерпимо жалко одноклассницу. Он никогда не испытывал ничего подобного к девчонкам. Да, он был жалостливым мальчиком и часто из сострадания приносил домой бездомных кошек и собак, но чтобы вот так ему было когда-то жалко человека...
Только за Димой закрылась дверь, Татьяна Андреевна тяжело вздохнула и снова легла на диван. Лицо ее раскраснелось, ноздри широко раздувались. Все это не прошло незамеченным для Даши, все еще находящейся в легкой эйфории от этого спонтанного и такого приятного чаепития.
- Мамочка, с тобой все в порядке? - ей хотелось спросить: "Ведь ты не сердишься на меня за Диму?", но она не решалась.
- Поясницу прихватило. - ответила Татьяна Андреевна дочери с таким видом, будто никакого Димы в их квартире никогда и не было. Она умела держать себя в руках.
- Давай я тебя разотру. Где болит? - и Дашка с ловкостью профессионала начала массировать складчатую мягкую спину матери. Но на языке все-таки вертелись вопросы, и жутко хотелось узнать мнение матери на Димин счет.
- Да, вот здесь. Чуть осторожнее, Даш. Ну, ты что? - Татьяна Андреевна недовольно перевернулась и сделала обиженное лицо. Дашка засуетилась вокруг стола. Пошла на кухню мыть посуду и варить вечный суп на завтра. Разговора не получилось.
Дима же пришел домой, достал из шкафа кожаный альбом с фотографиями и сердце его сжалось. На всех классных фотографиях, Дашка была самой маленькой, самой неказистой и самой несчастной. Как же он раньше не замечал всю эту ее трогательность и беззащитность. Он готов был рыдать от переполнивших его чувств. Но вместо этого только безмолвно водил пальцем по глянцевым снимкам, по русым волосам, плечам и лицу, ставшей вдруг небезразличной ему девчонки.
Заснул он в сладкой неге, не убирая рук с той части тела, что внезапно бурно отреагировала на его душевные порывы, направленные на неприметную одноклассницу.
***
На следующий же день Димка решил пригласить Дашу в кино или в театр, да куда угодно... Но Дашка согласилась лишь прогуляться вдоль набережной и покормить уток, так как ей еще предстояло забежать к какой-то тете Вале и выгулять собаку, а потом купить лекарства какой-то бабе Поле. И вечером нужно было встречать с работы уставшую маму.
Они шли по набережной и словно старинные приятельницы весело щебетали. Димка про генную инженерию, про медицину, про все, чем бы он хотел заниматься в будущем, Дашка вспоминала какие-то свои детские походы с мамой на реку, какие-то поездки к родственникам.
- А ты, куда собираешься поступать после школы? - вдруг спросил Дима.
- На экономический. Мама так хочет. Да и вообще, у нас это семейная традиция, почти ремесло. - Дашка впервые заливисто рассмеялась, а Димка оторопел.
- Даш, а сама ты кем хочешь быть? - он сказал это тихо, но с вызовом. Дашка сразу перестала смеяться и уставилась на Димку непонимающим взглядом. Он испугался этой ее реакции и сразу же перевел разговор на другую тему. Ему показалось, что если он хоть слово скажет против слова ее мамы, Дашка тут же бросит и его и голодных уток и убежит домой.
Тетя Валя встретила Дашку грозным выражением лица. Губы ее вытянулись в белую безжизненную ниточку, и она не скрывала своего раздражения.
- Даш, он тебя под дверью минут сорок ждал. Разве так можно с животным? За столько лет у собаки внутренние часы знаешь, как работают? Он же все по минутам помнит... Уже думала сама пойду с ним, если бы так ноги не крутило...
- Теть Валь, простите. В школе задержали. Ну, Граф, не обижайся!
- Не обижайся! Знаю я, куда вы все по весне тащитесь. В школе задержали... - передразнивая и растягивая гласные, колола словами вслед Дашке соседка. Но Дашке было неловко только перед Графом. Действительно, он ведь ни в чем не виноват. Привык за четыре года, что она выгуливает его ровно в половине пятого...
***
Вскоре, Дашка с Димкой научились гулять строго по часам, и можно даже было не наблюдать времени. Когда они доходили до маленького прогнившего мостика, значит, их время истекло и Дашке пора бежать выгуливать Графа.
Утки тоже прознали про их часы прогулок и сообщили об этом всем своим пернатым сородичам. Так что в моменты пеших свиданий Димы с Дашей на воде случался аншлаг.
Вечерами Димка уже по доброй традиции доставал фотоальбом и наслаждался запечатленным на фотокарточке образом одноклассницы, а после - своими фантазиями под теплым пуховым одеялом. И ему ничуть не было стыдно...
Дашке же, напротив, было нестерпимо стыдно перед мамой за то, что она никак не может правильно завести беседу о Диме. Ей было так важно мнение мамы обо всем происходящем, но было страшно даже подумать о том, что она всего этого не одобрит.
Каждая встреча стала казаться ей если не преступлением, то предательством. Раньше у нее не было секретов от самого родного человека, а теперь она вроде как жила двойной жизнью...
***
- Мам, мне нужно с тобой поговорить... - неуверенно начала Дашка в один из вечеров.
Татьяна Андреевна выпрямила плечи и сразу все поняла, но вида подавать не стала.
- Ну, давай поговорим, Дашенька. Что-то случилось? - она непроизвольно изобразила на лице муку и облокотилась о спинку кресла.
- Нет. То есть... да. Ну, ничего страшного, в смысле... Просто я тебе не говорила, но мы уже несколько месяцев вместе с Димой ходим кормить уток...
- Подсобное хозяйство? - почему-то спросила Татьяна Андреевна.
- Да нет же, мам, ну какое хозяйство. Нет. На набережной утки. Ну, мы после школы гуляем и заодно уток кормим. - сказав все это, Дашка выдохнула и будто освободилась от тяжкого груза.
- А, ну хорошо. Мы же с тобой тоже их всегда ходили кормить, когда ты маленькая была. Помнишь? Сейчас им как раз подкорм нужен...
- Мам, да при чем тут утки... Что ты думаешь о Диме? - Дашка действительно не понимала, что Татьяна Андреевна даже слышать не хочет о Димке и нарочно говорит с ней как с маленькой.
- О Диме? Это о том, что как-то забегал к нам? А почему я должна о нем думать? - разговор становился невыносимым.
- Мам, ну, он мне нравится... - не выдержала Дашка и тут же пожалела о своих словах. Татьяна Андреевна побледнела, глубоко задышала и, казалось, вот-вот упадет в обморок.
- Я надеюсь, у вас там не случилось ничего такого... рядом с утками? - это звучало так пошло, что Дашку едва не стошнило. Как мама может так говорить? Димка ни разу не намекнул даже на поцелуй. Не прикоснулся рукой к руке. Они ведь просто гуляли и разговаривали. А мама так грязно...
- Мам, как ты можешь... - прошептала Дашка.
- Это не я могу, Даша. Это он может. Хочешь мое мнение об этом типе? Я же его в первый же вечер раскусила. Глянуть не на что. Слюнтяй, маменькин сынок. Нет, Дашка, это не мужик. Такой делов натворит и за мамочкину юбку спрячется.
- Мам, ну ты же его не знаешь! - Дашка была в отчаянье.
- Поверь мне, Дашка, я таких знаю! Вылитый твой отец - нюня и размазня. Только языком чесать! Поди, этот тоже сказки там тебе рассказывает. Все они одинаковые. А потом ребенка сделал и был таков! - только сейчас Дашка расслышала истинный голос матери. Он оказался зычным и сильным. И руками она сотрясала воздух так, что, казалось, попади ей под руку сейчас десяток богатырей, раскидает по углам, не заметив.
- Тебе не уток сейчас надо кормить, а к экзаменам готовиться! Я уже нашла связи на экономе. Ты не должна меня подвести. - и тут, вдруг, Дашке вспомнился вопрос Димы: "А сама ты кем хочешь быть?" и она как-то в один момент поняла, что сама ничего в этой жизни не решает, разве что, какую посуду поставить на стол и какой приготовить салат на ужин. Все остальное за нее давно решила мама и даже не желает прислушиваться к ее пожеланиям. И от этого стало противно, мерзко, отвратительно.
Из глаз покатились жгучие слезы. Она поняла, что она в этой жизни никто, ничто... Что от нее ничего не зависит. Что мама, которая была всегда для нее всем на свете, не видит и не слышит ее.
- Я тебя никогда не подводила... - через силу, почти выкрикнула Дашка и закрыла руками лицо.
Татьяна Андреевна неожиданно рассмеялась и пошла на кухню, греметь посудой. Через некоторое время вернулась с чайником чая и хрустящим печеньем.
- Значит так, девочка моя... Завтра же ты объясняешься с этим молодым человеком, как там его... И начинаешь готовиться к экзаменам. Если такая неземная любовь, подождет. Торопиться некуда... В противном случае мне придется позвонить его родителям, чтобы попридержали своего кобелька... - при этих словах она попивала чай из чашки и была невозмутима как скала.
***
Весь следующий день Дашка была какой-то дерганной, невпопад отвечала на уроках, не откликалась, когда ее вызывали к доске, и на тройку написала контрольную по алгебре. Хотя весь год у нее были одни пятерки.
Димка заметил все это и пытался подойти к ней на переменах, но Дашка, словно раненая птица, никого к себе не подпускала.
Когда, наконец, уроки закончились, Димка взял ее сумку и первым вышел из школы. Дашка шла за ним неуверенно, чуть покачиваясь. На лице ее был нездоровый румянец.
- Даш, ты что, заболела? - спросил ее Димка и в первый раз взял за руку. - Да у тебя же жар! Температура! - он хотел было остановить такси, но Дашка вжалась в его руку и почти плача, попросила:
- Дим, пригласи меня к себе! Ты так и не познакомил меня со своими родителями... - в ее голосе было столько горечи и тоски, что Димка потерялся.
- Но их сейчас все равно нет дома. Они на работе. Я тебя обязательно с ними познакомлю, они давно хотят. Ну что ты, Даш! Сейчас тебе надо домой, ты можешь упасть... - Димка все это шептал ей на ухо скороговоркой и неумело обнимал за плечи.
- Дим, пригласи меня сейчас, пожалуйста... - с жаром попросила Дашка и прижалась к Димке совсем не по-дружески.
- Вот собственно и моя квартира... - это были единственные слова, что сказал Димка Даше, после того, как за ними закрылась входная дверь.
Сначала они просто стояли в полумраке прихожей и, не отрываясь, смотрели друг на друга. Долго. Казалось, бесконечно. И в глазах не было ни вопросов, ни сомнений. Один туман. Густой и осязаемый. Казалось, если двинешься навстречу друг другу, то просто не сможешь преодолеть эту плотную стену, не протиснешься, не справишься, попадешь в другое измерение.
Дима представлял себе эти мгновения каждый вечер. Знал, что и как он будет делать, какие слова говорить. Но сейчас был парализован и беспомощен. Даша тоже представляла этот миг, но почему-то в ее фантазиях Дима, всякий раз, был несколько активнее...
Первой вышла из оцепенения Даша, и, справляясь с дрожью в коленях и пальцах, подошла к Диме совсем близко и провела ладонью по щеке, по губам. Димке казалось, что после этих прикосновений на его лице останутся красные пятна, такими горячими были ее руки...
Во рту у Димки все пересохло, он пытался сглотнуть, но слюны не было, сердце барабанило торопливую дробь, голова кружилась, словно от нехватки кислорода, тело трепетало и горело от нетерпения.
Приблизив руки к Дашкиному телу, Димка почувствовал себя ржавым роботом, движения были дергаными и неточными.
Но когда Дашины губы приблизились вплотную к его губам, вся ржавость и неуверенность вдруг поплыла куда-то вместе с полом под ногами. Первое касание губ было почти детским. Губы просто встретились и застыли в растерянности. Но спустя мгновение, в Димке будто что-то переключилось, и он подался навстречу желаниям тела.
Дашка оказалась совсем не костлявой, какой выглядела со стороны, все в ней было такое приятное на ощупь, такое упругое, зовущее. И кожа под кофточкой пахла малиной и была такой гладкой и шелковистой...
Дашка, всю жизнь стесняющаяся своего тела, вдруг показалась себе красивой. Ей даже захотелось скорее освободиться от одежды и, наконец, предстать перед Димкой во всей красе.
Ее губы раскрылись шире и познали новые ощущения от поцелуя. Уже не детского - закрытого и сухого, а влажного и волнующего, после которого кажется, что побывал на небесах.
Руки Димки, справляясь с нетерпением, то тонули в Дашкины волосах, то изучали маленькие подъемы и впадинки на ее теле. Сама Дашка боялась прикасаться ко всему, что у Димки ниже плеч. Она просто не знала, как сделать ему приятно. Но Димка не заставил ее долго мучиться догадками, а просто взял ее ладонь и положил туда, куда давно мечтал положить...
Новая волна удовольствия захлестнула их обоих, и они совсем потеряли контроль над происходящим. Голова кружилась, из глаз капали слезы. Влажные горячие тела в один миг оказались соединенными в одной пульсирующей точке. Димка оттолкнулся от земли и, почувствовав крылья, будто полетел. Дашке послышался звон стекла, в голове, будто что-то взорвалось, стало нестерпимо жарко и немного больно. Через секунду они уже лежали на полу прихожей обессиленные и обескрыленные...
Не в силах издать ни единого звука, они поднялись на ноги и, покачиваясь, стали одеваться. Дашке хотелось сказать Димке очень много, но она не могла вымолвить ни слова. Одевшись, она прислонилась к входной двери и заплакала. Димка беззвучно плакал вместе с ней и, смешивая Дашкины слезы со своими слезами, упоенно целовал ее губы.
Только когда они вышли из подъезда и вдохнули холодного воздуха, Дашка собралась с силами и отчеканила не своим голосом:
- Дим, мы больше не будем с тобой встречаться... Не спрашивай. Просто не будем. Прости... - слезы снова полились из ее глаз и она, закрывая лицо руками, понеслась прочь от этого дома, от этого человека, от этих чувств...
Димка стоял как парализованный, и не мог сдвинуться с места. Его словно кирпичом по голове огрели. Перед глазами было темно, затылок ныл.
А Дашка хоть и рыдала, не прекращая, все же пошла сначала к Графу, потом в аптеку за лекарствами для маминой подруги, потом на почту за пенсией для соседки, потом на рынок за продуктами. То, что у нее там личное горе - еще не значит, что должны страдать окружающие... Все-таки она была ответственным человеком.
Татьяна Андреевна вечером даже не удосужилась поинтересоваться сердечными делами дочери, она мысли не могла допустить, что Дашка ее ослушается, а посему говорить было не о чем.
***
Следующим утром Димка вместо школы направился прямиком к дому Даши. Он был настроен решительно.
Когда Даша вышла из подъезда, он обхватил ее за талию и прижал к себе.
- Никуда тебя не отпущу. Никогда. - несмотря на вчерашнюю сцену при прощании он был счастлив. Дашка смотрела на него ледяным чужим взглядом и не произносила ни звука. - Даш, мы никуда не пойдем. Сначала ты мне все объяснишь...
- Дим, а тут и объяснять нечего. Решила проверить вчера люблю я тебя или нет. Нет, оказалось. Никаких чувств. Понимаешь?
- Дашка, зачем ты так? Я же тебя знаю... - он все еще держал ее в объятиях и глаза его горели, словно умытое солнце.
- Выходит, не знаешь... И скажу тебе честно, только ты не обижайся, там ниже пояса ты - никакой... - при этом она чуть скривилась свой рот и некрасиво улыбнулась.
Димка выпустил ее из своих объятий, и солнце в его глазах вдруг потемнело, будто закатилось. Хотелось больно ударить кулаком в стену, чтобы боль из груди хоть на время немного сместилась куда-нибудь еще. Но он не смог пошевелить руками.
Дашке самой стало мерзко от своих слов и, не дожидаясь реакции Димки, она бросилась бежать. В парк, на набережную, в школу, все равно куда, лишь бы подальше от него...
Она бежала и под ногами ее чавкала грязь и кусты сирени набирали свой цвет, а у нее было ощущение, что она в пустыне и что вокруг горячий песок, а во рту у нее жженный сахар...
***
Димка превратился в тень, он перестал общаться с одноклассниками, кое-как сдал выпускные экзамены и передумал поступать в институт.
Его мать, чуткая маленькая женщина догадывалась о причине такого изменения в характере сына и, найдя телефон Даши, стала названивать ей, приглашать в гости, просить помощи. Но, выжатая до сухаря Дашка, сначала извинялась и ссылалась на занятость, а потом и попросту стала вешать трубку.
У Татьяны Андреевны, далекой от искусства, вдруг обнаружилась тяга к живописи. Она записалась на какие-то курсы и стала таскаться в другой конец города вместе с кистями и мольбертом. При этом она выглядела почти счастливой и всячески настаивала на том, чтобы и Дашка прониклась любовью к малеванным полотнам.
У Дашки не было ни сил, ни желания заниматься всей этой ерундой, но она всякий раз делала воодушевленное лицо и выслушивала материнский маразм, касательно того, что в той умер великий мастер.
Дашка без труда поступила на экономфак и целый семестр старательно писала конспекты, за что была вознаграждена и получила красные "отл" за все предметы первой сессии. Но потом ей вдруг все надоело и эта экономика, и сокурсники, и библиотеки. Нестерпимо захотелось чего-то человеческого, теплого и настоящего.
Она все чаще вспоминала их с Димкой прогулки по набережной, смешных уток, бессмысленные разговоры, отражения в воде, его прищуренный взгляд... Тот день, в его полутемной прихожей. Его прикосновения, поцелуи...
Однажды, не выдержав внутреннего напряжения, она набрала номер его телефона и замерла в ожидании. Голос в трубке был ей хорошо знаком, но будто утратил свою мелодичность. Стал каким-то скрипучим и бесцветным.
- Лариса Александровна, здравствуйте. Это Даша. Одноклассница Димы... А он дома? - сердце ее трепыхалось от волнения.
- Будь ты проклята, Даша... - ответили ей с того конца провода и повесили трубку.
Дашку будто ударило молнией. В горле застрял толстый еж. Предчувствие чего-то тяжелого обрушилось сразу на все тело.
Этим же вечером Дашка обзвонила всех одноклассников и узнала, что Димка не стал никуда поступать, а пошел в армию, и что сейчас служит где-то на Кавказе. Вернее, не служит. Воюет...