Аннотация: Вставки (предыстория) к "Poste restante"
1729-ый год от Р.Х.
Фёдор
***
В сумерках серого утра приговорённых везли на казнь. Закрытые коробы с маленькими зарешёченными окошками тряслись и покачивались на выщербленной брусчатке. Когда зловонные ящики угрожающе кренились на поворотах, из их недр слышались сдавленные стоны, прерываемые грозными окриками возниц. Квартальные спешно выбегали из похожих на пеналы полосатых сторожек, открывали шлагбаумы и мелко крестились вслед веренице чёрных экипажей.
Город избавлялся от заразы, заполонившей его улицы. Вместе с толпами рабочего люда, пригнанными насильно на строительство дорог, укреплений и дворцов, в Петербург попали колдуны. Охота на людей, считающих себя выше царя и бога, была негласной и никем не афишируемой. На протяжении нескольких веков длилось это тайное противостояние, но обострилось только во время строительства Санкт-Петербурга - града Антихриста, как утверждали старообрядцы, и бесславно закончилось, когда было создано тайное Братство белых ночей на северо-западе и как противовес ему разобщенные чернокнижники бывшей столицы московского царства собрали Орден Треглав. Дед Василия - Фёдор Кощунов, увы, не дожил до этого дня.
Недружно скрипнули плохо смазанные оси, и арестантский поезд остановился у опушки бора на берегу Кронверкской протоки. Уставший битюг громко всхрапнул, услышав стук отпираемой дверцы. По Иоанновскому мосту заключённых провели во внутренний двор Петропавловской крепости и построили на центральной аллее. Ветер шумел в кронах деревьев и это был единственный звук, который раздавался во внезапно загустевшей тишине утра. Но и он вскоре пропал, растворился в неторопливом течении реки. Чёрный туман, невесть откуда появившийся над водами Невы, поднялся над крепостными стенами и медленно перелился через них, расплескавшись около стен строящегося собора и нависнув над головами смертников.
Зашитые суровыми нитками рты и веки арестантов начали судорожно подёргиваться, тела людей свела судорога. Отчаянное желание - выбраться из кандалов и бежать, бежать! - смешало стройные ряды, но лишь один колодник стоял спокойно, с достоинством приготовившись к неминуемой смерти. Да и что он мог противопоставить силе, которая была мощнее всех его заклинаний? Что он мог сделать, если амулеты и обереги хоть и были спрятаны в надёжных местах, в брандмауэрах и в фундаментах недавно построенных домов, но ещё пока не набрали силы? Ведь для того, чтобы начитать на них заклятия нужно было время. А его-то как раз не было. Ах, Марфа, Марфа... Сгубила ты Фёдора...
Колдун возвышался над морем мрака, который неторопливо вил вокруг неподвижно застывших фигур плотный кокон, сотканный из боли и страданий. Погружаясь в бездонный колодец отчаянья, ведун, пытаясь справиться с безумной мукой, старался вспомнить руки любимой, губы любимой, гибкий стан и царственный взгляд. Жар ведьмовского взора обжигал через расстояния и вечность разлуки. Но всё ж таки знал он, ведал! - что ненаглядная Марфа предала его, обменяла казематы на призрачную свободу ссылки в Сибирь. Тайная канцелярия вычеркнула её из списков. И ценой была его жизнь.
Но всё равно он любил её - ненаглядную чаровницу - непостижимой, странной любовью, смешанной с горечью и ненавистью, словно не было на свете радости более великой, чем счастье любимой, которую люди, презренные изверги, заставили надругаться над чувством, которое связывало их когда-то.
***
1699-й год от Р.Х.
Прадед
Дверь рыбацкой хижины со стуком распахнулась и из тьмы на свет появилась сначала всклокоченная голова, а затем существо, отдалённо напоминающее человека, выползло на порог и устало прислонилось к косяку. Но морщины на лице постепенно разгладились, сидящие глубоко в глазницах зрачки налились адским блеском, и старик захохотал, сотрясаясь тощим телом. Он бился в конвульсиях, пока не захрипел и не повалился набок. Очнувшись на мгновение, колдун оглядел мутным взором остров, поросший камышом, и остановил взгляд на узком проливе, за которым виднелся крутояр, изрезанный овражками. Рукой заскрёб по земле, набрал горсть пыли вперемешку с золой, и, собравшись силами, изрёк ненавистные слова. С последним вздохом пальцы безвольно разжались, и прах просыпался на потрескавшуюся от жары грязь. Пробежала тень, словно ручейки мглы пролились от неподвижного тела. Тьма нырнула в протоку и затаилась там, но часть её стремительно унеслось вверх по течению, чтобы над озером Нево стать тучей. Подхваченная внезапно подувшим ветром, она, вращая причудливыми отростками, стремительно пересекла несколько сотен верст и выплеснула ярость и злобу на беззащитную землю.
Где-то там, далеко на востоке загрохотала гроза, снося купола храмов, разрушая звонницы и поджигая молниями деревянные дома.
Но ответ пришёл тут же! Шквал пронёсся над островом, и устье реки накрыл ураган. После небольшого затишья на землю пали потоки воды, шторм запер устье Невы, и невиданное наводнение начало страшный разбег. Вспышки молний ослепительным светом вспарывали облака, громыхание разрядов распахивало ровный гул ливня. Куски льда с глухим звуком разбивались о гранитные валуны, с утробным чавканьем разбрызгивали болотную грязь и исчезали в волнах быстро поднимающейся реки. Но град только зря превращал плоть старика в кровавое месиво, колдун был мёртв, отдав жизнь за проклятие.
Сквозь дождевые струи к острову отчаянно пробивалась лодчонка. Вёсла изгибались от мощных гребков и жалобно скрипели, готовые в любой момент сломаться. Трясясь от холода, отрок привязал утлый челн к кусту и по колено в ледяной воде побрёл к покосившейся рыбацкой избушке. Увидев окровавленное тело, коротко вскрикнул и с причитаниями и руганью кинулся к мертвецу. Уткнулся в мокрые грязные волосы тяти и завыл в полный голос, жалея себя и его, и весь мир, утонувший в пучине хаоса.
Старик надеялся, что его смерть будет последней. Расквитавшись с первопрестольной за унижения и страдания, которые испытал, попав в рабство к колдуну-боярину, он считал, что умрёт на богом забытом острове Иени-Саари и на этом закончится злосчастное противостояние. Но всё вышло не так, как он хотел. Проклятие вернулось трёхкратным эхом, неся погибель всему его роду.
Знал ли об этом Василий? Знал ли ведун Братства белых ночей, что уже обречен? Что не надо испытывать судьбу и идти к Петропавловской крепости? На Заячий остров - туда, где триста лет назад нашёл свою смерть беглый холоп с волчьим взглядом; где двести лет назад сгнил в затхлом каземате крепости сын холопа - дед Василия, обвинённый в связях с дьяволом; и где сегодня погиб отец.
Может быть, не знал, но догадывался. Ах, пращур, прадед, что же ты натворил...
***
1720-й год
Фёдор
Строительство дома первого губернатора города, начатое в десятом году, шло полным ходом. Каменщики, вынужденные из-за петровского запрета возводить кирпичные дома только в Петербурге и нигде более, съехались со всей Руси попытать счастья в возведении громад на невских болотах. Среди рабочего люда можно было легко затеряться, поэтому Фёдор не беспокоился, что кто-то из знакомых его узнает. В этом вавилонском столпотворении, в которое превратилось малолюдное устье Невы, вращалось тьма народу, иногда казалось, что вся Россия скучилась на болотистом берегу и с остервенением что-то пилила, строгала, сколачивала и ошкуривала, одним словом - строила новую жизнь, прокляв её изначально. Сотни странных людей, кто по принуждению, а кто по доброй воле приезжали, приплывали и приходили пешком, но надо же - взор чёрных глаз ведьмы выхватил из толпы спешащих на работу каменотёсов именно Фёдора.
Если бы он знал, чем закончится это знакомство, то прошёл бы мимо и даже не оглянулся, но зацепило, внимание красной девицы потешило тщеславие, решил испытать еле тлеющий дар ведовства, и пока толпа тянула его к стройке, прищурившись, играл в гляделки с красавицей, пытаясь вызнать, кто она да откуда родом. Не обращая внимания на косые взгляды, девица приблизилась к нему вплотную и прошептала: "Фёдор... тебя ведь Фёдором звать? Беда случилась - ты зря тот амулет в угол дома замуровал. Видел это десятник. Бежать тебе надобно. Иначе погибнешь".
Обмер он от страха и видит - солдаты уже направляются в его сторону, но тут гнев у колдуна прорвался наружу, антрацитовым пламенем блеснули глаза, вскипела от заклинания кровь у служивых, и было видно сквозь мельтешение тел, как упали сердешные, хватаясь за горло, и розовая пена запеклась у них на губах.
Время остановилось. Люди отпрянули, недоумённые лица вокруг вдруг сделались злыми, и к Федору потянулось множество рук, чтобы схватить и тащить колдуна в околоток. А ведьма покамест исчезла, тёмный силуэт мелькнул далеко, и как-то резко, рывками её призрачная фигура стала удаляться, пока не пропала среди деревьев и раскопанных ям.
Он кинул инструмент на землю, оставив только длинный узкий свёрток, и побежал. Грозно зыркнул в сторону рабочих и толпа смешалась. Мужички стали падать, путаться в полах зипунов, нелепо дёргать руками. И вот уже один преследователь нечаянно заехал соседу локтём в ухо, а тот озлобился и дал сдачи - и в давке и суматохе, постепенно превращающейся в драку, Фёдору удалось уйти вдоль линий Василева острова и переправится вплавь через Смоленку на остров Голодай.
Подлинная история жезла началась именно здесь - за рекой Смоленкой, в устье Невы... всё остальное выдумки.
***Фёдор
Остров Голодай от частых наводнений порос камышом и осокой. Чахлые деревья не давали возможности укрыться, поэтому беглецу пришлось потратить заклинание на то, чтобы отвести взгляд преследователям. Совсем выбившись из сил, Фёдор лежал в кустах, разросшихся на берегу Большой Невки, полноводной протоки впадающей в Финский залив, и злился на самого себя.
А ненавидеть было за что. Ведь всё начиналось как нельзя удачно. Месяц назад он пришёл из Карелии, чтобы устроится в артель каменотёсов. Везение не закончилось - фундаменты домов делались из гранитных валунов, город быстро рос и работы хватало. Тайное обещание, которое он дал старосте старообрядческой общины, постепенно выполнялось - город Антихриста постепенно опутывался сетью магических линий. И в первую очередь этому помогали малые амулеты из камней, которые Фёдор тайком закладывал в основания домов. Лишь до одного места он не мог добраться, и это его беспокоило. На Заячьем острове уже была возведена крепость. Он опоздал. Мужики рассказывали, как строители - привезенные крестьяне из близлежащих губерний в подолах рубах носили землю на крепостной вал, как вручную катали брёвна и ворочали камни вместе с солдатами и пленными шведами. Сколько их надорвалось от этого адского труда? Сколько костей закопано в иле рядом с кронверком?
Лишь одно удалось Фёдору сделать - разыскать могилу отца и одной из тёмных ночей раскопать её. Сложив кости в мешок, он замуровал их в подвале дома на Петроградской стороне. Но ещё изредка приходил на берег Невы и издалека смотрел на проклятый остров, превратившийся в крепость, в центре которого возвышался собор со шпилем, похожий фасадом на царя - такой же высокий и такой же давящий своим величием. И хотелось сбежать, но куда? Опять в карельскую чащобу? Но путь туда был закрыт. Нельзя войти в реку дважды.
***
Похоронив отца - безумного старца, измотавшего его непосильными колдовскими уроками, отроком, он на долгие пятнадцать лет скрылся в финских лесах, мечтая об одном - забыть горькое прошлое. Добрые люди приютили и обогрели, спасибо им за это. Судьба свела его с кузнецом Илмариненом. Он научил Фёдора всему, что знал сам. Но неудачная охота на медведя свела его в могилу. Кузнец умер от ран, так и не придя в сознание. После похорон на Хийтоловском погосте, хозяин отдал кузницу Фёдору.
Где-то рядом грохотала Северная война, но на хуторе было тихо и безлюдно. Широкий мыс, вдававшийся в ладожскую шхеру, был защищён с севера высокой гранитной грядой, а с юга обрывался покатыми лбами в холодные воды узкого залива. Под скалами стояла кузница, в которой Фёдор с утра до ночи ковал из железа всякую всячину.
Тяжело было зимой, когда солнце, не успев призрачным светом залить заснеженные деревья и оледенелые валуны, быстро валилось за пилу далёкого леса, и в плотном сумраке, падающем на мир, начинали мерещиться жуткие твари. Нехорошее место было выбрано для кузни. То, что должно было защищать, могло в одно мгновение погубить - снег скапливался на узком лезвии гряды и лежал на уступах большими сугробами. К середине зимы его становилось настолько много, что он грозил обрушиться и погрести под собой убогое жилище кузнеца.
К счастью год от года вырастали деревья, искривлёнными стволами защищавшие хибару от ветра и снегопадов. Тёмными зимними вечерами, устав от монотонного труда, Фёдор шёл разгребать снег на тропинке, ведущей к шхере, долбил лёд в полынье и носил воду в крохотную баньку. Долго парился, выгоняя тяжесть из натруженного тела, а потом, глядя на огонь в печи, пил отвары из трав, собранных на склонах гряды, и мечтал о лете. Летом всё же было не так тоскливо. Грибов и ягод вдоволь, на камнях росли причудливые, невиданные травы. Почти каждый день заезжие гости просили то коня подковать, то починить что-нибудь из утвари. Хоть и стояла кузня на отшибе, но ни в Тиурулле, ни в Хийтоле кузнецов не было. Поэтому без работы Фёдор никогда не оставался.
Но зимой, когда дорогу до ближайшего посёлка заметало снегом, путь к хутору превращался в белое поле, из которого возвышались скальные лбы поросшие елями и соснами. В этот год под рождество снег валил уже вторую неделю и Фёдор с трудом расчищал узкую тропку от дома до кузни, но и её к вечеру заметало. Хозяин не появлялся на хуторе вот уже месяц, еда заканчивалась, и надо было хотя бы на санках, волоком привезти запасы из усадьбы. Иначе не выжить, на травах и солонине долго не протянуть. Охота в этих местах была худой, зверь от войны ушёл на север, и только волчий вой доносился через пролив, словно злосчастные звери уже не надеялись найти то, чем можно было набить присохшее к позвоночнику брюхо.
***
Утром, чуть только забрезжило, Фёдор снарядил сани и с трудом вытащил их из ворот кузни. Дверь с трудом закрылась, снег упал с крыши и завалил порог. Пришлось поднатужиться, и только под недюжинным усилием металлическая оковка плотно вошла в косяк. Обведя рукой вокруг двери и приладив под притолокой веточку полыни, кузнец насупился и прошептал обережные слова. Затем накрутил на руку повод санок и потащил их по насыпной дороге, держась её середины, стараясь не свернуть ненароком в топь. Узкая тропинка, по которой мог проехать только конный да возок или тарантайка, - это был единственный путь на большак. Всего-то верста с небольшим, а потом, огибая болотца, покрытые предательским настом и подтаявшим в оттепель льдом, лишь по верстовым столбам угадывая путь, идти, брести ему горемычному до центральной усадьбы, что приютилась посреди Хийтоллы на склоне холма.
Однажды в лунную ночь привиделся ему на околице жуткий зверь - железный, огнедышащий. Неживой, но внутри него чудилась жизнь. И раскаты грома, и перестук, словно ритмичные удары в бубен лопарского шамана. Огромный призрак дохнул на него тёплым ветром и пронёсся мимо. И нет ничего, словно не было. Только ночь, да на фоне звездного неба нависла над погостом черная тень высокого кряжистого дозорного камня. После встречи с чудовищем он заболел припадочной лихорадкой. И привидение это, может было началом хвори, ведь потом многое ему в бреду чудилось - виделось, но он молчал и никому не рассказывал, да только недобрым словом поминал отца, передавшего ему по наследству эту тяжкую ношу - видеть то, что другим неведомо.
Дорога, занесённая переметами пурги, да мутная пелена летящего наискось снега. Выйдя из-под крон низких разлапистых сосен, Фёдор остановился в недоумении - поле было перепахано невиданным лемехом, словно гиганты перевернули пласты земли и смешали сугробы с болотной грязью, комьями вывернутой из топи. Позёмка быстро заметала следы битвы, тёмное облако свинцовым отсветом, словно покрывалом, укутало верхушки холмов. И казалось, что нет на земле больше никого - ни людей, ни зверей, ни одной живой души не осталось на проклятом белом свете, запорошенным ледяной крупой.
Стряхнув наваждение, длившееся всего-то несколько ударов сердца, и укутавшись в воротник короткого зипуна, Фёдор половчее перехватил постромки санок. Упрямо тряхнув бородой, с которой ссыпался снег, побрёл, проваливаясь по колено, в белесую мглу пурги. До темноты надо было успеть обернуться.
***
В Хийтоле на улицах было безлюдно. Зимой по тракту изредка проносились почтовые тройки, но и только - ничего не нарушало тишины утонувшего в снегах селения. Жители сидели по домам и занимались кто чем. Работы по хозяйству хватало даже на короткий северный день, а потом, словно в берлогах, в широких крытых дворах жизнь замирала до позднего рассвета.
Федор добрёл до усадьбы и постучал в высокие ворота. Из-за плотно пригнанных тесин злобно забрехала собака, её злобный взахлёб лай подхватили соседские псы, и вот уже всё поселение превратилось в звенящий, завывающий и галдящий вертеп.
Калитку открыл сам хозяин и долго всматривался, словно не узнавая в путнике, запорошенным снегом с головы до ног, своего мастерового.
- Фёодор. Зачем ты пришёл? У нас несчастье - сын с охоты не вернулся.
- Соболезную, Йохан, но смилуйся! Припасы кончаются, а жить-то как? Я вот утвари кованой привёз. Может, на ярмарке продашь, прибыль будет. А ты мне еды всё не привозишь, да я сам пришёл.
Губы почти не слушались, задеревенели от холода. Фёдор говорил пустые слова, а сам ловил себя на мысли, что зря пришёл в усадьбу, не даст этот прохиндей ничего, памятуя, что на хуторе в кузнице вдосталь солонины. Да и, если не притворяется, может, и вправду беда у них стряслась, так и совсем не до него тогда горемычного. Но в тот же миг почувствовал, что какая-то чёрная горечь поднимается из глубин души и клокочет, и рвётся наружу, и дай ей волю - от усадьбы останутся одни головни, тускло мерцающие, остывающие среди пепла и грязного от угольков снега. Он даже не успел испугаться собственной смелости, как увидел остекленевший взгляд Йохана и как тот, словно в забытьи, отступает вглубь двора и приветливо машет рукой, приглашая войти. Затем пятясь до амбара, пристально смотрит ему в глаза и тоненько хихикает и меленько креститься. Креститься, посмеивается, но при этом на лице у хозяина ужас и бледность такая, что ввалившиеся щёки стали белыми, словно снег.
Фёдор прошёл с хозяином в амбар. Йохан, постоянно оглядываясь и капая свечным воском на припасы, выкладывал перед батраком самые лучшие колбасы и круги сыра. В тусклом свете свечи его согбенная фигура отбрасывала изломанную тень. Руки дрожали. Просыпав муку на пол, он наклонился, чтобы поднять упавший мешок, но обессилено опустился на колени и беззвучно заплакал.
- Забирай! Что стоишь?!
Фёдор молча собрал в мешок немного продуктов, прикинув, что если экономить, то до начала весенней распутицы хватить. А ежели опять о нём позабудут, придётся придти снова. Горе Йохана его тронуло мало. В лихие годы людей не считали. Да и не стал бы он так расстраиваться из-за того, что чадо пропало. Небось сидит сыночек в Кексгольмской харчевне и горланит песни. Если сами же собутыльники его и не порешили. Да что там говорить, чужие семейные тайны - потёмки.
На пороге обернулся и попрощался, но хозяин безучастно покивал в ответ и остался сидеть, прислонившись к ларю. Стало стыдно за приступ ярости, но ничего не сказав, вышел за ворота и, выложив железо, загрузил санки едой.
Быстро темнело. Но не от сумерек, до заката было ещё далеко, а от чёрной тучи, которая выползала из-за сторожевой горы и мглой накрывала засыпанный снегом посёлок. Свернув на дорогу до Тиуруллы, Фёдор прибавил шагу и начал бубнить под нос заклинание. Грудь сквозь рубаху холодил оберег, но на душе было муторно. Зря он вспылил. Не ровен час пожалуется хозяин священнику и пиши пропало. Православных в здешних краях недолюбливали, но терпели. А староверов да колдунов поганых ненавидели все. Даже шаманы лопарские и те ушли на север, в малые деревушки, в которых ещё помнили древние обряды. Шведы калёным железом выжигали веру некатолическую. Надо бы затаиться, но никак суть проклятую не унять. Отец, Иван-кощун, вбил в него погань языческую, из-за которой мучиться ему до скончания веков.
Непогода принесла снег. Поднялась метель, и Фёдор уже еле различал путь. Лишь по смутным очертаниям, едва видимым в серой круговерти, он узнавал знакомые валуны у дороги и придорожные деревья. Но и это не спасло. Он заблудился.
Плутая меж отрогов холмов, он проклинал себя за чревоугодие. Протянул бы до весны и на солонине. Ничего бы не стряслось. А так придётся прощаться с жизнью и замерзать посреди финских болот да карельских лесов. Если не найдёт путь-дороженьку. Если упадёт без сил. Но нет! Не бывать этому!
Он закричал, надеясь, что какой-нибудь путник или возница услышит его и выведет на торный путь. Но сквозь шелест метели послышался в ответ отдалённый волчий вой, от которого похолодело всё внутри. Не дай бог принять смерть от волчьей стаи. Хватило бы сил, а их-то осталось не так уж и много. Бредя по сугробам, проваливаясь по пояс в овражки, занесённые снегом, Фёдор и не подозревал насколько близко он подошёл к краю, к погибели. Что-то тлело в груди, давя отчаянье, - слишком древнее, чтобы быть понятным, слишком сильное, чтобы просто так быть растраченным.
Обогнув ещё один отрог холма, он наткнулся на нишу в скале и услышал в глубине её слабый стон.