Изгибами мыслей макабр на площади сонной кривится. 
Напрасно таращит в ноябрь горящие Эдя глазницы... 
И как-то помимо изгибов плетётся столица. Вестимо, 
для Эдички viva la vida, как времечко у Августина.
И вот, в непустые карманы себя целиком запихавши, - 
метро, недостройки, канавы, унылый напев сякухачи - 
садится у дома Митяя, над лужей повесивши космос, 
бугристым пятном опадая под чёрным, трепещущим солнцем.
И топит листы - пароходы плевками - гранатами Эдя: 
"За что мне так много свободы в берлоге больного медведя?" 
И выйдет Митяй из подъезда, валяя в ладони монеты: 
"Ну чо, как всегда, бесполезно?" Граната навроде ответа. 
"Ничо, подрастём мы и станем, чтоб с юного жить начинали, 
усатыми, будто бы Сталин! И добрыми, словно Чапаев!"
Прыжками махнут по дорогам, нечаянно треснувшим лужей,
искать механический орган, питающий спящие души.
И третья бутылка допьётся, и спустится моросью вечер, 
и спрячется чёрное солнце. И Эдя платил бы, да нечем.