В посёлке хмурых мудрецов, земной удел отжив,
терновым попраны венцом, учёные мужи 
трудились, головы склонив над будущим земли, 
но вдруг, что рушит нарратив, его изобрели.
Угрюмо морща толстый лоб, над вечным трепеща,
о жизни скорой ли, былом, несбыточных вещах
мечтая, в пасмурной ночи ведя нетленный спор,
случайно создали они летающий ковёр. 

Над ним почтенные дядья склонились в темноте, 
большого смысла не найдя в способности взлететь,
ведь был их замысел велик, но с тем и разбрелись,
когда вознёсся он в тени, наивно глядя вниз. 

Лабораторный ржавый свет растил его, и жизнь
мелькала в крохотном окне: ракушки-гаражи,
определённые под слом с десяток лет назад,
в застывшей осени, смолой спустившейся на сад,
и тихо плакал глупый Бог свой предзакатный плач,
повиснув в куче проводов электропередач.

Он был забыт под потолком, засаленный ковёр,
небесной просинью влеком с тех самых давних пор,
когда раскрыл на мир глаза, войдя в порочный круг,
не место, верно, чудесам в тиши земных порук. 
И словно дымкой голубой он взмыл тогда к окну, 
взгремев оконной скорлупой и ставни распахнув. 

В пыли дорожной ржавый скрип расхлябанных телег,
идущих табором в зенит, где экзоинтелект 
всем сущим правит не в мечтах почившего творца,
где скупо блещет пустота небесного торца:
над миром слышал он, взлетев, земные голоса 
и ворсом чуял на себе застывшие глаза.

Спустившись в крытый сенью двор, совсем невдалеке
он видит вдруг - висит ковёр на ржавом турнике,
совсем как он забыт и сшит, как он, один в один.
"Но почему он здесь висит и дальше не летит?"
Наивной поступью ковра пополз ковёр к ковру,
была туманная пора, как, впрочем, поутру...

...но вдруг, его, исподтишка схватив за воротник,
бескомпромиссная рука сослала на турник,
на солнце пластиком сверкнув, расплывшийся поток
внезапно кинулся к нему, послышался хлопок...
Взошла ехидная луна в грядущей темноте, 
собой венчая старый день, встречая новый день.