I.
Стесняет поезд "Питер - Москва",
везущий меня во чреве.
Зачин февраля - как обычно тоска.
Снаружи леса-качели,
за ними матрёшками сытых полей
лежит поседевшая память,
зияет платоновский кладезь над ней,
чтоб не было скучно падать.
Гудят виски, да благо февраль -
глазницы черпают время
такое же рыхлое, как каравай,
и вечное, как деревня.
II.
Ночами святыни, что трын-трава,
и пляшет в лампадке тень их,
пока некрасивая голова
устало сопит на коленях.
Отец мой, Ветер, сорви пакет!
Да душу, как тихий листочек,
спиралью спусти на седой паркет,
похожий на вечный прочерк!
III.
Веди Алатырь, мне б куда-то успеть!
По улице, мимо улиц,
вдоль талых болот да к осевшей избе,
которая повернулась.
Вселенская бабка отво́рит засов
с паническим "Ой ти! Ей те!
Вот мало повылезло всякьх столбов!
Ещё и припрутьси, черти!"
Уложит под сенью сухой зимы,
скрипящей печальным срубом:
"Вот, надо же, вырос у самой земли,
и ею ж присыпан буду...".
IV.
Крыльцо, означая бронхит земли,
устало скрипит о сколе,
но так же недвижно над ним скулит
улитка на вечном склоне.
И вот, возвышаясь над злой межой,
овитый густой бекешей,
в мираж проникаю - себе чужой,
в пустыню весло принесший.
Орудует ловко отец - топор,
ему бы налей да вылей,
и мёртвым пейзажем глядит в упор
глаза покусавший иней...
Поодаль толпятся в броженьи душ
затылки седых треухов -
и всхлипы, и вой окосевших душ,
и нервная рвань да ругань.
V.
- Ох, да что же?! Да куда же?!
- Третий день он жись мутит!
- Хуев столб, копали даже,
он, как пидр, всё стоит...
- Ладно столб, девчонку жалко!
- Да захлопнись, чепуха!
Подсоби с поленьем, Санька
вишь как, начал потухать...
- У неё ж и мать помёрла,
да, считайте, сирота!
- Твой бубнёж, как нож по горлу!
Уведи её!
- Куда?
- Да и правда, нету ж дома!
Господи, за кой же грех?!
Да и похуй, спляшем, Тома!
Жись теперь - кура́м на смех!
Эх, оставил нас Господь!
Веселись пустая плоть!
Стал нам вечною тюрьмой
богов палец ледяной!
- Для чего ж он нам, народ?
Чтоб водили хоровод!
Эх раз, эх раз, чтоб водили хоровод!
- Обвели его базаром!
Чтоб резвилися гусары!
За звездой полез гусар!
Рухнул - кончился базар!
Эх, рухнул гусар!
Эх, кончился базар!
- Разожгли то мы костёр!
Бог ручищи распростёр!
Как растает херов лёд,
так обратно отрастёт...
Эх, эх отрастёт!
Ну-ка прыгай-ка в костёр!
VI.
Зачем по ночам обживает свет
устало парящий творог?
И кто укрывает мясной паркет
конвою - то друг ли, ворог?
К чему б, отойдя к запредельному сну,
пускаться в недолгий танец?
Доколе всё то, до чего я коснусь,
немедленно будет таять?..
Рыдаючи, бабка макает в ушат
простое белье - полотенце
и, столб овивая им, трёт неспеша
в кристалле ожившее тельце.
И вскроется небо консервным ножом
какой-то особенной правды,
и, вспыхнув, умчится на вечный лужок
душонка болотной наяды.
И ринется сердце в холодную пасть,
цепляясь за скользкий стебель!
Чтоб снова в усталую душу упасть,
кряхтящую: "Там ли, с теми ль..."
VII.
Весеннего трепета бережный дым
вздымается в бледное небо -
я тоже хотел бы и с ним, и не с ним,
и в небо хотел бы, и в невод.
Растает неясная русская хтонь,
растёкшись сверкающим полем,
и я побреду по знакомому столь
раздольем своим и невольем...
VIII.
Над тамбуром - видится сквозь панель -
наклейка - луна повисла,
а где-то, за стопкой сырых земель,
старуха несёт коромысло.
Плакучая ива поправит прядь,
осыпавшись чем-то вечным...
И времени поезд несётся ль вспять,
уткнувшись в твою конечность?