Аннотация: Такие вещи Хромов ощущал остро, даже графично, и если кому-либо эти нелепости не были заметны... - таких он считал счастливчиками, которым хоть брызнь в глаза - всё божья роса...
"Бисмарк-четыре"
Хромов сидел в суконной шапке на верхней полке в бане у Вовчика и читал "Тёмные аллеи". Бунин подробно описывал сапоги, поддевки и физиономии персонажей. Нужны ли были читателю такие подробности - в это не очень верилось. "Вот дочитаю, - думал Хромов, - и устрою Верке варфоломеевскую ночь. Будет знать...".
"Ах, какая томящая красота! - писал нобелевский лауреат. - Сесть бы на это облако и плыть, плыть на нем в этой жуткой высоте, в поднебесном просторе, в близости с Богом и белокрылыми ангелами, обитающими где-то там, в этом горнем мире!"
- Блять... - негромко ворчал Хромов, листая страницу за страницей. - Три раза "это" в одном предложении... И слизано чуть ли не целиком с Тредиаковского... Когда же уже будет про эротику?..
Входила и выходила из парилки, как бы не замечая Хромова, стройная девушка Гиби - феминистка, сторонница секса без пенетрации. А Хромов всё потел и сердился на Бунина.
Наконец книжка кончилась, так и не принеся удовлетворения. "В Хорватии было иначе..." - раздраженно пробормотал Хромов, поднимаясь, и отправился ополоснуться под душем...
Вторую неделю он сидел в редакции один - после одного удачного издательского мероприятия все редакционные умники снялись с места и улетели в хорватский Сплит: спонсор проекта купил им туда коллективный ваучер. Отказываться от халявы значило бы подрывать собственный имидж и в отделе культуры в муниципалитете, и в глазах спонсора - человека опасного и могущественного, - и вот Хромов, человек вообще-то в редакции чуждый, торчал теперь здесь безвылазно, забросив свою типографскую комнатку, из который раньше практически не высовывался, по-пролетарски презирая "высоколобых". Правда, главный редактор оставил Хромову девушку Гиби - для представительности и приготовления кофе, - но толку от нее по сути было немного: даже в сауне, располагавшейся в подвале того же здания, Гиби пребывала в каких-то доступных лишь ей одной эмпиреях и как бы не понимала, чего от нее ожидают.
"Ну и дура!" - решил наконец для себя Хромов, закрутил краны душа, в предбаннике чокнулся пивом с Вовчиком и отправился одеваться - время обеда подходило к концу, в четыре пополудни в редакции начинался вечерний прием.
"...А потом вышел огонь и пожрал их. Они страшно кричали, - стояло в манускрипте, раскрытом перед Хромовым, скучливо восседавшим в кресле главреда. - Так говорили у нас в деревне об извержении Сикамуры, имевшем быть до полувека назад, когда нынешние старички еще были крепкими парнями, взахлеб танцевавшими рэбу на деревенской площади".
"Что еще за рэбу?.. - подумал Хромов, раздражаясь. - Это как у одного автора старуха посадила у дувала кере. С дувалом понятно - это глинобитный забор, но кере... - что это еще за кере?"
"Нету такого растения у Линнея..." - наконец заключил Хромов, погуглив где только можно, и снова углубился в чтение самотёка.
...Вообще эта разноголосица языков, начавшаяся с краха Вавилонской башни, реально бесит, думал он, не отвлекаясь от чтения. Просто это немногие замечают. Вот взять Москву, столицу нашей Родины - "белокаменную", как ее порой называют по старинке. Второй слог в Москве лягушачий: ква-ква. И это бы еще полбеды, но ведь и иностранные транскрипции тоже сплошь с каким-то инвективным надвкусием: в английском Moscow на конце почему-то стоит cow, корова, а в немецком Moskau - kau, в императиве означающее грубое "жуй!".
Такие вещи Хромов ощущал остро, даже графично, и если кому-либо эти нелепости не были заметны... - таких он считал счастливчиками, которым хоть брызнь в глаза - всё божья роса...
Или вот случайные сочетания соседних слов - думал он дальше, - дающие порой неожиданные смыслы: вроде загадочного Овцехуева...
Звонит телефон.
- Пельменный завод... - отвечает в трубку работник заводоуправления.
- Здравствуйте, это "Мосгаз"... - раздается в ней. - Можно мне попросить к телефону Семечкина?
- Ммм... - отвечает клерк. - С утра я его не видел, возможно он взял отгул.
- А в цеху его нет? - уточняет на всякий случай звонящий.
- Овцехуев у нас уже давно не работает...
В дверь постучали, и Гиби впустила в кабинет посетительницу.
- Ольга Львовна Гамарник, - с достоинством представилась та, усаживаясь в кресло.
На ней были белые брюки в обтяжку - символ чистоты и верности. "Гамарник - накомарник..." - тут же пошутил сам с собой по-туристски Хромов, как будто бы был туристом. И вежливо поинтересовался:
- Чем могу служить?
Хромов, если сказать по правде, не только не был туристом, но в юности даже к мусорным бакам у себя в многоэтажке выходил неохотно: бывали прецеденты, когда там на него вдруг с лаем кидалась белая лохматенькая собачонка или же дворник-мигрант начинал что-то спрашивать на своем гортанном наречии, многозначительно указывая при этом в небо.
- Ты, Котенька, очертя голову бросаешься в жизнь... - укоряла юного Хромова после таких эпизодов мама. - Это может иметь последствия.
Откуда ей было знать, что готовит судьба ее нежному сыну?
В двадцать два он уже с риском для жизни и здоровья работал под прикрытием, а в двадцать шесть участвовал в секретной "миссии" в Хорватии. Там, правда, на нем всегда был бронежилет.
"На гражданке" оружия Хромову по легенде начальства не полагалось: печатник в небольшом развлекательном журнальчике - какое уж тут оружие.
- Принесла вам на суд кой-какой материал... - с готовностью пояснила посетительница, протягивая Хромову увесистую папку. - В распечатке, как в добрые старые времена...
Посетительницу Гамарник вскоре удалось выпроводить, и Хромов, маясь от скуки, наскоро пролистал авторский манускрипт - полномочиями решать вопросы публикации главный перед отъездом его не наделил. "Да и не мое это дело..." - с готовностью ответил тогда Хромов.
Речь в рукописи шла о писателях. Для постмодернизма, как утверждала автор, вообще характерна эклектика, бесчисленные аллюзии - никто больше не изобретает велосипед, гораздо престижнее показать себя квалифицированным компилятором, от этого один шаг до титула почетного академика в каком-нибудь международном университете Реального Знания.
Гамарник уверяла в своем тексте, что у Горького, по паспорту Пешкова, имелся старший брат Максим, названный так якобы в честь какого-то другого Максима - не пешковского, а каширинского родственника.
"Это бывает... - лениво подумал Хромов. - Максимов и впрямь на свете полнёхонько...".
Этот брат с рождения отличался якобы скверным характером и кроме того долго страдал от неизвестного тогдашней науке недуга, проявляющегося в недержании... - тут в тексте нарочито зияли пробелы, как если бы его основательно просматривала цензура, - ...но затем двенадцатилетним был взят в кантонисты и тут же поставлен там в караул кантонистским начальником, продолжавшийся без перерыва сто четырнадцать суток. После этого брат писателя вполне излечился от своей неудобной хвори, сохранив, однако, до зрелых лет скверность характера.
Первым исследователем обширного наследия Максима, если верить Гамарник, оказался генерал Скобелев, во время оно, еще юным унтер-офицером, служивший начальником у кантонистов и назначавший брата писателя в бессменный караул. По имени-отчеству Мандулла Савельевич, из татарских выкрестов, Скобелев и сам натерпелся нападок в юности и, как никто, понял мятежную душу кантониста...
Всё это напоминало Тынянова - во всяком случае дотошностью в деталях.
"Надо позвонить главному... - подумал Хромов. - Это острый и своевременный материал".
Далее речь в рукописи шла о какой-то девице Гномоносовой, тоже из старых времен позапрошлого века - Ольга Гамарник, как видно, основательно поработала с архивами. В первом классе женской гимназии Гномоносова попала в уездную больницу с каким-то гриппом и оказалась там в обширной палате с другими школьницами. Шестнадцать девочек в комнате кашляли, как подорванные, несмотря на все принятые земским доктором меры, а именно: каломель внутренне и наружно, горчица тертая наружно, припарки печёной репой и прочее.
Когда девочек немножечко отпускало, они тут же принимались визжать и щипаться. В больнице Гномоносовой очень понравилось. Она даже не думала, что болеть может быть так весело.
Всё это приводилось автором в качестве преамбулы, поскольку костяк манускрипта составляли рассказы этих шестнадцати девочек, которыми они коротали время перед отходом ко сну - что-то вроде сказок Шехерезады, наподобие этого.
Хромов позвонил Гиби и велел подать себе кофе с печеньками.
"Однажды одна восточная женщина, - стояло в рукописи, - подружилась с другой женщиной, и та сказала, что она кот. У этой женщины и правда были зеленые глаза, и она вечно обо что-то терлась, а завтракать любила очень рано: в пять или даже в полпятого".
"Чушь какая-то..." - бормотал Хромов, бегая глазами по строчкам.
"Куница Матильда... - начиналась следующая история, - ...аккуратно выбрила себе брови, затем смешала со слюнями немножечко сажи и принялась рисовать себе новые брови, получше".
"Надо будет попробовать тоже завести у нас такую традицию... - решил про себя Хромов, захлопывая папку и откидываясь в кресле. - Будем сидеть по субботам в сауне и выдумывать истории..."
Остаток времени до закрытия пролетел незаметно. Хромов узнал много нового.
Наконец по радио, тихонько мурлыкавшему в углу, запищало восемь вечера, Хромов поднялся, проверил запоры на оконных рамах, включил в помещении сигнализацию и отправился домой.
- Хочу воспеть твои щиколотки... - заявил он Вере прямо с порога.
На столе его, дымясь, поджидал нехитрый ужин.
- Почему щиколотки? - удивилась Вера. И добавила почти утвердительно: - Дочитал Бунина?
- Да, - просто ответил Хромов. - Еще в обед, в бане.
- Мир многолик, Хромов... - сообщила на это Вера несколько невпопад. - Есть химия, и есть алхимия. Есть Алексей, а есть Евсей. И, наконец, раз есть Албания, то где-то должна быть и просто Бания.
- Да, - легко согласился Хромов. - И если есть Бунин, то где-то, наверное, должен быть еще и Чибунин, питерский скульптор. - Он нахмурился. - Такая жизнь... как на вулкане.
- Я сама, например, по отцу Муромцева... - добавила Вера. - Если ты не знал.
- Не знал, - подтвердил Хромов. - Я думал, ты всегда была Копытко...
- В том-то и дело, Хромов, что не всегда, - с непонятным вызовом проговорила та. - И я встретила другого.
- Какого другого? - забеспокоился Хромов.
- Это последний твой ужин, Хромов, - не слушая, продолжала Вера. - Не всё коту масленица.
- Как последний? - снова не понял Хромов.
- Всё то, что я давала тебе, буду теперь оставлять себе, - строго проговорила Муромцева-Копытко. - Иди в душ, Хромов. За стол грязным нельзя. - И она насупила свои прелестные бровки.
Когда он с полотенцем на чреслах выбрался из ванной, в квартире уже никого не было.
"Вот же стерва... - пробормотал Хромов, промакивая воду в ушах. - Хорошо хоть квартира моя, а не Веркина". Затем наскоро натянул на себя что-то домашнее и принялся за еду.
Незаметно пролетел у телевизора вечер, Хромов немного выпил, лениво поглядывая сериал про бесстрашных американцев, боровшихся со злом, затем, готовясь ко сну, переключился на российскую мелодраму. "Ну Кузечка... - протяжно тянула, выйдя на крыльцо, артистка Фаттахова, улыбаясь и выворачивая кверху губу, отчего та складывалась у нее чуть ли не вдвое. - Ну иди же пить чай... Сырники совсем остынут...".
Хромов вычистил на ночь зубы и стал укладываться.
Без Копытко можно было наконец расслабиться и дать себе волю.
Все последние месяцы Хромов во сне стонал и метался - их ведомственный врач объяснял это какой-то особой активностью Солнца... И каждый раз для Веры нужно было придумывать объяснения.
Снилась Хорватия. Их снова забрасывали ночью на приметных, размалеванных левой рекламой фургонах в какой-нибудь сельский домишко, наклейки с транспорта тут же снова сдирали, а они всей группой проводили день до темноты в подвале, изнывая от скуки и втихую грызясь между собой от возбуждения перед вылазкой.
Наконец, уже в сумерках, по радио приходил шифрованный сигнал "Бисмарк-четыре" с координатами цели.
Тогда они начисто уничтожали следы своего присутствия в этом их временном пристанище, выбирались на волю и порою полночи шли, таясь и скрываясь, по перелескам и оврагам, пока не оказывались у "объекта".
Дальше счет шел на секунды. Следовало не дать противнику выстрелить - и для этого были хороши любые средства, в первую очередь "хладная сталь", как это называлось у поэтов-романтиков.
Затем в эфир снова уходил сигнал "Бисмарк-четыре", и через пару часов их на развилке лесных дорог подбирал невзрачный бусик, сопровождаемый такой же невзрачной легковушкой. Оружие всегда увозили и привозили отдельно, так что в бусе все они выглядели уже просто туристами-краеведами из бывшей ГДР, путешествующими по местам боев давно отгремевшей войны.
Не всё и не всегда сходило гладко: за неполный год таких "миссий" состав их группы обновился на три четверти, семеро павших так и остались лежать в чужих краях, окровавленные и наверняка никем не опознанные: обстоятельство, которое нельзя не учитывать в судьбе наемника - обратная сторона всех этих сопутствующих службе тайных "гарантий", жирных страховок и убедительного жалования.
Вот это и снилось Хромову. И потому во сне он иногда выл - то громче, то тише, в зависимости то того что ему снилось.
"Бунин - ровесник Ленина, молодец... - подумал Хромов, продирая глаза утром. Из приоткрытой форточки тянуло приятным холодком. - А Верка дура. Что вот мне теперь без нее делать?".
Спор про Горького и Бунина длился у них с Муромцевой-Копытко без конца, то затихая, то разгораясь снова.
"Чем дольше существует капитализм, вся эта свобода предпринимательства, - витийствовал Хромов, - тем дальше люди уходят от главного, ключевого. Давай даже назовем это "бунинским": все эти рефлексии, любови, барство".
Вера коварно помалкивала, собираясь с силами.
"И тем больше жизнь насыщается химерами... - продолжал Хромов. - Смотри: резиновую и пластиковую обувь носят теперь уже почти все. И не потому что она лучше кожаной, а из-за дешевизны ее производства для капиталистов. Нас, нищих, опять провели..."
"И при чем тут твой Горький?" - презрительно кривилась Вера.
"При том... - не сдавался Хромов, - что за ним панорама становления этой заразы в России. Оставим "Самгина", это вообще неподъемная глыба. Возьми хотя бы "Дело Артамоновых". А Бунин ничего этого просто не заметил, не понял. Как... - Хромов замялся. - Как кузнечик в траве".
"Я вообще не врубаюсь о чем ты сейчас..." - хмурилась Копытко.
"И так во всём, - продолжал, не слыша ее, Хромов. - Недавно еще спасением ото всех зол был маргарин. Потом его сменило пальмовое масло. Потом ветряки, теперь вот электромобили. Человечество массово и с каким-то болезненным упоением занимается херней, ведущей к разрушению планеты. И виноваты в этом не коммунисты, нет - виноваты буржуи... Впрочем, где было думать об этом твоему Бунину! Он и гимназии-то не сумел окончить".
Вера решительно обижалась, и требовалось немало усилий, чтобы снова склонить ее к мягкости и чувственности.
Посетителей в утренний прием не явилось ни одного, и Хромов к обеду успел дочитать до середины "Жизнь Арсеньева". Зашел только коммунальщик Кирюша с каким-то вопросом по отоплению, но от него удалось быстро избавиться - Хромов лишь снова с тревогой заметил осторожные и быстрые взгляды Кирюши по сторонам, заставляющие задуматься об истинной его функции. "Стукач, - окончательно уверился он и снова принялся за чтение. - Вынюхивает тут что-то..."
Детство Арсеньева Хромову не зашло совершенно, разве что неприятно царапнули все эти "ладные мундирчики", "козловые сапожки", костюмчики и "шинельки".
"Еще лошадку-качалку ему и деревянную сабельку... - ядовито пробурчал Хромов. - И выйдет настоящий герой...".
Однако чем дальше взрослел Арсеньев, тем более чувствовались в нем "злые пульсики", как у ильфовского миллионера Корейко, тяжелое и всё подавляющее желание "найти себя": то есть выделиться из массы, прославиться, вырваться любой ценой из провинциальной серости. А тут еще умер Надсон, и стишок Арсеньева, подобие надгробной речи, по сути пустой и формальный, напечатали в "Родине".
"Я велик... - тут же решил юноша. - А остальные все вша...".
Хромов отложил в сторону книжку и рылся теперь в сети. Выяснялись пикантные подробности. Нобелевкой "Арсеньева" занимался Алданов, сам тринадцать раз пытавшийся получить динамитную премию. Тот самый Марк Алданов, двенадцать романов которого не помнит сегодня никто и которого Цветаева походя, как у нее зачастую бывало, охарактеризовала так: "малость - не героев, а автора... сплетник-резонёр - вот в энциклопедическом словаре будущего - аттестация Алданова".
"Какие Арсеньевы, такие и Алдановы... - скривился Хромов. - Пошли бы оба в юности в драгуны - выучились бы на подпоручиков...".
Ромен Роллан предпочитал Бунину Горького, Томас Манн - кого-то из своих немцев; нобелевский комитет реально затруднялся кого бы назвать лауреатом в пику Советской власти - шмон в Стокгольме шел как и позднее с Бродским: динамитные прибыли не могут лежать невостребованными, это всё же сто двадцать тысяч долларов на новые деньги, половина "Феррари". А если ограничиться "Порше", то хватит на "Кайен" и еще останется полстолько на костюмчик и на козловые сапоги.
"Это если "Кайен" без прибамбасов... - добавил про себя Хромов, выказывая недюжинное знакомство с предметом. - Еще Джанис Джоплин, помнится, пела: "All my friends drive Porsches..." - без всякой нобелевки".
- Алданова читать не буду, - проговорил он наконец решительно и откинулся в кресле. - Всей дряни не прочитаешь". - И принялся искать в новостной ленте нет ли где-нибудь в мире гражданской войны...
Вечером Хромов после ужина провел ревизию в шкафах и комодах и тут же набрал Копытко.
- Ты оставила тут целый ящик трусов и лифчиков, - проговорил он в трубку. - Это мне в подарок?
- Нет конечно... - радостно откликнулась Вера. - Они стоили целое состояние. Просто забыла - бывает впопыхах... Заеду на днях заберу - если ты не против, конечно.
- Я не против, - подтвердил Хромов. - Тем более если впопыхах...
- Что ты имеешь в виду? - кокетливо поинтересовалась Вера.
- Ты отлично всё поняла... - перебил Хромов. - Заезжай. - И повесил трубку.
С Верой быстро всё стало как прежде. Никакого "другого" она, очевидно, не встретила, а если и так, то он оказался негодным - и Хромов о нем никогда больше не упоминал.
Зато теперь на него как-то разом ополчились и Гиби, и Люська. И если Гиби просто хамила Хромову, то Люська доставала всерьез, выносила мозг. Всё это было очевидно связано с возвращением Веры, не оставшимся для обеих дам незамеченным, хотя... До конца отпуска редакции в Сплите оставалось неполных три дня, и может быть Гиби почему-либо нервничала из-за этого.
- Давай-ка объяснимся, девочка... - грозно прошипел Хромов, прижав наутро секретаршу в углу возле кофейной машины.
- Тут нечего объяснять, Хромов... - дерзко возразила Гиби, защищая одной рукою грудь, а другой пах. - Вы вообще уже ничего не замечаете...
- Чего, например? - удивился Хромов.
- Ну зачем вам сдалась эта Вера?! - фыркнула секретарша, освобождаясь из хромовского захвата, и зацокала каблучками вон из приемной. - Вы бы лучше за Кирюшей приглянули...
- Я не по этой части! - заржал ей вслед Хромов.
- Я знаю... - не растерялась Гиби и аккуратно прикрыла за собой дверь. Хромов покрутил головой и прошел в пустующий кабинет главного...
Почти тут же позвонила Люська.
- Ты охерел, - заявила она безапелляционно. - И что это будет? Только было я вздохнула спокойно, и вот эта курва снова заявляет на тебя свои права. И до тебя будет не дозвониться... Я против...
- Ты про Копытко или про Гиби? - уточнил Хромов.
- Ах еще и Гиби туда же?! - задохнулась от возмущения Люська.
- Похоже что так. Сегодня сделала мне что-то вроде признания... в связи с Верой.
Когда-то Хромов под самым носом у полиции трое суток прятал у себя в багажнике назначенного в розыск Люськиного мужа и был внесен после этого благодарной Люськой в ее список лиц первой значимости - после Люськиного папы, но перед матерью. Четвертым в списке шел сам Люськин муж, сильно теряясь на фоне энергичной тещи.
- А в чем проблема? - продолжил Хромов. - Когда это у меня вообще был занят телефон? Мы можем, наконец, заказать для звонков отдельную линию - сейчас это вообще не проблема... И если Вера внутри, в квартире, то почему телефон должен быть занят?
- А эта новая Гиби?! - воскликнула Люська, но уже немного потише.
- А что Гиби? - спокойно возразил Хромов. - Девушка сиротка, страдает эмфиземой, склонна к би- и групповому сексу... И ногу приволакивает...
- Ты всё врёшь... - строго проговорила его собеседница. - Ничего она не приволакивает.
- Нет, правда... - не сдавался Хромов. - С тобой мы из такой штучки в три года сделаем чистую Мата Хари. И на проституток не надо будет тратиться.
- Ну разве что это... - процедила Люська скептически. - Ты, кстати, проверил как она пахнет?
- Как я могу это проверить? - искренне возмутился Хромов. - Она моя подчиненная...
- Обязательно проверь! - потребовала вместо прощания Люська и положила трубку.
Через минуту телефон задребезжал снова.
- Ты дочитал "Тёмные аллеи"? - раздалось в трубке, как будто о Бунине они еще не говорили.
- Дочитал...
- Говорят, "Митина любовь" попросту переписана с "Крейцеровой сонаты" - тебе не кажется?
- Это отдельная повесть. При чем тут "Аллеи"? Ты, кстати, заметила, что там ляп уже на первой странице?
- Где это? - заинтересовалась Люська.
- Сейчас... - проговорил Хромов, протягиваясь за книжкой. - Щас... Вот... "Когда лошади стали, он выкинул из тарантаса ногу в военном сапоге с ровным голенищем и, придерживая руками в замшевых перчатках полы шинели, взбежал на крыльцо избы".
- И где тут ляп? - не поняла она.
- Вторая нога! - захохотал Хромов. - Вторая нога у него, похоже, так и осталась в тарантасе... Это как куница Матильда выбрила себе брови, а затем принялась рисовать себе новые, получше".
Люська тяжело задышала в трубку.
- Что, нравится? - не мог угомониться Хромов. - Рассказ называется "Гнев куницы".
- Ты это не сам придумал... - фыркнула она.
- А у нас и не было уговора насчет авторства, - адекватно ответил он.
- Тогда я тоже буду рассказывать что попало... - сообщила Люська. - И тоже без очереди. Я всё-таки девочка...
- Шарфюрер Алексей, - бодро затараторила она, - арбайтер Игорь и группенляйтер Сережа однажды встретили у кирхи Олега. "Гитлер капут!" - бодро приветствовал Олег товарищей. - "Воистину капут", - согласились все трое и огляделись по сторонам... Ну? Как тебе?
- Нет, милочка, - возразил Хромов. - Эта история с душком... Поиграй лучше с мужем в лото. Может быть, Луна не в той фазе - что-то всех сегодня как будто заносит...
- Не смей трогать моего мужа, Хромов! - заголосила Люська, но, быстро раздумав скандалить, тут же продолжила: - А вот еще... "Капернаум стоит на северо-западном побережье Тивериадского моря, или озера Кинерет, в Галилее. Иисус проповедовал в синагоге Капернаума и совершил в этом городе много чудес...". Знал такое?
- Нет...
- То-то... Слушай... - И она продолжила: - Сейчас Капернаум состоит из двух частей. Западная часть принадлежит францисканской Кустодии Святой Земли и содержит комплекс Белой синагоги и католической церкви Святого Петра, построенной на месте дома апостола. Восточная часть принадлежит Иерусалимской православной церкви, там расположен монастырь Святых Апостолов....
- И что это может нам дать? - поинтересовался Хромов.
- А то, что с осью Земли надо что-то делать, - неожиданно заключила Люська.
- И что же? - не понял Хромов.
- Выправлять ее нахер, эту ошибку природы...
- Чего бы это вдруг?
- А представь, сколько ресурсов зазря сжигают птицы во время своих ежегодных перелетов в теплые страны и обратно.
- О! Это верно, - согласился Хромов. - Непроизводительный расход. Это может быть аргументом для выделения финансирования... - И он добавил мечтательно: - Прощай тогда эти долбаные зима-лето...
- Да.
- Но погоди... А медведи?
- Что медведи?
- Им же тогда не надо будет отправляться в спячку! Они что же, весь год будут шариться по лесу?!
- Медведей можно просто убить... - не растерялась Люська. - Ну, лишних медведей.
- А какие медведи "лишние"?
- По мне так хоть все... Ненужный зверь. Ошибка природы.
- Зато медведь обожает тухлятину... - поделился знаниями Хромов. - Убьет кого-нибудь, закопает, даст протухнуть, а потом жрет...
- Ну и что в этом полезного? Червяки вон вообще бог знает чем питаются.
- Ничего. Пора и вправду навести какой-то порядок. А Гринпис разогнать, они придурошные...
- Но тогда же всё сместится...
- Что - всё?
- Ну все климатические зоны. Вот возьми Москву... Зимой минус двадцать, летом плюс тридцать. Вот и выйдет что в среднем станет плюс три... вечная весна блин...
- Это надо еще всё посчитать. Среднегодовая в Москве не три градуса, - проговорил Хромов и принялся бормотать про себя, пытаясь навскидку посчитать среднюю температуру в столице.
- А сколько? - заметно обеспокоилась Люська.
- Нисколько, - недовольно хмыкнул Хромов.
- Послушай... - сурово проговорила она. - Я знаю тебя не первый год! И насчет Горького наш спор не закончен. Пока пролетарский писатель широким шагом бродил по Руси и братался с босяками, Бунин твой злобствовал и злословил, оставаясь по сути тем, кем и был чуть ли не с рождения, а именно врагом трудового народа, надменным барином и чмом. Читаешь, Хромов, всякую хрень... - и ума у тебя поэтому нисколько не прибавляется. И вообще... мне теперь пора к мужу...
Они сухо попрощались и повесили трубки. Вера в спальне у Хромова к тому времени видела уже третий сон.
- Гиби, - спросил он наутро секретаршу, разглядывая ее полупрозрачную блузку. - Вы что, без лифчика?
- Здрасьте! - презрительно фыркнула та. - Я что же, не знала куда иду?
- Аа-а... - согласился Хромов и поинтересовался, незаметно для себя самого переходя на ты: - А что тогда у тебя там торчит? Ты замерзла?
- Такое устройство... - ответила девушка с достоинством.
- Тебя точно не нужно погреть? - уточнил наудачу Хромов.
- Точно, - ответила юная подсобница и обворожительно улыбнулась. - Разве что в сауну спуститься в обед... - И продолжила, подавая шефу распечатки с версткой: - Я тут закончила. Давайте еще задания, Хромов...
- Эта пещерка теперь твоя, - ровным голосом произнесла Гиби, прикрывая ладонью пах, когда давно назревавшее у них наконец совершилось. - И ты теперь за нее в ответе.
- Ясное дело... - тоже без выражения проговорил Хромов, закутываясь простыней. Баня с вечера не топилась, в ней было прохладно, о Вовчике уже неделю ничего не было слышно.
Еще немного потискавшись в душе, они наконец оделись и перешли в редакционную приемную.
Из Сплита по-прежнему не поступало никаких вестей. Пора было собирать текущий номер.
К этой работе пришлось подключить и Веру. Обе дамы, шипя друг на друга, без конца листали, сверяясь, старые подшивки, ссорились из-за авторов и состава разделов журнала, перетаскивали в макете с места на место рекламу - в общем, через неделю номер был почти что готов к печати. Хромов тем временем запросил письмом российское консульство в Хорватии: пропажа в курортном местечке целиком всего состава редакции была, понятно, явлением не самым обычным.
Макет согласовали со спонсором, номер пошел в печать, и Вера, как обычно не попрощавшись, отбыла по своим делам. Теперь даже у Хромова дома она появлялась редко, как бы давая ему свободу для развития отношений с Гиби. Подходящих гражданских войн в сводках новостей не было, Люська звонила ежедневно.
Наконец номер был напечатан и пошел в рассылку.
- Справился? - почему-то на ты поинтересовался Кирюша, внезапно появившись в кабинете и внимательно оглядывая Хромова с головы до ног. - Тогда поедем сегодня в одно местечко. - Что-то в его взгляде подавляло желание удивляться и переспрашивать...
Ровно в восемь вечера они уселись в невзрачный внедорожник, выпущенный, очевидно, еще в прошлом веке, и долго тянулись по вечерним улицам к выезду из города.
Промелькнул выездной знак с перечеркнутым названием населенного пункта, затем пост дорожной полиции, замелькали по сторонам дороги бетонные столбики ограждения, потянулись бескрайние и унылые уже убранные поля.
- Щас... - наконец смилостивился Кирюша. - Уже приехали.
Впереди показалась придорожная закусочная с зазывной неоновой надписью.
Они выбрались из джипа и вошли внутрь заведения.
- Буду краток... - проговорил крепкий бритый мужчина, когда они подсели за стол к ожидавшей их в зале компании, вид которой не оставлял сомнений в роде их деятельности. "Братки... - решил про себя Хромов. - Бригада..."
- С вашими журналюгами случайно увязался один из наших... - продолжил главный браток. - Заслуженный человек, в авторитете.
- Левин? - сразу нашелся Хромов.
- Он самый, - подтвердил бандит. - Весь вред от баб...
- И что? - всё еще не понимал Хромов.
- Они сейчас в Ливии, - пояснил бритый. - Какой-то левый киднэппинг. Наши пока не разобрались откуда растут ноги...
- Та-ак... - без смысла проговорил Хромов. - И что?
- Летишь туда... - пояснил бритый. - Берешь с собой троих-четверых по своему выбору. Из твоих наемников-головорезов... Привозишь Левина. Всё.
- А редакция? - забеспокоился Хромов. - Их забирать?
- На твое усмотрение... - милостиво разрешил бандит. - Оплата как обычно у вас... Плюс надбавка за срочность. - И он пододвинул Хромову пухлый конверт. - Тут половина. Аванс. Посчитай...
Денег в конверте было много.
"Ну вот и война..." - подумал Хромов и важно покивал головой, одобряя сумму аванса.
- Три дня на сборы, - продолжил бритый. - Координаты и прочее получишь у Шны... - Бандит замялся. - ...У Кирюши... - И он пихнул стоявшего рядом Кирюшу в бок локтем.
- Будет сделано... - мрачно проговорил Хромов и тоже поднялся.
- Не сомневаюсь, - так же мрачно согласился бритый.
Обратно ехали тоже молча.
"Ну вот тебе и Вера... - думал про себя Хромов. - А также Гиби, Люська, Бунин и даже Горький... И снова позывной "Бисмарк-четыре"".
Над полями чередой тянулись одно за другим бесконечные вечерние облака, изредка подсвечиваемые отблесками далекой грозы.
"Сесть бы на это облако, - думал Хромов, - и плыть, плыть на нем в этой жуткой высоте, в поднебесном просторе, в близости с Богом и белокрылыми ангелами, обитающими где-то там, в этом горнем мире!" Впереди опять показался пост ДПС, уютно подмигивали огоньки близкого города.