Красноармейское - село, одна улица по десятку домов с каждой стороны, то ли на юг, то ли на восток, где-то за селом Ольгинское, что против Аксая, на левом берегу До на километров несколько по лугам. В августе 1942 года, маму и нас двое завезли - эвакуировали в это село наши отступающие солдаты. ' Что бы немцы не полонили нас или того, что - либо хуже. Дом освободили, чтобы у немцев было меньше хлопот с квартирами. Мародеров было чем занять '. Мы - мать с детишками 33 и 37 годов рождения, дважды возвращались на пепелище. Запомнилась переправа через Дон. Злые и решительные лица чего то запрещали, размахивали руками, требуя какие то документы. Зелёные металлические штуки, называемые пантеонами готовые утонуть в любое время, плескались в воде, перенося многоголосую неразбериху металлических конструкций и людей, на приближающийся берег. Понтонный мост, это плавающий мост, состоящий из металлических устройств для переправы через реки. Они, кажется, были цельноштампованными, очевидно не нашего изготовления, у нас тогда не было таких гигантских штампов... Хотя подмосковные подземелья обложены не менее фантастическими штамповками в тридцатых годах. От нашего Синявская около ста километров на Восток за Ростовом. В военные времена добраться туда или оттуда, что сейчас мне в Уага Дугу. Нас поселили - выгрузили, кажется в первом доме с права. У хозяев было два сына и взрослая дочь. Сыновей дома не было, они где то скрывались, хрен его знает от кого или от чего. Но, что скрывались, это точно. Потом, когда наши отступили и село заняли немцы, сыновья появились и уже при должностях у немцев, попали к ним в услужение.
При немцах стали, то ли полицаями, то ли комендантами. Хозяева к нам относились не доброжелательно, точнее, не терпели. Постоянно вокруг, и в нас самих жил постоянно признак или призрак тревоги и готовности к чему-то худшему, непонятному. Ни поесть, ни оправиться, ни укрыться, ни согреться... Мама часто плакала и проклинала все и вся... власти, просила хозяйку потерпеть... Сколько мы пробыли в эвакуации я не помню... Был август месяц. Часто спали на дворе прямо на земле. Мама куда-то постоянно исчезала раздобыть поесть. Однажды с утра, всё вокруг несло тишину и какое то непонятное состояние тревоги, над нами сгущались тёмные тучи надвигающейся катастрофы. Время, непонятным образом несло какие-то события, что-то должно случиться. Я постоянно вертелся около наших солдат, подолгу разглядывая солдатское снаряжение... На земле, на тряпке разложены белые блестящие металлические штуки от винтовочного затвора. Да я уже знал, что у винтовки есть затвор. Солдат, что-то с силой давит и что-то пытается на винтить, у него не получается, кругом все смеются, подначивают... Затвор собирается, вставляется, лихо передёргивается, раздаётся металлический щелчок. Винтовка прислоняется к стволу вишни. На ветке привлекает внимание висевший портупей, с непонятной картинкой за стеклом, а рядом бинокль. Солдат снимает бинокль и надевает мне на шею. Бинокль висит очень низко. Кто то из солдат смеялся, а кто-то ругался... Один из них приставляет к моим глазам бинокль, что-то говорит, спрашивает... Моё состояние настолько возбуждено и парализовано, что я ему ни чем не могу помочь.. Хотелось подержать в руках такую игрушку. Солдаты постоянно посылали меня принести яблок, а мне не хотелось, хозяйка всё время бурчала на меня за это. Посылали принести, сами не брали, их не угощали. Они меня посылали... Вдумайтесь в эту ситуацию..., Интересно,... не правда ли..., Мне не понятно.
Наши защитники-солдатики просили..., я боялся, мне очень не хотелось... Немцы, вступая в населённый пункт, лучше хозяев знали, где и какие спрятаны продукты, интересовались хозяйством, курами и яйцами, и без спроса хозяйничали. Они уже знали, где у хозяина хранятся яйца и молоко. Хозяйничали в курятниках и подвалах, не обращая внимания на возмущения и протесты хозяек... С утра всё село наполнилось тревожным шепотом о том, что наши ушли, кто-то куда-то отступил. То ли можно, то ли нужно спешить на склад, который уже грабят, смотрите волокут. Надо спешить, немцы не позволят. Ссыпка горит, ' об лили керосином зерно сволочи и подожгли, чтобы людям не досталось... ' Где то слева от дома, в полукилометре, к небу поднимался густой, чёрный дым. Всё село находилось в каком то тревожном состоянии, чего-то ожидали. Нас мама отвела в кукурузу и посадила в узкую про долговатую яму, из которой мы самостоятельно не могли выбраться, она называлась окопом. Строго наказала не вылазить до её возвращения и, куда то ушла. Как раскаты грома, доносились орудийные залпы. Всё приближалось прямо на нас, приобретая конкретные очертания в виде страха или тревоги, воздействуя на нас всё сильнее и сильнее. Такое впечатление, что какому-то великану понадобился наш окоп, он стремился к нему сокрушая всё на своём пути. События развивались вокруг нашего убежища, всё про исходило только с нами. На нас навалилось всё сразу, со всех сторон. Великану хотелось нас полонить или уничтожить, увидеть страх в наших глазах и насладиться. Звуковая вакханалия набирала силу.... Сестра пригибала меня к земле, била кулачонками по спине, что-то требовала, чем-то возмущалась.. Мы кричали, стараясь заглушить грохот, плакали, то прижимаясь друг к другу, то отстранялись, старались как-то защитить друг-друга. Земля уходила куда то, снова появлялась под нами, заявляя о своем присутствии, осыпала, засыпала, отряхивала, душила. Грохот, какая-то трескотня, рев, слепящие всполохи, темень. Нас распирало и сдавливало, все было далеко и близко, снаружи и внутри, задыхались, куда то провали вались и приходили в себя. Всё кругом грохотало или замирало страшной, мертвой тишиной. Сознание и восприятие появлялись и исчезали. Нас засыпало землей, но мы остались целы и невредимы, если можно так выразиться.
Атака на нас продолжалась целую вечность или мгновение, а когда всё закончилась, то вроде бы ни чего и не было ... Кругом стояла тишина, была вторая половина дня, часа 4. Вокруг пространство было жёлтым, пыль и дым подчёркивались в высоту пронизывающими лучами солнца. Как мы выбрались из окопа, я не помню, 'тогда считать мы стали раны... '. Во дворе стояла тишина, по двору бродили солдаты, говорили тихо, спокойно и не понятно. Нас наверное оглушило... По улице от дома к дому бегали люди, все что то тащили, что то кричали, как в немом кино. Грабили загот-зерно, какие-то склады. Мама принесла баллончик меда и в фартуке рамку с сотами. Я плакал и просил... Но мама боялась, что от сладкого золотуха будет и попа может слипнуться... Во дворе уже хозяйничали немцы. Они расположились везде во дворе и на улице перед домом, обливались из ведра, бродили нагишом. Все были розовые, мускулистые, здоровые, как на под бор, вели себя, как хозяева, жевали яблоки. В большой жёлтой чашке, колыхались яблоки в жёлто зелёной воде. На правах победителя... хоть сто порций, всё можно. Это каким то образом и отложилось в моей детской памяти. Немцы много смеялись, показывая пальцем на меня с сестрой. Это был август месяц, яблоки уже были спелые... Потом мы ещё побывали в подобной обстановке, спустя месяц или два. Бомбёжка нас застала в бабушкином дворе, благополучно пролежал под сараем. Дело было поздней осенью, я оглушённый остался на земле, меня долго искали, приводили в сознание, я простыл и всю зиму болел. У бабушки, тогда пропала корова, испугалась и забежала. Её нашли в 47-48 году Бабушка судилась, но жучилы всегда были сильнее. Первый суд корову присудил бабушки, а через три года было пересуждение и корову у бабушки отняли. В доме были немцы, все остались живы. Всё снаружи и внутри было изрешечено осколками. Бомба упала прямо во двор, метров 10 от сарая, я лежал за углом. До конца 60 годов, иссечённые осколками, двери и ставни исправно несли свою службу.... Мама куда-то пропала и больше недели её не было, я постоянно ревел и просил есть. У сестры из-за этого были неприятности, она подходила к немцам и общалась с ними. Во дворе часто собирались жители села, решали какие-то вопросы, а это конопатое на спичках, было у них переводчиком. Танюшка, так часто её называла мама, была очень способная и могла общаться с немцами. Это нас выручало, она была переводчиком. Это нравилось немцам, она постоянно была в кругу их внимания. Сестра закончила третий институт, Ростовский планово -экономический по специальности инженер плановик и работала главным бухгалтером ГЖЧ.
Амеотрофический боковой склероз через три с полови ной года болезни прервал жизнь, этого трудолюбивого, бескомпромисного, способного создания. В те давние времена она преодолевала конкурсы и становилась студенткой, но проучившись первый семестр, по чему то не могла сдать сессию на стипендию и отправлялась работать до следующих вступительных экзаменов... Не на что было учиться. Мама появилась, нам разрешили вернуться домой. За нами приехал дядя Вася, мамин брат. Всю войну он работал на авиационном заводе в Таганроге и односельчане его считали предателем. Он свободно передвигался и при наших и при немцах. Это позволило жить не хорошим слухам... Он способен был засрать мозги и нашим и вашим... артист одним словом... Доставалось и нам..., но бабушке до конца ее дней платили по 27 рублей за голову. Дядя Миша погиб в бою. Была похоронка, а дядя Вася пропал безвести. Так как дядя Вася работал и при наших и при немцах, то значит он был разведчиком. В конце войны, с последним отступлением немцев, его перебросили во Францию, Америку, затем в Канаду, где он и умер своей смертью в возрасте более 80 лет. Это я так думаю, мне так хочется..., а хотелось бы узнать про него правду. Свистунова Василия Анисимовича. Он был очень способный малый, на подобии Лидки Сердючки... Мы добирались домой по оккупированной территории... Во время войны по дорогам валялись мины в виде разных привлекательных подделок-коробочек. Кто-то, что то поднял с земли и покалечился. Меня туда не пустили посмотреть. Меня привязали веревкой к телеге, дядя Вася, что-то выбросил из моих карманов, очень зло ругался. Я плакал мама зашивала карманы и тоже плакала, я кусался, меня били по губам, вокруг все смеялись. Им почему то было весело. У меня есть ( уже был ) двоюродный брат по линии отца, Мартынов Алексей Тимофеевич, около 1926 года рождения. 26 год мобилизовали для окончания войны и его д. б. призывать. Он тоже нашёл коробочку наподобие портсигара и остался без руки и глухой, а физиономия и сейчас побита порохом. Я ему предлагал повытаскивать порох, у меня есть опыт, но он каждый раз сердился и ругается. Ему удобнее казаться слоном и бродить по земле толстокожим. Он хороший, ему нужно только поддакивать, иначе беседы не получится и даже можно получить. Со мной так было. Дня три-четыре мы добирались домой. Ночевали под открытым небом. Запомнилось ночь, чистое звездное небо, холодно, я прижимался к сестре и смотрел на небо, усеянное сверкающими звёздами. На этот раз мы победили Советскую власть, хотя она здесь и ни причём. Во всем виноваты её исполнители. После войны их в деревне было, как сейчас колорадского жука на полях картофеля. Они и сейчас контролируют все житейские кнопки.
Дом был какой-то сиротливый. Окна выбиты, мебель, "тряпки" и посуду растащили оставшиеся. На передовой были, могли и погибнуть, кому-то мешали, больно насоли ли Советской власти, нужны были именно мы - наша семья, мама и нас двое. Конечно эвакуировали не одну нашу семью. Эвакуировали жертв 37 года. Нас эвакуировали..., чтобы нас не оккупировали немцы Когда-либо, кто-либо расскажет об этом, как, с какой целью и кем это замышлялось. У нас до Горбачёва были путеводными маяками к которым мы стремились, такие как, право на труд, право на жильё, бесплатное образование, бесплатное лечение... И эти святые постулаты и герб отняли фашисты у меня и моего народа, моего - близкого мне по духу. Я чувствую себя кастратом. Не то, что жизни, а да же бытия смысл потерялся. Я считаю, что это обыкновенный фашизм... Да и сейчас ощущается, будто находишься на поводке, всякая попытка возникновения пресекается. А Евгений Леонидович бьет копытом, на добровольных началах, выходить из положений, созданных террористами сделанными в СССР. А богует чаще в туалете, закроется, ну настоящий герой... Мама что-то зло громко кричала, потом плакала, за тем смотрела на меня, родной в грязных подтеках от слез, физиономией, что то энергично внушала. Я ни чего не слышал, не понимал, но энергично кивал головой. Она выпрямилась и стала высокой и красивой. Груди, нос, борода, губы были как то в куче высоко- высоко где-то. Потом присела, плюнула в подол в руке и начала выти рать мне физиономию. Я плакал, вырывался, а она улыбалась, неотвратимо повторяя манипуляции. Кажется до сих пор помню запах подола и ощущаю слюну. Потом мама пошла по соседям, которые не эвакуировались и кое-что соседи сохранили ... Дом начал заполнятся подобием мебели, как во сне, приходили, приносили, разговаривали, то громко, то тихо, злые и улыбающиеся лица, размахивали руками. Толи нападали, толи улететь хотели. Появилась кое-какая посуда, стулья, кровать. Солнце ушло за горизонт и наступали сумерки. Нужно было укладываться на ночлег и мы собрались в комнате с окнами во двор, за столом. Хотелось есть. На столе стояло блюдечко с постным маслом, из него торчала скрученная ватка, кончик которой колыхался слабеньким огоньком. Мы все сидели за голым столом и молча смотрели друг на друга и на едва живое маленькое пламя, готовое упасть и не подняться от малейшего колебания воздуха. А по голым стенам, появлялись и исчезали, медленно бродили наши тени. Я пальчиком упирался в доску стола, она прогибалась, блюдечко наклонялось, а мама подбадривала меня. -Ну давай сынок, ещё разок... Да где же моя веревка... Как хорошо, что мы живые..., всё куда-то провалилось Зима только начиналась, а может быть кончалась, было солнечное утро свойственное весне, на земле плеши нами лежал редкий снежок, похоже на заморозки на почве. Маленькие лужицы, пустые углубления от копыт лошадей и человека, закрытые тонким узорчатым льдом, как стеклом. Во двор первыми лучами пробиралось восходящее солнце. Почему-то утром мама меня вздумала купать... ? Очевидно, чтобы нас не выгнали из дома, мама устроила мне экзекуцию... Я стоял в чашке с едва тёплой водой и плакал, было холодно. С улицы начал доноситься гул, откуда-то появились самолёты. Взрывы сотрясали дом, из окон посыпались стёкла, захлопали двери. Кругом крики, в доме много людей, мелькают, беготня, паника. Много людей, шевелятся на полу, кто-то лезет под кровать. Я тоже на полу, большие сапоги переступают через порог. Одни заходят, другие выходят, сталкиваются, расходятся, то быстро, то медленно... Меня мокрого прижимает к себе мама, я ору, получаю д. п. Опоминаюсь от холода во дворе. Вспышка, взрыв, дым, запах, тишина, раскрытые рты, злые лица, слышу только себя. Слух возвращается. Мама меня голого и мокрого выносит на мороз. Светит солнце, от взрыва, иней сверкая падает, усиливая эффект воспринимаемой картины....
В соседнем подвале темно, полно не протиснуться. Мама ругается, я реву, меня передают из рук в руки. Грохот продолжается на нас сыплется земля. Одни рвутся выскочить, другие заскочить... Кто-то требует не поднимать паники, над нами полтора метра земли... Ни какие снаряды и бомбы в подвале, не страшны. В конце войны снаряд всё таки угадал в этот подвал и крыша упала во внутрь... После войны крыша этого под вала была внутри ещё долго. Потом мы бегали туда оправляться, во дворе больше некуда было. Летом следующего 1943 года, наши, когда снова отступали в сторону Ростова, снова прихватили нас с собой. Баба с двумя малыми детьми, жертва репрессий 1937года, как воздух нужна на линии фронта. Господи, куда ты смотрел, кто тебя вразумил, кто ты, зачем тебе это. Ты уничтожал свою преданную паству, которая тебя родила и молилась на тебя. Вразуми господи, где и кто фашисты, сколько и ради чего уничтожена лучшая твоя паства, почему?. Кого призвать к ответу, кому молиться ?. Только идея чиста, как младенец. Виноваты непосредственные разработчики теории, интерпретаторы и исполнители применения теории на практике Ребёнка выплёскивают вместе с помылками, такова судьба каждого доброго намерения, каждой идеи. Фронт расположился по балке между Хапрами и Софьяново. На восточном склоне наши рыли окопы, а на западном немцы, 200-300 м, если не меньше, друг от друга. Мы - малышня или более смелые из нас, казалось, постоянно сидели на судейских местах и комментировали эпизоды окопной жизни, действующей линии фронта, на свой детский лад.
Нас в окопы не пускали. Но когда заканчивалось 'разрешённое время обозрения экспонатов передовой линии', наступало время корректировки положения и действий с выстрелами в основном винтовочными, нас мигом разгоняли по родителям. Кто назначал это время, каким образом, но что было, то было. Каждый день, конец июля и август, с 13 до 17 часов, над устьем Дона происходили воздушные бои. Мы "усаживались" поудобнее в яме, под домом, за стенкой, в кустах, как в кино и широко раскрыв рты, корректировали внимание друг друга на более интересные эпизоды происходящего на земле и в воздухе. Море от нас - Таганрогский залив, было километров 15, слишком далеко..., не сохранилось в памяти о 'подвод ной лодке в степях Украины', история не блещет подробностями о морских баталиях в Таганрогском заливе, а мне не из чего высосать, нет способности. Будущие поколения останутся без информации о морской военной славе этого района. Рассказывали, в 30 годы, посреди залива, топили баржи с врагами Советской власти. Набивали трюмы живыми людьми, закручивали лазы и... Как то выбиться в люди я старался до сорока лет... Уничтожали в основном человечество до сорока лет... Следовательно палачи были в возрасте от 40 до... Поискать бы металлоискателем. Уже можно. В одном из воздушных сражений, наши сбили немецкий самолёт и тётка Мотя Шишкина-Горбасёва взяла в плен немецкого летчика со сбитого самолета и привела его в штаб, который находился, я не знаю где. Всё происходило как-будто в комнате, близко-близко, рукой можно дотянуться. Это совсем не то, что захватывает вас с экрана в кинотеатре, рёвом моторов, трасами световых линий, искажёнными физиономиями, контрастированными различной техникой для пленения вашего сознания. На самом деле это выглядит совсем не так...
Вы стоите, сидите или лежите на земле, в траве, под стенкой, выглядываете так, чтобы взрослые не лишили вас возможности наблюдать уже захватившее вас ещё не начавшееся действо... Вы ещё ничего не видите, вас ориентируют комментаторы различного калибра и способностей различными восклицаниями и восторженным проявлением... Над головой, в вашем поле зрения далеко-далеко перемещаются две-три маленькие мошки - точки совсем не похожие на самолеты или прямо на вас падает нечто, что лишает вас звуком и динамичностью изменения образа, способности осмыслить ситуацию, ошеломив вас звуком, обликом, и быстротой проявления, удаляется, вторично наваливается, оглушает, наседает, раздавливает, парализует, зачаровывает... исчезает Нечто сколоченное гвоздями из кусков чего-то с чёрными, торчащими из этих кусков колёсами называется самолётом. Всё очень быстро появляется и исчезает, раз глядеть невозможно. Давит на сознание и уши... Точечки приближаются, становятся настоящими машина ми, ревут в самые уши, как тысяча львов, удаляясь затихают, исчезают совсем. Огненное рычание пулемётов, какие то вспышки, отскакивающие от самолёта, появлялись исчезали, рассеивались и концентрировались... Трудно разобрать, кто нападает, кто защищается. Наиболее талантливые комментаторы оповещали, указывая пальцем и все видели и соглашались довольные... Тёмная дорога протянулась к земле, самолёт упал, на ступила мёртвая тишина, представление окончено, все не расходятся, а как-то незаметно исчезают, вокруг не понятным образом наступает пустота... Тётка Мотя Шишкина - мать троих детей - 35 лет, полтора метра, состояла из строго пропорциональных, контрастных сферических конструкций, удачное творение. У неё два пацана и девчонка. Как я вспоминаю, меня окружали исключительно красивые - аппетитные создания женского пола. Моя жизнь и Фрейд убедили меня, поселили уверенность, разрешили-заставили-дали право, написать вам эти строки. Армия вдов, огородная бригада более двадцати особей в обеденный перерыв нежились в тени нашего дома. Они в очередной раз проигрывали наиболее памятные, дорогие им моменты прожитых лет. Кто с азартом, а кто со скромностью, приоткрыв душевные сундуки, показывали для оценки дорогие моменты прошлой жизни... А из-за зависти, что у тебя жена многим желанная, могли сажать в 37 году ?. Так бывало, я уверен. Сексуальные колени, закаленные ямочки, а какие есть красивые локти, плечи, Анжелина приковывает, мутит сознание. Животик так и хочется погладить, а глаза, а улыбка. Тётка Мотя понеслась по камышам и болотам к месту падения самолёта, что бы не дать опомниться врагу, взять в полон без потерь... Что у неё на уме было... ? Немец запутанный в стропах нёс парашют, а Мотька-чертяка, рядом с его..., планшетка, где то по земле волочится... какой-то ремень через плечё, что-то к нему прицеплено.., в плен ведёт. А бабы... Мотька.... Шёлку на юбки принеси .... А Мотька, как пацанка, чёрные волосы подрезанные коротко, (на линии фронта салон был для женщин. Ё.... Советская власть и её наследники тоже). Чёрные глазки, как у зверька, можно сказать глазёнки на симпатичной, миниатюрной, круглой физиономии озорно сверкали... 'Лет семнадцать ей тогда было, не больше'. В то время, она могла, не моргнув глазом, всю армию взять в плен и не только немецкую... Перед товарками озорно отрубила ... Ab qemaht ! Анька, Колька и Толька её дети. Тоже жертва 37 года. После войны завербовалась в Кенигсберг и всех там сожрала и не подавилась Советская власть. Так исчез род Шишкиных или Горбасёвых, уже точно и не припомню. Горбасёва её девичья фамилия. А зачем он мне нужен... ?. Привела им настоящего немца, а они бляди отобрали парашют. Она матила всех защитников, и все бабы ей сочувствовали, были солидарны с ней. Мечтали урвать шматок от парашюта для..., -юбка из немецкого шёлка (вам этого ни когда не понять), почти мечта-сказка. В штабе отобрали. 'Они его поделят, и своим сукам отошлют, которые не знают что такое быть 'под немцем... ' Бляди комсоставские... Они в Ташкенте 'куют' победу... Бабушка Анюта, мамина мать, она тоже была с нами в эвакуации, ругала тетку Нюсю и гнала ее на свидание к какому то офицеру из санчасти ( не русский, подходил под окно и робко возникал.. Нуусаа. -Ну чего тебе... Нуусаа... Он больше ни чего не произносил, толи не знал, толи стеснялся или прикидывался... А бабка Анюта ему помогала.. -Видишь человек пришёл, дожидается, пора уже давно нести..., а ты чухаешься. И тут начиналось... и смех и слёзы с наказом много не ломаться и обязательно выпросить марли на бюстгальтеры и трусы. Тётка Нуусаа Мартынова, наша соседка, тоже жертва 37 года, у неё были Шурка, которого она отвела из Хапров в Ростовское ремесленное училище учиться на сварщика и Гришка в 45 году поступил в Таганрогскую мореходку. Больше, можно сказать она своих сыновей и не видела. Перед смертью умом тронулась, какашки свои ела, соседи досматривали. На свидание Тетку Нюсю готовили все.
В это время было очень весело и интересно. Тащили у кого, что есть, раздевали, пришивали, подкладывали, протирали, намазывали, одевали и когда на ступали сумерки, как в каком то сказочном театре, выталкивали на сцену - через огород в кусты. И наступало робкое состояние тишины и ожидание свершения чего то сказочного и неповторимого. Все прислушивались и не возникая, расходились по своим углам. Мы засыпали в углах, на голом полу, на руках, на ногах, а наши матери еще долго о чем то шептались, о жизни после войны, о том сколько выпадет счастья на долю каждой женщине, о том, какая будет полная и красивая жизнь... Вернутся мужики с фронта и заживём... О ранах старались не вспоминать. Они позабыли, да и не могла им в голову придти мысль, сколько война забрала мужчин, как будут биться за место под солнцем, оставшиеся в живых. Словчившие и обманувшие войну, обормоты. Какие подлые натуры будут определять бытиё и жизнь тружеников деревень, колхозов и заводов. Куда потечёт жизнь в нашей стране. К маме приезжал на красном коне наездник и когда она его провожала он посадил меня на своего коня и бросил. Я очень боялся упасть с лошади, но сидел и молчал, я должен был всё выдержать, сцепив зубы. Я не помню внешнего вида дяди и матери, мне было не до анализа той ситуации, я тогда был на коне. Населению обязывалось по ночам дежурить с целью предупреждения нежелательных ситуаций, своевременного предупреждения диверсии или иного похуже. Я просился и мама иногда брала меня с собой. Женщинам поколения моей матери достался земной ад. Всё это происходило при мне, всё это было со мной. Я видел сколько и какие женщины работали в огородной бригаде колхоза. Как и сколько они работали и сколько зарабатывали. Я всю жизнь ходил голодный, наши летне - осенние заготовки питания заканчивались в марте.
Как мы доживали до зелени я м. б. расскажу потом. С войны возвращались женщины, со званиями, при погонах в форме. Когда они выходили на улицу, все тайком любовались и завидовали. Но ни кто ни когда не узнает, что творилось в их душах. Они сделали своё дело и больше ни кому не нужны. Валентина Полякова - симпатяга под метр восемьдесят, работала медсестрой в больнице. Вся улица ею любовалась, когда она шла на работу или с работы. Глав врачом больницы был "юда", Воложанин В В, он её и съел, как первого конкурента. Уехала учиться и, Лёля-мать очень горько плакала и проклинала все и вся.... Прошел слух, что Валентина умерла... Выжить в войну, чтобы умереть в мирное время среди сильных мира сего. Создаётся впечатление, что судьба нам улыбается только так. Судьбу подавляющего большинства женщин можно сравнить с судьбой алмаза, попавшего в руки, холуги сделанного в СССР, которые не знают что с ним делать. Большинство прячет в сыром тёмном подвале души своей, что бы ни кто не узнал, не выкрал, не увидел. Вот-вот должны арестовать, пытать, судить и приговор чинить. Но гроза проходит, ветер утихает, тучи уплывают и небеса снова синеют. На душе теплеет, всё забывается, и кажется, что жизнь прекрасна и удивительна. Хочется жить и радоваться. И какое мне дело до всех до Вас, а Вам до меня... Меняется расположение планет, меняется настроение, поступки и выводы. Всё повторяется и у каждого по разному. Но в общем всё почти циклично и закономерно...