Труфанов Василий : другие произведения.

В Дюльбере

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В детстве все кажется замечательным и неповторимым. От того, как оно прошло и чего в нем было больше, хорошего или не очень хорошего, потом зависит многое. Его свет точно озаряет всю последующую жизнь.
  "В печаль матерей,
Как в зеркало,
Спешите вглядеться".
  
  Татьяна Калинина "Песня о материнской любви"
  
  
   В детстве все кажется замечательным и неповторимым. От того,
  как оно прошло и чего в нем было больше, хорошего или не очень
  хорошего, потом зависит многое. Его свет точно озаряет всю
  последующую жизнь.
   Свет детства, что же это такое?
   Когда-то очень давно мы всей семьей приехали к Черному морю.
  Мама и я поселились по путевке в пансионате "Дюльбер". Это было
  деревянное, одноэтажное здание барачного типа с красной
  черепичной крышей. Сбоку на нем была пристройка-башенка с
  булавой, вместо шпиля, придававшая корпусу пансионата немного
  сказочный вид. В "Дюльбере" жили родители, по приемуществу мамы,
  с детьми. Некоторые из этих детишек так же, как и я, были
  тяжелобольны от рождения и совсем не могли ходить.
   Моя мама возила меня на пляж и на процедуры, которые назначал
  врач, - на простой детской коляске с блестящими металлическими
  подлокотниками. Хотя я из нее уже вырос, но приобрести другую у
  нас тогда не было возможности. Коляска была удобна тем, что легко
  складывалась и не занимала много места.
   Отец жил на частной квартире. Он приходил утром, после того,
  как мы завтракали в столовой, - чтобы отвезти меня на грязи в
  противоположный конец города. А затем проводил с нами весь день.
   В центре двора пансионата "Дюльбер" находилась большая круглая
  клумба-календарь, посередине которой топорщилась темно-зеленая
  агава с широкими, направленными во все стороны колючими листьями.
  Очень рано, пока все спали, старый садовник выкладывал на клумбе
  число и месяц из маленьких растений, похожих на мелкую заячью
  капусту. Под окнами во дворе зеленели кусты сирени и цвели
  оранжевые с бордовыми лепестками бархатцы, на которых сидели
  белые раковинки улиток. Терпкий, приятный аромат цветущих
  бархатцев потом еще долго связывался у меня с Крымом. Кроме того,
  здесь росли акации и стояла поистине огромная раскидистая
  шелковица. Ее необычайно толстый ствол покрывали наросты. Дереву
  было лет сто, не меньше. Асфальт под ним буквально чернел от
  множества осыпавшихся спелых ягод. А еще в пансионате работала
  настоящая испанка, по имени Бланка Ньевес, что в переводе
  означало Белоснежка. Но так ее, разумеется, никто не называл. Для
  всех она была просто уборщица тетя Неля.
   По утрам слышались гулкие удары мяча. И звонкий девичий голос
  отрывисто произносил: "Я знаю пять имен девочек: Лена, Люда,
  Катя, Оля, Света". При каждом ударе называлось имя. "Ребята!
  Мариша! Маргоша! Ну хватит играть! На море идем!" - торопил
  кто-то из взрослых так, словно если ребята и Мариша с Маргошей
  немедленно не отправятся на море, то с морем или с ними наверняка
  произойдет что-нибудь непоправимое. Во двор выкатывали Вову.
  Возле него постоянно суетились бабушка и мама. Руки у Вовы не
  сгибались, а ноги, наоборот, были сведены в коленках. Этот
  мальчик не разговаривал, его голова всегда была повернута
  направо, и он не сидел, а полулежал на своей коляске. Толстый
  мальчик Миша в тяжелых ортопедических ботинках то и дело
  выкрикивал со скамейки, размахивая костылем: "Огневая точка!
  Пали!!! Огневая точка! Пали!!!" Саша из Киева, живший по
  соседству с нами, недавно начал ходить самостоятельно. Сашина
  походка была напряженной и какой-то изломанной. Он часто падал.
  Что, впрочем, не мешало моим маме с отцом все время ставить его
  мне в пример. Остальные дети играли в чехарду и в классы, прыгали
  через скакалку. Мне очень хотелось подружиться с кем-либо из них.
  Но поскольку я не мог участвовать в их играх, это было для меня
  нелегко.
   Вот тогда-то мама и стала приносить мне разнообразных жуков и
  бабочек. Я так увлекался разгладыванием какого-нибудь жучка, что
  забывал обо всем на свете. Мама открыла передо мною волшебный мир
  сверкающих перламутровок, пестрых репейниц и адмиралов,
  величественных махаонов, паривших в воздухе на широких,
  украшенных хвостами крылышках. Все эти бабочки казались мне
  чуточку ненастоящими.
   Иногда мы с мамой находили уже сухих насекомых, и я осторожно,
  насколько позволяла моя скованная спастикой правая рука,
  складывал их в пустую коробку из-под конфет "Ассорти". При этом
  тонкие усики и ножки все равно неизбежно отламывались. Хорошо
  помню, как я сказал одному мальчику: "Смотри, какая у меня
  коллекция!"
   "Чепуха это, а не коллекция! - ответил мальчик. - Бабочек
  накалывать нужно. И под стекло!"
   Теперь ребята, узнав, что я собираю насекомых, сами подходили
  ко мне и несли отовсюду гусениц, стрекоз, кузнечиков и даже
  больших полосатых сухопутных улиток. Когда нас с мамой не бывало
  дома, они оставляли свою добычу в спичечных коробках на
  подоконнике нашей комнаты, так как окно всегда было открыто.
  Частенько мама, взяв чашку, чтобы налить воды из графина, вдруг с
  недоумением обнаруживала там улитку. А на рукаве своего платья
  находила рогатую гусеницу бабочки-сфинкса. Надо признать, что она
  никогда не сердилась, а только очень беспокоилась, как бы
  ненароком не наступить на какое-нибудь насекомое. Поэтому, придя
  домой, она первым долгом тщательно осматривала комнату и
  водворяла разбежавшуюся живность в заранее приготовленные
  баночки. Несмотря на то, что хлопот у мамы прибавилось, она была
  очень рада, что у меня пробудился интерес к Природе и что теперь
  мне не так скучно. Отец же, человек резкий и вспыльчивый, не
  разделял ее восторгов, он считал, что мама должна как можно
  больше заниматься со мной лечебной гимнастикой и помогать мне
  поскорей начать ходить. Однако она и так делала для меня в этом
  отношении все, что только оказывалось в ее силах: по нескольку
  раз в день, помимо методиста, массировала мне спину, растягивала
  мои непослушные руки и ноги, разрабатывала контрактуры. Отцу
  хотелось видеть сдвиги в моем физическом состоянии. Но их, увы,
  не было.
   "Вера, мы сюда приехали не жуков ловить, - жестко говорил он. -
  Знай, что я не железный в конце концов!" При этих его словах мама
  вся как-то внутренне сжималась, точно они причиняли ей боль. Все,
  что представлялось мне таким прочным и незыблемым, рушилось в
  один миг. Я чувствовал, что это из-за меня. В чем моя вина, я не
  знал. Мне казалось, что я становлюсь полностью беззащитным.
  "Алеша, пожалуйста, не сердись на папу, - желая смягчить
  ситуацию, поникшим голосом с какой-то принужденной улыбкой
  говорила мне мама. - Просто он очень хочет, чтобы ты
  выздоровел... Мы оба тебя очень любим. И все у нас хорошо,
  правда?" Она будто бы искала у меня поддержки.
   Высокое, золотисто-зеленое по вечерам небо, обилие цветов
  вокруг, пахнущий морем ветер и то, что я почти всегда находился
  среди ребят, - создавало некую удивительную атмосферу счастья, в
  которой все печали быстро рассеивались.
   Как-то раз мои новые друзья, Сережа и Дима, нашли медведку. Это
  насекомое напоминало собою не то сверчка, не то крота. Спереди у
  него торчали длинные усы, а сзади - два тонких хвостика. Я
  принялся рассматривать причудливое существо и не заметил, как
  подошел отец.
   "Ты все сидишь и смотришь, - сказал он дружелюбным тоном. - Вот
  взял бы да нарисовал ее. Смотреть-то каждый может".
   Он положил передо мной альбом и карандаш. И я, как сумел,
  изобразил медведку во весь лист бумаги. А сверху большими
  печатными буквами написал: "МЕДВЕДКА". Причем в буквах "Е",
  вместо одной черточки посередине, я неизвестно почему поставил
  сразу целое множество, отчего буквы у меня получились похожими на
  густые гребешки. Отец остался доволен моим рисунком.
   Так, благодаря своему увлечению, я вскоре подружился почти со
  всеми детьми в пансионате. Но вот в один из вечеров, когда я, как
  обычно, сидел на коляске возле парадной в окружении склянок с
  букашками, ко мне подбежала незнакомая черноволосая девочка в
  светлом платье. Ее глаза с изогнутыми ресницами были лучистыми и
  приветливыми.
   - Давай, Алеша, я тебя покатаю!
   "Давай, - согласился я. - А ты откуда приехала?"
   - Ниоткуда. Я местная. Меня Ира зовут. У меня мама тут врачом
  работает. Тетя Вера не заругается, что я тебя без спросу катаю?
   - Нет, что ты, моя мама добрая.
   - "Когда завтра выйдешь гулять, позови. Или нет, тебе говорить
  трудно, - посвисти вот в эту свистульку - и я приду" - сказала
  Ира на прощание и протянула мне голубую свистульку.
   Ира стала приходить к нам каждый вечер. Она читала мне вслух
  сказки - то про страшного Карабаса-Барабаса, то про Незнайку в
  Солнечном городе. И я представлял себя то Незнайкой, то Гунькой,
  то поэтом Цветиком, а Иру непременно - Синеглазкой. Не беда, что
  глаза у ней были совсем не синие, а карие. Чаще всего она, как и
  в первый раз, катала меня по двору. С ней было хорошо и весело.
   В субботу и воскресенье, когда не нужно было идти ни на массаж,
  ни на грязи, мы целый день играли вместе. Ире нравилось чертить
  на асфальте классы и прыгать на одной ножке. А я следил, чтобы
  все было по правилам. Вдобавок она отлично танцевала. Была ловкой
  и грациозной. Но иногда в самый разгар игры девочка внезапно
  садилась на скамейку, а то и просто на траву и долго не могла
  отдышаться. Почти тотчас кто-нибудь из находившихся поблизости
  взрослых бежал в ординаторскую со словами: "Галина Андреевна!
  Вашей Ирочке опять плохо. Идите быстрей". Галина Андреевна
  появлялась в ослепительно-белом халате, брала дочь за руку,
  щупала пульс и давала лекарство. Лицо у ней бледнело и
  становилось встревоженным.
   - Я ведь просила не бегать много. Тебе это совсем ни к чему,
  Иринка, видишь, что получается... Сядьте-ка лучше с Алешей вдвоем
  мозаику складывать. Алеше пальцы развивать нужно, а ты сердечко
  свое побережешь.
   Мне сразу вспоминалось печальное лицо мамы во время их
  размоловок с отцом. И делалось совсем горько. Я думал, что, может
  быть, в том, что Иринке плохо, опять же виноват я.
   Как только погода установилась по-настоящему жаркая, отдыхающих
  пансионата, в том числе и нас с мамой, перевели из корпуса на
  пляж. Сон на море считался важной лечебной процедурой. Нам
  выделили топчан под большим навесом. Первое время от постоянного
  плеска волн уснуть было трудно. И я в изумлении смотрел, как
  где-то там, вдалеке, на горизонте, по невидимой в черноте ночи
  морской глади медленно шли, сверкая илюминацией, большие рейсовые
  теплоходы. Звезды над ними казались огнями теплоходов. И
  наоборот, огни теплоходов казались звездами. Приходилось очень
  сильно приглядываться, чтобы различить, движутся эти огоньки или
  нет. Поутру нередко море скрывала туманная завеса. Ракушки и
  белые камешки на берегу были влажными от росы и тумана и
  поблескивали на еще неярком солнце.
   Мой отец, к великой радости детей на пляже, принимался лепить
  из песка чей-нибудь портрет. Дети выстраивались в длинную очередь
  позировать. Сходства, конечно, достичь было невозможно, потому
  что песочные фигуры почти тотчас рассыпались. Зато веселья у
  детишек было много. Чаще других ребят он лепил меня и, особенно,
  Иру, которая прибегала на пляж и всегда играла со мной. Она
  позировала очень охотно и долго. Мне не удавалось спокойно сидеть
  из-за хаотических непроизвольных движений, возникших в результате
  болезни. Когда отец показывал ей очередную скульптуру, Иринка
  хлопала в ладоши, смеялась и подпрыгивала на месте: "Как похоже!
  А еще можно!?" Отец улыбался и начинал новый портрет.
   Несмотря на все трудности и невзгоды, мои воспоминания о тех
  днях, словно сотканы из множества солнечных бликов и проникнуты
  светом доброты, иначе светом детства. Например, как-то долговязый
  Женя, которого ребята в шутку прозвали "Мала Женяха", запустил
  воздушного змея, и тот, не успев набрать высоту, спикировал прямо
  на крышу навеса и прочно застрял там так, что пришлось ставить
  лестницу и с величайшими предосторожностями снимать его оттуда.
   А однажды пошел град. Крупные градины падали в море, и на его
  тихой поверхности сразу же появлялись мириады крошечных
  серебристых брызг-фонтанчиков. Потом поднялся ветер, и
  откуда-нивозьмись возник белый вертикальный столб-смерч, который
  упирался верхним концом в тучи и двигался по морю во всех
  направлениях с невероятной быстротой. Все, кто был на пляже,
  перепугались, что он выйдет на берег - такие случаи уже бывали. К
  счастью, водяной столб исчез так же неожиданно, как и появился.
   Для неходячих детей прямо на пляж привозили кино. Это было
  незабываемо! Экраном служила побеленная стена из
  камня-ракушечника.
   И вот перед моим мысленным взором опять возникает фигура отца.
  Он держит на руках смеющуюся Иринку. Смотрит на нее пристально и
  по-особому ласково.
   Много лет спустя я снова встретился с Ирой. Но это уже совсем
  другая история.
  
   Петербург, февраль 1997 года.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"