В.М.Труфанов

ДУША ЖИВЕТ НАДЕЖДОЙ

С Илонкой мы начали переписываться около двадцати лет назад. И сейчас она по-прежнему полна светлого оптимизма и доброты. Читая ее совершенно особенные жизнелюбивые письма, никак не подумаешь, что их написал человек, из-за болезни вынужденный вести почти затворнический образ жизни. С ее мамой Ларисой Анатольевной я впервые познакомился еще раньше. Было это в семидесятом году в Евпатории. Мне тогда едва исполнилось шестнадцать. Мы жили на частной квартире на улице Горького. Нашими соседями были молодая женщина из Москвы, по имени Катя, и ее сын Антон. Антон также, как я, страдал последствиями детского церебрального паралича. Это был неконтактный и слегка агрессивный мальчик. Возможно, на нем сказалось и то, что его без конца лечили. Антон не ходил. Катя каждый день возила его на процедуры, невзирая на зной и палящее солнце. В Москве он регулярно принимал импульсный ток, по Семеновой, массаж и лечебную гимнастику. Но улучшений у него не наступало.

Кате нравилось, что я не падаю духом и даже углубленно изучаю биологию и французский язык. И вот как-то раз она сказала мне, что шестилетнюю дочь ее подруги из Донецка, девочку очень тяжелую по степени заболевания, поместили в санаторий "Искра", - был в ту пору такой детский психоневрологический санаторий закрытого типа, - где у ней, очевидно, от волнения, что она впервые осталась одна без мамы, поднялась температура. И ее перевели в изолятор. Она там все время плачет, а Лара, мама девочки, от отчаяния буквально не находит себе места. Катя хотела узнать мое мнение, стоит ли в таком случае взять девочку домой. В "Искре" я был дважды. И вспомнив свое печальное пребывание в этом санатории, сказал, что, девочку нужно взять оттуда немедленно или как можно скорее, Катя недвусмысленно дала мне понять, что я - это одно, а дочка Лары - совсем другое. Она и не слышит, и ходить не может, и почти не разговаривает, и, ко всему, наверно, еще плохо соображает, так что, дескать, тревожиться о ней особо нечего. При этом Катя будто бы даже в какой-то мере осуждала свою подругу за излишнюю сентиментальность. Слова Кати невольно задели меня за живое. Я не понимал, как она вообще способна говорить такие вещи, если ее ребенок, пусть не так тяжело, но тоже болен.

Несколько дней спустя, к нам пришла Лара, Лариса Анатольевна, и начала рассказывать про Илонку, которую уже забрала из санатория. В "Искре" нерадивую массажистку угораздило сломать девочке ключицу. И к страданиям Илонки добавилась гипсовая повязка. Лариса Анатольевна была очень благодарна мне за поддержку.

О том, что общее несчастье не всегда сближает, мне стало известно очень рано на примере своих родителей. В то лето разногласия между ними обострились. После того, как годом раньше я без положительных результатов был выписан из евпаторийского клинического санатория Министерства Обороны, куда меня устроили с большим трудом, к родителям пришло осознание того, что вылечить меня невозможно. Но мама и отец отнеслись к этому по-разному. Помню, как однажды мама попросила у методистки по ЛФК на пляже книгу "Лечебная физкультура при детском церебральном параличе". Мы с мамой долго изучали описанные в книге упражнения, а потом мама решила показать ее отцу. С радостью она подошла к нему и принялась что-то объяснять, говоря, что в моем состоянии еще могут быть сдвиги к лучшему. Отец слушал внимательно. Но тут у меня непроизвольно дернулась нога. От толчка со стола, за которым я сидел, упали стакан и вазочка с цветами. "Ну что ты мне тут говоришь! Вот какие сдвиги,- видела?! "- вспылил отец, раздраженно махнул рукой и, схватив пачку сигарет, поспешил удалиться. Подобные сцены были частыми.

Теперь, став взрослым, я понимаю, что отец по-своему тоже глубоко переживал за меня, - но в тот период резкие слова отца вызывали во мне чувство сильной подавленности. Из-за моих лишних движений и вообще потому, что по причине столь серьезного недуга я не соответствовал его представлениям о том, каким должен быть сын, отношения у меня с отцом не складывались с самого детства. Его многое раздражало во мне, и в некоторой степени это наложило отпечаток на мою дальнейшую жизнь. С ним я постоянно чувствовал себя виноватым в чем-то. Правда, бывало, что отец убеждал меня не обращать внимание на болезнь. Увы, такое случалось крайне редко.

Потом я не раз замечал, что молодые родители с больными от рождения детьми, обычно более нетерпимы к их физическим или иным недостаткам, и эта нетерпимость иногда выливается в ненависть к детям, особенно если из-за них, вернее из-за их болезни, происходят непонимание и конфликты в семье. Хотя в действительности, как я понял позже, это непонимание и конфликты возникают от разобщенности родителей и от недостатка у них чуткости и любви друг к другу и к своим детям, какими бы они ни были. Не секрет, что некоторые родители воспринимают неполноценного ребенка как комочек неизлечимой болезни, который зачем-то надо одевать, кормить, пытаться как-то лечить... С другой стороны, многие из них просто не знают, как и чем помочь такому ребенку, и от ощущения безысходности у них порой наступает серьезный кризис. К счастью, бывает и наоборот. Всему в жизни я обязан моей маме.

Ларису Анатольевну я встретил вновь лишь через много лет. Тогда же мне довелось узнать, какой прекрасный человек Илонка. Муж Ларисы Анатольевны не принимал участия в воспитании девочки и при первой возможности оставил семью.

Несмотря на тяжелое заболевание Илонки, Ларисе Анатольевне хватило сил, терпения, такта, умения и, главное, - любви, - чтобы не только обучить дочку чтению и письму - учителя отказались заниматься на дому с глухим, ребенком, у которого вдобавок сильно нарушена речь - , но и привить ей богатую внутреннюю культуру, расширить ее кругозор, сделать так, чтобы жизнь дочери была интересной и наполненной. Немало помогли в этом и наши ежегодные совместные поездки в Евпаторию, где у Илонки со временем появилось много хороших друзей. Ее лицо радостно светилось, когда приезжал кто-нибудь из знакомых ребят и девчат.

Видя мою стеснительность и частичную закомплексованность, Лариса Анатольевна и меня приучала к активному общению с окружающими. "Люди разные, - говорила она.- Одни будут относиться к тебе по-хорошему, другие - нет. И вовсе не потому, что они ходят, а ты сидишь в коляске. Просто люди не смогут понять, каков ты есть на самом деле, пока ты первым не станешь общаться с ними, пока ты первым не заявишь о себе как личность". И в этом была истинная правда.

Девиз Илонки: "Знать все". Если ей бывало трудно или что-то не ладилось, она говорила: "Ничего. Все будет хорошо". И эта фраза помогала ей обрести душевное равновесие.

Также под руководством Ларисы Анатольевны, инженера-программиста по профессии, она недавно освоила работу на компьютере.

С прошлого лета Илонка прислала мне лишь два письма, которые были проникнуты горячим желанием снова, как можно скорее вырваться из своих четырех стен к морю...

Как нравилось Илонке плавать с кругом! В это время спастика отпускала ее, и она могла ощутить полную свободу движений. Бывало, когда Миша, муж сестры, осторожно и бережно заносил Илонку в море, моя мама говорила Ларисе Анатольевне, что надо помочь ему. Но Лариса Анатольевна отвечала, что для Миши это вопрос принципа и он ни в коем случае не согласится на помощь,- а потом Илонка ведь совсем легкая. Она и впрямь напоминала девочку-подростка. Тоненькая, с очень худыми руками и ногами. Возраст выдавали только глаза.

Как-то она теперь? Мне хочется надеяться на лучшее.

С.Петербург, 1998-2000 годы