Труфанов Василий : другие произведения.

Снег Кружится...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Она стояла рядом со мной, очень высокая, с красивыми черными локонами и удивительно добрыми большими, карими глазами, из которых, как мне казалось, исходило какое-то волшебное сияние. Мне было двадцать лет. Она была старше. Внешне мы с ней были похожи. Но между нами существовала огромная разница...
   "О, Боже, какое чудо
   Даровано мне судьбой..!"
   А. Малинин.
  
  Эту историю я узнал от своего друга. Я изменил в ней только имена. В остальном передаю ее так, как она была мною услышана.
  
   "Я белая чайка. Взмахиваю крыльями. Лечу все выше в голубое небо. Я объята прозрачной голубизной. Внизу море. Оно теплое, ласковое и такое же голубое, как небо. Я белая чайка в голубом небе. Вокруг - только голубизна"...
   Она стояла рядом со мной, очень высокая, с красивыми черными локонами и удивительно добрыми большими, карими глазами, из которых, как мне казалось, исходило какое-то волшебное сияние. Мне было двадцать лет. Она была старше. Внешне мы с ней были похожи. Но между нами существовала огромная разница, заключавшаяся, увы, не только в возрасте. Она была стройной и гибкой. А мои руки и ноги из-за повышенного мышечного тонуса с трудом повиновались мне и жили словно своей отдельной жизнью. Она была полноценным человеком с экстраординарными возможностями. Я же сидел в инвалидном кресле на колесах, поскольку с детства страдал последствиями церебрального паралича. Она была врачом, я - ее пациентом.
   Познакомились мы случайно на дискотеке в парке евпаторийского санатория "Ударник", куда я приезжал на велоколяске вечерами по воскресеньям. Я любил слушать музыку и песни. Кроме того, мне хотелось быть среди людей, несмотря, что я очень стеснялся своего физического состояния и речевых дефектов и редко когда отваживался с кем-нибудь заговорить. Звучала песня "Снег кружится". Отдыхающие встали со скамеек и начали медленно танцевать. Я, как всегда, остановился под деревом, возле балюстрады, и глядя на них, невольно представлял себя танцующим. Смеркалось. В зелени листвы зажглись фонари. Когда музыка смолкла и все стали уходить кто-то легонько потрогал меня за плечо.
   - Тебе здесь нравится? ...
   Обернувшись, я увидел женщину, которая смотрела на меня по-доброму и внимательно. Я улыбнулся ей, но не смог произнести ни слова, потому что от неожиданности и стеснения меня сковали спазмы. Я тотчас отвел взгляд в сторону, чтобы не прочесть в ее глазах жалость.
   "Я сейчас попытаюсь снять твой тонус", - спокойно сказала она, подошла ко мне сзади и сделала несколько движений руками над моей головой. Я будто бы на несколько секунд погрузился в сон, голову слегка покалывало тысячами мягких иголочек. Вслед за чем я впервые в жизни почувствовал, что двигаться стало намного свободнее.
   "Вы, наверное, фея из сказки? - произнес я совершенно четко и без малейшей запинки. - Мне ведь действительно лучше!"
   - "Нет, я не фея, я пока только учусь, - усмехнулась она и добавила, - а что тебе лучше, так это я и сама вижу. Я нейропсихолог. Работаю в этом санатории. Приезжай сюда через день. Будем повторять сеансы. Если у тебя появятся стойкие улучшения, это будет нашей общей победой. Ну как, договорились? Зовут меня Ирина..., Ирина Николаевна, запомнишь?"...
   "Алексей", - назвал я свое имя.
   И мы расстались, как мне показалось, оба очень довольные встречей.
   С того дня я стал бывать в "Ударнике" чаще.
   Моя болезнь возникла в раннем детстве после так называемой гемолитической желтухи. Ходить я не умел.
   Сначала я думал, что это от страха. Когда мама пробовала водить меня за руку, я все время боялся. Боялся упасть. Боялся, что из-под дивана выскочит Буратино и напугает меня. Почему именно Буратино, я не знал, но ноги у меня тотчас перекрещивались, и я повисал на маминой руке. Я не мог нормально сидеть и постоянно "сползал" со стула. В остальном я нисколько не отличался от других детей.
   Родители делали все, чтобы поставить меня на ноги. Возили в Москву, в Институт Дефектологии. Потом я лечился в Ленинградском Институте Турнера. Летом, по совету врачей, мы всей семьей каждый год непременно отправлялись в Евпаторию, где я принимал ванны, грязи, электростимуляцию мышц и массаж.
   Хорошо помню, как одна взрослая девочка приносила на пляж мозаику, и я неверными руками пытался выкладывать узоры из блестящих цветных шариков. Нередко моя рука вздрагивала - шарики разом рассыпались по песку. Но девочка не сердилась. У ней были такие же, как у меня, жесткие, черные волосы. Я заметил, что отец как-то по-особому пристально смотрел на эту девочку. В скором времени он, сославшись на занятость, перестал сопровождать нас с мамой в поездках на юг.
   Я был на редкость впечатлительным и пытливым ребенком и рано начал учиться. Так как я не мог посещать школу, преподаватели приходили ко мне на дом и обычно оставались довольны моей успеваемостью. В Евпатории я написал свои первые стихи и рассказы. Но, кроме моих учителей, у нас редко кто-нибудь бывал. Друзей у меня не было вовсе. Их мне заменяли книги. Как ни странно, при этом я обладал отличной интуицией, позволявшей мне безошибочно разбираться в людях.
   Только после нескольких операций и долгих, порой изнурительных занятий у шведской лестницы я, наконец-то, получил возможность стоять, ходить с посторонней помощью, и даже смог делать довольно точные акварельные рисунки с натуры, которые, правда, давались мне ценой невероятных усилий. Мама вложила много труда в то, чтобы я сумел закончить школу, придумывала различные приспособления, облегчающие письмо, доставала интересные книги, старалась восполнить мне отсутствие общения со сверстниками и сама учила меня живописи. Я овладел несколькими иностранными языками.
   Единственное, что продолжало меня беспокоить, были резкие непроизвольные движения и спастичность мышц, с которой было никак не справиться ни мне, ни врачам. Лекарства для снижения тонуса не помогали. От них только хотелось спать. Мои беспрерывные дергания руками и ногами вдобавок очень сильно раздражали отца, который в пору моей юности вдруг начал отдаляться от нас и вскоре запил. Это стало еще одной трагедией. Часто, придравшись к чему-нибудь, он со злостью хлопал дверью и уходил из дому. Мы с мамой стояли у окна и видели, как мой отец шел куда-то один по безлюдному ночному тротуару... "Почему? Что мы ему такого сделали?"... - с обидой и горечью говорила мама. Я подавленно молчал.
   Хуже всего было одиночество и ощущение того, что уже ничего нельзя исправить. Особенно я волновался за маму. Вместе с тем я всегда чувствовал в себе нечто такое, что не давало окончательно пасть духом.
   Мама и я не могли дождаться отпуска, чтобы, как прежде, уехать в Евпаторию и немного отдохнуть. Ни о каком лечении мы, разумеется, уже не думали. Нужно было как-то встряхнуться, отойти от всего, что мучило нас дома, чтобы сохранить себя людьми...
   Евпатория. Этот город со степными рассветами, мелодичным воркованием горлиц и шумом морского прибоя с давних пор сделался для меня родным.
   Мы бывали там в различное время года. Сперва брали путевку в пансионат "Дюльбер", а позже стали снимать сарайчик в уютном дворе на улице Горького. Поздней весной в воздухе носился аромат акации, душистых соцветий бирючины и соленый запах моря. Летом на клумбах и газонах вдоль набережной цвели розы разной величины и окраски, над которыми летали большие бабочки-парусники с черными хвостиками на крыльях. На длинных стеблях поднимались из пучков острых, ланцетовидных листьев белые фонарики цветов юкки. В августе обычно зацветала софора. Море менялось в зависимости от погоды. При ясном небе оно было голубое с зеленоватым оттенком. В шторм синело или становилось свинцовым. А иногда на его поверхности ясно обозначивались зеленые, лазурные и перламутровые полосы.
   Первую половину дня я купался. В воде скованность проходила, и я плавал, отлично загребая обеими руками. Ноги, правда, слушались меньше. Я быстро уставал. И тем не менее в море мне всегда становилось лучше. Я заползал туда по песку на четвереньках. У берега вода была теплой и прозрачной с обрывками бурых водорослей. Глубже - прохладнее. Чтобы тем же способом выйти на берег, сил уже не доставало. И нужно было заранее просить какого-нибудь мужчину, чтобы тот, схватив меня, что называется в охапку, вытаскивал из воды. Даже при моем хрупком телосложении и "бараньем весе", на это соглашался не каждый.
   После обеда я гулял по набережной на своей коляске с ручным приводом или же отправлялся в "Ударник".
   От нас до санатория "Ударник" путь был неблизкий. Я "полз" на коляске черепашьим шагом почти через всю набережную. Случалось, что пальцы левой руки, державшей руль, вдруг сами собой разжимались. И мне волей-неволей приходилось останавливаться, ставить коляску на тормоз и ждать, пока строптивая рука снова не начнет мне подчиняться.
   Но так было, до встречи с Ириной. Теперь же в моем самочувствии наступали явные сдвиги. И можно было нисколько не сомневаться в том, что ее сеансы пошли мне на пользу. Я стал гораздо спокойнее. Во время каждого сеанса у меня как бы на миг отключалось сознание, после чего я просыпался с ясной головой. Руки, ноги, шея и спина освобождались от многолетних оков болезни, и я постепенно учился правильно владеть руками. Улучшалась речь. Я словно бы оживал. Частенько мы с Ириной по очереди играли в серсо. Я накидывал кольца с близкого расстояния, сидя на коляске. Ирина собирала те из них, которые падали мимо, со смехом бросала их мне: "Алешка, лови! Ведь получается у тебя! Ты видишь! Какой ты молодец, честное слово! А сейчас отдохни и посмотри, как я это делаю". И она начинала одно за другим легко накидывать кольца на деревянные колышки с количеством очков.
   "Слушай, не попробовать ли нам станцевать а? - как-то предложила Ирина. - Да, да, что тут такого?! - сказала она, увидев мое недоумение. - Опора на ноги у тебя есть. Значит, тебе пора выходить из твоего знаменитого велосипедного "драндулета" или "кабриолета", как там ты его называешь". И когда на танцплощадке никого не было, Ирина помогла мне встать с коляски: "Не бойся! Я сильная - не брошу". Мы с нею с грехом пополам сделали несколько шагов вправо, а затем влево. Я и впрямь чувствовал, что не упаду. Но вовсе не из-за того, что она придерживала меня за руки, я вдруг явственно ощутил уверенность в ногах, а во всем теле небывалую легкость. Впечатление у меня осталось поистине потрясающее. "Ну что ж, Алешка, очень даже неплохо, верно? - сказала Ирина когда мы, уже слегка утомленные, сели на первую попавшуюся скамейку. Кивком головы она откинула со лба волосы. Странно, но этот жест был мне до крайности знаком. Я делал точно также, когда челка падала на глаза.
   - Ты чувствуешь, что д е р ж и ш ь с я на ногах?"
   - Конечно, чувствую. Вы теперь наверняка скажете, что я лентяй?
   - И не подумаю, Алешка! Неужели тебя так называли?
   - Да.
   - Кто же?!
   - Некоторые методисты по лечебной гимнастике, - когда у меня не сразу выходило какое-нибудь упражнение.
   "Методисты по лечебной гимнастике, - раздумчиво, словно для себя, повторила Ирина, - должно быть, они знали, что ничем не могут тебе помочь и хотели таким образом "подбодрить" как бы... Это у них называется апелляцией к личности. ... А скорее, от бессилия ... Знаешь, иногда бессилие делает людей жестокими. Прости их. И не сосредотачивайся на этом, ладно? Ты многое уже смог преодолеть в себе самостоятельно и остальное преодолеешь. Я уверена. Когда хочешь сделать движение, которое у тебя не получается, ты отвлекись на секунду и подумай, что будешь делать дальше. Предположим, нужно взять карандаш. Пальцы не слушаются. Представь, что ты его уже взял и проводишь на бумаге первую линию нового рисунка. Взять карандаш тебе будет тогда гораздо легче. Дай-ка сюда левую руку. Расслабь ее. Это теперь не твоя рука, а моя. Что, никак не поддается? А видишь - тополь стоит. Какой он красивый, верно? Заметь, каждый лист на нем сверху зеленый, снизу серебристый. Посмотри на него и произнеси мысленно: "Передо мной растет тополь с очень красивыми, серебристо-зелеными листьями". Рука пошла, Алешка! Превосходно..! Постарайся запомнить это состояние. Сейчас мы ею как следует займемся. Правда, Алешка? Вот и я говорю - правда," - она тихо улыбнулась и принялась разминать мне кисть руки.
   Наши отношения с Ириной не походили на отношения врача и больного. Она не выписывала лекарств, не давала скучных рекомендаций. Она всегда была со мной на равных и дарила мне частичку собственной души. Она была какая-то очень с в о я. Ее радость пробуждала во мне надежду и несказанный восторг, что, я, наконец, стану таким, каким должен был быть уже давно, здоровым и крепким. И в то же время я немного робел перед ней. Возможно, потому что Ирина казалась мне человеком глубоким и весьма незаурядным. А, может, и еще почему-то. Что заставляло ее так вести себя со мной, я не знал.
   - Ира, как же это происходит?
   "Вот так сразу все возьми да скажи! - рассмеялась она. - Я хочу, чтобы ты мне верил, Алешка. Верил просто так, безоглядно и безо всяких объяснений. Понимаешь? Но если этого недостаточно, могу сказать, что в процессе болезни в двигательных центрах твоего головного мозга сформировалась патологическая схема, которую я помогаю тебе разрушить с помощью своих нервных импульсов.
   - Скажите, я выздоровлю, совсем?
   "Знаешь, мы с тобой только недавно начали проводить эти сеансы. Все будет зависеть от того, насколько полно ты сможешь привыкнуть и освоиться с тем состоянием, которое даю тебе я. И потом..., Алеша, - она секунду промолчала, - даже когда здоровый с детства человек чем-то серьезно заболевает, он с о в с е м, вернее полностью, к сожалению, редко когда выздоравливает. Ты взрослый, и я могу тебе это сказать. Но стараться и надеяться необходимо. Мы с тобой сейчас вдвоем стремимся победить твою болезнь, поэтому должны стараться и надеяться вместе. Ведь успехи у тебя уже есть, и это - главное".
   Ирина стала казаться намного моложе, чем в нашу первую встречу. Иногда в ней вдруг угадывалась восторженная девушка-подросток.
   Она улыбалась, ее глаза светились счастьем. И тем не менее в улыбке Ирины мне почему-то была видна затаенная грусть.
   "Надо надеяться и верить.- говорила она.- И тогда... тогда можно достичь даже самого невозможного".
   Теперь я каждый раз возвращался из санатория, чувствуя необычные перемены в себе и окружающем.
   Пирамидальные тополя набережной, курортные фотографы со своими нелепыми бутафорскими раковинами, ярко одетые люди вокруг - все это и многое другое, и прежде вызывавшее у меня ощущение постоянного праздника, с появлением Ирины приобрело особый смысл. Во мне стало зарождаться к ней новое, неизведанное чувство восхищения, бесконечной благодарности, - и еще что-то доброе, возвышенное и трепетное, чему я не мог найти названия.
   Издалека слышалась уже знакомая мелодия:
   "Снег кружится, летает и тает.
   И поземкою клубя,
   Заметает зима, заметает
   Все, что было... до тебя"...
   Это об Ирине, думалось мне, - вернее о нас двоих... и еще о том, что я скоро поправлюсь.
   Когда я проезжал мимо курзала, то будто бы в подтверждение моим мыслям, там оглушительно загремели литавры, и слегка надтреснутый голос пропел: "Тако-ого друга, как ты, да-арит жизнь только ра -аз!"
   Ее кабинет находился на втором этаже. Мне было никак не взобраться туда по лестнице. Ирина ждала меня внизу на скамейке под плакучей ивой. Нередко я приезжал первым. Она спускалась ко мне в своем неизменном белом халате и колпаке, который обычно носят врачи и медсестры. И помогала заехать с набережной на высокий паребрик. Из-под колпака выбивались ее жесткие, упругие локоны.
   Свои сеансы она, как и в первый раз, проводила мне здесь же, в парке. В это время отдыхающие шли ужинать, и нам никто не мешал.
   Однажды она вышла в светлых брюках и легкой блузе небесно-голубого цвета. На ее черных, волнистых с длинными, блестящими локонами волосах лежал розовый блик заката. Тонкие черты ее лица были бледны. Такой я ее еще никогда не видел...
   Я говорил ей "вы", а называл Ирой - так мне было легче произносить ее имя. Я не умел открыть ей своих чувств, в которых сам еще не мог толком разобраться. Про себя я постоянно восхищался ею. А с ней был непростительно застенчив и даже замкнут. Отвечал односложно. Но внезапно что-то переменилось во мне: "Вы такая красивая, - а сегодня - особенно. И вообще вы мне очень нравитесь. Только не обижайтесь, пожалуйста".
   Когда я говорил ей это, у меня немного кружилась голова.
   Она положила обе руки мне на плечи, взглянула в глаза. "Обижаться? На что?! На то, что я тебе нравлюсь или на то, что я такая красивая, а? Алешка, мы тут с тобой бьемся, чтобы раскрепостить твои мыщцы, а ты еще и внутренне весь зажат... Ну что мне с тобой делать?! - сказала Ирина каким-то по-особому проникновенным голосом. Ее глаза потеплели. - Мне приятно это слышать, пойми. И большое тебе спасибо, что ты вот так... ко мне... Но разве, если кто-то кому-нибудь нравится, это плохо и на это стоит обижаться? Ты мне тоже нравишься, Алешенька. Постарайся остаться тем же добрым и отзывчивым человеком, каким я тебя узнала. Только будь раскованнее. Мы ведь... друзья, и я тебя никогда ..., запомни, никогда не предам, что бы ни случилось. А теперь скажи, что тебя так тревожит. Возможно, я тебе чем-то сумею помочь".
   Мы сели под ивой. И я поведал об отце... Она слушала, не перебивая, но ее лицо вдруг сильно побледнело.
   "Алешка..., почему, почему мы с тобой так поздно встретились, вернее это я поздно нашла тебя? - взволнованно прошептала Ирина. - Жизнь у нас могла бы сложиться совершенно иначе. Сейчас это... это... Мы с тобой..."
   Ей никак не удавалось подыскать нужное слово.
   "Ты многому научился сам, - продолжала она, становясь уже более спокойной. - Попробуй научиться не обращать внимания, абстрагироваться как бы от всего, что мешает. Это тяжело, тем более, что ты так тревожишься за маму. Но для тебя это очень важно. И ты можешь большее. Ты можешь. Понимаешь? Если ты не будешь болезненно воспринимать те неприятности, назовем это так, - которые вам доставляет отец, то и маме сразу будет легче - увидишь. Она сделала для тебя все, что могла. Пойми ее. И потом, как бы тебе сказать, отец у тебя неплохой. Ему просто трудно. Бывают у людей такие периоды, когда наступает перелом. Только одни могут справиться с собой в такие моменты, а другим... Другим это дается, увы, нелегко.
   Есть отличный прием автотренинга, когда тебе больно или скверно на душе. Ты представляй, что ты птица, чайка, например. Я могу вообразить себя чайкой, значит, сможешь и ты. У нас с тобой много общего... Я знаю...
   Говори себе: "Я белая чайка. Взмахиваю крыльями. Лечу все выше в голубое небо. Я объят прозрачной голубизной. Неприятности далеко. Их нет. Внизу море. Оно теплое, ласковое и такое же голубое, как небо. Я белая чайка в голубом небе. Вокруг - только голубизна". Когда ты вслух или про себя произнесешь фразу: "Взмахиваю крыльями", то сразу почувствуешь, как твои руки сами поднимаются вверх. Это заодно поможет тебе расслабляться, когда меня не будет рядом..., только обязательно чайка, потому что нам с тобой нужно море.
   Она так и сказала: "...нам с тобой нужно море!"
   Лицо Ирины выглядело задумчивым и одухотворенным. Большие карие глаза заблестели. Вдруг я словно очнулся: "Ира, вам нехорошо?"
   - Да, Алешка, сердце немного кольнуло.
   - Я вас расстроил?
   - Что ты, нет. Нисколько. Все уже давно прошло... Она через силу улыбнулась. Я был в полном смятении. Почему она сказала,
   что если бы мы с нею встретились раньше, то жизнь у нее и у меня сложилась бы совершенно иначе? Понятно, имея такие уникальные способности, она непременно вылечила бы меня. А что стало бы с нею? И что должны были означать прерванная почти на полуслове фраза: "Мы с тобой"... и ее внезапное волнение, когда я заговорил про отца?
   Несмотря на это, я продолжал жить, как в прекрасном сне. Возвращаясь из санатория во дворик, затерянный в глубине курзала, я мечтал о том, что послезавтра вечером опять увижу Ирину. Даже простой разговор с ней, ее взгляд, жест действовали на меня благотворно. Порой меня охватывало нетерпение, хотелось видеть ее чуть ли ни каждый день, каждую минуту, независимо от сеансов. Любое слово, сказанное ею, сразу же находило отклик в моей душе.
   По ночам, лежа в постели, в крошечной комнате с акациями за окном, я мысленно повторял: "Я белая чайка. Взмахиваю крыльями. Лечу все выше в голубое небо"... И мои руки медленно поднимались вверх, а затем так же медленно и плавно опускались, словно они и правда, были крыльями большой морской чайки. А я чувствовал расслабление и вместе с тем колоссальный прилив бодрости.
   Мама, похоже, еще больше, чем я, радовалась изменениям в моем здоровье: "Ты и ходишь легче: я тебя почти совсем не держу, и дергаться перестал. Вот что значит свежий воздух, фрукты, морские купания и спокойная обстановка".
   Я решил не раскрывать маме действительную причину моих улучшений, потому что не знал, как к этому отнесется Ирина, и кроме того, что-то точно подсказывало мне, что лучше оставить все, как есть.
   В Евпатории мы обычно старались не вспоминать о домашних трудностях. О них мы говорили лишь только в день приезда, когда они были еще слишком свежи в памяти. Позднее все, связанное с домом, вытеснялось новыми впечатлениями и отходило на второй план. Пружина курортной жизни понемногу раскручивалась все быстрей, не давая мыслям задерживаться на мелькающих днях. А то, от чего мы уехали и к чему должны были неминуемо вернуться, очень скоро начинало казаться ничтожно малым. Но по мере того, как мамин отпуск заканчивался и приближался срок нашего отъезда, дни снова будто бы замедляли свой бег и эти трудности представали перед нами в свою натуральную величину.
   И вот однажды вечером я, выбрав подходящий момент, сказал маме, что мы зря так переживаем, что нам надо каким-нибудь образом повлиять на отца и, может быть, даже поддержать его морально.
   "Ты, безусловно, прав, Алеша. - ответила мама. - Но сколько раз я пыталась делать это. И в конце концов поняла - бесполезно. Поддерживать и помогать можно тому, кто принимает твою поддержку и помощь, то есть, кто хочет, чтобы ему помогли и сам стремится выкарабкаться из ситуации, в которой оказался. Да, твой отец хороший специалист, и на работе его ценят, и друзья у него толковые. Но мы ему не нужны. Его, видишь ли, ничто не остановило ни в молодости, ни сейчас, так о чем, собственно, может идти речь?"
  - Что ты имеешь в виду?
  - Ты этого не знаешь, я тебе никогда не говорила. Все думала, маленький ты у меня - будешь еще сильнее переживать, а тебе и своего с лихвой хватает. У твоего отца задолго до того, как мы с ним поженились, была другая женщина. Причем она жила где-то здесь, в Крыму, работала врачом в поликлинике, и про нее ходили слухи, что был у ней какой-то особенный целительский дар. Отец познакомился с ней на летней практике. Они прожили три года. А потом отец оставил ее и крошечную дочурку. Девочка такая хорошенькая, он сам как-то в порыве откровения показал ее фотографию. Вернее, он бы мне никогда не признался, если б не подумал, что дочка, закончив десятилетку, приедет к нам учиться дальше. Но она не приехала. Говорил, ручки к нему тянула, плакала и все просила: папа, не уходи! Ушел. Что ему ее слезы!
   То есть, я хочу, чтобы ты меня правильно понял. Против этой девочки я ничего не имею и охотно стала бы ей помогать, она же тебе, Алеша, сестра, пусть и неродная. Но, узнай я об этом раньше, ни за что бы не вышла за твоего отца.
   После маминых слов во мне все разом всколыхнулось. "И как же зовут мою сестру, мама?!" - почти что выкрикнул я.
   - Иринка. На той фотографии было ее имя.
   Нелегко передать чувства, охватившие меня в ту минуту... Я забыл обо всем на свете. Ирина - моя сестра..?! Без сомнения, это так! Мне сразу же захотелось, чтобы моей сестрой была именно она. "Она просто не знает, как сказать, потому что опасается причинить мне боль... А может быть, если бы не проклятый паралич..., размышлял я, до мельчайших подробностей вспоминая наши с ней разговоры. Я доказывал себе, что она моя сестра, и тотчас опровергал сам себя, считая такое, по меньшей мере, абсурдным, и даже не поддающемся воображению. Абсурдным? Но почему?
   Целую ночь я провел в бесплодных раздумьях, пока под утро, наконец, не уснул...
  
   В тот злополучный субботний день, казалось, парило с самого рассвета. Листья акаций за окном замерли в ожидании ветерка и походили на спелые, крупные виноградины. Я пораньше выехал со двора, решив до полуденного зноя посетить развалины стены Керкинитиды.
   Дорога пролегала под деревьями. Вдалеке в дымке утреннего тумана, за зеленым сводом ветвей, виднелся залитый солнцем перекресток, по которому уже спешили нарядные курортники и местные жители. Там начиналась набережная. На ее противоположном конце находилось белое сооружение в виде купола, обнесенного невысокой оградой. Под ним, словно на дне сухого колодца, и лежала громадной величины прямоугольная плита из ракушечника - все, что осталось от оборонительной стены Керкинитиды, греческого города, в незапамятные времена существовавшего на месте Евпатории.
   Я уже не первый раз видел этот исторический памятник, в котором, по правде сказать, не было ничего особенного. И тем не менее добраться до "Керкинитиды" являлось для меня чем-то вроде спортивного интереса, очередной проверкой сил. Раскрутив до предела, ручку привода коляски, я с легкостью взъехал на небольшое возвышение асфальта и очутился около купола. Теперь можно было сделать короткую передышку, мельком взглянуть на потемневший кусок ракушечника и возвращаться назад. Изнутри поверхность купола была расписана изображениями богов древней Эллады: Афродиты, Зевса-Громовержца, держащего в руке пучок молний, и греческой поэтэссы Сафо. К камню вела миниатюрная металлическая лесенка. Но внутрь, похоже, мало кто спускался.
   Я неспеша объехал купол. Слева от меня был пляж. А впереди шумела набережная. Две серенькие горлицы, разгуливавшие среди куртинок травы, с тихим посвистом поднялись в воздух.
   Все было бы отлично, если бы не широкая покрытая травой выбоина в асфальте, которую я не разглядел заранее... От толчка меня слегка подбросило вверх. Левая рука дернулась. Я выпустил руль. Переднее колесо завернулось направо. И мой "драндулет" стремглав понесло прямо на газон... Я подался вперед, пытаясь схватить руль. Рука не слушалась. Сильный спазм в спине заставил меня перегнуться через поручень коляски и повиснуть вниз головой. Признаться, я порядком струхнул, оказавшсь в совершенно беспомощном положении... Еще мгновение - и я расшибусь об асфальт...
   Но коляска вдруг резко остановилась... Чьи-то заботливые руки подхватили меня. Когда я немного опомнился, то первое, что увидел, было ослепительное небо и огромные глаза Ирины. В них был испуг. Ирина говорила что-то и, казалось, в чем-то упрекала меня. Но смысл ее слов доходил смутно, точно через плотную завесу. Потом все куда-то поплыло, и Иринины глаза и небо... Я только чувствовал прикосновение к моей голове множества мягких иголочек.
   - Алешка, ну как, сейчас тебе лучше, лучше, слышишь?!! Скажи ты что-нибудь!
   - Да, Ира, все нормально. Большое спасибо, что вы"...
   "Ты понимаешь, что ты наделал?!!! - воскликнула Ирина, не дав мне договорить. - Ведь такой стресс способен погубить все наши достижения! И ты мог в два счета разбиться, если бы меня не было поблизости! Тут же никого нет, она никому, не нужна, эта Керкинитида! Ну, ничего, - продолжала Ирина уже ровным тоном как врач,- все позади".
   Она была только что с моря, в облегающем голубовато-желтом купальном костюме. Ее волосы еще блестели от воды, но высыхали и становились пушистыми. Ирина напоминала черноволосую, смуглую Афродиту, возникшую из морской волны. Для меня было полной неожиданностью увидеть ее здесь.
   "И как это я смаху через пляжный забор перелезла?! - удивлялась Ирина, присаживаясь на край газона. - Ты не виноват. Так уж получилось. Нет, ты молодец, конечно, что рискнул самостоятельно туда забраться. Но только впредь веди себя осмотрительнее... И, знаешь, не надо со мной так больше поступать, Алешка, ладно?! Тебе сейчас необходимо поскорее домой, лечь и как следует отдохнуть. Где ты живешь?
   - На Горького.
   - Дом какой?
   - Семь.
   - Это где-то за курзалом? И тебе ехать в такую даль по жаре?! Вот что, подожди, мне только надо пойти переодеться. Потом довезу сама. Не могу же я отпустить тебя одного в таком состоянии.
   Ирина выглядела усталой. Как я ни отказывался от ее помощи, она все-таки настояла на своем.
   - Держи руль, а я стану подталкивать коляску сзади. Пойдем по теневой стороне.
   Жара, действительно, была немилосердной. Небо побелело от зноя. Мне было крайне неловко перед Ириной. И в то же время мне было очень хорошо, оттого что она рядом, что я могу видеть ее глаза, улыбку. Но когда мы преодолели половину пути, я убедил ее, что дальше меня провожать не надо.
   "Если к вечеру отдохнешь и будешь хорошо себя чувствовать, обязательно приезжай в "Ударник", я должна сделать тебе повторный сеанс, чтобы снять последствия стресса... И, кроме того... кроме того, Алешка..., не знаю, как ты к этому отнесешься... Сумеешь ли поверить... Но, мне кажется, между нами не должно больше оставаться недомолвок и каких-то там совершенно ненужных секретов. Словом, мне с тобой непременно надо поговорить" - произнесла Ирина тем же проникновенным голосом, который я слышал у ней однажды.
   - Мне с вами - тоже, Иринка... Я, конечно, приеду.
   "Иринка?!...- с удивлением повторила она. И ее большие, карие глаза с длинными ресницами сделались очень доверчивыми и кроткими, как будто она превратилась в маленькую девочку. - Так меня звала моя мама"...
   Я ликовал. Вторая мечта в моей жизни, появившаяся совсем недавно, похоже, также начала сбываться!
  
   Наша скамейка под плакучей ивой оказалась занята. Отдыхающие нового заезда устроили на ней шахматный поединок.
   "Здесь есть еще одно хорошее место, где мы с тобой сможем спокойно поговорить, - сказала мне Ирина, - видишь, - возле самого бордюра, среди сирени". В дальнем конце парка светлела скамья. Когда мы расположились там, то Ирина с помощью своих чудодейственных ладоней снова ненадолго погрузила меня в сон, и остатки недомогания улетучились.
   На ней была все та же голубая блуза, которая ей очень шла, и те же белые брюки.
   - Итак, кто из нас будет говорить первым, наверно, вы, Иринка?
   Ее глаза потемнели и испускали сияние. Лицо светилось. Черные волосы точно были окружены каким-то прозрачным ореолом. Она по-прежнему улыбалась мне, тихо и уже без грусти.
   "Алеша, дело в том... я хотела тебе сказать одну вещь, очень-очень важную для нас. Во-первых, тебе нужно перейти со мной на "ты"... - волнуясь, начала она, но тут же вдруг осеклась.
   - Алешка, ты прости меня, со мной творится что-то неладное... я... я не в состоянии разобраться, что это такое, вернее этого не скажет никто, даже самый опытный врач... Мысли путаются... И вообще... Должно быть, с непривычки... слишком много энергии сразу израсходовала.
   Ирина откинулась на спинку скамейки. И тогда я впервые взял ее за руку.
   - Не волнуйся, сестренка, я - здесь, я люблю тебя... Все будет в порядке.
   Глаза Ирины широко раскрылись. И наполнились слезами. Она сжала мою руку. И попыталась улыбнуться. Я был невероятно счастлив...
   "Алешка... Ты знал обо мне. Почему же молчал? Ведь было бы гораздо проще", - она посмотрела на меня устало и с нескрываемой теплотой.
   - Я беспокоился, как ты воспримешь меня с моими проблемами в качестве ... брата... Я тяжелый инвалид, спастик.
   Она вкрадчиво перебила: "И напрасно... Уж кому следовало беспокоиться о чем-нибудь, так это мне. Ты хочешь сказать, что ты не такой, как все. Пойми, Алешка, что я н е в и ж у твоей спастичности и всех тех проблем, о которых ты говоришь. Для меня их не существует, как не должно существовать и для тебя. Я хочу, чтобы ты это понял. Они - наносное - то, чего вообще не должно быть. Ты обыкновенный парень.., хотя нет, ты - замечательный. И знаешь, почему? Потому, что не пал духом, не замкнулся в болезни, а главное - не потерял доверия к людям, и еще потому, что ты мой брат. Я горжусь тобой, правда...
   И как же ты узнал про меня?"
   Я рассказал ей все...
  
   Ветер с моря принес прохладу. Запахли цветы табака. Ирине полегчало. Она взглянула на часы: "Знаешь, Алешенька, жаль, но мне пора идти. Я очень рада, что сегодня мы с тобой, наконец-то, смогли встретиться по-настоящему ".
   - Да, Иринка, и для меня тоже это незабываемый вечер. Но расскажи еще хоть немного о себе и о своем необыкновенном даре.
   - Поверь, Алешка, тут нет ничего необыкновенного и тем более сверхъестественного, как ты думаешь. Если хочешь, мы непременно поговорим об этом завтра. А сейчас ... мне просто слегка нездоровится.
   Она порывисто встала. Но почти тотчас, покачнувшись, снова опустилась на скамейку... Ей словно не хватало воздуха...
   "Когда такое случается, я захожу в море и оно возвращает мне силы. А теперь даже не могу подняться. Сердце..." - еле слышно прошептала Ирина.
   Море. До него было очень далеко. Ирина сидела, откинувшись, на спинку скамейки, и все больше бледнела... Я подозвал проходившего неподалеку мальчика и сказал, что надо срочно вызвать "скорую" - человеку очень плохо. Мальчик побежал к телефонной будке...
   "Скорая" может прийти с опозданием, подумал я. Значит, до ее прибытия нужно найти какой-то способ... Способ...быстрее найти какой-нибудь способ...! И тут меня осенило... Я вспомнил про чайку... Если верить, можно достичь даже самого невозможного...
   "Иринка, если тебе бывает больно или плохо, ты говори: Я белая чайка. Лечу над зелеными волнами, распластав крылья. Я сажусь на воду, и на меня падают соленые брызги морской пены. Они такие же белые, как мои крылья. Это придает мне новые силы. Я становлюсь легкой. Я взлетаю в голубую небесную высь".
   Неотрывно глядя ей прямо в глаза и ловя ее угасавшее сознание, я повторял это снова и снова. Только бы не случилось непоправимое... Только бы она выжила...
   И когда по моей спине забегали мурашки, а из глаз полился свет, я вдруг остро почувствовал - удалось!..
   ...Я и не заметил, как прибыла машина скорой помощи. Ирине сделали кардиограмму. "Поразительно! - обратился ко мне доктор, - Эта женщина минуту назад находилась в критическом предынфарктном состоянии. А теперь все, как рукой сняло! И без лекарств - вот что интересно! Кто она вам?"
   "Она моя сестра", - ответил я.
   - Что ж, вашей сестре неслыханно повезло, молодой человек! Феноменально! Просто феноменально! В своей практике я ничего подобного не встречал. Мы все-таки возьмем ее на какое-то время на обследование. Там видно будет, что и как. А вы с ней, кстати, очень похожи... Ну, дай-то Бог, как говорится.
   Ее положили на носилки... Внесли в салон "скорой". Дверцы с тревожным хлопком плотно закрылись... Машина с красной полосой, шурша шинами по асфальту, начала медленно и осторожно разворачиваться к выходу...
   Я остался один.
   Все было таким же, как минуту назад: деревья, трава, сирень, каменные плиты дорожек... Издалека слышался шум морского прибоя и голоса на пляже... Не было только Ирины, м о е й Иринки...
  
   Прошло несколько дней. Я не знал, где находится больница, куда отвезли Ирину. Даже если бы я знал это, все равно не сумел бы ее навестить. Только сейчас мне полностью стало ясно, что давала ее бескорыстная дружба и чем она была для меня в этот короткий отрезок жизни. Поделиться было не с кем. Расспросить тоже не у кого. От мамы я тщательно скрывал свою тайну, хотя прежде был с ней откровенен во всем. В "Ударнике", куда я наведывался теперь едва ли не каждый день, старенькая санитарка говорила, что Ирина Николаевна болеет и на работу еще не выходила.
   И вот однажды на набережной меня неожиданно окликнули: "Алеша! Ты?!"
   Ко мне вперевалочку подошел коренастый пожилой мужчина с приветливым лицом, небольшой седеющей бородкой и ясными голубыми глазами. В руках он держал большущий букет оранжевых гладиолусов. Поздоровавшись, он сказал:
   "Вот тебе подарок, от меня и от Ирины Николаевны!" И положил букет мне на колени.
   Я посмотрел на него с удивлением и радостью и тут же принялся выспрашивать о том, как себя чувствует Ирина и что с ней.
   "Теперь уже с Ирой все благополучно. - ответил он. - В больнице говорят - каким-то чудом спаслась. Но позволь вначале представиться. Мое имя Николай Петрович. Я ее отчим. Мать Иришки погибла в авиакатастрофе. Она тоже врач и летела из Симферополя в Москву на конференцию... До сих пор мы с Иришкой так вот душа в душу и живем. Школу с отличием окончила. Поехала в Киев медицине учиться. Все бы, как говорится, ничего, да сердечко слабое. Из-за этого и личная жизнь у нее не удалась.
   Когда Иришка еще совсем маленькой была, - продолжал Николай Петрович, словно был моим давним знакомым, - я рано утром носил ее на руках в степь, к Мойнакскому лиману. Воздух там, скажу тебе, Алеша, - великолепный, на травах настоенный. И там она потихоньку-помаленьку расхаживалась. Сначала двадцать, потом тридцать метров с ней пройдем, отдохнем где-нибудь под деревом. Дальше-больше. Гляжу - румянец на щеках! Значит, думаю, - на поправку дело. Но время от времени, чуть что - снова ей сердце подожмет. А тут еще эти необыкновенные целительские способности у ней открылись. От мамы наследство такое к ней перешло. Ту все ворожеей звали. Так Ирочка моя врачом и стала. Столько раз и меня самого и других от разных хвороб излечивала: рукой проведет - и моментально полегчает. Когда сразу, когда постепенно, но болезнь обязательно отступит. Только вот с собственным недугом она никак справиться не может. Приходит раз домой и говорит: "Папка, знаешь, я сегодня встретила своего друга детства. - это про тебя, Алеша - , Он на коляске."
   "Не беда, что на коляске, - отвечаю, - лишь бы человеком был".
   - Да, папка, он отзывчивый такой, но немного стесняется. "А
   вылечить его ты сумеешь, дочка?" - спрашиваю.
   - Думаю, что сумею. Так и повелось: придет Иришка с работы
   вечером и начинает рассказывать, какие у тебя успехи новые появились, что руки, мол, лучше действуют... Я-то тебя не знаю, а радуюсь.
   А Иришка в больнице тоже о тебе все спрашивает, отыщи, говорит, Алешу. Как он?
   Вот я тебя и разыскал. Да, Алеша! Она беспокоится за твои руки. В стороны их развести можешь? А вверх подними! За голову теперь заведи! Полный порядок!" - сказал Николай Петрович, когда я показал ему упражнения, которые освоил, благодаря сеансам Ирины.
   Я горячо поблагодарил его за добрые вести и спросил, скоро ли выпишут Ирину.
   "Да на следующей неделе вроде обещались", - со вздохом ответил Николай Петрович.
   У меня похолодело внутри - на следующей неделе мы с мамой уезжали из Евпатории...
   "Адрес! - он похлопал себя по карманам в поисках записной книжки. - Я должен взять твой адрес!"
   Когда мы попрощались, то, глядя на его удаляющуюся фигуру, мне почему-то невольно захотелось крикнуть ему вслед: "Николай Петрович! Дядя Коля, не уходите..."
   На набережной, как всегда, царила праздничная, приподнятая обстановка. По-прежнему кто-то куда-то спешил. И играла веселая музыка. А из парка постоянно доносилась одна и та же так не подходившая к сезону песня. Но, может быть, она звучала только в моей памяти:
   "Такого снегопада,
   Такого снегопада
   Еще не помнят здешние места,
   А снег не знал и падал,
   А снег не знал и падал.
   Земля была прекрасна,
   Прекрасна и чиста.
   Снег кружится,
   Летает и тает
   И, поземкою клубя,
   Заметает зима, Заметает
   Все, что было до ...тебя"...
   Вскоре уже в своем далеком северном городе, я получил письмо с евпаторийским штемпелем. Оно было от Ирины. "Здравствуй, мой дорогой Алеша! - писала она. - Огромное спасибо, что ты тогда не растерялся и выручил меня из беды. Врачи посчитали, что мне помогло чудо. Но я знаю, что этим чудом на самом деле был ты. Я рада, нет, я просто безмерно счастлива! Ведь в твоем организме, оказывается, есть большие резервные возможности для преодоления болезни. Но, Алешка, должна предупредить что эти силы нельзя расходовать понапрасну.
   В тот день я так и не смогла ответить на твои вопросы. Понимаю, что тебе многое кажется неясным и даже странным. Поэтому постараюсь объяснить все, как сумею. Если что-то не так, ты, надеюсь, простишь.
   Понимаешь, Алешка, моя мама, несмотря на все, сохранила о нашем отце самые добрые воспоминания. И получилось так, что когда вы однажды приехали в Евпаторию, то она неожиданно встретилась с ним на пляже. Отец очень переживал о тебе, не знал, куда обращаться и что делать. И попросил ее полечить тебя своей энергетикой. Мама было согласилась поначалу, но побоялась, что ненароком сможет тебе навредить своим сильным биополем, не имея опыта в лечении детишек с церебральным параличом. Мне в то время как раз исполнилось двенадцать, и у меня стали проявляться те же способности, что и у мамы, но они были еще, как говорится, в зачаточной стадии. Вот мама и решила, что на первых порах твоим лечением займусь я. А лечение состояло в том, что я должна была просто играть с тобой в доступные тебе игры и быть рядом. Ты, Алешка, должно быть, уже не помнишь, как мы вместе складывали из мозаики звездочки и разных зверей, как я катала тебя в пансионате "Дюльбер", где вы тогда жили. Да, да, той девочкой была я! А через год моей мамы не стало. Я долго болела и потеряла тебя из виду, так как даже не знала, в каком городе ты живешь, не говоря уже об адресе. Потом я выросла, стала нейропсихологом, приобрела некоторый опыт в лечении двигательных расстройств. Во многом здесь сыграли роль мои способности к биоэнергетическому контакту, или передаче энергии (В принципе такие возможности есть у каждого, но у одних в большей, а у других в меньшей степени. Это подобно таланту. Только вот зачастую люди не догадываются о том, что они могут). И тогда я подумала, что надо найти тебя, чего бы мне это ни стоило, так как лучше меня с твоей формой заболевания не справится ни один невропатолог (ты убедился в этом сам). Ведь биопотенциалы у нас с тобой одинаковы. И кроме того, мы не чужие друг другу...
   И вот наша встреча в "Ударнике"! Нет, Алешка, ты только представь: я вижу человека, похожего на меня, как две капли воды! Подхожу, просто так, на всякий случай, и узнаю, что его зовут Алексей! А через несколько дней я убеждаюсь окончательно в том, что ты - мой брат. Нет, это бесподобно! Это чудесно!
   Об остальном ты знаешь.
   Алешка, попытайтесь приехать снова. Наши сеансы не окончены. Было бы желательно их продолжить. Я очень хотела бы познакомиться с твоей мамой. Нам всем надо обсудить, как лечить тебя дальше. Вот только, знаешь, весной мне, очевидно, предстоит операция. Думаю, что все обойдется.
   Больших тебе успехов, Алешенька! И привет от моего папы Коли! Твоя сестра Ирина".
   Мы приезжали в Евпаторию и на следующее лето и позже. Но, увы, ни Ирины, ни Николая Петровича с тех пор я больше не встречал...
  
   г.Петербург, февраль - апрель 1996
   сентябрь 1999.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"