Черничное варенье плавало в белом блюдце. Рядом лежал нарезанный тонкими ломтиками белый хлеб. То, что хлеб был нарезан тонко, было очень неудобно. Варенье быстро разливалось и просачивалось сквозь хлеб. Тогда руки стали просто окунать кусочки хлеба в варенье и спешно отправлять их в рот. Губы измазались. Руки испачкались. Парное молоко немного остыло, но его постоянно отпивали из высокой, кремового цвета чашки. Чашка больше похожа по цвету на топлёное молоко.

Запах мёда, янтарно блестящего в кристалликах сот привлекал множество насекомых, в том числе и самих творцов его, пчёл. Они шумно роились вокруг только что вынутой из улья трапеции.

Зато на варенье никто не обращал внимания, и его можно было спокойно уплетать, не боясь проглотить, какую-нибудь летающую сущность.

Руки были испачканы, их было так приятно облизывать. По столу раскатилось несколько съёжившихся черничных шариков, оставивших полосы тёмно-малинового цвета. Полосы были похожи на какой-то иероглиф. Может быть, иероглиф СЛАДОСТЬ и получился так - кто-то кушал варенье и ронял на белое полотно скользящие по нему шарики ягод?

Вареньем невозможно было наесться. Почему? Почему так вкусно?

Почему черничное варенье, белый хлеб и молоко способны усладить-насладить и глаза, и вкус; и душу, и тело. Не было тяжести в желудке. Просто кончалось молоко, и, Боже мой, как стыдно, заканчивался батон, это надо же так обжорствовать.

Варенье очень мягко скользило по горлу, очаровывало пищевод, желудок млел от его тихого, но настойчивого поступления. Черничный поток вальсировал по кишечнику и оседал на его стенках. Ферменты и полезные бактерии галантно вступали в тонкие взаимоотношения с трансформированной сутью затянувшейся трапезы. Они неспешно переваривали, совершая обмен веществ, это черничное чудо.

Тело млело и блаженствовало. Оно не стало тяжёлым. Напротив, блаженство сделало его лёгким и доверчивым. Оно стало лучше чувствовать пролетающий сквозь него Ветер. Клубящиеся облачка-сгустки запахов застревая, пробирались по его материи вслед за более быстрым Ветром.

Ресницы слипались. Губы улыбались. Грудь дышала глубоко, размеренно и спокойно. И если бы не эстетика самого процесса, можно было бы погоревать об обыденном животном состоянии обжорства. Но всё было не так. Никому и ничему не было нанесено вреда. Всё искрилось и наслаждалось происходящим.

Варенье было насыщено своей благостью и гибко проникало в поры хлеба. Это была его игра. Хлеб запивался несравненным по своей целебности больше ни с чем свежим молоком. Оно касалось языка, очищало кровь, просветляло голову и насыщало сердце.

Губы игриво двигались, пальцы облизывались. Руки вылили остатки молока в тарелку с вареньем, и цвет его изменился. Он стал похож на цвет позднего вечера или ранней ночи, когда находишься посреди моря, вдали от берегов. Море слито с небом. Пенные барашки толи отражают звёзды, толи сами являются их отражением. Плеск волн очень тих. Запах свежести и Вечности пронизывает каждый атом. И надо всем светит Луна.

Вечность играет, раскручивая спирали Галактик, вспыхивает Сверхновыми звёздами, озаряется Квазарами. Её Туманности дышат Пульсарами. И дремлет в Черных Дырах Свет. Она пронизывает реликтовым излучением каждое дыхание, каждый взгляд, каждую мечту. Мечту о Единстве.

Она превращается в молоко, черничное варенье и хлеб. Она становится вкусом, чувством, телом, переживанием. Она так прекрасна, что её Дни и Ночи не спорят друг с другом. Вечность наслаждается Бытием.

Она танцует, оставляя малиновые следы от своих каблучков на мягких порах хлеба. Её белая шаль, цвета парного молока ароматно колышется в пространстве. И она улыбается каждому, кто почувствовал себя в Ней, и Её в себе - солнечными лучами и блеском Луны, умиротворяющими пейзажами родимой Земли, уютом душевного состояния, нежными Надеждами, красивыми Мечтами и Вкусом к Жизни.