Ринат в сотый раз обвела пальцем завиток, похожий на волну на японской гравюре. Уже знакомый и родной, как ручка дома. Тщательно и любовно она промыла мрамор водой из фонтана. Мокрый завиток стал похож на гальку, только что выкопаную из полосы прибоя. На дикую, неприрученую, равнодушную к ее рукам гальку.
Засопев от обиды, Ринат собрала копну обесцвеченых волос в хвост, сунула ноги в сандалии и пошла наугад, расталкивая толпу пыльным рюкзаком времен службы в армии.
Третий день шатаний по Лиссабону с романтической историей времен ноева ковчега за душой.
Прабабка, уехавшая в Россию с мужем-коммунистом в начале двадцатого века. Она же - вдова с младенцем, едет в Палестину по подложным документам и помирает от лихорадки, оставив сына на воспитание религиозной семье. Ее звали Мирьям. Мирьям из Лиссабона. Ни фотографии, ни документов, ни памяти.
И вот ее правнучка Ринат, выйдя из армии, рванула в Португалию, ожидая чуда узнавания. Ей представлялось это так: где-то в городе она увидит то, к чему потянется ее душа. И руки.
Но - слишком людно, слишком чуждо, слишком грандиозно. Не тянуться же к мосту Васка да Гамы ? Это, конечно, достойная цель, волнующая кровь, настоящее свершение; но она-то ищет что-то маленькое, жемчужинку. О, драгоценная находка души моей, - вздохнула Ринат, - утонула ты в подступивших водах.
Она любила выразиться красиво. Особенно на голодный желудок.
Затих шум и крики гидов: "Фолоу май амбрела ! Росиу ! Педру ! азулежу, Эстрела !"
"Азулежу", - крутилось в голове, - "азулежжу, а-ззу ! ле-жжу ! хожу, гляжу, не нахожу."
Ринат брела, не заглядывая в карту, жужжала под нос и смотрела на камешки мостовой. Вот бы их. Но слишком много. Она начала бы вон от того угла, и к будущему Песаху добралась бы до - ой, а вкусно пахнет !
Через час разомлевшая девица в сарафане с трудом доела рыбу и допила зеленое вино. Кроме того, она немножно потерла салфеткой липкую скатерть в бело-красную клетку и утолила острую тоску.
Сфотографировав рыбий скелет и гвоздичку в стакане, Ринат вытерла кетчуп с красной ниточки на запястье и отправилась шататься по улицам, позванивая серебряным браслетом на ноге.
Исчезли туристы и красные автобусы, потянулись плотной невысокой стеной дома. Сгущались сумерки, громче стали голоса. Ринат рассматривала цветы на балконах, знавески, кошек, женщин и детей, магазинчики и подьезды. Особо тянули к себе подьезды.Плиточные площадки у входа и сглаженые ступеньки с выемками. Увлекшись, она деловито заходила, оглаживала перила и нюхала настояный на чужой жизни воздух. Пройдя один из домов насквозь, спрыгнула со ступеньки и, оглядевшись, поняла - здесь или нигде.
Дверь выводила в маленький тупичок, круглую площадку в спирали черно-белых камушков. В низком доме напротив - магазин канцтоваров в первом этаже и желтые плакаты с телефонами на закрытых окнах второго. Налево крутой поворот и видна ограда парка, направо забор стройки. Над подьездом высокий козырек, и главное: вход обрамляет широкая рамка из мелкой плитки, узор неразличим под слоем грязи - что-то голубенькое на светлом фоне.
Так и не сумев найти улицу на карте, Ринат уселась на ступеньку и стала ждать темноты, с надеждой поглядывая на фонарь и с опаской - на окна.
Стемнело, зажегся фонарь. Лысый парень вышел из магазина и, покосившись на неподвижную фигуру, запер дверь. Уложеные спиралью стопки бумаги А4 в витрине ярко засветились под голубой лампочкой.
Протяжно вздохнув, Ринат вытащила пачку детских влажных салфеток и полуторалитровую бутылку "мей эден". Сорвав клапан - не будем мелочиться ! - вытащила первую салфетку. Прекрасная вещь, незаменима в домашнем хозяйстве. Встав на колени, она протерла нижний ряд.
Неровно вздутые по краям, с острыми пупырышками, на которых остаются волокна ткани. Патина мелких серых трещинок на белой поверхности. Голубые неровные кувшинки с каплей над центральным лепестком. Она терла и терла, душу залило теплым молоком.
Сколько рук касалось этих плиток. То ли чужие руки, то ли ее. То ли здесь она жила, то ли в домах на сваях. Она ли шла за гробом, тогда ли скололи три плитки у косяка, или это ее сын смял велосипед о стену. Сколько раз она поливала цветы на маленьком - одному человеку стоя - балконе с ржавой решеткой. И текли струи воды по кувшинкам. Разве кто-то уезжал ? Только на кладбище на холме. Нет, не на белый известняковый холм. Под темные деревья с медовыми абрикосами.
Смутные мысли, размеренные, как взмахи руки.
Давно не мыли плитку.
Поднявшись на цыпочки и подпрыгивая, Ринат попыталась достать до верха.
Спокойствие сменилось тревогой, закрутилось в воронке уходящее молоко и ухнуло из души.
Ринат остановилась. Отошла на пару шагов, посмотрела на размытые полукруги по обе стороны двери. Закусила губу и огляделась.
Глубокая ночь. Что-то постукивает, поскрипывает, блестят под фонарем голубые кувшинки. В горле сухо, в глазах сладко и заспано.
Ринат подошла к витрине канцтоваров и вгляделась, приставив ко лбу руку козырьком. Подобрала у стены обломок кирпича, встала прямо и сказала душевно и искренне:
- Извини, мужик; но вот видишь - Песах на носу, а дома грязно; что же делать ?
Прикрыв глаза локтем, с силой кинула камень в стекло, осыпавшееся мелкой каленой крошкой. Под звон и завывания сигнализации, шагнула внутрь, вытащила наружу невысокую стремянку и приставила к своему подьезду.
Не глядя по сторонам, она торопливо терла, с силой вжимая салфетку в бело-голубые плитки азулежу.