Меня переполняло торжество.

    Нахальная радость от украденной победы, звенящий смех от удачной шутки.

    Все получилось, все было не зря. Остались последние шаги, необходимые меры предосторожности, и больше никогда в жизни не придется убегать, прятаться и лгать. У меня будет сила богов, я смогу дотянуться до неба, если захочу.

    И почти ничего не было жаль, и я почти ничего не боялась.

    У меня было три мечты -- о свободе, абсолютной и безграничной; о дороге, разнообразной и бесконечной; и о мести, беспощадной и окончательной. И я знала, что я исполню все, потому что мечты не так просто забыть.

    Я свернула лист плотной тканевой бумаги, положила в бутылку и посмотрела в чистое голубое небо, не знающее людей, в котором парили непуганые птицы.

    

  

   Часть первая: Реабилитация

  

  

   Глава 0

   В голове было восхитительно, до невесомости пусто. И только единственный вопрос бился в виски, всего четыре назойливых слова: "Что я не учла?"

   Помнить свою первую мысль, знать точку отсчета ― странно. Кажется, что это делает меня неправильной, в каком-то смысле менее человечной. Даже сейчас, когда я знаю достаточно фактов, чтобы мучительно хотеть забыть бескомпромиссный финал своей запутанной истории.

   С другой стороны, многие факты всё еще скрыты завесой тайны. Остается лишь гадать по известным фрагментам. Думаю, оправдание бы нашлось, если бы довелось пройти весь путь заново в тех ботинках, что и в первый раз. А так, без истории, я кажусь себе гротескным персонажем из классической пьесы. Чистым злом.

   В самый первый день было светло и безлюдно. Красноватый вечерний свет ложился на дощатый пол просторного коридора пыльными трапециями. Пахло сдобой ― дрожжами и ванилью. Я сидела на грубой деревянной скамье, прислонившись к стене, и ждала чего-то.

   Со скрипом отворилась дверь напротив, полная миловидная женщина негромко позвала:

   ― Кори, войдите, пожалуйста, ― и деликатно уточнила. ― Кори ― это вы.

   Я встала. Ни тени узнавания, восхитительная пустота в голове сменилась множеством вопросов.

   В просторном кабинете с бледно-зелеными стенами было прохладно. От огромных окон в стальных рамах веяло свежим влажным ветром. Вдоль стены стоял огромный стеллаж, заполненный книгами. Учебники, справочники, пособия по первой психологической помощи. "Своеобразное богатство, ― мелькнуло в голове. ― Откуда?"

   Женщина приветливо улыбнулась и сказала:

   ― Кори, вы находитесь в Реабилитационном центре города Нелоуджа. Вы понимаете, что это значит?

   Я захлебнулась воздухом. Всё вдруг встало на свои места.

   Я понимала.

   Реабилитационный центр, большая мрачная территория на окраине столицы, обнесенная высоким бетонным забором с несколькими проломами. Приемный покой, четыре производственных цеха и два общежития. Человек двести постоянных обитателей. Людей, которые однажды оказались на окраине города в состоянии беспамятства. Несчастных, которые не помнят своё прошлое ― а никто на белом свете не помнит их.

   И теперь я здесь. В стандартном холщовом платье, босая и абсолютно забытая. Стёртая, как их называют в народе. Впрочем, почему "их"? Нас.

   Так вот как это происходит. Оказывается, голова не совсем пуста. Я помню просторный приземистый город Нелоудж, готова поспорить, что на улице осень, а на книжной полке есть книги на едином и морэнском языках. И только про себя я не знаю ничего. Возраст, внешность, семья... Как же так?

   ― Присядьте, пожалуйста, ― предложила женщина и придвинула на край стола пузырек. В воздухе повис острый запах нашатыря. Женщина оценивающе на меня смотрела и монотонно постукивала по крышке стола указательным пальцем правой руки. Будто замеряла время реакции.

   Я села и хрипло произнесла:

   ― Я помню, что такое Реабилитационный центр.

   ― Отлично! ― обрадовалась женщина и, наконец, перестала стучать. Видимо, успокоилась, поведение в пределах нормы. ― А можете предположить какой сейчас год?

   ― Девятьсот четвертый от Нарисованного Знания, ― на автомате ответила я.

   ― Чудесно! Вот видите. А месяц?

   ― Не знаю.

   ― Это нормально, ― она что-то пометила в толстой записной книге. ― Закройте глаза и дотроньтесь пальцами до носа.

   Я выполнила. Женщина удовлетворенно кивнула и подвинула в центр стола толстую восковую свечу:

   ― Зажгите, пожалуйста.

   Ресурса хватало с избытком. Новой информации я сейчас получила предостаточно, хоть и безумно хотела, чтобы всё оказалось ошибкой.

   Я посмотрела на фитиль и огонь загорелся.

   Глава 1

   Первый месяц пролетел, как во сне. Мне выделили комнату в элитном корпусе общежития ― оказывается, при мне были найдены деньги, наследство из прошлой жизни. По существующим правилам десять процентов изъяли в пользу центра, а остальное пустили на оплату аренды. Хватило на целых пять лет. Мне было всё равно.

   Я смотрела в зеркало на стройную брюнетку с высокими скулами и хотела обратиться к ней на "вы". Чужие люди были привычней своего отражения, городские легенды я знала лучше своего прошлого.

   Со мной в комнате жила Эмми. Как выяснилось, она проснулась на двадцать один час раньше. В первый же вечер соседка, не задумываясь, изложила всю бесхитростную историю суточной жизни: у неё на лице веснушки; платье жмет в подмышках; вчера, вместе с ней пробудилась куча народа; на улице холодно. А я только слушала и кивала, тщетно пытаясь собрать цельную картину из разрозненных мыслей.

   Нас обеих определили в цех по производству сувениров. Днём мы раскрашивали однообразных кукол, а вечерами играли в ассоциации с южной художницей, Зиэн, арендовавшей комнату в соседнем блоке. У художницы была смуглая кожа с зеленоватым отливом и множество вопросов.

   Мы с Эмми садились на огромную кровать, заваленную черновиками, смятыми эскизами и утащенными с улиц афишами. Зиэн отворачивалась к столу, доставала карандаш и начинала очередной допрос.

   ― Ты получила новое знание. Откуда?

   ― Из истории, ― всегда отвечала я

   ― Где? ― уточняла Зиэн.

   ― На обочине дороги, в лесу.

   ― В каком лесу?

   ― В сосновом.

   ― Время года?

   ― Осень.

   ― Как ты видишь сезон в сосновом лесу?

   ― Пасмурно, дует ветер. Трава пожухлая. Пахнет осенью.

   ― Хорошо, ― промурлыкала Зиэн. ― А дорога?

   ― Грунтовая, разбитая колесами и размытая дождями. Красивая.

   ― Кто рассказал тебе историю?

   ― Старик.

   ― Как он выглядел?

   ― У него длинная, седая борода, серые глаза. На нем кожаный плащ с капюшоном.

   ― Голос?

   ― Низкий, хриплый, с лукавыми нотами.

   ― Что у него в руках?

   ― Посох и кружка с горячим чаем.

   Зиэн стремительно, уверенными штрихами зарисовывала новую сценку. Ей никогда не надоедала эта игра, а нам с Эмми было нечего больше делать. Поразительно, как быстро сломанная жизнь вошла в колею рутины, будто ничего и не было ― ни потерянного прошлого, ни странной тайны. Днем мы рисовали, вечерами болтали с другими стертыми или выбирались в городские трактиры, чтобы услышать немного новых историй и набрать ресурса.

   Впрочем, я несколько раз пыталась проникнуть в здание приемного покоя. Старшие обитатели общежития рассказали, что всё найденное при нас имущество изымают. Раньше оставляли, но было слишком много лишних вопросов ― откуда взялись эти туфли, а где их шьют? А у меня каблук сломан, может кто-нибудь знает, как это произошло и можно выяснить? Никто не мог работать, каждый новый стертый добрые полгода бродил по городу, искал мельчайшие зацепки, и раздражал горожан однообразными допросами. Но все расследования приводили в никуда. Ни одному счастливчику не удалось выяснить ни единого достоверного факта из своей прошлой жизни. А вот репутация реабилитационного центра, и так весьма непрезентабельная, опустилась ниже самого старого плинтуса, и горожане теперь демонстративно переходят на другую сторону улицы при виде типовой робы стертого.

   Так что администрация решилась на спорный шаг ― изъятие всего имущества сразу же, до пробуждения. По крайней мере, таково официальное обоснование действующего регламента.

   На всякий случай, все же, составляют опись найденного имущества и передают в Институт.

   Я всей душой понимала тех, кто проводил безнадежные расследования. И очень хотела тоже заглянуть в список, чтобы получить хоть малейшую зацепку. Вдруг при мне было что-нибудь оригинальное? Как же я мечтала однажды выяснить прошлое и встретиться лицом к лицу с тем, кто меня стер... Да кто об этом не мечтает?

   Но всё безуспешно. Стены приемного покоя были профессионально зачарованы. Я получала ожоги и обморожения, срывалась и падала на брусчатку внутреннего двора. Каждый раз казалось, что до цели ― рукой подать, и именно в этот момент все шло под откос. Администраторы, очевидно, были в своей защите уверены, потому что никто меня ни разу не останавливал и воспитательных бесед не проводил. Вылазки и последующее лечение требовали чудовищного количества ресурса, и поэтому я постоянно рыскала по городу в поисках информации и историй.

   Эмми же терпеливо и заботливо отпаивала меня чаем после вылазок, рассказывала немудреные бытовые сплетни, чтобы мне хватило сил залечить ушибы.

   "От меня же не убудет, если я поделюсь информацией бесплатно" ― её любимые слова. Я бы хотела походить на Эмми хоть немного. Но знаю точно ― если расскажу человеку историю даром, то уже не смогу ничего получить от него взамен. А мне нужен ресурс. Сила.

   Глава 2

   Все рабочие дни были похожи один на другой, как те самые куклы, которых мы разрисовывали громадными партиями.

   Каждое утро в центре огромного стола, застеленного некогда белой бумагой, выстраивалась вереница деревянных заготовок для кукол. Пока еще пустых внутри, но уже с ярко размалеванными лицами и сложенными на животе руками. Предполагаемая одежда была намечена на деревянных заготовках несколькими тонкими карандашными линиями. Каждая из начинающих мастериц раскрашивала соответствующие участки выделенным цветом.

   Опытные художницы объяснили, что кукла знания ― это символ Нелоуджа, самый популярный и продаваемый сувенир. Для изготовления игрушек используют полые липовые заготовки, потрясающе пахнущие свежим деревом, внутрь вкладывают пергамент с любопытным историческим или философским фактом. Любому покупателю будет приятно получить немного силы вместе с сувениром. Информацию берут со скидкой в городской библиотеке, саму куклу рисуют с учетом содержания надписи.

   Мастера разрабатывали модели привлекательных девушек, умудренных опытом стариков и многодетных матерей, расписывали куклам лица и руки, слегка размечали оставшийся рисунок. Менее опытные и талантливые художники раскрашивали одежду, добавляли узоры. Выполняли кропотливую и не требующую вдохновения работу. В туристический сезон готовых кукол продавали огромными партиями.

   Я попала сразу в центр художественного производства, в сердце просторного, отлично освещенного цеха, наполненного обволакивающим запахом краски, яхтового лака и древесной стружки. В руках у меня была тонкая аккуратная кисть, и внешне новая работа напоминала лубочную картинку из чьего-то идеального детства, где множество подруг сгрудились вокруг огромного стола, чтобы вместе раскрасить книгу сказок.

   Сегодня слева посадили новенькую девушку, все еще растерянную, в форменном сером платье. "Лори", ― представилась она. Мы наперебой начали расспрашивать о чем-то, хотя наперед знали незамысловатую историю. Но нужно же выговориться поначалу...

   ― Я открываю глаза, ― девушка зажмурилась для убедительности, ― и ничего не помню. Совсем ничего! Даже имя свое не помню. Но имя-то ладно! Я же не знаю, как выгляжу!

   Эмми сочувственно кивала. Помнится, подруга рассказывала, что в день своего пробуждения все пыталась по рукам предположить, как выглядит её лицо. Даже угадала, что веснушки на щеках и нос курносый. И отражение в зеркале ей показалось смутно знакомым. Не могу сказать того же про себя.

   ― Со мной в коридоре еще парень сидел, ― продолжала тем временем Лори. ― Глаза ошарашенные, конечно, но симпатичный. Знаете, мне и хотелось улыбнуться, подмигнуть ― а ведь я же не представляю, что мне идет, а что нет! Может, у меня улыбка щербатая, и зубы надо держать за губами. Вот и сидела, как статуя. Уже в общежитии в зеркало посмотрела ― и вроде все знакомое даже. Никакого удивления, понимаете? Эх, можно было бы и познакомиться.

   Привычная в этих стенах история, каждая из девушек в свое время рассказывала что-то похожее. Разве что новые знакомства мало кого волновали в первые часы после пробуждения.

   На территории реабилитационного центра таких, забывших ― целых четыре цеха. Два мужских, два женских. Сотни две человек точно наберется. Здесь людей в оборот берут быстро и без лишних сантиментов. Помню, за свои первые сутки я успела получить имя, крышу над головой, постоянную работу и первую подругу.

   Рисовать ― не худший из вариантов. Сегодня я отвечала за краплак. Отставила в сторону шестую куклу с раскрашенным платком и яблоком в руках. Потянулась за седьмой.

   А на улице уже вовсю кружилась желто-коричневыми листьями осень. Дважды в день дворники читали по одной короткой главе из стандартной энциклопедии коммунального служащего и продували усиленным потоком воздуха широкие городские улицы. Но листья будто и не замечали атак и снова собирались в самой середине проезжей части шуршащим пружинистым настилом.

   Глава 3

   В пятницу мы собрались в трактире с длинным названием "На перекрестке трех дорог". Старшие подруги из цеха рассказали, что в этом месте чаще всего появляются настоящие путешественники. В стоптанных башмаках, начиненные ресурсом, знаниями и готовые общаться. С тех пор походы в трактир стали нашей еженедельной привычкой ― где еще можно сорвать куш в виде фантастической истории о дальних странствиях в обмен на описание рутинных будней в Реабилитационном центре? В Нелоудже жители давно утратили интерес к людям без прошлого, а наши истории мало менялись из года в год.

   А просто так никто в городе ничего не рассказывал. Ведь любое знание ― даже самое абстрактное ― способно увеличить запас ресурса у слушателя. Сделать человека немного сильнее.

   Сегодня Лори мечтала об интересном знакомстве, мы с Эмми надеялись пополнить ресурс, правда каждая по своим причинам. И лишь Зиэн, смуглая художница с зелеными миндалевидными глазами, искала вдохновения. Зима выдалась на редкость ветреная и ненастная; кроме нас и еще парочки завсегдатаев, трактир был пуст.

   Мы сидели здесь уже битый час и ловили неодобрительные взгляды рыжебородого трактирщика. Чай из тысячелистника, скупые бессюжетные диалоги ― мы ждали гостя.

   Скрипнула дверь, пахнуло холодным осенним ветром, и порог переступил настоящий странник. Все в этом человеке, от стоптанных качественных ботинок до удобного вместительного мешка выдавало опытного путешественника. Он был молод когда-то, много километров тому назад, сейчас же было сложно определить возраст ― тридцать, сорок? Дорога высушила смуглую кожу, оставила добрые морщинки вокруг глаз, добавила мудрость во взгляд. Странник был красив в своем роде ― высокий, поджарый, с заостренными чертами лица.

   То, что нужно. У него, наверняка, есть десятки любопытных историй. Не составит труда выманить одну.

   ― Сударь, ― обратилась я, ― вы, наверное, устали с дороги? Не желаете выпить чашечку шоколада в нашей компании?

   Лори уже поправляла волосы привычным кокетливым жестом. Конечно, пропустить такого мужчину выше её сил. Я усмехнулась и откинулась в тень. Эмми пошла к стойке заказывать угощение. Все роли уже расписаны, не первый раз ловим здесь удачу.

   Лори подвинулась, освобождая путнику место на лавке рядом с собой.

   ― Присаживайтесь, ― сказала Лори, ― мы так рады, что вы пришли разбавить нашу женскую компанию.

   Путешественник тяжело опустился на скамью, выдохнул, улыбнулся.

   ― Какое чудесное место, ― сказал он. ― Три юные дамы, одна другой прекрасней, сами зовут к себе и предлагают угощение.

   Витиеватый стиль и четкая артикуляция, как у коренного северянина. Между словами выделялись ясные, размеренные интервалы, как в военном марше.

   Эмми уже несла шоколад и чай на подносе. Я встала ― помочь и придать нашему чаю видимость шоколада. Не разоряться же на дорогой напиток для всех! Мы аккуратно поставили поднос нужной стороной к гостю.

   Тот бережно взял чашку обеими руками, поблагодарил, и снова улыбнулся. Тонкие морщины вокруг глаз стали похожи на лучи солнца.

   ― Кажется, я понимаю, что тут происходит, ― продолжил странник. ― Дамы очень любят истории. Что ж, мне есть, что вам предложить.

   "Ну же, Лори, ― подумала я, ― действуй". Я сгорала от нетерпения. Всё в этом человеке возбуждало любопытство ― одежда, жесты, речь. Быстрая сделка доказывала, что странник сам жаждет рассказать историю. Так бывает нечасто ― значит, действительно знает нечто интересное. Летучую легенду, которая не может сидеть в клетке, хочет вырваться на свободу, как заморская птица при виде солнца.

   ― Мы очень ценим истории, ― улыбнулась Лори и снова поправила прядь волос.

   ― Правда? ― включился в игру путник. ― Я тоже, нет ничего лучше, чем напевный рассказ из уст прекрасной дамы к чашке горячего шоколада.

   ― Знание имеет свою цену, мы знаем. Я ― стертая, ― почти с гордостью сказала Лори. ― Вы слышали о нас?

   ― Конечно! ― поразился путник. ― Но ни разу не встречал вживую. Стертые редкость за пределами Нелоуджа, а я первый раз здесь.

   ― Вам понравится думать о моей истории, ― пообещала Лори.

   ― Я думаю, ваша история несравненна, ― галантно ответил путник, ― но, боюсь, довольно короткая в силу своей специфики. Не принимайте близко к сердцу, вы прекрасны и мне бы не хотелось вызвать даже легкую печаль в вашем взгляде. Но моя история заинтересовала бы ведущих ученых Института, поверьте, я знаю немало историй и умею отличить хорошую от плохой.

   Лори покраснела, а я поняла, что пришло время пускать в ход тяжелую артиллерию.

   ― Мы в реабилитационном центре обсуждаем феномен стирания каждый вечер, ― сказала я. ― Среди нас есть много интеллигентных и талантливых людей с хорошим воображением. Девушки обсуждают этические проблемы, связанные с потерей воспоминаний, мужчин больше волнует социально-экономический статус и возможные политические интриги. Я могу изложить вам результаты наших споров ― это довольно любопытные коллективные суждения.

   Отрепетированная речь. Мы с подругами заранее сочиняли. Если просто сказать: "А давайте я вам еще наши домыслы и догадки расскажу" ― никто не купится. За жест отчаяния примут, расскажут дешевую побасенку на откуп. А с научными терминами мы уже претендуем на "анализ и систематизацию" и соответствующую историю в ответ.

   ― Договорились, ― хлопнул по коленям путник, ― Если возражений нет, я бы сначала выслушал вашу историю, чтобы выпить шоколад и отдышаться с дороги.

   Мы были достаточно вежливы, чтобы не возражать.

   ― Вы уже наверное знаете, ― начала я, ― что в Реабилитационном центре Нелоуджа собраны люди, страдающие так называемой автобиографической амнезией. Проще говоря, у нас полностью отсутствуют личные воспоминания.

   ― Только личные? ― уточнил странник.

   ― Да, ― кивнула я. ― Нам не с чем сравнивать, к сожалению. Но есть основания полагать, что сохраняются профессиональные навыки, привычки. Кто-то привязан к сигарам, которые стоят половину нашей зарплаты. Бедняги со времени Пробуждения ни разу не курили, а страдают, будто вчера бросили. Еще в общежитии есть парень, который способен перечислить внутренние органы водоплавающих. Бесполезные знания, но он ухитряется иногда их продавать. Лично я знакома с некоторыми математическими дисциплинами.

   ― Интересно, ― заметил странник. ― Но я никогда не понимал, откуда стертые берутся и как они в ваш реабилитационный центр попадают. В других городах тоже иногда встречаются люди с амнезией, которых никто не может узнать. Но нигде за пределами Нелоуджа это явление не носит настолько массовый и организованный характер.

   ― Официальная версия заключается в том, что стертые ― неизвестные жертвы анонимных преступников. Каждый ребенок знает, что за городом есть несколько полян, которые сотрудники реабилитационного центра регулярно проверяют. Если там находятся новые жертвы, то их привозят в центр, объясняют ситуацию, селят в общежитие и находят временную работу. Своего рода негласное соглашение, я так понимаю.

   ― А дальше?

   ― Через год мы считаемся адаптированными и можем искать работу в городе, но многие остаются в центре, где быт уже налажен, ― пояснила я. ― Некоторые пытают счастья на Испытании и, возможно, проходят в Институт. Если честно, горожане нас почему-то недолюбливают и считают политическими преступниками.

   ― Почему политическими? Почему не допустить ― вы простите меня, пожалуйста, я не имею в виду лично вас, ― осторожно оговорился мужчина, ― что стертые ― банальные воры, убийцы?

   ― Что вы! ― хмыкнула я. ― Воров и разбойников не стирают, а вешают. Показательно, на площади, и закон такой есть, за соблюдением которого тщательно следят. Курьеров, сунувших нос не в свое дело, убивают и бросают в темных подворотнях. Стирают за то, что не могут сказать вслух, чтобы не осталось свидетелей и следов. Нас же не помнит никто.

   ― И все-таки, разве убийство это не более простой и надежный метод?

   Я усмехнулась и отметила, что недооценила странника.

   ― Самая циничная, но убедительная версия заключается в том, ― пояснила я, ― что мы теоретически способны вернуться в Институт и работать на благо общества. Мы не знакомы со своей биографией и с конфликтом, который привел нас в реабилитационный центр, и не имеем оснований для антипатии к ученым сотрудникам. И, хотя определенные подозрения в воздухе витают, в целом стертые рассматривают Институт как отличный способ подняться вверх по социальной лестнице. Так зачем же удалять из общества талантливых людей, носителей качественного генетического материала, если можно уничтожить только причину конфликта? Кстати, некоторые считают, что основной причиной стирания является нарушение информационной конфиденциальности. Если человек узнал что-то лишнее, зачем его убивать? Достаточно подчистить нужные участки памяти.

   ― Не убедительно, ― возразил путник.

   ― Уж как есть, ― пожала плечами я и откинулась в тень. Достаточно для обмена, сейчас еще Лори добавит пафоса.

   Лори эмоционально и достаточно сентиментально описала свой первый день в реабилитационном центре. Пробуждение; трапеции пыльного света на бетонном полу в приемной; стандартный опрос у лекаря, включающий проверку рефлексов и ментальной силы. Подруга помнила успокаивающие бледно-зеленые стены и родинку на щеке у ассистента. Голос дрожал, пока она говорила, и я никак не могла понять, играет Лори или это действительно настолько непростое воспоминание. Для меня день пробуждения тоже был переломным, но я не испытывала ни глубокой горечи, ни ощущения тяжелой потери. Лишь раздражение и ощущение, что упустила нечто важное ― неудивительно для человека с амнезией. А еще, почему-то, облегчение.

   Результаты наших ночных и не всегда трезвых прений в Каморках странника не впечатлили, а вот бесхитростный рассказ Лори заставил задуматься. Значит, предпочитает получать информацию из первых уст и делать выводы сам. Весьма многообещающее качество с учетом того, что от сделки путник не отказался.

   Глава 4

   Трактир постепенно заполнялся людьми. Слышался жалобный скрип досок под коваными башмаками гостей, стучали пустые кружки. На соседний столик принесли кальян, над головами поплыли симметричные кольца сизого дыма.

   Здесь было полутемно, и только на потолке изрыгали огонь сражающиеся драконы. Интересно, чья фантазия? В заведении чтили древнюю традицию ― любой странник может развлечь гостей диковинными видениями, а посетители оценят демонстрацию звенящей монетой.

   Синий дракон сжался и вытянул мощную длинную шею, зеленый ощерился тысячью острых чешуек. Сказочные хищники скрутились в клубок и вдруг распались фейрверком разноцветных сполохов, слившимися с кальянным дымом. Кто-то в глубине зала зааплодировал.

   Мне было уютно и только не хватало почему-то костра и задумчивого гитариста, перебирающего струны. Но зато я сейчас услышу загадочную историю, которая пополнит ресурс и насытит воображение.

   Наш путник откинулся на спинку скамьи, бережно поставил чашку на стол и улыбнулся. Он намеренно затягивал паузу, завязывал в узел наше внимание и ловил нетерпение в глазах. Я даже подалась вперед, когда он начал говорить ― размеренно и плавно. Казалось, что странник оттачивал свою речь весь обратный путь, примерял слова к стуку колес и ухабам на дороге.

   ― Я изучаю знание, ― сказал странник. ― Потерянное и забытое, эмпирическое, теоретическое, околонаучное и строго формализованное. Я изучаю типологию, горизонтальные и вертикальные переходы, и историю самой сущности знания. Однажды я услышал, что небольшое племя на глубоком севере королевства выделяет отдельный тип знания ― Рела. Никто не мог сказать, что жители племени имеют в виду под таким термином, и хотя я догадывался, что это всего лишь синоним к известному типу знания, стало интересно изучить, что подвигло небольшое племя выделить отдельный тип и дать уникальное имя. Я ехал долго, много дней и много ночей. Дни становились короче, ночи длиннее, пока день не сжался до короткого промежутка в несколько часов. Колеса сменились полозьями, привезли в край вечной мерзлоты. Там были озера, которые никогда не прогревались до дна, и только на Великом Изображении можно увидеть, какие диковинные создания сумели выживать там.

    

   Путник казался хорошим рассказчиком, даже акцент стал менее грубым, когда он принялся за историю. Такой мог бы продать детскую сказку за доказательство великой теоремы о невозможности разложения куба на два куба, но не в этот раз. Сейчас он продавал алмаз за медяки.

    

   ― Много раз казалось, что я сбился с пути, ― говорил странник, ― но я был неправ. Я нашел племя во время очередной бесконечной ночи, и поселение поразило меня. У жителей были удивительные батареи, которые получали достаточно энергии из сурового северного солнца, чтобы согреть их жилища. Инженерия, конечно, но невольно берет восторг, когда представляешь, сколько ресурса получил человек, который придумал и сделал такое. В округе цвели сады, огражденные сильным щитом, защищающим нежные южные фрукты. Но это все работало само по себе, ветшало, и частично выходило из строя ― никто из живущих в племени не был в состоянии поддерживать такое. Они не понимали, как это работает, и списывали все на древнюю магию. Я видел человека, который чистил снег вручную, что уж говорить про батареи.

   Я спрашивал жителей, как работают изумительные технические диковины, но люди не знали. Я спрашивал, откуда эти вещи взялись, но сельчане отводили глаза. Я спрашивал про Рела, и оказалось, что это знает каждый ребенок. Рела ― это знание, получаемое из поиска закономерностей. Жители племени считают, что Рела ― очень сильное знание, сильнее всех, и опасаются знания из закономерностей по какой-то причине. Я решил выяснить больше и остался жить в уникальном поселении. Долго мне пришлось привыкать к этой странной комбинации технологий и агрессивного невежества, но наконец я сумел вытянуть из одного старика их историю.

   Выяснилось, что поселение раньше было обычным городом, довольно просвещенным, насколько это возможно в таком отдалении от больших центров. И жил в этом городе один необычайно талантливый ученый. Мудрец умел наблюдать и находить самые неожиданные закономерности ― он выяснил, как связаны перелеты птиц с подземными реками, как по снегу зимой предсказать урожай летом. Однажды он сел изучать огонь и смотрел, не отрываясь, три года. Ученики приносили еду, ресурс заменял сон, и мудрец нашел закономерность в рисунке огня. И тогда он смог использовать огонь вместо ресурса, и это была очень эффективная замена. Ученый стал практически всемогущим, небольшой горелки ему было достаточно, чтобы повернуть вспять реку, с лесным пожаром он смог бы вывернуть наизнанку мир. Жизнь своего племени маг превратил в рай. Сконструировал десятки удивительных устройств, которые хранили тепло, растили еду и заменяли солнце. За это мудреца провозгласили богом, и он не сильно возражал.

   Путник замолчал, уткнув заостренный нос в чашку шоколада. Мы с подругами переглянулись.

   ― А дальше? ― спросила я.

   ― А дальше банальная история. Свежепровозглашенный бог захотел захватить мир, но его кто-то убил. И всех учеников тоже, всех, кто хоть немного понимал принципы его открытия. Поэтому пережившие череду убийств сейчас боятся говорить о своем гении, боятся любого Рела ― они убеждены, что убийцы их локального бога до сих пор где-то рядом.

   ― Где нет знания, там нет и смелости, ― процитировала я народную поговорку.

   ― Да, как-то так, ― мрачно заключил путник, а потом снова хлопнул себя ладонью по колену. ― А теперь давайте поговорим о чем-нибудь веселом?

   Эмми и Зиэн тут же переключились на перечисление заезженных штампов и традиционных шуточек про осеннюю погоду, а затем мы извинились и попрощались. Кажется, путника с Лори такой поворот ни капли не расстроил.

   ― Интересно, ― задумчиво сказала Эмми на обратном пути, ― почему наши ученые не сделают такие щиты, чтобы выращивать южные фрукты, или хотя бы для увеличения урожая пшеницы.

   Я пожала плечами. Меня волновал совсем другой вопрос, но Зиэн ответила с неожиданной горячностью. Художница даже замедлила шаг и сделала раздраженно-патетический жест обеими руками.

   ― Потому что им не надо, ― отчеканила она. ― В Институте все есть, а исследовать поля комплексных чисел эффективнее и проще ― не нужно ничего строить и испытывать в полевых условиях.

   Я невольно отметила страсть, с которой ответила Зиэн, и предложенную художницей мысль. Стоит поразмыслить на досуге.

   На самом деле, сегодняшняя история зарядила меня силой. В голове чувствовалось привычное покалывание ― прибывал ресурс.

   Услышанная история подрывала самую базовую концепцию мира ― альтернативный источник ресурса ― интересно, это вообще возможно? И если да, насколько эффективна такая трансформация? Сколько правды в этой истории?

   Моя сила увеличивалась с каждым новым вопросом, хрупким выводом, как это всегда бывает, когда узнаешь или придумываешь что-то новое. Именно такие истории мы мечтали услышать каждый раз, когда шли в трактир. Я чувствовала себя величайшим магом, способным играть ледяными глыбами в пламенном море. И в то же время горячо жалела о том, что полученная сила уже начинает понемногу таять.

   Глава 5

   Я встала с первыми лучами солнца.

   Сила била весенним ключом. Хотелось бежать быстрее лани, приподняться на пару сантиметров над землей. Нужно сдержать ребяческие порывы, это первый за новую жизнь шанс пройти Испытание. Вероятно, возможность снова получить столько ресурса представится нескоро ― интересные рассказчики не гуляют стаями по Нелоуджу. Не следует расходовать силу по пустякам, Институт ждет.

   Эмми сидела на кровати, отмачивала перепачканные въевшейся краской руки в ванночке с жидкостью подозрительно зеленоватого цвета.

   ― Пока, Эмми, ― сказала я.

   ― Ты куда? ― с любопытством спросила подруга.

   ― Пройдусь по делам, ― неопределенно ответила я, ― возможно задержусь. Слушай, держи мою бирку, спаси ужин, пожалуйста. Я, наверное, не успею вернуться.

   ― Если ужин родился в нашей столовой, его уже ничего не спасет, ― пробормотала Эмми, но кивнула в сторону своей кровати. ― Кидай бирку сюда, у меня руки заняты.

   Прощаться не стала. Пройду ― девчонки узнают. Институт ежемесячно оглашает сводку поступивших на городской площади, поздравляет семьи новых сотрудников, приглашает талантливую молодежь попробовать свои силы. Подруги всегда следят за объявлениями, азартно обсуждают бывших стертых и шутливо подзадоривают друг друга: "А не махнуть бы и нам?"

   Путь в Институт лежал через субботнюю ярмарку. Я быстро пробиралась через шумную разношерстную толпу, ловила обрывки разговоров.

   Над прилавками с горячей выпечкой поднимался пар, изумительно пахло сдобой. Аромат ванили, корицы и шоколада заставил мой желудок жалобно скрутиться. Я достала кошелек. Не нужно было пересчитывать содержимое ― последние семь медяков, зарплата будет послезавтра. Помнила ясно, как свои пять пальцев ― уже несколько раз хотела истратить, но сдерживалась. Плохо ходить без гроша в кармане. Но с другой стороны, я иду в Институт. Если попаду в таинственную цитадель знания, то меньше всего буду волноваться о зарплате в цеху. Если не попаду... Я предпочитала об этом не думать, потому что имеющие хождение в народе легенды были удивительно пессимистичны на этот счет.

   ― Булочку с корицей, вот эту, ― я протянула торговке свои медяки.

   ― Семь, ― она пересчитала и подала восхитительно горячую выпечку.

   Я отошла на несколько шагов, поднесла булку ко рту и краем глаза увидела щуплого мальчишку у соседнего прилавка. Тонкие пальцы на детской руке на мгновение скрестились в странном жесте. Мелькнула тень своеобразного родства и мои пальцы непроизвольно переплелись в другом, ответном жесте. Это был странный момент ― я не помнила ничего, связанного с продемонстрированными жестами. Ни единый проблеск понимания не разбавил пустоту в памяти, но я поняла сразу и окончательно, что мы с мальчишкой находимся по одну сторону невидимых баррикад, а все остальные добропорядочные горожане ― по другую. Заключен союз, мимолетный, но надежный, мы можем доверять друг другу, хотя цель непродолжительной кооперации оставалась на туманных задворках прошлого.

   Я все еще смотрела на перепачканную детскую руку, когда мальчишка быстрым, непринужденным движением схватил такую же булку и отступил назад, растворяясь в толпе. Моментально отвела глаза, чтобы не привлекать внимания, но было уже поздно. Торговка выскочила из-за прилавка и схватила мальчика за руку, заставив согнуться пополам от боли.

   ― Стража! ― завопила она, что есть мочи, ― Вор! Вор!

   Мальчишка поднял голову и посмотрел на меня. В восточных, пронзительно зеленых глазах читалась отчаянная мольба о помощи и возмущение. И голод. Я подбежала к торговке, схватила за рукав:

   ― Подождите! Пожалуйста, давайте договоримся без стражи.

   ― И что ты можешь мне предложить? ― хмыкнула она.

   Я протянула свою булку, вывернула карманы. Огрызок карандаша, пустой кошелек, сшитый из подола старой юбки, железная скрепка, которую я подобрала однажды по дороге в надежде сделать из нее шпильку для волос.

   ― И это все? ― уничижительно спросила она, ― да я на помойку отношу вещи ценнее.

   Я побледнела, мальчишка стоял не шевелясь. Только смотрел, не отрываясь, в глазах мольба и надежда.

   ― Я могу, ― сказала я, ― могу... ― мучительно стараясь придумать что-нибудь, что я могу.

   Раскрасить вам куклу? Рассказать вашей дочери старинную историю про оборотней? Ресурс распирал лоб, кровь пульсировала в висках. Убить ― могла и отлично представляла, как это сделать. В деталях, без ненависти и эмоций. Просто знала, что могу и рассмотрела этот вариант. Но вокруг уже собралась толпа, это не изменило бы участи мальчика, но явно изменило бы мою. Я попыталась повлиять на мысли торговки, но не смогла ― я абсолютно не представляла, как мыслит эта женщина, чужая и чуждая. Психологическое вмешательство требовало опыта и образования, которого у меня не было. Так и стояла, сильная и беспомощная, как лев в клетке, перебирала неуместные варианты. Эмми бы не колебалась, Эмми бы сделала что-то, только что? Я честно пыталась думать, как Эмми, быть доброй, искать компромисс, когда подошли четверо стражников.

   ― Вор? ― спросили у торговки.

   ― Да, ― коротко ответила та, и двое взяли мальчика под локти и потащили прочь. Он уже не смотрел в мою сторону. Отчаянно и бессмысленно пытался вырваться из железной хватки стражей.

   ― Куда его понесли? Что с ним сделают? ― спросила я.

   ― Да будто ты не знаешь, ― хмыкнула она, ― на площадь, отрубят руку.

   Я захлебнулась воздухом. Не знала. Эта часть моей памяти, видимо, была подчищена, или я жила легкой жизнью в лепестках роз, где люди не воруют и не отрубают друг другу конечности за еду.

   ― Что?! ― тупо переспросила я. ― Как ты могла?!

   Кровь бросилась женщине в лицо:

   ― Да кто ты такая, чтобы сметь меня осуждать? Ты сама ничем не лучше, из этого притона! Вас самих бы не мешало бросить в темницу. Бродят тут среди честных людей, суют нос, куда не просят. Или ты заодно с вором была, а?

    

   ― Что? ― я бросилась вперед, чьи-то руки удерживали меня от удара. ― Я стертая, а вот вы...

   ― Я знаю, кто ты, ― сказала она. ― Только вы тут бродите с пустыми кошельками и полными головами.

   Ярость пульсирует уже не в висках, а ниже. В ногах ― привычная тяжесть, вес перераспределен для создания импульса. Так нельзя, нужно себя контролировать, от стертых ждут слов. Дерутся воры в подворотнях. Сражаются сотрудники Института, но следуют четкому регламенту при самообороне и нападении. Правильно будет спросить.

   ― Тогда почему? ― голос звучит глухо. ― И где эта площадь, на которую они его потащили?

   ― Потому что так проще, ― услышала я тихий, но властный голос у себя над ухом. ― Проще поверить, что есть причины.

   ― Здорово, ― сказала я. ― Знаю. Плевать. Вы знаете, где эта площадь?

   Я развернулась и увидела интеллигентную старушку в шляпке, с седыми буклями, в высоких шелковых перчатках на сухих руках. Не хватает маленького пуделя для полной завершенности образа.

   ― Где? ― повторила я.

   Старушка испытующе посмотрела мне в глаза. Ярость опадает сухими листьями, мокрым снегом. В старых глазах ― навязчивое свербящее молчание. Контроль над эмоциями, то, чем я никогда не владела.

   ― Знаю, ― наконец ответила она. ― И покажу. Но сначала выслушай.

   ― Не могу, ― отчаянно сказала я. ― Некогда, вы же слышали.

   С мальчишкой был заключен союз. Я гарантировала нечто, и теперь догадываюсь, что именно: безопасность. Свободу маневра. Только вот я оказалась неспособна исполнить невольное обещание.

   ― Сейчас ты ничего не сможешь сделать, ― отрезала старушка. ― Смотри.

   Она вытащила из кармана листок настоящей белой бумаги и карандаш, и начала рисовать. На бумаге появилась лента, разбитая на ячейки, указатель над одной из клеток.

   ― Причем здесь это?

   Бешенство сменилось раздражением, но ответственность за проваленную сделку не отступила. В любой другой день я бы отдала свой ужин за то, чтобы встретить человека, который просто так будет дарить информацию. Любую, тем более такую необычную. Сама встреча со странной старушкой была информацией, которую стоило обдумать. Но не здесь, не сейчас ― сейчас я должна была выяснить, где находится эта чертова площадь, и бежать туда, пока не стало слишком поздно.

   ― Ты еще не понимаешь, ― сказала старушка. Начала писать символы с индексами, стрелки переходов.

   Старушка говорила много, с размеренной дикцией профессионального лектора. Слова я узнавала, но никак не могла сосредоточиться и уловить общий смысл. Что-то о правилах перехода, клеточных автоматах и детерминированных состояниях. Явно новая и возможно любопытная информация, но мой мозг как будто скрылся под слоем толстой, звукоизолирующей ваты.

   Я глубоко вдохнула, закрыла глаза и размеренно досчитала до десяти. Голос старушки стал не громче назойливого жужжания комара, этические терзания наконец-то отступили, разум прояснился. Старушка замолчала, ожидая моего внимания, и продолжила пояснения тем же размеренным тоном, без следа раздражения. Сориентироваться было сложно, часть лекции осталась в ватной пустоте, но когда женщина начала приводить примеры, смысл речи стал ясен. Никакого отношения к создавшейся ситуации предложенный материал не имел, но это была весьма элегантная и элементарная теория, обладающая значительным потенциалом для получения ресурса. Я поняла концепцию как-то вдруг, разом, и почувствовала знакомый прилив силы, но не остановилась. Старушка безмолвно набросала еще набор правил и протянула карандаш. Несколько действий, движений, вычислений. Восхитительная концепция, универсальная абстрактная машина, в которой по шагам можно выполнить любой вычислительный алгоритм.

   Красивый материал, из тех, что входят в золотой фонд Института. Зиэн рассказывала, что есть такое знание ― можно изложить идею за пять минут, а ресурс потом извлекать еще недели две. Королевской щедрости подарок, ментальный бриллиант. Взятка, чтобы забыть про мальчика? Нужно было излагать условия до сделки, возможно, я бы согласилась. А сейчас ничто не мешает убежать на поиски ― в таком состоянии и пятерка стражей меня не остановит.

   Но странная старушка имела другие планы. Убедилась, что лекция принесла результат, и тронула меня за рукав:

   ― Пойдем. Пора.

   Когда мы подошли, толпа уже расходилась. Пара девушек имела заплаканный вид, но в большинстве своем люди были веселы и возбуждены. Обсуждали представление, бешено жестикулировали. "Ты видел, как он взмахнул руками?" ― спрашивал щеголеватого вида подросток у своего приятеля. ― "Как будто пытался догнать...". Потухшая, застарелая злость играючи провела грязным ногтем изнутри. Я все еще не хотела верить вопреки очевидным фактам, что все уже произошло, казалось, что фантастическая старушка не допустила бы этого. Дело даже не в мальчике ― вдруг поняла я. Первична именно ненависть к тем, кто по другую сторону баррикад.

   ― Спокойно, ― старушка сжала мне руку. ― Не трать ресурс, ты найдешь другое применение.

   Еще три метра, и я увидела мальчика. Он был там, в самом центре расходящейся толпы, привязанный к столбу, в широко распахнутых глазах застыл ужас.

   Я не буду это описывать. Не хочу. Я могу убить человека голыми руками, с применением ресурса, разумеется. Но никогда, ни за что не трону ребенка. Это за гранью добра и зла.

   ― Ты! ― прошипела я. ― Я опоздала из-за тебя и твоих автоматов!

   Я повернулась к старушке, но той уже не было на месте. Разумеется.

   Никто не остановил меня, когда я вскочила на сколоченный из грубых досок помост. Зеленые пронзительные глаза смотрели насквозь. Не видели. Ненавидели.

   И я ненавидела тоже. Не помнила, кого и за что, но осязала ненависть мальчишки и разделяла на первобытном уровне, не требующем подтверждения фактами. Враг твоего врага ― друг. Который доверился, потому что чувствовал так же. Но мы снова проиграли, как и тогда, в прошлом, проиграл кто-то очень дорогой мне.

   И я знала, что эксперимент обречен на провал, но должна была попытаться. С отвращением взяла безвольный обрубок, приставила к окровавленной культе и закрыла глаза. Отстранилась от окружающей реальности, представила текущую через пальцы силу. Сейчас много силы, липким клеем соединяет кость с костью, сухожилие с сухожилием, что там еще? Черт возьми, люди трупы препарируют, чтобы понимать, как всё устроено, а я полезла, дура стоеросовая. Но ведь я сейчас заряжена ресурсом по уши, как копилка у полоумного скупердяя. Реплантация в первые часы требует на пятьдесят процентов меньше силы. Смогу, нужно верить что смогу. Ресурс опустошается, снижается до абсолютного нуля и еще совсем немного. Глупо, бездарно, бессмысленно.

   До последнего мне хотелось не лечить, а убивать.

   Глава 6

   Я очнулась на своей кровати в Каморках, было тепло и восхитительно пахло едой. Открыла глаза, увидела, как озарилось улыбкой круглое лицо Эмми.

   ― Наконец-то! ― обрадовалась соседка. ― Я уже начала беспокоиться. Ты всю ночь мечешься и никак не придешь в себя.

   ― Как я здесь очутилась? ― с трудом спросила я пересохшими губами.

   ― Тебя принесли вчера какие-то уличные мальчишки, пятеро. В пролом, наверное, пролезли, дело-то нехитрое, и тебя протащили. Аккуратно, даже платье не порвали. И ведь догадались, откуда ты! Сказали еще, что ты шептала мое имя. ― Соседка польщено улыбнулась. ― Орали тут под окнами "Эмми, Эмми", пока я не проснулась и не увидела тебя. Их прогнала стража, ― пояснила она. ― Но, кстати, я видела одного мальчишку, когда утром ходила в лавку. По-моему, он так и караулил всю ночь у двери. Спрашивал как ты, и просил передать вот это, ― Эмми протянула булку с корицей.

   Я сглотнула.

   ― Эмми, как он выглядел?

   ― Я запомнила только глаза, ― ответила подруга, ― огромные, пронзительно зеленые, а под ними огромные синяки. А, еще на правой руке какой-то странный шрам в области запястья. Жутковатый мальчик, и вообще я бы советовала тебе искать кавалеров постарше, ― неловко пошутила она, ― я сварила тебе куриный бульон.

   Я замолчала на минуту, не в силах говорить. Значит, получилось. Ментальный бриллиант. Можно было бы Испытание пройти и еще неделю ерундой заниматься. Попробовала вспомнить лекцию ― всё понятно. Ни единого вопроса не осталось, все мне старушка разжевала. Больше ни капли не извлечь.

   В ушах звенело, язык пересох, восхитительная история от странника и лекция загадочной старушки ― все псу под хвост. Моментальный порыв, нерациональная ненависть. И ― снова здравствуй общежитие, в цеху куклы знания заждались, яблоко ― краплаком, а листочек ― зеленым. Тьфу. Поход в Институт откладывается до следующей найденной истории, то есть на неопределенный срок.

   Может, удастся еще хоть что-нибудь выжать из той лекции, перепродать кому-нибудь? Кажется, парень из соседнего цеха интересуется подобными техническими изысками. Вдруг найдет достойную информацию в обмен.

   Эмми смотрела большими счастливыми глазами. Удивительный человек ― ей главное, почувствовать себя нужной. Сегодня полночи не спала из-за меня, и даже не требует объяснений.

   ― Спасибо, Эмми, ― наконец я заставила себя сказать, преодолев раздражение. Вежливость звучит приторно, но подруга принимает все за чистую монету, улыбается до ушей. ― Я влипла в небольшую историю, пришлось перерасходовать ресурс, чтобы всё исправить. Не рассчитала силы. Ты просто чудо, правда.

   ― Не стоит благодарности. Ты бы сделала то же самое.

   "Да конечно, ― подумала я. ― Добрые поступки ― это мой конек, прямо-таки. Хотя куда бы делась? Но я бы обязательно потребовала всю историю целиком. Не из любопытства ― для восстановления сил".

   ― Ты же просидела со мной всю ночь, а еще кучу денег потратила на суп... Как я смогу тебя отблагодарить?

   Я не ожидала ответа, но подруга сказала:

   ― Очень просто, на самом деле. Давай, я тебе больше не должна?

   ― Что? А ты была мне должна?

   ― Да, за объяснение в первый день? ― возмутилась Эмми.

   В голове еще было мутно, и я не сразу сообразила, о чем речь. Потом вспомнила ― Эмми забыла некоторые бытовые способы применения ресурса для нагревания воды и приготовления пищи. Оказывается, так бывает довольно часто, но в приемном покое ничего не разъясняют. Мне повезло ― нужные навыки сохранились, и я быстро продемонстрировала соседке необходимые трюки, не забыв стандартную присказку ― "Знание имеет свою цену". Подруге ответить было нечем, и мы сошлись на том, что она расскажет мне что-нибудь взамен позже.

   ― Точно, ― покраснела я. ― Но это же ерунда, ты рассказываешь такое новеньким бесплатно. А на меня потратила деньги. Сварила бульон! ― для меня в этом было что-то нереально уютное и заботливое. Доброта, как она есть. То, что мне просто не пришло бы в голову.

   ― Бульон ― ерунда, а я не люблю быть должна, ― упрямо возразила подруга.

   ― Хорошо, ― согласилась я, невольно подумав, как долго же она помнила и пыталась найти равноценную информацию, чтобы отплатить. Повезло ― не придется отдавать деньгами, не люблю тратиться на еду. Лекция про ресурс возместилась с процентами. Может и мальчишка окупится когда-нибудь...

   Глава 7

   После роскошного рассказа странника прошло уже больше недели, а я все еще сожалела о бездарно потраченном ментальном бриллианте. Несколько раз пыталась симулировать вычисления на абстрактной машине, но момент озарения был упущен ― ресурс не прибавлялся. Поэтому я снова отправилась в скудную городскую библиотеку, чтобы хоть немного пополнить запас силы.

   На улице власть уже захватила зима. Грязноватый мокрый снег замаскировал неровные газоны, очертил узоры на черепичных крышах и медленно таял в черных лужах на дороге. Воздух был холодный и чистый.

   Стемнело три часа назад ― я засиделась сегодня в библиотеке допоздна, должна признать, что и боевики бывают жутко увлекательными. Иногда я завидую мужчинам, их естественной, органичной агрессивности.

    

   Домой бежала с легким ускорением, погрузившись в размышления, и не сразу заметила, как дорогу перегородили двое.

    

   Один, высокий мужчина в безразмерных лохмотьях, шагнул вперед, сократив расстояние между нами до полуметра. Второй, судя по очертаниям ― подросток, довольно щуплый, остался позади.

    

   Ночь выдалась темная, почти безлунная, и я отчетливо видела только глаза на темном, то ли смуглом, то ли грязном лице. Стало неуютно, я внутренне сжалась, но не отступила. Затем вспомнила жест, который показал на рынке мальчишка, сложила пальцы соответствующим образом и подняла руку.

    

   Мужчина резко и сильно схватил меня за запястье, поднял кисть до уровня глаз и слегка повернул, словно разглядывая.

    

   ― Ты кто такая? ― спросил мужчина. ― Откуда знаешь наши знаки?

    

   Мне стоило титанических усилий не вырвать руку, но страшно уже не было. Я злилась, но почему-то знала, что сила на моей стороне. Только вот мрачный мужчина об этом и представления не имел. Начинать драку самой не хотелось, и я решила поговорить.

   ― Стертая, ― выплюнула ответ я. ― Не враг. Мы на одной стороне.

   ― Ерунда. Воровок не стирают. Им рубят руки или вешают, зависит от дерзости и настроения судей.

   ― Я не вру, ― нужно держаться нагло и убедительно. Глаза в глаза, между подбородком и грудью можно поставить ладонь, кулаки сжаты.

   ― Никто из группы тебя не узнал, только мальчишка утверждает, что ты спасла ему руку. Но ведь сначала ты его подставила, верно?

   ― Нет, конечно, ― возмутилась я. ― Зачем мне это? Мальчишку заметили, потому что он был неосторожен, я просто оказалась рядом.

   ― Затем, чтобы завоевать доверие. И естественно влиться в группу. Ты же этого хочешь, верно?

   Вообще, я на месте вора рассуждала бы так же. В озвученной теории была логика ― воров действительно не стирают, для обитателя реабилитационного центра это очевидно. Мои подруги ― наивные и циничные, добрые и среднестатистические ― все одинаково нелегко приспосабливались к бытовым сложностям, имели ярко выраженные аристократические привычки. Институт же действительно принимал самые разнообразные меры для обеспечения порядка в Нелоудже и руководство вполне могло отправить шпиона в крупную воровскую группировку для полного уничтожения изнутри.

   И все же, логическая цепочка имела один, но весьма существенный изъян ― я не являлась шпионом. Впрочем, все это было не так важно, как время. Я думала долго, слишком долго для невинного человека в глазах разбойника.

   В следующее мгновение снег обжигающе ударил в лицо и руки, набился в рот, почему-то соленый. Я сплюнула чем-то темным, подняла голову, оперлась на горящие кулаки. Мужчина смотрел с расстояния примерно в метр, небрежно отряхивая правую руку, и ждал, когда я поднимусь.

   Он начал первый, и я была даже рада возможности сбросить подспудное напряжение, накопленное от нахождения в странной обстановке реабилитационного центра. Избавиться на время от стереотипной и подсознательно чуждой морали. Наконец-то ударить с размаха, с оттяжкой, на выдохе.

   Движение руки началось почти расслабленно, и только в последний момент я добавила акцент, сильный импульс, зародившийся в ступнях и прокатившийся по телу, как при взмахе кнута. Все мышцы и сухожилия сконцентрировались в этом единственном молниеносном броске, усиленном ресурсом на несколько десятков килограммов. Удар пришелся точно в грудь, в середину, в центр воображаемой линии, и мужчина издал сдавленный полустон-полувздох и рухнул на снег.

   Импульс, форсированный ресурсом ― страшная мощь. Мало кто умеет объединять ментальную силу и волнообразную передачу усилия по всем группам мышц. Подобный удар даже выглядит внушительно, разбойнику потребуется не меньше часа, чтобы прийти в сознание, и я не удивилась, когда стоящий позади подросток развернулся и начал улепетывать со всех ног.

   Догонять его я не стала. Разочарование смешалось с морозным воздухом запахом неразорвавшейся хлопушки. Никакого сопротивления, упал с одного удара, а еще взрослый мужик. Нужно было использовать меньше ресурса. Начали зудеть содранные костяшки пальцев, и саднила губа. В общежитие я брела медленно, обдумывая происшествие, чтобы накопить достаточно сил для маскировки ссадин. Рассказывать о драке Эмми не хотелось. Никогда не смогу признаться подруге, что сама провоцировала разбойника, потому что хотела драться. И только укоризненный взгляд светлых глаз на веснушчатой физиономии перед внутренним взором помешал мне ударить первой.

   Глава 8

   Драка оказалась последним приключением на долгие месяцы. Зимой обитателям реабилитационного центра настоятельно не рекомендовали выходить в город без теплой одежды, а ей мы с Эмми запастись не успели. Босоножки и сарафаны на снегу ― привилегия аристократии и знати. Вот и пришлось нам ограничиться редкими вылазками в город, чтобы не дразнить горожан без необходимости. В трактиры ходили по очереди, заимствуя зимнюю униформу у старожилов. Но и там редко удавалось услышать любопытные истории ― странников стало меньше, да и чутье на хорошие рассказы ослабло. После невольного заточения мы кидались на первого попавшегося словоохотливого путника и с восторгом слушали о чем угодно, лишь бы это происходило за пределами реабилитационного центра.

   А праздник конца зимы заставил себя ждать. Все уже подготовили свои подарочные истории мечты, а сменяющий дождь все не шел и не шел, но однажды утром мы наконец-то проснулись от долгожданного звука ливня. Это был не обычный весенний дождь, а ливень конца зимы. Он будет идти три дня, а потом выглянет яркое жаркое солнце и зима исчезнет, так, как будто ее не было, и только холодные грязные ручьи на сияющих улицах будут напоминать о том, что здесь еще совсем недавно лежал снег.

    

   Этот ливень ознаменовывал начало праздника ― никто не работал в эти три дня, все собирались, пили горячий глинтвейн и делились соответствующими случаю мечтами. Это было замечательное по-домашнему уютное событие. Едва ли в прошлой жизни, до стирания, мне доводилось отмечать столь семейно и многолюдно.

   Первый день праздновали в цеху, утомительно и официально. Мечты были подчищены и раскрашены под стать геометрическим гирляндам. Художники говорили о том, чтобы рисовать чище и быстрее, мастера грезили о новых идеях, шпаклевщики ― о куклах без изъянов. Начальство загадывало, чтобы подчиненные не болели, не ели и желательно не спали.

   Были и подарки. Очередная порция фактов из городской библиотеки. По большей части, незначительных, но потенциально практичных ― способы ухода за ипомеей декоративной, технология шлифования мягкой древесины. Ресурс удавалось извлечь далеко не из всех сообщений, да и тот тратили сразу же на декоративные дожди, сияющие сотнями миниатюрных звездочек ― один из любимых атрибутов праздника. Мне нравилось экспериментировать с иллюзиями и отвлекать уже немного уставших художников необычными спиралями и завихрениями в фантомном ливне.

   Второй день праздновали в каморках, в коридоре. Там собрались обитатели мужского и женского крыла, дешевый глинтвейн лился рекой, и мечты были уже не такие выхолощенные, но по-прежнему практичные и приземленные. Мы загадывали, чтобы в столовой вкусно кормили, чтобы крыша не текла, вставать попозже. Женщины мечтали о мужчинах, мужчины о женщинах. Глинтвейн сделал свое дело и у некоторых счастливчиков мечты сбылись. Ни ресурса, ни фантазий на иллюзии уже не осталось, но облупленные стены были искусно затянуты выращенными за две ночи декоративными лианами. Одна из художниц, видимо, имела в прошлой жизни богатый опыт ландшафтного дизайна, и умела с использованием ресурса вырастить почти что угодно и где угодно. Каждый год к празднику она декорировала коридор в выбранном географическом стиле. Вчера мы растили морэнскую флору из семян, скупленных у южных путешественников за сказочные истории.

   Третий день мы отмечали вчетвером. К этому времени приберегались настоящие, сокровенные грезы. Зиэн и Лори сидели на моей кровати, а я расположилась на полу, растягивая неподатливые после двух дней празднования мышцы. Мы были слегка уставшие и охрипшие после праздника и пили больше воды, чем глинтвейна. Пришел час дарить подарки, делиться сокровенными мечтами. Это были не цели, которые нужно достигать, а мечты-истории, сочиненные за недели до празднования, вовсе не рассчитанные на то, чтобы когда-то сбыться. Мне нравилась эта традиция. Она не только заряжала ресурсом к началу весны, но и заставляла задуматься, понять, чего ты хочешь на самом деле. Когда живешь изо дня в день по одному и тому же сценарию, ходишь по одному и тому же маршруту и видишь одних и тех же людей, то начинаешь порой забывать, кто ты есть. Это так просто, забыть, кто ты есть. Проще, чем выкинуть старое платье, быстрее, чем закрыть прочитанную книгу. Особенно для нас, для стертых, у которых нет прошлого, нет настоящих привязанностей, родителей, братьев, сестер. Когда забываешь себя, ты сам становишься частью маршрута, деталью интерьера ― работником на работе, хорошим арендатором в общежитии, едоком в столовой. Чтобы быть кем-то большим, стоит иногда придумывать мечту.

   Жизнь и здоровье всех действующих лиц ― негласное правило составления праздничной истории. Что-то вроде приметы: никто, никакой второстепенный персонаж, никакая мышь под плинтусом не должна умирать, чтобы мечта сбылась.

   Начала Зиэн, как самая старшая после Пробуждения. Ее мечта была прекрасна, она обладала колоритом Морэна и пахла пряностями.

   ― ... Там, ― говорила она и её руки сплетались, как причудливые змеи, ― однажды я на своем любимом верблюде отправлюсь в сердце ближайшей пустыни. В знойном воздухе будут танцевать чарующие миражи, сулящие райские оазисы, песок закружится в сумасшедшем ритме. Через шелковую повязку я вдохну сладковатый аромат ядовитой эуфорбии, который заставит верблюда слегка отклониться от заданного курса. В сотне метров от привычного пути я найду пещеру, в которую не ступала нога человека. Размеренно вдыхая затхлый воздух, я обнаружу нечто под нависшими мрачными сводами, под слоем песка и конденсированного времени. Дома я отправлюсь к лучшим реставраторам Морэна, которые тщательно счистят налет времен с моей находки. Это окажется небольшая вещица, всего в ладонь шириной, с нанесенным на поверхность миниатюрным изображением. Несмотря на прошедшие столетия рисунок сохранится все таким же ярким, завораживающим, живым. Он не будет меняться ни на йоту, но каждый день он будет выглядеть по новому, отвечая перепадам настроения и погоды ― всегда идеальный, всегда самый подходящий, как музыка в классической пьесе. Однажды я встану ночью, ― Зиэн мечтательно поправила волосы, она смотрела в никуда и была прекрасна, смуглая и увлеченная, ― и посмотрю на нее при лунном свете. Когда идеальные сочетания цветов перестанут отвлекать меня, я увижу в рисунке геометрическую четкость пропорций. Я не буду спать этой ночью, пытаясь понять ту логику, ту закономерность, которая делает прекрасными обычные геометрические изображения на найденной мозаике, и когда я уловлю суть... ― она улыбнулась, ― когда я уловлю суть, я смогу расписывать храмы. Потому что это будут те самые пропорции, которые использовались в великом Нарисованном Знании. Идеальные, правильные, которые наполняют рисунок легкостью, а душу восторгом.

    

   Мы молчали, загипнотизированные словами художницы. Мечта Зиэн была хороша, и даже абсолютная несбыточность фантазию не портила, а напротив, придавала горькое очарование, как аромат полыни.

    

   ― Об этом будет очень интересно думать, ― тихо сказала Лори, и клише прозвучало неуклюже, выдергивая нас в реальность из жаркой пустыни Зиэн.

    

   ― Я надеюсь, ― ответила она. ― Меня согревает эта мечта. Лори, давай теперь ты?

    

   Я не завидовала Лори, после восточной грезы Зиэн ее собственная имела все шансы выглядеть блеклой. Я не удивилась, когда уже на втором предложении в мечте подруги появился он ― загадочный и идеальный кавалер.

    

   ― Я помогу отвозить кукол в лавку в этот день, потому что учетчица неожиданно уедет на Юг. Рядом с лавкой я увижу его, ― Лори пустилась в длинное пространное описание его достоинств, и я погрузилась в свои мысли, когда меня отвлекло неожиданное заявление, ― И он узнает меня. Мы начали встречаться тайно, и никто, ни единая живая душа не знала об этом, а потом он неожиданно уехал, а я... ― она сглотнула, ― а я перешла дорогу кому то. Кто вычистил память мне, и всем, кто мог помнить обо мне. Но он не знал о Карэле (так звали принца в ее мечте), он не мог знать, и поэтому Карэл не забыл меня.

    

   Лори замолчала и обвела нас торжествующим взглядом, но рассказ не впечатлил. Каждая стертая мечтает быть узнанной, обрести семью, историю и прошлое. Ее грёза оказалась слишком шаблонной, разочарование оказалось сложно скрыть. Рассказанной истории не хватало интересных и мудрых деталей, из которых приятно извлечь ресурс теплым весенним утром.

    

   ― Девочки, моя мечта имеет больше общего с реальностью, чем вы думаете, ― сказала Лори, недоверчиво подняла брови Зиэн. ― Я слышала легенду.

    

   ― Какую? ― Эмми подалась вперед.

    

   ― Легенду про то, как враждовали две знатные семьи...

    

   ― Эта легенда стара как мир, ― сказала Зиэн.

    

   ― Нет, другая. Возможно, это были те же две семьи, но счастливая пара, ― сказала Лори, ― потому что ее стерли, но никто и предположить не мог, что она встречалась с младшим сыном семьи Морей. Поэтому он помнил ее, ― Лори была не самой лучшей рассказчицей, путалась в местоимениях, порой забегала вперед. ― Он уехал куда-то в Карреские горы, а когда он вернулся, ее не было. Она пропала из дома, из памяти людей, и даже когда он от отчаяния начал задавать вопросы, выдавая свою тайную страсть к дочери Рианти, но не получил никаких ответов, кроме недоуменных и осуждающих взглядов. Он был безутешен, он бродил по улицам и искал, и однажды он зашел в ювелирную лавку и увидел украшение, которое довело его отчаяние до предела. Все время, с первой встречи с ней, он искал идеальное кольцо, то, которое подошло бы ей, но ни одно не соответствовало ее очарованию. А сейчас он нашел это кольцо, прямо здесь, в самом центре Нелоуджа, только вот ее уже нет, и как будто не было на этом свете. Он пожелал видеть ювелира, чтобы узнать, как тот придумал это кольцо, что вдохновило его, может быть, кто? А когда он увидел ювелира, все стало на свои места. Ювелиром оказалась она, бывшая гордая дочь Рианти, она не помнила ничего о нем, но это была она, до кончиков пальцев, до трогательного наклона головы.

    

   Лори увлеченно описывала, как богатый вельможа завоевывал любовь девушки-ювелира, и как ему удалось жениться на ней, потому что для семьи Морей даже простой ювелир была предпочтительней дочери дома Рианти, а я задумалась. Если в этой легенде есть хоть какое-то зерно правды, значит могут остаться свидетели... Но ведь не может же быть, чтобы Стирающий перебирал все связи, которые были у жертвы, и удалял малейшие следы памяти. Тогда должно быть очень, очень много свидетелей ― торговцы из мелких лавок, троюродные тети, нищие, которым жертва подавала милостыню и десятки других. И все-таки, любая легенда имеет свои корни. Хотя, истоком легенды Лори может оказаться отчаянное желание каждого из нас найти след своего прошлого.

    

    

    

   Из размышлений меня вырвал голос Зиэн: "Кори, твоя очередь, мы ждем".

    

   Я с сожалением поняла, что пропустила историю Эмми. Впрочем, подруга все равно еще расскажет избранную фантазию несколько раз.

    

   ― У меня довольно простая мечта, ― я улыбнулась, ― Но я украшу рассказ деталями, которые собирала два месяца. Вы знаете мои привычки. Я буду каждый день ходить в библиотеку с размеренностью и непреклонностью отлаженного часового механизма. В один из дней обнаружу старую, потрепанную книжку за блестящими томами популярных романов. Ветхая обложка сохранит запах затерянных архивов, выцветшие страницы будут манить и притягивать взгляд. Я изучу найденную книгу в одиночестве, смакуя каждое слово, как гурман ― изысканное блюдо. Книга окажется древним учебником философии, содержащим столько удивительных и глубоких мыслей, что он заставит меня не просто подумать, а пересмотреть взгляд на мир в целом. Когда голова будет переполнена ресурсом до краев, я пойду в Институт. Утверждают, что есть только один шанс попасть туда, поэтому не стоит идти просто так. Говорят, едва ты переступаешь ворота, начинается испытание. Некоторые шептали, что нужно вызвать на себя молнию и выжить, другие ― что нужно пройти через огонь невредимой, но никто не знает наверняка. Впрочем, все байки сходятся в одном ― либо ты проходишь Испытание, либо исчезаешь. По крайней мере, тех, кто не прошел, никто и никогда не встречал.

    

   Эмми охнула, Зиэн задумчиво кивала: "Это верно, я тоже слышала аналогичные легенды"

    

   ― Я пройду испытание. Я соберу десятки легенд, буду тренировать тело и ресурс, и пойду в Институт только тогда, когда сила будет максимальна, а информация переполнит память. Это лучший из шансов, и я его не упущу. В Институте буду делать вид, что заинтересована в работе и знаниях, и даже власти ― хотя политическое влияние меня волнует меньше всего, а вот интерес к знаниям имитировать не придется. Но в свободные минуты я буду ходить по пустынным коридорам, разговаривать с коллегами, поварами, случайными прохожими, и по кусочкам собирать мозаику слухов. И когда поиски увенчаются успехом, выяснится, что я стояла на грани некоего научного открытия. Парой слов обмолвится обиженный садовник, черновики передаст мрачный дворецкий... Часть исходных данных сохранится в архивах бескрайней библиотеки Института, и я продолжу оставленное исследование, чтобы таки получить то забытое знание, за путь к которому изувечили мою память. Следы приведут к грандиозному открытию, которое даст столько силы, что больше никто и никогда не посмеет лишить меня прошлого.

    

   ― Ты думаешь, что была ученой? ― спросила Лори.

    

   ― А кем же еще? ― вместо меня ответила Зиэн. ― Кори держит себя, как аристократка, но есть много лишних деталей.

    

   Лишних деталей было больше, чем догадывалась Зиэн. Все знали, что занятия спортом являются привилегией Института и моим хобби. Многие советовались со мной, как правильно собирать травы, предотвращающие зачатие и вызывающие яркие сны, и отдавали взамен бешеные объемы любопытной информации.

    

   Но еще я знала, как перешить старую тряпку и уложить драпировки, чтобы обноски смотрелись элегантным платьем. Знала, в каком состоянии должна быть просроченная еда, чтобы можно было съесть и не отравиться; как ударить мужчину, чтобы тот не смог никого преследовать добрые сутки; и как избить любого человека, чтобы не осталось следов. Я не гордилась этими знаниями и никогда не афишировала перед подругами, но подобные факты были частью моей песни, которую нельзя выкинуть, не испортив мелодии. Я не была аристократкой, и мой путь в Институт в предыдущей жизни изобиловал сомнительными приключениями. Но я была сотрудницей Института. Моё тщательно проработанное тело и ментальная сила говорили об этом, знание дифференциального исчисления не оставляло иных вариантов.

    

   Вечером я заглянула в комнату к Зиэн. Художница сидела спиной к двери и расчесывала непослушные кудри. Она обернулась на звук открывающейся двери и вопросительно улыбнулась.

    

   ― Зиэн, ― спросила я, ― а что ты думаешь про легенду Лори?

    

   ― Не верю, ― покачала головой художница, ― Стирание не может работать так. Но я тоже пару раз слышала, что остались люди, которые помнят, в одной легенде это был бродячий торговец, в другой ― цирковая артистка. Не знаю, в чем тут соль, но дыма без огня не бывает. Может быть, расстояние имеет значение.

   Глава 9

   Лето пролетело незаметно, я будто расправила крылья после долгого заточения. Вырывалась с работы, быстро съедала бурду, именуемую ужином, и убегала за границы реабилитационного центра. Иногда ходила в библиотеку, читала веселые боевики для обмена и бесед с парнями, или любовные романы, чтобы порадовать Лори. Часто бегала за город, в красивый и ухоженный сосновый лес неподалеку, с симметрично посаженными деревьями и негустым подлеском. Иногда между сосен встречались небольшие островки молодых кудрявых берез, свежие и уютные, как оазисы в пустыне. В лесу потрясающе пахло хвойной свежестью, где-то падали ветки, стучал дятел, пели птицы. На одном гектаре этого леса было больше жизни и радости, чем во всем Нелоудже вместе взятом, и казалось, что час времени в этом лесу возвращал в меня жизнь, потерянную за день в цеху.

   Иногда просто забиралась на старую ель и смотрела со смутной тоской на караваны, которые приближались по дороге к городу. Наблюдала, как крутятся колеса, слушала, как шумит дорога, чувствовала, как весь лес замирает, прислушиваясь. И всё казалось, что я перепутала ― мое место не здесь, я должна смотреть на мелькающие ветви из кузова мчащегося фургона.

   Интересно, умею ли я телепортироваться? В принципе, этим навыком владеют многие, не только сотрудники Института, но и любопытные горожане. Всего-то и нужно ― закрыть глаза и представить себя в другом месте. Детально так представить, обстоятельно ― с незнакомым местом не прокатит. Что толку уметь телепортироваться, если ты бывала только в реабилитационном центре, трактире на перекрестке и воскресной ярмарке? Перемещение потребует больше ресурса, чем можно извлечь из рассказов случайных странников.

   Вот если бы прокатиться по этим пыльным узким лесным дорогам, увидеть и почувствовать города и поселки, что скрываются за поворотом...

   В лесу хорошо было думать на отстраненные темы. Здесь самые красивые и хрупкие легенды казались достоверными. Лори рассказывала на прошлой неделе про удивительную девушку, которой мягко порекомендовали из цеха уйти. Яркий художественный талант, быстрый карьерный рост в цеху и изумительные способности к передаче портретного сходства. Кроме того, у нее обнаружилась незаурядная память. Девушка за один месяц миновала все ступени подмастерьев и начала разрабатывать собственные модели. В галерее отклоненных работ появились шаржи на угрюмого аристократа, живущего в замке на севере города, румяные подруги по цеху в лубочном исполнении, наша начальница, похожая на сову, но при этом очень узнаваемая, гость, приезжавший с заказом на три минуты. А потом ― еще нескольких вельмож, в изысканных одеяниях, с фамильными чертами лиц и при этом абсолютно неизвестных никому. По цеху пошли слухи, что новая мастерица рисует прошлое ― слишком убедительны были новые образы, слишком достоверны старые. Тогда-то Ноэр и подыскала ей высокооплачиваемую работу в городе, вышивальщицей. Дело замяли, спорные модели зашкурили и на них нарисовали медведей ― на испорченных заготовках всегда рисуют животных, потому что человеческие лица выполняются по дереву.

   Впрочем, сначала эта девушка, как и все мы, рисовала популярные льстивые карикатуры на директора Института и ведущих сотрудников ― преувеличенно красивых, идеальных кукол, управляющих стихиями. Такие модели пользовались особой популярностью, на сюжеты с участием правительства приходили постоянные и высокооплачиваемые заказы. Лицо директора смотрело с сувенирной полки в любом доме, где есть дети, исполняло ведущие партии в играх и увенчивало стандартные наборы дипломатических и туристических подарков. Зиэн сказала как-то, что подобные возвышенные изображения неприятно пахнут идеологией. Впрочем, наша подруга всегда была достаточно прагматична и рисовала все, за что хорошо платили, вне зависимости от подтекста.

    

   А я просто не задумывалась. Хотя могла бы ― абсолютно, неестественно свободная ― без долгов, без привязанностей, без прошлого. Но катилась по проторенной колее, тренировалась, словно подспудно готовила себя к чему-то. Не знала, впрочем, решусь ли на осуществление своей мечты конца зимы, или это была просто история, чтобы заставить гореть огонь внутри. Размеренная жизнь в реабилитационном центре затягивала, на самом деле, там были друзья, крыша над головой, еда, и даже немного денег на развлечения. Смутное ощущение восхищения этими простыми радостями давало понять, что далеко не все годы моей жизни до стирания проходили так безоблачно. Порой я даже страшилась перемен, хотя подсознательно была готова в любой момент встретить любое приключение, окунуться с головой и не оглядываться назад. Но искалеченная память нуждалась в этом годе реабилитации, чтобы накопить хоть немного знаний, немного своей истории, чтобы найти немного себя. Ведь где нет знаний, там нет и смелости. Где нет прошлого, там нет и будущего.

    

   Иначе я не могу объяснить, почему именно к концу этого года в моей жизни произошли самые значительные перемены, не раньше и не позже. Как обычно, все началось с историй...

   Глава 10

   Пятница еще не наступила, и подруги предпочитали проводить вечера в Каморках, отсыпаясь перед рабочим днем, но я решила сходить одна в трактир и выменять парочку историй. Однообразные будни в цеху съели остатки воображения, мне снились нарисованные лица с одинаковыми яблоками, а пальцы заржавели щепотью, сжимающей кисть. Я должна была вдохнуть дорожный ветер, пусть даже робкий сквозняк из чужих рассказов.

    

   Посчастливилось, уже через десять минут двери распахнулись, в трактир вошел одинокоий немолодой визитер с узловатым посохом. От этого старика веяло ароматом удивительной истории, он выглядел, как часть истории и он был, наверняка, историей сам по себе. Новоприбывший гость неожиданно споткнулся о порог, и я в ту же секунду оказалась рядом, извлекая все возможности из выпавшего шанса.

    

   ― Осторожней, ― сказала я, ― здесь высокие пороги и невкусный эль. Но зато замечательное красное морэнское, позвольте вас угостить и рассказать пару местных баек к ужину?

    

   Путник улыбнулся в бороду, улыбка у него была широкая и располагающая:

   ― Конечно, дочка, я с радостью потолкую с тобой. Ты расскажешь мне, чего следует остерегаться здесь, а я расскажу тебе историю, в которой ты нуждаешься.

    

   Я провела старика к своему столику в углу, заказала бокал вина ему и бокал воды себе и села напротив. К вину я заказала ломоть свежего белого сыра, потому что мне ужасно хотелось есть. Сыр был восхитительный, сливочный и нежно пах грибами, я откусывала его маленькими кусочками и наслаждалась редким для меня яством. Он стоил, как вход в библиотеку, но сегодня слабость победила меня, и я променяла пищу для духа на праздник живота.

    

   ― Угощайтесь, ― предложила я, ― это очень свежее, молодое вино. Оно еще не приобрело богатый и изысканный аромат выдержанных морэнских вин, который так ценят гурманы и воспевают сомелье, но оно пьется легко, как сок, и наполняет душу радостью, а истории ― эпитетами.

    

   ― Мои истории не нуждаются в эпитетах, ― сказал старик, ― они и так обращаются к душе напрямую.

    

   ― Расскажите такую, ― попросила я. ― Мой ресурс как раз нуждается в хорошей истории после небольшого приключения.

    

   ― Конечно, ― согласился путник, и посмотрел мне в глаза. И вдруг отшатнулся, будто заглянул в яму со змеями, посмотрел еще раз, отвел взгляд.

    

   ― Я расскажу тебе историю, ― сказал старик, и я заметила, что голос его изменился. ― Сказку.

    

   Я не ответила ― пыталась понять, что могло произвести на путника столь отталкивающее впечатление. Предпочла промолчать. Гость повертел в руках посох, будто бы намереваясь встать, но затем все же отставил узловатое дерево в сторону. Глухим и поучительным голосом начал рассказывать, глядя в сторону.

   ― Все звери в джунглях, от маленькой глупой мартышки до большого и мудрого льва знают, что нельзя охотиться на человека. Им не нужны законы или напоминания, они понимают необходимость запрета без слов. Человек опасен и злопамятен, он может истребить все племя за одного своего детеныша.

    

   Но нет правил без исключений. Один шакал всегда хотел попробовать человечину ― просто так, из любопытства. Однажды он нашел умирающую красивую львицу, добил её, съел плоть и надел шкуру. И чужая кожа пришлась падальщику настолько впору, что львы приняли его за своего. Вожак стаи влюбился в шакала в львиной шкуре до потери здравого смысла, и тогда шакал подговорил льва убить человека. Лев долго не соглашался, но шакал был умен и хитер, и смог уговорить льва. Лев все же убил человека, и угостил шакала.

    

   И месть не заставила себя ждать. Люди убили льва, и всю стаю, и еще две соседних в придачу, а шакал успел скинуть львиную шкуру и сбежать. Но люди заподозрили, что в истории замешан кто-то еще, и уже идут по его следам.

    

    

   Старик замолчал. Я подождала немного, затем спросила:

    

   ― И это все?

    

   ― Да, ― односложно ответил он.

    

   ― Не поняла, ― осторожно сказала я, ― почему вы рассказали мне эту сказку. Даже ресурс не могу извлечь, ни одного вывода!

    

   ― Когда читаешь историю, представляешь главного героя с глазами своего мужа, ― сказал старик. ― Когда описываешь фантастические цветы, они пахнут ромашками под твоим окном. Эта история сшита по твоим меркам, даже если кажется, что жмёт в груди.

    

   Я замерла на мгновение. Поняла слова, но не могла поверить. Как сквозь мыльный пузырь видела ― старик подошел к стойке, резко бросил трактирщику горсть монет и вышел.

   Нет. Этот интеллигентный старик не мог обозвать девушку шакалом, потому что не понравились глаза. Должно быть что-то еще.

    

   Он знал меня.

    

   Я вскочила, резко бросила трактирщику:

    

   ― Сколько?

    

   ― Старик все оплатил, ― ответил тот, и я опрометью бросилась в сторону двери.

    

   Не принял мое угощение, значит, ― подумала уже на бегу. Бежала быстрее, чем способен человек, подгоняла шаги ресурсом. У поворота замерла, дорога раздваивалась и тропинки скрывались за вековыми деревьями. Если ошибусь, то упущу невероятный шанс, если уже не упустила.

   Затравленно огляделась и увидела щуплого аристократа в зеленом шелковом камзоле. Юноша небрежно прислонился к могучему дубу, мял в пальцах придорожный цветок. В глазах ― скука, ждет кого-то уже давно.

    

   ― Куда он пошел? ― спросила я требовательно, чуть не переходя на крик.

    

   ― Кто ― он? ― Испуганно уточнил вельможа. ― Я все скажу, объясните только...

    

   Некогда было объяснять. Я проникла в мысли юноши легко, даже не задумываясь о том, что делаю. Увидела себя его глазами, высокую, сильную, помешанную. Потом ― телохранителя, которого он отослал так недавно и так напрасно. И наконец ― старика, медленно бредущего направо.

    

   Я тут же отпустила перепуганного вельможу, оставив на холёном запястье отпечатки ногтей. Побежала следом за загадочным рассказчиком, отчаянно быстро.

    

   Старик не успел уйти далеко, я догнала его в три сильных рывка.

    

   ― Кто я? ― почти прорычала в седой затылок. ― Вы знали меня! Скажите!

    

   Схватила за плечо, развернула к себе лицом. Странник скривился от боли, посмотрел с ненавистью. Я с трудом перебирала спутанные мысли старика, на лбу выступила испарина.

   Я видела лица, много лиц, много мест, пожар, бледную девушку без сознания с каплями крови на лице.

   ― Я не знаю тебя, ― криво ухмыльнулся старик, ― не ищи. Но я знаю таких, как ты.

    

   Среди калейдоскопа лиц высветилось одно, красивая блондинка с тонкими неприятными губами. Смутно знакомая, но ничего общего со мной. Она улыбалась.

    

   Старик развернулся и пошел прочь, не добавив ни слова. А я осталась стоять молча, безучастная и истощенная, не в силах сделать ни шага. Не сдвинулась с места и тогда, когда услышала в конце дорожки крики: "Это она! Вот она, держите ее".

   Глава 11

   Я снова перерасходовала ресурс, но на этот раз рядом не дежурила заботливая Эмми. Меня почти деликатно поместили в светлую камеру с высоким потолком и узким зарешеченным окном. Безмолвный страж усадил меня на дощатую койку, я откинулась на прохладную каменную стену и тут же потеряла сознание.

   Чудилось, что я в пустыне, прокусываю себе вену и пью кровь из собственной руки. Когда очнулась, во рту пересохло так сильно, что даже вдох доставлял боль. Язык был сухой и неприятно касался нёба. Рядом с кушеткой стоял керамический кувшин, но дотянуться до стола оказалось не так просто. Получилось только с третьей попытки, часть воды выплеснулась на каменный пол. Я выпила не меньше литра и снова впала в забытье. С тех пор я приходила в себя, пила, и снова падала в какую-то темную яму, будто воздух был пропитан хлороформом.

   "Хоть бы немного ресурса", ― думала я и прижимала горящие ладони к холодной стене, ― "самую малость, чтобы чуть подлечиться".

   Очнувшись в очередной раз, я увидела склонившегося над койкой высокого человек в мантии стража. Серые проницательные глаза выделялись на желтовато-сером, ничем не примечательном лице. Странный посетитель убрал мокрую от пота прядь волос с моего лба и, прищурившись, разглядывал лицо.

   ― Кто ты такая, в конце концов? ― спросил он, и, не дожидаясь ответа, проник в мои мысли. Это было пронзительно неприятно. Я видела, как гость вытаскивает и отбрасывает мои воспоминания ― первый день, первую мысль, проверку способностей, разговор с Эмми. Человек в капюшоне резко закончил контакт, возвращение к настоящему отозвалось вспышкой боли в голове.

   ― Ты сама не знаешь, ― сказал он. ― Тогда все ясно. Неважно. В течение этого года ты должна явиться в Институт.

   Я в отчаянии посмотрела на него, мысленно умоляя о какой-нибудь доступной информации, из которой можно было бы сделать простенький вывод и извлечь ресурс в текущем состоянии. Посетитель обернулся, как будто почувствовал взгляд. Пробормотал: "А это, видимо, была совсем неправильная мысль", ― а потом развернулся и вышел, стремительно, почти испуганно. Я снова впала в забытье, пытаясь представить себя в сознании. В бреду казалось, что запас ресурса возник из ниоткуда, перекочевал от гостя готовым к употреблению, нежданным даром. А потом я пришла в себя голодная и абсолютно здоровая.

   К моей несказанной радости, рядом с кувшином нашелся кусок ржаного хлеба. Кроме койки и стола в комнате имели место быть: стул, медный рукомойник с тазом и вешалка в углу. Троекратный обход камеры свидетельствовал, что диаметр помещения равен восьми шагам, а элементарная логика доказывала, что прошло не более суток. Отвратительно длинных суток, вынуждена признать. Больше всего хотелось в душ и есть, но вместо этого зашел страж и негромким вежливым голосом зачитал приговор. Мне надлежало провести здесь десять дней, и выплатить штраф. Большой штраф. Сорок золотых, я даже рассмеялась, когда услышала цифру. Даже если меня продать на дикий юг, я буду стоить меньше, по крайней мере сейчас, грязная и больная.

   Но, оказалось, эту проблему решили без моего участия ― реабилитационный центр оплатил долг за счет проживания. У меня теперь оставался всего месяц аренды, но по-прежнему никаких долгов. Я присвистнула, когда поняла, насколько элитным было гнездышко в каморках, но не испытала никаких чувств. Где-то в глубине души я не верила, что останусь там на целых пять лет, и потому казалось, что у меня отняли то, что мне никогда не принадлежало.

    

   Последующие девять дней оказались самыми длинными и скучными в моей новой жизни. Я металась по камере, пытаясь выжать хоть немного ресурса из рассуждений о том, кто ко мне приходил и зачем, но все мысли казались мне либо очевидными, либо не логичными и не приносили ни капли силы. Чем больше я думала, тем четче становилось ощущение, что некая важная деталь ускользает прямо из-под носа. То же действующее на нервы чувство незаконченности, что и в первый день.

   Вынужденное бездействие раздражало, бесило осознание того факта, что часть старательно увеличенной силы несомненно пропадет за девять дней проведенных в информационной изоляции, и немного напрягал холод в камере и дощатая койка. Впрочем, последние три пункта я приняла с удивительным спокойствием, и даже испытала удовлетворение, когда обнаружила, что в тюфяке нет клопов. Условия содержания мне показались даже комфортными: беленые известкой стены создавали ощущение чистоты, а щи со снетками, которые подавали в нечетные дни, оказались вкусными. Я проанализировала собственную неприхотливость и первый раз после пробуждения подумала ― может быть, и не нужно узнавать историю своей прошлой жизни целиком? Что я вообще хочу о себе знать? Кто меня стер и, главное, за что. А как я туда пришла ― это детали, и не факт, что лицеприятные.

    

   Я не испытывала ни смущения, ни возмущения по поводу наложенного штрафа и заточения, но справедливость требует признать, что раскаяния не испытывала тоже. В глубине души вообще не связывала свой поступок и свое пребывание здесь. Просто обстоятельства изменились, и я радовалась, что это временно и считала дни. А чтобы не тратить время зря, я тренировалась до изнеможения, и за отсутствием информации для развития ментальной силы работала над физической. Разминалась, отжималась от грязного каменного пола на кулаках, лишая руки последних остатков женственности, приседала двадцатью разными способами ― с задержкой в крайних точках, медленно, с выпрыгиваниями, затем растягивала мышцы до боли и ложилась на койку изучать затейливый узор паутины, притаившейся в углу. Когда силы возвращались, я начинала снова.

    

   На пятый день заключения привычное одиночество нарушили ― у меня появилась сокамерница. Оборванная тощая девчушка, лет семнадцати, с изящными пальцами виртуозной мошенницы. В пронзительных, знакомых зеленых глазах мелькали лукавые искорки.

   Такие не попадаются случайно.

   Глава 12

   Девчонка ходила вокруг и изучала меня добрых три часа. Задавала каверзные вопросы, наводила иллюзии. Трижды создавала качественные фантомы и пыталась переключить мое внимание на морок. Потом, видимо, ресурс истощился ― новой информации я ей не давала ― и она села в углу.

   Я подошла к окну, девчонка тут же проскользнула сзади на пределе слышимости и поставила подножку. Стараясь не рассмеяться, я аккуратно переступила через хитрую ловушку и спросила напрямик:

   ― Что тебе от меня нужно?

   Девчонка тут же стала абсолютно серьезной, посмотрела зелеными глазищами и сказала:

   ― Поблагодарить.

   ― Что? ― у меня брови поползли вверх.

   Такого ответа я, признаться, не ожидала. Благодарность с другими поступками ассоциируется. Юная мошенница скорчила забавную физиономию и соблаговолила объяснить:

   ― Ты спасла моего брата, Аркина. Вылечила руку на ярмарке. Моментальное лечение в Институте стоит сорок золотых. Но сразу же мы бы не доставили ― никто не знал о проделке. Через сутки с нас бы содрали пятьдесят. Такие деньги есть только у мастера, но он бы не дал. Бе лечит только Старших, и то, если не попадаются, а получают травмы во время драк. Зачем ты это сделала? Кстати, меня зовут Орайя.

   ― Меня ― Кори. Твой брат показал жест, ― призналась я, посмотрела девчонке в глаза, чтобы заранее оценить реакцию на следующую фразу. ― Я на автомате показала ответный. Только вот смысл обмена жестами ― забыла, и поэтому свою часть сделки не выполнила. Вылечила, чтобы исправить ошибку.

   ― Значит, ты все-таки была своя, ― удовлетворенно кивнула девчонка, ― Хорошо, что не отнекиваешься, я сразу поняла. Но сейчас ― стертая. Честно стертая.

   Я кивнула и расслабилась. Нормальная реакция. Еще не хватало в тюрьме драться с девушкой.

   ― А мастер Бе тебя еще и избил, ― сочувственно продолжила Орайя. ― За Аркина.

   Брови снова поползли вверх. Избил, значит. Хотя, если подумать ― все логично. Не мог же воровской мастер признаться, что стертая девушка одержала верх. Объявил, что со мной разобрались, наказали, и больше никто меня не трогает. Сам мастер Бе, очевидно, свою ошибку понял.

   Преступные группировки почти не имеют дела с ресурсом. В большинстве торговых палаток стоят примитивные детекторы ― при использовании ресурса объект воздействия подсвечивается синим. Кое-где еще и противно пищит. Так что хочешь остаться незамеченным ― привыкай рассчитывать только на ловкость рук и наблюдательность. Поэтому и уважение у них держится на физической силе вкупе с интеллектом, конечно, а вот ментальные способности ничего не значат.

   Я решила, что подрывать авторитет главы воровской шайки не в моих интересах. Если расскажу своенравной девушке, как дело обстояло на самом деле, рискую нарваться на недоверие. А сохраню милый секрет ― при случае можно будет мастеру Бе предъявить.

   ― Все нормально, ― пожала я плечами.

   ― Это хорошо, ― согласилась девчонка. ― Бе сильно не бьет. Мастер просто демонстрирует, у кого сила.

   Девчонка почесала спутанные волосы, сплела изящные пальцы.

   ― Аркин ― единственный, кто у меня есть на этом свете, ― сказала она, глядя в сторону. ― Я пришла тебя отблагодарить.

   ― Не стоит благодарности, ― пожала я плечами. ― Мне осталось сидеть всего пять дней.

   ― Да я и не собираюсь тебя вытаскивать! ― возмутилась Орайя. ― Условия здесь райские, а сбежишь ― отыщут, как пить дать, и меня прихватят снова. Институтские же умеют искать по мыслям. Нафиг надо, сиди лучше. Ты стертая, хочешь знать прошлое, это же очевидно.

   ― Гм...

   Самонадеянная малышка. Интересно послушать, впрочем, что она может предложить. Я над этим три первых месяца безуспешно билась. Зеленоглазая гостья молча наблюдала из-под длинных опущенных ресниц ― ждала.

   ― Продолжай, ― потребовала я.

   ― Через восемь дней исследователь из приемного покоя Реабилитационного центра ― тот, который интервьюирует в первый день, дает имена ― встречается с представителями Института. Передает списки поступивших за год, назначенные имена и опись имущества, найденного при вас. Интересно?

   ― Еще как, ― восхитилась я. ― А ты откуда знаешь?

   ― Старшие рассказывали, что команда один раз уже воровала информацию у исследователя. Среди стертых был мужчина, который интересовал тогдашнего мастера. Дело оказалось пустышкой, но сценарий готов. Ваш Исследователь даже и не заподозрил ничего ― мы сделали копию и были таковы. Могу помочь тебе провернуть то же самое. Сейчас составим план, через восемь дней я тебя встречу.

   ― Идет, ― согласилась я. ― Только в центре никто не должен ничего заподозрить.

   ― Ты за кого меня принимаешь? ― возмутилась Орайя.

   ― За ту, которую упекли в камеру.

   Орайя фыркнула, выразительно раздула ноздри в притворном возмущении. Мимики было достаточно, но девчонке нужно было расставить все точки и навесить ярлыки:

   ― Угадай, почему мое заключение так удачно совпало с твоим? Вот я везучая, да? А ты ― простофиля.

    

   Оставшиеся пять дней пролетели, как пара часов. Мы обдумывали план ограбления, отрабатывали альтернативные схемы, составляли поминутную схему дела. Орайя удивлялась моему профессионализму ― обычные люди не привыкли работать со стертыми. Им кажется, что если человек не знает имен и явок, то он не помнит ничего. Это совсем не так. Навыки, отточенные в прошлой жизни, очевидно, в этой не пропадают.

   Интересно, можно ли уйти от судьбы? Стать кристально честной гражданкой, если твои руки умеют срезать кошелек за доли секунды.

   ― Давай еще раз, ― настойчиво сказала Орайя. ― Я выхожу вот отсюда...

   Глава 13

   В общежитии и на работе все знали всё. Казначей, выплативший мой штраф, рассказал Ноэр, та рассказала Зиэн, а Зиэн, ничтоже сумняшеся, продала эту информацию всем, кто пожелал купить. "Ты не в обиде, я надеюсь", ― сказала она, ― "В этом нет ничего такого, периодически находятся Стертые, которые переступают эту черту по незнанию. Материальное наказание обычно настолько строгое, насколько ты можешь себе позволить ― некоторые Стертые, работающие в шахтах, выплачивали по пять серебряных, но для них это было, пожалуй, даже тяжелее, чем тебе сорок золотых. Жалко, что тебе придется искать новую работу, но, в конце концов, ты же не умеешь рисовать, так что ты не так много теряешь".

    

   Меня удивило, что многие смотрели на меня с затаенным восхищением, и один высокий зажатый парень, сильно пахнущий немытым телом, без предисловия спросил, как мне удалось провернуть чтение мыслей без подготовки и согласия жертвы. Нерациональная неприязнь заставила меня отказаться от весьма выгодной сделки.

    

   Эмми сочувственно охнула, когда увидела меня, не в силах поверить, что это был тот эффект, которого я старательно добивалась во время долгих тренировок. В какой-то мере, я почувствовала себя дома. Реабилитационный центр оказался тем самым невероятным местом на планете, куда я могу вернуться без чувств, после тюрьмы, и меня здесь по прежнему будут ждать, встречать и ничто, по сути, не изменится.

    

   Через два дня произошло важное событие ― день рождения, а точнее день пробуждения Зиэн. Мы решили, что "имениннице" примерно двадцать восемь лет. Не больше тридцати и не меньше двадцати шести, однозначно. Мы долго, дружески подтрунивая, гадали, кем Зиэн была раньше. В смуглой художнице плохо уживались аристократические замашки, бунтарские мысли и любовь к работе.

   ― Я была революционером, ― подмигнула Зиэн. ― Но хотела рисовать. Разве не понятно?

    

   Мы сидели в любимом трактире, где всегда было шумно. Множество путешественников стучало по дощатому полу каблуками всех мыслимых и немыслимых форм. Сегодня мы заняли небольшой столик на троих у окна, в дальнем конце зала. Праздник ― будем беседовать друг с другом, а не искать новых знакомств. На подоконнике величаво сидела красивая кукла в народном костюме с блестящими миниатюрными бусами. Смотрела в пустоту высокомерным взглядом, как умеют настоящие аристократы. Соседние столики оккупировали гости, и мы автоматически ловили обрывки разговоров, запасая их, как основные тезисы недочитанной книги.

    

   Мы пили кислое недорогое вино непонятного происхождения и заедали восхитительным твердым сыром, нарезанным тонкими, почти прозрачными ломтиками. Сыр таял на языке, оставляя солоноватый насыщенный привкус. Довольно быстро разговор скатился к дню пробуждения ― самому первому и значимому в нашей новой жизни. Для Зиэн с памятной даты прошло уже почти три года, но художница по-прежнему отчетливо помнила натюрморт с полевыми цветами и виноградом, который украшал стену в приемном покое.

   ― Это сочетание показалось мне ужасно неестественным, ― сказала Зиэн. ― Я все время отвлекалась, вместо того чтобы слушать вопросы. Пыталась найти в рисунке тайный смысл, понять, что так сильно меня задевает.

    

   ― Поняла? ― спросила я.

    

   ― Думаю, да, ― ответила Зиэн. ― Полевые васильки, которые были в букете, не цветут там, где растет виноград.

    

   ― И?

    

   ― Это же очевидно, ― подняла брови художница. ― Это знак, показывающий, что я нахожусь не в том месте, где должна была бы находиться по статусу и рангу, если бы события имели естественный ход. Он помог мне понять и принять ситуацию.

    

   Зиэн пожала плечами, отхлебнула вина. Она освоилась лучше всех нас, у нее был талант, которому нашлось применение, поэтому для художницы тот первый день был поворотом к новой, интересной жизни и девушка редко оглядывалась назад.

    

   ― Действительно, очевидно, ― не скрывая сарказма ответила я, но Зиэн не обратила внимания. ― Эмми, а тебя что больше всего зацепило в первый день? Я одна осталась равнодушна к натюрморту?

    

   ― Нет, я тоже не помню картину, ― сказала Эмми. ― Меня поразило огромное количество людей, которые были в коридоре. Эти люди не все поместились на скамьях, и некоторые сидели прямо на полу, один мужчина стоял в центре коридора и рассматривал руки. Я даже сначала подумала, что очнулась на вокзале, и мы откуда-то приехали или ждем отправления. Но, скорее, приехали, я не знала этих людей, но меня не покидало ощущение, что я их когда-то видела ― как случайных попутчиков, не более. Я не заметила ничего общего, в том коридоре ждали и молодые, и старые, и подтянутые, и полные. В основном мужчины, но женщины тоже были ― две, сидели на противоположной скамье.

    

   ― Двадцать один человек, ― задумчиво протянула я.

    

   ― Может быть, ― Эмми прикрыла глаза, будто пытаясь посчитать воспоминания. ― А откуда ты знаешь?

    

   ― Так сказал угрюмый мужик в приемном покое, когда я спросила, много ли стертых, ― пояснила я.

    

   Зиэн удовлетворенно кивнула, она любила, когда рассказы из нескольких источников сходились.

   ― Вообще вам повезло, ― заявила она, ― Общежитие проплачено, сразу попали в цех по рисованию. Я проснулась без гроша в кармане и меня определили гладильщицей ― там зарплата повыше, но работа не в пример тяжелее. А деньги все равно отдаешь за общагу.

   ― Даа, ― задумчиво протянула Эмми, ― Странно, вот кто-то меня стер, а денег с собой положил. Стирал ― значит ненавидел? Совесть замучила, решил откупиться?

   ― Какая разница, все равно не узнаешь, ― пожала плечами Зиэн, ― Зато тебе жить полегче. Я еле вырвалась из ада с утюгами и паром, кисточки и свобода творчества кажутся раем. Может, так и задумано с этими цехами и низкой зарплатой ― добиваешься уровня чуть выше и уже всем доволен и ничего не надо. Короче, ерунда это все, даже вспоминать не хочу. Эмми, лучше ты расскажи еще что-нибудь!

    

   Эмми задумалась, а потом выдала:

    

   ― А еще меня в первый день хотели назвать Элерой. Похоже на холеру. Я сказала, что буду Эмми.

    

   ― А меня уже из коридора позвали по имени, ― вдруг вспомнила я и подумала, что возможно это и есть та самая деталь, которая не давала покоя в первый день. Имя, это же не просто так, и когда я сидела в коридоре, прошлого у меня еще не было, а вот имя уже было.

    

   ― Мне дали имя уже внутри, причем, похоже, он сам его придумал, ― все тем же возмущенным тоном продолжила Эмми. ― Почему бы не дать нам самим возможность придумывать себе имя?

    

   ― Наверное, мы бы слишком долго думали, и процесс бы затянулся, ― цинично заметила Зиэн, ― Мне тоже дали имя внутри. Я решила, что лекарь хочет сначала посмотреть на человека, чтобы имя хоть немного соответствовало внешности. Мое, например, подходит к южному цвету кожи.

    

   ― Возможно, ― согласилась я, ― А на меня лекарь посмотрел через замочную скважину?

    

   ― Просто в этот день ему хотелось назвать кого-нибудь так, ― пожала плечами Зиэн. Художница не увидела ничего достойного внимания в моем признании. Я переключилась на следующую тему беседы ― уже привыкла доверять её прагматичным суждениям.

    

   Вечером, когда я уже засыпала носом к стенке, Эмми тихо пробормотала:

   ― Мне кажется, у меня был кот.

   ― Что? ― переспросила я, поворачиваясь.

   Эмми сидела на кровати, обняв колени, и на ее лице не осталось ни следа постоянной улыбки. Уголки губ скорбно поползли вниз, а глаза подозрительно затуманились.

   ― Кот, ― повторила Эмми, ― Очень пушистый и, наверное, белый. Он со мной всегда спал, теплый-теплый. Ему тоже снились сны, и он вздрагивал и поджимал лапы. Летом ему было жарко, и шерсть по всему дому валялась клочками, будто слипшаяся паутина. Когда мы всей семьей отмечали день рождения, он сидел под столом и выпрашивал лакомые кусочки. А теперь у меня ни семьи, ни кота, и я придумываю себе прошлое.

   Глава 14

   Я ждала этого дня с предвкушением. Отсчитывала минуты, оттачивала шаги. Момент заключительной вылазки, надежда заглянуть в замочную скважину. Вчерашний разговор с Эмми с новой силой разбередил застарелое любопытство. Может, удастся узнать что-нибудь про нее тоже?

   Повезло ― сегодня сдают годовой отчет по стертым, а через неделю мой день Пробуждения. Попала в начало отчетного года, успела прийти в себя и познакомиться с мошенницей. Сдали бы отчет на полгода пораньше ― так бы и упустила шанс узнать хоть что-то.

   Орайя сказала, что деньги с собой ― хороший знак. Деньги редко кладут просто так, на тело бессознательной жертвы. Обычно к монетам прилагается мешочек, отрез ткани ― что угодно.

   Подготовка заняла все свободные три дня. Для вылазки нужно много ресурса, причем сразу. Пришлось купить книгу на черном рынке. Учебник по энтомологии, про прямокрылых насекомых, а стоит как две зарплаты. Возможно, честной гражданкой и в этой жизни я больше считаться не могу ― приобретение учебника обошлось в два срезанных кошелька в богатой части города. Пустяки, не считается.

   Можно было бы всю ночь сидеть в трактире, но ведь не все ночи урожайные. Иногда путешественников нет, порой истории настолько банальные, что все выводы сразу и на поверхности. К утру уровень ресурса неизбежно бы снизился.

   Я быстро добежала до ближайшего безлюдного парка, оболюбовала читальное место за толстым вязом и открыла книгу. Скукотища. Неполное превращение, длинноусые, сегменты брюшка... Спасибо, есть контрольные вопросы в конце каждой главы, можно подумать об отрядах и способах коммуникации. Даже загадки есть неразрешенные. Оказывается, на севере водится вид сверчков, вызывающих бурные научные полемики.

   Все, силы достаточно, можно идти. Само дело ерундовое, на самом деле, главное ― тщательная подготовка. Зайти в дом к исследователю и остаться незамеченным ― практически невозможно. Нужно ловить материалы в пути. На встречу объект пойдет, вероятнее всего, оградившись щитом. Снять щит втихомолку тоже нереально. Да и в прямом противостоянии это было бы непросто, а Орайя и вовсе считала, что невозможно. "Тебя ж мастер Бе побил. ― заявила девчонка напрямик, ― А мастер Бе и в подметки исследователю, обученному в Институте не годится". Я опять не стала спорить. Драка с представителем Института и в самом деле в мои планы не входила, и в исходе я уверена не была.

   Обходной путь оказался простым и элегантным. Щит охраняет владельца от любого внешнего воздействия, включая запах. Никто не умеет ощущать ароматы, оградившись от мира непроницаемым коконом. Значит, нужно, чтобы по пути исследователь захотел снять щит и что-то понюхать. В самой середине предполагаемого маршрута росло дерево джезраа. Легендарное дерево, удивительное. Цветет осенью, плодоносит зимой. Обладает странными, полумифическими свойствами ― говорят, никто и никогда не умирает под джезраа. Внушает оптимизм. А еще вызывает доверие, потому что под этим деревом не принято совершать преступления. Ни один мастер не одобрил бы наш с Орайей сценарий, но мы действовали самостоятельно. Юная мошенница с подростковым максимализмом плевать хотела на суеверия, я же не склонна доверять непроверенным слухам.

   Аромат у джезраа волшебный, дурманящий, сладковато-миндальный. Причем цветет дерево только один день, сорванные ветки пахнут мертвечиной.

   Так что план был очевиден. Едва вырвавшись из заключения, мы с Орайей стали подталкивать исследователя к встрече с джезраа. Я ночью повесила карандашный этюд с изображением цветущего дерева в коридоре, где принимали стертых. Орайя и её друзья декорировали набросками любимое кафе объекта. За эти три дня наш исследователь встречался с влюбленными парочками, восхищенно беседующими о джезраа, с девчонкой, спрашивающей у "матери", чем пахнет мифическое дерево. Обонял парфюмерную композицию, максимально похожую на волшебный запах. Ужинал в трактире с подвыпившим и откровенным "странником", утверждающим: "Если ты слышал аромат джезраа, то и умирать не страшно. Это я тебе говорю, а я пол-мира объехал, и что только не видел и не слышал""

   Дело осталось за малым ― сегодня джезраа должен зацвести.

   Я покинула читальное место и помчалась к заветному дереву. Заставить растение цвести ― задача не из легких. Бутоны уже появились, тугие и клейкие, иначе бы ничего не вышло. Толстенного и дорогущего учебника хватило еле-еле. Первые движения лепестков стоили мне испарины, как подъем в крутую гору. Когда миниатюрные изящные узелки начали раскрываться, все тело было покрыто потом, руки тряслись, в глазах двоилось.

   Чарующий аромат помог сориентироваться в пространстве. Я отползла в ближайшие кусты и похвалила предусмотрительность Орайи. Девчонка настояла, что считывать информацию будет она. Мне казалось, что на последнем этапе помощь мошенницы не потребуется, справлюсь и сама. Ошиблась.

   Тяжело дыша ― казалось, исследователь услышит судорожные толчки грудной клетки ― я видела, как объект подошел к дереву, восхищенно воззрился на полураскрытые бутоны. "Ну же, ― подумала я, ― давай".

   Исследователь поднял левую руку и потер мочку уха. "Готово!" ― торжествующе подумала я. Почему-то многие трут ухо, когда снимают щит. Объект, полузакрыв глаза, вдыхает дурманящий аромат, губы трогает улыбка. Точно, сработало!

   Где-то на другой стороне дороги невидимая отсюда Орайя изучающе смотрит на черный портфель. Использует ресурс и превращает грубую кожу в прозрачную, слой за слоем просматривает бумаги в поисках моего имени.

   С мошенницей мы встретились уже заполночь, когда Эмми уснула.

   ― Кори, ― процитировала Орайя, ― Дата пробуждения: Восемнадцатое число, Последний месяц Жатвы, 904-й год. Имущество: 45 золотых в стандартном холщовом мешочке. На лицевой стороне углем написано: "Кори". Деньги направлены на оплату проживания. Обновление от второго числа последнего месяца Жатвы, 905-й год: сорок золотых перечислены на оплату штрафа за ментальное правонарушение.

   ― А про Эмми что-нибудь было?

   ― Ничего.

   ― Спасибо, Орайя, ― выдохнула я.

   ― Не за что. Мы в расчете, ― заявила зеленоглазая девушка и скрылась в темноте.

   Глава 15

   В стекло назойливо стучал осенний ветер, и я сидела, скрестив ноги на кровати, погруженная в невеселые финансовые размышления. Зима была на носу, до нее оставалось две зарплаты, а я и не подумала за лето скопить денег даже на самую простецкую зимнюю одежду.

   Скудные остатки зарплаты я спустила в трактирах, угощая разношерстных странников. Имя... Таинственная надпись на мешочке с деньгами обошлась мне недешево в трех смыслах, но так и не раскрыла истинное значение.

   Во-первых, я лишилась воровской невинности в этой жизни и обокрала двоих граждан. Причем все прошло настолько гладко, что так и подмывало повторить, обзавестись уютным ватником и парой новых ботинок. Иногда я начинала придумывать историю для Эмми, оправдывающую появление крупной суммы, но пока дело размышлениями и ограничивалось.

   Во-вторых, я заставила цвести джезраа. Хоть суеверия мне чужды, но все-таки нарушать неписаные законы неприятно. Впрочем, здесь тоже все прошло гладко. Дерево собиралось плодоносить. Пронесло. Впрочем, главное, что исследователь ничего не заподозрил.

   Третий смысл был тот самый, финансовый. Я заплатила уже за семерых путешественников, обещавших пролить свет на простое сочетание четырех букв. Большинство историй оказались пустышками. Мне рассказывали про богиню Гори, изобразившую себя в нарисованном знании, про помешанную герцогиню Кориэллу, любившую танцевать обнаженной в самой высокой башне северного дворца и десяток других баек. Не менее любопытных и познавательных, но не имеющих никакого отношения к делу.

   Никто не помнил Кори, не знал о Кори, и говорить было не о чем. Приятно, конечно, что имя оказалось уникальным ― Эмми вон, на каждом шагу встречаются, на втором этаже каморок и то трое. С широко распространенным именем расследование не начнешь. Я уже начала думать, что Кори ― просто моё имя из прошлой жизни. Тогда отсутствие слухов и легенд объясняется элементарно ― как водится, все вокруг забыли и владелицу и имя. Возможно, стирающий захотел сохранить это сочетание букв из нелепой сентиментальности. Мало ли, родовое имя, не хотел, чтобы пропало совсем. Может быть, я все-таки неудавшаяся аристократка? В высших слоях общества отношение к сочетаниям букв особенно трепетное.

   А в прошлый вторник мне повезло. За пару жарких историй о побережье Морэна ― осенью многие любят слушать пикантные истории о теплых странах ― черноусый горец согласился назвать ассоциацию. Он пришел в трактир уже под вечер, когда мои расспросы превратились из заинтересованных в формальные. Горец энергично работал белоснежными зубами, пережевывая темный комок лиственничной смолы. Я даже застыла в облаке запаха теплой хвои, заворожено уставившись на деятельную челюсть.

   ― О чем бы ты хотела послушать, девушка? ― спросил вечерний гость, энергично выделяя звонкую "д".

   ― О Кори, ― на автомате ответила я.

   ― Неожиданно!

   ― У меня есть подруга с таким именем, хочу подарить ей интересную историю ко дню рождения, ― уклончиво ответила я.

   ― Девушка, ― сказал горец, обдав меня новой волной хвойно-дегтярного аромата, ― есть в языке древних племен Карессы слово Ко-ори. Именно так, с придыханием на первый слог. Кажется, это имя собственное, что-то религиозное. Имеет отношение к нарисованному знанию. Это все, что я могу сказать. Ты извини. Вряд ли сойдет за подарок.

   Я извинила с радостью ― это была самая ценная информация из добытых за последние недели. По-крайней мере, теперь известно хоть что-то, есть зацепка. Возможно, путешественники из Каресских гор смогут прояснить тайну, если задавать правильные вопросы. Как назло, странников оттуда кот наплакал, и удача снова повернулась спиной.

   Мой жадный интерес постепенно сходил на нет, сменяясь проблемами насущными. Теми же наступающими холодами. Все казалось, что зима не скоро, что как-нибудь разберусь, а вот теперь пора разбираться, а не на что. Простой альтернативный путь жег ладони, но открытая доверчивая улыбка Эмми пока удерживала в рамках добропорядочности. Можно отменить все пустые траты, прекратить походы в трактир и библиотеку... А тут как назло Зиэн с грядущим концертом ― "событие года, шквал эмоций, ты не можешь сидеть и тухнуть в каморках, когда на городской площади проходит такое!" Не ко времени подвернулась.

   Зиэн всё ещё стояла у входа в нашу комнату. С противным скрипом повернула дверную ручку, привлекая внимание, и настойчиво повторила:

    

   ― Пошли. Тебе понравится, я знаю.

    

   ― Зиэн, я верю тебе, ― в третий раз ответила я, уже раздраженно, ― но не могу пойти.

    

   ― Почему? Объясни, и я отстану, ― пообещала художница.

    

   ― Хорошо, ― устало кивнула я. ― Зиэн, ты же знаешь, у меня через две недели закончится оплата жилья в Каморках, а я так и не нашла работу с проживанием или с нормальной зарплатой. У меня нет зимней одежды. Не хочу сидеть еще одну зиму взаперти! Эти деньги, ― я сделала неопределенный жест, ― последнее, что у меня есть. Не могу тратить их на концерт, просто не могу.

    

   Художница нахмурилась, как будто бы я сморозила невероятную глупость.

    

   ― Но сейчас у тебя хватит денег на билет? ― уточнила она. ― Да дешево же! Хочешь, возьми в долг.

    

   ― Не хочу. Вот так, по мелочам, все и расходится, ― поморщилась я и собралась пуститься в нудные рассуждения о вреде транжирства.

    

   ― Когда ты последний раз слушала музыку? ― перебила Зиэн.

    

   Я задумалась. Вспомнила, как скоморохи играли на ярмарке, когда проходила мимо летом. Как ловила трели птиц на утренней пробежке.

    

   Зиэн поняла все по моему лицу.

    

   ― Ты должна пойти, ― сказала она. ― Возможно, тебе больше не представится такой шанс, если будешь пахать как проклятая, чтобы оплатить жилье и еду.

    

   Я задумалась. В словах Зиэн была особенная логика, свойственная художникам и поэтам, и в ней было что-то правильное, настоящее. И вообще, билет стоит семьдесят медяков, как десять булок. Ерунда, из-за чего я уперлась. На принцип хотелось пойти, это все накопившееся раздражение.

    

   ― Пойду, ― ответила я. ― Поняла.

    

   Зиэн удовлетворенно кивнула и скрылась в своей комнате, оставив меня наедине с назойливым ветром и невеселыми размышлениями.

   Тускло и мрачно. И воздух спертый, статичный, пресный. Это неправильно. Воздух должен двигаться, закручиваться в вихрях, поднимать волосы и цветочную пыльцу. Нести добрые вести, сухие листья, легкие капли дождя.

   Воздух должен быть ветром.

   Глава 16

   На просторных центральных улицах чувствовалось оживление. Молодежь собиралась стайками, кто-то затянул негромкий мотив, девушки хихикали и лукаво стреляли озорными взглядами.

   Мы с Зиэн шли вроде бы в толпе и всё же ― чуть в стороне. Будто на лбу написано, что мы стертые и это заразно. Я уже почти привыкла к такому отношению, но на массовых мероприятиях дистанция всегда немного коробила.

   Художница не обращала внимания, неторопливо рассказывала про группу:

   ― Они отлично играют, очень мелодично. Солист ― его зовут Ким Роаден ― эдакий живчик, сама начнешь прыгать в такт музыке, когда увидишь. Умеет завести толпу. А иногда может выкинуть на сцене что-нибудь провокационное. Сейчас в каморках много болтают о группе, не слышала?

   ― Нет, не довелось.

   ― Ну и ладно, ― махнула Зиэн и продолжила. ― На гитаре играет Эрин Кирлин, потрясающий красавчик, и часть девушек придет на концерт только из-за него. Но играет хорошо, свободно, как ветер в грозу. Еще кто-то третий есть, но я не помню... Песни интересные, разбирающиеся люди говорят, что в текстах немало фактов, порой спорных. Кстати, у них есть песня про стертую, которая хотела изменить мир. "Дважды пройденный путь", кажется. Так что даже если тебе не понравится музыка, ресурс ты пополнить сможешь.

    

   ― Весьма кстати, ― отметила я, ― Это дело я люблю, сила в любом случае пригодится. И в истории я разбираюсь очень плохо, так что не помешает хоть немного заполнить пробел.

    

   Чем ближе мы подходили к центральной площади, тем меньше сторонились нас горожане. Концерт сплотил всех, и перед входом мы окончательно смешались с оживленной, радостной толпой. Я вдруг ощутила легкое предвкушение чуда ― ни разу после пробуждения не была на таком большом и шумном празднике.

    

   Мы вошли, и Зиэн решительно потащила меня к сцене ― "Скорей, потом не протиснемся", ― возмущенно шипела художница. Я немного тормозила, не нравилось быть настолько окруженной, сдавленной людьми, в желудке поднималось смутное беспокойство, но я заставила себя не обращать на это внимания. Несколько минут ожидания, в течение которых я беззвучно ругала Зиэн за то, что по моим ногам прошлось уже, наверное, человек десять, а чтобы вдохнуть полной грудью нужно упираться руками в спину впереди стоящему парню, а потом на сцену вышли музыканты. Они начали настраивать инструменты, и толпа замерла.

   Вокалист ― кажется, Зиэн называла его Кимом ― встал спиной к толпе и развел руки в театральном жесте. Позади сцены появилось туманное изображение ― дорога, уходящая вдаль, нависшее мрачное небо, затянутое тучами. Пейзаж проявлялся и искажался, становился фантасмагорическим и пугающим.

    

   В каморках одна девушка умела показывать пейзажи, короткие диалоги. Правда, хорошо получались только зарисовки реальных событий, произошедших с рассказчицей недавно. Мы все равно платили за демонстрацию информацией и деньгами. Зимой для выхода на улицу нужны были ватники, которых у нас не было. В легкой одежде зимой ходили только аристократы и сотрудники Института, а еще нищие. Мы все-таки больше напоминали вторых, чем первых.

   А вот новички часто забывали о сезонной одежде, сказывались привычки из прошлого. Стоили ватники дорого, и обзавестись таким с одной нашей зарплаты было нереально.

   Поэтому гуляли реже и в развлечениях нуждались остро.

    

   Тем временем вокалист на сцене застыл в странной и неестественной позе, словно ждал призванных духов. Изображение за сценой становилось ярче, цвета ― насыщенными, грозными, как в последнюю минуту перед бурей. И появился звук, отдаленный, но четкий ― бряцанье металла, шум тысячи слаженных шагов.

    

   Затем вокалист повернулся к зрителям, толпа взревела, а он заговорщицки улыбнулся, щелкнул пальцами ― на раскрытой ладони вспыхнуло пламя. Ким осторожно, как птицу, пронес светящийся сполох к краю сцены на вытянутой руке и оставил здесь, в воздухе, отошел к центру и зажег следующий огонь. Всего он установил их семь, пока остальные настраивали инструменты, и это были странные огни, которые ярко освещали лица артистов и инструменты, оставляя все остальное в тени сгущающихся сумерек. Музыканты теперь немного напоминали кукол знания, которых раскрашивали в цеху, с прорисованными лицами и руками на пустой деревянной заготовке.

   Я невольно поразилась мастерству. Сколько же ресурса у этого вокалиста? Не меньше, чем у меня, если не больше, ведь ему еще петь, чтобы было слышно на всей площади, заполненной народом. Может, и я была музыкантом? Фургоны казались уютными, как дом, который я потеряла.

    

   А потом начался концерт. Тонкий налет цивилизованности слетел с меня вместе с первыми звуками мощных гитарных риффов, я прыгала под барабанный бой, как дикие предки вокруг костра после удачной охоты. Вокалист с заразительной жизнерадостностью исполнил несколько по сути тяжелых, неоднозначных песен о странных подвигах забытых героев и пару не просто двусмысленных, а безусловно непристойных куплетов. Глубокий голос будил какие-то абсолютно дремучие инстинкты. Музыкант прямо на сцене пил эль, но не пьянел. Лишь усмехался и швырял зачарованные на неразбивание кружки в ревущую толпу. Я была частью орущей массы, клеткой большого организма, лишенной смешной и ненужной здесь индивидуальности.

    

   Неожиданно я услышала слова новой песни, которые разрушили уютный транс. Стихи обращались ко мне, напрямую и без эпитетов. Я почувствовала, как засосало под ложечкой от невнятной тоски, которая обитала рядом все время, и вдруг обрела форму, выраженная словами; оказалась невыносимой, болезненной, но в то же время стало легче, как будто вскрылся нарыв.

    

   Закрой свой дом, закрой глаза,

   закрой, и не смотри назад.

   Иди ко мне, иди вперед,

   тебя дорога ночью ждет.

    

   Ким пел резко, почти агрессивно, и гитара играла, как песня ветра, и барабаны звучали, как стук колес, не оставляя выбора. Это была не песня, это был зов дороги, и он как таинственный магнит вытянул весь покой из моей крови, оставив лишь мучительное желание отправиться в путь.

    

   Стабильность испортила меня, расслабила, превратила в комнатный цветок. Страшно представить, я жила на одном месте, ходила на одну и ту же работу, бегала по одному и тому же маршруту больше года. Я покрылась пылью, как бесполезный сувенир, еще немного, и из ног вырастут корни, и тогда я никогда не смогу съехать с проторенной колеи.

    

   Концерт закончился, музыка смолкла. Я осталась на месте.

    

   ― Пошли, ― тронула меня за плечо Зиэн.

    

   ― Подожди, ― сказала я. ― Возьму отпечаток у вокалиста на память.

    

   В Каморки идти не хотелось. Я уже провела там слишком много времени, и мысль об еще одной ночи на том же месте вдруг показалась невыносимой. В голову приходили безумные мысли о диких поступках, чтобы отсрочить момент возвращения в рутину. Можно украсть повозку и поехать из города в сторону моря сегодня же. Впрочем, я понимала, насколько это глупо и опасно. Меня догонят, как только закончится ресурс, и тогда сегодняшняя обыденность будет казаться сказочным садом. Но я вырвусь из колеи, устроюсь работать в караван торговцев, кем угодно, хоть конюхом и зазывалой. Не останусь здесь. Надо только подумать. Жалко, в Институт идти не с чем, но сидя в цеху много ресурса не наберешь, все равно нужно что-то менять.

    

   Я встала в очередь или, вернее, бурлящую толпу фанатов. Здесь прыгало, толкалось, обнималось человек сто, не меньше. Слышались обрывки уже знакомых песен, исполняемых пьяными голосами, пахло молодостью и элем.

   ― Я тогда пойду, мне завтра рано вставать, срочный заказ, ― виновато сказала Зиэн, оглядывая кипучую человеческую массу. ― Ты не задерживайся.

   ― Конечно, ― с облегчением сказала я. Не хотелось разговаривать и обсуждать концерт сегодня. ― Все в порядке, у меня полно ресурса, не беспокойся! Передавай Эмми привет и скажи, чтобы ложилась спать, не дожидаясь меня. Приду тихо, будить не буду. Интересных тебе снов!

    

   ― А тебе ― отлично провести время, ― улыбнулась художница.

    

   Я обыскала все свои карманы, не зная, что надеюсь найти. Со времени пробуждения у меня не было ни платков, ни бумаги. Наконец решила ― пусть ставит печать на рукав. Вышью, будет напоминать.

    

   Когда подошла моя очередь, я подняла к вокалисту руку. Натянула рукав на костяшки пальцев, зажала ткань в кулаке.

    

   Ким Роаден быстро поставил печать на рукав и наклонился посмотреть на меня. Я улыбнулась, стараясь вложить в эту улыбку всю признательность за то, что проснулось во мне. За то, что в жизни появился смысл, а не только отчаянная цель узнать, кто я. Ким замер на мгновение, наклонился еще ниже и произнес негромко:

   ― Так вот для кого я пел. Ты мне нравишься.

   ― Ты мне тоже, ― ответила я.

   ― Хочешь провести ночь со мной сегодня?

   ― Хочу.

   ― Так просто? ― удивился он.

   ― А должно быть сложно? ― спросила я с вызовом.

   Вместо ответа он взял меня за руки и поднял на сцену легко:

   ― Сейчас я закончу здесь, ― сказал Ким, ― и ты расскажешь мне о себе.

   Глава 17

   Я открыла глаза и посмотрела на потолок фургона, в центре которого красовался настежь открытый люк. В люке виднелось небо, необычно синее и яркое для осеннего дня. Было раннее утро и было свежо и зябко.

    

   На стене фургона, прямо передо мной, висела старая карта, вся испещренная мелкими пометками, расчерченная извилистыми линиями, выцветшая на солнце и с оторванным углом. На противоположной стене ― гитара с изображенной на корпусе обнаженной девушкой. Гармоничный рисунок, изгибы женской фигуры, как отражение форм инструмента.

   Фургон был небольшой, но не тесный, и в нем удивительно пахло дорогой. Свободой. И приключениями. Странный запах, сочетающий аромат сосен, дегтя, которым смазывают колеса, и дыма от костра.

    

   Ким сидел рядом и внимательно смотрел на меня, словно пытаясь разрешить некий вопрос.

    

   ― Скажи свое имя, ― потребовал он, когда увидел, что я открыла глаза.

    

   ― Кори, ― ответила я, ― а в чем дело?

    

   ― Красивое имя, ― растерянно отметил он. ― Почему ты не сказала вчера? Это странно.

    

   ― Не уверена, что это правда мое имя, ― объяснила я, ― а мне почему-то было принципиально не врать.

    

   ― А сейчас это уже не критично? ― улыбнулся Ким. Улыбка у него была светлая и вместе с тем какая-то немного нахальная, как будто он оценивал меня, точно уверенный в своем праве на это.

    

   ― Да, сейчас меня уже отпустило, ― подтвердила я. ― Это все был эль и твои песни. Сейчас я уже готова врать и хочу торговаться. Еще пара вопросов, и я потребую от тебя информации взамен. Уверена, тебе есть что рассказать.

    

   ― Есть, ― согласился он. ― Но сначала я. У меня появился еще один вопрос ― как можно сомневаться в своем имени?

    

   ― Я стертая, ― призналась я. Мне не хотелось этого говорить, но я терпеть не могу разводить тайны на пустом месте.

    

   ― Ого! ― восхитился он, ― Первый раз встречаю кого-то из вас вживую.

    

   Ким оперся на согнутый локоть и задумался на минуту. На руке, во все плечо, у него была сложная, очень реалистичная татуировка ― отведенный в сторону кусок кожи, обнажающий разорванную плоть и кость под ней. Рисунок вызывал легкое естественное отвращение и вместе с тем странное физическое влечение. Я отвела глаза. Вдруг захотелось, чтобы Ким позвал меня с собой. Пусть ненадолго, на один короткий тур. Чтобы ночевать в этом фургоне, чтобы узнать, как на самом деле выглядят линии, нарисованные на потрепанной карте.

    

   ― Кори, ― сказал музыкант, словно прочитав мои мысли, ― поехали с нами? Ты расскажешь о себе, я напишу о тебе песню.

    

   ― Вот песню точно не стоит, ― возмутилась я. У нас не принято писать истории и песни о еще живых людях. ― А насчет поехать... У меня же здесь...

    

   Я села. Это не могло быть так легко, наверняка я что-то забыла и не учла. Но разве я могла мечтать еще о чем-то еще? Дорога, и свобода, бесконечный путь, вся жизнь ― путь.

    

   ― Что у тебя здесь? ― заинтересованно спросил Ким.

    

   Я задумалась. Вспоминала цех, перепачканные красками руки, глаза, сведенные в одну точку. Время, которое мучительно медленно наматывается на минутную стрелку часов.

    

   ― Ничего, ― ответила я, ― Совсем ничего. Низкооплачиваемая работа, которую я не люблю. Жилье, за которое мне нечем платить. Друзья, которые без меня переживут.

    

   ― Это значит да? ― усмехнулся он.

    

   ― Это значит да, ― подтвердила я.

    

   Когда мы тронулись, Ким ушел в соседний фургон обсудить итоги вчерашнего выступления. Возможно, он сделал это специально, чтобы оставить меня наедине с ней.

    

   Фургон Кима был замыкающим в цепочке. Я сидела, свесив ноги в открытую заднюю дверь, и смотрела на нее.

    

   Она была в тысячу крат лучше, чем в моей мечте. На тысячу слов прекрасней, чем я могу описать. Она пахла пылью после дождя, и соснами, и солнцем. Разнообразней, чем узор огня, каждый поворот как восхитительная история. Моя единственная настоящая любовь, которую я сохранила, даже когда потеряла себя. Ради которой я была способна на необдуманные иррациональные поступки. Ради которой уезжала от Института, от ответов на мой вопрос.

    

   Моя единственная страсть.

    

   Дорога.

    

    

    

    

  

   Часть вторая: Дорога

  

  

   Глава 18

   Я оказалась хорошим водителем и уверенно держала всю колонну в движении. Мне нравилось сидеть в кабине, смотреть, как вокруг мелькает лес, и я даже иногда тихо напевала себе под нос, когда была уверена, что никто из друзей-музыкантов меня не слышит. Мне нравилось ехать, наблюдая, как изменяется природа за пределами фургона, заниматься любовью под размеренный стук колес. Ким никогда не дарил цветов, и это мне нравилось тоже.

    

   Мне нравилось сидеть вечерами у костра, неторопливо, как будто в этом мире не существует времени, будильников, сроков. Нравилось пить воду, которая обладала своим новым, неповторимым вкусом каждый новый вечер. Кто говорил, что вода не имеет вкуса и запаха? Вода разная в каждом новом месте, она пахнет железом и деревом, она бывает солоноватая, как кровь, и сладкая, как нектар, свежая, как утренняя роса и тяжелая, как туман над болотом. Готова поспорить, что могла бы определить местонахождение по глотку воды.

    

   Мы ехали на север, и в этом было строгое очарование неизвестности. Дни становились короче, небо мрачнее, часто по стеклам фургона вопреки законам гравитации ползли вверх капли. Иногда были грозы, и воздух пах озоном. Дороги становились заброшенными, и порой мы за целый день могли не встретить ни единого живого существа, не считая горделивых птиц, выписывающих восхитительные пируэты в сером небе. Мы ехали медленнее, порой колеса целиком уходили в глубокие грязевые лужи на дорогах, порой приходилось убирать упавшие деревья или вытаскивать намертво застрявшие фургоны.

   Иногда заброшенная и залитая водой колея переходила в настоящую мощеную дорогу, и мы оказывались в деревне, расположенной посреди глухой чащи. Только что нас окружали деревья, насколько хватало глаз тянулся лес и заболоченная грунтовая дорога, присыпанная хвоей. А за очередным поворотом фургоны выезжают на широкую мостовую, окруженную несколькими покосившимися домиками с изящными резными наличниками. Домов в таких деревнях было не больше десятка, а за околицей вдруг открывалось поле с колосящейся пшеницей.

   Поначалу деревня казалась опустевшей, но мы всегда останавливались на окраине и разбивали лагерь, разжигали костер. Потихоньку из пары домов выходили старушки и старики, с лицами и руками изборожденными морщинками. Они угощали нас вареньем и картошкой, которую мы запекали на костре, один раз для нас испекли пирог ― большой, со смородиновым вареньем и с румяной хрустящей корочкой. Нам стоило усилий не наброситься на него сразу же, не поблагодарив хозяйку, ведь это было нечто невероятное в нашей кочевой жизни.

   Жителей таких деревень не интересовали песни, на самом деле, разве что самые лиричные и содержательные. Они приходили поговорить ― узнать, что творится в городе, в мире. В каком состоянии дороги? Не видели ли мы девушку, вот такую, невысокую, с родинкой на левой щеке ― она уехала в Институт пять лет назад и ни разу не приезжала. Может быть, ей удалось пройти, и она работает над закрытым проектом? Старушки уговаривали нас остаться на недельку ― музыкантов ждали тут давно, длинными, одинокими месяцами, с прошлого раза, когда маршрут артистов пролегал здесь ― года четыре назад? Или пять? Это был тот самый год, когда у Кирвинов уродилась кукуруза, значит точно четыре года. Они до сих пор вспоминают. Кстати, не хотите кукурузы? свежий вареный початок с солью? А с собой? Мы хотели, конечно.

    

   Кима, в свою очередь, интересовали их истории. Он умел разговорить даже самых угрюмых и отстраненных старейшин, чьи рты были как будто отмечены невидимой печатью молчания. Но Ким задавал вопросы ― правильные вопросы ― он рассказывал сам, не жалея фактов и не останавливаясь на полуслове, и выяснялось, что он уже знал много, и не хватало ему совсем чуть-чуть, чтобы история была закончена.

   И, конечно, он бывал неправ, и получал суровые отповеди из заржавевших от долгого молчания уст: "Нет, вот здесь, молодой человек, вы ошибаетесь. Да кто сказал вам такую ересь? Мы всегда, всегда сражались под знаменами герцога Аргюсского, и даже когда он умер мы остались ему верны. Неужели вы думаете, что мы бы жили здесь сейчас в таком забвении, если бы переметнулись на сторону победителя, как это сделали все остальные?"

   И часто Ким бывал прав, и в очередной раз выяснялось, что именно здесь, в этой богом забытой деревеньке, жил тот самый герой. Достойный песни.

    

   Нас было пятеро ― Ким, я, гитарист Эрин, барабанщик Рой и его мать Селена Стелен. Они были разными на первый взгляд, как будто прибыли с разных континентов на музыкальный фестиваль и нечаянно остались вместе. Рой ― коренастый, угрюмый шатен с загорелой красноватой кожей постоянно упрекал окружающих в чем-то, впрочем, довольно добродушно. Эрин, привлекательный, общительный блондин с волосами до плеч и ростом до потолка неизменно привлекал к нашему костру разнообразных весело щебечущих девушек. И, наконец, Селена ― мудрая, нравоучительная, и при этом удивительно незаметная, ничуть не смущающая молодежную компанию. Незаменимая и стабильная, как дедушкин сундук, на котором сначала играют в карты, а потом играют дети. Я слегка завидовала ей. Это была та жизнь, та старость, которую я хотела бы себе. Все время в дороге, окруженная жизнью, приключениями, но спокойная и непоколебимая среди всего этого, каждый день обеспечивающая быт и уют в центре шторма ― разве это не та судьба, о которой мечтает каждый?

   Что-то подсказывало, что мои шансы на такую старость оставляют желать лучшего. И при всех различиях музыканты невероятно походили друг на друга в чем-то более важном, что сложно заметить с первого взгляда. Но стоит провести в совместном пути пару недель, и станет ясно, что даже слова-паразиты у друзей одинаковые. Если один начинал фразу другой запросто мог её закончить, если один замолкал ― второй уже точно знал, почему. Они стали семьей, давно свыкшейся с привычками друг друга, крепкой и веселой.

    

   Мы ехали в осень, и солнце становилось все дальше и холоднее, а местность ― все более неровной. Мир стал трехцветным, оранжевым, темно-зеленым и серым, как будто остальные цвета проиграли битву в борьбе с осенью. Дорога подчас проходила в низине, окруженная с двух сторон, как стенами, каменистой породой, едва прикрытой тонким слоем земли, который было хорошо видно на срезе. Деревья здесь были невысокие и кривые, толщиной с мою руку, и я с трудом узнавала в них все те же бесконечные сосны.

    

   В те дни, когда наш маршрут не пересекал никакой населенный пункт, мы останавливались на поляне неподалеку от дороги и зажигали привычный костер. Я бегала и разминала уставшие от сидения ноги, Селена готовила ужин, а потом мы болтали обо всем и ни о чем. Разговоры в группе отличались от тех, к которым я привыкла в реабилитационном центре ― здесь не торговались, не менялись информацией ― музыканты получали достаточно ресурса в пути, каждая минута открывала новые горизонты, причем для всех одновременно. Иногда мы просто молчали, вслушивались в лесной ветер, роняющий шишки, смотрели, как он поднимает пыль на дороге, свободный от ограничивающих деревьев, стен, гор, той свободой, которую дарит только дорога.

    

   В один из таких вечеров мы сидели на небольшой поляне в паре метров над дорогой. Под нашими ногами росла красная сочная брусника, я собирала ее и ела, остальные проявляли к ягоде возмутительное равнодушие. Рой отделывал проволокой очень достоверную модель небольшой рыбки ― очевидно, наживки. Сетчатая серебристая чешуя играла на солнце, глаза заманчиво сверкали. Я бы клюнула.

    

   Эрин срезал сучья с какого-то дерева, Ким задумчиво перебирал струны гитары, тихо, деликатно подстраиваясь под шум ветра.

    

   ― Что это у тебя, Эрин? ― вдруг прервался Ким.

    

   ― Сердечная сосна, ― ответил тот.

    

   ― Кинь сюда на минутку, ― попросил Ким.

    

   ― Держи.

    

   Кусок неприглядного узловатого дерева, как будто покрытого бородавками и перекрученного, оказался у Кима в руках. Он достал из сумки небольшой походный нож с зазубринами, в несколько уверенных движений отпилил от бруска овальный медальон в палец толщиной.

    

   ― Смотри, ― сказал он. ― Понимаешь, за что ее так назвали?

    

   Я кивнула:

    

   ― Теперь понимаю. Красиво.

    

   На срезе странного корявого дерева годичные кольца образовывали четкий и красивый узор ― сердце.

    

   ― Триста лет назад здесь, километрах в десяти на юг, ― Ким махнул рукой в направлении большого просвета между деревьями, где блестел какой-то водоем, ― состоялось одно из самых масштабных и кровопролитных сражений в нашей истории. В схватке погибло около девятисот тысяч человек, её прозвали лакерской мясорубкой. Ходят слухи, что так получилось из-за предательства одного из первых офицеров. Ведь изначально численное преимущество было у Лакерии. Но противник напал неожиданно и сзади, и это изменило исход боя. После сражения кто-то решил вместе с похоронками разослать семьям погибших по срезу такой сосны.

    

   Ким остановился, повертел медальон в руках и передал срез мне:

    

   ― А сейчас такие медальоны очень ценятся за пределами Лакерии как подарки влюбленным и сувениры. Никто не знает историю.

    

   ― Я знаю, ― сказал Эрин. ― Но это недорого и романтично, ― гитарист аккуратно разделывал оставшийся брусок дерева на медальоны. ― Я всегда беру с собой не меньше дюжины на всякий случай. А то подарков не напасешься.

    

   Я сидела молча какое-то время, перебирая обрывки своих воспоминаний. Ничего, совсем ничего, пусто. Какая-то неполноценность и неуверенность напрашивалась заполнить этот вакуум. К ботинку прилип темный осенний лист, я аккуратно взялась за черенок, очистила ботинок и вытерла пальцы об мох. Музыканты молчали, только треск костра разбавлял тишину.

    

   ― А я ведь совсем не знаю историю, ― призналась я наконец. ― Не помню, или никогда не знала. Расскажите хотя бы про Нелоудж.

    

   ― Нелоудж ― единственный город, у которого нет истории. Проклятый город, обреченный вновь и вновь повторять собственную судьбу, ― мрачно ответил Ким. ― Все рассказы расходятся, литературных источников нет, я не говорю об исторических книгах. Мифология и невнятный героический эпос не в счет. Нельзя найти ничего определенного за ближайшие пятьсот лет, есть лишь пара известных личностей.

    

   ― Как такое может быть? ― удивилась я.

    

   Вместо Кима ответила Селена, грустно усмехнулась:

    

   ― Кори, ты правда не понимаешь? Как ты ― Ты, ― женщина акцентировала это слово, ― можешь задавать такие вопросы? Ты вершила историю, ты и твои друзья из реабилитационного центра. Твои подруги записывали ее. Но вы проиграли, вас стерли, и историю написали другие. Их тоже сотрут, не переживай, это самое неблагодарное дело ― писать и вершить историю. Хочешь помнить прошлое, хочешь передавать знание внукам ― пеки булочки с корицей. Говорят, их рецепт передается веками, из поколения в поколение.

    

   Ветер замолк, пока она говорила, а затем продолжил свою вечную песню. Он был с ней согласен, возможно, но это не имело значения. Ничего не имело значения там, где есть дорога, где есть свобода.

    

    

    

   Глава 19

   Постепенно я нашла свое место в группе и стала помогать Киму с созданием спецэффектов на концертах. Управляла светом, создавала туман, теплый снег и ветер, усиливала голоса исполнителей или ведущий инструмент. Ким хотел, чтобы я защищала публику от ветра и от дождя, акцентировала звук барабанов и помогала с созданием движущихся картин на заднем плане. У Кима был миллион идей, и мы порой до рассвета обсуждали, продумывали детали и эффекты, а потом он рассказывал удивительные и странные истории, чтобы хватило ресурса все это реализовать. Мы обсуждали научные парадоксы и философские вопросы, и порой я даже забывала о своей беспрестанной гонке за силой и слушала просто так, задумываясь о вещах, которые раньше никогда меня не волновали. Это странно, как я могла собирать тысячи историй, лоскутное одеяло рассказов, внимательно изучать текстуру и цвет ткани каждой байки, упуская подчас самое главное. Порой, сидя за рулем, я вспоминала старые истории и изучала сюжеты под новым углом. Вот, например, рассказ странника о мудреце, получившем ресурс из огня. Ким сказал, что это может быть правдой. Встречались аналогичные слухи с участием восточных монахов. И правдой может быть исчезновение новоявленного бога. Есть ощущение, что Институт контролирует все королевство, избегая появления любой конкурирующей силы ― и доброй, и злой.

   Вечерами мы сидели у костра в сосновом лесу, так похожем на первую ассоциацию, что выведала у меня Зиэн. Часто удивительные странники ― старики с узловатыми посохами и волшебными историями ― присоединялись к походному ужину. Сидели с кружкой горячего чая, делились мудростью. Возможно, художницы правы ― нарисовать прошлое не так уж и сложно. Раз я на второй день смогла представить будущее.

   Едва стемнело, мы остановились на заброшенном лугу недалеко от дороги. С противоположного края слепо смотрели разбитые окна темных покосившихся домов и мужчины, не сговариваясь, пошли проверять ― не остался ли там кто.

   Ким рассказал историю заброшенного поселения еще в дороге. Когда музыканты только начинали путешествовать в этом направлении, здесь жило человек десять-одиннадцать, все в преклонном возрасте. Они с тоской вспоминали прошлое, когда в пяти километрах отсюда работала школа, по поселку бегали дети, а на лугу колосилась пшеница. А потом что-то изменилось, за урожай стали меньше платить, и заготовители из города стали все реже приезжать по разбитым дорогам. Старики постепенно перешли на сбор ягод и грибов, молодежь начала подрабатывать перевозом старших в города. Когда закрылась школа, детей в поселках уже не осталось. Кто мог ― переселился в Нелоудж, остальные нашли подработку в крупных окрестных селах. Изредка, кажется, раз в пять лет, в деревеньку с помпой прибывали сотрудники Института, выслушивали жалобы и переписывали оставшихся. А остались только одинокие старики, которые не могли так просто бросить обжитые дома и луг, на котором прошла вся жизнь.

   В прошлую поездку из одиннадцати осталось только две старушки. Музыканты привезли им тогда из города солонины и ржаного хлеба, чтобы хватило на зиму. Везли и сейчас.

   Но сегодня в домиках уже никого не было.

   В ледяных завываниях ветра чувствовалось дыхание надвигающейся зимы. Селена разводила костер, и резала тонкими ломтями темный хлеб. Эрин медленно перебирал струны, гитара тоскливо прощалась с кем-то.

   Рой выбрался из фургона в высоких болотных сапогах, за спиной красовался любимый телескопический спиннинг и котомка с прочими снастями. Ловля рыбы с использованием ресурса попадала под закон о браконьерстве, и мне всегда казалось, что Рой любит рыбалку именно за это. За необходимость вручную крутить металлическую катушку, распутывать леску и часами сидеть у холодной воды. За оправданную возможность отпустить мысли на волю.

    

   ― Здесь это... Ручей есть за поворотом, ― прокомментировал барабанщик. ― Как бы может, уха вечером будет.

    

   Ким проводил Роя задумчивым взглядом, поднял глаза на меня.

    

   ― Завтра, ― сказал он, ― мы приедем к стагерам. Это племя, отказавшееся от использования ресурса в принципе. Они не пускают никого на свою территорию, поэтому технически мы будем выступать не на их земле, но рядом. На концерт придут, разумеется, стагеры как и все люди любят музыку и развлечения. Кори, нужно как следует продумать эффекты, они не должны быть вызывающими.

    

   ― Поняла, ― сказала я, ― ни дождя, ни смерча.

    

   ― Именно, ― подтвердил Ким, ― ни движущихся декораций, ни огней. Освещение должно присутствовать, но выглядеть естественно. Усиление звука не чрезмерное, только чтобы было комфортно слышать.

    

   ― Мне всегда казалось, что ты слишком деликатничаешь, ― сказал Эрин. ― Мы выступаем на свободной земле, почему бы не показать стагерам, что использование ресурса может быть прекрасным? Может хоть молодежь задумается, что они теряют.

    

   ― Они в своем праве, ― негромко сказала Селена, ― мы лишь гости.

    

   ― Кори? ― спросил Эрин.

    

   Это был старый спор, музыканты играли по знакомым нотам. Я же исполняла новую партию, которая могла подкинуть дров в этот затухающий костер.

   Вернулся Рой, с интересом прислушиваясь к беседе. В садке билась крупная, с мужскую руку, темная и сильная щука, открывала испещренный мелкими зубами рот.

   ― Не знаю, ― призналась я. ― Эффекты красивые, но сказать, что использование ресурса может быть прекрасным... Мне кажется, это не то слово. Картины прекрасны, музыка, и рассвет в лесу. Ресурс имеет больше отношения к силе, к безопасности, к власти, возможно, иногда, к комфорту.

    

   ― Ты, это... Как все в Нелоудже, ― резко сказал Рой. ― И в Институте.

    

   В этом заброшенном поселке упоминание об Институте звучало почти обвинением. Мне было неуютно здесь и не хотелось спорить, поэтому я промолчала.

   ― Рой, передай, пожалуйста, садок, ― сказала Селена, освобождая пространство для разделки рыбы. Она посетовала, что закончился перец, и поэтому жаркое будет лишено привычной остроты, и Эрин заметил, что у стагеров перца тоже не купить. Барабанщик похвастался, что сработала приманка в виде окуня, которую он закончил на прошлой неделе ― небольшая серебристая рыбка с оранжевыми полосами на спине. К разговору о ресурсе больше не возвращались.

   Утром Ким еще раз зашел в домики и оставил небольшой узелок с провизией в самом дальнем. Там, где еще сохранились стекла в двух окнах из трех.

   Глава 20

   Вечером в фургоне с Кимом мы обсудили детали завтрашнего концерта. Я не должна была делать ничего визуального и эффектного, но при этом следовало обеспечить максимальный комфорт ― отсутствие пронизывающего ветра для зрителей, хороший и естественный свет на сцене. В какой-то мере предложенная задача оказалась даже сложнее, чем обычно.

   Ким откинулся на подушки, скрестил руки за головой. Я устроилась поудобнее рядом, приготовилась слушать очередную историю, чтобы запастись ресурсом к выступлению. Моё любимое время, незаслуженная награда.

   Но вместо рассказа музыкант вдруг спросил, задумчиво глядя в потолок:

    

   ― Кори, как ты думаешь, за что тебя стерли?

    

   ― Я почти уверена, что подошла к какому-то открытию, ― сказала я, ― которое дало бы мне слишком много силы, и поэтому меня уничтожили. Но я надеюсь выяснить однажды, что это было и довести до конца, если оно того стоит.

    

   ― А ты никогда не задумывалась, что именно это было за открытие?

    

   ― Нет, если честно, ― сказала я. ― Мне известны основы высшей математики, сейсмологии, астрономии ― слишком много вариантов. Да и не думаю, что это важно. Важно то, что потенциальное открытие дало бы много ресурса изобретателю.

    

   ― А Рой прав в чем-то, ― сказал Ким. ― Для тебя ресурс и сила ― это синонимы, как для типичных представителей Института. А вдруг дело именно в том, над чем ты работала? Вдруг ты подошла слишком близко к чему-то опасному?

    

   ― В каком смысле опасному? ― задумалась я.

    

   ― Тебе виднее, ― пожал он плечами. ― Опасному для жизни, как убивающий газ. Для человечности, как генетические игры с генами человека и тканями коровы. Для устоявшегося порядка ― сама понимаешь, о чем я.

    

   В сумеречном свете лицо музыканта казалось заговорщицки-любопытным. Будто он подкрался к последней нити в очередной загадочной истории, достойной героической песни. Даже жаль было разочаровывать, но я все же отрицательно покачала головой:

    

   ― Нет, это не про меня. Особенно последнее. Вряд ли. Скорее я обнаружила какую-нибудь забавную туманность и почти поняла структуру.

    

   ― Понятно, ― без интонаций сказал Ким и отвернулся. ― Смотри, видишь огоньки?

    

   Я кивнула. Через открытую заднюю дверь фургона было видно, как в темноте леса сверкают, переливаются и тухнут странные отблески, похожие на миниатюрные молнии.

    

   ― Это электрические сверчки-вампиры. Умеют запасать электрическую энергию в грозу, а потом воровать друг у друга. Загадка природы. Я слышал, что они почти перевелись, потому что Институт постоянно отлавливает их для каких-то экспериментов.

   Глава 21

   Последние километры пути к стагерам пролегали через самый фантастический пейзаж, который я видела в этой жизни. Мы ехали по равнине, покрытой белым и легким, словно пепел, песком, но в некоторых местах были ямы, похожие на кратеры, обрамленные синим и красным, как пламя свечи. И посреди равнины, как три головы змея возвышались три горные вершины высотой в несколько сотен метров, окрашенные в те же синие и красные цвета и опасно склоненные.

    

   ― Здесь добыли иррилиум, ― сказал Ким.

    

   ― Серьезно? ― удивилась я. ― А он на самом деле существует?

    

   ― Конечно, ― подтвердил Эрин, ― за всю историю было найдено не более четырехсот граммов, и все добыты здесь. При фантастической плотности иррилиума этого едва хватило на семь колец. В настоящее время известно только два обладателя, куда исчезли остальные пятеро до сих пор остается загадкой.

    

   Я знала про иррилиум немного, пожалуй, столько же, сколько любой ребенок в Нелоудже. Это был очень красивый благородный металл, похожий на золото, но с легким багровым отливом. Очень тяжелый и обладающий странными физическими свойствами. Кольцо из иррилиума нельзя было повредить даже остро ограненным алмазом, единожды отлитое оно не теряло форму никогда. Однажды на незадачливого владельца артефакта обрушился многотонный блок... Кольцо впечаталось в камень, смяло в крошку монолитную породу и сохранило единственный целый фрагмент кости хозяина.

   Впрочем, особенную ценность иррилиуму придавала не прочность. Люди рассказывали, что за три дня до смерти владельца кольцо меняет цвет и становится неоново зеленым, как полярное сияние. Многочисленные легенды гласили, что ни разу, за всю историю существования колец, иррилиум не ошибался. Пока кольцо окрашно в багровые тона, владельцу не угрожает ровным счетом ничего. Ни одно покушение не увенчается к успехом, ружье, наставленное в упор, не выстрелит. Обладатели иррилиумных колец оставались единственными выжившими на кровавых полях сражений, спасались после крушения в океане, кишащем акулами, вставали на ноги после падений с головокружительной высоты.

   Но если артефакт становился зеленым, судьба была так же неотвратима. Все попытки подарить и уничтожить кольца, окружить себя верной охраной, непробиваемым ресурсовым щитом оказывались тщетны. Через семьдесят два часа после изменения цвета человек, помеченный неотвратимой зеленой меткой, погибал. Порой трагичной, иногда нелепой, но однозначно неотвратимой смертью.

    

   ― Я бы не хотел иметь такое кольцо, ― сказал Эрин. ― Это как-то грустно, настолько твердо знать свою судьбу. Жизнь теряет элемент риска и вместе с ним значительную долю свободы.

    

   ― Зато это прекрасный атрибут для человека у власти. Что лучше может символизировать стабильность? ― пожал плечами Ким.

    

   ― Это же изумительный артефакт! Наверняка можно выручить целое состояние от продажи, ― добавила я. ― Я бы не отказалась. Даже согласна носить на пальце, пока ищу покупателя.

    

   ― Как бы... Едва ли такие перстни продаются, ― усомнился Рой. ― Это я понимаю, у владельцев всегда есть три дня, чтобы решить, кому завещать такое это... сокровище.

    

   ― А вот тут ты не прав, ― сказал Эрин, ― ни одно из колец так и не стало фамильной драгоценностью. Их дарили возлюбленным, сильным магам, и просто случайным прохожим, кольца теряли, находили и продавали.

    

   ― А можно продать или подарить, пока оно багряное? ― уточнила я.

    

   ― Можно, можно, ― подтвердил гитарист. ― Я разговаривал с вельможей, подарившим перстень нищему страннику.

   ― О как! ― восхитилась я. ― И так бывает? Где же ты нашел такого альтруиста?

    

   ― Не поверишь, ― грустно усмехнулся Эрин. ― Это был один из самых отъявленных мизантропов, которых можно встретить только в уединенных замках, окруженных могилами бывших жен. Я тогда путешествовал один, проезжал мимо в осеннюю ненастную ночь.

   ― Любимая байка Эрина, он ей всех девушек потчует, ― прошептал Ким. ― Держи ухо востро.

   ― Тише, не сбивай настрой, ― шикнул гитарист. ― Итак, был промозглый безлунный вечер, я остановился у огромных железных ворот. Дверь тут же распахнулась, сгорбленный старик в выцветшей ливрее молча повел меня в замок. Тут стоило бы насторожиться, но я принял всё за должное, за естественное гостеприимство изнуренного одиночеством пожилого вельможи. Горбатый привратник остановился у входа в банкетный зал, не переставая косить единственным глазом.

   Молчаливый аристократ смерил меня изучающим взглядом и отрывисто произнес: "Не тот. Бросьте этого в темницу, чтоб не повадно было". Не успел я оглянуться, как мрачный слуга, по-прежнему не говоря ни слова, скрутил мне за спиной руки и бросил в сырое холодное помещение, не знающее солнечного света. Там сидел я без еды и воды три дня и три ночи, не зная, доведется ли еще увидеть в этой жизни зеленую листву.

   ― Его посадили в дощатый сарай на заднем дворе и уже утром он сбежал, ― прокомментировал Ким.

   ― Цыц, ― беззлобно огрызнулся Эрин и продолжил. ― На четвертый день жажда свободы оказалась сильнее доводов разума. Я собрал волю в кулак, вспомнил все истории, которые довелось безалаберно забросить ранее, строил фантастические предположения, чтобы набрать ресурс. Когда сила начала пульсировать в голове, я голой рукой пробил стену, освободил узкий проход и собрался бежать. Тут сдавленный стон из соседней камеры заставил остановиться. Я вернулся и освободил дивной красоты изнуренную девушку.

   ― Своим копошением с обветшалой дверью он разбудил служанку, спавшую на сеновале в том же сарае, ― пояснил Ким.

   ― Спасенная нимфа бросилась мне на шею. Вместе мы украдкой, шарахаясь от каждого шороха, миновали внутренний двор. Кровь стыла в жилах от лая охотничьих собак, узловатые деревья отбрасывали зловещие тени на заросший крапивой сад. Десять дней и десять ночей мы брели в стороне от центральных дорог, опасаясь малейшего шелеста листьев.

   ― Десять дней с одной девушкой ― это подвиг для нашего сказочника, ― заметил Ким. ― Потом он устроил незадачливую служанку посудомойкой в Нелоудже и был таков ― побрел дальше собирать и рассказывать истории.

   ― Вы суть-то слушать собираетесь? ― возмутился Эрин. ― За время нашего романтического, но наполненного страхом побега, девушка объяснила смысл странного приема, оказанного мне во дворце. Оказалось, три дня назад в поместье забрел другой бродяга, следующий куда-то в сторону Карессы. Вельможа изначально собирался прогнать путника, как он делал всегда, но потом резко переменил мнение. Мрачный мизантроп отрывисто и немого путано велел привести бродягу. Когда продрогший путник появился на пороге, вельможа снял с указательного пальца багряное иллириумное кольцо и подарил нежданному гостю. Затем развернулся и ушел к себе, словно управляемый потусторонними силами. Слуги сплетничали, что путник был незаконнорожденным сыном хозяина или могущественным гипнотизером. Добросердечная нимфа, которую я спас, накормила таинственного странника и посоветовала убираться восвояси. Тот сетовал, что предпочел бы теплую постель мрачному артефакту, но внял голосу разума и ушел. Утром, как рассказала девушка, по следу бродяги пустили собак, а ее отправили в темницу.

   ― Ух ты, ― восхитилась я. ― Непонятная история, довольно мрачно.

   ― А то! ― тщеславно вздернул подбородок Эрин. ― Пока я не стал ездить с Кимом, зарабатывал на жизнь пугающими байками.

   ― Достойно, ― согласилась я. ― В бытность свою в Реабилитационном центре, я бы не пожалела тебе горячего шоколада и пряного сыра на ползарплаты. Тьфу ты, у меня даже речь стала высокопарной от подобного слога. Интересно, где бродяга с кольцом сейчас?

   ― Может это... грабанули по дороге? ― предположил Рой.

   ― Кстати, ― заметил Ким, ― одно из иллириумных колец сейчас у Элеоноры, директора Института.

    

   ― Эх, в мое время, ― утрированно старческим голосом заметила Селена, ― каждый второй подросток носил неоново-зеленое кольцо. Ваше поколение же, имитируя иррилиум, выбирает золото с багровым оттенком. Вы очень суеверны, это первый признак упадка научного знания.

   За разговорами мы незаметно подошли к высокому забору, сложенному из огромных неотесанных бревен. По сторонам от массивных ворот росли морщинистые многолетние кедры. Пахло хвоей, дымом и еще чем-то. Отбросами ― вдруг поняла я. Под Нелоуджем никогда не пахнет ни отходами, ни канализацией ― опальные ученые периодически ускоряют круговорот веществ и процессы разложения, чтобы мусор вернулся в состояние перегноя за укороченный срок.

   Глава 22

   Концерт у стагеров отличался от остальных. Публика застыла в принужденном негостеприимном молчании, как будто люди ожидали подвоха, к тому же, как назло, начался сильный ливень с порывами резкого пронизывающего ветра. Я, как и договаривались, незаметно превращала ледяные потоки в моросящий дождь и усмиряла вихрь. Работать в такой атмосфере было сложно, хотелось извиниться за вторжение и уехать, но музыканты с естественным профессионализмом ухитрялись сохранять живость и динамичность выступления. И публика начала реагировать, сперва как-то неуверенно, а потом органично и непринужденно двигаясь в ритм музыке. После третьей песни из первого ряда послышались аплодисменты, и скоро ожила вся площадь, рассыпалась в неуловимом невербальном приветствии. И напряжение отпустило, я перестала ждать подвоха, расслабилась, отдалась представлению и танцу.

    

   Быстро опускалась темнота, и я зажгла без применения ресурса три настоящих факела. Но отблесками огня я управляла так, чтобы пламя казалось чуть ярче, чем на самом деле, а свет падал на лица артистов. Поддерживая огонь и погоду, я танцевала. Обычно танец лишь дополнял созданные эффекты, выступал способом перемещения по сцене. Но не здесь, не сейчас. Здесь ― танец являлся поводом для моего присутствия, исполняемые фигуры требовали концентрации, так как не были скрыты в клубах мерцающего тумана, украшенного падающими звездами. Только танец. Только голос Кима. Только музыка. И в этом таилось особенное, камерное очарование, как будто мы сидели вечером у костра и пели для друзей.

    

   Я стояла спиной к публике, склонив голову и сжав все мышцы для финального пируэта, когда услышала, как на одну секунду сбился голос Кима. На одну единственную, фальшивую ноту, и в следующий момент мое левое обнаженное плечо пронзила боль. Я потеряла контроль, и на публику обрушился шквал проливного дождя и пронзительный осенний ветер, толпа возмущенно зашевелилась, все спокойствие и камерность распались, уступая место начинающейся панике. Но в следующий момент все утихло. Кто-то перехватил управление погодой, и я не могла понять кто ― Ким пел, музыканты играли ― естественно, сильно, как будто ничего не произошло. Я отступила назад, перехватила вопросительный взгляд Кима, кивнула утвердительно ― со мной все в порядке ― и задала свой невидимый вопрос. Ким кивнул в ответ.

    

   Что ж, расслабляться было нельзя. Недоверчивость досталась из забытого прошлого, сохранилась странным наследством, которое я спускала так легко и расточительно, не зная цены. Но этот урок я постараюсь запомнить. Еще неплохо бы понять, за что, против кого была направлена агрессия ― против меня лично? Что-то выдало работу с ресурсом? Или это касалось всех музыкантов, как представителей общества, использующего силу? Непременно нужно выяснить, но позже. А сейчас время для ответного действия. Старегы перешагнули барьер первыми, и сейчас играть по их правилам ― уже не деликатность, а слабость.

    

   Приобретенный сценический опыт помог быстро собраться, загнать боль на второй план, снова почувствовать музыку. И я продолжила свой танец, вызывающе повернувшись к публике левым плечом, из которого текла кровь и торчала инкрустированная рукоятка метательного кинжала. На всякий случай попробовала поставить вокруг себя защитный экран, но обнаружила, что это уже сделано. Тогда я непринужденно, будто это не требовало никаких усилий, извлекла кинжал из раны, провела над поврежденным местом рукой театральным жестом. И закружилась в вихре звуков припева, мысленно концентрируясь на ускорении регенерации. Когда я в следующий раз повернулась к публике левым боком, по плечу все еще текла кровь, но рана исчезла. Я слышала волнение в толпе, но властный зов музыки останавливал стагеров, заставляя подчиниться ритму, аплодировать и смотреть.

    

    

   Глава 23

   После концерта мы не ставили печать группы и не общались с публикой. Я сидела в тени, восстанавливая силы ― медицинское вмешательство всегда требует исключительных затрат. Особенно если отсутствует специальное образование, которое позволяет детально представить, что именно ты лечишь и как.

   Мы дожидались, пока опустеет площадь, чтобы собрать оборудование и уехать, когда к нам зашел небольшой человечек с острой бородой. Он коротко представился старейшиной общины и сделал шаг к костру. Мы поздоровались, но никто не предложил посетителю сесть, и мужчина неловко переступил с ноги на ногу.

    

   ― Простите, ― сказал он наконец, ― мы нарушили законы гостеприимства. Мы приносим свои извинения, и надеемся, что вы приедете к нам во время вашего следующего путешествия.

    

   Ким неопределенно кивнул, я не поняла, это было согласием или приглашением к продолжению беседы.

    

   ― Но мы просим не привозить с собой женщину из Нелоуджа, ― продолжил незваный гость, ― ее поведение, открытая демонстрация силы была оскорблением для всех нас.

    

   ― Вы чуть не убили члена моей команды, мою девушку, ― резко сказал Ким, ― и вы еще ставите мне условия?

    

   Ветер угрожающе взвыл, поднимая клубы пыли, соглашаясь с ним. Сложно сказать, был ли это естественный порыв, или намеренный театральный эффект. Поземка змейкой закрутилась вокруг ног старейшины и опала песчаными узорами на грубые потрепанные башмаки.

    

   ― Том не собирался убивать ее. Он просто хотел выразить наше возмущение.

    

   ― Кто бы это ни был, он метил в сердце, ― сказал Ким. ― Вероятно, он полагал, что это не смертельно? Я в последний момент успел изменить траекторию ножа.

    

   ― Вы?! ― потрясенно спросил старейшина.

    

   ― Разумеется, ― холодно ответил Ким. ― Иначе мы бы сейчас не разговаривали. Думаю, тему можно считать закрытой. Мы выступаем за границами вашей территории, не демонстрируем яркие эффекты, мы, оказывается, рискуем жизнью, и вы все еще ставите условия?

    

   Поземка снова закрутила песок, быстрее и яростнее, поднялась до колен. Незваный гость нервно отступил на шаг, махнул рукой.

    

   ― Подождите, ― вдруг спросила я. ― Но почему именно я?

    

   Человек с острой бородой резко повернулся ко мне. У него было доброжелательное лицо, но глаза холодные и прозрачные, как вода из колодца. Ветер утих, прислушиваясь.

    

   ― Вы из Института, ― сказал старейшина, ― в вашем танце есть элементы праздничных танцев сотрудников, это очевидно.

    

   ― Допустим, ― согласилась я, так как не было смысла отрицать этот факт, не имея никаких аргументов в памяти, ― но за что вы нас так ненавидите?

    

   ― Мы не ненавидим. Мы боимся. Боимся стать такими, как вы, ― выплюнул слова старейшина.

    

   ― Может быть, мы и не идеальны, ― возмутилась я, ― но у нас есть вещи, которые вам бы не помешали.

    

   ― Какие? ― агрессивно спросил он, ― Назовите.

    

   ― Благодаря Институту в Нелоудже есть, ― я замялась, ― вода в каждом доме, общественный транспорт, порядок. У нас очень низкий уровень преступности. Неизлечимо больные могут обратиться в Институт за помощью, крестьяне получают помощь от Института во время засухи...

    

   Я аполитична и слаба в таких вопросах. Честно говоря, мне было все равно, и я не любила Нелоудж, этот хаотичный, бесцветный, приземистый город. Но голос старейшины, вызывающий тон, звучал как личное оскорбление, и Нелоудж хотелось защитить, как честь. Иррациональный порыв. В конце концов, что останется иначе у девушки без прошлого?

    

   ― И чего это им стоит? У вас варварские законы, вы калечите людей за воровство ― просто потому, что Институт может легко излечить эти раны. Вы смотрите, как люди болеют и умирают, хотя можете, знаете, как можно помочь ― всего лишь вопрос денег, ведь помощь Института отнюдь не бесплатна, верно? У вас лишь одна отличительная черта ― жадность. Вы жадны до денег, жадны до власти, жадны до информации. Вы ведь даже слова не можете промолвить просто так ― "знание имеет свою цену", так у вас говорят? Вы стираете себе память, когда больше не можете вынести бремя воспоминаний, и стираете память другим, если они узнают нечто, чем вам жаль поделиться. Мы просто не хотим быть как вы. Мы считаем, что ресурс ― это метка дьявола, которая дает силу, но изменяет душу. Мы разговариваем бесплатно. Мы горюем искренне. Мы умираем один раз и навсегда, а не живем десятки полужизней без прошлого.

    

   ― Довольно, ― отрезал Ким и встал, показывая, что разговор окончен.

    

   Я осталась сидеть, разглядывая резную рукоятку. Слова старейшины были возмутительно неприятны, но из головы не шел мальчик с зелеными глазами. И еще один, без левой ноги, который несколько дней просил милостыню у реабилитационного центра, а потом пропал. Мы все догадывались ― куда, Институт не терпит нищих в столице. Но ведь сотрудники могут вылечить любую хворь ― это, действительно, всего лишь вопрос денег. А история северного странника? Если один человек мог стать богом и превратить бесплодную землю в краю вечной мерзлоты в райские сады, то что может директор Института?

   Невольный коготь сомнения поцарапал прежде цельную картину мира, и терзало неприятное ощущение частичной правоты в обвинительной речи. Я пнула лежащий рядом булыжник, встала и заставила отступить мутные сомнения. Меня возмущала локальная несправедливость, которая поддается исправлению, но никогда не волновала вся ситуация в целом. Я привыкла подстраиваться под обстоятельства, действовать в моменте ― только так и можно выжить.

    

   Это не мое дело, в конце концов, как и вся ситуация с кинжалом. Рану, конечно, нанесли мне, и это было неприятно, лечение стоило ресурса от десятка увлекательнейших историй. Но объектом ненависти являлся Институт, к которому я сейчас не относилась. Готова допустить, что у конфликта имелись веские основания, но я не знала и потому не симпатизировала ни целям, ни средствам учреждения. Просто попала между двух огней. Следует смотреть по сторонам внимательнее, но переоценивать случившееся нет оснований.

    

   Глава 24

   Зима пролетела незаметно в череде концертов, впечатлений и, конечно, скорости. Мы мчались по ровным, заснеженным дорогам мягко, как на пуховой подушке, и быстро, как на сказочных единорогах, что едва касаются земли. Она была волшебная, эта зима, самая быстрая и свободная в моей жизни. О ней нечего рассказывать, впрочем, потому что она слишком походила на настоящее счастье ― мои плечи всегда находились в сильных руках Кима, и не было места слезам и тревогам, но потому те рутинные приключения, которые произошли в эту зиму, едва ли интересны кому-то постороннему.

    

   Неожиданно выяснилось, что Рой добрых десять лет своей жизни провел на море. Неразговорчивый краснокожий барабанщик не любил распространяться о прошлом, и даже вредкие моменты откровенности выведать удавалось немногое. И в тот морозный вечер скрытный музыкант остался верен себе, лишь заявил со странной гордостью, что ему "много лет чайки на грудь срали", будто достал из шкафа пыльную медаль. С тех пор всегда, когда коренастая фигура Роя занимала место у руля, мне представлялось, как барабанщик стоит за штурвалом, противопоставляя буре свою смелость и хитрость.

    

   Рой и Селена вообще не выглядели родственниками, и я часто недоумевала, как у такой философски мудрой и начитанной женщины, обожающей нравоучения, мог вырасти настолько косноязычный сын. Но однажды Эрин обмолвился, что Селена в юности состояла в каком-то политическом подполье, потом была в бегах, и оказалась волей случая разлучена с сыном почти сразу после рождения. Это объясняло и широкий печальный жизненный опыт нашей старушки, и их странное, почти на Вы, причем непременно с большой буквы, общение. Рой тоже, видимо, немало скитался по свету, где приобрел несколько шрамов, сломанный нос, богатый матерный лексикон и агрессивные взгляды радикального пацифиста.

    

   Так что морозное путешествие в компании музыкантов могло заменить несколько академий и обогатить воображение лучше, чем вся публичная библиотека Нелоуджа. Но закончилась и эта чудесная зима, уступив место пронзительному ветру перемен. Ветру весны.

    

   Мы сидели у костра, отблески огня выхватывали странные выражения на лицах в сгущающихся сумерках.

    

   ― Куда дальше, Ким? ― спросил Рой.

    

   Повисло странное молчание. Я отметила, такой вопрос прозвучал в первый раз ― до сих пор мы ехали туда, куда вела дорога. На ключевых развилках происходило бурное восторженное обсуждение, в котором побеждал тот, кто громче. Или то направление, где никто еще не был. Или то, где дорога казалась накатанней. Музыканты никогда не решали заранее, свободные, как ветер.

    

   Ким нахмурился, посмотрел на меня, в сторону.

    

   ― Я не думал об этом, ― признался он. ― Стоило уточнить раньше, конечно.

    

   В группе не было секретов. Так повелось сразу, с первого дня, при мне обсуждали все и вся, но сейчас я почувствовала, что стоит удалиться.

    

   ― Я хотела поискать дикой мяты к чаю, ― произнесла я, чувствуя, как фальшиво звучит мой голос в тишине. ― Если не возражаете, пока еще не совсем темно.

    

   ― Кори, подожди, ― остановил меня Ким. ― Ты умеешь скрывать мысли?

    

   ― Что? ― удивилась я. ― Ни разу не пробовала.

    

   ― Плохо, ― сказал он.

    

   Невнятная волна облегчения коснулась плеч. Как будто заподозрили в чем-то, как будто было что скрывать.

    

   Не в этой жизни.

    

   ― А нужно? ― уточнила я, ― Может быть, умею, стоит проверить.

    

   В глубине души я была уверена, что умею. Читать же умела.

    

   ― Ты понимаешь, что это значит? ― уточнил Ким, ― Кто-то должен будет залезть тебе в голову.

    

   Я кивнула. Вспомнила, как в камере странный человек в капюшоне прочитал мои мысли. Как будто я стояла на площади, обнаженная, и меня осматривали, как кусок мяса. Но здесь скрывалась чужая тайна, стояла на развилке весенних дорог. Откажусь ― и не узнаю, что пряталось за поворотом. В моей жизни и так темных пятен больше, чем светлых. Стоило потерпеть, чтобы прояснить хотя бы одно. Если продолжить свето-теневые аналогии, то в обозримом прошлом не было черных секретов, только парочка серых.

    

   ― Лучше Селена, ― подал голос Эрин. ― Она заодно расскажет тебе, как это делать.

    

   Седовласая женщина медленно кивнула и сделала пригласительный жест в сторону ближайшего подлеска.

   Последующие три часа я провела с Селеной. Мы медленно брели среди молодых низкорослых деревьев, с трудом пробираясь через сухие обломанные за зиму ветви. Старшая женщина искала розовые цветы ложноягодника для медицинских настоев, и объясняла мне азы.

    

   ― В книгах иногда можно встретить, как люди, стараясь что-то скрыть, поют навязчивую песенку, представляют яркую картинку. Так действительно можно спрятать мысли, но есть один существенный минус ― любой мало-мальски опытный маг видит, что ты скрываешь нечто. А дальше уже дело техники ― выяснить, что именно. Это парадоксально, но чтобы скрыть по-настоящему, без следов, сначала следует воссоздать в памяти целевое событие. Вспомнить всеми чувствами ― как звучало, как выглядело, как пахло. И навязать сверху новое воспоминание, как пришивают на платье заплату ― каждый уголок, тщательно, чтобы материя не топорщилась и не отошла с краю. Запах на запах, вкус на вкус, время на время, ассоциацию на ассоциацию.

   Это оказалось не так просто, как представлялось. Видимо, я потеряла этот опыт во время Стирания, или никогда не имела.

   Селена сказала скрыть концерт у стагеров и заменить выступление другим воспоминанием, живым и ярким, желательно, имеющим личное значение ― так проще.

   Сцены прошлого утекали сквозь пальцы, неосязаемые и бесплотные, а мне нужно было поймать одну. Трогательную и эфемерную, из тех, что не рассказывают подругам, но берегут в сердце.

   И я вспомнила. Однажды весенним утром Ким неожиданно остановил фургон и увел меня в лес. Там была целая поляна лесных ландышей. В воздухе стоял нежный, еле уловимый, как утренний туман, сладкий чистый аромат цветов. Если бы эльфы существовали, они бы пахли именно так. Миниатюрные колокольчики виднелись настолько далеко, насколько хватало взгляда, между цветов росла земляника ― еще зеленая, крепкая. И я прикрепляла хрупкое воспоминание на прошлый концерт ― запах огней на сцене на запах ландышей, шум аплодисментов на шум ветра в соснах. Я тщательно подгоняла детали, а потом Селена спросила: "Проверим?".

    

   Я кивнула.

    

   ― Я просмотрю твои воспоминания, начиная с концерта в Крелуне и заканчивая сегодняшним днем. Буду искать происшествие у стагеров, любые следы конфликта, концерта, пребывания там. Прикрывай, что хочешь, но не забудь беречь силы для основной задачи.

    

   И в следующую секунду Селена была в моей голове, извлекая мельчайшие детали. Она была со мной в кабине, там, где я пела фальшивым голосом бодрые пошлые песни, где я кусала губы от непрошенных чувств. Она была со мной в лесу, где я справляла нужду; она была там, где никто не нуждается в третьем. Срывала наспех приделанные заплатки с варварский небрежностью, чтобы смотреть дальше. Но на концерт она не попадала. Ландыши. Нежность. Эльфы.

    

   И вдруг ― она со мной в фургоне Кима, где на столе лежит изящный метательный нож с инкрустированной рукояткой, и все мои старания рассыпаются в прах. Тщательно пришитая вышивка с ландышами отрывается враз, оставляя все воспоминания о прошлом концерте ясными, как на ладони.

    

   Селена усмехнулась и пожала плечами:

   ― Неплохо, ― прокомментировала эксперимент и двинулась к фургонам.

    

   Я молча последовала за ней, морщась и поджимая пальцы от мучительной неловкости.

   ― Кори продержалась против меня около десяти минут, ― объявила женщина, когда мы добрались до костра, ― Она почти наверняка практиковала это раньше. Пара месяцев тренировки ― и сможет скрыть мысли от любого.

   Три пары глаз скрестились на мне, Ким одобрительно кивнул.

    

   ― У нас нет пары месяцев, ― сказал Эрин.

    

   ― Прикроем, если что, ― ответила Селена, ― я буду рядом с ней везде, где мы можем встретить кого-то опасного. Все равно в ближайшее время не будет никаких крупных городов, едва ли они найдут нас по дороге.

    

   ― Верно, ― согласился Эрин, ― значит решено?

    

   ― Ты будешь с нами еще два месяца? ― спросил Ким.

    

   ― Буду, ― сказала я, и это обещание каким-то странным образом сделало меня более счастливой, но менее свободной. Так часто бывает, что эти два состояния обратно пропорциональны друг другу, и я обычно предпочитала второе за основательность и надежность. ― Так куда мы едем? Теперь я могу знать?

    

   ― Можешь, ― улыбнулся Эрин. ― Мы едем в затерянный рай.

    

   Глава 25

   Следующая неделя по-прежнему туманна и расплывчата в моей голове. Я потратила два часа и применяла все техники, которые узнала от Селены и в Институте, и ценой неимоверных усилий мне удалось вспомнить некоторые обрывки. Это еще раз подтверждает― всю жизнь восстановить не удастся, увы, никогда.

   Ту неделю я уничтожила сознательно, но неумело. Как всегда при удалении небольшого фрагмента памяти остались ассоциации, неувязанные хвосты и проблески воспоминаний, поэтому не все оказалось потеряно. Я буду рассказывать хронологически, поэтому сначала попробую собрать в кучу обрывки воспоминаний, и лишь потом расскажу, когда и почему стерла это время. Почему я, пережившая полное стирание, сама подняла руку на свою память.

    

   Лучше всего я помню музыку. Гармоничную, идеальную, соответствующую каждому порыву теплого нежного ветра. Музыку, исполняемую на инструментах, не умещающихся в воображении. Мелодии, деликатно затихающие, когда вокруг говорят люди. Поддерживающие слова аккуратным аккомпанементом, на который голоса ложатся, как весенняя вода в русло реки. Мажорные аккорды, набирающие триумфальную силу, когда я смотрела вдаль. Ритм, совпадающий с ударами сердца. Я не была уверена, слышат ли остальные ту же самую мелодию, или эталонный звук существует лишь в моем воображении. Скорее всего, каждый двигался под свой идеальный ритм.

   Не уверена, что я на самом деле шла по удивительному лиственному лесу, пропускающему светящуюся паутину солнечного света. Под ногами проседала мягкая тропинка покрытая золотыми листьями, хотя все деревья стояли с нетронутой зеленой кроной. Эта дорожка была естественной, и казалось совершенно нормальным и логичным, что тропа слегка двигалась под усталыми после длинного перехода ногами, делая каждый шаг в пять раз длиннее, позволяя свежему влажному ветру умывать лица, каждый миг открывая новые горизонты.

    

   Помню жилища, не ограниченные стенами, но защищенные волной тепла от порывов ветра, и укрывающиеся, как за шторами, за густыми скоплениями тьмы по вечерам, когда люди хотели уединения.

    

   И, конечно, помню детей. У детей всегда богатое воображение, они могут накормить дерево манной кашей, построить домик из стула и маминого фартука, летать на швабрах. Но только здесь фантазии детей не ограничивались рамками возможного. Мальчишки в самом деле строили замки из облаков, девочки догоняли радугу и играли в горку ― их радуга была теплой, как летний песок и прочной, как сталь. Малыши играли в салки, и юные пантеры могли бы позавидовать их грации и скорости. И они были образованы, эти дети, каждый ребенок знал об устройстве мира больше, чем обычный житель Нелоуджа, и они были охочи до знания. Обступали гостей живым, неугомонным роем, расспрашивая обо всем, иногда бесцеремонно залезая в мысли. Я едва успевала прикрывать интимные сцены, оставляя все остальное на растерзание любопытных ментальных щупалец. Ребятишки смотрели на нас с сочувствием, как мы оглядываем юродивых, оставляя медяки в треснутом блюдце. Пританцовывающая девочка со светлыми кудряшками, пушистым облаком обрамляющими лицо, спросила, искательно заглядывая в глаза: "Хочешь, я попробую посмотреть, кем ты была?". "Хочу, " ― ответила я. Девчушка вглядывалась так долго, что заплесневевшая надежда успела проснуться ― под сказочным небом правда могла быть окрашена только в розовый цвет. Но под конец пушистая девочка отвела взгляд и сказала: "Не могу. Мама права, надо еще учиться. Но ты не была счастлива, сейчас тебе лучше. Оставайся с нами?"

    

   Девушки постарше играли в ароматические лабиринты ― ведущие строили невидимые заслоны из еле осязаемых запахов, остальные пытались отыскать верный путь по цветочным переплетениям ощущений.

    

   Вечерами пили травяной настой. Как заядлые курильщики кальянов в Нелоудже пускали кольца из дыма, так затерянные собирали обжигающий напиток в неестественные капли, размером с кулак. Жидкость дрожала на ветру, но не проливалась, нарушая законы гравитации и смачивания. Для гостей извлекли старинный фарфоровый сервиз, в хрупкую чашку налили приторный травник со вкусом меда, напоминающий сбитень. Мне не хватило такта скрыть разочарование, не люблю сладкие напитки, но сидящий рядом мальчишка решил проблему, не задумываясь. Я с расширенными от изумления глазами наблюдала, как на погруженную в чашку ветку наматывается мёд, собираясь янтарными нитями, оставляя фосфоресцирующие следы. Жидкость горчила после процесса, оставляла привкус ромашки и шиповника без капли меда.

    

   Я почти не помню остальных людей, лишь ощущение красоты и силы запечатлелось где-то позади рациональной памяти. Затерянные учили нас чему то: "Ваше воображение ограничено вашим жизненным опытом. Вы можете сделать то, что вы уже видели быстрее, сильнее, громче. Но часто вам нужно совсем не это. Это как запертый сундук. Вы будете вскрывать замок, возможно, будете ломать сам сундук. Но на самом деле достаточно протянуть руку из другого измерения и забрать все, что расположено внутри, не оставив ни царапины на замке. Вы можете оставаться на месте, а мир будет двигаться вокруг вас".

    

   Я помню, как мы купались в горячем водопаде, пахнущем лавандой и насыщенном пузырьками воздуха, и пронзительно синее небо было так близко, что казалось, достаточно встать на цыпочки, чтобы дотянуться до облаков.

    

   На берегу, в липкой красноватой глине, детским корявым почерком было выведено слово "счастье". Как лозунг, как обещание, как четырехлистный клевер на удачу. В Нелоудже дети часто писали слова на песке, на серых влажных стенах заброшенных строений и на бетонных заборах фабрик. Большинство торопливо выведенных слов я знала, но употребляла редко, и только в соответствующих ситуациях. Некоторые обогатили и мой словарный запас. Стагеры вырезали имена богов на коре раскидистых мескитовых деревьев, изредка встречающихся в долине, покрытой белым песком. Но нигде и никогда я не видела, чтобы дети на досуге писали слово "счастье".

   И только при упоминании Института лучистые глаза темнели. "Никому не нужна утопия под боком. Контраст слишком яркий".

    

   Я знаю, что у затерянных можно было остаться.

    

   Мы задержались в утопической долине на долгие недели теплой спокойной радости. Каждый день музыканты рассказывали удивительные истории про бесконечную дорогу, но в ответ узнавали несравнимо больше. Но однажды мы все-таки уехали. Последние дни идеальная мелодия, звучащая у каждого в голове все больше напоминала стук колес, и ветер дул в лицо все настойчивей. Дорога звала нас, и она не хотела больше ждать.

   Глава 26

   Мы уходили по широкому тоннелю, некогда промытому рекой в песчаной горной породе. Единственная лазейка среди непреодолимых скал, защищающих уютный мир затерянных. Мы медленно пробирались между причудливыми колоннами массивных, мертвенно желтых сталагмитов. Под ногами была вода, чистая и холодная, в глубине настойчиво и монотонно стучали капли. Дважды тоннель переходил в широкие пещеры, на дне которых разливались мрачные мутные озера. Мы обходили их с краю, придерживаясь за пугающе нависшие клыки сталактитов. Эхо шагов многократно отражалось от стен, все остальные звуки съело прохладное величие пещеры.

   И только когда мы добрались до фургонов, оставленных и замаскированных в лесу неподалеку, я наконец озвучила вопрос, который так мучил последние дни:

   ― Но почему эти люди прячутся? Да любой ребенок из затерянных может выполнить вещи, над которыми бы сломал голову рядовой сотрудник Института! Затерянные управляют силами, которые мы и представить не в состоянии! Лично я не поняла и половины того, что представлялось здесь рутиной. В чем дело?

    

   ― Ты задаешь смешные вопросы, ― ответила Селена, как обычно. Женщина выглядела помолодевшей и даже морщинки на шее стали менее заметными, ― Любой ребенок в Нелоудже знает ― чтобы сломать нужно куда меньше воображения, чем чтобы построить. Затерянные достаточно изнежены, вспомни. Для нас проигрыш, боль и даже смерть ― всего лишь один из вариантов, и мы всегда подсознательно к нему готовы, в той или иной степени. Для них же это та цена, которую они не в состоянии заплатить.

    

   Прошло недели две, мы свернули на восток и каждое утро ехали навстречу солнцу и каждый вечер убегали от кровавого заката. Я периодически тренировалась в скрытии мыслей с Селеной. Это все еще не стало рутинным действием, хотя и не требовало столько времени и усилий, сколько в первый раз. Совершенства я так и не достигла, но периодически отлынивала от пронзительно изобличающих занятий.

   Полученные от затерянных знания дали огромный и возобновляемый за счет элементарных выводов запас ресурса, который мы тратили, куражась, как дети ― гнали наши старенькие фургоны с несоразмерной скоростью, к которой кузова явно были не приспособлены, от чего все незакрепленные предметы слетались в одну кучу и что-то пугающе скрипело в подвеске. Каждый вечер Рой ругал нас и чинил фургоны ― "Конец рулю, задрыги очумелые", и каждое утро барабанщик первый орал: "Болото! Вы ленивые сухопутные черепахи! Да улитка ползет быстрее, чем вы тащитесь! Это! Покажите настоящую скорость, включите ветер!"

   И мы включали, набиваясь в кабину всей толпой, подпрыгивая на нескончаемых кочках и с трудом амортизируя удары наспех созданным силовым полем. Орали дурными голосами пошлые и пафосные песни, убирали лобовое стекло и позволяли ветру раздувать волосы. Неистовая, безудержная скорость пьянила лучше крепленого вина и сводила с ума проще, чем вещества, которые добавляли в кальян в Нелоудже. От перегрузок у всех были красные глаза и абсолютно довольные лица, а ночную смену мы отдавали Селене, которая днем предпочитала отсыпаться в силовом коконе, не участвуя в стремительном безумии.

   Но в эту ночь мать Роя пожаловалась на головную боль и попросила подменить, так что Ким вызвался на вахту. Несмотря на безумно веселые дни, он тосковал по ночной дороге с сопутствующей мрачной романтикой и решил променять сон на лунный путь.

    

   Под равномерный стук колес я быстро уснула на пустой кровати. Ким вел быстрее Селены, и уверенная скорость действовала на меня, как лучшая колыбельная.

    

   Я проснулась оттого, что в фургоне кто-то был. "Ким?" ― прошептала сдавленно, вглядываясь в смутный силуэт и уже зная, что это не он ― фургон по-прежнему ехал в любимом ритме моего вокалиста. Даже страх не коснулся атрофированных со сна чувств, и только в кончиках пальцев ног подсознательно начала зарождаться привычная, но еще слишком слабая волна импульса для удара. Не успела набрать в легкие воздуха для крика, не успела собраться с мыслями, как на лицо легла огромная ладонь, перекрывая доступ кислорода. Вторая припечатала руки к груди, и в следующий момент незваный посетитель проник в мои мысли, неожиданно и резко выиграв не успевшую начаться схватку. Я не ожидала ментального нападения, нацелилась отражать атаку физическую, и поэтому проиграла. Два и два сложились слишком поздно.

    

   Извилистый путь к затерянным, первый день в загадочном раю, лица встречающих людей, девочка с золотистыми кудрями ― обрывки воспоминаний моментально пронеслись перед внутренним зрением и я знала точно, что не только перед моим. Потаенные воспоминания были украдены быстро и безвозвратно.

    

   В следующее мгновение молчаливый агрессор освободил руки и отступил бесшумно, как тень. Я узнала повадки высококлассного наемника из Нелоуджа, которые забирают только то, что нужно, и никогда не уходят с пустыми руками. Незнакомцу оставалось сделать один шаг, и он бы оказался за пределами фургона, мчащегося на огромной скорости. В безопасности. Звать на помощь бесполезно ― пока музыканты услышат крик, пока фургоны затормозят ― наемник останется далеко позади, унося чужой секрет. И я отбросила сомнения, приняла сложившуюся ситуацию, как данность. Нужно сражаться самой, отвечать за допущенную беспечность, драться. В этом не было ничего нового или неясного, и я только боялась проиграть снова.

    

   Я ударила наемника воображаемой волной по колену и в пах, уже не задумываясь. Он упал на пол, беззвучно скрутившись от боли. Подскочила, судорожно снимая со стула застрявшие наручники, склонилась над наемником, чтобы застегнуть браслеты у него на запястье. Мужчина неожиданно и резко ударил меня кулаком в лицо, перевернулся, оказался в двух сантиметрах от дверей фургона. В носу хрустнула кость, в глазах вспыхнула боль, и я чудом успела снять шок ресурсом, чтобы сохранить сознание. В следующий момент ярость ослепила меня. Считанный секрет, ночное нападение стали личным оскорблением, с которым следовало разобраться немедленно и окончательно. Я посмотрела наемнику в глаза, и увидела, как решимость в жестком взгляде сменилась ужасом и мольбой. Под моими ладонями, нависшими в пяти сантиметрах от лица нападавшего не осталось ни единой молекулы кислорода. Проигравший враг задыхался в фургоне, наполненном свежим весенним ветром, и я не отводила глаз ни на одну, самую страшную секунду. Наемник рвался со всей выучкой и мощью профессионального убийцы, и в какой-то момент мои силы закончились. Тогда я заглянула мужчине прямо в голову и забрала весь ресурс, оставив опустошенную жертву без проблеска надежды. Когда ярость ослабила хватку и кровь отлила от моего лица, человек был мертв.

    

   Я медленно отошла к наружной стене и постучала, усилив звук. Говорить не было сил. Села на кровать и ждала, пока остановятся фургоны и разбуженные музыканты зайдут посмотреть, что случилось. И только тогда позволила себе отвернуться.

   Глава 27

   Утром, когда фургоны остановились, я пошла к Селене. Она выбралась на чистую поляну, покрытую утренней росой. В правой руке женщина держала котелок, в левой ― узелок с провизией. Я молча помогла донести вещи и сложить костер.

   Мы часто готовили завтрак вместе в умиротворенной тишине. Обязанности давно были распределены, а все слова сказаны вечером. Утром пели птицы, журчали ручьи, просыпалась дорога. Но сегодня молчание было гнетущим, раздражало назойливое кваканье лягушек.

   Я понимала, что нужно уходить. Не обязательно сегодня, никто меня не гонит. Вчера Селена продублировала мое воспоминание о нападении всем участникам группы, и в убийстве меня никто не винил. Тайна было слишком важна, бездействие могло обернуться страшными последствиями для затерянного народа. Слишком много у них было лакомых знаний, и слишком мало опыта самообороны.

   Мужчины помогли зажечь погребальный костер ― у меня никак не получалось, огонь гас, не хватало ресурса. Я сама начертила огненную спираль, которая должна была увести погибшего к рисующим богам.

   Но все-таки убийство легло несмываемыми пятнами на мои руки. Не знаю, думал ли Ким о том, что я была недостаточно бдительна и чрезмерно жестока, но мне эта мысль не давала покоя. Как бы поступила в такой ситуации Эмми? Знаю, что по-другому. Вот только не представляю, как.

   А еще где-то на краю сознания неприятно стучался в виски другой вопрос. А как я вообще ухитрилась это сделать? Убить. Выиграть. Наемник же был профи, высшая школа ― ясно, как день. У меня тоже есть какие-то навыки, но здесь я проигрывала на несколько пунктов. Был момент, когда чаша весов склонилась на сторону противника. Потому что на его стороне был полный самоконтроль, хладнокровие, отточенная быстрота реакции. А мне было страшно, я растерялась и перепугалась, как глупая девчонка.

   А потом... Потом леденящий страх, или временное помутнение рассудка... Или же я правда смогла отобрать у наемника ресурс?

   Даже мысль была жуткой. Вспоминались жуткие байки про мифических демонов, умеющих отбирать магию и жизненную силу. Я отгоняла эти рассуждения настолько далеко, насколько могла. Мало ли кто на что способен в критический момент? Пьяные с высоких гор падают без единого перелома, курица без головы живет какое-то время. А я всего лишь смогла подсознательно сделать какой-то вывод и получить ресурс. Зачем плодить сущности? Зачем вообще об этом думать?

   В котелке закипел бульон, я взяла половник и стала аккуратно собирать грязновато-коричневую пенку. Нужно придумать десять прилагательных, чтобы описать бурлящую воду ― хорошая техника, чтобы отключиться от тяжелых воспоминаний. Первое правило психологической гигиены.

   Адская, обжигающая, опасная, гибельная, угрожающая, чужая и чуждая... Гм, нет, бульон с такими эпитетами никто есть не станет.

   Наконец, Селена отряхнула подол и устроилась на поваленном бревне, задумчиво посмотрела на огонь.

   Я положила половник, провела ладонью по лбу и сказала без вступления:

   ― Хочу забыть про затерянных.

   Голос был слегка хриплым. Конечно, первые слова после ночной молитвы на упокой. Я прокашлялась.

   ― Понимаю, ― Селена избегала моего взгляда и плела сложную косичку из шести длинных травинок, ― Но ты не можешь забывать все, что не нравится. Так можно потерять взаимосвязи между событиями в жизни, некоторые выводы станут аксиомами, когда из памяти исчезнут причины. Можно прийти в тупик, можно потерять себя.

    

   ― Это уже один раз со мной произошло, ― заметила я, ― Так что я осознаю последствия лучше, чем вы представляете, и не собираюсь практиковать этот метод часто. Когда я овладею техникой скрытия воспоминаний, необходимость в оперативном вмешательстве отпадет. Но сейчас я просто не хочу больше носить эту чужую тайну. Мне плевать на неё, эти знания не стоят смерти.

   Чужая тайна, ― повторила я про себя. ― Чужая смерть. Почему вообще кровь на моих руках, что за нелепое стечение обстоятельств?

    

   ― Как знаешь, ― пожала плечами Селена.

   ― Вы можете? ― уточнила я.

   ― Могу. Но не буду. Я расскажу тебе основы, а дальше позаботься о себе сама.

   ― А я смогу? ― спросила я.

   ― Сможешь... Может и не очень качественно на первый раз, при желании восстановишь обрывки, но постороннему человеку точно потребуется несколько часов копать, чтобы найти хотя бы ассоциации. Врасплох тебя не застанут.

    

   Грустно, что я не подумала об этом раньше. Но, с другой стороны, всё ещё не хотелось расставаться с теплым воспоминанием о почти утопическом мире, где живут умные, добрые и странно беззащитные люди. Киму потребовалось несколько лет собирать по крупицам слухи, завоевывать репутацию и доверие в окружающих селах, и все равно усилия были бы напрасными, если бы музыкантам не удалось случайно спасти какого-то ребенка из затерянных, перелетевшего через горы и чуть не погибшего где-то на обочине от ресурсового истощения. И вот вчера я чуть не поставила под угрозу столь непросто доставшееся доверие. Я снова провела ладонью по лицу, проясняя мысли, и вернулась к разговору.

    

   ― Хорошо, ― сказала я. ― А почему скрытие мыслей дается так тяжело, вмешательство ― почти невозможно, а стирание происходит так легко?

    

   ― Ты неправа, это сложно, ― сказала она. ― Поймешь, когда попробуешь стереть небольшой кусочек собственной жизни. Только очень сильные маги с огромным ресурсом способны стереть человека целиком. Но причина того, что это вообще возможно, кроется в работе нашего мозга. Понимаешь, нам свойственно забывать. Я расскажу тебе общую теорию.

    

   Сухое лицо Селены было мрачным и торжественным одновременно. Дул пронзительный ветер и пахло талой листвой и засохшей кровью. Впрочем, последний запах скорее всего существовал только в моем сломанном носу.

    

   ― Мы забываем о том, что произошло давно, и не важно для нас. Мы забываем о том, что причинило нам боль. И мы подсознательно находим объяснения тому, чего не понимаем ― это три краеугольных камня стирания.

    

   Я кивнула, пытаясь сосредоточиться. Мне было нехорошо, и в этом состоянии меня ужасно раздражала философская неторопливость опытной рассказчицы.

    

   ― Первые два этапа ― время и боль. Сначала нужно представить, что между стираемым и всеми, кто его знал, легли пески времени. То время, за которое человека забудут случайные знакомые, подруги для танцев, официант в столовой и чистильщик обуви на углу. Этого недостаточно, чтобы стереть жертву из голов тех, кто её искренне любит, и поэтому добавляют боль. Представляют, что с человеком приключилось нечто страшное, о чем не хочется думать и во что не хочется верить. И только затем представляют, что про жертву все забыли. Здесь помогает сам принцип работы мозга. Он устроен так, чтобы защищать людей от болезненных историй, которые скрыты под песками времени, он увязывает несвязанные концы, заменяя их дежа вю, придумывая ложные воспоминания там, где остались материальные напоминания. ― женщина покачала головой, ― Может быть, поэтому вы так несчастны. Вы остались лишь смутным и болезненным воспоминанием, от которого хотят защититься.

    

   ― Я не поняла, ― пробормотала я. ― Но ведь у тех, кто знал стертых, остаются пробелы в памяти. Допустим, влюбленные путешествовали куда-то вместе. Ведь остаются воспоминания о дороге, но никаких напоминаний о спутнике?

    

   ― Кори, понимаешь... Мозг ненавидит вакуум. Любое воспоминание ― это сложная комбинация оригинальных, испытанных воспоминаний и синтезированных деталей. Этот феномен называется реконструированная память. В случае со стертыми ― синтезированные фрагменты превалируют, только и всего. Ты слышала про очевидцев преступлений, обвиняющих невинных людей?

    

   ― Нет, ― я удивленно подняла брови.

    

   ― Какого цвета были волосы у наемника, которого ты убила?

    

   ― Русые, ― убежденно ответила я. Перед глазами снова и снова всплывало перекошенное в агонии лицо, и теперь я отчетливо вспоминала еще прямые, жесткие, золотисто русые пряди, выбивающиеся из-под темного капюшона. ― Как пшеница.

    

   ― Ты не могла видеть цвет волос в фургоне без освещения, ― спокойно парировала Селена. ― Мужчина был абсолютно седой. Довольно странно, судя по всему, он находился в расцвете сил, на вид лет двадцать пять ― тридцать, не больше. Но сплошь седой.

    

   ― Не может быть!

    

   ― Спроси у Кима, ― пожала плечами женщина.

    

   Спорить не имело смысла. К тому же, у Селены не было причин врать мне. Давно следовало понять, что нельзя полагаться на собственную искалеченную память ― еще одно горькое открытие. Но зато становится совершенно неважно ― воспоминанием больше, воспоминанием меньше. Реконструирую что-нибудь.

    

   ― Спасибо, Селена, ― пробормотала я, ковыряя носком ботинка рыхлую почву. ― Вы же рассказали про стирание в целом, про то, чему подверглась я.

    

   ― Это общая теория. Просто хотела прояснить базовые принципы и вытекающие из них последствия. Уничтожение фрагмента памяти производится так же, но частичное уничтожение не так надежно, как полная ликвидация личности, потому что остаются оборванные последовательности и образы, человек чувствует, что потерял нечто и может при желании восстановить некоторые эпизоды. Это называется устойчивыми ассоциативными связями между энграммами. Здесь механизм реконструкции памяти работает на тебя, в отличии от ситуации с полной потерей всех связующих нитей. Но от внешнего считывания защищает неплохо.

   Глава 28

   Я стерла все воспоминания о затерянных из своей памяти, настолько тщательно, насколько могла. Очень хотелось стереть мертвое лицо наемника тоже, но я понимала, что это находится за той невидимой гранью, переступив которую можно проиграть душу. В конечном итоге, неизвестный мужчина не хотел моей смерти, и совершенное убийство не было самозащитой, местью или войной. Человек умер, потому что смог застать меня врасплох, потому что я оказалась недостаточно сконцентрирована на занятиях с Селеной и не умела стирать память, но умела убивать. Человек умер, потому что я собственноручно подписала и исполнила приговор, и это та ноша, которую нужно нести до конца жизни.

    

   Мы ехали дальше, и ветер снова дышал в лицо. Мой нос пришел в норму, если не считать небольшой горбинки, и все постепенно входило в свою колею. Я иногда думала, что ничего не знаю про своих попутчиков, на самом-то деле.

   Однажды вечером Ким достал из встроенного шкафчика две пары наручников и переложил в верхний ящик стола. Действие выглядело рутинным, и он явно старался не акцентировать внимание. На вопросы ответил уклончиво:

   ― Впереди Чертов лес. Надеюсь, не пригодится.

   Эрин, вопреки своей словоохотливости, разговор тоже не поддержал, и я решила оставить эту тему. Ясно, что друзья умеют действовать в любой ситуации. Мне даже нравилась их молчаливая готовность ко всему. Благодаря этому я чувствовала себя почти дома, почти защищенной, почти спокойной. Почти...

   Мы нашли попутчика на пару дней, бородатого мужчину неопределенного возраста. Это удивительная особенность дорог ― иногда, в самой глухой чаще можно увидеть человека с котомкой, который идет из неизвестно откуда в неизвестно куда. Случайный путешественник оказался художником, влюбленным в искусство до легкого помешательства. Он нес в заплечной сумке ворох карандашных этюдов и небольшой набор провизии и весь озарился счастьем при виде гостеприимных фургонов. Нас с Кимом художник вдруг узнал ― охнул радостно, как при виде старых знакомых, расцвел в улыбке, что-то начал бормотать, извлекая бумагу из котомки и разворачивая складной мольберт.

    

   ― Вы, ― восхищенно обратился он ко мне. ― Я видел вас во сне. А вы можете распустить волосы ― да, именно так... Лучше бы они были влажными, конечно. Вы совсем не такая сейчас, вы будете счастливая. Это мимолетный миг, мгновение, что стоит всей жизни.

    

   Я смотрела на ловкие руки с карандашом зачарованно, и позировала молча и послушно так, как было сказано, не задавая вопросов. Будто отягощенные реальностью слова могли разрушить хрупкую магию мастера, сломать обещанное счастье. И художник жадно и безгласно рисовал меня, а потом поймал Кима за рукав.

    

   ― Вы тоже там будете, вас я помню лучше, но нужно уточнить пару линий. Встаньте здесь. Поднимите руки, вот так. Я хочу видеть солнце в ваших глазах.

    

   Сзади стояли фургоны, и Рой латал проколотое колесо, но художнику было все равно. Он только отмахивался от вопросов и бормотал:

   ― Это все неважно. Я же все помню, как во сне, как во вчерашнем сне. Знал же, что встречу вас, помню горную речку, и большую скалу за ней. А вот ваши скулы не успел запомнить, надо же, как хитро тень легла.

    

   Художник нанес еще несколько заключительных уверенных штрихов и передал этюд мне.

    

   Рисунок нарушал двумерность бумаги, не признавал ограничений действительности, лучился невероятной любовью к жизни, а в самом центре композиции были мы с Кимом.

    

   Мы были у подножия гор, по колено в воде, и Ким держал меня на вытянутых руках над головой. Вода стекала с мокрых волос на лицо музыканта, и я смеялась. Солнце отражалось от воды, наполняя пейзаж искрящимся светом, мы были одни в этом мире, и мы были счастливы.

    

   ― Спасибо, ― тихо сказала я художнику. Я поверила ему, это удивительно ― знать, что тебя ждет счастье, пусть на один короткий миг.

    

   ― Не стоит, ― ответил он. ― Я шел здесь, чтобы встретить вас. А теперь мне нужно идти дальше, я сегодня увижу мать с тремя детьми, ребятишки как яблоки на яблоне, я должен это нарисовать.

   Глава 29

   Дорога становилась уже, ветер теплее, а концерты реже, и потому мы с нетерпением ждали следующего, который должен был состояться в настоящем городе с населением в несколько тысяч человек.

    

   ― Кори, мне нужен вихрь ― сказал Ким. ― Ураган. Он должен быть пугающим, разрушительным, притягательным. Мы будем петь в центре буйства, в глазу бури, чтобы в припеве...

    

   Он не закончил, резко встал и быстро пошел в лес. Выражение лица изменилось, стало каким-то пустым, безжизненным. Ноги двигались ритмично, и было в стремительной равномерной походке что-то механическое и неестественное, как у марионетки в кукольном театре.

    

   ― Ким, ― окликнула я, ― ты куда?

    

   Я увидела, как вскочили все остальные участники группы, Рой позвал настороженно: "Ким?"

    

   ― Он ничего не сказал? ― уточнила Селена.

   В голосе звенело напряжение, барабанщик ждал ответа, как отмашки перед стартом. Опять они знали нечто, неведомое мне, и на сей раз это было опасно.

    

   ― Просто встал и пошел посреди фразы, ― растерянно ответила я.

    

   ― Это тварь! Скорее, ― женщина обращалась уже не ко мне.

   Рой и Эрин бросились вдогонку за Кимом, Селена осталась сидеть, тревожно глядя вслед, затем перевела настороженный взгляд на меня.

    

   ― Что за... ― начала было я, а потом увидела сама.

    

   Из леса вышли, выползли, выкатились два существа. Почти прозрачные, гротескные тени на фоне ночного леса, искажающие весь пейзаж позади. Она находились далеко, но занимали пространство вокруг настолько, что стало трудно дышать. Странные образы, не совместимые с суконной тканью реальности, лишенные физических характеристик.

   Твари несли ужас, настоящий, концентрированный, не отягощенный страхом смерти и увечий, не разбавленный отвращением или ненавистью. Чувство настолько чистое, дистиллированное, как один из цветов радуги, намеренно отличающийся от остальных. Я смотрела, не в силах оторвать взгляд, и поняла как-то вдруг, что твари пришли за мной, эти трое здесь, потому что я виновна в единственном необратимом преступлении ― в убийстве.

   Понимание парализовало суставы на мгновение, я почувствовала, не в силах оторвать взгляда от аморфных существ, как по голове пробежали холодные мурашки. Гипнотические создания пульсировали, ритмично и непристойно, и в этой пульсации был яростный зов, который я не сразу смогла понять, но когда увидела ― смысл сразу стал очевидным. Я поняла единственную имеющую смысл неотвратимую истину, непреложную и безусловную ― я должна идти к ним. Это единственный вариант продолжения, в моей судьбе не осталось поворотов и развилок, в будущем не осталось выбора. Я уже сделала свой ход, когда убила троих, хоть и помнила только одну из жертв, и теперь путь предопределен.

   И в понимании было облегчение, потому что я знала ― все будет именно так, как нужно, как задумано, все будет правильно, встанет на свои места, как последняя деталь огромного паззла. Все точки моей жизни наконец-то соединятся в единый гармоничный рисунок, который даст оправдание и смысл моему существованию. Я встала.

    

   Селена вцепилась мне в руку, но я стряхнула деликатную кисть не глядя. Женщина неловко упала, завалившись набок, но и это неважно ― я сейчас все исправлю, все и навсегда. Сквозь пульсирующий зовущий звон в ушах я слышала дребезжащий неприятный голос: "Рой, Эрин, скорее, нужно остановить Кори".

   Время истекало, любое вмешательство могло испортить предначертанную, безусловно логичную концовку. Я рванулась к лесу, но споткнулась о ветку, торчащую из костра, упала и больно обожгла колено. И здесь меня настигли Рой и Эрин ― сильные, вдвоем, но лишенные даже половины той мотивации, что овладела моим сознанием.

   Я извернулась и пнула Эрина в лицо и увидела, как гитарист зашатался. Чуть замешкалась, восстанавливая баланс, в голове было мутно, и в следующий момент на запястьях позади спины сомкнулись наручники. "Бешеная", ― прошипел Рой и потащил меня в фургон. Я отчаянно вырывалась, но барабанщик затащил меня внутрь и приковал к стальной арматуре, которая зачем-то проходила у внутренней стены фургона. Туда же быстро забралась Селена, Рой выскочил, и через несколько минут фургон тронулся. Твари настигали повозки, но недостаточно быстро, и я рванулась изо всех сил, чтобы не уехать от зовущих существ, не потерять единственный шанс на закономерный исход.

    

   ― Кори, ― резко сказала Селена и подняла меня за подбородок, чтобы поймать мой взгляд, ― ты ни в чем не виновата. Ты не должна понимать, ты должна просто поверить, это не имеет ничего общего с разумом. Верь мне. Я умнее и опытнее тебя, я знаю, что говорю. Ты не виновата, я приказываю поверить в это.

    

   Я посмотрела на морщинистое, некрасивое лицо мутным взглядом. То, что говорила Селена, не имело никакого смысла. При чем здесь вообще мораль и раскаяние? Это логика, закономерность, последствие совершенного действия, неумолимое и необратимое, как гравитация. Но может быть, Селену можно переубедить? ― мелькнула последняя надежда ― она же умная, и все поймет, если как следует объяснить. Слова присохли к небу, угловатые, плоские. А если обмануть?

    

   ― Хорошо. Селена, я вам верю. Отпустите меня, а потом я вернусь, ― я говорила отрывисто и четко, словно хотела отвязаться от надоедливого ребенка. ― Я сделаю все так, как вы скажете, только позже. Я поверю, расскажу и объясню.

    

   ― Нет, это невозможно. Смотри на меня. Поверь.

    

   Мудрая, но не знакомая с преступлением, женщина не понимала и не могла понять. Это были персональные твари, мое личное дело и единственный шанс наконец-то сделать все правильно, раз и навсегда. Это будет страшно, невыносимо, но это именно то, что я должна сделать, всегда была должна. Я слышала, как рядом рвется Ким, он не говорит не слова, и я слышу лишь какое-то звериное рычание.

    

   ― Селена, ― сказала я умоляюще, ― пожалуйста. Я все отдам и расскажу, сейчас надо туда. Я обещаю, что вернусь. Я...

    

   В глазах, что когда-то казались мне мудрыми, светилось убеждение в своей плоской правоте. Селена, ограниченная бытовыми предрассудками, не собиралась меня отпускать. И я прекратила тщетные попытки. На счет три собрала все силы и рванулась, как-то тупо отметив, что ресурс на нуле, рванулась еще раз, вложив всю душу в этот рывок. От неожиданной боли в глазах потемнело, и я увидела яркие многоцветные точки, а потом потеряла сознание.

   Глава 30

   Я пришла в себя на широкой кровати в фургоне, Ким сидел рядом, стучали колеса, но не хватало чего-то очень важного. Все было неправильно. Навсегда. Ничто и никогда не будет как прежде, моя судьба ― по-прежнему последний кусочек паззла, который почему-то не вставили в нужную картину. И впереди теперь тысячи других картин, сотни тысяч вариантов, и возможно, какие-то подойдут по цвету, а какие-то по форме, но уже никогда не найдется тот самый, безальтернативно верный.

    

   Я села и посмотрела на руки. С запястий была свезена кожа, видимо наручниками, и там начинали наливаться огромные багровые синяки. Ногти оказались сломаны и ободраны, в одном месте сочилась кровь. У Кима руки выглядели также.

    

   Предыдущие события сохранились в памяти с пронзительной отчетливостью, а вот абсурдная, бредовая мотивация отчаянного поступка, который я так рвалась совершить, постепенно выветривалась. Восхитительная убежденность в истинности намерений рассеивалась с каждой минутой, наваливался стыд, глубокий и обволакивающий. Укоризненно смотрел образ Эрина, падающего у костра с перекошенным лицом, Селены, безвольно оседающей на землю, но все еще спешащей отговорить от безумства... И все же уверенности не было больше ни в чем.

    

   ― Ты вывихнула плечо, ― сказал Ким, не глядя в мою сторону. ― Я поправил, нормально?

    

   ― Нормально, ― я попробовала пошевелить руками, было больно, но терпимо.

    

   ― Хочешь? ― спросил Ким, он наклонился и достал из-под кровати бутылку клюквенной настойки на спирту.

    

   ― Хочу, ― согласилась я. Музыкант плеснул мутную, со взвесью, жидкость в походную кружку и мы молча выпили.

    

   За пределами фургона хлестал бесконечный весенний дождь, холодный и неуютный, что-то скрипело, и я первый раз захотела оказаться в другом месте, которое не поедет вдаль именно в тот момент, когда нужно остаться.

    

   ― Что это было? ― наконец спросила я.

    

   ― Твари. Полученная в ходе экспериментов в Институте биологически активная субстанция, которая то ли реагирует на мозговые волны, то ли наоборот воздействует. Они чувствуют убийство, формируются в присутствии виновного, ― Ким задумался, машинально щелкнул пальцами.

    

   ― Я не чувствую вину, ― возразила я.

    

   ― Не лги себе. Ты не испытываешь раскаяния, но это разные вещи.

    

   Я не протестовала, слишком опустошенная для этических споров, лишь спросила отрывисто, имея в виду тварей:

    

   ― Зачем?

    

   Ким понял.

    

   ― Оно задумывалось как универсальный страж, Институт помешан на порядке, ― ответил Ким, ― предполагалось, что твари абсолютно исключат убийц, и как следствие, убийства из Нелоуджа и окрестностей.

    

   ― Но? ― спросила снова я, так как музыкант замолчал, опустив голову.

    

   ― Но они завязаны именно на чувстве вины за убийство. Как выяснилось, такое чувство вины часто испытывают акушерки, не сумевшие спасти ребенка или мать, хирурги, провалившие операцию, дочери, забывшие вовремя проверить своих престарелых родителей. А вот серийные убийцы такого чувства не испытывают. И тогда тварей убрали из города.

    

   ― А почему они здесь?

    

   Ким усмехнулся:

    

   ― Очевидно, у тех, кому сказали их убрать, у самих было рыльце в пушку. Или просто не смогли. Так или иначе, твари сбежали в леса и иногда появляются здесь. В какой то мере, дороги чище благодаря им.

    

   Мы снова замолчали, предоставляя бесконечному дождю вести свой монолог. Ким налил еще настойки и выпил в несколько глотков, как воду. Я держала кружку, стараясь найти идеальный баланс, чтобы жидкость не колебалась в такт колесам. У меня не получалось.

    

   ― Тварей было две, ― наконец сказала я, ― Наемник, и еще одна, которую я не помню.

    

   ― У меня одна тварь, ― сказал Ким. ― Я, разумеется, помню. Мы были детьми. Глупыми и неосторожными. Все решили, что я не виноват, даже его мать простила меня. Но я знаю, ― он помолчал, ― В старости я вернусь сюда, один, и позволю этой твари меня найти. Надеюсь, это будет еще возможно.

    

   Я не ответила, он и не ждал ответа. Я знала, что это будет правильно, единственная по-настоящему правильная вещь в этом мире. Но я не могла сказать того же самого про себя.

   Глава 31

   Мы долго ехали после Чертова леса, достаточно, чтобы разговоры не затухали в неловком молчании, и прошел синяк на скуле у Эрина. Новые впечатления, чистые, безграничные виды легли на старые пятна, как снег на грязную улицу, скрывая все изъяны. Дорога обладает удивительной способностью полировать воспоминания, как время. Свежий ветер, постоянно бьющий в лицо, вычищает всю затхлость из души, не оставляя пыльных углов и скелетов в сейфовых шкафах. Путь развеивает мрачный прах, оставляя слежавшиеся комья горечи и обид где-то там, в километрах и километрах позади, заставляет улыбаться солнцу, которое светит в глаза, постепенно впечатывая улыбку в губы, в морщинки у глаз, и, наконец, в сердце.

   На горизонте появились серо-синие горы с заснеженными вершинами. Треугольные, по странной прихоти природы, облака, играли с горами в грандиозные паззлы. Почти сутки фургоны прорезали две параллельные колеи в травяном поле ― огромном пологом лугу. Горячий воздух был насыщен смолистым запахом, жужжали пчелы в лиловых соцветиях. Мне местность казалась девственно-дикой, но музыканты искали кого-то, останавливались, просвечивали ресурсовым зрением высокие, в человеческий рост, заросли сиреневой травы, перемежающейся белой черемшой.

   ― Нашел, ― коротко объявил Рой. ― Эт-та, курс на юго-запад.

   Фургоны повернули, и уже через полчаса колеса нарисовали на диком лугу полукруг и остановились. Мы расположились у коптящего костра из ароматной древесины, окруженные необычными красноглазыми людьми. ― Рагел, ― объявил старик с кровавой сеткой сосудов в сощуренных глазах. Обвел рукой вокруг.

   ― Меня зовут... ― я указала на грудь, хотела представиться, но Ким и старик перебили одновременно.

   ― Здесь не принято называть имен, ― тихо предупредил музыкант.

   ― Тшшш, ― замахал руками вампирообразный старец. ― Не переживай. Но не называй зря. Рагел ― вокруг.

   Мистические секреты и жуткие суеверия переплетались с ароматическим дымом. Жители говорили, как дети, нахватавшиеся взрослых слов. Сыпали цветистыми метафорами, пугающими аллюзиями, тяжело качали головами. Солнце клонилось к закату, веки слипались, но тут выяснилась еще одна любопытная деталь.

    

   ― Не спи, ― прошептал на ухо Ким. ― Не стоит огорчать местных.

   ― Что? ― ошеломленно переспросила я.

   Даже проснулась на минуту от необычного заявления. Оказалось, дерганые местные жители используют ресурс, чтобы не спать вообще. Умеют видеть в темноте, как кошки, и научат нас, как только последние лучи солнца опадут за горами.

   ― Скоро будет чай, ― пообещал паренек, сидящий справа, заметив мои терзания.

   Показал рукой на старушку у котелка. Та деловито распутывала черное, спутанное проволокой корневище. Отрывала и отсчитывала по двенадцать отростков, каждый длиной с мизинец.

   ― Маралий корень, ― пояснил сосед. ― Поднимет веки, прибавит дух.

   И действительно, мутные облака, собравшиеся между ушами, отступали после чашки терпкого напитка. Даже на третьи сутки бодрствования. Ким снова пел, я танцевала. Чувствовала новую звенящую энергию, непривычную двойственность сознания, обостренную четкость восприятия.

   В первую же ночь местные научили нас множеству трюков. Запомнился массаж под коленной чашечкой и "Пощекочи языком нёбо! Язык вверх, веки вверх!"; использование ресурса для создания внутреннего освещения: "Снаружи останется ночь. Но свет выходит из ресниц яркими капельками. Веселее, если разноцветными".

   Во вторую ночь жители советовали правильно использовать полученное время ― зорко смотреть во тьму в поисках ночных демонов, обострять восприятие, различать степных зверьков по шелесту травы. На вторые сутки без сна задача усложнялась потерей концентрации и мыльным радужным пузырем вокруг головы, смешивающим цвета и звуки в однородную мелодию на двух уровнях осознания.

   За границами цветной пленки старики учили оберегать от сна родных и знакомых: "Твой коренастый друг слева закрывает глаза. Хлопни в ладоши перед лицом. Спроси мнение о мироздании. Налей еще настойки левзеи".

   Это не была явь в привычном понимании, чувство реальности давало сбой. К концу третьих суток я сама затруднялась ответить на вопрос: "Ты кто?".

   ― Теперь с тобой можно говорить, ― объявил давешний старик с сощуренными глазами. ― Вокруг Рагел.

   ― Рагел, ― осмысленно повторяла я. Слово перекатывалось на языке отполированными гранями. Прохладная сторона ― утренняя роса, гласное ребро всё в лиловых цветах.

   Действительность выцветала, пряный дым танцевал сказочными драконами. Сон стал почти осязаем, вплетался в дым, соблазнял уютом сухих листьев под навесом чуть поодаль. Мы с каждой минутой мимикрировали под местных. Глаза краснели, речь приобретала галлюциногенную отрывистость.

   Рой стоял у видимого только ему штурвала и задавал направление по дыму костра. Старики кивали с уважением: "Степь это тоже море. Можно переплыть всю степь, до гор. Подняться к небу по скале и найти старика, который знает смысл имен".

   Ким сел спиной к собравшимся, перебирал струны и шептал что-то под нос.

   ― Я все понял, ― сообщил доверительно мне на ухо. ― Достаточно написать одну песню, в которую будут вплетены все слова и сюжеты. Мне осталось подобрать двадцать слов и три аккорда.

   В ту ночь слова музыканта казались логичными и мурашки бегали по затылку от всеобъемлющих аккордов.

   После пары циклов крепкого двенадцатичасового сна, когда мы наконец решились уехать, Ким сбивчиво пел и подбородок дрожал от хохота. Мудрая песнь оказалась пафосной интерпретацией популярной "Пастушки на лугу" со смачными обсценными фрагментами.

   Глава 32

   Лето подходило к концу, но зеленая и бурная жизнь не собиралась сдавать обороты. Мы ехали в Каресские горы, воздух становился чище и легче, а дорога ― сложней и неприступней. Колонна часто останавливалась, управлять фургонами один человек мог не более часа, а потом требовалась смена и восстановление ресурса. "Вахтить", как выражался Рой, в таком режиме надоедало, а горное путешествие длилось уже пару недель. В третью среду на рассвете, наконец, мы не без облегчения остановились у холма, который переходил в подножие большой, настоящей горы. Вершина скрывалась в высотных, слоистых облаках и там же, вероятно, пряталась моя тайна.

    

   ― Дальше не проехать, ― объявил Ким, ― Я наверх, проведать старика, кто со мной?

    

   ― Я пас, ― сказал Эрин. Селена и Рой поддержали гитариста. Я удивилась, это не было похоже на друзей, всегда любознательных и обуреваемых жаждой движения. Может быть, я чего-то не знала и стоило проявить деликатность, оставить Кима одного? Я посмотрела вверх. Петляющая горная тропинка, обрамленная колючим кустарником, и на высоте примерно четырехсот метров ― узкая белая линия, как будто нарисованная мелом по растительности. "Интересно, что это?", ― подумала я, ― "Белый песок? Цветы? Если приглядеться, больше похоже на растительность. Но кто и зачем это здесь сделал?"

   К черту деликатность. Это же Каресские горы. Где-то здесь древние народы называли что-то словом Коори, отсюда вернулся, сохранив память, сын семьи Морей из мечты Лори. На вершине должен быть ключ, или хотя бы замочная скважина, в которую можно заглянуть.

   И все-таки страшно. После встречи с тварями я начала опасаться собственных тайн. Из скважины запросто могло вытянуться смертоносное щупальце. "Не дрейфь", ― сказала словами Роя про себя.

   ― Я с тобой, ― заявила вслух.

    

   ― Это самое удивительное место на нашей планете, ― сказал Ким. ― Хотя не уверен, что тебе понравится.

    

   ― Я люблю удивительные места.

    

   ― Знаю, ― ответил музыкант. ― Но и ты можешь испугаться.

    

   ― Отлично. Дай мне почувствовать это.

    

   Бравада всегда помогала прийти в себя. Встать перед зеркалом, поднять руки в победном жесте ― и можно встречаться со страхом. Известный приём. Но как быть, если пугает отражение?

    

   Ким задорно подмигнул, показалось, что он рад компании, хотя явно чего-то не договаривает. Первые несколько часов путь был утомительным, но обычным ― мы шли по узкой тропке, уклон которой становился все выше и мышцы бедра потихоньку начинали давать о себе знать. Ким задал быстрый темп, и постепенно разговоры сошли на нет, оставляя место размеренному дыханию в такт шагам. Изредка встречались невысокие кряжистые сосны, широко раскинувшие узловатую сетку корней. В бесценной тени под их кроной можно было перевести дух. От жары стучало в ушах, хотя мы вышли спустя несколько минут после кровавого рассвета.

    

   Воздух становился легким и разреженным, уменьшенная концентрация кислорода вызывала определенный дискомфорт. Словно угадав мои мысли, Ким устроил получасовой привал, во время которого, впрочем, запретил ложиться: "Лучше сохрани минимальную физическую активность", ― подчеркнул он, ― "Сделай легкую растяжку, попей воды, иначе будет сложно продолжать". Мы перекусили орехами и сухофруктами, и Ким протянул горсть синих терпких ягод, которые успел собрать, пока я отдыхала.

    

   Дальше становилось сложнее, иногда камни срывались из-под ног и довольно долго летели вниз. Я начала бессознательно цепляться за покрытые шипами ветки кустарника, и не могла удержаться, чтобы не страховать себя ресурсом. Щиколотки покрылись сложной сеткой неглубоких порезов, а штанины приобрели угрожающий орнамент из колючих шариков цепкого горного репейника.

    

   ― Ты неплохо справляешься для первого раза в горах, ― оценил Ким. ― Как самочувствие?

    

   ― Нормально, ― пожала плечами я. ― Устала, но бывало и хуже.

    

   ― Дальше будет сложнее. Но дело не в этом. Видишь белые цветы? ― показал он.

    

   Только сейчас я окончательно поняла, что странная ровная белая полоса была высажена цветами, нежными, как цветок вьюнка, с тончайшими широкими белыми лепестками.

    

   ― Это ипомея разделительная, в простонародье разделяющий вьюнок, ― Ким сорвал цветок и нежные листья тут же поникли, потеряв всякое очарование, стали похожи на слежавшуюся паутину. ― Дальше не действует ресурс.

    

   ― Что? ― я остановилась.

    

   ― Ты никогда не слышала легенды про Каресские горы? ― удивился он.

    

   ― Слышала что-то, ― попыталась вспомнить я. Кажется, Лори рассказывала про принца, который был в горах, когда стерли его возлюбленную. Так это правда? Вот в чем ключ? ― Ты хочешь сказать, что здесь не произойдет ничего из того, что я представлю?

    

   ― Я хочу сказать, что здесь не работает ментальная сила. Если упадешь, остается надеяться только на свои руки и ноги.

    

   ― С ума сойти, ― тихо сказала я, ― Так вот почему не пошли остальные.

    

   Я испытывала странную, не знакомую ранее нерешительность. То ли страх, то ли сомнение, но я не позволила себе вникать в это ощущение.

    

   ― Да, это неуютное чувство. Эрин поднялся однажды, и заявил, что с него хватит, ― прокомментировал Ким. Всё он понимал без слов. ― Ты тоже можешь вернуться, я провожу. Не сказал внизу, потому что ты не смогла бы оценить, раз не помнишь или не знаешь гор. Сейчас понимаешь лучше, какой подъем предстоит преодолеть.

    

   ― Понимаю, ― кивнула я, чувствуя странное беспокойство в желудке, ― Но хочу идти дальше.

    

   Лицо Кима просветлело. "А ты мне нравишься все больше", ― отметил он.

    

   Где-то через час я, наконец, свыклась с мыслью, что нахожусь на высоте нескольких сотен метров над землей без малейшей страховки. Подъем, впрочем, не впечатлил бы бывалых скалолазов ― большую часть пути мы по-прежнему шли, только теперь медленнее. Пригибались под порывами жесткого ветра, иногда приходилось цепляться за камни и редкие жесткие корни, на ощупь находить опору для ног. В особо сложных местах Ким забирался первый, помогал, спуская небольшой отрезок каната, или просто страховал. Физическая усталость вытеснила моральное напряжение, и я с радостью отметила, что страха больше нет, хотя по-прежнему чувствовала себя неуютно. Беззащитной.

   Но стоило оглянуться, и я видела мир настолько захватывающий, что все остальное не имело значения. Извилистой змейкой вилась далеко внизу река, а на уровне глаз парили громадные гордые птицы. Неужели я никогда раньше не была в горах?

   ― Наверху у меня живет друг, ― сказал Ким во время очередной короткой передышки. ― Он странный и иногда кажется, что не от мира сего. Он работал в Институте, кстати, это уникальный шанс задать пару вопросов, если у тебя есть.

    

   Разумеется, вопросы у меня были. Последние метры оказались самыми сложными, и на один безумный момент показалось, что я сейчас сорвусь ― ноги потеряли опору, и камень под правой рукой предательски зашатался. Ветер ударил в спину, прижимая к скале. Страх, острый, как лезвие кинжала, поднялся от желудка к горлу. Я издала сдавленный звук, но Ким вовремя очутился рядом. Два раза ветер заставлял распластаться по скале, цепляясь побелевшими пальцами в цельную, нерушимую породу.

    

   Когда я наконец-то выпрямилась в полный рост на плато, к которому мы шли, ползли и карабкались целый день, пьянящая гордость ударила в голову, обжигающими парами развеивая остатки страха, допаминовой цепью приковывая к новому чувству. От вида внизу захватывало дух и свежий порывистый ветер бил в лицо, как победное знамя. Ким обнял меня за талию и повернул спиной к обрыву, а сам так не оторвал взгляд от разворачивающегося вида. В глазах музыканта горел азарт горного хищника, снежного барса, настигшего добычу.

   Глава 33

   Боковым зрением я увидела приближающегося высокого старика с серебристо-белой бородой. Незнакомец улыбался.

    

   ― Да у меня гости! ― обрадовался он, радушно раскидывая руки. ― И какие!

    

   ― Здравствуй, Ри, ― Ким повернулся и улыбнулся одними глазами. ― Я рад.

    

   ― Ким, ― покачал головой подошедший, ― как я давно тебя не видел, мальчик мой. Дай посмотрю.

    

   Отшельник отступил на шаг и склонил голову набок, как любопытная птица. Ветер играл добротной тканью видавшего виды плаща, странным образом оставляя величественную бороду неприкосновенной. Ри Никль ― Ким говорил о нем по пути в гору ― был бос, и длинные узловатые пальцы ног, изогнувшись, цеплялись за каменистую возвышенность, как птичьи когти.

    

   ― Ты помолодел, ― наконец заключил он. ― И наконец-то оправился. Конечно, ― Ри подмигнул мне. ― Ты забыл ту и снова нашел музу. Девушки идут на пользу мальчикам.

    

   Я удивилась. Ни сам Ким, ни кто-либо другой в группе никогда не упоминал, что у него была девушка, с которой связаны болезненные воспоминания. Нет, разумеется, Ким периодически проводил вечера с фанатками, как Эрин, музыканты редко страдают от одиночества, но чтобы какая-то особая, единственная?

    

   ― Я никого не пытался забыть. Я и в прошлый раз говорил тебе, ― искренне, но равнодушно сказал Ким.

    

   ― Как скажешь, ― кивнул старик.

    

   Не думаю, что Ким стал врать из-за меня. Я не стала бы ревновать к прошлому и к воспоминаниям, и точно знала, что в душе музыканта нахожусь где-то после дороги. Если откровенно, то мне нравилась искренняя непринужденность спонтанных отношений, отсутствие обязательств и тягучих признаний. В безудержной свободе, прилагающейся к пустому багажу воспоминаний, есть много достоинств, и я собиралась примерить все, прежде чем свяжу руки сантиментами.

    

   Мы прошли к небольшой известковой пещере, у входа в которую теплился костер. Старик жестом пригласил сесть и протянул кусок восхитительного хлеба из грубой муки, Ким насадил душистый ломоть на прутик и поднял над огнем. Сзади веяло холодом.

    

   ― Как тебя зовут, дитя? ― обратился ко мне Ри Никль.

    

   ― Кори, ― произнесла я, нарочито выделяя второй слог. ― У вас не возникает ассоциаций?

   Вспомнился Рагел, сбивчивые слова о старике, что знает смысл имен.

    

   ― Хороший вопрос, девочка моя, ― покачал головой отшельник, снова похожий на мудрую птицу. Хлопнул ладонями по коленям. ― Отличный вопрос! В точку. Интересно, кто дал тебе такое имя.

    

   ― Что вы имеете в виду? ― поразилась я, почувствовав знакомый аромат тайны. Той пыльной завесы, скрывающей прошлое, которая должна хоть немного приоткрыться. Багровой кулисы, отгораживающей гримерку, где спрятались ответы на незаданные вопросы. Поёжилась.

    

   Хочу ли я знать больше, чем знаю сейчас? Ответ, такой очевидный в первые дни, становился все более смутным. Словно настоящая "я" буду вынуждена вернуть физический облик восставшему прошлому, растворившись в небытие. Проигравшая незнакомка, знавшая воровские законы, умевшая драться и убивать, внушала страх. Сложно ассоциировать себя с расплывчатой мрачной тенью.

    

   ― Кори, на старом языке Карессы ― это место, в которое нельзя попасть. Есть легенда, что когда боги рисовали единое знание, они спрятали Изображение именно там, вот так вот, дитя. Затем окружили сакральный артефакт высокими, непроходимыми горами и отменили возможность использования любой силы здесь. Оно, Кори, вон там, ― отшельник показал туда, где облака скрывали даже не вершины, а добрую половину гор. Коричнево-серый, плотный, как крепостная стена и отвесный неприступный хребет вызывал благоговейный восторг, переходящий в ужас.

    

   Старик сидел, скрестив ноги, и задумчиво шевелил узловатыми пальцами. Возможно, в лабиринтах рассудка отшельника мудрые мысли стремительно искали взаимосвязи, плели безупречные логические цепочки, строили дедуктивные и индуктивные гипотезы. Возможно, старик просто считал скалистых ласточек.

    

   Не исключено, что Ри Никль уже в тот теплый ветреный день понял, как влияет предшествующий оборот колеса жизни на следующий виток. Может статься, старик решил, что вмешательство нарушит равномерное распределение справедливости и счел нужным ответить лишь на те вопросы, которые я сумею озвучить. Может быть, впрочем, отшельник сказал всё, что знал.

    

   Встреча на горном плато не была случайной, как и многие до неё. Колесо крутилось, пружины распрямлялись. Предначертанный путь открывался впереди, прямой и безальтернативный, как подъемный мост. А мне все виделись петляющие лесные тропки с бессчетным количеством поворотов.

    

   ― Вы хотите сказать, что там никто и никогда не бывал? А с другой стороны нельзя зайти? ― поразилась я.

    

   ― Легендарное Кори окружено горами со всех сторон, дочка, ― сказал Ри Никль. ― Защищено цельными, без единой зацепки, отвесными склонами из монолитной гладкой породы. Заслонено сотнями мрачных легенд. Чтобы попасть в закрытую долину, нужны непревзойденные скалолазы, лишенные суеверий. Люди, которые могут работать без ресурса, то есть без страховки ― а это самые сложные горы в мире. Даже с помощью ментальной силы ресурса и то считанные единицы взялись бы за такой подъем. Еще, пожалуй, тут бы мог справиться летательный аппарат, который работает без ресурса.

    

   ― А это возможно? ― удивилась я.

    

   ― Конечно, возможно, ― сказал он, ― птицы же летают.

    

   ― Но почему тогда его еще не изобрели? Это было бы шикарным открытием.

    

   ― Может быть, и изобрели, но не построили, ― пожал плечами отшельник. ― Девочка, пойми, чистое изобретение дает больше ресурса, чем подбор материалов, подгонка деталей и построение рабочей модели. Если вдуматься, у нас странный мир, в котором фундаментальные науки преобладают над прикладными. Мы знаем состав почвы планет, которые вращаются вокруг далеких звезд, способны поменять направление рек, нас привлекают преобразования над полями циклических мультипликативных чисел, но абсолютно не интересует обеспечение простейшего рациона для всех жителей королевства. Это тоже можно сделать с помощью науки, ты знаешь.

    

   Какое-то время мы сидели молча. Промелькнула странная мысль, что никто в обозримой памяти не называл меня дочкой. Солнце грело непривычно тепло после долгих пасмурных дней. Отражалось от заснеженных вершин ближайших гор так ярко, что больно было смотреть.

    

   ― А если туда телепортироваться? ― спросила я.

    

   ― Подумай, малышка, ― покачал головой старик. ― Невероятно сложно телепортироваться туда, где ты не был. Особенно в неизведанное место, когда даже приблизительно не можешь представить, что скрывается за пятном на карте. Но основная проблема не в пути туда. Никто точно не уверен, работает ли ресурс в легендарном заповеднике. Так что это отчаянный шаг, для тех, кто готов не вернуться назад. Возможно, легендарные маги отправились туда в конце своего пути, но не осталось даже историй.

    

   Видимо, на моем лице очень отчетливо проступило разочарование.

    

   ― Не грусти, девочка, ― сказал Ри Никль, улыбнулся в бороду. ― От недоступности ответа твое имя становится еще красивее. Пойдем, я покажу вид, от которого у тебя захватит дух, ― предложил Ри Никль, ― Ким обожает это место, поймешь почему.

    

   Отшельник уверенно подошёл к выступающему краю плато, чуть правее подъема, который мы с Кимом одолели часов ранее. Под небольшим, открытым буйным ветрам балконом, гора круто уходила вниз. Разделяла реальность, предъявляла для изучения смертельную грань. Еще два шага ― и мы стоим у невероятной высоты обрыва. Можно увидеть извилистую тропку, по которой мы поднимались, знакомые фургоны ― маленькие яркие точки, лес, расчерченный сеткой дорог и бурную горную реку внизу, похожую на серебристую змею. Больше всего раскинувшийся лес похож на роскошную карту, что висят в кабинетах у королей, когда маршалы обсуждают планы завоеваний ― яркую, детальную, но все же двумерную копию настоящего мира. В ушах свистит ветер, такой свежий и свободный, какой невозможно встретить в низине.

    

   ― Ким говорил, ― осторожно сказала я, ― что вы были в Институте.

    

   ― Был, ― согласился отшельник, прикрывая ладонью глаза от слепящего солнца и мечущегося ветра, ― Но не обольщай себя надеждами. Оттуда не так просто уйти.

    

   ― Вы же ушли? ― сказала я.

    

   ― Ушел. Так получилось, что про меня все забыли.

    

   Ри Никль замолчал и отвернулся, явно не желая давать лишних пояснений.

    

   ― Хорошо, ― громко сказала я, перекрикивая ветер. ― А как туда попасть? С остальным разберусь по ситуации.

    

   ― Попасть ― проще, ― снова согласился отшельник.

    

   ― Люди говорят, что пройти не просто. Что нужно вызвать молнию, настоящую, на себя, и выжить. А еще говорят, что есть только одна попытка.

    

   ― Про одну попытку ― правда. Про молнию ― зависит от твоего воображения.

    

   ― В смысле? ― уточнила я. ― Я сама придумываю себе испытание?

    

   ― Почти, ― кивнул он. ― Твое подсознание придумывает.

    

   ― Страхи?

    

   ― Зачем же страхи? ― удивился он, ― Испытание. Препятствия. Что отличает настоящего ученого от обычного человека?

    

   ― Ум?

    

   ― Что такое ум, девочка, подумай? ― возразил отшельник. ― Слишком общий ответ. Фантазия и дерзость. Возможно, придется преодолевать страхи тоже, но не исключено, что все будет очень мирно. Один человек решал кроссворд на испытании.

    

   ― Серьезно? ― подняла я брови.

    

   ― Говорят, ― пожал плечами Ри Никль.

    

   ― И он прошел?

    

   ― Нет.

    

   ― Он не смог решить кроссворд, составленный в его подсознании?

    

   ― Не в этом дело, ― сказал Ри. ― Значение имеет не результат, не цель ― цель у всех одна: попасть в Институт. Дочка, пойми, значение имеет лишь путь, то, что ты способна и готова сделать.

    

   В этом была логика, но мне абсолютно не нравилась мысль преодоления препятствий, которые может учинить мое подсознание. Я вспомнила тварей и поежилась ― почему их было трое? Я совсем ничего про себя не знаю. На что я способна, где мой предел, насколько эластичны границы морали? Я заглянула вниз, ветер свистел в ушах и мягко подталкивал к обрыву. К соседней вершине подошло облако, оно было на уровне глаз, такое же обыденное, как ежедневный утренний туман. Мне подумалось, что кусты внизу похожи на цветную капусту, и эта бытовая аналогия сделала весь пейзаж будто бы доступным для понимания, мне захотелось почувствовать его высоту, почувствовать всю силу ветра. Я слегка наклонилась вперед, рискуя потерять баланс.

    

   ― Хочешь ― прыгай, ― предложил Ри Никль.

    

   ― Но как? ― спросила я. ― Здесь же не работает ресурс, это самоубийство.

    

   ― Здесь ― не работает, ― подтвердил он. ― Мы на высоте около восьмисот метров над уровнем моря.

    

   ― Ого, ― восхитилась я.

    

   ― Да... Смотри, ― он указал на тропку по которой мы поднимались, ― видишь, где изменилась растительность?

    

   Это трудно было не заметить, даже отсюда разделительная линия вьюнков между миром, где действует ресурс и царством отшельника выглядела неестественно четкой, как будто бы высаженной садовником, питающим нездоровую страсть к геометрии.

    

   ― Она проходит на уровне примерно четырехсот метров, половина высоты.

    

   Я кивнула.

    

   ― Это значит, девочка моя, что первые четыреста метров ты падаешь свободно, а потом появляется ресурс, и ты тормозишь падение.

    

   ― Вау, ― я выдохнула. ― Это вообще возможно?

    

   ― Еще как! ― вмешался Ким, серые глаза горели, как у мальчишки. ― Я всегда здесь прыгаю. Рискнешь?

    

   ― Рискну, ― кивнула, принимая безумный вызов.

    

   ― Когда прыгнешь, считай до десяти, ― озабоченно сказал Ри Никль. ― Лучше так: пятьсот двадцать один, пятьсот двадцать два... А не то протараторишь слишком быстро, и только потом пытайся задействовать ресурс. Начнешь раньше ― запаникуешь, и не сумеешь сосредоточиться вовремя. И группируйся, чтобы полет был контролируемым. Дочка, аккуратней, прошу тебя.

    

   Странная смесь отеческой заботы и обыденности, с которой старик рекомендовал прыжок в ощерившуюся горными выступами бездну, смешила и умиляла. Нигде, кроме Дороги, нельзя встретить таких людей.

    

   ― Поняла, ― кивнула я, мой желудок скрутился в тугой узелок и кажется, хотел спастись из меня. ― Что еще?

    

   ― Когда будешь приземляться, займи вертикальное положение, сведи ноги вместе и смотри не вниз, а на линию горизонта. Особенно если будешь приземляться не в реку.

    

   ― Почему не под ноги? ― удивилась я. ― А как я пойму, что земля близко?

    

   ― Смотри, пока будешь спускаться, ― уточнил он. ― Когда увидишь мелкие детали ― цветы, ветки ― значит, приземление скоро, отводи взгляд на горизонт и своди ноги, иначе сработает инстинкт пешехода, и ты потянешься к земле одной ногой. И тогда ты скорее всего ее сломаешь, потому что в воздухе скорость падения не чувствуется и едва ли ты ее снизишь до абсолютно безопасной. Кори, девочка, я буду ждать вашего следующего визита. Возможно, ты расскажешь мне больше про тайну имени.

    

   ― Идешь? ― спросил Ким, он уже не стоял на месте, а пританцовывал от нетерпения. ― Или лучше мне вперед?

    

   ― Иди первый, ― решила я, и он тут же разбежался.

   ― Пока, Ри! ― крикнул уже на бегу. ― Мы скоро приедем снова.

    

   Старик помахал рукой, отстраненно улыбаясь, будто он уже забыл о нас и стоял один на краю горного плато, наслаждаясь запахами лета. Ким сильно оттолкнулся от края и раскинул руки в стороны, как крылья. Солнечный свет переливался на коричневой, рельефной спине, а я крепко сжала кулаки, до боли вонзив ногти в ладонь. А потом Ким слегка дернулся в воздухе и почти завис, подчиняясь только ветру, но не гравитации, как пушинка одуванчика. Я выдохнула и подумала: "Зачем мне это нужно? Могу спуститься по тропинке, как пришли". Но я знала ответ в сердце, мне это было нужно, как дорога. Это чистое, светлое ощущение опасности, прозрачное, как солнечный луч на ветру ― без единой пылинки душевной тревоги. Это был зов приключения, и я не могла больше ждать.

    

   ― Пока, Ри, ― сказала я, отступая назад, ― спасибо!

    

   Я разбегаюсь, складываю руки на груди и прыгаю, точнее, поджимаю ноги. На сильный и уверенный прыжок, как у Кима, не хватает выдержки, страх в последний момент сковывает икры. "Пятьсот, чертова идиотка, где тут верх? двадцать один, какой же плотный ветер, пятьсот, так не бывает, двадцать, сучий потрох, два... Пятьсот мать его! тридцать", ― ору я и наконец-то, после десяти самых ярких и длинных секунд моей жизни, торможу.

    

   Я зависла между небом и землей, шум в ушах стих, и я могла слышать журчание реки далеко под ногами. Невероятная свобода, от гравитации, страха, сомнений заполняла легкие вместо кислорода, струилась по артериям. Я раскинула руки и увидела Кима, он уже снижался, но я не торопилась. Хотелось продлить удивительный миг безграничной свободы.

   Неожиданно быстро я поняла, что отчетливо вижу лицо Кима, он показывает в даль. Только тогда вспомнились наставления отшельника, я вытянулась в струну и моментально вошла в воду, от холодного удара захватило дыхание. Я вытянула руки вверх, сделала несколько сильных гребков, чтобы добраться до поверхности. Фыркнула, освободив дыхание, и рассмеялась от переполнявшей радости.

    

   Ким ждал в реке, близко к песчаному берегу. Его серые глаза смеялись тоже, он махал рукой ― "Сюда!" Я подплыла ближе, он подхватил меня на руки и понес. Мы выбрались из речки, подняв кучу брызг.

   Мы были мокрые насквозь, мы так уверенно стояли на твердой земле, свет искрился так ярко, будто это была картинка из детской книги о принцессах. Ким поднял меня над головой и подбросил легко, как ребенка. Все слова, ограничения, мрачные тайны прошлого и смутные загадки будущего не имели значения.

    

   Светило солнце и мы были живы. И на какой-то удивительный момент этого было достаточно.

   Глава 34

   Справа возвышалась огромная отвесная скала, и здесь было непривычно безветренно и тихо. Лишь иногда небольшие камни и комья земли срывались с вершины и падали вниз, с тихим шуршанием отскакивали от выступов. Под ногами лежали камни, много слоеных камней, с заостренными углами, вперемешку с шишками. Я представила белок, которые собирают шишки и строят, вопреки своим привычкам, дома из камней, ибо дупло на местных соснах, самая большая из которых имела толщину с мою руку, найти было проблематично.

   Вставало солнце. Вокруг, насколько хватало взгляда, тянулись горные хребты. К фургонам мы вчера так и не вернулись, заночевали в уютной пещере неподалеку от реки.

    

   ― Это было восхитительно и интересно, ― сказала я. ― Подъем, прыжок, мое имя в центре гор. Почему ты сомневался, что мне понравится? Думал, испугаюсь?

    

   ― У тебя нет страха высоты, ― сказал Ким. ― Я должен был догадаться. Но ты одержима силой ради силы. Собираешь истории, порой совершенно не интересуясь содержанием, тренируешься, порой не получая никакого удовольствия. Мне казалось, что ты очень боишься остаться слабой, беззащитной, без ресурса.

    

   Кровь прилила к лицу. Правдивая оценка, возможно, но я никогда не признаюсь. Даже самой себе.

   ― Ты ошибался, ― легко сказала я, ― это было удивительное ощущение, из тех, которые никогда не поймешь, пока не попробуешь.

   ― Правда? ― Ким остановился. ― Высота тебя манит, прыжок понравился, но ведь что-то мешает двигаться дальше?

   Я молчала.

   ― Есть рядом одно место, ― Ким испытующе посмотрел в глаза. ― Там могут помочь разобраться в себе. И справиться с последствиями. Хочешь, дойдем?

   ― А вот это страшно, ― наконец, призналась я. ― Даже больше страшно, чем интересно.

   ― Я буду рядом.

   Еще одна горная тропа, на сей раз совсем пологая. Пластинчатый камень под ногами ― как ступеньки, в небольших углублениях ― зеленая вода. Пахло мокрым камнем, пихтами, любопытные птицы с шелестом садились на корявые стволы редких деревьев. Тропу пересекали узловатые крепкие корни, но трава была вытоптана. Постепенно ступени стали стертыми и симметричными. Стоячий душно-жаркий воздух пропитался напряженным ожиданием. Казалось, кто-то следит за нашим восхождением, контролирует каждый шаг. Ким продолжал идти размеренно и спокойно, прямо по середине тропы. Доверчивый, беззащитный. Мне хотелось спрятаться и осмотреться.

   Тропа перешла в плато неожиданно, и напряжение рассеялось, разлетелось по ветру звуком воздушных колокольчиков, детскими голосами, запахом дыма.

   ― Здравствуй, человек-певец, ― возник рядом желтокожий мужчина. ― Здравствуй, человек-женщина.

   Незнакомец был красив. Высокий, головы на две выше меня, с искусными рисунками на глянцевой коже, рельефной мускулатурой. Черные, как смоль, волосы заплетены в четыре длинные косы. Черты лица выразительные и правильные, а глаза синие, как юные васильки. Потомок богов, не иначе.

   Он смотрел снисходительно, даже немного презрительно, как на неразумных человеческих детей.

   ― Чего хотите, человеки?

   Ким шагнул вперед, сделал замысловатое движение левой рукой.

   ― Мир твоему народу, Саи-Но, ― произнес размеренно. ― Я буду тебе петь. Ты будешь лечить мою женщину.

   Красивый лоб богоподобного Саи-Но сморщился в непередаваемом мыслительном усилии.

   ― Петь хорошо, человек. Лечить стоит молодую козу. Что есть в обмен?

   ― В обмен есть много песен, сколько захочешь узнать. Будет сил держать ветер на много дней и ночей. Будешь знать новости из большого мира. И озерный камень.

   Ким достал из кармана зеркало. Саи-Но резким движением выхватил добычу, внимательно всмотрелся в отражение. Улыбнулся, кокетливо поправил волосы.

   ― Буду лечить. Будешь петь.

    

   У входа в селение росло раскидистое мифическое дерево. Джезраа. Миниатюрные, только проклюнувшиеся листья были покрыты клейкой смолой. Для всех растений осень и только у джезраа ― весна. Озимое дерево. Хотя нет, неправильно, озимые цветут весной, их просто сажают в зиму.

   ― Дерево мира, ― прошептал Ким. ― Под ним нельзя совершать преступлений.

   ― Почему? ― удивилась я, вспоминая успешную проделку с зеленоглазой мошенницей.

   ― Хотел бы я знать. Очередная забытая история Нелоуджа, ― пожал плечами музыкант.

   Глава 35

   Ким пел до заката. Подбирал простые слова, рассказывал сложные истории. Мужчины ― все, как на подбор, красивые и синеглазые, собрались вокруг. Сидели на корточках, тянули из мехов козье молоко. Иногда переглядывались и хихикали, чесались и ерзали. Им было скучно. После десятка песен аборигенам, судя по всему, удалось накопить немного ресурса. На пальцах стали загораться зеленые огоньки, кто-то потерял равновесие от невидимого толчка и опрокинулся на спину ― мужчины играли. Саи-Но то шикал, то смеялся и сам включался в незатейливую игру.

   Женщины суетились позади. К изгороди из колючего кустарника привязали тощую козу с грязным мехом. Полногрудые девушки в набедренных повязках оплетали цветами нечто, с моего места не видимое, и заунывно пели под нос.

   Мне было тягостно. Томило невнятное предчувствие, пугали глупые красивые люди. Дурманил сладковатый дым от ритуального костра, в который бесконечные босоногие дети подкидывали сухие цветы.

   Наконец, музыка стихла, и красивый Саи-Но встал.

   ― Спасибо, человек-певец, ― высокомерно кивнул. ― Человек-женщина, пошли со мной.

   Я неуверенно встала. Две девушки подхватили меня за локти и повели к оплетенному цветами кругу. В центре зияла яма в человеческий рост. Я отшатнулась и освободила руки, попятилась.

   Ким положил руки мне на плечи, прошептал в ухо:

   ― Так надо. Я проходил через это. Процедура длится всего час, воздуха будет достаточно. Вождь даст тебе успокаивающий настой, паника уйдет.

   Я повернулась к нему. Родное лицо так близко, не может он желать мне зла. Или может? Никому не доверяй, ― звучит в голове чей-то голос. Чужой. Прошлое. Не верю прошлому, не хочу верить.

   ― Я буду рядом, ― пообещал Ким и отступил в толпу мужчин.

   Девушки оплели цветами мои щиколотки и стянули запястья. Стебли выглядели хрупкими, но пошевелиться я не могла. Меня усадили на большой плоский камень, подошла старушка.

   ― Пей, ― повелительно сказала она, глядя в глаза, поднесла к губам мех.

   Жидкость отвратительная. Горькое молоко с примесью чего-то знакомого, но непонятного.

   ― Молоко. И кровь из вены здорового быка. И спокойная трава, ― пояснила старая женщина.

   Тошнота поднялась к горлу, но я усилием воли подавила рефлекс и допила до дна. Без успокаивающей травы час не выдержать.

   Девушки начали петь. Они кружились вокруг в странном танце, руки сплетались ветвями плакучей ивы, капли пота на сером камне впитывались многолучевыми узорами, запах костра смешивался с жизнью. Сознание уходило, улетало, выпаривался страх, улеглось нетерпение.

   Хотелось темноты и тишины, нужно было думать. Много думать. Цепкие взгляды мешали, ветер был слишком настырный. Двое мужчин аккуратно подняли меня, поместили в уютную, спокойную яму. Потом туда же опустили козу. Животное спокойное, сонное, мудрое. Я не одна, это хорошо.

   Последнее, что я видела ― массивный, отполированный до зеркального блеска камень, закрывающий сумеречный свет.

   А потом наступил покой.

   Глава 36

   Вчера я видела свой страх. Не ужас, леденящий кровь. Не кошмар, сковывающий сердце. Мутное, тягостное чувство. В тишине, в полусне-полубреду, в уютном коконе бреда, отгороженная живым щитом из терпко пахнущей козы.

   Вчера я смотрела в глаза себе. Изображение расплывалось в кривом зеркале, смеялось злым смехом, по губам текла кровь, на руках была кровь. Сменялось образом тонкогубой блондинки из воспоминаний старика, что рассказал сказку про шакала. И снова обретало моё лицо, манило, приглашало.

   Вчера я видела свою ненависть. Черную, липкую, несмываемым пятном лежащую на руках. Я задолжала месть. Еще не знаю, кому, догадываюсь, за что. Но отражение в зеркале будет пугать и смеяться, пока я не пройду этот путь до конца.

   Все долгие месяцы с момента пробуждения я боялась. Плыла по течению, подстраивалась под обстоятельства ― потому что боялась взглянуть себе в глаза. Воровке. Убийце. Стертой, вероятно, за дело.

   Но больше не боюсь. Время идти вперед.

   Проснулась я на рассвете, в округлой хижине с деревянным каркасом, обмазанным глиной. Ким сидел рядом. Почему-то он всегда просыпался первым, ждал, смотрел, оберегал.

   Сильный и большой, на ложе из сухих трав, с татуировкой на левой руке.

   ― Ким, что значит твоя татуировка? ― спросила я.

   ― Честность, ― пожал плечами Ким. ― Правда, подкожная, подноготная.

   Я кивнула. Хорошо быть честным с самим собой. Мне нужно в Институт. Узнать прошлое. Отомстить. В конце концов, я такая, какая есть.

   ― Ким, а когда мы вернемся в Нелоудж? ― спросила я, задумчиво перебирая сухие колосья.

   ― Я боялся, что ты именно об этом спросишь, ― кивнул Ким и сел. ― Даже не хотел вести тебя к Саи-Но.

   Я удивилась, подняла глаза:

   ― Ты знаешь, что я поняла?

   ― Догадываюсь, ― кивнул он, ― жалко, в глубине души надеялся, что дорога тебя вылечила. Еще четыре месяца пути, семь выступлений, и мы на месте.

   ― Долго...

   ― Мы не торопимся обычно, ты же знаешь. Дорога это цель, а не средство. Кстати, у меня есть для тебя подарок.

    

   ― Какой? ― удивилась я.

    

   ― Самый лучший. Книга. Она спрятана в фургоне, на полке слева, за набором инструментов.

    

   ― Ух ты! ― восхитилась я. ― А что за книга?

    

   ― История, ― пожал плечами он. ― А какая еще у меня может быть книга? Тебе понравится.

   ― Вечером посмотрю, ― потянулась я.

   ― Не сегодня. Когда соберешься уходить, чтобы у тебя было достаточно ресурса..

    

   Что-то во мне сжалось.

    

   ― Ким, ― почти жалобно попросила я, ― пойдем со мной. У тебя достаточно сил, чтобы пройти в Институт, там шикарная библиотека. Ты сможешь поискать материалы по истории Нелоуджа.

    

   ― Нет, ― покачал головой он. ― Я смогу пройти, но не смогу остаться. Если захочу поработать, то лучше остановлюсь у затерянных. По крайней мере там действительно можно работать над тем, что интересно. Но я артист, а не ученый, на самом деле. Я просто собираю истории и не претендую на анализ и систематизацию. Мне нечего делать в Институте.

    

   Я опустила голову. И без слов было ясно, что это мой путь, только мой.

   ― Ты вернешься, ― уверенно сказал он. ― Ты такая же, как я, на самом деле. Дорога у тебя в крови, готов поспорить, что не задержишься на одном месте надолго. С успехом или с провалом, но ты вернешься. Я буду тебя ждать.

    

   Мы не говорили об этом больше. Обсуждали выступления и даже продумывали план турне по Морэну, у морского побережья, о котором так грезил Рой, шутили и смеялись, но знали ― я в это турне уже не поеду.

   Солнце уже стояло в зените, когда мы вышли из хижины. Мне было горько, но легко. Будущее, которое прошлое, ждало за ближайшим поворотом. И я больше не боялась смотреть ему в глаза.

   За изгородью из колючки хоронили вчерашнюю козу. Животному повезло меньше, и даже мясо после ритуала считается несъедобным.

   Красивые люди красиво прощались. Напутственно желали здоровья, кивали свысока.

   Как потомки богов провожают смертных.

   Глава 37

   Через трое суток мы приехали в Серебряный город. Край, звенящий металлом ― прекрасное место для расставания. Последний совместный концерт, завершающее уютное приключение.

   Название вело корни от легендарного, небольшого и очень опасного озера серебра, расположенного всего в тридцати километрах от поселения. Большая часть культуры и промышленности города была связана с этим невероятным природным явлением. Даже в общественной библиотеке, как говорят, можно найти в свободном доступе настоящие учебники, описывающие физические и химические свойства серебра и объективно доказывающие невозможность существования этого металла в виде озера.

    

   Мы приехали в пять утра, Ким намеренно торопил водителей весь прошедший день и с традиционной бешеной скоростью гнал фургоны ночью. С первыми лучами занимающегося над городскими воротами рассвета Ким разбудил нас, помятых и невыспавшихся, и радостно объявил, что на сей раз успели. Эрин сонно выругался в ответ, Рой пробубнил, что ему как бы это вообще не сдался этот серый город в такое серое утро, что ничуть не омрачило энтузиазма ночного гонщика.

    

   ― Мы всего второй раз здесь, и в прошлую поездку так и не попали в город, ― объяснил он, ― Местные очень ценят утреннее время. С пяти до шести открываются центральные ворота и всех гостей впускают в город. До семи утра длится время завтрака, открыты таверны, в семь начинается рабочий день и в три заканчивается. В четыре вечера будем давать концерт, а в шесть город закрывается, чужаки вежливо выдворяются за пределы. Даже гостиница, видишь, ― Ким показал на массивное приземистое здание, неподалеку от которого привычной аркой стояли припаркованные фургоны, ― расположена за пределами города. Еще чужаков не пускают в город по субботам, по религиозным праздникам, по четным четвергам и еще по десятку столь же убедительных причин. Но надеюсь, что сегодня повезет.

    

   ― Звучит заманчиво, ― зевнула я, натягивая через голову платье. Наспех причесала волосы под нетерпеливым взглядом Кима и зашнуровала высокие кожаные ботинки. ― Готова.

    

   ― Люди, ― крикнул Ким, ― мы ушли. Присоединяйтесь, если проснетесь.

    

   Из соседнего фургона вышла Селена, как всегда подтянутая и аккуратная: "Я с вами", из другого выскочил Эрин, лохматый, но довольный. Рой, похоже, предпочел отоспаться.

    

   Ворота, украшенные богатой серебряной инкрустацией, ждали посетителей, распахнутые настежь. Впрочем, ни охраны, ни толпы желающих проникнуть в город чужаков вблизи не наблюдалось, и мы беспрепятственно прошли в город. Улицы пустовали и потрясали геометрической стройностью. На любом перекрестке весь город просматривался насквозь, от восточной городской стены до западной и от северных ворот, через которые мы зашли, до южных. Дома были приземистые и преимущественно серые с тонкой фиолетовой отделкой, ни люди, ни гостеприимные таверны на глаза не попадались. Иногда вдалеке виднелись закутанные в серое фигуры, с неизменным поднятым капюшоном. При виде нашей чужеродно шумной и яркой компании местные переходили на другую сторону улицы и сворачивали в очередной проулок. Мы притихли, как-то съежились, разом и не сговариваясь.

    

   Ночью выпал неожиданно ранний первый снег, покрыл улицы и еще зеленые листья легкой белой вуалью. Мы прошли еще два перекрестка и оказались на широкой площади правее центральной дороги. В середине бил красивый геометрический фонтан ― обычный, с водой, ничего серебряного. Впрочем, вода выглядела чарующе неуместно на фоне выпавшего снега и сковавшего землю первого льда.

    

   Почти у каждого дома росли цветы, нежные и экзотические, явно южные. Между клумбами танцевали оросительные фонтанчики замысловатых форм. "Это же сколько ресурса нужно", ― невольно подумала я. Красиво, конечно, особенно на фоне снега, но уж очень нерационально. Даже на демонстрацию силы не тянет, то есть понятно, конечно, что это требует силы, но с другой стороны, это же цветы.

    

   А еще было чисто. Может быть, конечно, это ощущение давал первый снег, но здесь таилось что-то еще. Ни единый осенний листик не танцевал хаотично в потоках ветра в этом городе, когда за пределами все дороги скрывались под мягким желтым ковром. Все выглядело правильным, геометрическим, выдержанным в едином, строгом и сером стиле, и даже экзотические цветы распустились невыносимо, безукоризненно симметрично.

    

   Трактир, впрочем, был обычный, и только серебряные столовые приборы напоминали о том, где мы находимся. Столики и барная стойка пустовали, и я отметила, как обескуражен Ким, который обожал новых людей, и искренне надеялся узнать хоть что-то об истории этого загадочного места. Да что там, последнюю неделю он только об этом и говорил: "Там крепостная стена вокруг города, ― пояснял он, ― которую постоянно обходит патруль. Часовые сменяются по времени, используют специальные, постоянно меняющиеся, позывные; все дееспособное население владеет оружием. Горожане воевали, много и жестоко, это видно невооруженным глазом, такой опыт не дается просто так. А я не могу найти никаких, даже мизерных и недостоверных сведений про битвы или конфликты, все соседние города существуют мирно, все, что у меня есть ― это пара нелепых слухов!"

    

   На звук вышел трактирщик собственной персоной и проводил нас к дальнему столику у настолько безупречно чистого окна, что я не удержалась и протянула руку, проверяя наличие стекла в раме. Стекло было.

    

   ― Как идут дела в столь ранний час? ― приветливо спросил Эрин.

    

   ― Спасибо, хорошо, ― сдержанно ответил тот, басовито растягивая слова. ― Кофе-то не желаете?

    

   ― Вообще не очень, я бы выпил чаю.

    

   Эрин, как и я, любил ароматные чаи с травами, но трактирщик оказался неожиданно настойчивым. Всплеснул большими холеными руками в неискреннем сожалении, покачал головой, посетовал:

    

   ― Вчера закончился нормальный чай-то. Только сегерская бурда осталась. Но зато есть замечательный кофе, горький, ароматный. Могу подать с шоколадом. Отлично помогает отогнать сны.

    

   ― Раз так, давайте кофе, ― кивнул Эрин.

    

   Мы заказали еду и по чашке кофе, и в рекордно быстрое время миловидная официантка принесла изумительно пахнущее жаркое в горшочках и задержалась, благосклонно отвечая на ухаживания Эрина. Кофе был обычный, только очень крепкий.

    

   Узнать и увидеть в городе не удалось почти ничего. Никто, кроме официантки и трактирщика с нами разговаривать не стал, все отвечали угрюмо и односложно. Это противоречило элементарному смыслу, ведь мы были путниками, начиненными историями и информацией, которая открывала почти все двери в обычных городах.

   Без десяти семь люди наконец-то вышли из домов, и озабоченным, почти строевым шагом двинулись в сторону южного выхода из города, ведущего к озеру. Мы приникли к стеклу, пытаясь разглядеть местных обитателей. Ртутные переливы одежды отвлекали внимание от нездорового серого оттенка кожи. Я украдкой взглянула на официантку. Даже в полумраке трактира было видно, что кожа на открытых участках тоже обладает специфичным оттенком, соответствующим сероватой окраске слизистой глаза.

   Глава 38

   Последний, Серебряный концерт был красивый. Я старалась, как могла. Заплетала дождевые струи в серебристые косы, закручивала скрипичным ключом звуки, добавляла эффекты за пределами видимости и слышимости. Создавала симфонии для обоняния и осязания.

   Пыталась превзойти саму себя. Ребяческое желание, чтобы вспомнили добрым словом, назвали незаменимой. Смешно.

   После концерта скрестила ноги на кровати в фургоне, откинулась, достала карандаш. Нарисовала на выцветшей карте завершающий штрих ― от Каресских гор до Серебряного города. Все-таки длинный мы проделали путь, тысяч пять километров. Извилистый, петляющий, волнующий. Лучшее время моей жизни, не дорога ― песня. Дорожный романс, путевая баллада.

   Напротив сидела официантка, которую все-таки сумел вытащить из города в гости Эрин. Хорошо, что я не одна сегодня. Хватит сил не прощаться вслух, сохранить лицо, уйти, как пришла ― просто. Без обязательств и сантиментов.

   Девушку звали Дари и она была красивая, несмотря на сероватый оттенок кожи, а может даже благодаря ему ― днем официантка, а вечером ― фея дождя. Хрупкая, серебристо серая, с точеными изящными чертами лица и мелодичным голосом ― про такую могли слагать песни древние менестрели. Дари потрясенно осматривала фургон и моё скудное имущество ― запасное платье, костюм для выступлений, большую металлическую чашку и два комплекта белья.

    

   ― И все? ― недоверчиво спросила девушка. ― Как ты можешь так жить?

    

   ― А что еще нужно? ― пожала плечами я.

    

   ― Куча всего! ― Дари развела руки. ― Шторы на окна, живые цветы, уютное кресло, картины на стены, косметика, теплая одежда, обувь, памятные сувениры...

    

   ― У меня где-то был срез сердечной сосны, ― сказала я, ― Но, кажется, я его потеряла.

    

   ― Как? ― в голосе прозвучал самый настоящий ужас. ― У тебя что, совсем нет чувств? Ни единой памятной вещи!

    

   ― У меня есть чувства, ― обиделась я. ― И самое главное ― чувство свободы. Мне нравится, когда все нужные вещи могут поместиться в походную котомку. А остальное... Остальное я помню.

    

   ― А зачем помещать вещи в походную котомку? ― возмутилась Дари. ― Ты и так все время в пути, разве не так?

    

   Я задумалась, подбирая слова. Сказала вслух через силу, сквозь зубы, как магические слова, заклинание материализации. Раз произнесенный приговор приобретал ясность и окончательность:

    

   ― Мне нравится здесь, но я не смогу остаться надолго. Я должна доделать нечто важное, уладить. Не всегда можно остановиться там, где уютно. Это право сначала нужно заслужить.

    

   Дари понимающе кивнула, пожала плечами:

    

   ― Бывает.

    

   ― Расскажи лучше о себе, ― попросила я. ― О вас, точнее. Я не могу понять ― эти крепостные стены, строгие часы посещения для чужаков, абсолютная закрытость ночью ― и вдруг ты, совершенно одна, молодая хрупкая девушка сидишь здесь и не похоже, чтобы ты чего-то опасалась. Ты супер-воин? Ты владеешь совершенными боевыми искусствами?

    

   Она улыбнулась, явно польщенная моими предположениями, а затем грустно помотала головой.

    

   ― Я чужая здесь. Я приехала из Нелоуджа, когда мне было пятнадцать. Родители погибли, а здесь живет тётя. Я не успела впитать местные страхи, и мне осточертело жить в сером, носить серое. ― Раздраженно объяснила девушка, закинула ногу на ногу, задумчиво потерла колено.

    

   ― А почему ты не уедешь? ― спросила я.

    

   ― Там у меня ничего нет, и никого, ― равнодушно сказала Дари. ― А здесь очень богатый город. Чужаков не любят, зарплата у официантов, как у библиотекарей в Нелоудже. Скоплю денег и уеду.

    

   Я кивнула. Хороший, практичный подход, достойный уважения. Уедет отсюда лет через пять, богатая, свободная и независимая, куда захочет, когда захочет.

    

   ― И все-таки, ― продолжила я, ― что скажет твоя тетя? Разве у вас не запрещено выходить за пределы городских стен на ночь?

    

   ― Нет, конечно, ― удивилась она. ― А ты откуда, у вас что, запрещено?

    

   ― Я из Нелоуджа, ― ответила я. ― Просто не понимаю местный уклад.

    

   ― Да нет, ― протянула Дари, ― запретов нет, ходи куда хочешь, это все просто сны.

    

   ― Сны? ― я подняла брови.

    

   ― Сны. Понимаешь, серебро активизирует ресурс в бессознательном состоянии. Очень часто сны становятся явью. Ты не представляешь, какие жуткие кошмары могут сниться интеллигентным с виду людям, очень много людей вокруг озера погибло, пока мы сообразили, что к чему.

    

   ― С ума сойти, ― ужаснулась я и вспомнила свои сны, в которых Селена оказывалась жутким оборотнем с огромными когтями, и я убивала ее, а потом понимала, что ее зеленая кровь разлилась по фургонам и все, кого я знаю, начинают рычать и набрасываться на меня. ― Нам надо отсюда убираться. Ты реально отчаянная, что к нам пришла.

    

   ― Нет, не переживай ты, ― равнодушно сказала непробиваемая официантка. ― С твоими снами ничего не случится. У тебя зрачки белые и кожа нормальная, сравни с моей.

    

   ― Ах вот в чем дело, ― протянула я. ― Вы заражены.

    

   ― Это серебро, постоянно, ― сказала она, ― в воздухе, в воде. Мы здоровы на самом деле, ничего не меняется, кроме цвета кожи, слизистых и снов.

    

   ― А как вы с этим справляетесь? ― уточнила я. ― Со снами?

    

   ― Мы выгнали из города всех, кто видел особенно яркие кошмары. И, конечно, в городе установлен режим гигиены сна ― вечером каждый житель тратит ресурс до нуля. Принято приводить в порядок свой дом и часть улицы, до зеркального блеска, поддерживать фонтаны, растения из чужого климата. Каждый следит за соседом, ведь если у того увял сад или плохо почищено окно ― он мог забыть про гигиену сна, и стать источником кошмара для всего города.

    

   ― Как-то бездарно. Не хотела бы я тут жить, ― прокомментировала я. Не знаю, что мне больше не понравилось, возможность исполнения снов, или соседи, которые наблюдают за чистотой моих окон. ― Но зачем тогда стены?

    

   Дари посмотрела на меня, как на ребенка, который не понимает очевидного запрета и раздельно произнесла:

    

   ― Целый город людей, ресурс у которых на нуле, не считая пары охранников. Как ты думаешь, зачем стены?

    

   Я кивнула: "Точно", стало неловко за свою недогадливость.

    

   ― Теперь твоя очередь, ― требовательно сказала практичная официантка. ― У тебя за спиной длинная дорога, расскажи мне что-нибудь равноценное.

    

   Я улыбнулась, это так напомнило мне Нелоудж, уселась удобнее. В дороге накопилось множество историй, и сегодня стоило облечь приключения в слова. Отблагодарить, запомнить, озвучить. Потрогать и обнять на прощание лучшие моменты. Погрузиться в стук колес. Стать ветром.

    

   Вечером, у костра, Ким пел. Длинные пальцы перебирали струны, руки обнимали гриф и обнаженная девушка, изображенная на корпусе гитары, танцевала в отблесках огня. Всегда великолепная, всегда изящная незнакомка, скрывающая лицо. Душа музыки. Струны звучали её голосом, и как легендарная русалка, схематичная девушка звала на сомнительные подвиги, искушала, толкала вперед.

   Сегодня Ким пел для меня.

   Он пел, и воспоминания окружали теплым роем ― настоящие, живые.

   Он пел, а я чувствовала влажный ветер на лице.

   Он пел, и слышались трели лесных птиц.

   Он брал аккорд, и земля уходила из-под ног, оставляя безграничную свободу первого полета.

   Он шептал, и мурашки бежали по спине, будили дремучие инстинкты, я прятала глаза.

   Он перебирал струны, а на языке чувствовался соленый вкус крови и буйная тревожная радость последней драки.

   Он играл, и стучали колеса, сменялись пейзажи, города и закаты.

   Он пел, и новые приключения звали вперед.

   Он не бил на жалость, не будил тоску, не напоминал о раскаянии. Не прощался. Не просил.

   А я все-таки плакала.

   Он пел.

    

   Дари и музыканты сидели молча, то ли оценивая новую песню, то ли погрузившись в размышления. Тексты Ким всегда писал сам и редкими вечерами представлял новые слова на суд друзей. Сразу никто и никогда не комментировал. Критика просыпалась утром, вместе с трезвым рассудком и здоровой иронией. Ночью песни обращались только к чувствам.

   Глава 39

   На следующий день музыканты давали повторный концерт, но я осталась в фургоне. Вчера, после часа взаимных рассказов Дари ответила еще на несколько важных вопросов и теперь я знала достаточно. Первый снег не оставлял выбора. Пора. Время истекло.

    

   Я медленно встала, тщательно зашнуровала ботинки и спрятала под платьем инкрустированный метательный нож. Затем забралась на кровать и потянулась за книгой на дальней полке. На обложке каллиграфическими буквами было выведено название: "Дважды пройденный путь". Вдруг вспомнилось ― у Кима же есть песня с похожим названием, которую упоминала Зиэн перед первым концертом. Я даже слышала, как музыканты ее исполняли, и потом дважды спрашивала Кима, о чем текст ― почти все песни музыкантов базировались на исторических фактах, или на довольно достоверных легендах, но он каждый раз ухитрялся как-то очень умело и непринужденно перевести тему беседы, и я забывала свой вопрос. Кажется, ответ сейчас передо мной.

    

   Это была подборка исторических фактов о некоей Эрлис, стертой и нашедшей себе дом в реабилитационном центре Нелоуджа в 815 году от Нарисованного Знания. "Подумать только, в восемьсот пятнадцатом, это восемьдесят лет тому назад, ― отметила я, ― сколько же времени существует этот центр." Так вот, упомянутая Эрлис, судя по приведенным фактам, была просто одержима идеей о свободном распространении знаний. Это именно ей принадлежал спорный афоризм "Знание ― не хлеб, его не станет меньше, от того, что ты его разделишь с другом". Сейчас это высказывание, разумеется, опровергнуто Версиленом, который охарактеризовал ценность информации вероятностью достижения цели, на основании чего объективно доказывал, что в общем случае ценность информации обратно пропорциональна количеству людей, этой информацией владеющих. Исключением являлась ситуация, когда носитель заинтересован в распространении информации, в связи с рекламным или идеологическим характером оной. Этот трактат Версилена, кстати, являлся одной из немногих серьезных доступных в общественной библиотеке книг, и поэтому я его изучила от корки до корки, и местами могла цитировать.

    

   Однако Эрлис оказалась личностью харизматичной и к тому же обладала незаурядным даром убеждения, что, в сочетании с пустотой и бесцельностью существования большинства стертых, породило беспрецедентное по своим масштабам общественное движение, которое быстро охватило весь реабилитационный центр и распространилось за его пределы. Так как большинство стертых обладали определенным багажом знаний, пусть неполных и разрозненных, они смогли за вполне приемлемое время создать собственную публичную библиотеку, доступ в которую изначально был абсолютно открытым, по идейным соображениям, но затем все-таки пришлось установить правило добровольного взноса, так как труд по созданию библиотеки потребовал слишком большой отдачи от активных участников, и они потеряли свою основную работу. Потом эта Эрлис куда-то пропала, добровольный взнос сменился обязательным, и его размер постепенно свел на нет интерес ко всей идее, а библиотека, выращенная на коленке, перекочевала в Институт. История довольно занимательная, но не сильно яркая.

    

   Больший интерес представляла вторая часть книги, в которой автор приводил сведения о графине Мерейской, происходившей из захудалого аристократического рода, владеющего небольшими землями в окрестностях Нелоуджа. Указанная графиня родилась в 785 году от Нарисованного Знания, в возрасте двадцати шести лет похоронила своих престарелых родителей, которые за всю свою жизнь детей не имели, а вот в пятьдесят лет скопили достаточно средств, обратились в Институт, и получили счастье вырастить дочку, которую все принимали за внучку. Девочка, выросшая своевольной в атмосфере бесконечной любви и обожания родителей, возжелала прославить свое имя и заодно облагодетельствовать обездоленных людей, не имеющих доступа к ресурсоемкой информации. Привыкшая к материальному выражению обожания графиня настоятельно рекомендовала всем, кто считал себя признательным ей за бесплатную силу, писать, рисовать, сочинять и распространять легенды о ней. Бесплатная библиотека привлекла достаточно путешественников и местной интеллигенции, не дошедшей до Института, и поэтому даже когда графиня бесследно пропала, истории и картины, ее описывающие, сохранились в весьма достойном количестве.

    

   В заключительной части автор наглядно доказывал, что графиня Мерейская и Эрлис являлись одним и тем же лицом, так что официально Эрлис оказалась первой и единственной стертой, чье прошлое было обнаружено. В заключении автор туманно намекал на то, что именно после этого инцидента в нашем обществе считается столь неприемлемой идея создания личных дневников и жизнеописаний еще живых людей, и приводил факты, что ряд примет, связанных с этим, вошел в нашу жизнь уже после восемьсот пятнадцатого года, и, вероятно, был насажден искусственно.

    

   "Так вот кого хотел видеть во мне Ким, ― подумала я. ― Вот почему он спрашивал про мои мысли насчет исследования. Но у меня нет никаких идей. Зато, быть может, свой путь я не повторяю".

    

   Я читаю быстро, потребовалось всего полчаса, чтобы ресурс стал заполнен на треть и книга закончилась. Я закинула подарок в котомку, в которой лежало остальное имущество, и медленно вышла из фургона. Дари вчера задала верный вопрос, но получила в ответ лишь половину правды. У меня было еще кое-что, больше и тяжелее всей походной котомки. Оно стоило дороже, чем может себе позволить девушка без гроша за душой, без дома и воспоминаний, и сейчас оно гнало меня прочь от моей любви, от дороги, от свободы, к какому-то мрачному испытанию, к раскопкам сомнительного прошлого, которое я хотела знать все меньше и меньше.

    

   Гордость.

    

   Отведенный на путешествия год истекал, и я не могла позволить, чтобы меня притащили в Институт, как нашкодившего котенка. Саи-Но помог найти смелость взглянуть в лицо правде. Теперь я готова идти.

    

   Я не оглядывалась.

   Глава 40

   На ходу проделывала упражнения, которым научила Селена ― натягивала заплатки на те места своей памяти, которые не хотела делать общим достоянием, представляла идеальный мир ― неисчерпаемая тема для поддержания уровня ресурса. И почему это не приходило в голову раньше?

    

   Я создала иллюзию, что на мне стандартный серебристо-серый плащ, популярный в этом городе. Плохонький, простенький фантом, но на расстоянии до трех метров сработает.

    

   Неподалеку играли барабаны. Большинство жителей города на концерте, и это прекрасно, к тому же у моих друзей отличное, стопроцентное алиби, на случай, если я провалюсь. А уж себя я как-нибудь вытащу. Я быстро направлялась в восточную, самую богатую часть города. Чуть в стороне от остальных, обрамленный роскошной плодоносящей виноградной лозой, стоял мрачный трехэтажный особняк, выкрашенный в традиционные серо-фиолетовые цвета.

    

   Здравствуй, Дарек Странный, Дарек Жадный, собирающийся продать свою собственную дочь за архаичные книги Морэна, ― подумала я, ― К тебе идут непрошенные гости.

   "Не признает чужих людей в доме, не держит охрану, в отличие от других аристократов, ― рассказывала Дари вчера. ― Странный тип. Про него ходит много легенд, тебе какую рассказать, пострашнее или пикантную?"

   Я выбрала страшную. Надеялась, что официантка мимоходом опишет планировку дома ― но все действие мрачной легенды развернулось на заднем дворе, и звучало настолько спекулятивно штампованно, что я не поверила ни одному слову. Там фигурировала какая-то хромая девочка-сиротка, которую Дарек однажды выгнал в ночь и поплатился за это душой.

   Не страшно, с одним вельможей я справлюсь, сколь бы силен и бездушен он ни был. Легкая добыча для той, на чьих руках кровь профессионального наёмника.

   Я усиленным трехметровым прыжком перемахнула через забор, пробежала пригнувшись к приземистой двери в подвал, закрытой массивным ржавым замком. Достала из волос шпильку и начала ковыряться в ключевине. Получалось медленно, я нервничала, на заднем дворе лаяли собаки и это мне не нравилось. Наконец, удалось подцепить язычок, замок щелкнул и сдался. "Спасибо, глупое прошлое", ― подумала я и проскользнула в подвал. Усилила обоняние. Пахло затхлостью, сыростью, плесенью. Нет, здесь умный хозяин держать книги не станет.

    

   Я заставила глаза видеть в темноте, как учили жители Рагела. На свежую голову, без мыльного пузыря от депривации сна, чувства обострились на удивление легко.

    

   Беззвучно побежала по лестнице, ступая неестественно мягко. Было тихо и просторно, новое тщательно подогнанное дерево под ногами не издавало ни звука. Наконец, почувствовала запах, тот самый, несравненный. Пахло силой, знаниями ― книгами. Я пошла на запах и оказалась перед железной дверью с одной ручкой, без единого замка, без замочной скважины.

   "Здесь должна быть ловушка", ― подумала я, но руки, привыкшие действовать, уже потянулись к блестящей стальной ручке. "Зря", ― мелькнуло в голове, а на левом запястье ловко и сильно, как мышеловка, защелкнулся ресурсовый капкан.

   Примитивно. Элегантно.

   Хозяин уже наверняка в курсе, что в доме незваный гость, и не скрыться отсюда, разумеется, потому что капкан защищен от любого ресурсового воздействия. Не расплавить, не открыть ментальной силой.

   Физической ― можно, только как? У меня есть нож, но металлическую клешню не перепилить. Ампутировать руку и затем быстро прирастить конечность на место? Не успею, потребуется слишком много времени и сил, хозяин дома наверняка успеет вернуться. А я тут беспомощно свернусь в уголке, уже без капкана, но и без ресурса тоже.

   "Обязательно надо будет изучить медицину, когда попаду в Институт, ― подумала я, ― Позор быть такой беспомощной в том, что касается собственного тела. Но что же делать, что делать... Можно, конечно, признаться, что я из музыкантов. Жадный же этот Дарек, не зря его так называют, наверняка можно будет договориться. Только дорого выйдет, да и не хочу. Ушла уже, насовсем, сама ушла, и выпутываться надо тоже самостоятельно.

   Что делать, когда ты беспомощна, когда тебя сейчас схватят и потащат стражи... Какая-то смутная, связанная с забытыми затерянными мысль витала в голове, и никак не давалась в руки. Значит квадрат, и в центре него круг. Он заперт. Но из третьего измерения я легко его достаю. Вверх. А если, ― подумала я, ― Если..."

   Закрыла глаза. И попыталась представить то самое, четвертое измерение, про которое толковал моложавый старик в спрятанном раю. Получалось плохо. Отвлекал капкан и почти физическое ощущение утекающего времени.

   Успокоилась. Выдохнула. Как он там объяснял? Сходящиеся оси, квадрат, ощетинившийся множеством перпендикулярных плоскостей. Добавить немного ресурса для упрощения восприятия. Если ресурсом можно заставить себя бежать быстрее, то можно и разогнать воображение?

   В голове вспыхнул фейрверк озарения, мир стал черно-белым, фрагментарным и невыносимым для восприятия. Я сощурилась, минимизируя область зрения ― непонятные объекты отзывались гулкой болью позади глазниц. И вдруг увидела капкан, защищенный, проверенный и совершенный в трехмерном мире, но болезненно уязвимый с высоты нового понимания. Глупая, неуклюжая конструкция, можно просто вытащить руку, свободную и невредимую. Звякнули металлические оковы, затуманилось зрение.

   И мир вернулся. Обычный, разноцветный, и комично простой. Ресурса хватило, благодаря "Дважды пройденному пути", болезненные ощущения от перерасхода не ударили. Интересно, думал ли Ким, что я использую подаренную книгу для грабежа и побега домой. Догадывался, ― успокоила себя. ― Он хорошо меня знал".

   Я выдохнула. Забавная вышла махинация, стоит обдумать на досуге открывающиеся горизонты. Интересно, смогу ли повторить этот номер в спокойном состоянии? Ладно, посмотрим позже, сейчас часики тикают, нужно брать то, за чем пришла и убираться восвояси.

   Я осторожно заглянула в комнату и отшатнулась. В самом центре комнаты стояла моя полуобнаженная копия, слабо светящаяся в свете поднимающейся луны. Этого не может быть, ― подумала я. ― Обман зрения. Но кто там? Девушка, неподвижная, в темноте? Что скрывает Дарек Жадный в своем доме? Я прижалась к стене, закрыла глаза, собираясь с духом, и снова заглянула.

    

   Со второго раза стало понятно, что фигура принадлежит не человеку, а статуе. Я снова выдохнула и тихо проскользнула в комнату. Даже на подготовленного человека такое произвело бы тягостное впечатление, я же была просто парализована. Вся комната посвящалась мне. На стенах висели изображения меня, полки были заставлены небольшими барельефами, статуэтками, кулонами, и со всех смотрело мое лицо. Ямочка на левой щеке, когда улыбаюсь, родинка на правой груди, изгибы шеи. Хотелось бы обвинить хозяина дома в фетишизме, но не находилось причины ― все собранные вещи являлись подлинными произведениями искусства. Изделия принадлежали разным мастерам, разным эпохам, были выполнены в разных стилях и техниках, и единственное, что объединяло всю коллекцию ― это я. Свободна, полуобнажена; стою, раскинув руки на поле; держу в руках факел, на лице ― воинственный зов. Я пригляделась и вдруг не поняла, но почувствовала чуждость с изображенной моделью. Мастера ваяли другую женщину ― лучшую, идейную, одухотворенную, внешность которой я носила лишь насмешкой судьбы ― а судьбы ли?

    

   Подошла к книжной полке и взяла книгу наугад. С обложки смотрело мое лицо. Аннотация на первой странице гласила: "Жизнеописание великой танцовщицы Неис Морэнской, основоположницы гуманизма и феминизма, сопровождавшей в военных походах великого Императора Керина, правившего в I веке от Нарисованного Знания".

   "Неис, ― подумала я и застыла ― Этого не может быть."

   Медленно отошла и обессиленно села в углу; отвернулась, стараясь скрыться от осуждающих взглядов женщины, чью внешность не по праву ношу, и попробовать объяснить необъяснимое.

   Мне не может быть восемьсот лет, никакие эксперименты с ресурсом не позволяли продлить жизнь более чем до ста пятидесяти, это точно. К тому же, моя память была повреждена только в части личных воспоминаний, но я помнила Нелоудж, улицы, обычаи ― и все сведения относились к последним пятнадцати, может двадцати годам. Мне не могло быть больше двадцати пяти. Тем не менее, вот она я, окруженная своими барельефами, некоторые из которых старше Нелоуджа.

   И в этот момент в голову пришла очевидная и страшная мысль. Мне просто могли стереть и внешность тоже, чтобы избежать случайного узнавания, прокола с Каресскими горами, например. Почему бы нет? В Институте меняют лица и фигуры запросто, за вполне подъемные деньги. Всем желающим, что недовольны собой и готовы платить. Ничего особенного, каждый ребенок знает, что аристократы перекраивают фигуры и лица в угоду моде. В этом году, например, особенно ценились пышные бедра, и все обеспеченные дамы, от зажиточных горожанок до высокородных леди, обзавелись выдающимися ягодицами.

   Но почему-то догадка подкосила меня. Я поняла, почему при первом взгляде в зеркало не ощутила ни тени узнавания. Потому что тело, которое я так старательно прокачивала и которым гордилась, как единственным достойным наследством из сомнительного прошлого, оказалось чужим. Украденным и не оплаченным. Как бы отнеслась великая, мудрая и талантливая танцовщица прошлого к тому, что её внешность носит человек, способный на убийство? Я опустила голову на руки, и тут же услышала приближающиеся шаги, остановившие поток неуместной рефлексии.

   Нужно убираться отсюда. Схватила с полки наугад пять книг, глянула на обложки ― пойдет, математика. Огляделась на прощание ― книги для прохождения Испытания взяла, следов не оставила ― вылазку можно считать завершенной, пора сматываться. Зажмурила глаза, представляя Каморки. Собралась экстренно телепортироваться, благо, ресурса от догадки хватит с лихвой. Хоть какая-то польза от печального открытия.

   В зажмуренных глазах закружились цветные звездочки, и тут озорная мысль нарушила необходимую для маневра концентрацию. Шалость на прощание. Будет, о чем вспомнить. Грех не воспользоваться изумительным сходством!

   Оглянулась на статую, быстро стащила платье через голову и обвязала вокруг бедер, на манер свободной схенти, которую носили во времена Неис, и повернулась к двери спиной.

    

   Дверь резко разпахнулась, тяжело дыша забежал хозяин дома. Один. Жадный, но смелый, ― заметила я и медленно повернулась. Ярость на обрюзгшем лице сменилась ужасом пополам с восторгом, оказалось, что даже имея за плечами год сценического опыта, в некоторых ситуациях очень сложно не расхохотаться.

    

   ― Дарек, ― произнесла я с театральным пафосом, ― Я следила за вами и вашим интересом ко мне. Но я недовольна. Вы собираетесь отдать свою дочь замуж за того, кого она ненавидит ― разве это то, за что сражалась я? Отмените свое решение, или вы узнаете силу моего гнева! ― Я подняла правую руку в эффектном жесте, не выпуская ворованных книг из левой, и заставила вспыхнуть вокруг меня ресурсовый огонь. Я десятки раз проделывала это на выступлениях, и потому пламя вспыхнуло мгновенно, яркое и рассыпающее искры, на что способны немногие. Затем зажмурила глаза, скрытая в огненных сполохах и телепортировалась.

   Глава 41

   ... и в следующий момент я сидела на своей кровати в Каморках. Напротив спала, свернувшись клубочком, Эмми, а подо мной кто-то зашевелился и приглушенно завизжал. Я вскочила.

    

   На моей кровати, укутавшись одеялом по уши, спало какое-то невообразимо лохматое существо. В комнате было темно и тесно, одежда громоздилась на угловатых стульях, на столе стояли две чашки. Я пригляделась и поняла, что лохматое существо ― это сонная Лори.

    

   ― Какого черта ты здесь делаешь? ― заорала я, еще не сообразив окончательно, что к чему, но подруга быстро расставила все по местам.

    

   ― Это ты что здесь делаешь, я здесь живу! ― громко и сонно возмутилась она.

    

   Эмми испуганно дернулась и села, на шум прибежала Зиэн, и мы зажгли свет, а потом долго и радостно орали друг на друга. Лори согрела чай, мы привычно разместились по двум узким кроватям, и это было прекрасно и уютно, как будто я вернулась домой после длинного путешествия. По-настоящему ― домой. Комната, казалось, сжалась за время поездки. Мне представлялось, что потолки должны быть выше, а стены ― ярче. Дышать было трудно, городской воздух, запертый в кирпичных стенах, оставлял чувство тяжести и дискомфорта.

   Но подруги улыбались шире, чем помнилось и в полузабытых голосах слышалось уютное тепло. Я отложила украденные книги в сторону, чтобы прочитать утром, перед выходом в Институт, и привычно обняла колени ― настроилась на длинную беседу.

   Эмми испуганно допрашивала, почему я в таком виде ― полуголая, с платьем на поясе, я вспоминала лицо Дарека и пыталась объяснить сквозь смех.

    

   Подруги задавали тысячу вопросов, и я честно отвечала на половину. В ту ночь было сказано много, десятки историй, три часа, горло пересохло от слов, лицо Зиэн сияло от счастья и вдохновения. Я уже представляла десятки новых моделей кукол знания, которые художница в ближайшее время представит на суд Ноэр. Эмми улыбалась и только Лори была ужасно недовольна:

    

   ― Почему ты не вышла замуж за этого своего артиста?

    

   Я улыбнулась, потому что знала много вещей, которые едва ли смогла бы понять Лори. Знала, как обжигает разгоряченную кожу звенящий горный водопад; видела, что весенний дождь оставляет на проселочных дорогах зеленые лужи; чувствовала, как бьет в лицо вольный ветер при свободном падении с неимоверной высоты.

    

   И я прошла этот путь не одна, а потому точно знала, что счастье ― не абстрактная концепция. Оно у меня было. Но настало время двигаться дальше.

    

   ― Ты его хотя бы любишь? ― тихо спросила Лори, не дождавшись ответа, и протянула мне "Дважды пройденный путь", единственный подарок Кима, раскрытый на форзаце. Там была надпись, которую я не заметила, второпях читая содержание. Всего три предложения, написанные крупным размашистым почерком:

    

   "Кори, ты всегда можешь вернуться.

    

   Не повторяйся.

    

   Ким".

    

    

   На улице хлынул проливной дождь, крупные капли забарабанили по жестяному подоконнику. Я отвернулась к мутному, покрытому потеками стеклу.

   Потому что с самого начала точно знала одну простую истину, чуяла тем самым спинным мозгом и страшилась на уровне инстинктов: вернуться я уже не смогу.

    

    

    

    

  

   Часть третья: Институт

  

  

   Глава 42

   Я стою посреди огромной жаркой пустыни, горячий ветер немилосердно стучит пылью в лицо, песок набивается в глаза, уши, нос. Ресурс на нуле. Разумеется. Иначе и быть не могло. Только непонятно, какого черта я крала эти книги, вообще, что мешало мне пойти сюда в первый же день. Пятки жжет. Я подпрыгиваю, и моментально наступает облегчение.

   К тому же я подпрыгиваю высоко, слишком высоко, как резиновый мячик. Прохожу пару шагов, слишком горячо, прыгаю снова, теперь вперед. Метра на четыре, не меньше, пятки успевают ощутить облегчение.

    

   На мне только облегающее спортивное белье, но даже в минимуме одежды жарко и я босая. Прыгаю, пытаясь сообразить, куда, и вижу вдали темные точки. Гигантскими скачками я приближаюсь к ним, дыхание становится прерывистым. Поднимается ветер, в лицо летит песок, скрипит на зубах, набивается в нос. Я щурюсь. Темные точки оказываются мишенями, под ногами лежит ресурсовое ружье. "Ну разумеется", ― слышу я в голове голос Роя. ― "Ты, это, ничего и не могла другого придумать". Я поднимаю ружье, ствол не заряжен. Рядом ― семь патронов, чуть припорошенные красноватым песком. Мишеней три. Я не стреляла в этой жизни, но определенно стреляла в той ― машинально снимаю предохранитель, загоняю патрон, вскидываю ружье к плечу. Слышится чей-то голос, безликий и невыразительный: "Выдохни и стреляй. Плавно. Не дыша. Между ударами сердца". Сердце стучит бешено, и легкие раздуваются как кузнечные меха ― я безостановочно прыгаю, но заставляю себя успокоиться. По-прежнему прыгаю, но медленно, ищу дыхание, нахожу и замираю. Выдыхаю. Пятки жжет невыносимо, но я плавно отпускаю спусковой крючок и вижу, как пуля уходит куда-то влево и вверх. Ружье стреляет сильно и хорошо, как будто я добавила ресурса. С такой траекторией полета можно поразить цель даже за пару километров, но что-то не так.

    

   Прыгаю вперед, и с размаха ударяюсь о волну горячего ветра, падаю спиной на обжигающий песок, перекатываюсь и тут же вскакиваю на ноги. Еще прыжок вперед ― и снова тот же результат. Нужно стрелять отсюда.

    

   Подпрыгиваю в отчаянии, пятки горят. Осматриваю ружье и вижу два численных деления. "Конечно, " ― думаю я, ― "Поправки. На ветер и...". Подпрыгиваю еще раз, и решаю сначала выставить ветер. Пытаюсь вспомнить формулы, голова плывет от жара, бесконечного песка, бесконечных прыжков. Я хочу остановиться. Отрываю от шорт кусок ткани, наматываю на палец и пытаюсь определить показатели, хотя не представляю, как я замерю скорость ветра без ресурса, и вдруг понимаю все необходимые характеристики. Числа появляются прямо на куске ткани, как будто вышитые неизвестной рукой. Мозг сжалился надо мной. Порывы ветра доходят до двадцати метров в секунду. Мучительно вспоминаю формулы, считаю и наконец, сдвигаю первое деление.

    

   Второе деление. Снова прыгаю, уже привычно, и понимаю, что это гравитация. Замечательно. Но вычислить показатели? И в тот же момент пейзаж меняется, песок под ногами становится прозрачным, и я нахожусь на поверхности стеклянного глобуса. Вижу мерные деления и подписи на них. До мишеней один километр. Радиус планеты ― 2048 километров. Масса пули ― 9.90 граммов. Замечаю на горизонте дыру, пробитую моим первым неудачным выстрелом ― на три метра левее мишени и на один метр выше.

    

   Ступни горят. Боль кажется неестественным, архаичным чувством в этом сюрреалистическом, высокотехнологичном окружении, я кажусь себе подопытной обезьяной. Собственно, так оно и есть, но мне по-прежнему больно.

    

   Зажмуриваю глаза, прыгаю, и вспоминаю формулы. Вычисляю. Долго, мучительно долго, около двенадцати прыжков и наконец, сдвигаю второе деление.

    

   Вскидываю ружье и стреляю, на выдохе, но сердце уже не подчиняется никакому ритму, и пуля снова уходит мимо. На этот раз выше, сильно выше, и я понимаю, что ошиблась в расчетах. Пересчитываю, нахожу ошибку, не получаю никакого ресурса. Это ощущение оставляет действие неприятно незаконченным. Как будто съела любимое лакомство, но не почувствовала вкуса. Передвигаю второе деление, снова стреляю. Опять мимо, но это уже сбитое дыхание, всего на тридцать сантиметров выше.

    

   Осталось пять пуль и три мишени. Прыгаю, стараюсь привести дыхание в норму, но это уже не помогает. Я устала. Сердце стучит, как барабан. Только барабаны играют четко, а сердце уже давно сбилось с ритма. Вдыхаю носом и выдыхаю ртом, стараясь не обращать внимания на сухость и песок, и наконец, останавливаюсь на слишком длинный миг, замираю и стреляю. Левое колено и правая ступня горят, и я чувствую, как наливаются волдыри, но это не важно. Попадание.

    

   Четыре пули и две мишени. Стреляю. Попадаю.

    

   Три пули и последняя мишень. Боль почти не заметна, но я чувствую торжество и прилив эндорфинов, и это тоже плохо. Контроль. Я успокаиваю сердце, приземляюсь на обожженное колено, стреляю и мажу.

    

   Две пули и последняя мишень. Заставляю себя прыгнуть десять раз медленно и размеренно, ноги болят, но руки спокойны. Сердце спокойно. Стреляю. Последняя мишень падает и ветер утихает. В пять прыжков добираюсь до упавших мишеней и вижу огромный разлом в земле, но это смешно. Это скорее награда, чем испытание, я разбегаюсь, прыгаю в последний раз, и пейзаж сменяется.

   Глава 43

   Стою перед входом в огромное неопрятное строение, выполненное из наваленных во много слоев бревен. Бревна тонкие и длинные, с заостренными концами и прожилкой в середине. В строении очень много входов и, наверное, много выходов. Обойти его нельзя. Мне нужно на ту сторону.

    

   Строение пахнет старой хвоей и что-то ужасно напоминает, но я не понимаю, пока не вхожу внутрь. Это муравейник. Я чувствую, как поднимаются волосы на затылке, и одновременно с этим у входа появляются муравьи. Насекомые обычного размера, не соответствующего муравейнику, и я могу от них убежать, и я бегу. Передо мной развилка, я бегу налево, снова развилка, направо и попадаю в тупик. Возвращаюсь, муравьи уже рядом, чувствую шелест миллионов лап, поворачиваю налево и снова попадаю в тупик. Разворачиваюсь, в следующий момент лавина оказывается у ног, и насекомые поднимаются, огромной, бесформенной массой. Больно и страшно, я кричу и... умираю.

    

   Чтобы снова очнуться у входа в муравейник. Я не хочу идти внутрь, отчаянно, физически не хочу, и какое-то время безнадежно ищу другой путь. Которого, разумеется, нет. Вдыхаю, принимаю низкий старт и бегу со всей мощи. Прямо, налево, налево, тупик, назад, прямо, тупик, назад. И умираю. Менее больно, но опять очень страшно.

    

   Третий раз. Прямо, прямо, налево, тупик, назад. Боковым зрением замечаю в переходе кого-то, кроме муравьев, неясную фигуру. Тень приближается, сворачивает, и в этот момент меня снова настигают муравьи, и я снова умираю. Совсем не больно. Страшно.

    

   Снова стою у выхода и пытаюсь понять, что делать. У меня нет ничего, то есть совсем ничего ― под ногами ― кусок монолитной скалы, сверху ― безупречно синее небо, и я могу отходить от входа в муравейник только на пять метров в любом направлении. Затем меня нещадно отбрасывает ветром, на эту самую монолитную скалу. Мельком замечаю, что волдырей на колене нет, и пятки тоже выглядят здоровыми. Я пытаюсь собраться с мыслями, подумать, отдохнуть, в конце концов. Сажусь на землю, скрестив ноги, и изучаю бревна, точнее гигантские хвоинки и думаю, как бы их приспособить и слишком поздно замечаю волну муравьев. Вскакиваю, бегу в муравейник, вижу две фигуры в глубине, одна бежит налево, другая прямо, поворачиваю направо и умираю. Не больно. Не страшно. Рутина.

    

   Прихожу в себя с мыслью: "Полный перебор" и эта мысль мне абсолютно не нравится. Вспоминаю неясные фигуры. Если бы их догнать и сказать, куда бежать уже не надо. Если бы на каждом повороте, да по три таких фигуры, или сколько там ответвлений... Не успеваю додумать эту мысль, как зрение приобретает странную фрактальность. Будто бы я смотрю не одной парой глаз, а несколькими. Поворачиваюсь налево и одновременно вижу: пустоту слева; себя, с головой повернутой налево; двух себя, с головой повернутой налево. Я смотрю вперед и делаю шаг. Картинки сдвигаются. Мы входим в муравейник. Развилка. Самое сложное. Картинки меняются, направляю одну себя налево, одну прямо и одну направо. Это сложно, как будто управлять искусственной частью тела. Нужно четко осознавать, куда движется каждое из моих "я". Мы продвигаемся медленнее, чем когда я была одна. Мое правое-правое-левое "я" уткнулось в тупик и погибло, остальные пока в движении. На развилках картинки распадаются на мелкие фрагменты, и все сложнее удерживать в голове схему муравейника-лабиринта, и я почти радуюсь, когда часть моих "я" утыкаются в тупики и освобождают картинку. Нас становится меньше, нескольким "я" даже удалось встретиться, но большинству не повезло. Из лабиринта нас выходит трое, оглядываюсь, вижу ту же тройную картинку ― пустота, затылок, два затылка. Сажусь. Растроение не пропадает, голова раскалывается от боли. Я закусываю губу, встаю и остаюсь на месте. Я иду в лабиринт и остаюсь на месте. Я погибаю, два раза, одновременно, и остаюсь одна снаружи. Картинка перед глазами приходит в норму, и я тяжело выдыхаю. И тут же пейзаж снова меняется.

   Глава 44

   Я стою на песчаном пляже и вижу на другом берегу озера Институт. Погода приятная, на воде почти нет волн. Пахнет тиной и прелью, кричат чайки. Оглядываюсь, чтобы убедиться ― вокруг нет ничего полезного, и медленно вхожу в теплую воду. У берега неглубоко, и я размеренно иду вперед, вода поднимается до колен, по пояс, по грудь, и тогда пускаюсь вплавь. На поверхности вода еще теплее, прикосновение волн почти не заметно. В диаметре озеро километра четыре, Институт на противоположном берегу, чуть левее. Берег вздымается неестественными каменными глыбами ― как всегда, в Испытании есть только один путь. Сейчас ― напрямик. Неторопливо плыву.

   Солнце отражается от зеленоватой воды и слепит глаза, я жмурюсь и двигаюсь вперед. Плыву долго, наверное, час, и слышу негромкую мелодию со стороны песчаного берега, с которого зашла в воду. Сначала кажется, что это иллюзия, созданная шумом волн, но звук становится все громче, все отчетливей. "Не поворачивайся", ― говорю себе. ― "Тебе нужно вперед". Но мелодия нарастает и я все-таки оборачиваюсь, оправдывая себя тем, что реальность не может быть хуже фантазий. Только реальность и есть мои фантазии.

    

   На берегу сидит Ким, с такого расстояния не видно лица, черты которого скрыты в странной тени. Но я знаю, что это он, по линии плеч, по наклону головы. Потому что больше никто не может быть позади, когда мне нужно вперед. Вижу, что Ким играет на гитаре, и каждая нота, каждое прикосновение к струне фальшивы, но объединенные звуки образуют нереальную горькую гармонию. Останавливаюсь, волны равнодушно держат меня на плаву.

   Солнце скрылось за тучами, и озеро стало серым, мрачным, бездонным. И нет в этом мире никого, кроме меня, Кима, и фальшивой мелодии. Не существует на свете ничего горше этой мелодии, и не может существовать. И ясно вижу, как через лес, в нескольких километрах от Кима начинает скользить из-за спины страшная, неясная тень. Тварь, понимаю я. А Ким играет, играет, и несмотря на расстояние пальцы на струнах видны отчетливо, каждый звук впечатывается в сознание, как стон.

    

   Отворачиваюсь. Слезы текут по лицу и смешиваются с водой, плыть тяжело, незачем, горько, и даже дышать тяжело и незачем. Институт впереди уродливый, бесцельный и ненужный, но я почему-то и зачем-то плыву и постепенно мелодия затухает.

    

   Наступает вечер. Солнце уходит и становится холоднее. Мышцы сводит и меня бьет мелкая дрожь, плыть я уже не могу. Зависаю на месте, сосредотачивая все усилия на том, чтобы не утонуть. Каждый выдох тянет на глубокое темное дно, ленивые волны все настойчивей подбираются к носу.

   Я устала, ужасно устала, холодно и пусто в этом мертвом озере, в котором нет ни единой рыбы, в этом пустом мире. "Скоро все закончится, " ― говорю я себе, и вдруг меня осеняет ужасная мысль. "А что произошло с теми, кто не прошел испытания? А вдруг они застряли здесь, в царстве собственных фантазий?" Ужас, холодный, как волны, сковывает меня, и я погружаюсь в воду на миг, тут же выныриваю и отплевываюсь.

    

   Самая долгая ночь в моей жизни. Холодно, мышцы скованные, непослушные, и стоит больших усилий просто удерживаться на поверхности. Сомнения терзают, не оставляя перерыва на покой ― а вдруг испытание уже закончено и я его провалила? В голове звучит "Значение имеет не результат, не цель. Значение имеет лишь путь, то, что ты способна и готова сделать". Вдруг следовало вернуться и спасти Кима, вдруг это была проверка на человечность? Или нужно утонуть? В муравейнике же я умирала и без этого не нашла бы ответ. Но в моем Испытании не может быть повторов, и я знаю наверняка, что смерть в фальшивом озере будет настоящей.

    

   Наступает утро, и я вижу, что Институт не приблизился ни на йоту, а от берега уже безнадежно далеко. Безудержно стучат зубы, и ногти на руках голубовато-синие.

   Рассвет над мертвым озером запредельно прекрасен. Нежно-розовые лучи восходящего солнца рассыпают по поверхности искрящиеся блики и подсвечивают легкие облака потусторонним сиянием. Холодная красота призывает к умиротворению, ледяные объятия волн почти успокаивают.

   Но вместо смирения захлестывает пьянящая злость, и я понимаю, что доплыву. Плевать, как и когда, и не имеет значения, что в Институте меня уже не ждут и считают испытание проваленным. Я была там один раз, пройду и сейчас, это мне по плечу.

    

   "Я приплыву к вам, слышите?!" ― ору во весь голос. ― "Доберусь, и вам придется со мной считаться!"

    

   И в следующий момент оказываюсь в Институте.

   Глава 45

   Прошло целых два дня, а меня все не покидало ощущение сюрреалистичности происходящего. Не знаю, чего я ожидала после испытания ― высоких готических сводов, мрачных людей в темных мантиях, разговаривающих отрывистыми пафосными фразами и паутины в углах, или просто продолжение фантазий, но теперь уже не моих, а коллективных, но реальность обманула все ожидания.

    

   Институт оказался просторным, чистым и светлым зданием с широкими коридорами и большими окнами. Он был многоэтажным, и мне предоставили доступ на все первые восемь этажей, занятые группами исследователей. На девятом и десятом уровнях располагалось руководство, и туда без повода путь был заказан.

    

   Меня поселили в уютной гостинице, раскинувшейся в соседнем крыле, выдали халат, тапочки, банные принадлежности и записную книжку. Элегантные девушки в темных балахонах объяснили, что каждый день в актовом зале на первом этаже проходит семинар одной из ста тридцати восьми работающих в Институте исследовательских групп. Я вправе эти семинары посещать и присоединяться к работе любого проекта. Также можно начать собственный проект, если есть желание. Если есть идеи, то следует подать заявку и провести собственный семинар. В выступлении обосновать перспективность в плане быстрого получения значительного объема ресурса, а также предоставить список необходимых для реализации материальных благ и доступа в библиотеку. Доступ, оказывается, давался далеко не всем и не полный. Количество и содержание доступных секций ― "витков" на местном сленге ― напрямую зависело от выбранного направления исследований.

   Первый день я отсыпалась и читала увлекательнейший философский трактат "Имя цветка", найденный в верхнем ящике гостиничной тумбочки вместе с дохлым тараканом и надушенным носовым платком.

   В комнате было свежо и удобно ― простенькая меблировка, набор туалетных принадлежностей, накрахмаленные белоснежные простыни на узкой кровати и настежь распахнутое окно.

   Под окном раскинулось озеро, и я никак не могла понять ― это то самое, из моих кошмаров на Испытании, или просто случайное совпадение. Местное озеро было неспокойным, иссиня-зеленые волны с белыми барашками разбегались от центра ко всем берегам.

   Влажный озерный воздух смешивался с ароматами, поднимающимися из столовой. На завтрак подали овсянку, на обед ― борщ, на ужин ― картошку с лисичками, что изрядно повысило расположение духа и мнение об этих личностях, которые заставили меня мокнуть в воображаемом озере больше двенадцати часов кряду. Столовая располагалась на первом этаже гостиницы, и была удивительно уютной, несмотря на свою явную непритязательность. Деревянные столы и стулья вызывали воспоминания о городской библиотеке. В углу стояла труба, из которой шел теплый воздух и создавал приятный легкий ветерок, насыщенный запахом чеснока и выпечки. Полная женщина в светлом накрахмаленном фартуке, стоявшая на раздаче, смотрела слегка сочувственно и, похоже, довольно искренне хотела накормить: "Вы новенькая? Вот, попробуйте борщ, у нас великолепный борщ, настоящий, острый, кисло-сладкий. Ложка стоит!" Ложка не стояла, впрочем, но борщ и вправду был потрясающий. Мои планы, судя по всему, не совпадали со стандартным расписанием проживающих здесь гостей.

   Обедала я в одиночестве, но во время ужина увидела в дальнем слабо освещенном углу столовой еще одного посетителя ― высокого сухощавого парня в очках. Тот сосредоточенно жевал и бубнил что-то себе под нос. Мне внимания новичок уделил не больше, чем стенке. Впрочем, я тоже общаться не рвалась ― испытание довольно сильно ударило по психическим запасам прочности. Я, как обычно, предпочитала приходить в себя в одиночестве. Тишина, хорошая книга и горячий чай ― что может быть лучше?

   А еще в столовой жил кот. Институтский, так что, наверное, ученый. Один глаз у него был голубой, а другой ― зеленый. Кот свернулся пушистым одуванчиком в углу, рядом с тепловой трубой и оглушительно мурлыкал. Женщина с раздачи немного погремела тарелками, а затем вышла из-за стойки и налила в блюдце на полу немного молока. Кот с величественной грацией поднялся, выгнул спинку и принялся неспешно лакать.

   Кот был очень белый, холеный и аккуратный, и его присутствие естественным образом успокаивало. Мне тоже почему-то захотелось стать такой же спокойной и ухоженной, каждый день получать вкусную еду из заботливых рук и не думать о завтрашнем дне. Наверное, я еще не выспалась после испытаний, раз такие мысли смогли вытеснить дорогу.

    

   На второй день я посетила семинар странных неопрятных математиков. Пятерка бородатых ученых увлеченно говорила про гомеоморфные преобразования эн-мерных симплексов в аффинном пространстве. Рассказывали хорошо, ритмично и негромко, и я уснула в уютном мягком кресле. Посмотрела сон, превратилась в вещественное многообразие с гладкой структурой и попала под угрозу насильственного дифференцирования. Кошмарная перспектива мне не понравилась настолько, что я проснулась в ужасе. Оценила математический сон, разворачивающиеся последствия и тихо улизнула с остатков семинара, так и не дождавшись информации о доступе в библиотеку для этой исследовательской группы.

    

   На следующий день я как следует себя обругала. Да если бы понять хотя бы половину из того, что вещали неопрятные математики! Наверняка, по ресурсовому потенциалу сравнимо с годовыми объемами ресурса у среднестатистической стертой в Нелоудже. Как уснуть на золотых приисках. Вероятно, сказывалось влияние дороги, где информация всегда текла рекой, и я немного расслабилась. Но испытание должно было поставить все на свои места.

   Глава 46

   На третий день выбора мне не дали. Для недавно прошедших Испытание была организована обязательная лекция по теории использования ресурса. Выяснилось, что кроме меня в новичках числится тщедушный парень в очках, которого я видела вчера в столовой.

   Аудитория, впрочем, была заполнена почти на треть. В основном здесь собрались молодые ученые, но я не могла понять зачем. Использование ресурса ― одна из тех вещей, что воспринимаются как данность, на уровне рефлексов. В пояснениях обычно не нуждаются.

   Этому учат матери, наряду с элементарной гигиеной и первыми навыками самообслуживания. "Не бей кису палкой, кисе больно! Нет, не делай так, чтобы кисин хвост прилип к полу! Кисе очень больно, оторвется и поцарапает тебя... Да, вот так. И нечего тут кричать, я тебе что говорила?" Совершенно рядовая сцена в любом месте, где есть дети.

   Матери учат детей получать первые крупицы знания из обыденных разговоров, из вечных вопросов "а почему у птички клюв, а у меня рот?", а потом помогают контролировать силу, чтобы не покалечить себя и всех вокруг. Жаль, что я не помню детства. Говорят, это пора бурлящей мощи, когда ты можешь задуматься о траектории движения ветки на ветру и о том, почему трава зеленая.

   С возрастом угасает любопытство и уменьшается сила. Ментальная мощь запирается в среднестатистических пределах, чему во многом способствует воспитание. "Не делай так! Нельзя! Оставь!" вместо "А давай попробуем вот так?". Ребенок, плохо контролирующий свою силу, представляет реальную опасность для всех вокруг, и поэтому взрослые в первую очередь думают о нейтрализации.

   И однажды этот ребенок перестает задаваться вопросом "а почему?" Оказывается, можно просто слушать сплетни... А потом уже подросший человек после пары немудреных историй от соседки греет воду для купания и направляет повозки на рынок за свежими овощами. Волнуется, чтобы ресурса хватило на обратный путь.

   Помню, в Нелоудже рассказывали забавную историю про мальчишку, в буквальном смысле перевернувшего родительский дом вверх дном в ответ на отеческое замечание о полном беспорядке. Разбились все семейные сервизы и десять банок заготовок на зиму, неудачно приземлившийся обеденный стол треснул пополам. Никто, впрочем, не пострадал, но вернуть жилище в нормальное состояние не смогли даже с помощью соседей. В доме пришлось перевесить карнизы, провести небольшой ремонт и аккуратно расставить выжившую мебель на том, что раньше было потолком. А ребенку устроили суровую выволочку с трехдневным домашним арестом без доступа к книгам и свежим сплетням, чтобы ресурс как следует снизился. Девчонки ходили туда, напрашивались в гости ― хотели посмотреть на перевернутый дом и юного героя. Но зайти их не пригласили, и мальчик навстречу не вышел ― соседи объяснили, что контакты с любопытными незнакомцами ребенку урезали до минимума, чтобы не случилось очередного прилива силы.

   ...тем временем в аудитории началась лекция. Высокий оратор неопределенного возраста хорошо поставленным голосом вещал про тонкую грань между знанием и информацией:

   ― Вы все это чувствовали, но вот приходилось ли задумываться? Задумываться о том, как вы задумываетесь? Метаскачок, мысль о мысли. Ведь ресурс вы получаете не в тот момент, когда слышите что-то новое. Информация сама по себе значит мало. Важен именно момент озарения, когда вы осмысливаете и систематизируете новый факт. Вот вам факт: "Император Шакур был коронован на царство в триста двенадцатом году". Это информация или знание?

   ― Информация, ― робко отозвалась девушка с копной пушистых волос из первого ряда.

   ― Верно, ― согласился лектор. ― Знание рождается у вас в голове. Если вы хоть немного помните историю, то сейчас подумали: "Ага, значит, это именно неумелое правление этого Шакура привело к той резне с нагами в триста двадцатом". Чувствуете?

   Прилив ресурса привычно отозвался легким покалыванием во лбу, хотя выводы не относились к правлению неизвестного мне Шакура. Но зато я поняла, что имеется в виду, сформулировала и нашла место новому знанию.

   ― ...нужна тренировка, ― продолжал тем временем лектор. ― Это как физические возможности. Данные при рождении определяют рост и ширину бедер, но остальное вы делаете сами. Тренируетесь ежедневно ― живете в сильном и выносливом теле, ― слова плохо сочетались с тщедушным сложением оратора, но все слушали в почтительном молчании. ― Стоит забросить на месяц ― становитесь слабее. Есть предел веса, который можете поднять, но если продолжаете работать каждый день, то однажды преодолеваете барьер. Так же и здесь. Нужно добывать информацию каждый день и учиться выжимать из фактов максимум выводов.

   Это я знала и без лекций, потому и бегала первый год по всем трактирам Нелоуджа в поисках удивительных историй. По рядам пополз шепоток, никто не любит слушать очевидные истины.

   ― Пятьдесят лет назад Берднежс доказал, что изменение уровня ресурса во многом похоже на скачки гормонального фона. Как подскакивает адреналин перед прыжком с высоты, так увеличивается ресурс в момент получения знания. Потом постепенно снижается, даже если вы его ни на что не тратите. А нужно тратить!

   Оратор взмахнул обеими руками и неожиданно приподнялся над сценой на пару метров. Зал разразился овациями, лектор улыбнулся, прижал руку к груди и раскланялся. Перескочил с ноги на ногу, как уличный комедиант и грациозно спустился по невидимым ступенькам.

   ― Ведь чем проще вам это представить ― тем проще выполнить. Почти любой может согреть или охладить воду, постирать одежду ― мы привыкли к этому с детства, тысячу раз видели одежду чистой, а воду горячей. Трогали, пробовали на вкус, она заливалась в уши ― мы представляем горячую воду во всех аспектах. А вот приподняться над землей могут немногие ― вы не представляете, что я чувствовал в момент левитации. Изменилось ли ощущение веса, был ли я устойчив, требовало ли это поиска баланса? Вы не ощущаете на физическом уровне.

   В задних рядах поднялся легкий шорох ― слушатели потихоньку утекали из конференц-зала. Стало понятно, почему на регулярную лекцию про базовые истины пришло так много народу. Левитация считалась умением престижным, и многие хотели научиться преодолевать гравитацию так целенаправленно и непринужденно. Но сейчас самая зрелищная часть лекции была позади, и люди побрели по своим делам. Остались мы вдвоем с парнем из столовой.

   ― В публичных библиотеках только развлекательные книги, над которыми посмеется любой образованный подросток, ― невозмутимо продолжал лектор. ― Шаблонные романы со стереотипными сюжетами, рассчитанные только на обеспечение ресурсом бытовых нужд. Это намеренный ход для поддержания социальной стабильности. У наследных аристократов закрытые, тщательно охраняемые библиотеки. Но самые сильные маги ― здесь, в Институте. Потому что у нас огромная библиотека накопленная за много веков. Вы наверняка видели огромную башню рядом с главным корпусом ― это она. Говорят, изначально ученые объединились именно за счет создания единого архива знания. И уже потом, естественным образом, Институт пришел к власти. Впрочем, рядовых сотрудников по-прежнему больше интересует наука, и это замечательно. Перспективы здесь бесконечные.

   Доступ в библиотеку для каждого сотрудника Института зависит от уровня доступа исследовательской группы, в которую он входит. Если вы не сотрудничаете ни с кем ― у вас доступ только в первый виток. Так что настоятельно рекомендую при выборе группы учитывать этот аспект.

   Оратор улыбнулся, еще раз раскланялся и исчез.

   "Любитель театральных эффектов", ― подумала я с завистью. Вот бы мне такое умение, да к Киму на выступление. Сорвали бы аплодисментов!

   Глава 47

   В просторном и холодном холле Института я заметила небольшую урну, в которой лежали свернутые бумажки. К урне подошла угловатая девушка с сильно торчащими вперед зубами. Взяла бумажку, развернула, улыбнулась, свернула и положила назад. Я подошла ближе.

    

   ― Привет, ― сказала я. ― А что это?

    

   ― Это инфо-брейк, ― ответила девушка. ― Здравствуй. Ты новенькая?

    

   ― Да, ― кивнула я.

    

   ― Тут собраны небольшие любопытные факты. Любой сотрудник Института может подойти и прочитать парочку, чтобы восстановить запас ресурса, если требуется, например, после длительного ресурсоемкого эксперимента.

    

   ― А откуда они берутся?

    

   ― Мы же и пишем. Это не научные факты, про серьезные вещи пишут статьи. Маленькие и тезисные, если вещь незначительная, но обладает характеристиками научного знания. Любые логичные размышления можно найти в Библиотеке. А здесь просто мысли, шутки, что-то, о чем приятно подумать и хватит, чтобы согреть чашку чая. Ментальные печеньки, короче, ― улыбнулась девушка. Когда она улыбалась, лицо становилось почти миловидным, но неровные крупные зубы выделялись особенно отчетливо.

    

   ― Я тоже могу угоститься?

    

   ― Разумеется.

    

   Я развернула ближайшую свернутую бумажку. Надпись, сделанная крупным и будто бы детским почерком, гласила: "Когда я родила ребенка, его голова была меньше моей груди". Я хмыкнула, пытаясь представить такую маленькую голову, но вместо этого в воображении представала несоразмерно огромная, размера седьмого, грудь. Я свернула бумажку и положила назад.

    

   ― Меня зовут Лира, ― представилась девушка. ― Работаю в исследовательской группе профессора Илина. Сейчас будет семинар, заходи, вдруг понравится? Нам как раз нужны люди.

    

   ― Да, туда и направляюсь, ― подтвердила я и тоже отрекомендовалась. ― Кори, прошла два дня назад.

    

   ― Я прошла в шестнадцать, ― сказала Лира. ― До сих пор с ужасом вспоминаю осклизлого дракона, заброшенные катакомбы, пронзительные ноты, которые нужно было угадывать. Короче, Испытание помню, как вчера, а жизнь до Института ― очень смутно.

    

   Прозвенел гонг, оповещающий о начале семинара. Мы с Лирой прошли к двери в актовый зал, я свернула направо, к рядам кресел для зрителей, девушка направилась на сцену.

    

   Четверка молодых исследователей, включая Лиру, уселись полукругом за столы, переговариваясь вполголоса. Пятый ― невысокий забавный мужчина лет сорока с кудрявыми рыжими волосами, обрамляющими круглое веснушчатое лицо ― вышел вперед, оперся руками о кафедру и обратился к залу:

    

   ― Дамы и господа! Меня зовут профессор Илин, и я хочу представить вам работу, посвященную направленной мутации простейших растений, ―

    

   В зале я была одна. Профессор замолчал и пригляделся, ― У нас гость! Наконец-то. Поднимитесь на сцену, пожалуйста, давайте не будем разыгрывать здесь этот фарс ― я не буду докладывать вещи, которые вы все равно не поймете, а вы не будете притворяться, что вам интересно.

   Немного патетически так произнес, словно насмехаясь над собственной тирадой, будто цитируя кого-то. Показалось, что сейчас спросит: "Откуда?" и придется покинуть помещение, несолоно хлебавши, потому что источник мне был неизвестен. Но профессор выжидательно замолчал. Я встала, направилась к сцене. Лаборанты подались вперед, разглядывая меня. Лира что-то шептала на ухо длинноволосому парню по правую руку.

    

   ― Почему вы уверены, что не пойму? ― спросила я, ― Я стертая. Судя по обрывкам знаний, за плечами имею какое-то, пусть не систематичное и не полное, но все же образование.

    

   ― Не сомневаюсь, ― кивнул профессор. ― Но не биологическое. Впрочем, это нам на руку, биологов хватает. Я видел вашу вступительную фантазию и оценил испытание с лабиринтом. Довольно оригинальное решение...

    

   ― Спасибо, ― сказала я неловко.

   Во мне до сих пор с трудом уживалась дикая, по сути, мысль: когда я умирала, прыгала, как сумасшедшая, и думала, что все закончено, здесь, в чистых просторных кабинетах забавные интеллигентные ученые смотрели на сменяющиеся подмостки и выставляли баллы за воображение.

    

   ― ... но не самое эффективное, ― закончил профессор Илин.

    

   ― Что? ― поразилась я. ― У меня не было ресурса, что еще можно было сделать?

    

   ― Правда? ― похоже, он удивился, даже руками всплеснул. ― А как вы смогли расщепиться без ресурса?

    

   Я пожала плечами:

    

   ― Это же все происходило в моей голове.

    

   ― И то верно, ― согласился Илин. ― А если бы у вас, предположим, был запас ресурса. Что бы вы сделали?

    

   ― Перебила бы муравьев у входа. Зажгла бы огонь, ограничила бы его радиус и спокойно обследовала бы лабиринт.

    

   Рыжеволосый профессор скривился, веснушки на лице встретились в брезгливых морщинах:

    

   ― Теперь понимаю, почему ресурса у вас не было. Вы бы все решили грубой силой. Неизящно.

    

   ― Зато практично и безопасно, ― возмутилась я. ― Вы не видели этих муравьев. А что бы сделали на моем месте вы?

    

   ― Я бы просто пошел в нужный проход, ― торжествующе заявил профессор.

    

   ― Точно, забыла. Я бы достала непобедимый светящийся меч и прорубила дыру насквозь, ― не удержалась я от ехидства.

    

   ― Вы опять о силе... Да что ж такое! Давайте поиграем?

    

   Профессор Илин достал из кармана игральные кости и кинул на кафедру. Лаборанты обступили учителя тесным полукругом, с ухмылками следили за разворачивающимся представлением.

    

   ― Десять. Выкинете больше?

    

   Я выкинула восемь. Пять и три. Кости приятно ложились в руку, классические, белые с черными точками. Интересно, ― промелькнула мысль, ― Нормальные кубики или с весовым дисбалансом? Хотя зачем профессору нечестные кубики, ерунда.

    

   ― Еще раз? ― спросил Илин и выкинул шесть, подмигнул, эффектным движением швырнул кости по столу. Я выкинула два.

    

   Через десять раундов я возмутилась:

    

   ― Вы жульничаете! Используете ресурс.

    

   Рыжеволосый ученый улыбнулся, ничуть не смущенный, достал из кармана монетку:

    

   ― Вы догадываетесь, да? ― уточнил он и выкинул орла. Еще раз. И еще. Тринадцать раз подряд. ― Люблю орла. Но не жульничаю. Не заставляю выпасть орла.

    

   Профессор выдержал театральную паузу, глядя в глаза немигающим взглядом. В зрачках мелькал шутливый бесовской вызов:

    

   ― Я меняю вероятность. Делаю вероятность выпадения орла выше.

    

   Я замерла, проблеск понимания мелькнул между типовыми мыслями о жульничестве. Но самостоятельно оценить масштаб представленного решения не смогла ― пыталась разгадать каверзу, а не вслушиваться в слова:

    

   ― И в чем разница?

    

   ― Вы не представляете! ― экзальтированно вскинул руки профессор, ― Разница колоссальна. Загадайте функцию от одной переменной. Любую, лишь бы пять раз дифференцируемую, ― он взял в руки исчерченный листок.

    

   ― Что? ― уточнила я.

    

   ― Вы не знакомы с основами дифференциального исчисления?

    

   ― Знакома, но...

    

   ― Тогда в чем проблема? Не применяйте ресурс, не ищите подвох. Просто загадайте, какая вам нравится?

    

   "Сейчас я тебе покажу, " ― подумала я и начала, медленно подбирая слова:

    

   ― Допустим, экспонента в степени пи икс....

   Затем я бездумно добавила коэффициент, сумму квадратов, не забыла деление на сложное выражение в дробной степени. Получилось громоздкое неизящное выражение, лишенное, как мне казалось, любого практического смысла.

   Илин улыбнулся и помахал перед носом листком:

    

   ― Здесь у меня дифференциальное уравнение, связанное с переносом энергии, над экспериментом работает соседняя группа, но решить не умеют. Попробуйте подставить сюда ваше выражение.

    

   Я почувствовала, что стою на пороге чего-то нереального и протянула руку за ручкой, с трудом вспоминая, как брать производные. "Черт бы меня побрал, что мешало остановиться на экспоненте в степени икс", ― подумала я, слыша, как похихикивает за плечом профессор Илин.

    

   ― Вы здесь коэффициент потеряли, ― глумливо показал он. Я раздраженно исправила, перечеркнула последнюю строку вычисления, подставила полученные производные в уравнение. Уравнение получилось некрасивым, лишенным гармонии и симметрии, весь процесс занял около пятнадцати минут и целый лист, исписанный убористым почерком. Профессор Илин неторопливо пританцовывал у меня за плечом, лаборанты уже во весь голос обсуждали танцы, не обращая внимания на разыгрывающееся представление. Я сократила последнюю пару множителей и недоверчиво уставилась на листок ― получилось тождественно верное равенство.

    

   ― Этого не может быть, ― возмутилась я. ― Признайтесь, вы знали ответ и как-то спровоцировали меня произнести нужное выражение.

    

   Профессор Илин торжественно покачал головой.

    

   ― Вы же знаете, что это не так. Любое вмешательство в мысли заметно, кроме стирания, которое, вероятно, тоже ощущается но жертва забывает всё и рассказать не может.

    

   ― Тогда это какой-нибудь психологический трюк, ― я сморщилась, ― Запах, вы притронулись к чему-то, что подсознательно спровоцировало ассоциацию...

    

   ― ... Ассоциацию с экспонентой в степени пи икс, ― усмехнулся он, ― У вас настолько больное воображение?

    

   Я задумалась. Если допустить, просто допустить, что профессор не врет, что он в состоянии представить изменение вероятности возникновения заданного события... Вообразить характеристику чуть выше, реализовать изменение при помощи изрядного запаса ресурса. Я потянулась к монетке.

    

   ― Попробуйте, ― поощрил Илин, ― это не так сложно. Представьте, что вероятность выпадения орла чаще.

    

   Я начала подкидывать монетку. Восемь выпадений из десяти, результат может быть обычной случайностью. Профессор пожал плечами:

    

   ― Неплохо для начала. Приходите играть с нами в покер вечером, потренируетесь.

    

   ― В покер? А какой смысл в игре, если вы утверждаете, что можете менять вероятность выпадения карт? Кому нравится играть против соперника, у которого на руках всегда флешь рояль?

    

   ― Только тем, кто в состоянии менять вероятность тоже, ― улыбнулся профессор. ― Битва силы, результат не определен. В игре появляется даже больше психологии, блеф выходит на принципиально новый уровень.

    

   ― Послушайте, ― сказала я, ― но ведь вероятность ― это не только игры. Это же неограниченные возможности! Вы способны перевернуть мир!

   Я вдруг подумала, что Илин старше меня лет на пятнадцать, но выглядит совершенно несносным ребенком-бесенком. Увлеченный.

    

   ― У меня не хватит ресурса, ― улыбнулся он. ― Но суть вы наконец-то уловили. Работать со мной будете?

    

   ― Буду, ― сказала я.

   Глава 48

   Работа с профессором Илином была интересной. Я практиковалась в изменении вероятности днем, решая методом направленного подбора громоздкие уравнения, и упражнялась вечером, когда мы с группой и друзьями из других отделов собирались в опустевшей институтской столовой играть в покер.

   Илин тасовал колоду с грацией фокусника, перекидывал карты фантастическим веером и, наконец, давал подснять направо. Лира морщила лоб, стараясь изменить вероятностное поле, заданное Илином, Тони щелкал пальцами, темноволосая серьезная девушка из отдела теории игр прикрывала глаза, словно погружаясь в транс.

   Мы с остальными лаборантами иногда сговаривались и играли против рыжего профессора вместе. Несмотря на коллективные усилия, выигрывали совсем редко. И даже в тех уникальных раздачах, когда карты принимали нашу сторону, мне всегда казалось ― Илин просто поддается, чтобы соперники не потеряли интереса.

   Я, впрочем, смогла найти свою стратегию, которая помогала не разориться вконец. Местные противники не были хорошими картежниками, несмотря на изумительную силу. На лицах ученых отчетливо читалось разочарование, когда выпавшие карты не хотели складываться в нужную комбинацию. Во время раздачи я направляла всю силу на то, чтобы создать помехи в уже основательно нестабильном вероятностном поле, особенно старалась заглушить волю Илина. Выпадающие карты уже не складывались в топовые комбинации. В определенном смысле я возвращала раздаче случайность, хаотичность.

   Мои противники привыкли играть по картам. Если вместо ожидаемого фулл-хауза они оказывались с парой на руках, на лицах отражалось разочарование, а в ставках ― растерянность и неуверенность. Тогда я и начинала блефовать. Отчаянно и до конца, чтобы не пришлось вскрывать свои карты. Довольно часто противники пасовали перед моим напором. Умные исследователи, сильные маги, но слишком честные люди для хороших игроков.

    

   Мы много разговаривали за игрой. Ученые любили и умели разговаривать ― про научные парадоксы, про предстоящий семинар, про отчетный концерт. О, это было целое событие, оказывается, почти все молодые сотрудницы хотели участвовать в ежегодном выступлении, но предстоял очень напряженный кастинг. Про жизнь за пределами Института говорили мало и как-то неуверенно, как про жизнь наг на дне океана. Вроде, всем известно, что наги там есть, что королевство какое-то имеется, и даже социальное устройство, но вот какое ― все покрыто толщей воды и негостеприимством упомянутых обитателей. Ученые не были глупы, впрочем, скорее просто равнодушны. Неприятно поразило сходство подобной отстраненной жизненной позиции с моей собственной.

   В большинстве своем сотрудники проходили Испытание в юности и оставались жить на территории Института. Неподалеку располагалось общежитие для молодежи, корпуса для семейных, отлично обустроенная спортивная площадка, амфитеатр для демонстрации интересных научных опытов. Дирекция Института три раза в год устраивала туристические поездки с собственным гидом. Отличные, комфортные поездки, участников которых телепортировали в специально выбранные места на карте. Рядом с уютными гостиницами на морском побережье красовались специально расчищенные и украшенные достопримечательности, отполированные миллионами скучающих глаз. Постоянные участники таких поездок ухитрялись посещать самые разнообразные уголки мира и при этом не узнавать абсолютно ничего. Увенчанные научными регалиями туристы привозили с севера и юга одинаковые сувениры, сделанные на фабриках Нелоуджа, но маркированные символикой далеких стран. Холеные путешественники умели сказать "привет" на десяти разных языках, но не могли объясниться дальше ни на одном. Были уверены, что мир везде чист, утеплен, кондиционирован и утомительно однообразен.

   Лабораторные опыты предоставляли больше простора для их воображения, чем тщательно отрежиссированные поездки. Когда казалось, что науки мало и хотелось экстрима ― можно было посмотреть угрожающие вступительные фантазии успешных новичков, и при желании испытать любую из них. Я поразилась, насколько популярной стала стрельба в условиях измененной гравитации и обжигающей поверхности под ногами после моего поступления. А вот испытание с озером успеха не имело, как слишком затянутое.

    

   Илин во время бесед о мире обычно отмалчивался. Казалось, он имеет свое, глубокое и странное понимание, но не желает об этом говорить. Профессор слушал рассуждения лаборантов несколько минут со странной усмешкой, перебирая в левой руке игральные кости. Я тоже молчала, вспоминала стук колес, запах ветра, бесконечные города и лица.

   А потом Илин поднимал руку и говорил: "А теперь простые игры. Давайте в дурака". И мы играли в дурака, а после кона рыжеволосый профессор аккуратно собирал сыгранные карты. И мы вспоминали их по одной, на скорость, медленно открывая всю колоду. Лира проявляла настоящий талант, помнила все сыгранные карты подряд и не задумывалась ни на мгновение. Соревноваться с ней было бессмысленно ― мы сражались за второе место.

    

   В рабочее время профессор Илин показал странные растения, выведенные в рабочей лаборатории, состояния клеток которых зависели от классических и измененных вероятностей. Эти растения определяли изоморфизм графов за линейное время и факторизовали числа с десятками тысяч знаков за десять минут.

    

   ― Смотри! ― пафосно разводил руками Илин.

    

   ― Зачем это нужно? ― спрашивала я.

    

   ― Странный вопрос. Это дает ресурс, ― отвечал он, и загадочно моргал светлыми, почти белыми ресницами, как делал всегда, когда приходил в благодушное настроение. ― Много. Чувствуешь?

    

   Я чувствовала. Растения действительно представляли размах изобретательской мысли, но чего-то не хватало.

   Смысла.

   По утрам я стала снова ходить на семинары. Мне было хорошо работать с профессором Илином, полезно и интересно, но на самом деле я не хотела полезно работать.

   Забавно, впрочем ― с тех пор, как Испытание осталось позади, мысли о детективном расследовании своего прошлого казались глупыми и смешными. Детскими сказками звучали истории, из которых родилась мечта в Реабилитационном центре.

   Возможно, сказывались разговоры в столовой, за покерным столом ― везде. Сотрудники Института относились к интригам с памятью со здоровым скептицизмом. Стертых воспринимали как любопытное природное явление. "Как так? Ты помнишь, как решать уравнения в полных дифференциалах, но не помнишь, как звали твою маму?" Нас не замалчивали. Наоборот, вели горячие дискуссии о личности, как о совокупности привычек и воспоминаний, и о роли первого фактора при отсутствии второго. Много расспрашивали, тыкали в нос потрепанными библиотечными томами, описывающими случаи стирания памяти в первом столетии от Нарисованного знания.

   Задавать вопросы с подтекстом почему-то просто не хотелось. Как будто все подозрения, терзавшие меня раньше, оказались глупыми и не требующими внимания суевериями. А сейчас, с высоты опыта признанного сотрудника, прошедшего испытания, эти плоды воспаленной от умственного безделья фантазии вызывали только легкое смущение.

   Я только все еще хотела уехать отсюда, чтобы уже больше никогда не покидать дорогу, но для этого требовалось что-то узнать. Немного о прошлом, чуть-чуть о настоящем. Понять, что мне грозит, если я просто возьму и уеду.

    

   До сих пор не знаю этого, если честно. Как сложилась бы жизнь, если бы я уехала тогда, просто встала бы утром и вышла за ворота? Может быть, мне бы никто не помешал, ведь я не собиралась мешать им. Встретила бы снова музыкантов, и Кима, заняла бы свое место в фургоне.

   Иногда ты оглядываешься назад и понимаешь, что шанс все-таки был. Небольшой такой, призрачный шанс, как лотерейный билет. Но ты не смогла, не захотела, или не решилась им воспользоваться. Мозг заботливо убрал все воспоминания о возможном просроченном варианте в самый дальний закоулок памяти, и ты почти поверила, что от тебя ничего не зависело.

   Но он все-таки был. И, скорее всего, больше он уже никогда не выпадет, потому что обстоятельства переменились. Потому что ты уже его упустила, этот шанс.

   Глава 49

   В пятницу утром я рано пришла на семинар, и с удивлением обнаружила, что зал почти наполовину заполнен. Определение популярности лекции по ее названию все еще оставалось для меня непокоренным искусством. Поэтому, на всякий случай, я ходила каждое утро.

   Два дня назад, например, общительные химики продемонстрировали восхитительное огненное шоу, собравшее аншлаг. Мои демонстрации на выступлениях не годились и в подметки. На внутренней стороне века на весь день отпечатались цветные сполохи. Потом было два дня гуманитарного затишья ― я слушала замысловатые лекции про диалекты и бесспорные тезисы по диалектике.

   Сегодня уже привычно поднялась к третьему ряду расположенных амфитеатром кресел. За прошедшие дни успела выяснить, что в первых двух рядах слишком мало места для ног, а вот третий давал возможность даже самые непропорционально длинные ноги вольготно вытянуть, не пиная переднее кресло. Приятный бонус для внимательного слушателя.

    

   На сцене группа психологов представляла доклад о соотношении возрастных и индивидуальных закономерностей личности, необходимых для успешного прохождения испытания и адаптации к социальной общности института. Оказалось, я попадаю в статистическое преобладающее большинство (более девяноста процентов) людей, которые считают, что для успешного прохождения испытания необходимо набрать максимально доступное количество ресурса, что, впрочем, являлось отнюдь не обязательным фактором. Зато по возрасту (три дня назад двое исследователей, изучающих биомаркеры старения, определили мой точный биологический возраст ― двадцать пять лет и три месяца) ― так вот, по возрасту я выбивалась из средних показателей, хотя и попадала в стандартное отклонение. Согласно заявлениям и разноцветным графикам психологов, большинство людей попадают в Институт в возрасте от тринадцати до шестнадцати лет, сразу после кризиса подростковой идентичности и психологического отделения от семьи. Институт становится для таких подростков новой, целенаправленно выбранной семьей, на благо которой они и работают с максимальной отдачей.

    

   В заключение один из докладчиков, невысокий мужчина средних лет невыразительным голосом произнес небольшую речь, которая произвела на меня неприятное впечатление, хотя ее смысл я до конца не поняла.

    

   "Усиливающаяся индивидуализация и стремление к независимости, ― говорил он, ― делает Институт конкурентоспособным по отношению к другим институтам социализации подрастающих поколений, таких как семья и друзья. В результате этого часть подростков решается на кардинальное изменение своей жизни. Для подростков из аристократии такой переход считается социальной нормой и получение опыта и образования в Институте входит в группу базовых семейных ценностей. Для подростков из других слоев общества поступление в Институт способствует повышению социально-экономического статуса и играет роль так называемого "социального лифта". В большинстве своем вступительные фантазии представителей группы подрастающих поколений демонстрируют равнодушие к вопросам, находящимся в фокусе повышенного внимания, и достаточно базовых методов формирования ценностных ориентиров.

    

   Для представителей молодежи и старшего поколения, особенно из непривилегированных слоев общества, задачи обеспечения социальной и психологической гармонизации выступают более рельефно, в связи с чем необходимо использовать ряд инструментов для уменьшения напряжения, завершения социального и ментального перехода и ликвидации стремления к реформированию. Стоит отметить, впрочем, что указанные проблемы не затрагивают преимущественное количество стертых, менталитет которых соответствует социальным нормам Института".

   Интересный доклад. Неоднозначный.

    

   Я задумчиво поднялась по лестнице на второй этаж, к кабинету нашей исследовательской группы. Зашла без стука, села.

   ― Прогульщица наконец-то явилась, ― пробурчал Илин, недовольный тем, что я трачу рабочее время на семинары, но явно не запрещающий дальнейшие поиски и самообразование. ― Что нового узнала сегодня?

    

   ― Что мне, как стертой, не нужна психологическая гармонизация личности, потому что я демонстрирую равнодушие к вопросам, находящимся в фокусе повышенного внимания.

    

   ― Интересно, ― хмыкнул он. ― Вот уж никогда бы не подумал.

    

   ― А что это за вопросы? ― спросила я.

    

   ― То есть про вопросы вам не рассказали? ― вздернул кустистые рыжие брови профессор, и сразу же, довольно демонстративно, потерял к беседе всякий интерес.

    

    

   ― Нет, ― пожаловалась я. ― Тирада про гармонизацию была в самом конце. Вообще показалось, что лектор обращался к другой группе таких же психологов. А мы ознакомились с отрывком сомнительной и немного конфиденциальной информации просто за компанию, по ошибке.

   ― Понятно, ― кивнул Илин. ― Но я-то не психолог, вы же знаете. В фокусе моего повышенного внимания находится наша работа, так что хватит тут разглагольствовать.

   Глава 50

   Тем не менее, через несколько недель совместной работы профессор показал оранжерею. Через пролет от рабочего кабинета раскинулся закрытый зал с застекленным потолком. В воздухе держался резкий специфический запах озона, влажной земли и еще чего-то неуловимого. Возможно, сильно поврежденной вероятности. Вдоль стен тянулись виноградные лозы, колосилась пшеница, в дальнем конце грядок цвели помидоры. В зале было ощутимо холодно, на зеленых листьях лежала изморось, землю прикрывала тонкая ледяная корка. Когда Илин заговорил, изо рта пошел пар.

    

   ― Вот, ― сказал профессор торжественно, ― результат направленной мутации. Воздействуя на случайность, я через считанное количество поколений могу получить растение с желаемыми свойствами. Морозостойкая пшеница. Виноград, который плодоносит круглый год в резко континентальном климате. Дополнительного воздействия ресурсом не требуется.

    

   ― То есть эти культуры способны просто расти за пределами Института? ― уточнила я, зябко передергивая плечами.

    

   ― Да хоть у тебя под окном гостиницы, на клумбе, ― подтвердил он.

    

   ― И что для этого нужно? ― спросила я.

    

   ― Посадить. Поливать. Сорняки выпалывать. Помидоры удобрять один раз в сезон, ― раздраженно перечислил он. ― Ты хоть какое-то представление об огородничестве имеешь?

    

   ― Смутное, ― призналась я. ― Если честно, то просто не могу понять, почему вы публикуете работы по изоморфизму, которому не нашли применения, а культуры, способные совершить революцию в агрономии, растут здесь, на задворках? Лаборанты с ними почти не работают, мы же все в одном кабинете сидим и частые отлучки в оранжерею бросились бы в глаза.

    

   ― А ты думаешь, это нужно Институту? Ну ты все-таки и наивная! Или недалекая. Это же надо с полной убежденностью спрашивать о публикации, ― сморщился Илин. ― Хочешь ― вперед и с песней, я тебе даже все материалы дам, и от соавторства добровольно отказываюсь. Только учти, я однажды выступил с подобным, и отнюдь не столь революционным, проектом на среднегодовом отчете, и с тех пор у меня доступ только к десяти процентам библиотеки, как у ученого, разрабатывающего "Низкоэффективные проекты, дающие мало ресурса, и не входящие в систему устоявшихся ценностных ориентиров".

    

   ― Почему? ― удивилась я. ― Что за ориентиры и фокусы внимания, вообще?

    

   ― Слушай, ты правда не понимаешь, или притворяешься? ― обозлился вдруг Илин. ― Мне-то казалось, что ты полстраны объехала и хоть немного можешь выглянуть из-за шор. Что, вообще, по-твоему представляет Институт? Сборище талантливых людей, прошедших сумасшедшее испытание?

    

   Илин подошел к виноградной лозе, начал аккуратно обрывать и есть сочные зеленые ягоды. Ухо профессор демонстративно выставил в мою сторону, ожидая ответа.

    

   ― Не только, ― осторожно ответила я, ― Это еще и орган власти.

    

   ― Да неужели? Ты знаешь слово власть, ― могучие брови поползли вверх в притворном изумлении, ― Может и источники власти перечислишь? Чисто теоретически.

    

   ― Исторические традиции... Ну там, цари, указанные в нарисованном знании... ― всерьез задумалась я.

    

   ― Это раз, ― загнул палец Илин. ― Еще?

    

   ― Потенциальная возможность применить силу к тем, кто ослушается.

    

   ― Хорошо. Два.

    

   ― Общественное доверие... То есть Институт же занимает особое положение, все знают, что здесь собраны самые талантливые и ментально сильные маги, а управляют ― избранные из избранных... Люди верят, что у сотрудников есть право на власть.

    

   ― Итого: Сила. Авторитет. Право, ― сформулировал Илин, сжал между пальцев сочную виноградную ягоду, на замерзшую дорожку брызнул сок. ― Я не историк ― в Нелоудже не осталось историков, это любой думающий человек понимает, но представляю текущую ситуацию так. Права у Института нет. В Нарисованном знании Институт не изображен, обычаи и традиции в массовом сознании на стороне монархии, классического наследования престола. Сила есть, тут любой дурак согласится. Но за счет одной силы удерживать власть трудно и муторно. Постоянная борьба. Так что насчет авторитета?

    

   ― Авторитет безусловно есть. Все знают, что в Институт проходят самые сильные и талантливые люди... К тому же Институт всегда помогает людям с годы засухи или эпидемий.

    

   ― Да неужели? ― снова притворно удивился Илин. ― А в наше продвинутое время все еще возможны неурожайные годы и массовые заболевания? Неужели ученые ничего не могут сделать, чтобы у людей появилось больше времени на собственные занятия и увеличение личного ресурса?

    

   ― Могут, ― тихо сказала я, глядя уже не на Илина, а на оранжерею.

    

   Я поняла, неожиданно, и от этого понимания стало пронзительно неприятно. Новое знание выбивало из зоны комфорта, делало глупыми и эгоистичными все персональные искания и надежды. Но самое главное ― оно было абсолютно бесполезным. Я, конечно, могла поднять деревянный меч и пойти... Куда пойти? К кому пойти? Что сделать? К этим, которых гармонизируют, что ли? Я вспомнила стагеров. Может быть, старейшины не так уж далеко ушли от истины со своим ортодоксальным верованием...

   А ведь Зиэн была права, ― вдруг вспомнила я раздраженную художницу, ― Институт, действительно, может всё, но руководству это не надо. Власть, чертова политика. Сколько покалеченных жизней она может стоить?

    

   "Да пошли они все со своими ценностными ориентирами", ― подумала я. Не хочу в это все впутываться. Уйти только надо отсюда, и скорее, пока меня не убедили и не гармонизировали. Или уже? Мне не было все равно, но я ничего, абсолютно ничего не могла поделать. Идея тихого бунта, пассивных заговоров, разговоров полушепотом на заднем дворе претила, участвовать в тайном бездеятельном восстании я не хотела.

    

   Если у меня будет сила, если я буду силой, или если я познакомлюсь с организованной силой, то знание, полученное от Илина ― отличная точка приложения. Но сейчас я ― никто и способна только на пустые рассуждения. Не ученый, не артист, не политик, не подпольщик.

    

   Я слышала горечь в голосе Илина, но для себя всё решила, и поэтому спросила совсем о другом.

    

   ― Так у нас у всех доступ только в ограниченные секции библиотеки? Только первые три витка? Думала, только у меня, потому что я новичок.

    

   ― Нет, ― отрывисто сказал он. ― Пока ты со мной, так и будет. В соседней группе у профессора Керона все есть, только дела у них какие-то мутные. Но тебя же это не волнует? Давай, переходи работать туда.

    

   Не такого ответа от меня ждал рыжий профессор, разносторонний ученый, скрытый бунтарь. Я видела разочарование, привычное и злое, в широко посаженных светлых глазах, в том, как резко профессор закрыл дверь и повернул в массивном замке ключ. Чувствовала отчуждение, сильные волны неодобрения, исходящие от напряженной спины, и не могу сказать сейчас, не изменилось ли тогда что-то в моей судьбе по воле странного, подвластного профессору случая. Не намеренно, конечно, и не осознанно. Просто так легли карты в моей судьбе после этого разговора, и колоду тасовал, разумеется, не Илин. Но ведь он умеет менять вероятность.

    

   Что ж, даже если так, я все равно надеюсь, что мятежный профессор сумеет воспользоваться исходом сыгранной партии. Это лучший вариант, который я могу представить, и единственная достойная ставка.

   Глава 51

   На тренировку после работы я почти бежала. Последние две недели все мои вечера проходили на просторном заднем дворе Института.

   На свободной площадке, покрытой мягким и чрезвычайно живучим газоном, собиралось человек пятьдесят. Инструктор приходила раньше всех ― спортивная бодрая женщина, лет тридцати, с сухой мускулатурой и обнаженным по-мужски рельефным прессом. Встречала новичков зычным: "Прааходите! Становитесь вперед, чтобы я могла вас видеть!"

   Занятия проходили ежедневно, тренеры периодически менялись, но суть оставалась прежней. Желающих здесь учили самообороне с использованием ресурса. И немного, исподволь ― методам нападения. Руководство поощряло участие в тренировках ― считалось, что сотрудник Института за пределами территории должен уметь постоять за себя. Исследователи же, в чьи служебные обязанности входила работа в городе, занимались неукоснительно. Сила всегда внушает уважение.

   Для меня тренировки оказались отдушиной. В то время, когда я на пределе физических и ментальных возможностей отражала воображаемые атаки, мысли отключались. Забывалась оставленная позади дорога, затуманивалось мелькающее впереди будущее, неразрывно связанное с мрачным прошлым. И даже в зеркальном отражении видела только работающие мышцы.

   Последнее, впрочем, давалось легко. Инструктор зачаровывала зеркальную заднюю стену Института, перед которой мы занимались. Это всегда был немного жуткий момент, минут за пять до начала тренировки. Женщина вставала перед стеной, вытягивала руки ― и постепенно люди в отражении лишались одновременно кожи и одежды.

   Подростки не теряли надежды, что однажды инструктор допустит ошибку и можно будет насладиться промежуточным моментом ― посмотреть на собравшихся людей без одежды, но еще с кожей. Но тренеры выполняли заученный трюк чисто.

   Во время тренировки мы следили за работой всех мышц и сухожилий. Напряжение подкрашивалось алым цветом, движение ― венозно-синей волной. На первом занятии зрелище слегка пугало ― не каждый день доводится видеть полсотни активно прыгающих освежеванных людей. Ночью в сознание даже стучались банальные ужастики, но мозг оказался слишком утомлен, так что мертвяки не прошли цензуру.

   "Семь! ― пронзительно-неприятным голосом объявляла инструктор. ― Шесть! Пять!" Она прыгала наравне со всеми, но голос не терял зычности ни на децибел. "Тридцать секунд вы можете выдержать почти все что угодно" ― этот спорный тезис был её лозунгом. Она показывала фантастической сложности движения и запускала таймер ― красные цифры в воздухе у тебя перед лицом. И следила за всеми разом, не переставая выполнять упражнение с безукоризненной техникой. Как разъяренная фурия переносилась на площадку к тому, кто осмеливался сачковать: "Я за всеми слежу! Это не предел даже для годовалого ребенка! Как ты можешь называться сотрудником, у тебя желе вместо воли!" Когда пристыженный парень пытался продолжить работу, инструктор подходила и бесцеремонно ставила сухую рельефную ногу в тяжелом кованом ботинке прямо на поясницу несчастному, замершему в позе планки и дрожащему от напряжения.

   Я и так работала на пределе. Мне нравилось ощущение заливающегося в глаза пота, горящих алых мышц и эфемерных отсутствующих мыслей. Выжатых, выпаренных, отошедших на задний план.

   После тридцати секунд чистой физической работы инструктор разрешала применять ресурс для усиления выполняемого действия. Тренировка в таком режиме оказалась потрясающе эффективной. Даже без глубокого знания анатомии любой ученик мог прочувствовать работу мышц на физическом уровне, оценить сокращения визуально в зачарованном зеркале. Отключить сознание во время максимального усилия, интуитивно подключить ресурс и ментальную силу.

   После десятка занятий даже субтильные девушки научились наносить удары мощностью в несколько сотен килограммов. Мы использовали специальные песочные мешки для отработки нападения; сила удара измерялась в процессе. Сражались ― с собой. С предыдущим результатом. Без послаблений, постоянно понукаемые, тысячекратно повторяя одни и те же движения.

   Безусловно, я тренировалась здесь раньше. Удар, импульс, что отправил в нокаут воровского мастера Бе, был изучен здесь. Отточенная техника, сохранившаяся через стирание. И всё таки он был выполнен слабовато, конечно. За тот удар инструктор бы мне назначила пятикратное повторение: "Плохо! Можешь лучше. Пять раз, и чтобы каждый уровнем выше!" Сказалось отсутствие тренировок.

   Изучали мы и щиты. Инструктор заставляла делать обволакивающий пузырь подкрашенным и разбивала всех участников на пары. Защищающийся должен был не просто отразить нападение ― но и определить точное место соударения, подкрасить цветом интенсивность обрушившейся силы. "Сначала ваш щит равномерный. Любой дурак может создать круглый прозрачный кокон. Но сделать защиту эффективной, чтобы оболочка не лопнула, как мыльный пузырь после первого или второго удара ― это требует мастерства. Работы. Усилия!"

   Мне больше нравилось нападать, чем защищаться. Сегодня, после откровений мятежного профессора хотелось бить с размаху, чтобы тягучее ощущение смутной вины размазалось под костяшками правой руки.

   Но невезение ― штука систематическая. Как минимум парная.

   Вместо харизматичной зычноголосой инструкторши перед зеркальной стеной сидел парень с длинными волосами, собранными в хвост. Был он весь какой-то тощий и нескладный ― в слишком коротких штанах, несообразно длинной кофте, с неравномерным загаром. На инструктора, увитого туго переплетенными агрессивными мышцами, он не походил совершенно. Сидел спокойно, скрестил ноги и вывернул наружу босые пятки.

   Зеркало уже было зачаровано. Но сегодня ― не на анатомию. В отражении вместо голов виднелись пятна стандартных когнитивно понятных цветов. Различные оттенки зеленого и оранжевого. Я огляделась в поиске красных, но не нашла. Моя голова скрывалась за апельсиновым шаром.

   ― Сегодня, дамы и господа, я буду учить вас контролировать расход ресурса, ― размеренным голосом произнес парень.

   Тихо сказал, но увесисто. По толпе пролетел шелест ― видимо, занятие пришлось в новинку не только мне.

   ― Цветовые круги отражают состояние вашего ментального запаса на настоящий момент, ― продолжил новый тренер. ― Господа с зелеными головами, очевидно, успели посетить библиотеку перед тренировкой. Предусмотрительно. Господа, чьи шеи увенчаны оранжевым, видимо трудились до последнего и надеялись найти разгрузку здесь.

   По заднему ряду пролетел смешок. Я сосредоточилась. Этого навыка мне не хватало весьма сильно ― достаточно вспомнить потерю сознания на площади, бредовые метания в тюрьме. А все ведь подвластно контролю ― оказывается, можно даже цветовой индикатор сделать. У парня на всех учеников ресурса хватило, неужели я бы не смогла отразить собственное состояние?

   Век живи, век учись.

   ― Это очень важное умение. Кто хоть раз перерасходовал запас ресурса до физической реакции, легко поймет, о чем идет речь.

   Тренер встал. Теперь он уже не казался таким нескладным, любое мастерство вызывает уважение вне зависимости от одежды.

   ― На аллее перед Институтом растет семь деревьев джезраа, ― медленно сказал он, оглядывая зрителей. Чуть свел брови на шушукающуюся парочку в переднем ряду. Те тут же сели прямо. Моё внимание и так было приковано к лекции на все сто. ― Знаете ли вы, что в этом дереве особенного?

   ― Джезраа плодоносит зимой, ― подала голос девушка сзади.

   ― А еще? ― спросил тренер.

   ― Не знаю.

   "Под ним никто и никогда не умирает" ― подумала я, но вслух не сказала. Остальные молчали, застыв в неестественном ожидании.

   ― Под джезраа нельзя перетратить ресурс. Дерево восстанавливает потери, ― сказал парень и замолчал. Ждал реакции. Толпа выдохнула. Тренер удовлетворенно кивнул и продолжил. ― Но сень листьев джезраа ― это единственное место, где человек может продолжить сражение, даже если не уследил за расходом силы. Во всех остальных случаях, если возможности рассчитаны неверно ― вы проиграли.

   Слова припечатали кованым сапогом. Остальные ученики кивали ― ничего нового не прозвучало, тренер сформулировал общеизвестную истину для придания нужной мотивации. И только я помнила мертвые глаза наемника в темном фургоне, украденный ресурс, и свою подсознательную надежду ― "так бывает, наверное".

   И снова я не решилась спросить вслух.

   Глава 52

   После тягучего двусмысленного разговора c Илиным в оранжерею не возвращались, равно как и к обсуждению ценностных ориентиров. Профессор просто использовал меня, как мощный калькулятор, а я старательно делала вид, что не замечаю перемен и работала так тщательно, как могла. Про группу Керона я не спрашивала, решила, что заявление о переходе было сделано на эмоциях.

   На семинарах тоже ничего интересного не подворачивалось. Напротив, я исподволь знакомилась с множеством смутных и неприятных деталей, проясняющих устройство Нелоуджа в целом и реабилитационного центра в частности. Стало совершенно ясно, что стертых тщательно курирует соответствующий отдел Института. Первая беседа при пробуждении строго регламентирована, так же как и заработная плата. Профессии подбирались целым штатом психологов; для женщин построен цех гладильщиц, позволяющий влиться в городскую среду и познакомиться с местными жительницами. Заказы в этом цеху девушки принимали сами. Альтернатива ― сувенирный бизнес, создание кукол. Работа довольно механическая, но с возможностью творческого самовыражения на верхнем уровне. Есть к чему стремиться. Мужчины работают плотниками или делают заготовки для кукол и другие изящные безделушки.

   Сувенирный бизнес приносит нехилые доходы, но зарплату мастерам держат в жестких рамках. Невольно вспоминались подозрения Зиэн: "Может, так и задумано с этими цехами и низкой зарплатой ― добиваешься уровня чуть выше и уже всем доволен, и ничего не надо". Художница всегда была довольно проницательна.

    

   К двум часам дня голова уже шла кругом от бесконечных расчетов, и я начала отстраненно бродить глазами по сторонам. В кабинете, кроме меня, трудились Тим и Лира, разглядывали по очереди какой-то препарат под большим микроскопом. Точнее, Лира разглядывала препарат, Тим разглядывал Лиру, и я с интересом следила за развитием ситуации.

    

   В этот момент жалобно скрипнула дверь, и в образовавшийся узкий проем вкатился маленький круглый человек в потрепанном, но некогда дорогом костюме. На запятнанной тонкой шерсти неопрятно лежали катышки, грязный воротник загнулся с одной стороны, обнажая серую подкладку. Глаза у человека были навыкате, и в них тлело что-то недоброе, глубокая растерянность и потухший гнев.

    

   ― Здрравствуйте, ― слегка картавя, произнес он.

    

   ― Привет, привет, ― устало откликнулась Лира, поднимаясь от микроскопа, Тим негромко пробормотал приветствия.

    

   ― Здравствуйте, ― неуверенно сказала я, не совсем представляя, какое положение занимает этот странный человек, который свободно входит в помещение, отведенное исследовательской группе Илина.

    

   ― Дени, ― восхитился диковинный посетитель, бросился навстречу, небрежно оттолкнул Тима, попавшегося на пути. Лира повернула голову в нашу сторону с ленивым любопытством, а затем снова нагнулась к микроскопу. Тим отошел вправо и потер локоть без возмущения и огорчения ― как собаку пропустил.

   Происходило что-то всем понятное, забавное, но обычное.

   ― Дени, ты вернулась! Я не рассказал тебе, как опасно... ― продолжил странный человек и замолчал, уголки полных губ опустились вниз. Меня окатила неприятная волна запаха давно немытого тела, и я увидела, что в бороде незнакомца застряли крошки еды.

    

   ― Ты не Дени, ― разочарованно сказал мужчина, и весь поник, стал ниже ростом. ― А ты не видела её? У неё были светлые волосы, длинные, вот такие, ― безумец потрогал мое плечо, пришлось приложить усилия, чтобы не отшатнуться, ― и глаза. У Дени были красивые глаза, красные, как у вампира. Вампира! ― он негромко рассмеялся, как будто над шуткой, понятной только ему.

    

   ― Наверное, нет, ― сказала я грустно.

   ― Обязательно нужно найти, ― возмутился неопрятный гость, ― Гернас её ищет. Узнал, что она подставила его дочь, выдала вместо себя мстителям с севера. Девочку убили, а Гернас так и ходит по свету, ищет Дени.

   ― Правда? ― глупо перепросила я.

   ― Конечно, правда! Но ведь если Гернас её найдет, она его убьет. Она же вампир.

   Я сокрушенно покачала головой, решила подыграть в целях самосохранения. Черт его знает, что творится в этой засаленной голове.

    

   ― Профессор, ― обратилась Лира к гостю, ― это Кори, новая лаборантка, она работает. Давайте вы потом побеседуете?

    

   ― Когда же потом? ― удивился посетитель, оказавшийся профессором. ― Потом я усну, а когда проснусь, её уже не будет.

    

   Я почувствовала, как мурашки пробежали по спине, но Лира не повела и глазом.

    

   ― Будет, будет, все будут, ― сказала она. ― Мы всегда здесь, разве вы не помните? Вы и про меня так говорили.

    

   ― Ты не Дени, ― покачал головой незнакомец, ― И ваша Кори тоже. Я пойду тогда?

    

   ― Идите, идите, ― сказала Лира, голосом мягким, но скрывающим раздражение. Так говорят к вечеру усталые няни, что ведут детишек домой по центральным улицам осеннего Нелоуджа.

    

   Странный человек покачал головой и пошел к двери. Еще раз обернулся на меня, смерил долгим недоверчивым взглядом.

    

   ― Я пойду, ― повторил он. ― Опасно. И она меня ищет.

    

   После этой фразы гость вышел и мягко закрыл за собой дверь.

    

   ― Кто это? ― спросила я. Собственный голос показался чужим.

    

   ― Местный сумасшедший, ― ответила Лира. ― Давно уже тут живет, года два, наверное. Все ищет свою Дени.

    

   Девушка, наконец, отставила микроскоп в сторону. Села, положила сцепленные руки на затылок и медленно наклонила голову вперед, растягивая шею.

    

   ― А почему... ― я пыталась подобрать слова, ― почему он здесь живет? Много у вас таких, помешанных?

    

   ― Он единственный, ― Лира поморщилась. ― Очень напрягает, если честно. Я его побаиваюсь, особенно когда вечером приходится задерживаться. Я однажды шла домой, а он за углом стоит и пританцовывает, а кругом тихо так. Чуть бегом не пустилась.

    

   ― А он опасен?

    

   ― Да кто ж знает, ― Лира провела рукой по волосам, затем оперлась на локти. ― Ходят слухи, что сама Элеонора хотела его убрать и не смогла.

    

   ― Вранье все это, ― веско сказал Тим. ― Элеоноре просто плевать, и никто не хочет брать на себя ответственность, вот чудак и живет припеваючи. Говорят, уборщицы его любят и подкармливают.

   Глава 53

   Мне каждый день не хотелось идти работать к Илину, но я каждый день все-таки шла. Работы было много, я постоянно что-то решала, иногда оставалась на ночь., Рутина поглощала мысли, не оставляла времени ни на что другое.

    

   Я сидела, запустив обе руки в волосы, напряженно вглядывалась в граничные условия расписанной на трех листах системы уравнений. Искала любой ключ, чтобы отсечь наиболее проблемную область решения.

   И даже не заметила, как открылась дверь.

   ― Здравствуйте, профессор Илин, ― произнес звучный голос. ― Я к вам опять с небольшой просьбой.

   У входа стоял высокий, метра два ростом, крепко сбитый мужчина средних лет с шапкой кудрявых черных волос.

   Илин поджал губы, как девяностопятилетняя старушка, оперся руками о стол.

    

   ― Здравствуйте, профессор Керон, ― Слова прозвучали как "Катитесь к черту". ― Я помню, вы хотели мне что-то рассказать.

    

   Значит, шкафообразный гость и есть упомянутый в сердцах Керон с сомнительными исследованиями! Я сосредоточилась на подслушивании, сохраняя видимость деятельности.

    

   Илин не предложил гостю войти, а сам подошел к двери, встал очень близко к Керону. Казалось, что он сейчас без предупреждения выставит посетителя и громко хлопнет дверью. Но, разумеется, ничего подобного он не сделал, а только тихо и с напором спросил что-то. Керон ответил, тоже негромко и с тем же напором в голосе. Профессора вполголоса препирались у двери. Доносились обрывки фраз, произносимых Кероном ― у человека-шкафа плохо получалось говорить тихо: "Нужна ваша помощь... Разговаривали с Элеонорой о содействии... Закрытый проект, вы должны понимать. Нет, обычная бытовая разработка".

    

   ― Нет, ― сказал Илин неожиданно громко, на всю лабораторию. ― Вы не ответили на прошлые вопросы. Я не хочу работать вслепую, мне это не нравится. Я отказываюсь. Что Элеонора? Я что, единственный математик во всем Институте? Письменного распоряжения я не получал, я вообще никакого распоряжения не получал. Вон у меня лаборантка сидит, месяца не прошло, а она уже прекрасно справляется с вашими задачами. Кстати, это именно она вам решила два уравнения из ваших трех.

    

   ― Кто? ― заинтересованно повернулся Керон.

    

   Илин раздраженно махнул рукой в мою сторону. Я поспешно опустила глаза на разложенные передо мной бумаги, делая вид, что полностью поглощена работой.

    

   ― А можно, я ее у вас позаимствую? ― спросил Керон.

    

   ― Можно, ― злобно ответил Илин, ― Забирайте.

    

   ― Девушка, ― обратился Керон.

    

   Я подняла глаза, пытаясь изобразить ту эмоцию, которая зачастую написана на лице у настоящих ученых: "Кто вы такой и зачем вы вытаскиваете меня из увлекательнейшего мира воображения?" Керона мой спектакль не интересовал.

    

   ― Ее зовут Кори, ― перебил Илин, еще раз махнул рукой, мол "Да делайте что хотите", и вернулся за свой стол.

    

   ― Кори, ― сказал Керон, ― можно вас попросить поработать со мной над одним проектом? Я могу обеспечить полный доступ в библиотеку.

    

   ― И медицинские курсы, ― сказала я. Мне было стыдно перед Илиным. Я сомневалась, что имею право принимать такое неоднозначное предложение. Предложение о переходе к Керону, озвученное в оранжерее, звучало скорее как ругательство и обещание скормить рогатому северному монстру. Едва ли предполагалось, что я соглашусь зайти в кормушку на самом деле. Но мне до чертиков надоела напряженная атмосфера в лаборатории. К тому же взыграло любопытство, обычно спящее мертвым сном. У Керона явно имелась какая-то тайна, и это было на полшага ближе к моей истинной цели пребывания здесь. Хотя бы хвост секретов, запах интриг, живущих в этих стенах. Да и библиотека... Не то, чтобы сильно принципиально, но хотелось найти что-нибудь по истории Нелоуджа. Вдруг меня судьба все-таки сведет еще когда-нибудь с Кимом ― приятно было бы порадовать поэта-историка. В доступных группе Илина секциях ничего подобного не хранилось.

    

   ― Хорошо, и медицинские курсы, я договорюсь, ― сказал Керон. ― Приходите в кабинет 334, это на третьем этаже, от лестницы налево. Я вас жду.

    

   ― Скоро приду, ― пообещала я.

    

   Когда за Кероном закрылась дверь, я повернулась к Илину. Рыжий профессор смотрел на меня немигающим взглядом и подбрасывал монетку. Во взгляде, во всей напряженной позе читалось явное недовольство.

    

   ― Простите, ― сказала я. ― Мне казалось, что я не самый важный член команды. Наверное, следовало сначала обсудить это, но вы же сами предложили... ― я поджала пальцы на ногах от неприятной неловкости ситуации.

    

   ― Да, сам предложил, ― раздраженно сказал Илин, ― идите, куда хотите. Прекрасно обойдемся и без вас. Учтите только, что Керон держит карты закрытыми. Я сказал правду, вы решали для него уравнения ― те, которые про перенос энергии ― помните, еще на первом семинаре?

    

   Я кивнула, переступая с ноги на ногу.

    

   ― Ну вот и имейте в виду, что те уравнения не про перенос энергии. Как минимум, не только про это. А сказал Керон, что про потери при переносе, и мне очень сильно не нравится, когда врут без видимой причины... И семинаров у группы Керона открытых не бывает, никому не известно, над чем группа работает.

    

   ― И что это значит? ― уточнила я.

    

   ― Да я не знаю, ― он пожал плечами. ― Вас же секретность не волнует, вам всё равно, чем заниматься. Вот и идите. Получите всю свою библиотеку. Я вас не отговариваю, ни в коем случае, просто предупреждаю, вы хоть задумайтесь на минуту.

    

   ― Хорошо, ― сказала я, ― Спасибо.

   Глава 54

   Я поднялась на третий этаж, нашла триста тридцать четвертый кабинет и повернула ручку. Дверь оказалась заперта. Тогда я постучалась и прислушалась, но ничего не услышала. Примерно через минуту начали щелкать замки, дверь приотворилась, и в коридор вышел шкафообразный профессор Керон.

   Внутри стоял белый стеллаж с пробирками, блестели в искусственном свете стальные инструменты. Людей в намеренно узком проеме видно не было, окон тоже.

   Керон приветливо улыбнулся, отвернулся внутрь кабинета и сказал туда: "Нирайя, новая лаборантка пришла. Принеси материалы для моделирования".

    

   Затем профессор снова повернулся ко мне.

    

   ― Мы ставим физические опыты, ― пояснил он и прикрыл дверь. ― В лаборатории нужна чистота и стерильность, а вы же все равно не физик. Я смог добиться предоставления отдельного кабинета, вам понравится.

    

   "Что ж мне так не везет то, ― подумала я, ― Не физик, не биолог. Человек-калькулятор, вроде и в проекте, и все равно не понимаю, что происходит. А мне, может, интересно, над чем здесь работают".

    

   Керон прошел в другой конец коридора, открыл помещение, предназначенное для штатного математика. Кабинет мне действительно понравился ― небольшой, с окном чуть ли не во всю стену. Стены мятно-зеленые, в центре ― огромный и светлый рабочий стол, у меня кровать и то меньше. В таком кабинете приятно сидеть и думать.

    

   ― Располагайтесь, ― приветливо предложил Керон, с грацией ветряной мельницы показал вокруг. ― Здесь чашка и чай. И овсяное печенье.

    

   ― Как здорово, ― сказала я, ― спасибо. Очень люблю овсяное печенье.

    

   ― Замечательно, ― обрадовался человек-шкаф. ― Надеюсь, что вам понравится с нами работать.

    

   ― Мне уже нравится, ― сказала я и прошла к столу. В ящике лежала пачка чистой дорогой бумаги, несколько ручек и карандашей, стопка учебников. Хорошо, с любовью подготовленное место, за десять минут такое не устроишь. Давно эта подозрительная команда нуждалась в человеке со знаниями математики.

    

   Дверь беззвучно отворилась, в кабинет вошла среднего роста девушка с неровно обрезанной челкой. Чуть постарше меня, или выглядела так, очень усталая и загруженная. Под глазами на светлой коже сильно выделялись темные круги. Вязанная кофточка легкомысленно розового цвета резко контрастировала с солидной мрачностью поведения. На меня посетительница не смотрела.

    

   ― Вот документы, которые вы просили, профессор, ― сказала девушка. ― Я пометила приоритетные задачи.

    

   ― Большое спасибо, ― ответил Керон. ― Знакомьтесь, это Нирайя, мой заместитель по этому проекту. Нирайя будет вас курировать, так что обращайтесь, как возникнут вопросы, не стесняйтесь. А это Кори, наша новая сотрудница.

    

   Я встала и улыбнулась, Нирайя смерила меня тяжелым взглядом и тут же снова отвела глаза. Глаза у нее были оливково-зеленоватые, как у обитателей восточных племен. Я чем-то не понравилась основательной ассистентке, и это было грустно. Подружиться с ней было бы здорово. Казалось, что она из тех людей, которые не витают в облаках и умеют решительно отделять практичное от нелепого. С такими людьми порой трудно общаться, они любят выставлять оценки и вешать ярлыки, но зато умеют отрезвлять и спускать с небес на землю. Бьюсь об заклад, Нирайя сразу бы объяснила мне, что к чему, куда надо стремиться, и чего надо избегать.

   Представилось, как у вечернего костра ― все мои мечты теперь начинались у костра или в фургоне ― ассистентка расставляет нужные акценты, убеждает в необходимости составления плана. Хотя, может быть, я слишком много додумала лишнего. Вижу человека первый раз в жизни, слышала только одну фразу. Не хватает мне подруг после реабилитационного центра, соскучилась по женскому обществу.

    

   Девушка протянула небольшую пачку бумаг, пояснила ― "Оранжевым цветом обведены задачи первой необходимости. Вот здесь ― краевые условия. Здесь ― необходимая точность решения. Зеленым цветом ― не срочные задачи. Голубыми стрелочками помечены взаимосвязи. Здесь все расписано, ― она быстро перелистнула четыре страницы. ― А здесь исходные данные. Если будут какие-то вопросы, обращайтесь сразу же. Я здесь до шести, утром с восьми.

    

   ― Поняла, спасибо, ― ответила я. ― Чувствую, что придется вас побеспокоить в ближайшее время.

    

   Нирайя кивнула, серьезно, как все, что она делала, поправила челку и вышла, абсолютно асексуально двигая полными бедрами. В дверь проскользнул давешний белый холеный кот с разными глазами.

   ― Здравствуй, Потеряшка, ― сказал Керон. ― Это местный кот, он любит этот кабинет. Мы зовем его Потеряшкой, потому что он постоянно кого-то ищет.

   ― Потеряшка, кис-кис-кис, ― позвала я.

   Кот повернулся и смерил меня оценивающим взглядом.

   ― Мы подружимся, ― пообещала я Керону.

   Профессор коротко, без улыбки, кивнул и вышел из кабинета.

    

   Я села за просторный стол, раскинула руки, потом встала, сделала чаю. Подумала вдруг, что обычно прихожу в гостиницу, когда уже темно, а ухожу затемно, и давно уже не оставалась одна в светлое время суток. Пожалуй, приятно будет для разнообразия побыть одной, когда никто не отвлекает, не стоит за плечом, не торопит и не насмехается над ошибками, чем любил баловаться Илин. Кот уютно свернулся у меня под ногами и, кажется, уснул.

   Наконец, после двух чашек горячего напитка, настало время приниматься за дело. Заставить себя оказалось сложно, так и подмывало отложить всё на утро ― не люблю входить в новую работу под вечер, голова уже не такая свежая. Я боролась с собой час, а затем сдалась и решила посетить Библиотеку. Новая должность ― новые возможности.

   Дом книг развернулся новым, захватывающим измерением. Башни знания, уходящие в заоблачную высоту. Тонны пыльного, пожелтевшего ресурса.

   Здание библиотеки представляло собой высокую башню с огромной винтовой лестницей. Сотрудникам Илина предоставлялся доступ на первые три витка спирали. В небольших нишах у общедоступной литературы обычно сидели десятки ученых. Обложки книг носили отпечатки пальцев и времени. Несмотря на неписанный регламент у стоек с книгами всегда слышался приглушенный шум голосов, дыхания, ног.

   Совсем другая библиотека открылась с новым уровнем допуска. Уже после сороковой ступени в башне воцарилась мертвенная тишина. После сотой ― в углах появились робкие кружева паутин, прикосновения к книжным полкам стали отпечатываться в слое пыли.

   На сто двадцатом этаже я выбрала тонкую брошюрку наудачу. Судьба в очередной раз решила прочитать мораль, осудить воспоминания, показать кривое зеркало. Книга была про джезраа.

   Оказалось, что двух плодов мифического дерева в месяц достаточно, чтобы предотвратить цингу. В голодные годы джезраа спас сотни жизней. Тогда же выяснилось, что в радиусе трех метров джезраа способен восстанавливать ресурс в случае перетраты ― когда обратный эффект начинает проявляться на физическом уровне: плохое самочувствие, потеря сознания, учащенное сердцебиение и т.п. Джезраа восстанавливает ресурс до нуля, но для дерева это даром не проходит. Одно ― два излечения ― и дерево не плодоносит год. "А вот про это тренер не говорил", ― вспомнилась лекция на заднем дворе. Мелькнула надежда, что смогу найти в книге объяснение мрачного феномена, спасшего меня во время убийства. Но нет, таинственным эффектом обладало только живое дерево. Ни амулеты, ни статуэтки, ни мебель из джезраа целительными свойствами не обладала. Да и не делал никто предметы быта из легендарного дерева.

   В голодные годы, утверждал неизвестный автор пыльной брошюры, джезраа был присвоен статус "дерева мира". Как водопой в засуху. Того, кто совершит преступление под джезраа и заставит дерево потратить живительные силы, могли и повесить без суда и следствия. Ведь излечение одной жертвы обойдется в год неурожая, сотни унесенных цингой жизней.

   Это было давно. За последним убийством под джезраа на центральной площади Нелоуджа последовал кровавый переворот и переход власти в руки Института. С тех пор в массовом сознании закрепилась еще одна примета ― "преступление под джезраа ― смена власти".

   Я закрыла брошюру, вернула на пыльную полку и поморщилась. Неприятное чувство скрутило желудок. Никого я не убивала под джезраа, по крайней мере в этой жизни. Небольшое считывание информации, и то ― персональной. Абсолютно безвредное преступление. К тому же под приметой имелась вполне рациональная основа, завязанная на историческом опыте и свойствах плодовитости дерева. Даже если допустить, что наша шалость привела к неурожайному году для джезраа на площади ― и то не страшно. Вроде, с посевами было все стабильно.

   Глава 55

   Спалось плохо. Впрочем, на статичной кровати редко приходят приятные сны. Иногда кажется, что кошмары просто не успевают догнать движущиеся фургоны. Но стоит остановиться, и недосмотренные ужасы нагоняют, разбредаются по лабиринтам мозга, разъедают часы покоя.

   Мне снился сумасшедший профессор. Он искал меня, разинув челюсти и обнажая кривые гнилые зубы. Изо рта капала слюна, смешанная с кровью, оставалась вязкими, прозрачными, с красными прожилками каплями на бетонном полу коридора.

   Я пряталась за старым зеркалом в женской уборной института, но видела каждое движение ищущих глаз. Хотелось телепортироваться к Киму, но было нельзя. В моей крови тоже бурлила зараза, и сумасшедший профессор ждал своего времени.

   В последний час перед рассветом следовало выйти и поцеловать преследователя. Во сне мы были связаны одной ненавистью.

    

   Я встала рано, с мутными от недосыпа глазами, побрела на работу. Дело всегда приносило успокоение.

   Сварила кофе, раскрыла настежь окно, впустила влажную утреннюю прохладу. Поежилась и открыла папку с бумагами. Почти сразу же заглянула Нирайя ― уточнила, всего ли мне хватает.

   Челка у ассистентки выглядела вконец засаленной и сбитой, глаза упорно убегали в угол комнаты. Пришла странная мысль ― причина вчерашней неприязни может крыться не во мне. Нирайю что-то очень сильно беспокоит. Может, исследование закончить не удается. Или опасается, что я ее подсижу? Формализм и аккуратность у девушки на высоте, как у настоящей карьеристки.

   Или чего-то боится.

   Я дружелюбно подтвердила, что все на месте; Нирайя тут же скрылась в коридоре. В глаза она так и не посмотрела.

   Что ж, больше откладывать некуда. Пора работать. Я разложила перед собой пять стандартных листов. Четыре были исписаны одинаковым, мелким неровным почерком с большими выдающимися петлями на отдельных буквах. Вероятно, системы уравнений писал Керон, торопился и изрядно нервничал. Я мельком подумала, что опытный графолог, пожалуй, мог бы составить довольно подробный и нелицеприятный портрет по этим записям.

    

   А вот пятый лист оказался заполнен другим человеком, другими чернилами и в другое время. Заполнен не слишком плотно, и на чистом пространстве было видно, что поверх него на другом листе что-то уверенно чертили, продавливая бумагу. Чернила слегка потускнели ― не сильно, но на фоне четырех новых листов различие бросалось в глаза. В содержание вникать по-прежнему не хотелось, и поэтому я встала, подошла к окну и приложила к стеклу этот самый пятый отличающийся лист, не особо задумываясь, что и зачем я надеюсь увидеть.

    

   На просвет проступили какие-то линии. То ли схема, то ли рисунок. Ресурса было много, и поэтому я взяла чистый лист и сделала полную копию изображения. Не самое простое действие для обычного человека, но для подмастерья из цеха по рисованию кукол ― проще, чем вскипятить чашку чая.

   Выбрала из карандашей самый мягкий и стала аккуратно заштриховывать оригинал. В таком виде схема проступила яснее, правая сторона листа проступила почти без помех. Казалось, что рисовали то ли креветку, то ли какое-то насекомое, таракана или сверчка. Я пригляделась и поняла, что все-таки сверчка ― кожистые передние крылья, слуховые органы на голенях передней пары ног, задние ноги прыгательные. "Интересно, откуда я знаю так много о сверчках?" ― автоматически подумала я. ― Точно. Учебник по энтомологии, чтобы заставить цвести джезраа. Неприятный холодок пробежал по спине от непрошенной мысли. Сверчки, джезраа, утекающий ресурс ― всё это липко и тягостно переплелось за пределами сознания, легло на ночной кошмар. Не люблю совпадения. В такие моменты всегда кажется, что кто-то стоит за кулисами и тщательно режиссирует спектакль, чтобы все развешанные по стенам ружья выстрелили вовремя и точно.

   Выделенные срочные задачи поддались на удивление легко. За неполный рабочий день я ухитрилась понять все три системы, помеченные оранжевым. Нашлось решение для одной каверзной трижды обведенной задачки. Перепроверка прошла без осечек, точность вышла вполне сносная. Песок в глазах после бессонной ночи не вымывался даже плодотворной работой и крепким горьким чаем.

   С Нирайей я связываться не стала, хотя шести еще не было, и заместительница человека-шкафа скорее всего еще работала. Теребила сбившуюся набок челку, хмурилась и отводила глаза в невыносимо секретном кероновском запертом кабинете.

   Я устала ужасно, погружение в новую задачу требует много сил. К тому же из головы никак не шли мысли про дурацкого непонятного сверчка. Чем-то это насекомое меня беспокоило, пахло нехорошим полуразложившимся совпадением, но я никак не могла вспомнить, чем именно. Я решила перепроверить все завтра, на свежую голову, и только тогда сообщить о результатах. Сейчас можно насладиться заслуженным отдыхом.

   Глава 56

   Я толкнула тяжелую дверь Института, и в лицо ударил было свежий осенний ветер, но тут же сменился стоячим воздухом закрытого кабинета.

   Пару секунд я ошарашено смотрела по сторонам, собирала реальность по горизонталям и вертикалям и искала место в новой системе координат.

   Я совершенно определенно открыла входную дверь в холле. Сделала шаг. Но не вышла на открытую всем ветрам площадку перед Институтом, а вошла в просторный кабинет с потрясающим видом на озеро. Было светло, хотя я знала, что на улице уже стоит плотная тьма. Но отчетливые лучи солнца на мраморном столе создавали странное, поблекшее ощущение, как будто выцвели от времени. Воздух отдавал сладковатым пряным ароматом фенхеля. Неприятный запах.

   У центрального окна спиной ко входу стояла высокая женщина ― директор Института. Она обернулась на звук моих шагов. Потрясающе красивая, даже не так ― совершенная. Казалось, что такая женщина не может быть порочной, не может быть ограниченной, и, каким-то странным образом, не может быть сентиментальной. Безукоризненную фигуру облегало строгое деловое платье, расклешенное ниже колена и скрывающее обувь.

   Элеонора. Живая легенда.

   Вдруг вспомнился Нелоудж, цех и куклы. "Слишком красивая, ― комментирует пришедший образец Зиэн, ― Правильные пропорции, высокий лоб, открытый взгляд. Сразу видно, модель специально разработана, чтобы вызывать восхищение и обожание". Ерунда, решила я. Образец и вполовину не передает очарование оригинала.

   Я невольно восхищалась директором, иначе и быть не могло.

   И в то же время я её ненавидела. Темной, глубокой, животной ненавистью, рожденной в уничтоженных закоулках прошлой памяти. Необъяснимая жажда мести поднималась тошнотворной волной, оставалась привкусом крови на языке. Смешивалась с восхищением, сводила с ума. Затмевала зрение сюрреалистичными искажениями реальности.

   ― Здравствуйте, ― сказала я.

   Голос прозвучал хрипло. Элеонора приветливо улыбнулась и указала на ряд кресел, расположенных у большого дубового стола, стоящего посреди комнаты. Вокруг указательного пальца левой руки кровавой струйкой обвилось багряное иррилиумное кольцо. Чарующе красивое и убедительное ― владелец артефакта силен и находится в полном здравии. Директору никто и ничто не угрожает в ближайшие три дня.

   ― Здравствуйте, Кори. Присаживайтесь, ― сказала женщина. ― Я не отниму у вас много времени.

   И чары тут же рассеялись. Обычная деловая встреча, регламентированный этикет, рабочее настроение. Что за ерунда накатила при входе с ароматом фенхеля? Сейчас было сложно и вспомнить. Необоснованные чувства, не облеченные в слова, рассыпались как ночной кошмар. Растворились в пряном воздухе.

   В городе и Институте много и подобострастно говорили про Элеонору. Личная аудиенция считалась особенной честью. Хотя Тим как-то говорил, что директор обычно встречается с новичками, когда находит свободное время. Рекомендует подходящие группы, одобряет или порицает первые наработки, мотивирует, в общем. Но чаще вдохновляющие встречи происходили после первого выступления прибывших на семинаре с собственной работой, когда новички уже начинали проявлять себя, а не метались из группы в группу на подсобных работах, как это делала я.

   Я села на ближайший ко мне стул с высокой спинкой и пробормотала что-то невразумительное, должное обозначать вежливое внимание и равнодушие к расходу минут. Элеонора устроилась напротив и достала из ящика стола полупустую папку для бумаг.

   ― Как вас разместили, нравится работать с профессором Илиным? ― спросила она, открывая папку и извлекая два заполненных листа.

   ― Очень хорошо, спасибо, ― ответила я. ― Работать интересно. К сожалению, мало понимаю по основному профилю исследования, я не биолог. Но зато Илин отлично разбирается в математике, и я уже качественно расширила свое понимание теории вероятности и прикладных аспектов.

   ― Замечательно, ― сказала Элеонора, вдумчиво кивая в такт моим словам, и я почувствовала неясную симпатию к этой ужасно занятой и такой внимательной ко всем и каждому женщине. ― Хотя лучше бы вам работать по профилю, сами понимаете, так больше шансов для карьерного роста.

   ― Понимаю, ― согласилась я. ― Сейчас временно помогаю с расчетами профессору Керону, а потом уже посмотрю, куда двигаться дальше.

   ― У вас отличная вступительная фантазия. Есть дерзость, ― сказала Элеонора. ― У Керона хороший проект, вам может быть полезно сотрудничество с профессором.

   ― Проект закрытый, ― призналась я. ― Не представляю, над чем конкретно мы работаем.

   ― Так бывает поначалу, ― без удивления ответила она. ― Вы работайте, и все получится. В настоящие, интересные проекты на семинарах не приглашают, так что это уникальный шанс.

   Я кивнула. И вдруг показалось, совсем смутно и на мгновение, что дело не во мне и не в математических способностях нового сотрудника, не в типичной вступительной фантазии очередной стертой. Просто почему-то Элеонору интересует работа Керона, недаром же я оказалась здесь в первый же день скромного сотрудничества с подозрительно закрытой группой.

   Я решила, что разговор окончен, неуверенно поерзала на стуле, шаркнула ботинком по отполированному полу. Элеонора встала и расправила плечи с усталым вздохом, совсем как обычный человек.

   ― Я провожу вас до кабинета, ― сказала она, ― засиделась.

   Глава 57

   Дальше события покатились быстро, как снежный ком, как лавина. Казалось, что кто-то нечаянно задел тот самый маленький камешек, на котором держалось хрупкое равновесие, и я оказалась в самом центре разыгравшегося природного буйства. Мне оставалось не так много, истекали последние минуты, когда разум был ясен, и казалось, что в будущем есть еще много вариантов и дорог.

   Мой уютный мятно-зеленый кабинет вдруг оказался тесным и тусклым, когда великолепная Элеонора растворилась в дымку. Впрочем, она успела одобрить просторный светлый стол, небрежно скользнуть взглядом по моим чертежам и настежь распахнуть широкое окно.

   Ворвался неожиданный порыв ветра и разметал аккуратно сложенные чертежи. А со шкафа неожиданно спланировал листок с проступившим изображением сверчка и улегся под носки изящных туфель. Проницательный взгляд светлых глаз задержался на несколько длинных секунд.

   Я беззвучно выругалась, вот что мне стоило уничтожить следы своих сторонних изысканий? Но Элеонора небрежно переступила через схему и улыбнулась:

   ― Простите. Я навела вам здесь беспорядок.

   Она попрощалась и аккуратно исчезла. Ни один листок не шелохнулся, только что-то мелодично звякнуло в углу. Я ошарашено повертела головой ― не первый раз вижу моментальную телепортацию, и сама умею, но никак не могу привыкнуть ― а затем стала собирать бумаги.

   В самую последнюю очередь я посмотрела на загадочную схему, запоминая все детали. А затем зажгла небольшое контролируемое пламя, поглотившее листок. Потребовалось немного ресурса, чтобы огонь не перекинулся на деревянный пол, и еще самая малость ― чтобы запах дыма растворился в порыве свежего влажного ветра.

   За спиной скрипнула дверь, и я вздрогнула. В комнату проскользнул кот и замер у входа. По ногам протянуло сквозняком, я подошла и закрыла дверь. Кот отступил назад. Сначала сделал пару незаметных, пробных шагов, будто хотел уйти незамеченным, но потом понял, что дверь закрыта, и уже не стесняясь, отскочил, спрятался за моими ногами и тесно прижался пушистым тельцем к щиколоткам. Я не удивилась, решила, что кот реагирует на запах Элеоноры. Мне самой директор казалась существом потусторонним, и потому поведение животного казалось естественным.

   Кот дрожал, ему было страшно, и я вдруг поняла, что он уже очень старый. Нет в нем молодого задора и агрессии, и шипит он лишь по привычке. Я присела, взяла кота на руки и спросила:

   ― Ты чего испугался то, Потеряшка?

   Я провела рукой по загривку, успокаивая пушистое существо, но кот снова выгнулся, выскользнул из рук и отступил назад. Он не отрывал разноцветных мудрых глаз от стены под окном, я проследила за направлением взгляда и неожиданно увидела изящное кольцо. Оно застряло между стеной и плинтусом в том месте, где растворилась Элеонора. Багровое, как застывшая капля крови и притягательное, как редкий цветок.

   Я приоткрыла дверь и кот опрометью выскочил наружу. И тогда я защелкнула замок и пошла за находкой.

   Кольцо было еще теплым, и пропускало немного света, как мутный и кровавый янтарь. Мне даже показалось, что внутри пульсирует темный ветвистый сгусток, но, конечно, это была иллюзия. Иррилиум считается металлом за кубическую кристаллическую решетку, хоть и обладает необычными малоизученными свойствами.

   Держать в руках надежное багровое кольцо было удивительно приятно, и я вдруг решила, что не хочу его отдавать. Здесь же, у окна, расшнуровала правый ботинок и надела артефакт на палец ноги. Носить такую вещь на руке было бы опрометчиво. Каждый встречный заинтересовался бы, что это и откуда. Конечно, директор при желании легко выяснит, где пропажа, но об этом я думать не хотела.

   Глава 58

   Было уже поздно, но я все-таки решила спуститься на наш этаж и зайти в кабинет к Илину, проверить ― вдруг кто-нибудь задержался и собирается сегодня поиграть в карты. В гостиницу идти не хотелось. Меня беспокоило новое кольцо, бессюжетный разговор с Элеонорой, закрытая группа Керона, сверчок. В коридоре уже отключили постоянное освещение, стояла тьма, и только сенсорные лампочки с гудением зажигались от моих шагов. Неровный мерцающий свет отвоевывал у темноты небольшие сферические зоны, но оставлял дальний конец коридора непроницаемо черным. В противоположном конце перехода светилась красным цветом табличка "Выход", и показалось, что в дверном проеме кто-то стоит. Стало неуютно и захотелось спуститься вниз, в освещенный и охраняемый холл. Но я вспомнила, что на указательном пальце надето бескомпромиссно багряное кольцо, и мне ничего ― абсолютно ничего ― не может грозить сегодня.

   Я пошла вперед, стараясь ступать как можно тише. Хотелось, чтобы лампочки перестали вспыхивать над головой, как прожекторы в пустом театре над последним актером, задержавшимся на затянувшейся репетиции. Я подумала, и заглушила свет, используя ресурс. Темнота по углам стала менее плотной, и пустые квадраты окон медленно приобрели очертания. Закрыла глаза, автоматически поставила вокруг себя щит, постояла десять секунд, плотно зажмурив веки, и снова открыла.

   В дальнем конце коридора, у крайнего окна стоял сумасшедший профессор. Я по-прежнему видела смутно, но сейчас уже точно могла сказать, что это он ― узнала круглую приземистую фигуру. Помешанный ученый стоял спиной к окну, у противоположной стены, уставившись в одну точку. Медленно перебирал ногами, как будто бы пытался в стену зайти, ритмично взмахивал руками. Тщетность попыток не вызывала у него никакого видимого раздражения, и он продолжал перебирать ногами, медленно и ритмично.

   Стало страшно, воображение тут же дорисовало кривые гнилые зубы из ночного кошмара у смутного силуэта. Вспомнились слова Лиры о том, что помешанного профессора не смогла убрать сама Элеонора. Наперекор всему, я сделала два осторожных шага вперед. Парадоксальное ощущение целесообразности было почти осязаемым. Казалось, что эта встреча здесь и сейчас не случайна. Единственный шанс узнать нечто важное, предназначенное для меня.

   Профессор повернулся и перестал перебирать ногами. Теперь он молча стоял, глядя на меня. Ноги были неподвижны и только руки продолжали двигаться в такт отсутствующим шагам. Я подошла ближе, уже совсем бессознательно, зачем-то повторяя про себя "вдох ― носом, выдох ― ртом", как при физических упражнениях.

   ― Здравствуйте, ― тихо сказала я. ― Можно с Вами поговорить?

   Сумасшедший некоторое время молча изучал меня, слегка склонив голову на бок, а потом спросил: "О чем?" В голосе не было удивления, он ждал здесь меня. Снова нахлынуло томительное чувство предопределенности и вспыхнула мысль: "Не стоило работать с Илином. Это все обратка за игры с вероятностью. Илин сильнее, и он умеет защититься от последствий, а мне не стоило соваться".

   ― Про вашу Дени, ― сказала я первое, что пришло на ум.

   ― Нельзя, ― решительно ответил помешанный. ― Опасно.

   ― Для кого опасно? ― так же тихо уточнила я.

   ― Для вас, ― сказал он. ― Я расстраиваюсь, когда говорю про нее. Иногда это очень опасно.

   ― Не для меня, ― сказала я.

   ― Для кого угодно, ― возразил он. ― Нет защиты. И я не могу это контролировать. Очень опасно. Дени не знала.

   ― Со мной ничего не случится, ― сказала я, протянула вперед руку с кольцом и подавила мысль о том, что это всего лишь гарантия, что я буду жива. Но никто не объяснял, как именно.

   Профессор подошел ближе, наклонился к кольцу, посмотрел, наклонился еще ниже и зачем-то понюхал.

   ― Все равно опасно, ― сказал он. ― Но можно, пойдем.

   Профессор сделал приглашающий жест рукой и пошел по коридору налево. Я послушно шла следом и продолжала глушить лампочки, вспыхивающие над моей головой. Почему-то думала, что яркий свет повредит помешанному, и каждый раз вздрагивала от тихого щелчка и появления неверной сферы света. Ликвидировать освещение до появления мне не удавалось.

   Профессор прошел метров десять и остановился у глухой стены. В призрачном свете казалось, что выбранный фрагмент слегка отличается по цвету, профессор положил руку на штукатурку, на кончике его пальца загорелся приятый мягкий огонь. Стена сдвинулась, к моему изумлению, и открыла небольшое темное помещение, похожее на кладовую, но почти уютное в теплом свете огня. В глубине стояли швабры, сломанное ведро, сундук и жались какие-то коробки. На одной из коробок лежала пронзительно белая салфетка с замысловатым узором и зеленое яблоко. На полу валялся смятый листок, схематическое изображение насекомого с небольшими жесткими крыльями. Тот самый сверчок, который был на черновике у профессора Керона, тот же разрез, та же проекция. Я могла поручиться, что с теми же самыми подписями. Инстинктивно шагнула вперед, но сумасшедший профессор опередил меня, торопливо наклонился, смял листок и убрал за пазуху.

   ― Это нельзя, ― очень громко и агрессивно сказал он. Мурашки пробежали у меня по затылку. ― Очень, очень опасно. Никому нельзя знать, и никому нельзя с этим работать. Из-за этого все и началось. Они снова хотели начать это, поэтому я забрал у них рисунок. Теперь они не знают, что делать.

   Я не осмелилась больше задавать вопросы и молча отступила на шаг назад. Профессор повернулся ко мне, какое-то время смотрел в глаза, а потом кивнул.

   ― Садись. ― Сказал он, и указал на покрытый паутиной сундук. Я села.

   Сумасшедший подошел к коробке с яблоком, прокомментировал "Мой стол" и достал из нее свернутый листок, разгладил бумагу, посмотрел. Мне не было видно, что там изображено, но на просвет казалось, что это рисунок, а не запись.

   ― У меня есть яблоко, ― сказал он. ― Спелое. Хочешь?

   Я кивнула. Яблоко не вызывало аппетита, вообще мои интересы в тот момент были сильно далеки от гастрономических. Но подумала, что факт принятия угощения послужит добрым знаком в глазах сумасшедшего и, возможно, защитит от чего-то. Профессор передал яблоко левой рукой, чуть не выронив, я быстро перехватила и стала есть. Помешанный остался стоять и сосредоточенно вглядываться в изображение. Я зябко передернула плечами, из угла дуло.

   ― Расскажите мне, пожалуйста, кто такая Дени, ― нарушила тишину я. ― Почему вы ее ищете?

   ― Я покажу тебе её, ― сказал он, ― ты должна знать. Все должны знать и бояться.

   Он переступил с ноги на ногу. Ему, по всей видимости, не хотелось этого делать, но наконец, он коротким нерешительным жестом передал листок:

   ― Ты пошла со мной, и я тебе покажу. Здесь нарисована моя Дени.

   Листок оказался карандашным этюдом, хорошим, детальным. В центре были изображены люди, много, около двадцати человек, все разного возраста. Веселые. Они сидели в конференц-зале института, в разных позах, некоторые смотрели вперед, на художника, а некоторые разговаривали вполоборота.

   ― Вот она, ― профессор ткнул пальцем в красивую высокую блондинку. ― А вот я.

   Блондинка сидела рядом с профессором в первом ряду и держала его за рукав. Она была чуть ли не на голову выше и намного красивее; на великолепном лице застыло неприятное брезгливое выражение. Она показалась мне смутно знакомой, но потом я увидела еще одно лицо и остолбенела.

   Во втором ряду сидела Эмми, моя соседка из Каморок, пухлая, хорошо одетая и довольная. Хорошо ей было, и рада она была сидеть здесь, рядом с блондинкой и сумасшедшим профессором. Было у нее здесь место, и было у нее здесь прошлое.

   ― Кто это? ― прошептала я, указывая на Эмми.

   ― Элиза, ― ответил он. ― Помощница. Добрая девочка. Но она теперь тоже вампир, наверное.

   Он был явно разочарован такой реакцией. Показалось, что профессор мешкал, потому что боялся и надеялся услышать: "Точно! Дени. Конечно, я ее знаю".

   А я не сказала ничего подобного, и теперь в безумных глазах темнела обида ребенка, не получившего подарок на праздник конца зимы.

   Мне стало жаль сломанную надежду, и я очень старалась вспомнить, но мысли были заняты Эмми-Элизой. Что произошло с подругой? Как она попала в реабилитационный центр? Есть ли какой-то смысл в словах помешанного?

   ― Почему Элиза вампир? ― спросила я. ― Она пьет кровь?

   ― Нет, ― раздраженно сказал он, ― не такой вампир. Ты не понимаешь.

   ― Не понимаю, ― согласилась я. ― А кто сделал ее вампиром?

   ― Дени, ― сумасшедший профессор покачал головой, ― она сказала мне "Ты ребенок", и я был ребенком. Я катал тележки, а она улыбалась насмешливо и говорила: "Хороший, хороший мальчик". А потом она сказала мне, что я взрослый, и дала мне шампанское. "Давай выпьем за твою победу", ― сказала она. И я выпил. И уснул. А пока я спал, она стала вампиром и убежала. И украла их всех, ― он показал на этюд, ― Я думаю, они теперь вампиры тоже, иначе зачем ей их красть?

   ― А вы? ― спросила я.

   ― А я искал её, ― ответил он. ― Я же любил её, а она обманула меня. Как обманула в свое время Грилена. А ведь он верил ей, сам отдал ключи от дома... Когда вернулся, дочь уже была мертва.

   ― Дени её убила, потому что вампир? ― ужаснулась я.

   ― Нет! ― раздраженно сказал сумасшедший. ― Ты не понимаешь. Это было раньше. Дочь Гернаса тяжело болела, просила о милости. Дени притворилась целительницей, и Гернас сам открыл ей дверь. Поверил. А я тоже ей верил. Знаешь, я искал ее глазами всех людей, но не нашел. Очень устал.

   Я посмотрела в грустные безумные глаза и вспомнила, кого напомнила мне блондинка, профессорская Дени. Именно её я видела в воспоминаниях старика, рассказавшего историю про шакала.

   Глава 59

   Мне было больше не к кому пойти со своими страхами и подозрениями, и я пошла-таки к Илину, надеясь, что тот сегодня решил поработать допоздна, и, желательно, один.

   И повезло, Илин был на месте, очень кстати, сидел и пил свой неизменный напиток ― горячий кофе с какао. Сосредоточенно так пил, как будто бы ставил какой-то невыносимо важный эксперимент, от которого зависит судьба мира, как минимум.

   ― Здравствуйте, ― сказала я.

   ― Здравствуйте, ― сказал он. ― Что вы тут делаете?

   ― Мне нужно с вами поговорить, ― сказала я.

   Он вздохнул, отодвинул в сторону чашку, взял неизменную монетку и начал подкидывать с отточенной до автоматизма четкостью.

   ― Почему со мной? ― спросил он. ― Я поручил вас Керону.

   ― Больше не с кем, ― призналась я. ― Я как раз о Кероне хочу поговорить.

   Илин кивнул, разрешая продолжать. Я, совершенно очевидно, мешала ему работать, он обдумывал что-то, и дождаться не мог, когда же я изложу свои незначительные проблемы и уберусь восвояси, оставив его в покое. Скептический настрой профессора мешал сосредоточиться, но я нуждалась в помощи, и позволила себе быть настолько же толстокожей и бесцеремонной, насколько был он сам. Я подвинула стул, села напротив, вытерла ладошки о колени.

   ― Сегодня, когда я была у Керона, лаборантка отдала черновики с начатыми работами по численному моделированию, ― начала я, медленно подбирая слова. ― На одном из листков были другие чернила, другой почерк. Я посмотрела на просвет...

   ― Детектив, ― прервал меня Илин. ― Я не играю в эти игры.

   ― Там оказалось схематическое изображение какого-то насекомого, по-моему, сверчка, ― я сократила историю. ― А потом я встретила местного сумасшедшего, который все ищет Дени, вы помните? Он живет в какой-то кладовке, и у него там...

   Но рыжий профессор меня больше не слушал. Он сидел молча, подкидывая монетку, и выражение лица становилось мрачнее и мрачнее. Что-то ему очень сильно не нравилось то ли в моей речи, то ли в монетке, настолько не нравилось, что он готов был взорваться сию же минуту. Илин походил на грозовую тучу, и я невольно сжалась и замолчала, ожидая разряда. Он поднял на меня глаза ― большие, недоуменные, и я вдруг поняла ― что-то не сходится, не укладывается в стройную картину профессорского мира, и я почему-то несу за это ответственность.

   ― Кори, что происходит? ― спросил в лоб.

   ― Мне... ― я не находила слов, не знала, что от меня хотят услышать, и решилась сразу рассказать все подозрения, ― кажется, Керон проводит какой-то эксперимент, который уже проходил в Институте раньше, и из-за которого пострадала целая исследовательская группа. Человек двадцать, как минимум одна девушка из этой группы находится в реабилитационном центре со стертой памятью, но показалось, что я узнала еще некоторые лица, и один человек из этой группы сошел с ума.

   Илин поднял брови, он явно ожидал услышать не это, и мои слова заинтересовали, отвлекли от искреннего возмущения, но лишь на миг. Затем профессор снова отвлекся от предъявленного Керону обвинения, потому что сейчас его волновало что-то другое, более важное на взгляд.

   ― Интересно, ― сказал он. ― Обсудим. Но я не об этом. Что вы делаете с вероятностью, и как вам удается перекрыть меня? Я даже не вижу, чтобы вы прилагали усилия. Я никогда не видел такого поля, это ненормально, неестественно.

   Я посмотрела на Илина, пораженная:

   ― Я ничего не делаю с вероятностью. Абсолютно. А если бы и делала, вас мне не перекрыть, вы же знаете.

   Он знал. Он играл со мной в покер, и обыгрывал, как простодушного ребенка. Я могла выиграть на наглом блефе, или когда мы с остальными лаборантами играли командой, но если мы оставались вдвоем, и Илин хотел себе выигрышную комбинацию ― он получал нужные карты, и точка, и я могла расходовать свой ресурс на изменение вероятностного поля до потери сознания в буквальном смысле слов.

   ― Сидите, ― сказал рыжеволосый профессор, ― и смотрите. Сейчас мы разберемся с этим, с вашего позволения, а потом вернемся к вашему, безусловно увлекательному, детективному расследованию.

   Он достал свой неизменный факирский набор ― еще одну монету, карты, кости, и, не глядя на меня, начал все это перемешивать и выкидывать. Я не могла уловить закономерность, а нервное настроение Илина явно усиливалось. Наконец он отодвинул все раздраженным жестом и объявил:

   ― Не работает. Я не влияю на вероятность рядом с вами. Вы влияете, похоже, потому что распределение какое-то сбитое.

   ― Я ничего не делаю, ― подняла руки я, и вспомнила про подарок Элеоноры. Медленно и демонстративно положила на стол левую руку и приподняла вверх указательный палец с кольцом. Илин уставился на перстень невероятным взглядом, протянул руку и зачем-то потрогал теплый металл.

   ― Это иррилиум? ― спросил он, ― И к чему это? Откуда он у вас? Вы его украли?

   ― Нет, не крала, ― не удивилась предположению я. ― А дело может быть в свойствах кольца?

   Веснушчатое лицо просветлело:

   ― А как давно вы им владеете?

   ― Сегодня получила. Около часа назад.

   Илин не спросил, как и откуда, только задумчиво смотрел на кольцо. ― Значит дело в иррилиуме, ― наконец сказал он. ― А почему бы нет? Я всегда думал, что легендарный металл как-то влияет на вероятность, когда становится зеленым. Ведь что иначе есть предопределенная судьба, чем практически достоверная вероятность события?

   ― Но оно не зеленое, ― заметила я.

   ― Да, ― согласился профессор. ― Видимо, оно начинает действовать сразу, как только попадает к человеку. Почему бы не предположить ― хотя бы на одно мгновение ― что оно не предсказывает судьбу, а меняет ее? Что оно управляет владельцем, пусть не всегда, но на тех поворотах, в которых оно заинтересовано?

   ― То есть это оно меняет вероятностное поле вокруг меня? ― уточнила я, в горле пересохло. ― Это же не только монетки выпадают не так, как следует?

   ― Боюсь что да, ― согласился Илин. ― Вы понимаете, это выглядит логично. Вот вы надели кольцо, оно золотое с багровым отливом, значит, что вам еще жить и здравствовать больше трех дней, верно?

   ― Верно, ― кивнула я. ― По крайней мере, мне рассказывали то же самое.

   ― И тут вдруг на вас падает кирпич, ― продолжил свою мысль Илин, ― случайно, понимаете? Глупый такой кирпич, и слепой, багрового кольца не видит, в иррилиум не верит. И вы рраз ― и умираете. Ну или законы физики нарушаются. Профессор с размаха хлопнул по столу, иллюстрируя озвученную мысль. Звук эхом отразился от стен пустого помещения, почудилось даже, что отозвался на несколько этажей вверх и вниз. Я вздрогнула, сцепила пальцы, тихо сказала:

   ― Я слышала, что владельцы колец выживали в самых невероятных обстоятельствах.

   Хотелось привести хоть какое-то возражение, как будто это могло освободить меня от нависшего рока.

   ― Да, ― сказал Илин, ― выживали по удивительному стечению обстоятельств, но не вопреки законам физики и физиологии. А по воле случая. Один шанс на миллион. Но что, если это был не шанс? Если происходили только предопределенные кольцом и практически достоверные события?

   "Практически достоверные... Как же тогда сказал Эрин", ― подумала я, ― "Что жизнь теряет элемент риска и значительную долю свободы. Как-то так. Интересно, он догадывался, насколько прав?".

   ― И тогда мы приходим к выводу, что кольцо защищает вас от случайностей, причем уже сейчас. Что-то вас ждет, и оно, похоже, неизбежно. Кольцо контролирует вероятностное поле вокруг вас, оно идеально защищает вашу жизнь, вы застрахованы от любого катаклизма, но я не знаю, ― рыжий профессор замолчал на мгновение, а потом резко и отчетливо сказал, ― Но я не знаю, насколько вы сами внутри этого поля свободны в выборе.

   Стало страшно, по-настоящему страшно, как будто захлопнулась последняя страница моей книги, и кто-то пишет продолжение, а я продолжаю играть, не замечая, что сценарист ― уже не я. Я глубоко вдохнула, пытаясь заставить непослушные губы говорить.

   ― Не хочу, ― выдохнула я. ― А если я сниму кольцо? Подарю? Продам?

   ― Не знаю, ― пожал плечами неумолимый профессор. ― Это не работает, когда металл становится зеленым, в истории есть несколько подтверждений. Мне особенно запомнилась история про императора Модока Третьего Морэнского. Когда кольцо позеленело, он выбросил его в Ниржацкий водопад, расположенный в тридцати километрах от дворца. Выбросил сам, никому не доверил. Вернулся во дворец и через три дня умер от сердечного приступа.

   ― А кольцо? ― спросила я.

   ― А кольцо нашли под подушкой в императорской спальне, ― Илин взмахнул рукой. ― Оказалось, перстень проглотила рыба, рыбу поймали браконьеры и продали жене главного камердинера, как в детских сказках. Когда она разделала рыбу и обнаружила кольцо, камердинер, не задумываясь ни на мгновение, унес его в императорские покои. Зачем? ― спросил Илин, и, не дав мне вставить слова, продолжил сам, ― Оказалось, он был приверженцем древнего культа предопределенности. Искренне верил, что нарушение естественного хода событий ведет к катастрофе и, как он признался на дознании, сам собирался убить императора через три дня, даже если бы кольцо не обнаружили. Кажется, камердинера все равно казнили, императора народ любил ― редкое явление в истории.

   Я опустила голову. Для императора, про которого я только что узнала, отсутствовала всякая надежда. Только два варианта смерти.

   ― Но моё кольцо не зеленое, ― пересохшими губами сказала я во второй раз.

   ― Верно, ― согласился Илин, ― про багряное ― не ясно. Тот, кто вам его отдал ― жив?

   ― Жива и здравствует, насколько мне известно. По крайней мере так было час назад.

   Илин удовлетворенно кивнул.

   ― Это уже что-то. Любопытное явление, я бы с удовольствием поэкспериментировал с кольцом и с вами. Если оно меняет вероятность, значит, у него тоже есть цель. Работать со мной будете? ― снова, как в первый день, спросил профессор.

   ― Буду, ― сказала я. ― Хотя вы знаете, иллириум стоит кучу денег. Забирайте его, проведите эксперименты сами и продайте.

   Я попыталась снять кольцо, но роковой подарок застрял на суставе, и я дернула с отчаянием, больно, и почти добилась успеха. Я еще держала перстень между большим и указательным пальцем правой руки, когда багряный цвет резко и необратимо сменился ярко, неоново зеленым.

   Я до боли сжала металл, опустила голову, сцепив зубы. Потом медленно надела обратно. Теперь уже все равно. Пусть будет. Хотя бы точно запомню три последние дня.

   Я подняла взгляд на Илина. Профессор смотрел на меня, и в его глазах, впервые после разговора в оранжерее, не было ни раздражения, ни разочарования. Только огромная жалость.

   ― Кори, я попытаюсь помочь, ― сказал он. ― У меня есть идея, нужно только проверить кое-что...

   Он говорил тихо и осторожно, как с безнадежно больным человеком, но утешающий тон не задевал. Я понимала где-то в глубине души, что сейчас, за оставшиеся три дня неплохо бы узнать свое прошлое, чтобы было о чем жалеть, но хотелось не этого. Хотелось в фургон, к Киму, и спать. Чтобы стучали колеса, чтобы ехать вдаль, и чтобы свежий весенний ветер очистил легкие от едкого аромата фенхеля. Это был бы лучший конец, и я не знала, что останавливает меня, что мешает телепортироваться и провести последние три дня так, как я этого хочу.

   Глава 60

   Через час я телепортировалась на равнину, окружающую поселение стагеров. Илин предположил, что иррилиум может стремиться к исходному месторождению ― как ртуть собирается в одну большую каплю, так и этот металл может стремиться к единению, только по более сложной схеме. Мятежный профессор, неожиданно ставший очень заботливым и дружелюбным, показал мне карту с отмеченной схемой исторического передвижения иррилиумных колец. Получалось, что изначально перстни были развезены по всему миру, потом начали потихоньку стягиваться в Нелоудж, а потом исчезать, все, кроме последних двух. Предпоследнее, видимо, у меня на пальце, а последнее на севере города у могущественного и эксцентричного аристократа. Поэтому Илин предложил посетить месторождение металла, а потом попытаться пробиться к нелюдимому вельможе и посмотреть, не изменит ли кольцо цвет.

    

   Я бы не сказала, что идея казалась очень перспективной, но за неимением лучшей я немного почитала, чтобы восполнить ресурс и телепортировалась. Буквы расплывались перед глазами, смысл ускользал. Почему-то хотелось смириться и ждать. Трое суток, это совсем немного. Можно выспаться... Посмотреть десяток добрых и уютных снов.

   Но все-таки собралась, сжала кулаки так, что ногти оставили багровые следы на ладонях. Вспомнила белую пустыню, по которой шли музыканты, подшучивали и рассуждали про иллириум. Кольца замыкаются, сужаются по спирали, это естественно. В конце всегда приходишь к началу, просто с другой стороны. Надо вспомнить и представить. Мне всегда сложно давались визуальные образы. Песок, как пепел. Кратеры, как пламя. Горы, как головы змея.

   Получилось. Напряжение из глаз ушло, равновесие вернулось.

   Была светлая ночь, и белый песок в сиянии луны светился неприятным мертвенным светом. Я подошла к обломку скалы, на который показывал Эрин. Приложила кольцо к монолитной породе, ожидая чего-то ― взаимодействия, магнетизма. Но ничего не произошло. Металл светился вместе с песком, зеленый и ядовитый, как южное насекомое.

   На скале сверкнул маленький электрический разряд, потом другой, чуть правее. Зазубренная мысль на краю сознания постучалась в висок. "Сверчки", ― вспомнила я, ― "Вампиры. Точно. И здесь они водятся. Запасают, значит, в грозу разряд, и давай его друг у друга воровать. С потерями. С небольшими такими потерями, которые можно описать..."

   Стоп.

   Передача энергии. Сверчки. Уравнения. Вампиры, о которых твердил сумасшедший профессор.

   Все неожиданно сложилось в моем воспаленном мозгу в пугающую, гротескную картину. Я быстро телепортировалась под дверь кабинета закрытой группы профессора Керона. Застыла, еще раз проверяя странную цепочку совпадений, больную логику обреченного мозга.

   Я не успела продумать план, не смогла подвести гармоничную черту, как дверь открылась. Из кабинета, чуть не стукнув меня по носу, вышла Нирайя. Ничего она не ожидала, насвистывала радостно. И, вероятно, уже ставила греться чайник в своем воображении и накладывала в узорчатые тарелки домашний ужин.

   За дверью ждал рок. У судьбы была внешность основоположницы гуманизма Неис Морэнской, мутный рассудок беспамятной Кори и болезненно искаженное вероятностное поле.

   За дверью стояла я.

   Схватила девушку за плечи, втолкнула назад в темный кабинет, ресурсом закрывая рот. Угрюмая заместительница вырывалась, но я была сильней и уверенней. Почти автоматически ― полезный сценический опыт ― направила в испуганное лицо яркий свет и тихим, ровным голосом спросила:

   ― Над чем работает ваша исследовательская группа? Честно и быстро. У тебя три минуты. Не ори, ― и сняла молчание с её рта.

   ― Кто вы? ― прошептала Нирайя.

   Но я уже не слушала слова, а смотрела ясный и четкий видеоряд её мыслей, чувствуя, как холодеют пальцы. Вот Керон стоит, нагнувшись над слабо освещенным столом. В руках шкафообразный профессор держит небольшой металлический ящик, в ящике плотно утрамбованы исписанные бумаги. Керон жестикулирует, объясняя, откуда взялись материалы. На бумагах ― уравнения, описания, химические соединения. Некоторые листы оборваны или скомканы. На одной из бумаг ― та самая схема сверчка со стрелочками и подписями, которую я дважды видела сегодня.

   Вот молчаливые лаборанты разбирают принесенные листки, расправляют скомканные, бурно жестикулируют, и дни сменяют друг друга ― эксперименты, проверка, ссоры и наконец, окончательные эксперименты. У лаборантов пропадает что-то важное, они ищут, кричат друг на друга, роняют пробирки, Нирайя тычет в лицо щуплому парню график посещения, но постепенно всё приходит к какому-то неведомому мне консенсусу.

   Снова начинаются проверки и синтез активного вещества. Вот лаборанты переписывают на чистые листы задания для математика, чтобы тот смог восстановить пропавшие материалы, и Керон идет открывать мне дверь.

   Я просматриваю последние воспоминания несколько раз, чтобы исключить возможность ошибки, а потом разворачиваюсь, выхожу в коридор и прислоняюсь спиной к двери.

   Глава 61

   Я не хотела этого знать.

   Но не хотела забывать тоже.

   Я просто хотела, чтобы этого не было, но оно есть.

   И теперь только я знаю, что группа из трех не самых привлекательных фанатиков стоит на пороге величайшего изобретения ― насильственного трансфера ресурса. Вампиризма ресурса, проще говоря.

   И они уже тоже понимают, к чему подошли. Осталось сделать последний рывок, исправить последние ошибки, и все будет готово.

   И Элеонора тоже начеку, недаром сегодня состоялась странная аудиенция. Я роль шпиона до конца доиграть не успею, иррилиум не ошибается, но директор направит еще кого-нибудь, в крайнем случае, придет сама. Успеет или опоздает? Кому достанется главный куш? Кем будет человек, который сможет воровать ресурс у других, не считаясь с желаниями? Или их будет несколько? Жестоких, беспринципных и непобедимых?

   И причем здесь я? У меня хватает своих проблем. Своего стертого прошлого, предопределенного будущего.

   Отошла от двери, прислонилась лбом к окну напротив. На улице лил дождь, крупные темные капли колотили по стеклу. Я услышала быстрые шаркающие шаги в конце коридора и повернулась. От слабо освещенного входа стремительно приближалась слегка согбенная фигура, и я неожиданно узнала ночную гостью. Интеллигентная старушка с седыми буклями. Та самая, с ярмарки, которая рассказывала про конечные автоматы.

   ― Вы? ― спросила я. ― Что вы тут делаете?

   ― Работаю, ― тихо, и слегка испуганно, как мне показалось, ответила старушка. Она не подала виду, что узнала меня.

   ― Я должна вас поблагодарить, ― так же тихо сказала я. ― А почему?

   Уточнять вопрос не стала, загадочная гостья поймет и так. Я сама не знала, что хочу узнать ― почему она помогла мне на ярмарке? Или почему она здесь сейчас? Или почему я здесь сейчас, и на пальце светится неоново зеленое кольцо...

   ― Потому что некоторые старые люди очень любят свою семью и хотят помнить лица внуков, ― ответила старушка. ― Это не значит, что старики со всем согласны, или не знают, что бывает по-другому, но они трусливы. И все, что они могут сделать, это помочь молодым и свободным, которым нечего терять.

   Я кивнула. Я поняла.

   ― Спасибо, ― сказала я, ― вы снова мне помогли. Я знаю, что делать.

   Я была молода. Я была свободна. И мне абсолютно нечего было терять.

    

   Когда старушка скрылась за поворотом, я развернулась и зашла обратно в кабинет. Дверь оказалась не заперта, только накинута навесная цепочка ― полсекунды на снятие. У полки с пробирками стояла и что-то переливала дрожащими руками Нирайя. Из бесцветного хвостика заместительницы выбились волосы, на спине выступали трогательные и беззащитные лопатки. Смешной, глупый человечек. Пара считанных мыслей, ни единого синяка ― а она уже в панике, совершает судорожные телодвижения, забывает об элементарных замках. И туда же, суется в мощнейшую интригу. Когда эксперимент завершили, Нирайю бы все равно убрали первой. Я тоже начну с неё. Естественный ход событий не будет нарушен.

   Я знала, что нужно сделать.

   ― Нирайя, ― сказала я, ― посмотри на меня.

   Девушка повернулась, в расширенных зрачках светился испуг. Нет, не вину скрывал вечно отведенный взгляд ассистентки, а страх. Она чувствовала развязку, животные инстинкты советовали бежать от добычи, что не по зубам. А цивилизованность... Что там, какие прагматичные мотивы заставили девушку работать с огнем? Скоро узнаю. Это ничего не изменит.

   ― Ты знала, с чем играешь, ― сказала я. ― Нельзя, чтобы это знание просочилось в мир.

   Я могла бы стереть только знания об эксперименте. Рискнуть, оставить шанс, что критичные данные однажды всплывут в искаженной памяти. Можно вырезать слово из книги, но смысл всегда можно угадать по контексту. По ассоциациям, звукам и запахам, которые я не смогу учесть. Ассистентка не вспомнит всего, конечно, но ставки слишком высоки. Нужно закончить с этим. Навсегда.

   Я проникла в мысли Нирайи, начиная с раннего детства. Расплывчатые пятна с теплыми голосами, мама, которая заплетает девочке косичку, первая собака с перебитой лапой, первая подруга... Она была не плохим человеком, эта девушка, и не хорошим, самым обыкновенным. Из воспоминаний улыбались друзья и хмурились недруги, вытирал о фартук руки любимый кондитер, качала головой соседка, вечно сующая нос в не свое дело.

   А потом появился Керон, большой и уверенный, как отсутствующий отец. Знающий ответы на все вопросы, уважающий её трудолюбие и равнодушный к сбитой набок челке. Она его любила то ли дочерней, то ли собачьей любовью, не смея сказать и слово поперек. Аккуратно разбирала материалы, вымарывала опасные комментарии, когда Керон легкомысленно собирался нести исходные бумаги Илину. Нирайя одна боялась за всех ― и за любимого профессора, и за тщедушного второго лаборанта, и, конечно, за себя.

   Чужой страх ― темный, вязкий; любовь ― ограниченная, покорная. Смолой заполнили уголки моего сознания, скрутили зрение клаустрофобией. Я не знала такого оттенка чувств раньше, мой собственный страх был острым и смешанным с ненавистью. Любовь, как костер, горела лишь при доступе кислорода.

   Взяла себя в руки, выгнала чужие чувства на задний план.

   И снова стала перебирать все связи, тщательно вытирая любые напоминания о Нирайе. Длинная и кропотливая работа, как изготовить парик. Каждое воспоминание, случайная встреча ― как волосок. Но ломать не строить, чужая память раскинулась чистой лентой. Я расфокусировала сознание, удаляя по десятку связей за раз, не вглядываясь и не оглядываясь.

   Добавила годы, добавила боль, и поверила, что заместительница не существовала. Девушка сопротивлялась сначала, но я забрала весь доступный ресурс, и жертва села, бессильно и безропотно ожидая окончания.

   После удаления автобиографической памяти я сняла с девушки лабораторную мантию во избежание лишних вопросов в реабилитационном центре и телепортировала бессознательное тело на поляну у Нелоуджа, откуда забирали стертых.

   Затем отошла к стене и села ждать остальных.

   Я заподозрила еще одну вещь там, на поляне у стагеров. Вспомнила слова человека посетившего камеру, когда я отсиживала короткий срок: "А это, видимо, была совсем неправильная мысль" и неожиданно быстрое восстановление после визита. Вспомнила мертвое лицо наемника, и вот сейчас, после того, что узнала от Нирайи, я наконец сложила два и два.

   Это исследование проводилось не первый раз, и в прошлый раз дело довели до конца. Вещество, позволяющее воровать ресурс, создано.

   И оно во мне.

   Глава 62

   Я не спала и не думала. Молча сидела на полу и ждала профессора Керона и Тони. Неподвижная и спокойная, как скала, из которой добыли иррилиум. Я перебирала детские воспоминания Нирайи, и это успокаивало, как будто у меня появилась часть детства. Времени оставалось не так много, чужая жизнь была самым бесцельным расходом бесценных минут, но я ничего не могла поделать.

   Когда Керон и второй лаборант пришли, я стерла их тоже. Воспоминания ученых, накладываясь на память Нирайи, создали странную смесь в моей голове. Отсутствие личной памяти дало благодатную почву, и я стояла, переполненная ресурсом и чужим детством, ненастоящая и опасная, как отравленная собственным ядом змея.

   У меня еще было время. Очень много времени, достаточно, чтобы убить. Я аккуратно собрала все материалы, относящиеся к эксперименту, сложила в металлический ящик и сожгла. Когда бумаги сгорели, я перемешала пепел и выпустила в открытое окно. Вылила все, что было в пробирках, и уничтожила сосуды тоже в специальном пламени, температуру которого я подняла до тысячи градусов.

   Потом подумала немного, сидя в мягком кресле Керона, вспомнила мальчика, странную старушку, Илина с его оранжереей. Вспомнила ненависть, чьи глаза смотрели из зеркального камня в ритуальной могиле Саи-Но. У всего есть причина. Теперь я знаю, что у меня есть сила. Есть безнадежность. Рухнули последние этические барьеры.

   Иногда логика не нужна.

   Иногда чувства сохраняются лучше, чем воспоминания.

   Иногда ты совершаешь поступок, потому что так нужно, и ты не можешь иначе.

   Тогда кажется, что все предыдущие события ― всего лишь звенья в цепи, и только сейчас ты подошла к замку. А ненависть ― это ключ.

   Цель повторного существования.

   Моей целью была Элеонора.

   В конце концов, именно она сделала меня чудовищем. А кто еще мог?

   На пути встречалась охрана. Я забирала ресурс и шла дальше, не оборачиваясь и не ожидая сопротивления. Это требовало все меньше усилий, пока не стало происходить совершенно бесконтрольно, как рост волос. Я шла, ресурс увеличивался. Люди отшатывались. Никто не встал на пути.

   Я шла по геометрической середине коридора, моей силе нужно было больше пространства, чем физическому телу.

   Дверь директора была открыта настежь, я вошла и постучала в дверной косяк. Элеонора стояла спиной к окну, но я хотела, чтобы она повернулась. У нее были ясные голубые глаза, и я медленно, одно за другим достала все ее воспоминания. Она была исключительно одаренным магом, запас ресурса переполнил мозг, но не исключено, что часть пропала впустую, потому что я была не подготовлена для такого объема. Я никогда не была так сильна, я могла все, и не хотела ничего.

   Я просмотрела все воспоминания, всю жизнь за несколько минут. Остановилась, чтобы внимательнее посмотреть на тот момент, когда был подписан указ, рекомендующий отрубать ворам правую руку, но не налагать особенных наказаний за ментальные преступления, вроде чтения мыслей. "Одаренные люди нужны здесь", ― говорит директор. ― "Дайте срок год. Не объясняйте ничего. Сильный контроль не нужен, достаточно выборочных проверок. Гордость и любопытство в сочетании с интеллектом ― страшная сила. Они придут сами". Я рассмотрела расценки на восстановление ампутированных конечностей и прочих недугов. Как наяву видела, как Элеонора узнает сплетни с севера, про использование энергии огня, и как высылает туда группу наемников. Не самых сильных, но самых хитрых и жестоких. И как убийцы возвращаются и докладывают, кого и как они убрали, и директор брезгливо прерывает доклад, не желая знать деталей, а потом аккуратно и неторопливо стирает докладчиков. Я мельком глянула на программы моральной гармонизации поступающих в Институт, о которых смутно говорили психологи. "Как же это вы со мной-то просчитались", ― подумала я. ― "Как же вы меня не учли, не гармонизировали, это какая же фатальная промашка вышла. Да ведь я и сама не знала, ничего не планировала, это спонтанный подарок. Даже не знаю кому, и не хочу об этом думать. Надеюсь, что он будет добрее вас. Или благороднее. Или просто менее жадным". Я еще раз посмотрела на ценники, обновленные и дополненные, которые лежали на директорском столе.

   Сколько покалеченных жизней может стоить власть? Несколько сотен смертей от голода в неурожайный год; несколько десятков безнадежно больных детей; и неизбежный урожай жертв правосудия ― родных и близких тех детей, которые готовы пойти на все, чтобы добыть деньги и заплатить по счету, выставленному Институтом. Подписанному директором. И в этот момент я знала, что в списке жертв были и дорогие мне люди, месть не была абстрактной.

   Можно выжечь память, но чувства уничтожаются только с душой.

   Поэтому Элеонору я убила. Остановила сердце. Безболезненная и мгновенная смерть; отсутствие шанса на вторую жизнь.

   С нашей прошлой встречи прошло чуть больше семидесяти двух часов. Тогда кольцо на ее пальце было еще было багряным.

   Потом я стерла приближенных директора, всех до единого. Тех, кто давал бесценные советы, кто составлял указы, кто молча кивал, когда обновляли ценники. Удалила каждого из воспоминаний родных и друзей. Стерла из глаз их детей. Дочери и сыновья завтра проснутся сиротами, и не будут помнить, что когда-то было иначе.

   Некоторых советников я хотела убить. Но вспомнила тварей и не стала. Мой собственный конец был близок, а я еще не знала лицо поджидающей смерти. Три ― хорошее число, не стоит его менять.

   Потеря памяти ведь равносильна полному уничтожению? Не нужно глупых оправданий про привычки и физическое тело. Человек ― совокупность воспоминаний. Я ― это веснушки на лице Эмми, профиль Кима в движущемся фургоне, искаженное ужасом лицо наемника в ночной полутьме.

   Я откинулась на стену и оглядела просторный кабинет с мертвой женщиной у окна. Даже после смерти она была ослепительно прекрасна.

    

   Это была месть за детей, мучающихся от болезней, когда рядовой сотрудник Института может запросто вылечить любую хворь. Маленьких голодных воров с отрубленными руками и взрослых родителей с поломанными судьбами. А ведь на восстановление ресурса достаточно пары книг из первой секции библиотеки.

   Это был подарок Илину, который, кажется, способен что-то построить. Я ― не способна, но сейчас у меня сила, и я могу хотя бы разрушить.

   Свершившаяся месть обернулась удавкой вокруг шеи, чужая сила гирями утяжелила руки, тянула на дно, в покой. Уютная темнота в яме Саи-Но, могильная тишина и безмятежность. Если посмотреть в зеркало сейчас ― умру ли я, как та коза? Конечно, нет, три дня еще не истекли. Хорошо бы иметь песочные часы, рассчитанные ровно на семьдесят два часа. Можно было бы сесть и смотреть, как последние отведенные песчинки толпятся у узкого горлышка, торопясь на встречу с неизбежным.

   Все сходится, в конце концов. Преступление под джезраа ― смена власти. Народ знает больше, чем одна самоуверенная девушка без прошлого. Свой приговор я подписала давно. Некоторые вещи ― неотвратимы. И в глубине сознания шевелится темное удовлетворение.

   Я спустилась на первый этаж, в холл.

   Глава 63

   Меня слегка шатало. В голове было достаточно ресурса, чтобы расколоть землю под ногами, но недостаточно, чтобы стоять прямо. Оперлась о стену, в глазах темнело. Зазвенели стекла в конце коридора ― нечем было дышать. Но ветер не ворвался в темный холл, держался снаружи, не хотел касаться моих запятнанных рук.

   Мимо прошел молодой паренек с длинными неопрятными волосами.

   ― Вам помочь? ― спросил он издалека, но когда подошел ближе, резко изменил траекторию движения и обошел стороной.

   Почувствовала чужой испуг, ощутила, как увеличился ресурс. Значит опять. Неконтролируемо. Что же делать? Вернуться в лабораторию и попробовать найти материалы, избежавшие пожара, попытаться найти выход, узнать, как вывести это чертово вещество из моего организма?

   Там ничего не осталось. Я жгла сама, жгла на совесть.

   Я прикрыла глаза. "Кори, что ты наделала", ― сказал кто-то в голове голосом Кима, ― "Кори...". "Точно", ― подумала я. ― "Имя, место в которое нельзя попасть. Я могу телепортироваться туда, подумать". "Над чем здесь думать", ― устало ответил второй голос, похожий на Кима. "Не знаю", ― ответила я. ― "Но там не должно никого быть. Туда же нельзя попасть. А я смогу, у меня сейчас столько ресурса, что возможно перенестись в то место, в котором никто не бывал. И я не боюсь, чего теперь бояться?"

   Я усилием воли собрала расплывающиеся мысли, представила Каресские горы. Вспоминался отшельник, пещера, Ким. Он едет на верблюде, в руках держит кусочек мозаики, покрытый пылью: "Не хочу быть таким, как ты, " ― говорит он. ― "Я пою бесплатно. Горюю искренне. Умру один раз и навсегда". Я почувствовала, как по щекам катятся слезы. Сжала кулаки, отбросила фальшивые воспоминания, попыталась снова представить то место, в котором никто не бывал. Сердце гор. Сердце. Я стою на траве босыми ногами, в руках медальон из сердечной сосны, рядом, скрестив ноги, сидит Ким и цитирует куда-то в пустоту, ни к кому конкретно не обращаясь: "Если вдуматься, у нас странный мир. Мы знаем состав и свойства далеких звезд, но не можем сделать так, чтобы дети не умирали". Открыла глаза, посмотрела на покрытую зеленой известкой стену холодного холла. По стене шла трещина, прямо от пола и вверх, а потом изящно изгибалась вниз, как стебель ландыша. Я стою на поляне, вокруг цветут ландыши, насколько хватает взгляда. "Это тебе", ― говорит Ким. ― "Правда, красивые? Не хочу, чтобы цветы умирали в фургоне. Они родились на свободе и умрут здесь, но запомнят нас. Цветы не стирают память, когда больше не могут вынести бремя воспоминаний, и поэтому они всегда одинаковые. Настоящие".

   Я открыла глаза, но не видела ничего за пеленой слез. Представила себе то место, окруженное горами, по которым текут прозрачные стремительные ручьи. Над утопической долиной раскинулось чистое голубое небо, не знающее людей, над заснеженными вершинами парят непуганые птицы. И в следующий момент я была там.

   Я сидела на камнях у подножия горы, и прямо под ногами бежала быстрая и чистая река. В стремительном потоке, беззвучно открывая рот и едва шевеля плавниками, лениво двигалась крупная полосатая рыба.

   Напротив возвышался холм, точнее целая гора такого знакомого золота с багряным оттенком. Иррилиум. У отливающего на солнце подножия лежало три полуистлевших скелета, и не нужно было вглядываться, чтобы понять, что объединяет останки. Багряное кольцо.

   ― Так вот что тебе было нужно, ― прошептала я, обращаясь к кольцу, ― Ну и иди к черту.

   Сняла тонкий перстень, легко соскользнувший с пальца, и швырнула в гору. Металл мелодично звякнул, изменив свой цвет на багряный прямо в полете. "А ведь я не хотела снимать кольцо, пока не попала сюда", ― подумала я. ― "Знала ― бесполезно, но что стоило попробовать? Просто не хотела. Только сама ли? И Илин сказал, что незачем. Я должна была принести иррилиум сюда и снять здесь, и глупо думать, что решение принято мной". Я понимала, что меня должно это возмутить, но было все равно. Чувства атрофировались.

   Чуть ниже по течению был небольшой навес из камней, под которым лежало нечто инородное, слегка занесенное песком, но все еще бросающееся в глаза. Я встала и медленно подошла, как будто во сне, когда делаешь что-то вопреки воле, не в силах сойти со странного курса, заложенного твоим же воображением.

   Там, в песке, лежала плотно закупоренная бутылка, в которой свернулся лист плотной желтоватой тканевой бумаги. Разбила бутылку о камень, не думая, не строя пустых догадок, и медленно развернула лист.

    

   "Здравствуй, Кори", ― было написано быстрым, неразборчивым, уверенным почерком. Моим почерком. ― "Ты здесь, а значит, у меня все получилось. Ты чиста от подозрений и груза воспоминаний, и сильна, как никто и никогда прежде. Ты свободна!

   Я надеюсь, что ты счастлива, ведь ради этого все и затевалось. Ведь ты ― это я. Меня зовут Дени, но можешь оставаться Кори, если тебе понравилось новое имя. Место, в которое нельзя попасть. Ключ, имя и единственное наследство из прошлой жизни. Элегантно, не правда ли?

   Я надеюсь, что ты не стала ничего раскапывать и просто воспользовалась приобретенным даром, чтобы попасть сюда. Но, зная себя, догадываюсь, что ты все-таки полезла копать и уже знаешь часть истории. Я расскажу еще одну ― заключительную, самую интересную. Не все ― тебе не нужно все, просто поверь мне. Мне приходилось предавать приятных женщин, и спать с неприятными мужчинами, приходилось убегать, прятаться и воровать. В какой-то мере я рада, что обстоятельства сложились так, что приходится избавляться от воспоминаний. Это не самый ценный груз, и, скинув его, я стану свободней и счастливей. Но если захочешь ― отомсти за меня. Уничтожь всех, кто несет ответственность за мое отсутствующее детство, за голод и предательство, тех, кто казнил родителей. Ты не помнишь их, и свободна от душевной боли, и я хочу этой свободы больше, чем мести. Они бы хотели этого для тебя.

   Дарек был слишком скуп и зациклен на Неис Морэнской, чтобы заменить их. Он даже не старался. Поэтому ты и не обернулась ни разу с тех пор, как смогла выйти из его дома. Зато теперь и ты умеешь танцевать...

   Мне все же нравится мысль, что ты сумеешь исполнить три главные мечты, ведь мечты не так просто забыть. И я верю, что ты, как и я, мечтаешь о свободе, абсолютной и безграничной; о дороге, разнообразной и бесконечной; и о мести, беспощадной и окончательной.

   Итак, к делу. Это было непросто для девчонки из низов без библиотеки и учителей, но я смогла попасть в Институт. Здесь я закрутила роман с профессором, руководителем очень перспективного проекта "Вампир". Забавно, что проект назывался так, ведь изначально планировалось создать удивительную вакцину, которая позволила бы делиться ресурсом. Представляешь, как здорово ― целая группа собирает материалы, обрабатывает и выкидывает на свалку тушки лабораторных крыс, а потом ночью один гений видит удивительную связь ― и у него озарение, вспышка ресурса ― и он маг, которому нет равных, молниями гравирует свое имя в сердце гор. А утром вся команда приходит ― а все уже открыто, и им приходится довольствоваться крохами понимания и своими именами на внутренней публикации. Это очень возмущало моего милого вонючего профессора. Он хотел, во что бы то ни стало создать вещество, которое бы позволило распространять ресурс, дублировать могущество в момент возникновения. Тогда в момент озарения полученный ресурс транслировался бы всем, и вот оно, коллективное счастье и величие. Подозреваю, что профессора когда-то подобным образом обокрали, и вместо достойной мести он возмечтал добиться мира во всем мире. Смешно. К тому же, кажется, эта идея не соответствовала фундаментальному принципу сохранения энергии. Но, тем не менее, поборнику справедливости удалось получить шикарный результат. Он нашел каких-то вымирающих сверчков, умеющих транслировать электрический заряд, изучил биологический аппарат, отвечающий за передачу энергии. Он все рассказывал мне, я была секретаршей, поверенной, той уткой, которая кивает и задает вопросы в нужных местах.

   И вот, он открыл нечто. Вещество, однозначно активирующее трансфер ресурса, хоть и не в ста процентах ситуаций ― есть какие-то побочные факторы, влияющие на реакцию. Колоссальное открытие, признай? Мы добились результатов вместе, хоть профессор и не заметил моего участия, понимания, вклада. Я получила беспрецедентное количество силы, боюсь представить, сколько ресурса сейчас у него. Мой профессор собирался тестировать, вводить вещество крысам, что довольно глупо, потому что у крыс нет ресурса. Единственное, что удалось бы выяснить ― летально ли вещество для крыс. Наверное, он тоже понял, что нужны подопытные люди и, неожиданно для меня, вколол субстанцию себе и собрался в лабораторию.

   Я убедила сначала отпраздновать, выпить бокал шампанского, которое смешной профессор никогда не любил, но я умею уговаривать. Я растворила два грамма травы зирама, тем самым выиграв около суток, и сейчас время почти на исходе.

   Профессор никогда не доверял моделированию, в котором я профи. Я потратила четыре часа и убедилась, что полученное вещество действительно активирует возможность неконтролируемого трансфера ресурса ― не дублирование, но передача. Проще говоря, полученная субстанция активирует мозговые центры позволяющие забирать ресурс, подчистую, у любого. Я не совсем поняла, как технически происходит запуск процесса, но предполагаю, что изначально все завязано на большой выброс адреналина и сначала способность работает только в критических ситуациях, но потом все проще. Думаю, ты легко научишься управлять направленной передачей, у меня сейчас нет времени на подробное изучение механизма. Я вколола вещество себе, как ты уже, наверное, догадалась. На всякий случай я оставила часть материалов в железном ящике в стене левого крыла, над 334 кабинетом, на уровне навесного потолка. Это новое крыло, поэтому в ближайшее время не должны обнаружить, но все-таки забери бумаги для страховки, даже если продолжение исследования тебя не интересует.

   Я стерла память у всех членов исследовательской группы. Это было непросто, но несколько раз удалось забрать ресурс, так что силы хватило, к тому же стало ясно, что игра стоит свеч ― способность проявилась, хоть и спонтанно. Я себя не очень хорошо чувствую от чужих воспоминаний сейчас, и к тому же еще не научилась забирать ресурс целенаправленно, поэтому не рискну трогать профессора. Он совершил открытие значительного масштаба и сообразил поставить щит сразу после открытия ― опасался Элеоноры, не меня. Зацикленный на справедливости и потому немного чокнутый профессор всегда был слегка помешан на цензуре со стороны Институтской власти ― но, тем не менее, не удастся коснуться воспоминаний не потревожив медикаментозного сна, и разумеется не удастся повредить физически. Я удалила все воспоминания о руководителе эксперимента у тех, кого помню, плюс стерла всю исследовательскую группу ― не думаю, что в одиночку мой дружок сможет воспроизвести результаты. Конечно, когда он проснется, будет в ярости. Боюсь предположить, что он сделает ― прочитает мысли всех жителей Нелоуджа в поисках меня? Будет искать глазами всех людей в радиусе ста километров? Сил хватит с лихвой на любые чудачества. А потом злостного нарушителя непременно скрутит Элеонора за подобную вольность, только бы дожить до этого "потом". Поэтому я должна исчезнуть, из мыслей, из глаз. Я буду в безопасности, только если никто не будет видеть меня и помнить. Даже я сама. Возможно, есть другой способ, но мне не кажется, что это высокая цена ― воспоминаний, если честно, не жаль, я даже рада начать жизнь с чистого листа.

   Я изменю внешность на случай, если кого-то не учла ― чтобы не было случайных встреч, чтобы ничьи глаза меня не выдали. Я даю тебе внешность Неис Морэнской ― все-таки "дядя" Дарек сумел вдолбить мне восхищение великой танцовщицей ― а также отправляю 50 золотых и имя. Напишу "Кори" на мешке, в который положу деньги. Раз ты здесь, значит, парни из Реабилитационного центра догадались отдать тебе мешок или имя. Дарю тебе прекрасный старт, в сотни раз лучший, чем был у меня. Постарайся не потратить зря вторую жизнь.

   И да ― суеверные чудаки зря боялись. Здесь работает ментальная сила, я запросто отсюда уберусь. Возможно, десяток скелетов с иррилиумными кольцами на руках испортил репутацию этому месту... Что, если именно артефакты привели своих владельцев в эту долину умирать? Так или иначе, я телепортировалась сама. А перстни можешь забрать, неплохой будет капитал. Сейчас не рискну, слишком много внимания будет в реабилитационном центре к таким украшениям.

   Мне немного стыдно перед Элизой ― милая, пухлая ассистентка. Едва ли понимала десятую часть эксперимента, но оставить ее было бы глупо. Пожалуй, положу ей тоже с собой немного денег. Так что, возможно, вы встретитесь на элитном уровне реабилитационного центра. Мне всегда было любопытно, что чувствуют люди, когда оказываются там?

    

   *****

   ps Есть лишь одно воспоминание, которое мне жаль. Его зовут Ким Роаден, и он вечно колесит по дорогам. Найди его, если будет нечего делать ― возможно, тебе он тоже понравится".

    

   "Интересно, ― отстраненно подумала я, ― что я чувствовала, когда писала это? Неужели торжество?"