"... Человек сам себя не знает... Как же быть ему человеком, не зная, что он такое?" --
Алексей НИКОЛАЕВ
* * *
Алексей Николаев ни при какой ситуации не смог бы провести собеседования, подобного "Пиру", в вольных условиях современности, отягощенной неизмеримо больше, чем в античные времена, последствиями тотальной идеологии: невежеством, озлобленностью, всеобщей полуграмотностью и невозможностью для любого, кто этого неосмотрительно пожелает, не просто высказаться вширь и вглубь и не одним только лаконично объемлющим истину матом, но еще при этом оказаться услышанным немедленно или хотя бы при жизни.
Реальность сейчас исторически такова, что каждый совсем не по своей доброй воле оказывается в изоляции, одни -- в большей степени, кто-то -- в меньшей. Такова болезненная плата личности за благо индивидуализации, предоставленное ей природой. Слово, вынашиваемое нами, никак не может обрести плоти и вылиться в конкретное действие. Попытки такого рода лишь увеличивают неразбериху окружающего мира, удивительно быстро глохнут, ввергая в недоумение и приводя к социальной и личной апатии, однако в этом прорисовывается требующая признания закономерность, которая очевидно требует смены вектора прикладываемых сил. Она предлагает переместить наши усилия извне -- вовнутрь, ибо наш привычный мир перенасытился материальностью, он, обеспечивая нам нашу, условно говоря, кристаллизацию, попросту заставляет нас заняться самими собой. И если на миг представить массу всей овеществленной человечеством работыснаружи и спроецировать ее на грядущую работудля внутри, то возможным результатом можно и потрястись. Подходящей же почвой для собеседования по этому поводу и обретения необходимых Участников для общения оказывается лишь внутреннее "Я" человека, его душевно-духовное поле. И, основываясь на трезвой логике, можно из этого факта предположить, что сиротское, не находящее пристанища слово идолжно, по всей видимости, обретать себе тело именно там, во внутреннем поле человека. Быть может, жестокая эпоха, толкающая нас к вынужденному одиночеству и, соответственно, к размышлению, не есть несчастье, воспринимаемое как мировое зло, а есть жизненная эволюционная необходимость. И хотя жизнь во внутренней изоляции кажется нам пока узким мостом над пропастью, но мост, однако же, есть, -- осталось лишь без ошибки понять его функцию, пусть даже его одного, раз уж мы неизбежно пугаемся пропасти. И мост этот -- внутреннее общение человека с самим собой. Ибо, как ни странно, именно эта нематериальная плавильная печь выпекает те кирпичи, из которых начнут строиться Нотр-Дамы будущего.
"Пир" Алексея Николаева является хором голосов, каждый из которых констатирует свой опыт жизни в виде отчетливо выраженной идеи. И оказывается, что за каждой из воплощенных в Участников идеей имеется определенная глубина и историческая и эволюционная ценность. Ни один из собеседников не может опровергнуть другого полностью и бесповоротно, и даже после вычитания опровержений из идеологической судьбы каждого из Участников, все равно в любом из них остается невидимая ценность "Икс", -- нечто, в спорах не задеваемое и непоколебленное -- их явная необходимость во всей совокупности пребывать и двигаться на общей арене человечества. И "цель Икс", не потревоженная никакими ниспровержениями, всех непроизнесенно единит в спаянное взаимозависимостью и взаимонеобходимостью целое. И роли Участников "Пира" узнаваемо сопоставимы с ролями наших собственных внутренних голосов, а сам Пир очень напоминает наше внутреннее поле. И ничем другим Пир быть не может. -- автор нам предлагает одно лишь пространство, объем, а быть может -- точку, из которой ненадолго проступают Голоса, чтобы, высказавшись, раствориться в объеме до следующей назревшей необходимости. Они принципиально лишены всякой телесности, одежд, бряцания оружием, семей и детей, кухонных и узких политических проблем, они говорят о главном -- какие они есть в своем существе, ничего не скрывая и не прячась друг за друга, не перекладывая ни на кого ответственности. Они -- голы и без одежд кожаных, как и с самого Пира сняты все украшения и одежды, он полностью лишен предметности; ничто конкретное, к чему физически можно прикоснуться и взять рукою, в нем принципиально не присутствует, -- если, конечно, не считать того гипотетически наличествующего напитка, который периодически предлагается Кравчим. Именно так оголенно и выглядит наш собственный душевно-духовный объем, в котором объединенно-разъединенно пребывает наше истинное "я".
* * *
Не могу сказать определенно, пришел ли Алексей Николаев к этой очень точной, давно назревшей и подталкивающей к немедленному воплощению констатации интуитивно или осознанно, но само построение и стиль повествования свидетельствуют о попытке переноса всех предлагаемых жизнью конфликтов и обстоятельств, их породивших, на почву человека внутреннего, ибо только такой посев -- судя в том числе и по "Пиру" -- является сегодня единственно полноценным и питающим. Обобщение, с одной стороны, самоочевидное для каждого, кто пытался хоть как-то работать над своим содержанием, а с другой, с точки зрения образной художественной метафоры, автором, к сожалению, никак не выделенной и не подчеркнутой, не переведенной из уровня повествования в развернутый образный афоризм, -- "Пир" есть достижение литературы, если понимать литературу не как канаву для нечистот, а так, как и должно, так, как было всегда и снова будет, -- как средство самоосознания и арену для духовной состязательности, ибо нам предлагается к употреблению найденная Алексеем Николаевым ценность: только внутри нас и происходят на самом деле все наши диалоги, только там и осуществляются реальные связи между разными проявлениями собственной, лично нам принадлежащей личности, выражаясь в воспоминаниях, спорах с совестью, вербализации желаний и так далее, -- Участников мы в себе найдем предостаточно, и именно тех, которые нам больше всего в данный момент необходимы. Если же мы попробуем поэкспериментировать с собственным вниманием, то без труда убедимся, что непременно захотим продолжить внутри себя спор с тем человеком, с которым вовне не удался разговор, и обязательно будем продолжать выяснять с ним отношения до тех пор, пока не обретем достаточно весомой аргументации в его адрес. По сути, каждый говорящий переносит, переселяет, вселяет собеседника внутрь самого себя, а наш бывший визави, возможно, в данный момент покупает на последние деньги пакет позавчерашнего уцененного кефира, на своем внутреннем поле упорно доказывая свои гражданские права правительству, не доплатившему ему законную зарплату, и страдает даже больше нас, ибо ему-то приходится размещать внутри "я" всю нашу славную Думу, которой всегда есть что ответить. Так что общение находится вовсе не там, где мы привыкли его обнаруживать. А добиваться того, чтобы оно происходило в пределах привычной схемы и при том полноценно, -- высокое и тонкое искусство, и даже самые одаренные учатся ему всю жизнь, постепенно сращивая свои души со всеми иными. И лишь -- и только -- тогда, при этом сращении, при терпеливом и непредвзятом отметании всего физиологического сора, и может возникнуть то великолепие и благо истинной речи и истинного общения, которое продемонстрировано в одиноком "Пире" Алексея Николаева.
И это еще не все в непроявленной этической концепции автора -- остается парадокс монолога и диалога: ведь нам только представляется, что внутри себя мы произносим именно монолог, -- да ничего подобного, этой формой речения мы пользуемся как раз тогда, когда обращаемся вовне, в профанном общении с другими, потому как Участников там никак не получается. А более-менее классические -- в драматургическом смысле -- диалоги производим исключительно внутри самих себя, оспаривая и опровергая собственные гулко звучащие голоса, вступаем в непримиримые и яростные внутренние выяснения отношений, и далеко не всегда эти "Я"-"Я"-"Я"- диалоги заканчиваются некровавым исходом, и крайне редко соблюдается корректность по отношению к голосообразующим качествам. Там -- все так же, как и снаружи, лишь более полнокровно и более действенно, потому что, несмотря на все психоаналитические "подавления", "вытеснения" и прочие фрустрации, мы все же позволяем в конце концов выступить и высказаться каждому внутреннему солисту, ибо солист этот найдет способ отстоять право на слово, и если мы попробуем его лишить такой возможности, он нас накажет -- депрессией, дурным расположением духа, раздражением и угнетенностью.
Собственно, у нас нет никаких серьезных оснований считать себя одинокими, потому что внутри нас всегда оказывается больше народу, чем наличествует около или вовне. Истинное одиночество человеку попросту неведомо, ибо он ни минуты не бывает один, а всегда коллективен; возможно, что оно и есть блаженство тишины, когда никто не достает проблемами и разговорами. А одиночество "вселенское", "космическая тоска" и прочая экзистенция может оказаться очень острой, но юношеской, ювенильно-океанической потребностью и эмоцией неопытной души, жаждущей самоотдачи и наполнения, но не уверенной в своих силах и потому спешащей дополниться любым соседним "я", согласным выслушать, а может статься -- и вычерпать весь ее бормочущий океан. Это чувство близкое к любви, но выражающееся, однако, негативно и противоположно, не может иметь отношения к одиночеству, ибо на самом деле есть неосознанная, неосвоенная полнота бытия, перевернутая вверх основанием радость, по недомыслию выражаемая через неприятие реальности. Оно есть состояние ненаполненного глубокого сосуда, в котором мечется преждевременное эхо, не находя себе голосов, которые еще не выделились из точки и не разделились; мучительная боль одиночества, которая все это сопровождает, -- потуги рождения нашего "Я", чему мы слишком настойчиво водружаем помехи.
Как ни парадоксально, именно идеалистическая проекция Золотого Века на невымышленные актуальные вопросы бытия дала результат внезапной удачи, пусть даже не окончательно реализованной, -- я буду аргументировать этот вывод в русле второй концепции. Алексей Николаев сумел проиллюстрировать "Пиром" реальные условия внутреннего мира, в котором расположил себя наш современник, в той или иной мере озабоченный трудом мысли. И результативен авторский труд оказался потому, что в итоге родилась картина -- пусть только в образе намека и пока еще миража -- возможной гармонии: мы все необходимы друг другу, и все в нас друг другу необходимо, и неосознанная необходимость рождает развитие и лестницу осваиваемых вопросов, и лестница ведет скорее вверх, чем вниз. Если бы автор настаивал на обратном, то вместо "Пира" перед нами опять прогремел бы вопль негативистского хаоса, сродни тому обвальному диссонансу точек зрения, что прозвучал в пелевинском "Чапаеве". Автор мог бы, предположим, обратиться и к другому, менее фельетонному и более традиционному для сегодняшнего дня пути -- постсоветскому сверхреализму, а один к одному подсмотренная и переснятая на фотопленку реальность породила бы в качестве произведения искусства психологическую драму ужасов, картину психического расщепления личности, в которой все части больны и требуют смерти для соседней. Этого не случилось, к счастью для нашей могучей литературы. Николаевский подход из полноты, радости, блаженности единого общения как раз и привел к остро запоминающейся картине, вызывающей законный вопрос: как же так? я чувствую и понимаю, что должно быть хотя бы так, как у Николаева, но почему все обстоит с точностью до наоборот?
Трудно определить, интуитивно, намеренно или в соответствии с перенесенным личным опытом, а может быть -- в силу простой наблюдательности и дисциплинированной мысли Алексей Николаев попытался материализовать столь многообещающую -- в философско-этическом смысле -- метафору, на которую "Пиром" дан всего лишь намек, вряд ли концептуализированный во всех конкретностях в коротком произведении. Однако при всей наивно-ироничной идеалистичности -- да и так ли это? -- им создана работа достаточно тонкая, вызывающая по отношению к сегодняшнему положению вещей глубокое сочувствие и сострадание, и, сверх того, горькое недоумение, почему такие простые и необходимые вещи, как поиск истины, уже не могут производиться в общественном присутствии. Деградация? Да ничего подобного. Попросту -- путь, предопределенный эволюцией: раньше для успешного изыскания истины была необходима не совсем трезвая кампания аристократов, сегодня это делает периодически любой люмпен при рядовом наличии куста, стакана и двоих товарищей из группы поддержки. Грехопадение истины прямо в пролетарские массы, при всех вариантах исторически воспоследовавшего абсурда, сделало путь к ней неизмеримо доступней, чем когда-то в Золотом Веке, где сей околостаканный контингент именовался бы не иначе как рабским и никакой истины не достойным. И, собственно, именно на это и намекает Алексей Николаев созданием своего "Пира": нет избранных, есть -- званые. Гости, участники, собеседники. Правдолюбцы, психоаналитики, халявщики и новые русские. Любые и всякие. Персонажей на пятидесяти страницах книги участвует шестнадцать -- делим пятьдесят на шестнадцать -- около трех страниц предоставлено каждому. Этих очень лаконичных литературных пределов оказывается достаточно, чтобы изложить, доказать, проаргументировать опытом свое представление о жизни. Это вам не Дума, -- здесь регламент дисциплинирован только необходимостью, а микрофон предоставлен любому; каждый голос товарищ соседу, и объединяет голоса любящее и терпеливое, единое, незримо присутствующее президентствующее "Я", оставшееся за скобками "Пира", но в сердце автора. Ибо философов много, но философия одна и едина; разделена, но неделима; и в силу своего неуясненного могущества терпима ко всем проявлениям жизненных конфессий, блуждающих в собственной неполноте и разделенности.
* * *
Карл Густав Юнг, разнеся основные преобладающие качества натуры человеческой на разных психологических представителей, написал, по существу, свой собственный "Пир", убедивший всех нас объемной психоаналитической практикой. Если же отвлечься от практики, то внутри нас потенциально все представители юнговской классификации существуют в неусеченном объеме потенций, просто с кем-то из них мы привыкли общаться чаще, и они и определяют наш темперамент, который без сомнения изменяется при начавшемся активном развитии -- экстраверт, гармонизируясь, приближается к глубине интуиции интроверта, а последний вышагивает за мешающие пределы замкнутости и недоверия, давая возможность задавленным расширяюще-экстравертным качествам нормально сообщаться с миром. Полагаю, что наши внутренние свойства будут продолжать развиваться, постепенно привыкая к дружелюбным взаимоотношениям, и еще через какую-нибудь тысячу лет найдется новый гений психологии, который заново уточнит классификацию. И не исключено, что ему придется двигаться в обратном Юнгу направлении, не столько дифференцируя, сколько синтезируя, собирая все обнаруженное до состояния цельности, сворачивая устаревшие номинации в общий объем, потому что они перестанут соответствовать действительности. А сама психология -- наука о душе -- - наконец начнет заниматься именно тем, чем предсказано ей терминологически, то есть -- душой, а не ее витально-физиологическими отражениями, давление которых на психику есть скорее болезнь роста, чем норма. Именно такой путь и был предсказан ей в начале столетия эзотериком Успенским. Кратные внутренние истины частного воплощения, дополняющие друг друга, сольются в мощный поток, который перестанет наконец прерываться, так как избавит себя от конфликтной непродуктивности простого насилия, и образует собой тот Голос, те звук и вибрацию, к которым мы с течением лет, исполняя эволюцию, должны приблизиться. Это же нам обещано и древнейшими философскими первоисточниками, и эту правду мы часто слышим самостоятельно, как требование, исходящее из сердца интуиции.
Актуальное искусство, пока еще связанное по рукам и ногам предметностью вещей, да и чувств, к вещам излишне привязанным и от них чрезмерно зависимым, уже давно описывает не отдельные юнгианские типы характеров -- этот этап освоила проза девятнадцатого века, -- а их частные точечные проявления, экспроприировавшие в себя всю нашу личность. В маргинальной литературе -- ненависть, страх, раздражение, боль, неудовольствие -- грех нерадости. Или, если касаться иного полюса, эксплуатируемого преимущественно неглубокой поэзией, -- все стадии витального любовного самообольщения. "Любовь есть плод душевной работы" (А. Н.) -- именно работу-то беллетристические формы и игнорируют. Вырождение ролевых Действующих Лиц в убогие и жалкие качества, происходящее не столько в общей реальности, сколько, возможно, в самих художниках, -- их обделяющая деградация и приводит ко все углубляющемуся негативизму, которым сегодняшнее литературное пространство сыто по горло. И ни в какое иное место такие попытки привести не могут, потому что в атом, слагающий предметность мира, возможно углубляться бесконечно и достигать неуправляемых энергий элементарных частиц, -- и мы знаем, как мощны и разрушительны высвобождаемые из них силы. Дойдя до атомарной структуры, мы уже не видим Истину -- мы располагаем ее на одном с собой уровне, а сделав еще шаг -- оставляем ее позади, не обретя взамен иного ориентира. И возможно, "Пир" Алексея Николаева -- один из первых ростков будущего, иначе ориентированного искусства, начальный рывок искусства синкретического, для восприятия которого читателю необходим просто естественный уровень гуманитарного образования и минимальный опыт по строительству собственного внутреннего ядра, -- благоприобретаемые качества, которые помогут по достоинству оценить искрометную игру мысли и не шарахаться в ужасе от элементов тонкой схоластики, переплетенных с железной логикой здравого смысла. Не по закону сомнительной трагической случайности теряет философия свои аристократические привилегии, судьба ее -- однажды стать достоянием каждого. Разделенная с полным единомышленником, она останется бездеятельной и не даст плода, потому что, не обогатившись иной точкой зрения, всего лишь слепо повторит самою себя, произведя на свет холостую копию; обретя двух-трех рафинированных оппонентов, она останется пребывать в мире дистиллированно дуалистичной или недостаточно многополюсной, -- как и сам Господь, в начале Творения разделившийся сначала на две, а следом и на три ипостаси (Инь-Ян, Дух-Материя, Отец-Сын-Дух Святой). И ему этот акт явно показался недостаточным, если учесть производство на свет сыновей Адама (или Пира, его грядущего правнука). Ибо необходимо, чтобы число творческих сочетаний возрастало и множилось, пробуждая к жизни самою Жизнь, разделяясь на шесть миллиардов работающих клеток, но при том стремясь не утерять изначального единства.
В голом споре рождается не столько истина, сколько догма. Именно поэтому Участники Пира не позволяют себе и друг другу вступать в агрессивные отношения и впадать в витальную разрушительную ярость -- они оберегают истину от насилия, осторожно, как охотники, окружая ее собою, поскольку лишь нежной бережностью, не взламывая хрупкого существа, возможно к ней приблизиться, уберечь, завоевать ее доверие, сохранить и приумножить.
Внутренние голоса человека кажутся взаимоисключающими, но на самом деле каждая глубинная ипостась поддерживает собою другую, придавая ей толчок к развитию. Этот процесс взаимонеобходимости и отражен в "Пире" -- это система кристалла. где нужна каждая грань, система множественно отраженного диполя, которая требует иной математики, не исчисляемой простым рядом чисел от единицы до десятки. В таком исчислении плюс без минуса существовать не может, и наша детская игра и вера в глобальное зло и столь же глобальное добро и их непримиримая враждебность оказывается очевидно младенческой -- "Есть правда на земле, есть она и на небе" (- А. Н.) -- ибо большее значение имеет та результативность, которая исходит из всего объема сопряжений всех плюсов-минусов. То, что предложил нам автор под видом Пира и его Участников -- не диполь, не примитив двух держащих друг друга на весу подпорок, а более сложная система, конструкцией своей более соответствующая действительному внутричеловеческому и общемировому наполнению.