|
|
||
Продолжение разговора, начатого в статье "Армадилло как сетевой экстрим". | ||
ОФФ-ЛАЙН И ОН-ЛАЙН.
(ОПЫТ СРАВНИТЕЛЬНОЙ АНАТОМИИ)
* * *
Литературный процесс де-факто дифференцировался в две мало совмещаемые категории- офф-лайн и он-лайн. Собственно, это размежевание уже сейчас имеет глобальные последствия: ВСЯ досетевая литература стала мезозоем и мавзолеем, и уже неважно, что первый "зеленый" - Фенимор Купер - на пару столетий предшествовал мудрецу и оптимисту Стейнбеку, а где-то между ними затерялся Бальзак со своим терзанием чувств и нескончаемым пиршеством плоти. Определения "готический роман", "сентиментализм", "романтизм", "реализм", которыми нас усердно пичкали в средней школе, потеряли всякую актуальность по отношению к процессу современному. Реальная литература - вся, скопом, почти в одночасье - стала историей и архаикой. А литературоведы, углубляющиеся в никому не нужные частности развития "методов", могут идти на покой.
И чем больше знакомлюсь с сетевой литературой (речь идет по преимуществу о прозе), тем больше убеждаюсь, что негласное разделение он-лайна и офф-лайна имеет основания.
Я предлагаю подойти к этому разводу не с позиций материальных - мол, там - "бумажная книга", которая и на полке стоит, и в руки иногда берется, являясь доказательством чьего-то заинтересованного присутствия и собственных читательских переживаний, или, кроме прямого своего назначения, в советские времена была вещдоком, в суррогатной мере удовлетворявшим народную потребность хоть в какой-нибудь собственности, а тут - "сетевая публикация", включающаяся-выключающаяся нажатием клавиш: то ли есть на самом деле, то ли нет, - чувство, что слова из рукописи переместились в измерение неэвклидово и непредсказуемое, и окажется ли в нем хоть один читающий или только сплошное небытие - не предугадать. Я сейчас не об этой разнице, не о погубленных лесах и не о смертных грехах творческих союзов. И даже не о маленькой разнице между графоманией и профессионализмом.
Я хочу заглянуть глубже: в оба мировоззрения, в системы предпочтений, в творческий инструментарий, с помощью которого мировоззрение и воплощается. Разделение это носит не только кастовый характер, но происходит и на уровне творческих систем восприятия мира. Причем, с учетом уровня возросших читательских требований, каждый из литературных потоков - как вольный, так и стреноженный издательствами - имеет серьезные проблемы, приближающиеся к критической массе самоуничтожения.
На мой взгляд, то, что читатель принципиально отказывается от чтения, является не столько признаком его деградации, сколько, наоборот, знаком несовершенства художнического. Понимая, что мою позицию в частностях и показательных примерах можно оспаривать долго, стою тем не менее на своем - развод читателя с писателем объективен, и совсем не из-за падения читательских нравов.
Процесс творческого осознания объемных и непредсказуемых взаимоотношений Офф-лайн-Он-лайн, (и примыкающих заинтересованных лиц Писатель-Читатель, Графоман-Профессионал) - долгий, и очевидно, что одной статьей обойтись не удастся. Но, может быть, удастся обнаружить закономерности, диктующие размежевание. Возможно, заодно и выявить заблуждения, препятствующие наиболее полноценному творческому воплощению. Как Там, так и Здесь. В перспективе - надеюсь, не настолько далекой, чтобы не успеть ее застать при жизни - эти два потока, поняв что-то о себе, способны слиться в единстве. А если размежевание произошло действительно категорично и окончательно - тогда анализ поможет осознанно разделить творческие задачи.
* * *
Чтобы стали ясны точки опоры, я - исходя из собственных наблюдений и имеющегося опыта (признаю, что сетевой - невелик, однако именно неуглубленность в него и дает возможность незагипнотизированно взгляда,) - попытаюсь определить разницу между "Офф" и "Он" хотя бы в рамках очевидного. И начну с того, на что опирается в практике созидания литература реальная. По умолчанию подразумеваю, что речь идет о литературе талантливой. И, вычленяя узловые моменты творчества в реале, пользуюсь, конечно, обобщениями.
Понятно, что количество необходимейших условий, образующий узел традиционного творческого опыта, совсем не обязательно исчерпывают его в полном объеме. Не исключено, что впоследствии их может обнаружиться и больше, и тоже необходимых. но сейчас ставлю задачу локальную и вынуждено поэтому себя ограничиваю.
По пути обнаруживается, что явление одиночества, оказывается, не совсем таково, каким казалось до начала творческого исследования. Что оно бывает необходимо. Что способно открывать двери в непредсказуемые миры, о которых художник ранее и не подозревал. А это толкает к обратной связи с собственной душой и к осознанным поступкам и действиям. Вариантов может быть множество. И приоткрытое новое для художника качество - а бывает, что и для читателя, - требует себе не просто описания, а некоего конкретного обозначения: перед Адамом-художником Бог провел нечто и попросил ему имени. Художник помучился и имя придумал. Имя не обязательно - слово, это может быть и несфокусированное общее понятие, и просто новая система отсчета. Например, понятие "сетература", - монстр, конечно, никто не спорит, как и любое новорожденное слово, - но более совершенной замены ему пока нет.
Во-первых, писатель считал своим долгом отразить свои взаимоотношения с реальностью как можно шире, во-вторых, в те сказочные времена каждый был горд побывать в мистической роли Адама и поименовать мир заново. (Все чувства были не только названы, но и РАЗВИТЫ и определены в качества духовные или недуховные именно благодаря титаническому труду художников слова. Предчувствуя лавину возражений, упомяну лишь всеми нещадно эксплуатируемую "любовь" - этого чувства в современном наполнении не существовало еще три столетия тому назад. Его создавали, культивировали и запускали в практику светской жизни люди, причастные к слову.)
Роман объемом в брошюру - явление предсетевое и конвульсирующее: время и пространство спрессовываются, инфу надо квантовать, времени углубляться нет, количество персонажей, переваливающее за десяток, явно избыточно - мир и так перенаселен. Написанный же за два-три месяца (по стандартным условиям современного издательского договора) роман - коммерческое извращение.
И еще имеет смысл добавить, что если у художника тех достославных времен была хотя бы малейшая зацепка выйти из служебного рабства на вольные хлеба и при этом не пустить по миру семью - то он стремился ею воспользоваться. Потому что понимал: писательство - труд, требующий максимальной самоотдачи.
Примечание: знаком (*) обозначена тематическая отсылка к статье "Армадилло как экстрим сетевого письма", с которой началась тема.
Причин две: хочется быть интересным для информированного выше ушей собрата, а поскольку интровертный путь не дает широкой аудитории, то избирается путь интерактивный, неизбежно искажающей индивидуальность или подменяющий ее на вымышленную. Имеющиеся у автора личные черты гипертрофируются до состояния маски, персонажа, и именно персонаж начинает участвовать в творческом процессе либо на паритетных началах с автором, либо и вовсе его замещая. А если учесть искушение частой сменой ников, то картина получается фантасмагорическая: один художник расслаивает себя на несколько раздельно пишущих ипостасей с тем, чтобы каждая из них вела в литературе собственную сольную партию отдельно и независимо от прочих. Результат: теряется цельность пишущей индивидуальности - единственно драгоценная для творчества во всех противоречиях и несовершенствах. А продукция дробится и искажается, становится плоской и требует от читателей подпитки в виде свободно плавающей по головам сетевых участников восполняющей и замещающей информацией.
Истинное творчество создается человеком целиком, во всех его качествах и объемах опыта. Если прерваны взаимосвязи между сторонами личности, не имеет смысла надеяться на то, что будет создано полнокровное и цельное произведение, способное задеть многих читателей, ибо лишь при наличии в произведении естественной многогранности человека (писателя), каждый найдет в произведение возможность отражения себя самого.
Читая рукопись за рукописью, все чаще ловлю себя на нарастающем недоумении: из творений сетевых прозаиков практически испарились описания внешнего мира. А то, что есть - большей частью измышленные стереотипы. Причем совсем не литературного происхождения, а частные концепции, смысл которых в грубом приближении сводится к тому, что "жизнь - дерьмо, все люди б...", с иделогически выверенным выводом: "И так и должно быть!". Действие поделено на две составляющих: условная (опять же - знаковая) внешняя оболочка в стиле игровых автоматов, и озадаченный (совершенно закономерно озадаченный, на мой взгляд) герой, который пытается в ней сориентироваться (А. Шлёнский, например). Или, в лучшем случае, - стандартная маргинальная помойка и угнетенный брутально-сиротливый герой (А. Даен, например).
Соответственно: во-первых, творение создается чаще всего на скорую руку, в пишется в часы, выхваченные из перегруженного заботами быта; во вторых, объемы прозы сокращаются, как шагреневая кожа.
Я, не вымерший вовремя динозавр, застала то фантастическое время, когда неподкупные редактора при виде рукописи в двенадцать авторских листов с торжественным подзаголовком "роман" деликатно намекали, что на самом деле это тянет лишь на "повесть". (Для юных литературных детищ, не заставших сих фундаментальных основ: авторский лист = 40 000 знаков = 23-25 машинописных страницы через два интервала = 13 страниц стандарта А4 двенадцатым кеглем Times New Roman). Романный самый минимальный минимум не должен был оказываться меньше 13 а. л. И полистажная оплата никакой роли в сей табели о рангах не играла.
Последнее душевное потрясение я пережила, когда редактор "Периферии" Сергей Ташевский сообщил, что определил мой рассказ "Удостоверение личности" (1 а. л.) на Тенета в номинацию "Романы и повести". Как честный динозавр, я воспротивилась, и в тяжком недоумении вспомнила, как мое же "Сафари" (3 а. л.) редактор реального журнала небрежно обозвал "рассказом"... Зато у А. Даена "Город вертикальный" - роман "в отсеках" на 7 страницах формата А4 - в два раз меньше, чем эта статья, по объему и значительно меньше, на мой взгляд, по информации.
Тайна рождения произведения перестала быть сокрытой от любопытствующих взоров - всё может происходить на виду, черновики обсуждаются и подвергаются перекрестному опылению. Любой желающий может отметиться в гестбуке комментарием. Если автор действительно стремится к работе и его детищу помогают состояться люди чуткие и толковые, то я не рискну обозначить этот факт как негативный. Перекрестное опыление идеями должно иметь место, это нормально. Беда в том, что в силу сетевой специфики в писательском сознании сами высказываемые идеи тоже излишни обобщены информационными предпочтениями - своего рода сетевой модой, выносящей не подлежащие обжалованию приговоры. Сеть - гнездо, рождающее весьма воздействующее и категоричное "общественное мнение". В частности, хорошим тоном (следованием высокой моде) является принципиальная не-демонстрация нравственной позиции - того самого "пафоса", о котором шла речь в главе "о беспримесном творческом процессе"*. Что безоглядно следовать сему канону означает для литературы роковую и гибельную тенденцию - об этом никто не размышляет.
И еще один серьезный момент: в отличие от публикации в реале, публикация в Сети не дает автору возможности нормально завершить кровный разрыв с творением - соблазн снова и снова слышать отзывы по его поводу буквально приковывают большинство пишущих к тому, что должно было быть по естественной логике вещей, давно оставлено позади. У художника в Сети практически нет возможности побыть пустым сосудом, вернуться в состояние тревожного покоя, внимающего миру в ожидании, когда он опустит в творческую душу свое новое семя. Это состояние, предшествующее творческой медитации, требует принципиального одиночества и людьми мудрыми тщательно охраняется от помех и суеты. Поэтому нисколько не удивляюсь тому, что талантливые люди, ответственно относящиеся к творческой работе именно как к работе, через год-два покидают сеть - возврата к аскезе и в известном смысле к душевному целомудрию требует не столько совесть, сколько творящее ядро.
Сначала опыт, потом Слово, потом через столетия его следствия и новый опыт. Вечный движитель.
Последствия всегда не удовлетворяют, поскольку сто-двести лет между взрывами осмыслений неизбежно смещают развившиеся опытом ценности и взывают к генеральной уборке в кладовых человеческого сознания. И вновь бурно вспыхивает потребность в анализе, и никто не имеет возможности спастись от этого обличающего пожара.
Литература в прошлом своем качестве юношеского зеркала справедливо скончалась, потому что кончились сначала пробы чувств на практике, которые привели к чувству единственному и устрашающему - вселенского одиночества перед миром. Экклезиаст вырос и увидел, что даже его правота не вечна под луной, как по его же утверждению, под ней не вечно всё. Метания чувственных эпох справедливы и уместны - в свое историческое время. И другие, заглядывавшие в сосуды греха, женщину и мужчину, в черное и красное, в мадам Бовари, тоже пребывали в юношески смятенном сознании, обнаружив в себе стаю неопознанных объектов недифференцированных чувств. Но сегодня лишь единицы рыдают над камелиями археологическими слезами, а в реальности грехо-сосудная пара давно расплодилась в великое множество иных сочетаний, приметы которых явно не имеют признаков пола и содержат вопросы более сложные, чем супружеская неверность или буря неуправляемых разрушительных эмоций. Это вовсе не означает, что в мире действительно стало больше греха, враждебного жизни, или что зло свирепствует уже на атомарном уровне, - это означает, что стало больше вопросов. Ибо "грех" есть всего лишь непознанное познание. Мы изменяемся, потому что растем. "Ничто не ново под луной" - младенческая разочарованная претензия к Творцу и наивное хамство, потому что даже под луной всё ново уже давным-давно.
От страстей мужчин-женщин до Камю-Сартра, одержимых вселенским одиночеством, тщательно культивируемой пустотой, растворяющей любое "нельзя" и настолько глобальной, что даже Бог из своего законного жилья в многоэтажном космическом Нечто, усилиями экзистенциалистов действительно превращенного в ничто, был выселен из полноты бытия в точечный хаос несуществования. Столь ценимые нигилистическим подростковым сознанием экзистенциалисты даровали читателю опробовать на себе падение без цели и дна, а дно могло стать опорой, и, однажды в него ударившись и больше не отстраняя, необходимо, задохнувшись, наконец выродить законный ответ. Или хотя бы внятно поставить вопрос. Внятно - значит сделать вопрос живым и способным к развитию. Потому что бывают вопросы и неживые. Неживой - вовсе не хочет ответа, а желает оставаться в страдании, поскольку затянувшееся страдание есть имитация полноты существования.
Я хочу сказать, что даже эта вселенская скорбь есть состояние ВРЕМЕННОЕ. Чувство, или даже эмоция, пусть на порядок значительнее, чем литературные проблемы сексуальной несовместимости, но всё равно преходящее. Оно лежит уже на самой тонкой границе между человеком биологическим и человеком духовным, но всё еще - принадлежность напуганного тела. Экзистенциалисты, породившие постмодернизм, были погружены в ужас смерти, что их привело к абсолютизму саморазрушения, лихо и безответственно унаследованному ныне литературой уже сетевой.
* * *
Офф-лайн все стандартные состояния человека описал и зафиксировал, сделал их очевидными и само собой разумеющимися, внеся итоги в общую культурную копилку человечества. Время литературы витальной - описывающей все то, что расположено в традиционной плоскости околоматериального существования человека - завершилось. Корзина полна. Но человек по-прежнему голоден. Рассмотрев себя во всех видимых качествах (эмоций, интеллекта, взаимоотношений с внешней средой и с другими), он понял, что все они ничего ему на самом деле не прибавляют столь важного, чтобы можно было надеяться на кардинальное изменение жизни. Он хочет рассмотреть себя самого - остальное ему приблизительно известно. Но не на уровне "что на мне надето" или "о чем она думала, когда писала мне любовную записку", а на более глубоком. Человек хочет побыть один, всмотреться в собственные глубины и хоть что-нибудь ценное там обнаружить. Пока - не получается, и это закономерно. В первых, для литературного слова истинный внутренний мир человека - терра инкогнита. Во-вторых, человек - пока - ничего убедительного найти в себе не может(сетевая и самая современная литература, постмодернисткая по преимуществу, это легко демонстрирует). Результаты обескураживают: он обнаруживает внутри себя хаос, не может найти души или вопит, что ее нет и никогда не было, да и вообще человек в современном литературном воплощении выглядит довольно скверно.
По сути, книжная (досетевая) литература выполняла роль собирателя-ботаника или энтомолога: обнаруживала, описывала и классифицировала свойства человека в более-менее поверхностных взаимоотношениях с миром. Когда удавалось - развивала их и делала более тонкими. Хрестоматийный пример с ограниченным количеством сюжетов (максимально разветвленных - чуть более сотни, - всего-то! А книг-то, книг-то! Извините, - публикаций.) в литературе бывшей говорит сам за себя: можно исследовать оттенки взаимоотношений, но это не изменяет самих взаимоотношений. Человек, развив чувства и интеллект, так и не научился ими пользоваться. Он уже определенно верит, что имеет то и другое, но зачем ему это и что с этим делать - ему неясно точно так же, как было неясно и пятьсот лет назад.
Всё классифицированное зашло в тупик и окаменело. Читатель уже понял, что голод такая литература утолить не может, и переключился на жвачку, которая ни на какие смыслы не претендует, а используется исключительно в качестве снотворного - снотворного не как определения качества издательской литпродукции, а именно как способа введения сознания в сон. Читатель впадает в спячку добровольно. Ибо сам Писатель, находясь на пограничье между сном и возможной явью, не может найти пути к тому, чтобы пробудиться.
* * *
И тут возникает дикое гуляй-поле Сети, пытающейся оперировать даже не описанием информации о человеке, а готовыми ее блоками. Постмодернисткая литература, пользовавшаяся системой незримых ссылок на уже классифицированные, отобранные по влиянию и значимости тексты, возникла до Сети, до столбления участков на литературно-сетевом Клондайке. Явление на самом деле вполне закономерное и во многом надолго предопределяющее путь развития литературы.
У такого принципа письма есть одно тормозящее качество, ведущее к разложению творчества как естественного поступательного процесса: ОТРАЖЕННО-ОТСЫЛОЧНОЕ ПИСЬМО НЕ ПРЕДПОЛАГАЕТ РАЗВИТИЯ СМЫСЛОВ. По сути, использование его в качестве основной творческой речи есть попытка использования нематериализованного иероглифического письма, в котором на месте наполненных зафиксированными смыслами графических символов в составлении речи участвуют на самом деле пустоты, сосуды, чашки, в которые читатель склонен заливать чай по собственному вкусу. Интернет, собственно, и есть тот агар-агар, где из понятий-отсылок-ссылок складывается эта странная таблица более чем условной азбуки, в которой вместо слов участвуют ОБЩИЕ категории. (Что при таком чтении происходит в воображении читателя не гипотетически, а реально - я попыталась передать в предыдущей статье по поводу "Армадилло" Сержанта.) И нет никаких гарантий, что негласно утвержденная таблица ссылок (своего рода Система СИ в литературе) окажется жизнеспособней, значительней и объемней того трудоемкого самостоятельного выкапывания информации о мире, к которому мы худо-бедно привыкли с детства и которая дает возможность словам (и заключенным в них содержаниям) постоянно изменяться, мутировать, сообщаться смыслами и рождать новые понятия и качества. И еще большой вопрос, насколько сетевая информационная иероглифика сопряжена с реальными потребностями человека, насколько безупречны участвующие в ней (в хаосе, без структуры и иерархии) курсирующие в беспорядке по сетевой литературе информационные гнезда - пока вместо новых смыслов мы можем наблюдать роение в буквальном смысле Общих Мест.
Однако явление есть, растет, развивается по собственным, неявным пока законам, стало быть - остается лишь принять его настойчивое самоосуществление к сведению. Зачем оно - не слишком понятно, и можно строить лишь приблизительные гипотезы. Но когда нельзя полагаться на одно лишь чутье, а для логических построений недостаточно фактов, возможно идти иным путем: посмотреть на явление с точки зрения его недостатков - именно их изживание отмечает маяками путь развития.
Самоочевидно: информация в Сети переизбыточна и множит пустоты в литературном творчестве не потому, что ее слишком много на самом деле, а потому, что формальное знание наличествует, но никто не знает, КУДА И КАК ЕГО ПРИМЕНЯТЬ. Посему используют не по назначению, а по личному усмотрению, которое бывает всяким. Иначе говоря - манипулируют. И, с другой стороны, информации действительно необъятно много, но отнюдь не потому, что она умножается качественно, а скорее потому, что Интернет вводит внутрь себя, как в единую информационную среду, ВСЁ накопленное за историю развития современной цивилизации. Рано или поздно этот пик спадет.
Собственно, и само существование Интернет есть сигнал человеку: материальные свойства описаны, явления перечислены, их количество накоплено в достатке. Дифференциация мира приближается к завершению, пора интегрировать факты, переплавлять количество в качество. Кто будет это делать? Ну, с учеными все понятно. А кто будет соединять разрознившийся и вдребезги раздробленный душевный мир человека в более могущественное цельное?
По всей видимости, это предстоит начать делать писателям именно сетевым. И все перечисленные в семи пунктах особенности (чтоб не сказать - грехи), развивающие с их помощью систему нового отсчета, содержат (или могут содержать) некое рациональное зерно, жизненно необходимое новой литературе. Перекраивая так и сяк все семь грехов, я пришла к выводу: проблема не в том, как наиболее эффектно послать читателя как можно дальше по всем внутренним ссылкам, переполняющим текст, а в том, чтобы расположить их в единственно верной и работающей без промаха системе. То есть, включенная в текст информация начнет полноценно работать лишь тогда, когда расположится не в вымышленном и субъективном (возможно, - десять раз дорогом писательскому сердцу), порядке, демонстрирующем лишь поверхностность автора (а зачастую и прямое концептуальное убожество, при этом автор может быть на самом деле высокоталантлив), а в порядке единственно возможном и верном, создающим жизнеспособный несущий скелет. То есть, читателю сегодня важна не информация как таковая о чем бы то ни было, а правильно организованная структура, по сути адекватная более или менее точному ориентированию в жизни.
Меня по отношению к интеллектуальному символизму современной литературы (сетевой особенно) не отпускает образ карточного гадания. Причем не в том упрощенном виде, когда гадалка имеет дело со стандартом в 52 современных карты, а когда ей в руки досталась колода Таро, в которой она не способна сорентироваться. Даже если предположить, что гадалка достаточно грамотна, читала соответствующую литературу и не лишена некоего интуитивного чутья, необходимого для этой профессии, она всё равно на самом деле НЕ ЗНАЕТ, с чем имеет дело. Она чувствует или догадывается, что символика Таро имеет некий смысл, но главное для нее лишь то, что этот смысл имеет спрос у клиентов. Она изучает расклады, легко ими оперирует, разбрасывая карты квадратом вокруг треугольника, крестом и прочими надежными способами, улавливает значение осей горизонтали-вертикали, дуальность карт и прочие премудрости гадания, внутренняя природная геометрия мира помогает сбываться кое-как предсказаниям, но она и мысли не допускает, что все символические гнезда карт имеют совершенно другое назначение...
* * *
Исследовав человека поверхностного: чувства, состояния тела, дурную бесконечность броуновского столкновения карм, проблемы отцов и детей, и Бог знает что еще способно навеситься походя на эту рождественскую ель, способствовавшую необходимому развитию человеческого индивидуализма, литература замерла и рассыпается в мутациях перед качественным скачком. Лепеча неведомым и условным языком, рождающимся на пределе привычного восприятия, она провоцирует читателя вообще отшвырнуть текст, она уклоняется от того, чтобы быть понятой легко и сходу. И это ее, литературы, законное право новорождения, потому что она намерена говорить о том, что еще не исследовано.
Сознательное углубление литературы к ядру человека начинается только сейчас. И это уже не чтение в том смысле, как мы привыкли читать, писать и понимать. То - скончалось, слава социализму, вывернувшись самой абсурдной стороной и ускорив голод по Богу. Будущая литература есть непосредственное утверждение себя и Бога как партнеров по познанию в принципе, как отношение Ученика-Учителя в единой фокусирующей линзе. Философия здесь неизбежна.
Литература - в том виде, как она есть к данному моменту, - имеет несколько путей.
Никто этих людей не заставляет делать работу, которая вряд ли когда-нибудь будет востребована в привычном писательском представлении. Ими руководит внутренняя настоятельная потребность воссоздать историю своего народа в частностях, в том виде, как она проявлялась РЕАЛЬНО, а не вымышлено. Это явление до сих пор не то что не обобщено или к нему применяется одно лишь стойкое насмешливое отношение, - его истинное значение просто не понимается, а труд тысяч людей (их действительно тысячи, если не десятки тысяч по России) игнорируется. Хотя лет через пятьдесят архивы и музеи будут носом рыть землю, чтобы найти именно эти, а отнюдь не официозно-литературные, свидетельства времени.
Категории авторов, создающих народный самиздат, в достаточной мере безразлично их Имя Собственное на обложке - оно есть потому, что так принято, - ну, и хорошо, внуки будут знать, что у них был дед и запомнят, каким он был и что пытался сделать полезного. Такие пишущие создали бы свое даже в том случае, если бы им было поставлено условие полной анонимности, потому что свою задачу видят в фиксировании народной истории такой, как она ими воочию пережита, а не в придуманном и искаженном кем-то и для чего-то виде. Ну, а пресловутые "стишки" и " рассказики" сюда примыкают скорее по привычке, и вовсе не являются качеством, этот поток определяющим. Часть стоэкземплярного тиража остается в семье, большая - раздается сочувствующим и друзьям, некоторое количество книжек передается в местные музеи, библиотеки и школы. И, как я могла наблюдать, авторам этих изданий в общем и в голову не приходит их ПРОДАВАТЬ, хотя бы с целью окупить затраты. Результаты немаленького труда и долгих поисков просто и естественно ОТДАЮТСЯ. История принадлежит всем - каждому, кто готов о ней помнить.
Этот слой был всегда, он есть и будет, независимо от путей развития литературы. Но я упоминаю о нем не только для того, чтобы дать по мере сил объективную картину общего литературного состояния, но еще и по той причине, что поток народного самиздата увеличивается от года к году, буквально на глазах, что уже дает возможность определять его как достаточно мощную и убедительную ТЕНДЕНЦИЮ в развитии словесности. Которую имеет смысл, безусловно, попытаться понять и проанализировать - усиливающееся и настойчивое явление не может носить случайного характера. В частности, оно есть свидетельство того, что писатель - в прежнем значении слова - НЕ ВЫПОЛНЯЕТ СВОЕЙ ПРЯМОЙ ФУНКЦИИ. Он, вычеркнув себя из непридуманной реальности, занят исключительно собой.
С авторской анонимностью у таких писателей отношения достаточно мучительные и сложные: с одной стороны, они чувствуют, что способны создать нечто значительное именно расширением собственной индивидуальности, а любая индивидуальность хочет иметь себе имя. Но если представить - гипотетически - особо острую ситуацию (например, издательскую), когда такому автору предлагается заменить законное урожденное имя на некий отвлеченный псевдоним (такое практикуется на самом деле в издательской практике), или же предложить вообще ультиматум: "Гениально, но будет издано лишь анонимно и без гонорара", то художник предпочтет - пусть вынужденно - согласиться и с таким положением вещей, потому что ценит свое творение превыше себя.
Я склонна предполагать, что постепенно политика издательств будет меняться и ориентироваться на более - по отношению к сегодняшнему уровню - содержательную литературу. Хотя бы потому, что чтивом рынок затоварен, а чтивопоглощающему читателю предложить, собственно уже нечего, и от борзописцев можно ожидать по преимуществу лишь повторений. Думаю, что лет за пять-десять все более-менее одаренные и интересные художники, не потерявшие внутренней связи с истинными потребностями читателя (о читателе вымышленном и реальном хочется сделать отдельную статью) так или иначе окажутся всё же опубликованы. Культурный слой России это несколько обогатит, но проблем писательских не решит, ибо меркантилизация таланта имеет лишь один путь развития - только вниз.
Анонимность здесь может иметь место лишь как спекуляция, как подмена: предположим, что русская статистически перенасыщенная фамилия "Иванов" должна быть, по условиям издательского спроса, заменена на ярлык "Смит и Вессон" - козе понятно, что это не псевдоним даже, а рядовой рекламный трюк. Кстати, многие издательства приспосабливаются к очумевшему российскому рынку требованием к потенциальному автору сменить русскоязычную фамилию на англизированный псевдоним. По тем же причинам. Случаются и еще более удивительные мутации, например - "Гривадий Горпожакс", обобщенный автор всем известных детективов, в создании которых принимали участие несколько писателей. "Гривадий Горпожакс" запоминается любым читателем пожизненно в силу непревзойденной монструозности псевдонима, перед которым бледнеют любые англицизмы.
На самом деле истинное имя автора, его паспортные данные и счет в сбербанке строго учтены, ибо такому автору полагается хоть и нищенский и унижающий его достоинство, но - гонорар. И на истинную анонимность он не пойдет никогда и ни за какие коврижки.
Сетература - по преимуществу - носит инфантильно-игровой характер. Смысл ее, по всей видимости, заключается не столько в непосредственно литературном творчестве, сколько в обогащении и развитии структуры самой пишущей личности, для которой творческая способность слова становится формой общения в виртуале и имеет слишком мало шансов перерасти в нечто действительно в творческом отношении серьезное.
В таком общении четко выражены два значимых для личности фактора: расширение собственного информационного поля и путем сопротивления сетевой среде ковка определенных качеств, которые выработать вне Сети практически невозможно. Особенно в России. И далеко не все они носят негативный характер. В процессе достаточно конфликтного столкновения множества позиций у пишущего есть возможность быстро осознать собственные внутренние тормоза и заблуждения и избавиться от них путем наиболее безболезненным, который в реале мог занять годы, заставить пройти через намного более жестокие испытания чем простая обида или возмущение, да и вообще реал совсем не обязательно привел бы к освобождению, а мог загнать в еще более глубокий тупик. Бесконечные трения и дискуссии и изредка задаваемые глубокие вопросы определенно способствуют кристаллизации мировоззрения. Вырабатывается навык терпимости к иным точкам зрения и умение более четко агрументировать свою позицию. Наконец, Сеть дает возможность преодолеть писателю тягость своего одиночества - она согласна с ним разделить многие его проблемы.
Но беда в том, что формирование этих качеств имеют ценность применительно к ЛИЧНОСТИ пишущего, но весьма двусмысленно влияют на его СУЩНОСТЬ, в которой и содержится творческий талант. У всех есть шанс пятилеткой в три дня освоить опытным путем публицистический ликбез или просто повысить свою идейную защищенность для мира реального. Но шансов развить, обогатить и реализовать природный дар очень немного, пожалуй, даже меньше, чем в реале. Братья писатели-читатели помогут избавиться от начальных и грубейших ошибок письма, но они же ввергнут и в заблуждения новые. И их очень затруднительно будет опознать изнутри общей интеллектуальной системы - а Сеть гипертрофирует именно интеллектуальную сторону личности в ущерб иным свойствам человека. Именно поэтому наиболее внимательные к своему дару и чуткие художники в итоге предпочитают самодостаточность, пусть даже в ущерб личностной успешности, и покидают Сеть достаточно быстро и вполне осознанно. Для Сетературы это без сомнения - потеря: она остается пребывать на начальном и стартовом литературном уровне. Есть еще одна категория ушедших - те, которые через Сеть получают наконец-то долгожданный выход к реальной книге и возвращаются в стандартный издательски-гонорарный круг.
А теперь представим на миг такую ситуацию: всем сетератором неким мудрым гласом свыше предложено участвовать в литпроцессе не только безгонорарно, но и исключительно анонимно. Не под фамилиями, не под псевдонимами и не под никами, а - полностью безымянно. Да еще с условием, что слегка трусящие "начинающие" литераторы, которым может быть такая анонимность выгодна, ибо защитит их от личностных наездов, в этом эксперименте не участвовали. Такое предложение может и не исключить гестбучного общения - почему бы и не оставлять свои непоименованные комментарии в общем полотне? Вопрос: кто и в каком итоговом количестве останется в подобном эксперименте? Кстати, я совсем не исключаю создание в той или иной форме рискованного, предположим, сайта, где такую модель кто-нибудь действительно рискнет опробовать.
Вот оставшиеся и были бы истинными художниками по свойствам души и по потребностям. Уровень одаренности может быть спорным, но при таком глубоком подходе к творчеству, при согласии на подобное самоограничение, требующее внутренней зрелости, даже у небогато одаренных на старте литераторов шанс подняться на иную творческую ступень окажется намного выше, чем у весьма талантливого, но не пожелавшего отказа от литературного имени.
* * *
Думаю, что основная мысль понятна: пишущая среда, укоренившаяся в Сети, занята не совсем литературой или совсем не литературой. Это не означает, что она есть некое однозначное искажение или патология - ничего подобного, на самом деле у Сети мощные и далеко идущие перспективы. И, как я смутно подозреваю, обещают они совсем не виртуальные последствия. Речь в этой статье идет о том, что в Сети литературное творчество является лишь вводной точкой человеческого интереса и опорой для какой-то совершенно иной цели, для незнакомого нам процесса, который к литературе как таковой - в более-менее привычном ее понимании - отношения на самом деле не имеет. Что это может быть - разговор на данный момент за пределы статьи выходящий. Я не призываю ни к революции, ни к контрреволюции, ни даже к эволюции, более того, даже не исключаю того, что литература действительно обречена на какое-то время на реальную деградацию и полный распад. Что, в свою очередь, совсем не обязательно вычеркнет ее из жизни человечества в будущем - скорее, ей предстоит обретать новые формы и новое содержание.
Примечания:
"Гимн финалу", эссе.
http://www.kulichki.com/centrolit/tenetanom/2002/tajganova_essay.html
"Армадилло как экстрим сетевого письма", статья.
http://gondola.zamok.net/093/093taiga.html